Или - что вернее - мы уже надоели стражам порядка, так как поблек ореол
сенсации над нами.
Мы просмотрели газеты, посмеялись, вспоминая ночевку, и
поинтересовались, нельзя ли нам погулять. "Нет, - равнодушно-бездушно
ответил мордастый дежурный. - Иммиграционный офицер запретил выпускать вас
без сопровождения, а послать с вами некого!"
- По-моему, у этого балбеса не слишком много работы, - угрюмо заметил
док.
- Да, - осторожно ответствовал скулмастер. - Но лучше потерпеть.
Бунтовать здесь - не резон. Все, что нужно для усмирения бунта, - рядом.
Мы посидели еще часок. Негодование закипало в наших сердцах. Док
свирепо вертел в руках тяжелый ключ для открывания дверцы камина.
- А если я запущу эту штуку в рожу тому гаду? - задумчиво
поинтересовался он. - Что будет - нота протеста?
- Не чирикай! - взмолился скулмастер.
В тот момент у нас и возникла мысль объявить голодовку, но это было бы
и вовсе глупо, потому как нас явно не собирались кормить больше и без того.
А попозже хмурый комиссар участка вызвал нас к телефону. Звонил
какой-то полномочный представитель нашей державы. "Как вы про нас узнали?" -
удивился я. Представитель усмехнулся: "Про вас вся Европа знает - пять газет
с миллионным тиражом поведали миру, какие вы герои!" Я начал ныть и
жаловаться, а он коротко посоветовал: "Не чирикайте! Вы вне закона - судно
еще не оформлено".
Тогда я отважно повернулся к комиссару и довольно удачно составил
длинную английскую фразу о том, что, наверное, даже настоящим заключенным
положена ежедневная прогулка на свежем воздухе.
И нас вывели во двор, по которому прогуливаются злоумышленники, и мы
гуляли, демонстративно заложив руки за спину, как делают узники во всех
детективных фильмах, и наш неусыпный страж Том улыбался, потому что
англичане ценят юмор, а наверху виднелся кусок голубого неба, и мы вспомнили
одесскую песенку: "Клочочек неба синего и звездочка вдали мерцают мне, как
слабая надежда!" - и подумали, что в тюрьме не сладко.
Потом дежурный привел какого-то вылощенного типа, представителя местной
вечерней газеты, и тот взял интервью у скулмастера, который в нашем мощном
коллективе числился знатоком английского. Скулмастер находчиво принялся
диктовать репортеру заметку из утреннего номера "Дейли мейл", лежащего на
столе. Полисмены расхохотались, так как англичане ценят юмор, даже если
служат в полиции, а тип из вечерней прессы кисло улыбнулся и ретировался.
Отомстил он мелко: написал, что мы давали интервью неохотно, так как не
успели получить инструкций от красного комиссара с теплохода.
А потом подъехал черный "линкольн", и нас повезли к морю, дали сапоги,
переправили на катер Джо, и Джо отвез нас на судно.
На палубе нас ожидали десятки друзей, и они кричали нам что-то, мы
улыбались, и Джо улыбался, и все улыбались, а мы один за другим прыгнули на
шторм-трап и вцепились в его балясины мертвой бульдожьей хваткой.
Мы взобрались по трапу, и лишь мужская стыдливость удержала нас от
того, чтобы опуститься на колени и поцеловать палубу. Мы поцеловали палубу
мысленно и улыбались сквозь слезы радости, застилавшие наши утомленные
глаза.
Вот и все. Надеюсь, никто не бросит в нас камня. Мы ведь высоко держали
свою честь, если не считать нескольких десятков минут на болтающемся в
штормовом море катере.
Вот и все. Это не руководство к действию, не памятная записка, но
все-таки рекомендуем познакомиться с этими нашими правдивыми воспоминаниями
всем тем, кто собирается высаживаться на берег Великобритании с целью
спасения жизни своего соотечественника.
И, конечно, мы о нем не забывали: дважды звонили в "Викторию", откуда
нам сообщили, что операция прошла успешно, состояние здоровья Николая
Спринчината - "вери найс", чего вежливо и нам пожелали.
Под тем моим "очерком" стояли две подписи - моя и дока, и еще, как
делают во всех выписках и выдержках о событиях, происшедших в рейсе: "Борт
т/х "Зенит", Ирландское море, октябрь 1962 г."
...Как давно это было! Вот уже и сын Коли Спринчината - Валерий ходил
со мной дважды в дальние моря, и кончил училище, и как будто драпанул на
берег, а бобби Том, видимо, на пенсии, и за полтора фунта теперь уже не
позавтракаешь в "Королевском отеле", разве что в припортовой забегаловке
"хот-дог" получишь. Но я до сих пор с гордостью вспоминаю, как открывал для
себя туманный Альбион.
В последующие годы я еще трижды посетил Англию.
Две недели простояли в Лондоне, дожидаясь конца забастовки докеров.
Столица бриттов - огромна и похожа уже не на город, пусть и очень большой, а
на целое государство, многонациональное и многоликое. Передвигались мы по
ней в основном на "одиннадцатом номере", так как автобус и вообще транспорт
тогда опять подорожал. Я подсчитал, что в среднем за сутки проходил около
тридцати километров.
Мы обошли пешкодралом индусский Коммершиал-роад, еврейский Уайт-Чепель,
негритянский Ист-Хэм, оккупированный туристами всех стран центральный район
- Пиккадили-серкус, Оксфорд-стрит, а на Трафальгарской площади я видел
шумное собрание молодых неохристиан, высоко поднимавших почему-то портреты
Че Гевары. Забрел и в Сохо - там все же поприличнее чем на гамбургском
Реепербане. Навестил, разумеется, Бейкер-стрит и поклонился дому Шерлока
Холмса. И у мадам Тюссо побывал, и в Британской галерее - обо всем этом
промолчу, ибо это знакомо в нашу эпоху последнему гренландскому эскимосу.
В Ольстер тоже попал. Английские солдаты, "томми", там гуляют парами,
один за чердаками следит, второй - в подвалы целит, и пальцы со спусковых
крючков автоматических винтовок они не убирают. Затравленный у них вид,
ничего не скажешь. А у застав на главных улицах - проверочные пункты. Там
обыскивают. Я к первому подошел, подняв руки. Солдатик попался с юмором,
заржал и сказал: "Руки опусти, редиска!"
Гуляли мы по центральным районам Бельфаста - протестантским, где
поспокойнее. Но все равно каждый пятый или шестой дом - со следами пожара
или взрыва. Бабахнуло средь бела дня и в нашем присутствии: взорвали
стеклянное здание фирмы "Мальборо". Мальчишки со свистом понеслись на
площадь, взрослые прохожие и не обернулись...
А через шесть лет принимали нас в клубе фирмы, которая грузила на наше
судно синтетическое волокно в порту Гримсби, около Гулля. Хорошо принимали,
весело - плясали под гармошку до часу ночи, хороводы водили с английскими
леди, пили пиво "лайт" и темный портер и закусывали вкуснейшим маринованным
луком.
Был апрель - самое начало. И газоны были уже зеленые.
НА ЗЕМЛЕ ТИЛЯ
Один из моих любимых литературных героев - Тиль Уленшпигель бродил по
территориям сегодняшних Нидерландов и Бельгии как по единому целому. Он и по
Германии болтался, и там его звали Ойленшпигелем. А жители Фландрии, побывав
под властью испанских и австрийских Габсбургов и Наполеона, в 1830 году
разделились на два государства.
И все же у бельгийских фламандцев и нидерландских голландцев много
общего. Впрочем, как будто Нидерланды побогаче и почище, Бельгия - погрязнее
и победнее. Но и там, и тут - великолепные, просторные, удобные бассейны в
портах, и настолько они обширны, что кажутся пустынными иной раз, и это
вроде бы нелогично, потому что территории у бельгийцев и особенно у
голландцев маловато, и они квадратные метры у моря, как известно,
отвоевывают, а плодородную землицу для сельхозполей покупают у французов и
немцев. Но понимают здешние жители нужды и запросы людей моря, знают, что,
если в портах теснота и мелководье, дороже это обходится в конечном счете.
Чаще мне приходилось бывать в гостях у голландцев, и очень я их уважаю
за неспешную деловитость, основательность и четкость в том, что они творят
для себя и для гостей - мореходов всех стран. Однако подвиги и проделки свои
Тиль в основном совершал в теперешней Бельгии - здесь располагалась
значительная часть средневековой Фландрии.
Дважды я побывал в Генте, городе серо-седого камня и красных, как
кровь, цветов. И трижды - в Антверпене, где как будто каждый дом для
морского люда строился, а обслуживанием водоплавающих занимаются все
жители... Итак, Бельгия, сентябрь 1974 года, Антверпен.
Плыл я туда впервые и не слишком теоретически подготовленным к встрече
с этой страной. Но для современного человека внешняя информация всегда
найдется. И на подходе к Антверпену судовое радио услужливо выдало порцию
статистических данных.
Узнал я, что площадь Бельгии составляет половину от площади не слишком
обширной Московской области, а плотность населения достигает 500 человек на
квадратный метр. Еще на школьных уроках географии этот показатель меня
озадачивал. Много или мало - полтысячи жителей на квадратный километр? Но
ведь на две человечьих ноги тут приходится две тысячи квадратных метров или,
выражаясь сельскохозяйственным языком, по двадцать соток гектара (перед
войной мы с матерью с десяти соток собирали по тридцать мешков картошки).
Все время в Антверпене мне на ум лезли цифры: две ноги на две тысячи
квадратов. Постепнно сложилось впечатление, что подсчеты эти не совсем
верные: людей было много лишь на главных, торговых улицах да около
излюбленных туристами храмов и монументов, но туристы в те пять сотен не
входят все равно. Вывод напрашивался логичный: люди работают, а не шляются
по улицам. Однако на полях в пригородах тогда убирали картофель - и тоже по
три-четыре человека в пределах видимости из окон машины. Куда-то же прячутся
десять миллионов бельгийцев!
От назойливой арифметики энциклопедической статистики мне все-таки
удалось избавиться, но зато литературные ассоциации сидели в памяти и в душе
нерушимо. Два года назад в Лондоне я постоянно ждал, что встречу на улице
любимую свою героиню - Флер Форсайт. А здесь, конечно, вспомнились и не
забывались Тиль, Клаас на костре, стойкая Сооткин, обжора Ламме Гудзак
(тогда Е. Леонов еще не успел сыграть эту роль в кино, а то искал бы в лицах
прохожих его простодушно-хитрющие черты), нежная и верная Неле. И еще -
испанские солдаты с арбалетами, зловещие монахи, пожары, холодный ветер с
моря. Шарль де Костер написал и другие книги, но для бессмертия ему хватило
и этой.
Книгу о Тиле я читал давно и не помнил, бывал ли он в Антверпене. В
Генте бывал - точно, а на антверпенских улицах - не помнил. Но все слилось в
одно общее впечатление-воспоминание, И Антверпен для меня поначалу был лишь
городом Уленшпигеля, который, между прочим, не слишком жаловал церковь,
церковников и дела их...
Древние готические соборы, похоже, везде одинаковы. В Руане и
Амстердаме, в Генте соборов по несколько, но главный и обычно самый большой
называется всегда кафедральным.
Внутри - уходящие ввысь сводчатые откосы стен, цветные витражи на узких
стеклах, ряды потемневших кресел с высокими спинками, статуи святых, по
углам - усыпальницы знатных господ, под ногами - плиты с именами менее
знатных и богатых. И картины, подчас знаменитые, бесценные.
В Антверпенском стодвадцатиметровом соборе, как и в Гентском, есть
полотна работы Рубенса: "Распятие на кресте", "Снятие с креста". Христос на
картинах довольно гладкий, упитанный. А в соборе пусто и сыро, и неуютно от
сырости и громадности пространства. Стоят неизменные кружки с надписями:
"Для бедных".Через них прошли миллионы разных монет, но беднякам достались
из этого векового потока жалкие гроши. Видел я в парижской Нотр-Дам и даже
