Ростислав Титов.
И все-таки море
Посвящается всем, чьи дороги
лежали или лежат в морях
* I *
"На заре туманной юности..."
Старинный романс
"НАЧНЕМ С НАЧАЛА, НАЧНЕМ С НУЛЯ"
"Начнем с начала, начнем с нуля"
В апреле 1978 года мы задержались в Англии, и я понял, что свой
"золотой" юбилей придется отмечать в море. Раньше не раз отмечал обычный
день рождения в море, но тут - все же круглая дата.
Отчетливо понимал, что радостного в этом мало. А получилось очень
здорово и вовсе не печально. Были у меня на этом судне и давние знакомые. Но
большинству я был неизвестен. А в обед по радиотрансляции объявили о столь
знаменательном событии, и морячки мне подарок сварганили: сварили из стали
парусник, укрепили на каррарском мраморе, тонкие золотистые латунные паруса
приделали с латунным же, лихо завернутым вымпелом.
Собрались у "деда", он сказал хорошую речь, подчеркнул мои достоинства
и одним из главных отметил то, что я море не оставляю и даже юбилей в нем
встречаю - и с ними. Потом песни пели, танцевали. Танцевальной музыки не
хватало, и раз десять заводили пластинку "Начни с начала, начни с нуля..."
Очень подходящая оказалась пластинка и песенка на ней...
Начинать с начала жить всем бы хотелось. И это возможно. Но лишь в
воспоминаниях. Однако еще раньше надо определиться: а что у тебя сегодня
есть?
Сейчас, когда мне брезжит семь десятков лет, у меня есть друг.
Мой пес. Собака. Собак я любил всегда. Но, конечно, в предшествующие
годы жизни они не становились главными в моем существовании. Жизнь и люди
занимали все мое существо. На собак я смотрел с улыбкой, и всегда хотелось
подозвать встречного пса и спросить его: "Ну, что надо, бродяга?" И
протянуть открытую ладонь. Открытую ладонь почти всякая собака воспринимает
как жест дружелюбия...
Прошли годы. Десятилетия. Друзья-люди куда-то ушли, пропали.
Испарились. Нагрянули тут еще глобальные перемены - и я оказался за рубежом
родной земли. Прервались даже почтовые связи, которые я, по крайней мере
перед Новым годом, старался поддерживать. Теперь даже если и шлешь письма,
ответов нет. И остался у меня один реальный друг.
Пес Гаврила приходит в мою комнату в 7 - 8 часов и садится у кровати.
Деликатно ждет. Я просыпаюсь и еще несколько минут тоже жду. Потом шевелюсь.
Пес готовно оживает, кладет тяжелую лапу на край кровати. У нас уже
выработался ритуал: я чешу ему под мышкой две-три минуты, глажу уши, и тогда
он довольно урчит, бухается на пол. Досыпать. Рядом не с хозяином (не терплю
этого слова!) - рядом с отцом-другом.
Один друг - собака?
Нет! Неправда. Живут друзья, с которыми провел самые прекрасные годы.
Не все, но многие живут. Некоторых увидел недавно. Четыре месяца назад - это
недавно, если вспомнить, что встретились мы впервые сорок лет назад.
Изумляют цифры: 30-40-50 лет, которые уже прошли в моей сознательной
жизни...
О дружбе много сказано и написано. А где ее границы? Кого можно назвать
другом?
В далекой юности я об этом не задумывался. Получалось само собой: Вовка
Дегтярь стал другом, хотя мы были абсолютно разные. Валера Бондаренко -
тоже, но с ним у нас было много общего. Стаська Стриженюк сам напросился в
друзья, он меня выбрал из тридцати мужиков нашего пестрого конгломерата в
Литинституте, и я не протестовал, он мне тоже пришелся по душе. ПРИШЕЛСЯ ПО
ДУШЕ! В этом все дело.
...Но все это - былое. Прошло 30 - 40 лет. И я вспомнил своих друзей.
ВСЕХ. Хотя - опять не точно. Я их всех всегда вспоминал и раньше, хоть
изредка. Но сейчас они возникли как-то все сразу - без выбора, без расчета.
И о них хочу рассказать.
Два импульса были, пришли.
Первый толчок... Я только что вернулся с моря и в какой-то газете нашел
случайную цитату - ссылку на стихи неизвестного мне поэта. Я вырезал тот
газетный клочок и вложил под стекло стола. Автор - хороший поэт. Старый,
потому что вспоминает в основном ушедших друзей своих. Сейчас, в начале
рассказа, не стану приводить стих полностью. Когда вспомню об ушедших -
приведу. А пока:
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И все ли вы забыли?
Стоп! Остальное - позже.
А второй импульс прозвучал, когда вдруг услышал давнюю кассету,
заправил ее в магнитофон, и молодая еще Алла Пугачева тихим голосом (если бы
она всегда так пела!) выдала потрясающие стихи Беллы Ахмадулиной: "И вот
тогда из слез, из темноты, из бедного невежества былого друзей моих
прекрасные черты появятся и растворятся снова..."
Но была еще одна, главная причина, по которой взялся за эту непростую и
радостную работу. Я приехал в город своей юности, который сегодня - в другой
стране. Странно это, несправедливо, не принимает душа.
Но и город мой прекрасный стал иным. Хотя основа осталась - Нева,
Невский, родные улицы и переулки, с которыми связаны смех и слезы прошлого.
Уже несколько месяцев пытаюсь найти тональность, стиль, манеру рассказа
о своих друзьях. Уверен, что они не признают сентиментальности. Слюни и
сопли пускать не стоит. А ведь тянет!
Все они достойно прожили свою жизнь. На разных должностях и в разных
конторах - они РАБОТАЛИ. Сразу признаюсь: мне ближе и понятнее те, кто ходил
по морям и океанам, пусть не обижаются избравшие сухопутную дорогу. Я ведь и
сам "полуморяк", всегда это понимал и переживал от понимания этого. Утешал
себя сознанием: когда бывал в море, становился другим. Лучше, чище, светлее.
В этом - главная прелесть морского существования...
У нас была лишь одна общая встреча, сбор, не ставший "традиционным".
Собрались через двадцать лет после окончания "альма-матер" - в мае 1972
года. Все было чудесно, но теперь, задним числом, понимаю: на некоторых,
тогда еще живших, лежала печать ранней смерти.
Боб Лавров, "Лавруха", "Паганель"... Почти десять лет назад он мне
явился. В июне 1985 года, в Ленинграде.
Иду Приморским парком на стадион. Густые березы задевают ветками лицо,
напоминая о себе. Эти березки - тогда они были тоненькими нежными саженцами
- мы вкапывали в землю тут в сорок седьмом, на субботнике, в октябре,
кажется, - поздней уже осенью. Много смеялись, веселились. Борьке Лаврову по
прозвищу Пага (от "Паганеля") кричали: "Пага, хватай вагу!" Вагой называлась
длиная палка, используемая как рычаг.
Нет уже Борьки-Лаврухи-Паганеля, в земле он, сам стал деревом,
березкой...
Еще один Борис... не буду называть его фамилию, потому что прославил ее
сын Бориса на рынке рок-музыки, активно мне не близкой.
Борис-отец занимал тогда хорошую должность, придворного фотографа
привел, который нас снимал на "традиционном сборе". Но и он, Борис-старший,
уже назначил себе путь к скорому концу.
Ося Эльпорт малость на меня обиделся, когда я читал стишки "по поводу",
в которых высказал мысль, что мне особенно дороги "водоплавающие". И его
нет, трагично и страшно умирал.
Мишаня Вершинкин приехал из Москвы, когда мы собрались в ленинградском
"Метрополе". И тоже на меня обиделся, так как "Поздравительную поэму"
прислал ему из-под четвертой копирки, слабая получилась печать. Нет уже и
Мишани.
Еще один Миша - Павлов. "Балтфлот", по нашей терминологии. С ним
виделся в 60 -70-е годы неоднократно. Училище окончил с блеском, редких
способностей был парень. Языки изучал за два-три месяца. Вознесся поначалу
до представителя министерства (или Совфрахта?) в Амстердаме. А потом
покатился по наклонной. Недавно прошел слух: покончил с собой.
И Кирилл - один из моих "выбранных" друзей в 50-е годы. О нем не хочу
много говорить, пытался его образ "увековечить" в своей книге. Конец его был
тот же - распад личности.
...Но надо ли вспоминать вот так, с самого начала тех, кого уже нет с
нами? Леню Масленцина, Боба Федотова, Адика Новикова, Вовку Ананьина, Диму
Данилова. Валю Бондаренко, Леву Морозова, Игоря Дегтярева...
Нехорошо, сваливаю всех в кучу, а ведь они были личностями. Дальше о
них скажу еще.
А пока - окончание того стихотворения, что лежит под стеклом моего
письменного стола:
Теперь вам братья - корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Теперь вам сестры - цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята...
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там, наверху, оставленного брата...
Ага! Должен вспомнить мой язык "оставленных братьев"! Независимо от
того, как бывало раньше, как к ним относился и чем они согрешили против
нашего разнокалиберного сообщества.
Грехи - они ушли в прошлое. Осталась ПАМЯТЬ. Потому и берусь за эту
работу - за рассказ о том, как жили, любили, трудились мои друзья в 1946 -
52 годах и потом - в другие годы ХХ столетия.
Мы жили в великой стране. На этом определении настаиваю. Страны этой
нет, ее развалили мелкие, никчемные людишки. Но то, что им это удалось, тоже
невесело: значит, не твердая, не стойкая была страна. Значит, мы все, жившие
в ней, не оказались достойными продолжить ее существование.
Это - отнюдь не призыв к покаянию. Не могу слышать этого слова. В чем я
должен каяться? Что не пошел штурмовать Кремль, когда моего отца загребли, а
мне было девять лет?
Но странно: такое признание добавляет достойности, не хочется
перекладывать вину на других, сам виноват тоже...
И все равно, из тех шестерых друзей, которых видел в июле-августе 1994
года, почти все убеждены, что наша страна была великая и жизнь наша была
правильная. Индивидуальная жизнь каждого из нас.
На ум сразу приходят сомнения: это все от ностальгии по молодым,
прекрасным годам. Люди всегда видят свои юные годы прекрасными.
Впрочем, пусть в этих сложных категориях разбираются специалисты -
социологи и психологи. Моя задача проще: рассказать о том, какими мы были.
Чем жили. Что любили - кого любили.
А я - понял сегодня - люблю всех, рядом с которыми провел чудесные
шесть лет. Стишки сочинил когда-то:
Бедны мы были, без квартир,
Без денег, славы и почета...
Но это тоже значит что-то,
Когда на всех - один сортир...
С нашего быта, с того, как мы жили, и начну. Хотя нет, сначала придется
рассказать о себе. ВРЕМЯ, ЭПОХА нам достались не простые, уникальные. Тут -
слава и сияние, и беды моей страны. В училище, созданное в 1944 году и
получившее наименование Высшего мореходного, мы пришли разными путями. У
меня так было...
ЭПОХА
Годы 1945-46. Сегодня уже позади 1994-й. Нет почти ничего впереди. А
тогда - многое нас ожидало, вся жизнь.
Тогда у меня позади было детство - привольное, деревенское, с босыми
ногами, с футболом, походами в лес, с коньками и лыжами зимой, с дивным
парком бывшего имения князя Вяземского напротив нашей школы, через пруд.
Сестра была старше меня на четыре года. Ее одноклассники, красивые,
большие, сильные ребята, запомнились... не то слово - стоят в памяти, как
живые. И удивительно, чем дальше ухожу от них по времени, тем они осязаемей
и четче возникают, стоит лишь закрыть глаза...
Из них в живых к сорок пятому году остались двое или трое. Восемь лет
назад, когда последний раз выходил на связь с последним, он рассказал, как
приезжает 9 мая каждого года в поселок своей родной фабрики имени
1-го мая, где жил и где стоит скромный обелиск со звездой и доска с
фамилиями погибших...
А у меня к концу войны были две эвакуации, голодные и холодные 42-й и
43-й годы в оренбургских степях, переезд на Кубань, на мою формальную
