военным. Но училище было "закрытого типа", параллельно нас готовили и к
военной службе - в запас. Набор дисциплинарных наказаний, впрочем, был не
богат: сначала, до середины второго курса, еще существовала своя, домашняя
гауптвахта - на первом этаже, у входа в общежитие. Вообще-то сидение там
напоминало внеплановый отдых: койка, паек обычный и - ничегонеделанье. Худо
было другое: направляемые на "губу" подлежали стрижке "под ноль". На
каком-то периоде, когда "губу" уже прикрыли, то есть сидеть стало негде,
наказание это оставалось и ограничивалось стрижкой наголо. Сам старлей
отводил нарушителя к парикмахерше, в подвальчик учебного корпуса, и лично
присутствовал - до тех пор, пока не проводился первый сквозной стежок по
буйной шевелюре страдальца. Мне эту процедуру пришлось пройти где-то в
начале второго курса, и моя девушка визжала и стонала от горя, увидав мою
сияющую голову.
Наш ротный уделял много внимания "наглядной агитации" и оформлению
огромного кубрика. Из фанеры были выпилены и довольно искусно раскрашены все
боевые ордена Советской Армии, они висели на переборках. Любивший точность и
порядок старлей сделал опись имущества кубрика и выставил ее на одном из
столбов. В конце описи так и значилось: "Столбы для поддержания потолка - 8
(восемь)". Кто-то из обиженных "Корнатовичем", приписал ниже: "Дуб
Корнатовский - 1 (один)".
Но надо все же признаться: ротный о нас и заботился, следил, чтобы
вовремя выдавали сменную форму, проверял, как кормят. Опорой ему, конечно,
были фронтовики, их оказалось в нашей роте пять-шесть человек: старшина Толя
Гаврилов, командир взвода Коля Гребенюк. Потом главным стал Ваня Сепелев,
который старше нас был лет на шесть-семь.
По утрам полагалась физзарядка, за ее исполнением следил кто-либо из
старослужащих. Понятно, увиливали всеми способами, прятались под лестницей,
норовили сачкануть.
Переход утром с 22-й линии на Косую тоже до четвертого курса был общим,
строем. Вот тут-то и пелся упомянутый "Оверлей". Где-то после читал, что
пришел он из царского прошлого - то ли из Морского корпуса, то ли из
Духовной семинарии. Весь текст не помню, но мотив был вполне маршевый,
"строевой":
Пошел купаться Оверлей,
Оставив дома Доротею.
С собою пару пузырей - РЕЙ!
Берет он, плавать не умея...
Дальше там в песне Оверлей потонул, так как "голова тяжельше ног, она
осталась под водою". И финал был трагичен: супруга Доротея, "ноги милого в
пруду узрев, окаменела". И потом:
Прошли года - и пруд зарос,
И заросли к нему аллеи,
Но все торчат там пара ног
И остов бедной Доротеи.
Чепуха все это, мелочи? Возможно. Молодые души надо было чем-то
занимать, отнюдь не вся наша энергия уходила на учение. Но сегодня мне любая
мелочь и чепушинка из того времени драгоценна. Как еще одна песня, почти
гимн мореходки, сочиненная, между прочим, ставшим затем солидным профессором
и начальником ЛВИМУ А.В.Жерлаковым:
Коряги-мореходы,
Мы жизнь ведем в походах,
Как шведы погораем иногда.
Не плачем о красотках,
Мы любим пиво-водку -
И им не изменяем никогда...
А теперь пора рассказать о тех, кто нас учил.
УЧИТЕЛЯ
Еще с детства я дал себе клятву: никогда и ни за что не стану учителем!
Потому что наблюдал, каких тяжких трудов и переживаний стоит эта профессия
моей матери, принявшей на себя педагогическую миссию с двадцати лет. Был,
правда, этап, когда помогал маме проверять тетрадки и еще - подхалтуривал,
давая уроки по алгебре и геометрии лодырям из богатых семей.
А в возрасте 26 лет вступил на тот же путь. В общем-то, от
безысходности: плавать мне не светило, "мешок не развязывали". Перебрался в
Таллинн и... 35 лет оттрубил педагогом. Правда, не в школе, а в "Родном
Таллиннском мореходном училище", как его называл известный эстонским морякам
"папа Аносов".
Как работал - не мне судить. Около двух тысяч мореходов-судоводов через
меня прошли. Еще недавно половина капитанов Эстонского пароходства - из них.
Вроде бы уважают меня. Пять учебников написал. Учил моряков, как не
заблудиться в океане. Не жалею об этом ничуть.
Но интересно - и странно! - что когда ушел на "заслуженный", не скучал
и не тосковал по своей работе ни капельки. Для себя это определил так:
иссяк, выплеснулся без остатка. А в глубине души и совести живет мыслишка,
что не мое это, не склонен я быть не просто лектором, излагателем научных
мыслей, но еще и воспитателем...
Кстати, мой сокашник Владька Есин, став старпомом, пришел в Таллинн на
своем "Либерти" в 1958 году и признался: "Все нормально, но вот еще надо и
воспитывать экипаж - не терплю этого!" Но он до сих пор (июль 1994 года)
капитанит.
А нас в те годы воспитывали не шибко-то. Скорее, воспитательный момент
обеспечивался самим духом мореходским - вольным, веселым, легким, но и
строго-суровым. Присловие у нас было в трудные жизненные моменты: "А,
отмахнемся!" И отмахивались - от тяжкого, сложного, непонятного. Или шли ему
навстречу, продирались сквозь трудности, роняя клочья мяса и шерсти...
Отвлекся сейчас не случайно, а чтобы обосновать дальнейший рассказ о
наших учителях, которые нас встретили, когда мы со всех концов страны
собрались в сорок пятом - сорок шестом годах в Ленинграде, дабы научиться
премудростям судовождения. Хотя, конечно, переношу свой многолетний опыт на
прошлое и потому могу стать излишне строгим и требовательным. Или стать
обвинителем.
Да нет! Особенно резким не буду, так как все мои учителя - уже в ином
мире. Но тогда они жили, учили нас, встречали ежедневно. И проводили в
большую жизненную дорогу.
Начать надо с Михаила Владимировича Дятлова. Он и не учителем, строго
говоря, был нашим. А - начальником ЛВМУ. Тогда, после войны, возникли разные
новые звания-должности, так вот у Михаила Владимировича было звание
"генерал-директор". Он - из механиков, что-то, кажется, преподавал. Но для
нас был прежде всего папой, отцом, самым главным. О любви вряд ли говорить
приходится, но уважали его весьма. И считали своим, что ли. Не в последнюю
очередь потому, что имел М.В. Дятлов склонность к пиву и к еще более крепким
напиткам, встречались с ним в пивнушке на 17-й линии неоднократно. Много
позже, когда он уже не был начальником, его прислали в Таллинн для какой-то
инспекции нашей мореходки. Поезд пришел рано, в шесть часов, и утром я его
застал в преподавательской, радостно подбежал, а он сокрушенно и сердито
объявил: "Что у вас за город? В шесть утра - и опохмелиться негде!"
На наши судьбы Михаил Владимирович влиял сильно и, как правило,
положительно. По себе знаю.
В сентябре 1948 года я проходил комиссию на визу, чтоб получить
разрешение на плавание за рубеж. Обставлялась эта церемония в те времена
пышно и угрожающе-угрюмо. В громадном кабинете красного здания морского
пароходства на Межевом канале, 5, в Ленинграде, за длинным столом сидела
комиссия, человек пятнадцать, из них половина - в погонах с голубыми
кантами. А проверяемых, нас, второкурсников, сажали на стул против всей этой
суровой компании и начинали... допрос, иначе не скажешь.
Не запомнил всех вопросов к себе. Впрочем, почти сразу
поинтересовались, где мой отец, и я четко ответил, что умер в 1939 году. Тут
же стали допытываться - где умер, почему, не судился ли. А я твердил все то
же: не знаю, нам не сообщали, никаких документальных подтверждений моя мать
не получала (и это было абсолютно верно!). Довольно скоро предложили
удалиться. На следующий день я пошел к начальнику училища. Спросил, что мне
теперь делать, и Михаил Владимирович ответил просто: "Как хочешь. Отчислять
тебя я не буду. Но виза тебе не светит, как сам понимаешь". И я сказал:
"Хочу продолжать учебу!" Потом еще через дядю девушки, в которую тогда был
влюблен, служившего в Большом доме на Литейном проспекте, попытался что-то
выяснить, но дядя посоветовал хмуро: "Не рыпайся!"
А в 1964 году я приехал в Ленинград на празднование 20-летия мореходных
училищ. Этот праздник был едва ли не главным для нас - 5 марта. Убил его И.
В. Сталин, подогнав свою смерть под эту дату. Но двадцатилетие отметили
торжественно и достойно, собрание проводили во Дворце моряков на Гапсальской
улице. Михаил Владимирович запоздал, и когда явился, его под руки и под
аплодисменты препроводили на сцену.
Летом 1970 года я навестил М.В.Дятлова дома, он жил в новом здании во
дворе общежития на 21-й линии. Привез ему в подарок свою книгу, где он
выводился в эпизодах под именем Владимира Михайловича. И он, и его жена уже
сильно болели, в комнате было темновато и затхло, он меня послушал полчасика
и был очень тихим, грустным. Вскоре после той встречи он умер.
Среди наших учителей-воспитателей было немало ярких личностей.
По-разному ярких. Прежде всего надо вспомнить декана судоводительского
факультета Топельберга (плохо - забыл его имя!). Как будто по национальности
был чуть ли не шотландцем, а в молодости еще и в анархистах состоял, что
позже испортило ему карьеру. И внешность у него была шотландская или
английская: строгий, без улыбки, в очках. Читал электронавигационные
приборы, предмет знал блестяще. Не припомню, чтобы навредил кому-либо
сильно. Звали мы декана коротко: "Топ".
Когда мы добрались до старших курсов, деканом стала Анна Ивановна
Щетинина, одна из немногих капитанов-женщин в мире. Мне довелось даже
немного поплавать под ее командованием - на практике летом 1949 года
совершить рейс от Мурманска до Архангельска. Боцман парохода "Баскунчак",
морячина еще с двадцатых годов, трепетал перед Анной Ивановной. Но в училище
она не была чрезмерно суровой, а ко мне вообще отнеслась подчеркнуто
внимательно и добро.
Владимир Владимирович Александровский - высокий, полный, большой
диалектик. Вел теорию девиации, после я преподавал эту науку в Таллиннской
мореходке. Лекции "Александрович" читал небрежно, между прочим, но знал дело
хорошо. И с ним я встретился, уже сам будучи педагогом, приезжал он к нам
председателем госкомиссии. Мы ему банкет организовали, в этих делах Владимир
Владимирович был мастак и знаток. Написал неплохой учебник по навигации, лет
десять по нему учили ребят... Да, в коротком промежутке, уже когда мы ушли
из мореходки, В.В.Александровский возглавлял Академию морского транспорта -
учебное заведение для повышения квалификации больших начальников. Вот эта
работа была для него - солидности, представительства в нем хватало.
Почему-то запомнился химик - профессор Сердюков. Наверное, потому, что
его охмурила лаборантка кабинета химии, какой-то скандал случился.
Когда я пришел в Таллиннское училище, главным моим предметом стала
мореходная астрономия (астронавигация, как ее называют на ВМФ). В ЛВМУ ее
вел капитан 1 ранга Александр Петрович Гедримович, воспитанник Морского
корпуса еще царских времен. В нем, как и в професорах Б.П.Хлюстине и
А.П.Ющенко, тоже вышедших из Морского корпуса, присутствовала глубокая
интеллигентность, и они казались несколько возвышающимися над нами. Да так и
было - они ведь пришли из другого мира. Но все были прекрасными знатоками
своего дела, специалистами высшего класса. И с милыми, забавными привычками,
которые запоминаются всегда надолго. Александр Петрович любил и часто
использовал такую приговорку: "Моряк должен быть шустрым, а не ЛОПУ..." И мы
хором рявкали: "...ХОМ!!!" И еще у него к концу лекции на кончике носа
зависала трогательная, вовсе не противная капелька...
