Я говорю:
- Ладно, только погоди минутку. Есть еще одно дело, и этого никто,
кроме меня, не знает: я тут хочу выкрасть одного негра из рабства, а зо-
вут его Джим - это Джим старой мисс Уотсон.
Том говорит:
- Как, да ведь Джим...
Тут он замолчал и призадумался. Я ему говорю:
- Знаю, что ты хочешь сказать. Ты скажешь, что это низость, прямо-та-
ки подлость. Ну так что ж, я подлец, я его и украду, а ты помалкивай, не
выдавай меня. Согласен, что ли?
Глаза у Тома загорелись, и он сказал:
- Я сам помогу тебе его украсть!
Ну, меня так и подкосило на месте! Такую поразительную штуку я в пер-
вый раз в жизни слышал; и должен вам сказать: Том Сойер много потерял в
моих глазах - я его стал меньше уважать после этого. Только мне все-таки
не верилось: Том Сойер - и вдруг крадет негров!
- Будет врать-то, - говорю, - шутишь ты, что ли?
- И не думаю шутить.
- Ну ладно, - говорю, - шутишь или нет, а если услышишь какой-нибудь
разговор про беглого негра, так смотри, помни, что ты про него знать не
знаешь, и я тоже про него знать не знаю.
Потом мы взяли сундук, перетащили его ко мне на тележку, и Том поехал
в одну сторону, а я в другую, Только, разумеется, я совсем позабыл, что
надо плестись шагом, - и от радости и от всяких мыслей, - и вернулся до-
мой уж очень скоро для такого длительного пути. Старик вышел на крыльцо
и сказал:
- Ну, это удивительно! Кто бы мог подумать, что моя кобыла на это
способна! Надо было бы заметить время. И не вспотела ни на волос - ну ни
капельки! Удивительно! Да теперь я ее и за сто долларов не отдам, чест-
ное слово, а ведь хотел продать за пятнадцать - думал, она дороже не
стоит.
Больше он ничего не сказал. Самой невинной души был старичок, и такой
добрый, добрей не бывает. Оно и не удивительно: ведь он был не просто
фермер, а еще и проповедник; у него была маленькая бревенчатая церковь
на задворках плантации (он ее выстроил на свой счет), и церковь и школа
вместе, а проповедовал он даром, ничего за это не брал; да сказать по
правде - и не за что было. На Юге много таких фермеров-проповедников, и
все они проповедуют даром.
Через полчаса, или около того, подкатывает к забору Том в тележке;
тетя Салли увидела его из окна, потому что забор был всего шагах в пяти-
десяти, и говорит:
- Смотрите, еще кто-то приехал! Кто бы это мог быть? По-моему, чужой
кто-то... Джимми (это одному из ребятишек), сбегай скажи Лизе, чтобы
поставила еще одну тарелку на стол.
Все сломя голову бросились к дверям: и то сказать - ведь не каждый
год приезжает кто-нибудь чужой, а если уж он приедет, так переполоху на-
делает больше, чем желтая лихорадка. Том по обрубкам перебрался через
забор и пошел к дому; тележка покатила по дороге обратно в город, а мы
все столпились в дверях. Том был в новом костюме, слушатели оказались
налицо - больше ему ничего не требовалось, для него это было лучше вся-
ких пряников. В таких случаях он любил задавать фасон - на это он был
мастер. Не таковский был мальчик, чтобы топтаться посреди двора, как ов-
ца, - нет, он шел вперед важно и спокойно, как баран. Подойдя к нам, он
приподнял шляпу, церемонно и не торопясь, будто это крышка от коробки с
бабочками и он боится, как бы они не разлетелись, и сказал:
- Мистер Арчибальд Никольс, если не ошибаюсь?
- Нет, мой мальчик, - отвечает ему старик, - к сожалению, возница об-
манул вас: до усадьбы Никольса еще мили три, Входите же, входите!
Том обернулся, поглядел через плечо и говорит:
- Слишком поздно; его уже не видать.
- Да, он уже уехал, сын мой, а вы входите и пообедайте с нами; потом
мы запряжем лошадь и отвезем вас к Никольсам.
- Мне совестно так затруднять вас, как же это можно! Я пойду пешком,
для меня три мили ничего не значат.
- Да мы-то вам не позволим, - какое же это будет южное гостепри-
имство! Входите, и все тут.
- Да, пожалуйста, - говорит тетя Салли, - для нас в этом нет никакого
затруднения, ровно никакого! Оставайтесь непременно. Дорога дальняя, и
пыль такая - нет, пешком мы вас не пустим! А кроме того, я уже велела
поставить еще тарелку на стол, как только увидела, что вы едете; вы уж
нас не огорчайте. Входите же и будьте как дома.
Том поблагодарил их в самых изящных выражениях, наконец дал себя уго-
ворить и вошел; уже войдя в дом, он сказал, что он приезжий из Хиксвил-
ла, штат Огайо, а зовут его Уильям Томсон, - и он еще раз поклонился.
Он все болтал да болтал, что только в голову взбредет: и про Хикс-
вилл, и про всех его жителей; а я уже начинал немного беспокоиться; ду-
маю: каким же образом все это поможет мне выйти из положения? И вдруг,
не переставая разговаривать, он привстал да как поцелует тетю Салли пря-
мо в губы! А потом опять уселся на свое место и разговаривает по-прежне-
му; она вскочила с кресла, вытерла губы рукой и говорит:
- Ах ты дерзкий щенок!
Он как будто обиделся и говорит:
- Вы меня удивляете, сударыня!
- Я его удивляю, скажите пожалуйста! Да за кого вы меня принимаете?
Вот возьму сейчас да и... Нет, с чего это вам вздумалось меня целовать?
Он будто бы оробел и говорит:
- Ни с чего, так просто. Я не хотел вас обидеть. Я... я думал - мо-
жет, вам это понравится.
- Нет, это прямо идиот какой-то! - Она схватила веретено, и похоже
было, что не удержится и вот-вот стукнет Тома по голове. - С чего же вы
вообразили, что мне это понравится?
- И сам не знаю. Мне... мне говорили, что вам понравится.
- Ах, вам говорили! А если кто и говорил, так, значит, такой же поло-
умный. Я ничего подобного в жизни не слыхивала! Кто же это сказал?
- Да все. Все они так и говорили.
Тетя Салли едва-едва сдерживалась: глаза у нее так и сверкали, и
пальцы шевелились: того и гляди, вцепится в Тома.
- Кто это "все"? Живей говори, как их зовут, а не то одним идиотом
меньше будет!
Он вскочил, такой с виду расстроенный, мнет в руках шляпу и говорит:
- Простите, я этого не ожидал... Мне так и говорили... Все говори-
ли... сказали: поцелуй ее, она будет очень рада. Все так и говорили, ну
все решительно! Простите, я больше не буду... честное слово, не буду!
- Ах, вы больше не будете, вот как? А то, может, попробуете?
- Сударыня, даю вам честное слово: никогда больше вас целовать не бу-
ду, пока сами не попросите.
- Пока сама не попрошу! Нет, я никогда ничего подобного не слыхала!
Да хоть бы вы до мафусаиловых лет дожили, не бывать этому никогда, очень
нужны мне такие олухи!
- Знаете, - говорит Том, - это меня очень удивляет. Ничего не пони-
маю. Мне говорили, что вам это понравится, да я и сам так думал. Но... -
Тут он замолчал и обвел всех взглядом, словно надеясь встретить в
ком-нибудь дружеское сочувствие, остановился на старике и спрашивает: -
Ведь вы, сэр, тоже думали, что она меня с радостью поцелует?
- Да нет, почему же... нет, я этого не думал.
Том опять так же поискал глазами, нашел меня и говорит:
- Том, а ты разве не думал, что тетя Салли обнимет меня и скажет:
"Сид Сойер... "
- Боже мой! - Она не дала Тому договорить и бросилась к нему: - Бес-
совестный ты щенок, ну можно ли так морочить голову!.. - И хотела уже
обнять его, но он отстранил ее и говорит:
- Нет, нет, сначала попросите меня.
Она не стала терять времени и тут же попросила; обняла его и целова-
ла, целовала без конца, а потом подтолкнула к дяде, и он принял в свои
объятия то, что осталось. А после того как они сделали маленькую пере-
дышку, тетя Салли сказала:
- Ах ты господи, вот уж действительно сюрприз! Мы тебя совсем не жда-
ли. Ждали одного Тома. Сестра даже и не писала мне, что кто-нибудь еще
приедет.
- Это потому, что никто из нас и не собирался ехать, кроме Тома, -
сказал он, - только я попросил хорошенько, и в самую последнюю минуту
она и меня тоже пустила; а мы с Томом, когда ехали на пароходе, подума-
ли, что вот будет сюрприз, если он приедет сюда первый, а я отстану нем-
ножко и приеду немного погодя - прикинусь, будто я чужой. Но это мы зря
затеяли, тетя Салли! Чужих здесь плохо принимают, тетя Салли.
- Да, Сид, - таких озорников! Надо бы надавать тебе по щекам; даже и
не припомню, чтобы я когда-нибудь так сердилась. Ну да все равно, что бы
вы ни выделывали, я согласна терпеть всякие ваши фокусы, лишь бы вы были
тут. Подумайте, разыграли целое представление! Сказать по правде, я пря-
мо остолбенела, когда ты меня чмокнул.
Мы обедали на широком помосте между кухней и домом; того, что стояло
на столе, хватило бы на целый десяток семей, и все подавалось горячее,
не то что какое-нибудь там жесткое вчерашнее мясо, которое всю ночь про-
лежало в сыром погребе, а наутро отдает мертвечиной и есть его впору
разве какому-нибудь старому людоеду.
Дядя Сайлас довольно долго читал над всей этой едой молитву, да она
того и стоила, но аппетита он ни у кого не отбил; а это бывает, когда
очень канителятся, я сколько раз видел.
После обеда было много всяких разговоров, и нам с Томом приходилось
все время быть настороже, и все без толку, потому что ни про какого бег-
лого негра они ни разу не упомянули, а мы боялись даже и намекнуть. Но
вечером, за ужином, один из малышей спросил:
- Папа, можно мне пойти с Томом и с Сидом на представление?
- Нет, - говорит старик, - я думаю, никакого представления не будет;
да и все равно - вам туда нельзя. Этот беглый негр рассказал нам с Бэр-
тоном, что представление просто возмутительное, и Бэртон хотел предупре-
дить всех; теперь этих наглых проходимцев, должно быть, уже выгнали из
города.
Так вот оно как! Но я все-таки не виноват. Мы с Томом должны были
спать в одной комнате и на одной кровати; с дороги мы устали и потому,
пожелав всем спокойной ночи, ушли спать сейчас же после ужина; а там вы-
лезли в окно, спустились по громоотводу и побежали в город. Мне не вери-
лось, чтобы кто-нибудь предупредил короля с герцогом; и если я опоздаю и
не успею намекнуть им, что готовится, так они, наверно, подадут впросак.
По дороге Том рассказал мне, как все думали, что я убит, и как мой
родитель опять пропал и до сих пор не вернулся, и какой поднялся перепо-
лох, когда Джим сбежал; а я рассказал Тому про наших жуликов, и про "Жи-
рафа", и про наше путешествие на плоту, сколько успел; а когда мы вошли
в город и дошли до середины, - а было не рано, уже около половины девя-
того, - глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и
орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, что-
бы пропустить их; смотрю, они тащат короля с герцогом верхом на шесте, -
то есть это только я узнал короля с герцогом, хотя они были все в смоле
и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка.
Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов;
я подумал: никогда больше их злом поминать не буду. Прямо смотреть
страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу.
Видим, мы опоздали, - ничем уже помочь нельзя. Стали расспрашивать
кое-кого из отставших, и они нам рассказали, что все в городе пошли на
представление, будто знать ничего не знают, и сидели помалкивали, пока
бедняга король не начал прыгать по сцене; тут кто-то подал знак, публика
повскакала с мест и схватила их.
Мы поплелись домой, и на душе у меня было вовсе не так легко, как
раньше; напротив, я очень присмирел, как будто был виноват в чем-то, хо-
тя ничего плохого не сделал. Но это всегда так бывает: не важно, виноват
ты или нет - совесть с этим не считается и все равно тебя донимает. Будь
у меня собака, такая назойливая, как совесть, я бы ее отравил. Места она
занимает больше, чем все прочие внутренности, а толку от нее никакого. И
Том Сойер то же говорит.
ГЛАВА XXXIV
