слезами. Уж это всегда так делается.
- Мистер Том, вот увидите, у меня от воды он так будет расти хорошо -
другому и со слезами за мной не угнаться!
- Не в том дело. Обязательно надо поливать слезами.
- Он у меня завянет, мистер Том, ей-богу, завянет: ведь я не плачу
почти что никогда.
Даже Том не знал, что на это сказать. Он все-таки подумал и ответил,
что придется Джиму как-нибудь постараться - хуком, что ли, потереть гла-
за. Он пообещал, что утром потихоньку сбегает к негритянским хижинам и
бросит луковицу ему В кофейник. Джим на это сказал, что уж лучше он себе
табаку в кофей насыплет, и вообще очень ворчал, ко всему придирался и
ничего не желал делать: ни возиться с репейником, ни играть для крыс на
гармошке, ни заманивать и приручать змей, пауков и прочих тварей; это
кроме всякой другой работы: изготовления перьев, надписей, дневников и
всего остального. Он говорил, что быть узником - каторжная работа, хуже
всего, что ему до сих пор приходилось делать, да еще и отвечать за все
надо. Том даже рассердился на него в конце концов и сказал, что такой
замечательной возможности прославиться еще ни у одного узника никогда не
было, а он ничего этого не ценит, все только пропадает даром - не в коня
корм. Тут Джим раскаялся, сказал, что он больше никогда спорить не бу-
дет, и после этого мы с Томом ушли спать.
ГЛАВА XXXIX
Утром мы сходили в город и купили проволочную крысоловку, принесли ее
домой, откупорили самую большую крысиную нору, и через какой-нибудь час
у нас набралось штук пятнадцать крыс, да еще каких - самых здоровенных!
Мы взяли и поставили крысоловку в надежное место, под кровать к тете
Салли. Но покамест мы ходили за пауками маленький Томас Франклин Бенджа-
мен Джефферсон Александер Фелпс нашел ее там и открыл дверцу - посмот-
реть, вылезут ли крысы; и они, конечно, вылезли; а тут вошла тетя Салли,
и когда мы вернулись, она стояла на кровати и визжала во весь голос, а
крысы старались, как могли, чтобы ей не было скучно. Она схватила орехо-
вый прут и отстегала нас обоих так, что пыль летела, а потом мы часа два
ловили еще пятнадцать штук, - провалиться бы этому мальчишке, везде ле-
зет! - да и крысы-то попались так себе, неважные, потому что самые что
ни на есть отборные были в первом улове. Я отродясь не видел таких здо-
ровенных крыс, какие нам попались в первый раз.
Мы наловили самых отборных пауков, лягушек, жуков, гусениц и прочей
живности; хотели было захватить с собой осиное гнездо, а потом раздума-
ли: осы были в гнезде. Мы не сразу бросили это дело, а сидели, дожида-
лись, сколько могли вытерпеть: думали, может, мы их выживем, а вышло
так, что они нас выжили. Мы раздобыли нашатыря, натерли им укусы, и поч-
ти что все прошло, только садиться мы все-таки не могли. Потом мы пошли
за змеями и наловили десятка два ужей и медяниц, посадили их в мешок и
положили в нашей комнате, а к тому времени пора было ужинать; да мы и
поработали в тот день как следует, на совесть, а уж проголодались - и не
говорите! А когда мы вернулись, ни одной змеи в мешке не было: мы его,
должно быть, плохо завязали, и они ухитрились как-то вылезти и все
уползли. Только это было не важно, потому что все они остались тут, в
комнатах, - и мы так и думали, что опять их переловим. Но еще долго пос-
ле этого змей в доме было сколько угодно! То и дело они валились с по-
толка или еще откуда-нибудь и обыкновенно норовили попасть к тебе в та-
релку или за шиворот, и всегда не вовремя. Они были такие красивые, по-
лосатые и ничего плохого не делали, но тетя Салли в этом не разбиралась:
она терпеть не могла змей какой бы ни было породы и совсем не могла к
ним привыкнуть, сколько мы ее ни приучали. Каждый раз, как змея на нее
сваливалась, тетя Салли бросала работу, чем бы ни была занята, и убегала
вон из комнаты. Я такой женщины еще не видывал. А вопила она так, что в
Иерихоне слышно было. Никак нельзя было ее заставить дотронуться до змеи
даже щипцами. А если она находила змею у себя в постели, то выскакивала
оттуда и поднимала такой крик, будто в доме пожар. Она так растревожила
старика, что он сказал, лучше бы господь бог совсем никаких змей не соз-
давал. Ни одной змеи уже не оставалось в доме, и после того прошла целая
неделя, а тетя Салли все никак не могла успокоиться. Какое там! Сидит,
бывало, задумавшись о чем-нибудь, и только дотронешься перышком ей до
шеи, она так и вскочит. Глядеть смешно! Том сказал, что все женщины та-
кие. Он сказал, что так уж они устроены, а почему - кто их знает.
Нас стегали прутом каждый раз, как тете Салли попадалась на глаза ка-
кая-нибудь из наших змей, и она грозилась, что еще и не так нас отстега-
ет, если мы опять напустим змей полон дом. Я на нее не обижался, потому
что стегала она не больно; обидно только было возиться - опять их ло-
вить. Но мы всетаки наловили и змей, и всякой прочей живности, - и то-то
веселье начиналось у Джима в хибарке, когда он, бывало, заиграет, а они
все так и полезут к нему! Джим не любил пауков, и пауки тоже его недо-
любливали, так что ему приходилось от них солоно. И он говорил, что ему
даже спать негде из-за всех этих крыс и змей, да еще и жернов тут же в
кровати; а если бы даже и было место, все равно не уснешь - такое тут
творится; и все время так, потому что все эти твари спят по очереди: ко-
гда змеи спят, тогда крысы на палубе; а крысы уснут, так змеи на вахте;
и вечно они у него под боком, мешают лечь как следует, а другие скачут
по нему, как в цирке; а если он встанет поискать себе другого места, так
пауки за него принимаются. Он сказал, что если когда-нибудь выйдет на
свободу, так ни за что больше не сядет в тюрьму, даже за большое жало-
ванье.
Так вот, недели через три все у нас отлично наладилось и шло как по
маслу. Рубашку мы давно ему доставили, тоже в пироге; и каждый раз, как
Джима кусала крыса, он вставал и писал строчку-другую в дневнике, пока
чернила еще свежие; перья тоже были готовы, надписи и все прочее было
высечено на жернове; ножку кровати мы распилили надвое, а опилки съели,
и от этого животы у нас разболелись до невозможности. Так и думали, что
помрем, однако не померли. Ничего хуже этих опилок я еще не пробовал, и
Том то же говорит. Я уже сказал, что вся работа у нас была в конце кон-
цов сделана, но только мы совсем замучились, особенно Джим. Дядя Сайлас
писал раза два на плантацию под Новый Орлеан, чтобы они приехали и заб-
рали своего беглого негра, но ответа не получил, потому что такой план-
тации вовсе не было; тогда он решил дать объявление про Джима в газетах,
в Новом Орлеане и в Сент-Луисе; а когда он помянул про Сент-Луис, у меня
даже мурашки забегали по спине: вижу - время терять нечего. Том сказал,
что теперь пора писать анонимные письма.
- А это что такое? - спрашиваю.
- Это предостережение людям, если им что-нибудь грозит. Иногда делают
так, иногда по-другому. В общем, всегда кто-нибудь следит за преступни-
ком и дает знать коменданту крепости. Когда Людовик Шестнадцатый соби-
рался дать тягу из Тюильри, одна служанка его выследила. Очень хороший
способ, ну и анонимные письма тоже ничего. Мы будем действовать и так и
этак. А то еще бывает - мать узника меняется с ним одеждой: она остает-
ся, а он бежит в ее платье. И так тоже можно.
- Послушай-ка, Том, зачем это нам предупреждать их? Пускай сами дога-
дываются, это уж их дело.
- Да, я знаю, только надеяться на них нельзя. С самого начала так
пошло - все нам самим приходилось делать. Они такие доверчивые и недо-
гадливые, ровно ничего не замечают. Если мы их не предупредим, нам никто
и мешать не станет, и после всех наших трудов и хлопот этот побег прой-
дет без сучка, без задоринки, и ничего у нас не получится, ничего не бу-
дет интересного.
- Вот это мне как раз подошло бы, Том, это мне нравится.
- Да ну тебя! - говорит, а сам надулся.
Тогда я сказал:
- Ну ладно, я жаловаться не собираюсь. Что тебе подходит, то и мне
подойдет. А как же нам быть со служанкой?
- Ты и будешь служанка. Прокрадешься среди ночи и стянешь платье у
этой мулатки.
- Что ты. Том! Да ведь утром переполох поднимется, у нее, наверно,
только одно это платье и есть.
- Я знаю; но тебе оно всего на четверть часа и понадобится, чтобы от-
нести анонимное письмо и подсунуть его под дверь.
- Ну ладно, я отнесу; только не все ли равно - я бы и в своей одежде
отнес.
- Да ведь ты тогда не будешь похож на служанку, верно?
- Ну и не буду, да ведь никто меня все равно не увидит.
- Это к делу не относится. Нам надо только выполнить свой долг, а
увидит кто или не увидит, об этом беспокоиться нечего. Что у тебя, сов-
сем никаких принципов нет?
- Ну ладно, я ничего не говорю: пускай я буду служанка. А кто у нас
Джимова мать?
- Я буду его мать. Стащу платье у тети Салли.
- Ну что ж, только тебе придется остаться в сарайчике, когда мы с
Джимом убежим.
- Еще чего! Я набью платье Джима соломой и уложу на кровати, будто бы
это его переодетая мать; а Джим наденет платье с меня, и мы все вместе
"проследуем в изгнание". Когда бежит какой-нибудь узник из благородных,
то говорится, что он "проследовал в изгнание". Всегда так говорится,
когда, например, король убежит. И королевский сын то же самое, - все
равно законный сын или противозаконный, это значения не имеет.
Том написал анонимное письмо, а я в ту же ночь стянул у мулатки
платье, переоделся в него и подсунул письмо под парадную дверь; все сде-
лал, как Том велел. Письмо было такое:
"Берегитесь. Вам грозит беда. Будьте настороже.
Неизвестный друг"
На следующую ночь мы налепили на парадную дверь картинку, которую Том
нарисовал кровью: череп и две скрещенные кости; а на другую ночь еще од-
ну - с гробом - на кухонную дверь. Я еще не видывал, чтобы люди так пу-
гались. Все ваши до того перепугались, будто их на каждом шагу и за две-
рями и под кроватями стерегли привидения и носились в воздухе. Если
кто-нибудь хлопал дверью, тетя Салли вздрагивала и охала; если падала
какая-нибудь вещь, она тоже вздрагивала и охала; если, бывало, дотро-
нешься до нее как-нибудь незаметно, она тоже охает; куда бы она ни обер-
тывалась лицом, ей все казалось, что кто-нибудь стоит сзади, и она то и
дело оглядывалась и охала; и не успеет, бывало, повернуться на три чет-
верти, как опять оглядывается и охает; она боялась и в постель ложиться,
и сидеть ей тоже было страшно. Так что письмо подействовало как нельзя
лучше, - это Том сказал; он сказал, что лучше даже и быть не может. Из
этого видно, говорит, что мы поступали правильно.
А теперь, говорит, пора нанести главный удар! И на другое же утро,
едва начало светать, мы написали еще письмо, только не знали, как с ним
быть, потому что за ужином наши говорили, что поставят у обеих дверей по
негру на всю ночь. Том спустился по громоотводу на разведку; увидел, что
негр на черном ходу спит, засунул письмо ему за шиворот и вернулся. В
письме говорилось:
"Не выдавайте меня, я ваш друг. Целая шайка самых отчаянных злодеев с
индейской территории собирается нынче ночью украсть вашего беглого нег-
ра; они вас пугают, чтобы вы сидели дома и не мешали им. Я тоже из шай-
ки, только я уверовал в бога и хочу бросить разбой и стать честным чело-
веком - вот почему я вам выдаю их адский замысел. Они подкрадутся с се-
вера, вдоль забора, ровно в полночь; у них есть поддельный ключ от того
сарая, где сидит беглый негр. Если им будет грозить опасность, я должен
протрубить в рожок, но вместо этого я буду блеять овцой, когда они забе-
рутся в сарай, а трубить не стану. Пока они будут снимать с него цепи,
вы подкрадитесь и заприте их всех на замок, тогда вы их можете преспо-
койно убить. Делайте так, как я вам говорю, и больше ничего, а не то они
