красную книжку и свой партийный билет я сдал в судовой музей, где разные
подарки судну коллекционировались.
Я и сейчас не сомневаюсь, что Данте - хороший человек, и вспоминаю его
гораздо чаще, чем того неаполитанского красавца с дубинкой.
Что еще я могу рассказать об Италии?
Про Флоренцию хорошо бы поведать, про то, как там много старины, -
нигде, вероятно, нет такого, чтобы на столь ограниченном пространстве было
собрано столько великолепных, красивейших, непревзойденных, уникальных,
разноцветных, бронзовых, мраморных, кирпичных памятников старины. Но разве
сумею я передать впечатление ошарашенности от всего тамошнего великолепия
так точно и кратко, как это сделал К.Чапек, который остановился там у
афишной тумбы и долго думал, какой гений архитектуры - Брунеллески или
Камбио - ее соорудил? Или как замирает душа, когда смотришь с вершин холмов
Боболи на море красных черепичных крыш, золотистых куполов, розовеющего под
сентябрьским солнцем мрамора палаццо?
И как рассказать про Венецию - мартовскую, пустынную, отдыхающую от
галдящих бесцеремонных туристских толп, про ее каналы, тихие, темно-зеленые,
а под мостами - таинственно черные, про мавританскую причудливую красоту
собора Святого Марка и строгую стройность Дворца Прокураций, про редкие уже
гондолы с иззябшими, съежившимися, несчастными гондольерами? Или про то, как
много тут делалось когда-то для удобства отправки людей в мир иной, -
например, про узкие дырки-щели в стенах домов и в каменных оградах, через
которые тыкали шпагой неугодных правителям граждан республики и сталкивали
их в каналы?
Разве хватит мне изобразительных сил, чтобы описать прекрасную дорогу
от Савоны до Сан-Ремо, ведущую через старинные городки со звучными
названиями - Аллассио, Империа, где масса солнца, ветра, римские галеры и
амфоры в музеях?
А может, вспомнить огромный и пышный монумент погибшим морякам в
Бриндизи, воздвигнутый по приказу Муссолини, - он, как и все фашистские
диктаторы, любил огромность и помпезность, будто таким путем утверждали себя
в собственном величии? Или старичка-пенсионера на лавочке в том же Бриндизи,
который шепотом, озираясь, признался, что сочувствует коммунистам, но
вынужден скрывать это, так как в их городе засилье монархо-фашистских
организаций?
Про то, как мы веселились в клубе равеннских коммунистов - плясали и
пели, и пили "Мартини", терпкое и душистое, - как рассказать? Или про
золотушных тощих юнцов с нарисованной на фанерке свастикой, которые
разбежались, как только мы сделали шаг в их сторону?
Обо всем этом можно было бы попытаться написать, но вряд ли я смогу
добавить что-либо существенное к многочисленным литотчетам творцов-туристов.
И потому я кончу с Италией, хотя никогда не забуду эту прекрасную
страну, лежащую у теплого моря, под невероятно синим небом.
МОРСКАЯ ДРАМА
(АНГЛИЯ)
...Итак, Англия - зеленая, как свежая трава.
Про английские газоны тоже насочинена уйма интересного. Для меня
удивительней всего оказалось то, что в лондонском Гайд-парке ходить по
газонам и лежать на них можно просто так, а за сидение на скамейках
взимается плата: подходит дядя с деревянным ящичком и просит туда положить
сколько-то пенсов.
Когда я впервые попал в Англию, там еще существовала старинная путаная
денежная система: пенни, пенсы, шиллинги, кроны, полукроны, соверены, фунты,
гинеи и еще какая-то деньга была, не вспомню. Потом британцы проявили
здравый смысл и установили стопенсовый фунт. Иностранцам стало полегче.
Но вот типичные английские улицы, состоящие из длинных шеренг
одинаковых красных двухэтажных домов, нумеруются до сих пор не по зданиям, а
по квартирам (квартиры расположены по вертикали, на два этажа). Поэтому не
надо удивляться, увидав на подъезде цифры "2325". В таком длинном доме может
быть 10 подъездов, а на улице 300 одинаковых домов - все понятно?
Есть там и многоэтажные, "коммунальные", выражаясь по-нашему, дома, но
они уже не нумеруются, а носят собственные имена-названия. Как морские
корабли: "Нельсон", "Альберт", "Виктория". Вообще-то вполне обоснованно:
британцы привыкли ко всему морскому.
Кроме того, английсие кошки не откликаются на наше "ксс", а их надо
звать "псс" или "кэтти".
Собак в Англии, кажется, больше, чем людей, и на некоторые газончики
человека без собаки не пустят. Это точно, сам видел табличку: "вход только с
собаками".
В пивных, "пабах", пиво бывает не менее пяти сортов, наши предпочитают
сорт "лайт", то есть "светлое". Наливают его в высокие и узкие кружки.
Создается впечатление, что английские мальчишки хулиганисты и плохо
воспитаны. Когда мы ходили по улицам в морской форме, они сопровождали нас
улюлюканьем и свистом и норовили угодить в глаз камнем. Потом я понял, что
вид любого мундира вызывает у юного свободолюбивого британца чувство
активного протеста. Зато взрослые здесь, наоборот, относятся к мундирам с
заметным почтением.
Про английских докеров все уже написал В. Конецкий. А про англичан
вообще - журналист В. Овчинников. После него надо категорически запретить
писать о Великобритании и ее жителях, поскольку Овчинников сумел объять
необъятное.
Поэтому я лучше расскажу, как впервые в жизни высадился на берег
Британии и что из этого получилось.
Сначала приведу перевод заметки из газеты "Дейли мейл", озаглавленной
так же, как и эта моя "английская" главка - "Русская морская драма":
"Тридцатилетний моряк Николай Спринчинат с русского учебного судна
"Зенит" был доставлен в госпиталь "Виктория" города Блэкпул прошлой ночью по
поводу аппендицита на спасательном боте порта Литхэм".
Пятница, 5 октября 1962 г."
Фамилию нашего больного никто из англичан произнести не мог, и в
заметке ее переврали, естественно. Приведенное краткое сообщение имело
глубокий и поистине драматический подтекст. Так что его заголовок вполне
оправдан.
Нас было, кроме Коли, двое: судовой врач теплохода "Зенит" Олег
Мировский, именуемый далее по-морскому "док", и руководитель практики
таллиннских курсантов, то есть я, - "скулмастер", или "учебный капитан", как
обозвал меня строгий иммиграционный чиновник, встретивший нас в больнице и
сыгравший зловещую роль во всей этой истории, хотя поначалу он выглядел
вполне респектабельно.
Итак, вечером 4 октября 1962 года мы получили неожиданное и
увлекательное задание: сопровождать больного аппендицитом Николая
Спринчината до госпиталя. Судну предстояла скучная недельная стоянка на
рейде в ожидании большого прилива, потому мы восприняли поручение со светлой
радостью. Незнакомый берег манил нас многоцветными огнями и обещал
интересные встречи.
Естественно, нам не хотелось ударить в грязь лицом перед заграницей, и
мы нарядились, как одесские пижоны с Дерибасовской в субботу. Док облачился
в модный светло-серый костюм на трех пуговицах, светло-шаровые ботинки и
зеброподобно-полосатый галстук, подарок любящей супруги. Скулмастер напялил
серую польскую шляпу и пальто благородного стального цвета, сшитое у лучшего
портного города Таллинна. Вообще-то случайно получилось, что мы были
выдержаны в одной тональности - разные оттенки серого, но, обнаружив это, мы
возрадовались, ибо слышали и читали, как ценят анличане сдержанно-скромный
вкус в одежде, считая его признаком джентльменства.
Радовались мы зря: забыли, что собираемся в страну, в которой зародился
капитализм, то есть в царство денежного мешка. Как раз с финансами у нас
было не густо: бумажник скулмастера остался в каюте по причине абсолютной
его пустоты, а док, правда, захватил все свои наличные ресурсы, однако они
оказались смехотворно мизерными - два или три английских фунта.
Начало пути было безмятежным и приятным. Спасательный бот, бодро стуча
мотором и легонько покачиваясь на мелкой волне, торопился к берегу. Доктор
Дэвид Томсон развлекал нас интересной беседой и угощал душистыми сигаретами.
Загорелые и задубелые в штормах спасатели плеснули на дно железных кружек
пахучего рома "Нэви" и поднесли нам. Все вместе трогательно убеждали
больного, что вырезать в Англии аппендикс так же просто, как вытащить в
Пензе занозу из пальца. Жизнь казалась нам волшебной сказкой со счастливым
концом.
Испытания начались еще до высадки на берег. Ввиду отлива бот не дошел
до пристани около двух кабельтовых. Мы пересели в шлюпку, скомандовали
спасателям: "Весла - на воду!" - и заскользили в наступившую тьму к берегу.
Последние сто метров пришлось преодолевать вброд. Большеносый шотландец
самоотверженно уступил скулмастеру свои длинные, как его лицо, сапоги. Док -
рослый мужчина, и у англичан не нашлось подходящей ему по размеру обуви.
Закатав штаны выше колен и разувшись, док подоткнул полы своего макинтоша,
как деревенская баба, отправляющаяся полоскать белье на речку, и браво
зашагал к причалу. Со всех сторон молниями засверкали вспышки фотоламп. Нас
встречала пресса.
Одно дело - читать про зарубежных газетчиков, и совсем иное - иметь с
ними дело воочию. Пока док отмывал в здании спасательной станции ноги и
вытирал их сначала носовым платком, а потом чистым британским полотенцем,
репортеры прижали скулмастера в угол санитарной машины и разноголосо
загалдели, требуя сведений о больном. Дюжий "бобби" оттер их плечом и спас
скулмастера.
Пришел док, его усадили рядом с Колей, сказали нам: "Сделайте скорбные
лица!" - мы изобразили тоску во взорах, блеснули десятки репортерских
блицев, и машина понеслась по сверкающим огнями стритам.
Полисмен и госпитальный служащий вытащили блокноты и тоже взяли у нас
интервью. Записывающее устройство в руках полицейского разбудило нашу
бдительность, и мы были предельно кратки в ответах. Вызвала оживление
фамилия скуластера, но он честно отверг предположение о родстве с Германом
Титовым, слетавшим в космос два месяца назад.
И мы подкатили к госпиталю "Виктория", что в славном городе Блэкпуле.
Выполнить основную цель нашего визита оказалось проще всего:
формальности в больнице были сведены до минимума. Некоторую заминку вызвал
вопрос о вероисповедании нашего больного. "Он - атеист!" - гордо объявил
скулмастер, однако дежурная сестра что-то быстро затараторила. "А может,
атеистов тут не обслуживают? - слабым голосом поинтересовался Коля. -
Скажите, что я христианин!" Так мы его и записали.
Этот наш шаг затем привел к неожиданному эффекту: Колю завалили
подарками различные церковные и благотворительные организации. Ассортимент
презентов был несколько однообразен - штук сорок шариковых ручек, пар
тридцать нейлоновых носков (в ту пору редкость у нас), несколько килограммов
шоколада всевозможных сортов и расфасовок. И лишь коллеги-мореманы с
румынского судна приволокли страдальцу ящик вина.
Мы торопились домой и, тепло попрощавшись с Николаем, сели в шикарную
черную машину. Иммиграционный чиновник лихо подкатил нас к зданию
полицейского участка города Литхэма и сказал несколько слов дежурному. Если
бы в юности мы усердно изучали английский язык, то немедленно бы заявили
энергичный протест и декларировали через прессу политическую голодовку.
Впрочем, к вопросу о голодовке придется еще вернуться.
Мы вошли в угрюмое здание полицейского участка, с идиотской наивностью
полагая, что это лишь мимолетный эпизод в нашей одиссее.
Нет смысла подробно описывать обстановку в участке: там было не очень
чисто, не слишком уютно, но обращались с нами вполне корректно и проявляли
