Детская литература - Марк Твен

Том Сойер 1-3

   Марк Твен
   Приключения Тома Сойера.
   Приключения Гекльберри Финна.
   Том Сойер - сыщик


   Пер. с англ. Н. Дарузес.
   изд. ХудЛит, Москва, 1977 г.
   OCR Палек, 1998 г.


   Аннотация

   Повести "Приключения Тома Сойера" и "Приключения Гекльберри Финна"  -
наиболее известные произведения выдающегося американского писателя Марка
Твена (1835-1910).
   С добротой и присущим ему юмором рассказывая о своих юных героях, ав-
тор знакомит читателя с жизнью Америки XIX века.


   ПРЕДИСЛОВИЕ

   Большая часть приключений, о которых рассказано в этой  книге,  взяты
из жизни: одно-два пережиты мною самим, остальные мальчиками, учившимися
вместе со мной в школе. Гек Финн списан с натуры, Том Сойер также, но не
с одного оригинала - он представляет собой  комбинацию  черт,  взятых  у
трех мальчиков, которых я знал, и потому принадлежит к смешанному  архи-
тектурному ордеру.
   Дикие суеверия, описанные ниже, были  распространены  среди  детей  и
негров Запада в те времена, то есть тридцать - сорок лет тому назад.
   Хотя моя книга предназначена главным образом для развлечения  мальчи-
ков и девочек, я надеюсь, что ею не побрезгуют и взрослые мужчины и жен-
щины, ибо в мои планы входило напомнить им, какими были  они  сами  ког-
да-то, что чувствовали, думали, как разговаривали  и  в  какие  странные
авантюры иногда ввязывались.
   Хартфорд, 1876
   Автор


   ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА СОЙЕРА.

   ГЛАВА I

   - Том!
   Ответа нет.
   - Том!
   Ответа нет.
   - Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?
   Ответа нет.
   Тетя Полли спустила очки на нос и оглядела комнату поверх очков,  за-
тем подняла их на лоб и оглядела комнату изпод очков. Она  очень  редко,
почти никогда не глядела сквозь очки на такую мелочь, как мальчишка; это
были парадные очки, ее гордость, приобретенные для  красоты,  а  не  для
пользы, и что-нибудь разглядеть сквозь них ей было так  же  трудно,  как
сквозь пару печных заслонок. На минуту она растерялась, потом сказала  -
не очень громко, но так, что мебель в комнате могла ее слышать:
   - Ну погоди, дай только до тебя добраться...
   Не договорив, она нагнулась и стала тыкать щеткой под кровать,  пере-
водя дыхание после каждого тычка. Она не извлекла оттуда  ничего,  кроме
кошки.
   - Что за ребенок, в жизни такого не видывала!
   Подойдя к открытой настежь двери, она остановилась на пороге и обвела
взглядом свой огород - грядки помидоров, заросшие дурманом. Тома не было
и здесь. Тогда, возвысив голос, чтобы ее было слышно как  можно  дальше,
она крикнула:
   - То-о-ом, где ты?
   За ее спиной послышался легкий шорох, и она оглянулась - как раз вов-
ремя, чтобы ухватить за помочи мальчишку, прежде  чем  он  прошмыгнул  в
дверь.
   - Ну так и есть! Я и позабыла про чулан. Ты что там делал?
   - Ничего.
   - Ничего? Посмотри, в чем у тебя руки. И рот тоже. Это что такое?
   - Не знаю, тетя.
   - А я знаю. Это варенье - вот что это такое! Сорок раз я тебе говори-
ла: не смей трогать варенье - выдеру! Подай сюда розгу.
   Розга засвистела в воздухе, - казалось, беды не миновать.
   - Ой, тетя, что это у вас за спиной?!
   Старушка обернулась, подхватив юбки, чтобы уберечь себя от опасности.
Мальчик в один миг перемахнул через высокий забор и был таков.
   Тетя Полли в первую минуту опешила, а потом добродушно рассмеялась:
   - Вот и поди с ним! Неужели я так ничему и не научусь? Мало ли он  со
мной выкидывает фокусов? Пора бы мне, кажется, поумнеть. Но нет хуже ду-
рака, чем старый дурак. Недаром говорится: "Старую собаку не выучишь но-
вым фокусам". Но ведь, господи ты боже мой, он каждый день что-нибудь да
придумает, где же тут угадать. И как будто знает, сколько времени  можно
меня изводить; знает, что стоит ему меня рассмешить или хоть  на  минуту
сбить с толку, у меня уж и руки опускаются, я даже шлепнуть его не могу.
Не выполняю я своего долга, что греха таить! Ведь сказано в Писании: кто
щадит младенца, тот губит его. Ничего хорошего из этого не выйдет,  грех
один. Он сущий чертенок, знаю, но ведь он, бедняжка, сын  моей  покойной
сестры, у меня как-то духу не хватает наказывать его. Потакать ему - со-
весть замучит, а накажешь - сердце разрывается. Недаром ведь  сказано  в
Писании: век человеческий краток и полон скорбей; думаю, что это правда.
Нынче он отлынивает от школы; придется мне завтра наказать его -  засажу
за работу. Жалко заставлять мальчика работать, когда у всех детей празд-
ник, но работать ему всего тяжелей, а мне надо  исполнить  свой  долг  -
иначе я погублю ребенка.
   Том не пошел в школу и отлично провел время. Он еле  успел  вернуться
домой, чтобы до ужина помочь негритенку Джиму напилить на завтра дров  и
наколоть щепок для растопки. Во всяком случае, он успел рассказать Джиму
о своих похождениях, пока тот сделал три четверти работы. Младший  (или,
скорее, сводный) брат Тома, Сид, уже сделал все, что ему полагалось  (он
подбирал и носил щепки): это был послушный мальчик, не склонный к шалос-
тям и проказам.
   Покуда Том ужинал, при всяком удобном случае таская из сахарницы кус-
ки сахару, тетя Полли задавала ему разные каверзные вопросы, очень  хит-
рые и мудреные, - ей хотелось поймать Тома врасплох, чтобы  он  прогово-
рился. Как и многие простодушные люди, она считала себя большим диплома-
том, способным на самые тонкие и таинственные уловки,  и  полагала,  что
все ее невинные хитрости - чудо изворотливости и лукавства. Она  спроси-
ла:
   - Том, в школе было не очень жарко?
   - Нет, тетя.
   - А может быть, очень жарко?
   - Да, тетя.
   - Что ж, неужели тебе не захотелось выкупаться, Том?
   У Тома душа ушла в пятки - он почуял опасность.
   Он недоверчиво посмотрел в лицо тете Полли, но ничего  особенного  не
увидел и потому сказал:
   - Нет, тетя, не очень.
   Она протянула руку и, пощупав рубашку Тома, сказала:
   - Да, пожалуй, ты нисколько не вспотел. - Ей приятно было думать, что
она сумела проверить, сухая ли у Тома рубашка, так, что никто не  понял,
к чему она клонит.
   Однако Том сразу почуял, куда ветер  дует,  и  предупредил  следующий
ход:
   - У нас в школе мальчики обливали голову из колодца.  У  меня  она  и
сейчас еще мокрая, поглядите!
   Тетя Полли очень огорчилась, что упустила из виду такую важную улику.
Но тут же вдохновилась опять.
   - Том, ведь тебе не надо было распарывать воротник, чтобы окатить го-
лову, верно? Расстегни куртку!
   Лицо Тома просияло. Он распахнул куртку - воротник был крепко зашит.
   - А ну тебя! Убирайся вон! Я, признаться, думала, что  ты  сбежишь  с
уроков купаться. Так и быть, на этот раз я тебя прощаю. Не так ты  плох,
как кажешься.
   Она и огорчилась, что проницательность обманула ее на этот раз, и об-
радовалась, что Том хоть случайно вел себя хорошо.
   Тут вмешался Сид:
   - Мне показалось, будто вы зашили ему воротник белой ниткой, а теперь
у него черная.
   - Ну да, я зашивала белой! Том!
   Но Том не стал дожидаться продолжения. Выбегая за дверь, он крикнул:
   - Я это тебе припомню, Сидди!
   В укромном месте Том осмотрел две толстые иголки, вколотые в  лацканы
его куртки и обмотанные ниткой: в одну иголку была вдета белая нитка,  в
другую - черная.
   - Она бы ничего не заметила, если бы не Сид. Вот черт! То она зашива-
ет белой ниткой, то черной. Хоть бы одно чтонибудь, а то никак не  усле-
дишь. Ну и отлуплю же я Сида. Будет помнить!
   Том не был самым примерным мальчиком в городе, зато очень хорошо знал
самого примерного мальчика - и терпеть его не мог.
   Через две минуты, и даже меньше, он забыл все свои несчастия. Не  по-
тому, что эти несчастия были не  так  тяжелы  и  горьки,  как  несчастия
взрослого человека, но потому, что новый, более сильный интерес вытеснил
их и изгнал на время из его души, - совершенно так же, как взрослые  за-
бывают в волнении свое горе, начиная какое-нибудь новое дело. Такой  но-
винкой была особенная манера свистеть, которую он только что  перенял  у
одного негра, и теперь ему хотелось поупражняться в этом  искусстве  без
помехи.
   Это была совсем особенная птичья трель - нечто вроде заливистого  ще-
бета; и для того чтобы она получилась, надо было то и дело дотрагиваться
до неба языком, - читатель, верно, помнит, как это  делается,  если  был
когда-нибудь мальчишкой. Приложив к делу старание и терпение, Том  скоро
приобрел необходимую сноровку и зашагал по улице еще быстрей, - на устах
его звучала музыка, а душа преисполнилась благодарности.  Он  чувствовал
себя, как астроном, открывший новую планету, - и, без сомнения, если го-
ворить о сильной, глубокой, ничем не омраченной радости, все преимущест-
ва были на стороне мальчика, а не астронома.
   Летние вечера тянутся долго. Было еще совсем светло. Вдруг Том перес-
тал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик чуть побольше его само-
го. Приезжий любого возраста и пола был редкостью в захудалом  маленьком
городишке СентПитерсберге. А этот мальчишка был еще и хорошо одет -  по-
думать только, хорошо одет в будний день! Просто удивительно. На нем бы-
ли совсем новая франтовская шляпа и нарядная суконная куртка,  застегну-
тая на все пуговицы, и такие же новые штаны. Он был в башмаках -  это  в
пятницу-то! Даже галстук у него имелся - из какой-то  пестрой  ленты.  И
вообще вид у него был столичный, чего Том никак  не  мог  стерпеть.  Чем
дольше Том смотрел на это блистающее чудо, тем выше он задирал нос перед
франтом-чужаком и тем более жалким казался ему его  собственный  костюм.
Оба мальчика молчали. Если двигался один, то  двигался  и  другой  -  но
только боком, по кругу; они все время стояли лицом к лицу, не сводя глаз
друг с друга, Наконец Том сказал:
   - Хочешь, поколочу?
   - А ну, попробуй! Где тебе!
   - Сказал, что поколочу, значит, могу.
   - А вот и не можешь.
   - Могу.
   - Не можешь!
   - Могу.
   - Не можешь!
   Тягостное молчание. После чего Том начал:
   - Как тебя зовут?
   - Не твое дело.
   - Захочу, так будет мое.
   - Ну так чего ж не дерешься?
   - Поговори еще у меня, получишь.
   - И поговорю, и поговорю - вот тебе.
   - Подумаешь, какой выискался! Да  я  захочу,  так  одной  левой  тебя
побью.
   - Ну так чего ж не бьешь? Только разговариваешь.
   - Будешь дурака валять - и побью.
   - Ну да - видали мы таких.
   - Ишь вырядился! Подумаешь, какой важный! Еще и в шляпе!
   - Возьми да сбей, если не нравится. Попробуй сбей - тогда узнаешь.
   - Врешь!
   - Сам врешь!
   - Где уж тебе драться, не посмеешь.
   - Пошел к черту!
   - Поговори еще у меня, я тебе голову кирпичом проломлю!
   - Как же, так и проломил!
   - И проломлю.
   - А сам стоишь? Разговаривать только мастер. Чего же не дерешься? Бо-
ишься, значит?
   - Нет, не боюсь.
   - Боишься!
   - Нет, не боюсь.
   - Боишься!
   Опять молчание, опять оба начинают наступать боком,  косясь  друг  на
друга. Наконец сошлись плечо к плечу. Том сказал:
   - Убирайся отсюда!
   - Сам убирайся!
   - Не хочу.
   - И я не хочу.
   Каждый стоял, выставив ногу вперед, как опору, толкаясь изо всех  сил
и с ненавистью глядя на соперника. Однако ни тот, ни другой не мог  одо-
леть. Наконец, разгоряченные борьбой и  раскрасневшиеся,  они  осторожно
отступили друг от друга, и Том сказал:
   - Ты трус и щенок. Вот скажу моему старшему брату, чтоб он тебе задал
как следует, так он тебя одним мизинцем поборет.
   - А мне наплевать на твоего старшего брата! У меня  тоже  есть  брат,
еще постарше. Возьмет да как перебросит  твоего  через  забор!  (Никаких
братьев и в помине не было.)
   - Все враки.
   - Ничего не враки, мало ли что ты скажешь.
   Большим пальцем ноги Том провел в пыли черту и сказал:
   - Только перешагни эту черту, я тебя как отлуплю, что своих не  узна-
ешь. Попробуй только, не обрадуешься.
   Новый мальчик быстро перешагнул черту и сказал:
   - Ну-ка попробуй тронь!
   - Ты не толкайся, а то как дам!
   - Ну, погляжу я, как ты мне дашь! Чего же не дерешься?
   - Давай два цента, отлуплю.
   Новый мальчик достал из кармана два больших медяка и насмешливо  про-
тянул Тому. Том ударил его по руке, и медяки полетели на землю. В тот же
миг оба мальчика покатились в грязь, сцепившись по-кошачьи. Они  таскали
и рвали друг друга на волосы и за одежду, царапали  носы,  угощали  один
другого тумаками - и покрыли себя пылью и славой. Скоро неразбериха про-
яснилась, и сквозь дым сражения стало  видно,  что  Том  оседлал  нового
мальчика и молотит его кулаками.
   - Проси пощады! - сказал он.
   Мальчик только забарахтался, пытаясь высвободиться. Он плакал  больше
от злости.
   - Проси пощады! - И кулаки заработали снова.
   В конце концов чужак сдавленным голосом запросил пощады, и Том выпус-
тил его, сказав:
   - Это тебе наука. В другой раз гляди, с кем связываешься.
   Франт побрел прочь, отряхивая пыль с костюмчика, всхлипывая,  сопя  и
обещая задать Тому как следует, "когда поймает его еще раз".
   Том посмеялся над ним и направился домой в самом превосходном настро-
ении, но как только Том повернул к нему спину, чужак  схватил  камень  и
бросил в него, угодив ему между лопаток, а потом пустился наутек, скача,
как антилопа. Том гнался за ним до самого дома и узнал,  где  он  живет.
Некоторое время он сторожил у калитки, вызывая неприятеля на  улицу,  но
тот только строил ему рожи из окна, отклоняя  вызов.  Наконец  появилась
мамаша неприятеля, обозвала Тома скверным, грубым невоспитанным мальчиш-
кой и велела ему убираться прочь. И он убрался, предупредив, чтоб ее сы-
нок больше ему не попадался.
   Он вернулся домой очень поздно и, осторожно влезая в окно,  обнаружил
засаду в лице тети Полли; а когда она увидела,  в  каком  состоянии  его
костюм, то ее решимость заменить ему субботний отдых  каторжной  работой
стала тверже гранита.


   ГЛАВА II

   Наступило субботнее утро, и все в летнем мире дышало свежестью, сияло
и кипело жизнью. В каждом сердце звучала музыка, а если это сердце  было
молодо, то песня рвалась с губ. Радость была на каждом лице, и весна - в
походке каждого. Белая акация стояла в полном цвету,  и  ее  благоухание
разливалось в воздухе.
   Кардифская гора, которую видно было отовсюду, зазеленела вся сплошь и
казалась издали чудесной, заманчивой страной, полной мира и покоя.
   Том появился на тротуаре с ведром известки и длинной кистью в  руках.
Он оглядел забор, и всякая радость отлетела от него, а дух погрузился  в
глубочайшую тоску. Тридцать ярдов дощатого забора в девять  футов  выши-
ной! Жизнь показалась ему пустой, а  существование  -  тяжким  бременем.
Вздыхая, он окунул кисть в ведро и провел ею по  верхней  доске  забора,
повторил эту операцию, проделал ее снова, сравнил  ничтожную  выбеленную
полоску с необозримым материком некрашеного забора и уселся на загородку
под дерево в полном унынии. Из калитки вприпрыжку выбежал Джим с  жестя-
ным ведром в руке, напевая "Девушки из Буффало". Носить воду из  городс-
кого колодца раньше казалось Тому скучным делом, но сейчас он  посмотрел
на это иначе. Он вспомнил, что у колодца всегда собирается общество. Бе-
лые и черные мальчишки и девчонки вечно  торчали  там,  дожидаясь  своей
очереди, отдыхали, менялись игрушками, ссорились, дрались, баловались. И
еще он припомнил, что, хотя колодец был от них всего шагов за  полторас-
та, Джим никогда не возвращался домой раньше чем через час, да и то при-
ходилось кого-нибудь посылать за ним. Том сказал:
   - Слушай, Джим, я схожу за водой, а ты побели тут немножко.
   - Не могу, мистер Том. Старая хозяйка велела мне поскорей сходить  за
водой и не останавливаться ни с кем по дороге. Она говорила, мистер Том,
верно, позовет меня белить забор, так чтоб я шел своей дорогой и не  со-
вался не в свое дело, а уж насчет забора она сама позаботится.
   - А ты ее не слушай, Джим. Мало ли что она говорит. Давай мне  ведро,
я в одну минуту сбегаю. Она даже не узнает.
   - Ой, боюсь, мистер Том. Старая хозяйка мне за  это  голову  оторвет.
Ей-богу, оторвет.
   - Она-то? Да она никогда и не дерется. Стукнет по голове  наперстком,
вот и все, - подумаешь, важность какая! Говорит-то она бог знает что, да
ведь от слов ничего не сделается, разве сама заплачет. Джим, я тебе  ша-
рик подарю! Я тебе подарю белый с мраморными жилками!
   Джим начал колебаться.
   - Белый мраморный, Джим! Это тебе не пустяки!
   - Ой, как здорово блестит! Только уж очень я  боюсь  старой  хозяйки,
мистер Том...
   - А еще, если хочешь, я тебе покажу свой больной палец.
   Джим был всего-навсего человек - такой соблазн оказался ему не по си-
лам. Он поставил ведро на землю, взял белый шарик и, весь охваченный лю-
бопытством, наклонился над больным пальцем, покуда Том разматывал  бинт.
В следующую минуту он уже летел по улице, громыхая  ведром  и  почесывая
спину, Том усердно белил забор, а тетя Полли удалялась с театра  военных
действий с туфлей в руке и торжеством во взоре.
   Но энергии Тома - хватило ненадолго. Он начал думать о том, как весе-
ло рассчитывал провести этот день, и скорбь его умножилась. Скоро другие
мальчики пойдут из дому в разные интересные места  и  поднимут  Тома  на
смех за то, что его заставили работать, - одна эта мысль жгла  его,  как
огнем. Он вывул из кармана все свои сокровища и произвел им смотр: лома-
ные игрушки, шарики, всякая дрянь, - может, годится на обмен, но едва ли
годится на то, чтобы купить себе хотя бы один час полной свободы. И  Том
опять убрал в карман свои тощие капиталы, оставив всякую  мысль  о  том,
чтобы подкупить мальчиков. Но в эту мрачную  и  безнадежную  минуту  его
вдруг осенило вдохновение. Не более и не  менее  как  настоящее  ослепи-
тельное вдохновение!
   Он взялся за кисть и продолжал не торопясь работать. Скоро из-за угла
показался Бен Роджерс - тот самый  мальчик,  чьих  насмешек  Том  боялся
больше всего на свете. Походка у Бена была легкая, подпрыгивающая - вер-
ное доказательство того, что и на сердце у него легко и от жизни он ждет
только самого лучшего. Он жевал яблоко и время от времени  издавал  про-
тяжный,  мелодичный   гудок,   за   которым   следовало:   "Диньдон-дон,
динь-дон-дон", - на самых низких нотах, потому что Бен  изображал  собой
пароход. Подойдя поближе, он убавил ход,  повернул  на  середину  улицы,
накренился на правый борт и стал не торопясь заворачивать к берегу, ста-
рательно и с надлежащей важностью, потому что изображал "Большую  Миссу-
ри" и имел осадку в девять футов. Он был и пароход, и капитан,  и  паро-
ходный колокол - все вместе, и потому воображал, что стоит на  капитанс-
ком мостике, сам отдавал команду и сам же ее выполнял.
   - Стоп, машина! Тинь-линь-линь! - Машина застопорила, и пароход  мед-
ленно подошел к тротуару. - Задний ход! - Обе руки опустились и  вытяну-
лись по бокам.
   - Право руля! Тинь-линь-линь! Чу! Ч-чу-у! Чу! - Правая рука тем  вре-
менем торжественно описывала круги: она изображала сорокафутовое колесо.
   - Лево руля! Тинь-линь-линь! Чу-ч-чу-чу! - Левая рука  начала  описы-
вать круги.
   - Стоп, правый борт! Тинь-линь-линь! Стоп,  левый  борт!  Малый  ход!
Стоп, машина! Самый малый! Тинь-линь-линь! Чу-у-у! Отдай  концы!  Живей!
Ну, где же у вас канат, чего копаетесь? Зачаливай за сваю! Так, так, те-
перь отпусти! Машина стала, сэр! Тинь-линь-линь! Шт-шт-шт! (Это  пароход
выпускал пары.)
   Том по-прежнему белил забор, не обращая на пароход никакого внимания.
Бен уставился на него и сказал:
   - Ага, попался, взяли на причал!
   Ответа не было. Том рассматривал свой последний мазок глазами  худож-
ника, потом еще раз осторожно провел кистью по забору и отступил,  любу-
ясь результатами. Бен подошел и стал рядом с ним. Том проглотил слюну  -
так ему захотелось яблока, но упорно работал. Бен сказал:
   - Что, старик, работать приходится, а?
   Том круто обернулся и сказал:
   - А, это ты, Бен? Я и не заметил.
   - Слушай, я иду купаться. А ты не хочешь? Да нет, ты, конечно,  пора-
ботаешь? Ну, само собой, работать куда интересней.
   Том пристально посмотрел на Бена и спросил:
   - Чего ты называешь работой?
   - А это, по-твоему, не работа, что ли?
   Том снова принялся белить и ответил небрежно:
   - Что ж, может, работа, а может, и не работа. Я знаю только одно, что
Тому Сойеру она по душе.
   - Да брось ты, уж будто бы тебе так нравится белить!
   Кисть все так же равномерно двигалась по забору.
   - Нравится? А почему же нет? Небось не каждый день нашему брату  дос-
тается белить забор.
   После этого все дело представилось в новом свете. Бен перестал жевать
яблоко. Том осторожно водил кистью взад и вперед,  останавливаясь  время
от времени, чтобы  полюбоваться  результатом,  добавлял  мазок,  другой,
опять любовался результатом, а Бен следил за каждым его движением,  про-
являя все больше и больше интереса к делу. Вдруг он сказал:
   - Слушай, Том, дай мне побелить немножко.
   Том задумался и сначала как будто  готов  был  согласиться,  а  потом
вдруг передумал.
   - Нет, Бен, все равно ничего не выйдет. Тетя Полли прямо трясется над
этим забором; понимаешь, он выходит на улицу, - если б это была та  сто-
рона, что во двор, она бы слова не сказала, да и я тоже. Она прямо  тря-
сется над этим забором. Его знаешь как надо белить? По-моему, разве один
мальчик из тысячи, а то и из двух тысяч сумеет выбелить его как следует.
   - Да что ты? Слушай, пусти хоть попробовать, хоть чутьчуть. Том, я бы
тебя пустил, если б ты был на моем месте.
   - Бен, я бы с радостью, честное индейское! Да ведь как быть  с  тетей
Полли? Джиму тоже хотелось покрасить, а она не позволила. Сиду хотелось,
она и Сиду не позволила. Видишь, какие дела? Ну-ка, возьмешься ты белить
забор, а вдруг чтонибудь...
   - Да что ты, Том, я же буду стараться. Ну пусти, я попробую.  Слушай,
я тебе дам серединку от яблока.
   - Ну, ладно... Хотя нет, Бен, лучше не надо. Я боюсь.
   - Я все яблоко тебе отдам!
   Том выпустил кисть из рук с виду не очень охотно, зато с ликованием в
душе. И пока бывший пароход "Большая Миссури" трудился в  поте  лица  на
солнцепеке, удалившийся от дел художник, сидя в тени на бочонке,  болтал
ногами, жевал яблоко и обдумывал дальнейший план избиения младенцев.  За
ними дело не стало. Мальчики ежеминутно пробегали по улице; они подходи-
ли, чтобы посмеяться над Томом, - и оставались белить забор.  Когда  Бен
выдохся, Том продал следующую очередь Билли Фишеру за  подержанного  бу-
мажного змея, а когда тот устал белить, Джонни Миллер купил  очередь  за
дохлую крысу с веревочкой, чтобы удобней было вертеть, и  т.д.  и  т.д.,
час за часом. К середине дня из бедного мальчика, близкого к нищете, Том
стал богачом и буквально утопал в роскоши. Кроме уже  перечисленных  бо-
гатств, у него имелось: двенадцать шариков, сломанная губная  гармоника,
осколок синего бутылочного стекла, чтобы глядеть сквозь него, пустая ка-
тушка, ключ, который ничего не отпирал, кусок мела,  хрустальная  пробка
от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одно-
глазый котенок, медная дверная ручка, собачий ошейник без собаки,  чере-
нок от ножа, четыре куска апельсинной корки и старая оконная  рама.  Том
отлично провел все это время, ничего не делая и веселясь,  а  забор  был
покрыт известкой в три слоя! Если б у него не кончилась известка, он ра-
зорил бы всех мальчишек в городе.
   Том подумал, что жить на свете не так уж плохо. Сам того не  подозре-
вая, он открыл великий закон, управляющий  человеческими  действиями,  а
именно: для того чтобы мальчику или  взрослому  захотелось  чего-нибудь,
нужно только одно - чтобы этого было нелегко добиться. Если бы  Том  был
великим и мудрым мыслителем, вроде автора этой книги, он сделал  бы  вы-
вод, что Работа - это то, что человек обязан делать, а Игра -  то,  чего
он делать не обязан. И это помогло бы  ему  понять,  почему  делать  ис-
кусственные цветы или носить воду в решете есть работа, а сбивать  кегли
или восходить на Монблан - забава. Есть в Англии такие  богачи,  которым
нравится в летнюю пору править почтовой каретой, запряженной четвериком,
потому что это стоит им бешеных денег; а если б они получали за это  жа-
лованье, игра превратилась бы в работу и потеряла для них  всякий  инте-
рес.
   Том раздумывал еще некоторое время над  той  существенной  переменой,
какая произошла в его обстоятельствах, а потом отправился с донесением в
главный штаб.


   ГЛАВА III

   Том явился к тете Полли, которая сидела у открытого окна в очень уют-
ной комнате, служившей одновременно спальней, гостиной, столовой и  биб-
лиотекой. Мягкий летний воздух, успокаивающая  тишина,  запах  цветов  и
усыпляющее гудение пчел оказали свое действие, и она задремала  над  вя-
заньем, потому что разговаривать ей было не с кем, кроме кошки, да и  та
спала у нее на коленях. Очки безопасности ради были подняты у  нее  выше
лба. Она думала, что Том давным-давно сбежал, и удивилась,  что  он  сам
так безбоязненно идет к ней в руки. Он сказал:
   - Можно мне теперь пойти поиграть, тетя?
   - Как, уже? Сколько же ты сделал?
   - Все, тетя.
   - Том, не сочиняй, я этого не люблю.
   - Я не сочиняю, тетя, все готово.
   Тетя Полли не имела привычки верить на слово.  Она  пошла  посмотреть
сама и была бы довольна, если бы слова Тома оказались правдой хотя бы на
двадцать процентов.
   Когда же она увидела, что выбелен весь забор и не только выбелен,  но
и покрыт известкой в два и даже три слоя и вдобавок на  земле  проведена
белая полоса, то ее удивление перешло всякие границы. Она сказала:
   - Ну-ну! Нечего сказать, работать ты можешь, когда захочешь,  Том.  -
Но тут же разбавила комплимент водой: - Жаль только, что это очень редко
с тобой бывает. Ну, ступай играть, да приходи домой вовремя, не то выде-
ру.
   Она была настолько поражена блестящими успехами Тома, что повела  его
в чулан, выбрала самое большое яблоко и преподнесла ему с  назидательной
речью о том, насколько дороже и приятней бывает награда, если она  зара-
ботана честно, без греха, путем добродетельных стараний. И пока она  за-
канчивала свою речь очень кстати подвернувшимся текстом из Писания,  Том
успел стянуть у нее за спиной пряник.
   Он вприпрыжку выбежал из комнаты и увидел, что Сид поднимается по на-
ружной лестнице в пристройку второго этажа. Комья земли,  которых  много
было под рукой, замелькали в воздухе. Они градом сыпались  вокруг  Сида,
и, прежде чем тетя Полли успела опомниться от удивления и прийти на  вы-
ручку, пять-шесть комьев попали в цель, а Том перемахнул через  забор  и
скрылся. В заборе была калитка, но у него, как и всегда, времени было  в
обрез, - до калитки ли тут. Теперь душа его успокоилась: он отплатил Си-
ду за то, что тот подвел его, обратив внимание тети Полли на черную нит-
ку.
   Том обошел свой квартал стороной и свернул в  грязный  переулок  мимо
коровника тети Полли. Он благополучно миновал опасную зону, избежав пле-
нения и казни, и побежал на городскую площадь, где  по  предварительному
уговору уже строились в боевом порядке две армии. Одной из них  командо-
вал Том, а другой - его закадычный друг Джо Гарпер. Оба  великих  полко-
водца не унижались до того, чтобы сражаться самим, - это больше подходи-
ло всякой мелюзге, - они сидели вместе на возвышении и руководили  воен-
ными действиями, рассылая приказы через адъютантов.
   После долгого и жестокого боя армия  Тома  одержала  большую  победу.
Подсчитали убитых, обменялись  пленными,  уговорились,  когда  объявлять
войну и из-за чего драться в следующий раз, и назначили день решительно-
го боя: затем обе армии построились походным порядком и ушли,  а  Том  в
одиночестве отправился домой.
   Проходя мимо того дома, где жил Джеф Тэтчер, он увидел в саду  незна-
комую девочку - прелестное голубоглазое создание с золотистыми волосами,
заплетенными в две длинные косы, в белом летнем платьице и вышитых  пан-
талончиках. Только что увенчанный лаврами герой сдался в плен без едино-
го выстрела. Некая Эми Лоуренс мгновенно испарилась из  его  сердца,  не
оставив по себе даже воспоминания. Он думал, что любит  ее  без  памяти,
думал, что будет обожать ее вечно, а оказалось,  что  это  всего-навсего
мимолетное увлечение. Он несколько  месяцев  добивался  взаимности,  она
всего неделю тому назад призналась ему в  любви;  только  семь  коротких
дней он был счастлив и горд, как никто на свете, - и вот в одно  мгнове-
ние она исчезла из его сердца, как малознакомая гостья,  которая  побыла
недолго и ушла.
   Он поклонялся новому ангелу издали, пока не увидел, что она его заме-
тила; тогда он притворился, будто не видит, что она здесь, и  начал  ло-
маться на разные лады, как это принято у мальчишек, стараясь  ей  понра-
виться и вызвать ее восхищение. Довольно долго он выкидывал  всякие  ду-
рацкие штуки и вдруг, случайно взглянув в ее сторону во время  какого-то
головоломного акробатического фокуса, увидел, что девочка повернулась  к
нему спиной и направляется к дому. Том подошел к забору и прислонился  к
нему в огорчении, надеясь все-таки, что она побудет в саду еще немножко.
Она постояла минутку на крыльце, потом повернулась к  двери.  Когда  она
переступила порог, Том тяжело вздохнул. Но тут же  просиял:  прежде  чем
исчезнуть, девочка перебросила через забор цветок - анютины глазки.  Том
подбежал к забору и остановился шагах в двух от  цветка,  потом  прикрыл
глаза ладонью и стал всматриваться куда-то в даль, словно увидел в конце
улицы что-то очень интересное. Потом поднял с земли  соломинку  и  начал
устанавливать ее на носу, закинув голову назад; двигаясь ближе и  ближе,
подходил к цветку и в конце концов наступил на него босой ногой, -  гиб-
кие пальцы захватили цветок, и, прыгая на одной ноге, Том скрылся за уг-
лом. Но только на минуту, пока засовывал цветок под  куртку,  поближе  к
сердцу, - а может быть, и к желудку: он был не слишком силен в  анатомии
и не разбирался в таких вещах.
   После этого он вернулся к забору и слонялся около него до самой  тем-
ноты, ломаясь по-прежнему. Но девочка больше не показывалась, и Том уте-
шал себя мыслью, что она, может быть, подходила в это время к окну и ви-
дела его старания. Наконец он очень неохотно побрел домой, совсем замеч-
тавшись.
   За ужином он так разошелся, что тетка только удивлялась:  "Какой  бес
вселился в этого ребенка! "Ему здорово влетело за то, что он бросал зем-
лей в Сида, но он и ухом не повел. Он попробовал  стащить  кусок  сахару
под самым носом у тетки и получил за это по рукам. Он сказал:
   - Тетя, вы же не бьете Сида, когда он таскает сахар.
   - Но Сид никогда не выводит человека из терпения так, как ты.  Ты  не
вылезал бы из сахарницы, если б я за тобой не следила.
   Скоро она ушла на кухню, и Сид, обрадовавшись своей  безнаказанности,
потащил к себе сахарницу; такую наглость было  просто  невозможно  стер-
петь. Сахарница выскользнула из пальцев Сида, упала и разбилась. Том был
в восторге. В таком восторге, что даже придержал язык и смолчал. Он  ре-
шил, что не скажет ни слова, даже когда войдет тетя Полли, а  будет  си-
деть смирно, пока она не спросит, кто это сделал. Вот тогда он скажет  и
полюбуется, как влетит "любимчику", - ничего не может быть приятнее!  Он
был до того переполнен радостью, что едва сдерживался, когда тетя  вошла
из кухни и остановилась над осколками, бросая молниеносные взоры  поверх
очков. Про себя он думал, затаив дыхание: "Вот, вот, сию  минуту!"  И  в
следующий миг растянулся на полу! Карающая длань была уже  занесена  над
ним снова, когда Том возопил.
   - Да погодите же, за что вы меня лупите? Это Сид разбил!
   Тетя Полли замерла от неожиданности, и Том ждал, не пожалеет  ли  она
его. Но как только дар слова вернулся к ней, она сказала:
   - Гм! Ну, я думаю, тебе все же не зря влетело!  Уж  наверно,  ты  че-
го-нибудь еще натворил, пока меня тут не было.
   Потом совесть упрекнула ее, и ей захотелось сказать чтонибудь  ласко-
вое и хорошее; но она рассудила, что это будет понято  как  признание  в
том, что она виновата, а дисциплина этого не допускает. И она промолчала
и занялась своими делами, хотя на сердце у нее было неспокойно. Том  си-
дел, надувшись, в углу и растравлял свои раны. Он знал, что в душе тетка
стоит перед ним на коленях, и мрачно наслаждался этим сознанием:  он  не
подаст и вида, - будто бы ничего не замечает. Он знал, что время от вре-
мени она посылает ему тоскующий взор сквозь слезы, но  не  желал  ничего
замечать. Он воображал, будто лежит при смерти и тетя  Полли  склоняется
над ним, вымаливая хоть слово прощения, но он отвернется к стене  и  ум-
рет, не произнеся этого слова. Что она почувствует тогда? И  он  вообра-
зил, как его приносят мертвого домой, вытащив из реки: его кудри  намок-
ли, измученное сердце перестало биться. Как она тогда упадет на его без-
дыханный труп и слезы у нее польются рекой, как она будет  молить  бога,
чтоб он вернул ей ее мальчика, тогда она ни за что больше его не обидит!
А он Судет лежать бледный и холодный, ничего не чувствуя, -  бедный  ма-
ленький страдалец, претерпевший все мучения до конца! Он так расчувство-
вался от всех этих возвышенных мечтаний, что глотал слезы и давился ими,
ничего не видя, а когда он мигал, слезы текли по щекам и капали с кончи-
ка носа. И он так наслаждался своими горестями, что не в силах  был  до-
пустить, чтобы какая-нибудь  земная  радость  или  раздражающее  веселье
вторглись в его душу; он оберегал свою скорбь, как  святыню.  И  потому,
когда в комнату впорхнула его сестрица Мэри, вся сияя  от  радости,  что
возвращается домой после бесконечной недели, проведенной в  деревне,  он
встал и вышел в одну дверь, окруженный мраком и грозовыми тучами,  в  то
время как ликование и солнечный свет входили вместе с Мэри в другую.
   Он бродил далеко от тех улиц, где обычно играли  мальчики,  выискивая
безлюдные закоулки, которые соответствовали бы его настроению.  Плот  на
реке показался ему подходящим местом, и он уселся на самом краю,  созер-
цая мрачную пелену реки и желая только одного: утонуть сразу и без муче-
ний, не соблюдая тягостного порядка, заведенного природой. Тут он вспом-
нил про цветок, извлек его из кармана, помятый и увядший, и это  усилило
его скорбное блаженство. Он стал думать о том, пожалела ли бы  она  его,
если б знала. Может, заплакала бы, захотела бы обнять и утешить.  А  мо-
жет, отвернулась бы равнодушно, как и весь холодный  свет.  Эта  картина
так растрогала его и довела его муки  до  такого  приятно-расслабленного
состояния, что он мысленно повертывал ее и так  и  сяк,  рассматривая  в
разном освещении, пока ему не надоело. Наконец он поднялся  на  ноги  со
вздохом и скрылся в темноте.
   Вечером, около половины десятого, он шел по безлюдной  улице  к  тому
дому, где жила прелестная незнакомка. Дойдя до него, он постоял с  мину-
ту: ни одного звука не уловило  его  настороженное  ухо;  свеча  бросала
тусклый свет на штору в окне второго этажа. Не там ли  она  присутствует
незримо? Он перелез через забор, осторожно  перебрался  через  клумбы  с
цветами и стал под окном; долго и с волнением глядел на него, задрав го-
лову кверху; потом улегся на землю, растянувшись во  весь  рост,  сложив
руки на груди и прижимая к ней бедный, увядший цветок. Так вот он и  ум-
рет - один на белом свете, - ни крова над бесприютной головой,  ни  дру-
жеской, участливой руки, которая утерла бы предсмертный пот с его  холо-
деющего лба, ни любящего лица, которое с жалостью склонилось бы над  ним
в последний час. Наступит радостное утро, а она увидит  его  бездыханный
труп. Но ах! - проронит ли она хоть одну слезинку над его телом,  вздох-
нет ли хоть один раз о том, что так безвременно погибла  молодая  жизнь,
подкошенная жестокой рукой во цвете лет?
   Окно открылось, резкий голос прислуги осквернил священную  тишину,  и
целый потоп хлынул на распростертые останки мученика.
   Герой едва не захлебнулся и вскочил на ноги, отфыркиваясь. В  воздухе
просвистел камень вместе с невнятной бранью, зазвенело стекло,  разлета-
ясь вдребезги, коротенькая, смутно различимая фигурка перескочила  через
забор и растаяла в темноте.
   Когда Том, уже раздевшись, разглядывал при свете сального огарка про-
мокшую насквозь одежду, Сид проснулся; но если у него и  было  какое-ни-
будь желание попрекнуть и намекнуть, то он передумал и смолчал,  заметив
по глазам Тома, что это небезопасно.
   Том улегся в постель, не считая нужным обременять  себя  молитвой,  и
Сид мысленно отметил это упущение.


   ГЛАВА IV

   Солнце взошло над безмятежной землей и осияло с высоты  мирный  горо-
док, словно благословляя его. После завтрака тетя Полли собрала всех  на
семейное богослужение; оно началось с молитвы, построенной  на  солидном
фундаменте из библейских цитат, скрепленных жиденьким цементом собствен-
ных добавлений; с этой вершины, как с горы Синай, она и возвестила суро-
вую главу закона Моисеева.
   После этого Том, как говорится, препоясал чресла и приступил к зазуб-
риванию стихов из Библии. Сид еще несколько дней назад выучил свой урок.
Том приложил все силы, для того чтобы затвердить наизусть  пять  стихов,
выбрав их из Нагорной проповеди, потому что нигде не нашел стихов  коро-
че.
   Через полчаса у Тома сложилось довольно смутное представление об уро-
ке, потому что его голова была занята всем, чем угодно, кроме  урока,  а
руки непрерывно двигались, развлекаясь каким-нибудь посторонним делом.
   Мэри взяла у него книжку, чтобы выслушать урок, и  Том  начал  споты-
каться, кое-как пробираясь сквозь туман:
   - Блаженны... э-э...
   - Нищие...
   - Да, нищие; блаженны нищие... э-э-э...
   - Духом...
   - Духом; блаженны нищие духом, ибо их... ибо они...
   - Ибо их...
   - Ибо их... Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное. Бла-
женны плачущие, ибо они... ибо они...
   - У...
   - Ибо они... э...
   - У те...
   - Ибо они у те... Ну, я не помню, как там дальше! Блаженны ибо плачу-
щие, ибо они... ибо плачущие... а дальше как? Ейбогу, не знаю! Что же ты
не подскажешь, Мэри! Как тебе не стыдно меня дразнить?
   - Ах, Том, дурачок ты этакий, вовсе я тебя не дразню, и не думаю, да-
же. Просто тебе надо как следует выучить все сначала. Ничего, Том,  выу-
чишь как-нибудь, а когда выучишь, я тебе подарю одну очень хорошую вещь.
Ну, будь же умницей!
   - Ладно! А какую вещь, Мэри, ты только скажи?
   - Не все ли тебе равно. Раз я сказала, что хорошую, значит, хорошую.
   - Ну да уж ты не обманешь. Ладно, я пойду приналягу.
   Том приналег - и под двойным давлением любопытства и предстоящей наг-
рады приналег с таким воодушевлением, что добился блестящих успехов.  За
это Мэри подарила ему новенький перочинный ножик с двумя лезвиями  ценой
в двенадцать с половиной центов; и нахлынувший на  Тома  восторг  потряс
его до основания. Правда, ножик совсем не резал, зато это  была  не  ка-
кая-нибудь подделка, а настоящий ножик фирмы Барлоу, в чем и заключалось
его непостижимое очарование; хотя откуда мальчики Западных штатов взяли,
что это грозное оружие можно подделать и что подделка была бы хуже  ори-
гинала, совершенно неизвестно и, надо полагать, навсегда останется  тай-
ной. Том ухитрился изрезать этим ножиком буфет и уже подбирался к  комо-
ду, как его позвали одеваться в воскресную школу.
   Мэри дала ему жестяной таз, полный воды, и кусок мыла;  он  вышел  за
дверь и поставил таз на скамейку, потом окунул мыло в воду и опять поло-
жил его на место; закатал рукава, осторожно вылил воду на  землю,  потом
вошел в кухню и  начал  усердно  тереть  лицо  полотенцем,  висевшим  за
дверью. Но Мэри отняла у него полотенце, сказав:
   - Как тебе не стыдно, Том. Умойся как следует. От воды тебе ничего не
сделается.
   Том немножко смутился. В таз опять налили воды; и на этот раз он пос-
тоял над ним некоторое время, собираясь с духом, потом  набрал  в  грудь
воздуху и начал умываться. Когда Том после этого вошел на кухню,  зажму-
рив глаза и ощупью отыскивая полотенце, по его щекам текла мыльная пена,
честно свидетельствуя о понесенных трудах. Однако, когда он отнял от ли-
ца полотенце, оказалось, что вид у него  не  совсем  удовлетворительный:
чистыми были только щеки и подбородок, которые белели, как маска, а ниже
и выше начиналась темная полоса неорошенной почвы, которая захватила шею
и спереди и сзади. Тогда Мэри взялась за него сама, и, выйдя из ее  рук,
он уже ничем не отличался по цвету кожи от  своих  бледнолицых  братьев;
мокрые волосы были аккуратно приглажены щеткой, их короткие завитки  ле-
жали ровно и красиво. (Том потихоньку старался  распрямить  свои  кудри,
прилагая много трудов и стараний, чтобы они лежали на голове как прикле-
енные; ему казалось, что с кудрями он похож на девчонку, и это очень его
огорчало.) Потом Мэри достала из шкафа костюм, который вот уже два  года
Том надевал только по воскресеньям и который назывался "другой  костюм",
на основании чего мы можем судить о богатстве его гардероба. После  того
как он оделся сам, Мэри привела его в порядок:  она  застегнула  на  нем
чистенькую курточку до самого подбородка, отвернула книзу широкий ворот-
ник и расправила его по плечам, почистила Тома щеткой и надела ему соло-
менную шляпу с крапинками. Теперь он выглядел очень нарядно и чувствовал
себя очень неловко: новый костюм и чистота стесняли его, чего он терпеть
не мог. Он надеялся, что Мэри забудет про башмаки,  но  эта  надежда  не
сбылась: Мэри, как полагается, хорошенько смазала их  салом  и  принесла
ему. Том вышел из терпения и заворчал, что его вечно  заставляют  делать
то, чего ему не хочется. Но Мэри ласково уговорила его:
   - Пожалуйста, Том, будь умницей.
   И Том, ворча, надел башмаки. Мэри оделась в одну минуту, и дети втро-
ем отправились в воскресную школу, которую Том ненавидел от всей души, а
Сид и Мэри любили.
   В воскресной школе занимались с девяти до половины  одиннадцатого,  а
потом начиналась проповедь. Двое из детей оставались на проповедь добро-
вольно, а третий тоже оставался - по иным, более существенным причинам.
   На жестких церковных скамьях с высокими  спинками  могло  поместиться
человек триста; церковь была маленькая, без всяких  украшений,  с  коло-
кольней на крыше, похожей на узкий деревянный ящик. В дверях Том немного
отстал, чтобы поговорить с одним приятелем, тоже одетым по-воскресному:
   - Послушай, Билли, есть у тебя желтый билетик?
   - Есть.
   - Что ты просишь за него?
   - А ты что дашь?
   - Кусок лакрицы и рыболовный крючок.
   - Покажи.
   Том показал. Приятель остался доволен, и они  обменялись  ценностями.
После этого Том променял два белых шарика на три красных билетика и  еще
разные пустяки - на два синих.
   Он еще около четверти часа подстерегал подходивших мальчиков и  поку-
пал у них билетики разных цветов. Потом он вошел в церковь вместе с  ва-
тагой чистеньких и шумливых мальчиков и девочек, уселся на свое место  и
завел ссору с тем из мальчиков, который был  поближе.  Вмешался  важный,
пожилой учитель; но как только он повернулся спиной, Том  успел  дернуть
за волосы мальчишку, сидевшего перед ним, и уткнулся в книгу, когда этот
мальчик оглянулся; тут же он кольнул булавкой  другого  мальчика,  любо-
пытствуя послушать, как тот заорет: "Ой!" - и получил еще  один  выговор
от учителя. Весь класс Тома подобрался на один лад - все были  беспокой-
ные, шумливые и непослушные. Выходя отвечать урок, ни  один  из  них  не
знал стихов как следует, всем надо было подсказать. Однако  они  кое-как
добирались до конца, и каждый получил награду - маленький синий  билетик
с текстом из Священного писания; каждый синий билетик был платой за  два
выученных стиха из Библии. Десять синих билетиков равнялись одному крас-
ному, их можно было обменять на красный билетик; десять красных  билети-
ков равнялись одному желтому; а за десять желтых  директор  школы  давал
ученику Библию в дешевом переплете (стоившую в то  доброе  старое  время
сорок центов). У многих ли из моих читателей найдется столько усердия  и
прилежания, чтобы заучить наизусть две тысячи стихов, даже за  Библию  с
рисунками Доре? Но Мэри заработала таким путем две Библии  в  результате
двух лет терпения и труда, а один мальчик  из  немцев  даже  четыре  или
пять. Он как-то прочел наизусть три тысячи стихов подряд, не  останавли-
ваясь; но такое напряжение умственных способностей оказалось ему  не  по
силам, и с тех пор он сделался идиотом - большое  несчастье  для  школы,
потому что во всех  торжественных  случаях,  при  посетителях,  директор
всегда вызывал этого ученика и заставлял его "из кожи лезть", по выраже-
нию Тома. Только старшие ученики умудрялись сохранить  свои  билетики  и
проскучать над зубрежкой достаточно долго, чтобы получить в подарок Биб-
лию, и потому выдача этой награды была редким и памятным событием; удач-
ливый ученик в этот день играл такую важную и заметную роль, что  сердце
каждого школьника немедленно загоралось  честолюбием,  которого  хватало
иногда на целых две недели. Быть может, Том не был одержим духовной жаж-
дой настолько, чтобы стремиться к этой награде, но нечего и  сомневаться
в том, что он всем своим существом жаждал славы и блеска, которые приоб-
ретались вместе с ней.
   Как водится, директор школы стал перед кафедрой, держа молитвенник  в
руках, и, заложив его пальцем, потребовал внимания. Когда директор воск-
ресной школы произносит обычную коротенькую речь, то молитвенник в руках
ему так же необходим, как ноты певице, которая стоит на  эстраде,  гото-
вясь пропеть соло, - хотя почему это нужно, остается загадкой:  оба  эти
мученика никогда не заглядывают ни в молитвенник, ни  в  ноты.  Директор
был невзрачный человечек лет тридцати пяти, с рыжеватой козлиной  бород-
кой и коротко подстриженными рыжеватыми волосами, в жестком стоячем  во-
ротничке, верхний край которого подпирал ему уши, а острые углы  выстав-
лялись вперед, доходя до уголков рта. Этот воротник, словно забор,  зас-
тавлял его глядеть только прямо перед собой и поворачиваться всем телом,
когда надо было посмотреть вбок; подбородком учитель упирался в  галстук
шириной в банковый билет, с бахромой на концах; носки его  ботинок  были
по моде сильно загнуты кверху, наподобие лыж, - результат, которого  мо-
лодые люди того времени добивались упорным трудом и терпением,  просижи-
вая целые часы у стенки с прижатыми к ней носками. С виду мистер Уолтерс
был очень серьезен, а в душе честен и искренен; он так благоговел  перед
всем, что свято, и настолько отделял духовное от светского, что незамет-
но для себя самого в воскресной школе он даже говорил совсем другим  го-
лосом, не таким, как в будние дни. Свою речь он начал так:
   - А теперь, дети, я прошу вас сидеть как можно тише и прямее и  мину-
ту-другую слушать меня как можно внимательнее. Вот  так.  Именно  так  и
должны себя вести хорошие дети. Я вижу, одна девочка смотрит в окно; ка-
жется, она думает, что я где-нибудь там, - может быть, сижу на дереве  и
беседую с птичками. (Одобрительное хихиканье.) Мне хочется сказать  вам,
как приятно видеть, что столько чистеньких веселых детских лиц собралось
здесь для того, чтобы научиться быть хорошими.
   И так далее, и тому подобное. Нет никакой надобности приводить  здесь
конец этой речи. Она составлена по неизменному образцу, а потому мы  все
с ней знакомы.
   Последняя треть его речи  была  несколько  омрачена  возобновившимися
среди озорников драками и иными развлечениями, а также шепотом и  движе-
нием, которые постепенно распространялись все дальше и дальше и  докати-
лись даже до подножия таких одиноких и незыблемых столпов, как Сид и Мэ-
ри. Но с последним словом мистера Уолтерса всякий шум прекратился, и ко-
нец его речи был встречен благодарным молчанием.
   Перешептывание было отчасти вызвано событием более или менее редким -
появлением гостей: адвоката Тэтчера  в  сопровождении  какого-то  совсем
дряхлого старичка, представительного джентльмена средних лет с седеющими
волосами и величественной дамы, должно быть, его жены. Дама вела за руку
девочку. Тому Сойеру не сиделось на месте, он был встревожен и не в  ду-
хе, а кроме того, его грызла совесть - он избегал встречаться глазами  с
Эми Лоуренс, не мог вынести ее любящего взгляда. Но как только он увидел
маленькую незнакомку, вся душа его наполнилась блаженством. В  следующую
минуту он уже старался из всех сил: колотил мальчишек, дергал их за  во-
лосы, строил рожи, - словом, делал все возможное, чтобы очаровать девоч-
ку и заслужить ее одобрение. Его радость портило только одно -  воспоми-
нание о том, как его облили помоями в саду этого ангела, но и это воспо-
минание быстро смыли волны счастья, нахлынувшие на его душу. Гостей уса-
дили на почетное место и, как только речь мистера Уолтерса была  оконче-
на, их представили всей школе. Джентльмен  средних  лет  оказался  очень
важным лицом - не более и не менее как окружным судьей, самой высокопос-
тавленной особой, какую приходилось  видеть  детям.  Им  любопытно  было
знать, из какого материала он создан, и хотелось услышать, как он рычит,
но вместе с тем было и страшно. Он приехал из Константинополя, за двена-
дцать миль отсюда, - значит, путешествовал и видел свет: вот этими самы-
ми глазами видел здание окружного суда, о котором  ходили  слухи,  будто
оно под железной крышей. О благоговении, которое вызывали  такие  мысли,
говорило торжественное молчание и ряды почтительно взирающих глаз.  Ведь
это был знаменитый судья Тэтчер, брат здешнего адвоката. Джеф Тэтчер не-
медленно вышел вперед, на зависть всей школе, и показал, что он  коротко
знаком с великим человеком. Если б он  мог  слышать  шепот,  поднявшийся
кругом, то этот шепот услаждал бы его душу, как музыка:
   - Погляди-ка, Джим! Идет туда. Гляди, протянул ему руку -  здоровает-
ся! Вот ловко! Скажи, небось хочется быть на месте Джефа?
   Мистер Уолтерс старался, проявляя необыкновенную распорядительность и
расторопность, отдавая приказания, делая замечания и  рассыпая  выговоры
направо и налево, кому придется. Библиотекарь  старался,  бегая  взад  и
вперед с охапками книг и производя ненужный шум, какой  любит  поднимать
мелкотравчатое начальство. Молоденькие  учительницы  старались,  ласково
склоняясь над учениками, которых не так  давно  драли  за  уши,  грозили
пальчиком маленьким шалунам и гладили по головке послушных. Молодые учи-
теля старались, делая строгие выговоры и на все лады проявляя  власть  и
поддерживая дисциплину. Почти всем учителям сразу понадобилось что-то  в
книжном шкафу, рядом с кафедрой; и они наведывались туда раза по два, по
три, и каждый раз будто бы нехотя. Девочки тоже старались как  могли,  а
мальчики старались так усердно, что жеваная бумага и затрещины  сыпались
градом. И над всем этим восседал великий человек, благосклонно  улыбаясь
всей школе снисходительной улыбкой судьи и греясь  в  лучах  собственной
славы, - он тоже старался.
   Одного только не хватало мистеру Уолтерсу для полного  счастья:  воз-
можности вручить наградную Библию и похвастать чудом учености. У некото-
рых школьников имелись желтые билетики, но ни у кого  не  было  столько,
сколько надо, - он уже опросил всех первых учеников. Он бы отдал все  на
свете за то, чтобы к немецкому мальчику вернулись умственные  способнос-
ти. И в ту самую минуту, когда всякая надежда покинула его, вперед  выс-
тупил Том Сойер с девятью желтыми билетиками, девятью красными и десятью
синими и потребовал себе Библию. Это был гром среди ясного неба.  Мистер
Уолтерс никак не ожидал, что Том может потребовать Библию, - по  крайней
мере, в течение ближайших десяти лет. Но делать было нечего - налицо бы-
ли подписанные счета, и по ним следовало  платить.  Тома  пригласили  на
возвышение, где сидели судья и другие избранные, и великая новость  была
провозглашена с кафедры. Это было самое поразительное событие за послед-
ние десять лет, и впечатление оказалось настолько потрясающим, что новый
герой сразу вознесся до уровня судьи, и вся школа созерцала  теперь  два
чуда вместо одного. Всех мальчиков  терзала  зависть,  а  больше  других
страдали от жесточайших угрызений именно те, кто слишком  поздно  понял,
что они сами помогли возвышению ненавистного выскочки, променяв ему  би-
летики на те богатства, которые он нажил, уступая другим свое право  бе-
лить забор. Они сами себя презирали за то, что дались  в  обман  хитрому
проныре и попались на удочку.
   Награда была вручена  Тому  с  такой  прочувствованной  речью,  какую
только мог выжать из себя директор при создавшихся обстоятельствах, но в
ней недоставало истинного вдохновения, - бедняга чуял, что  тут  кроется
какая-то тайна, которую вряд ли удастся вывести из мрака на свет: просто
быть не может, чтобы этот мальчишка собрал целых две  тысячи  библейских
снопов в житницу свою, когда известно, что ему не осилить и  двенадцати.
Эми Лоуренс и гордилась, и радовалась, и старалась, чтобы Том это  заме-
тил по ее лицу, но он не глядел на нее.  Она  задумалась;  потом  слегка
огорчилась; потом у нее возникло смутное подозрение - появилось, исчезло
и возникло снова; она стала наблюдать;  один  беглый  взгляд  сказал  ей
очень многое - и тут ее поразил удар в самое сердце; от ревности и злобы
она чуть не заплакала и возненавидела всех на свете, а больше всех Тома,
- так ей казалось.
   Тома представили судье; но язык у него прилип к гортани, сердце  уси-
ленно забилось, и он едва дышал - отчасти подавленный  грозным  величием
этого человека, но главным образом тем, что это был ее отец. Он бы с ра-
достью упал перед судьей на колени, если бы в школе  было  темно.  Судья
погладил Тома по голове, назвал его славным мальчиком и спросил, как его
зовут. Мальчик раскрыл рот, запнулся и едва выговорил:
   - Том.
   - Нет, не Том, а...
   - Томас.
   - Ну, вот это так. Я так и думал, что оно немножко длиннее. Очень хо-
рошо. Но у тебя, само собой, есть и фамилия, и ты мне ее, конечно,  ска-
жешь?
   - Скажи джентльмену, как твоя фамилия, Томас, - вмешался учитель, - и
не забывай говорить "сэр". Веди себя как следует.
   - Томас Сойер... сэр.
   - Вот так! Вот молодец. Славный мальчик. Славный маленький человечек.
Две тысячи стихов - это очень много, очень, очень много.  И  никогда  не
жалей, что потратил на это столько трудов: знание дороже всего на  свете
- это оно делает нас хорошими людьми и даже великими людьми;  ты  и  сам
когда-нибудь станешь хорошим человеком, большим человеком, Томас, и тог-
да ты оглянешься на пройденный путь и скажешь: "Всем этим я обязан тому,
что в детстве имел счастье учиться в воскресной школе,  -  моим  дорогим
учителям, которые показали мне дорогу к знанию, моему доброму директору,
который поощрял меня, следил за мной и подарил мне прекрасную  Библию  -
роскошную, изящную Библию, которая станет моей  собственностью  и  будет
храниться у меня всю жизнь, - и все это благодаря тому,  что  меня  пра-
вильно воспитывали!" Вот что ты скажешь, Томас, и эти две тысячи  стихов
станут тебе дороже всяких денег, - да, да, дороже. А теперь  не  расска-
жешь ли ты мне и вот этой леди что-нибудь из того, что ты выучил? Конеч-
но, расскажешь, потому что мы гордимся мальчиками,  которые  так  хорошо
учатся. Без сомнения, тебе известны имена всех двенадцати апостолов? Мо-
жет быть, ты скажешь нам, как ввали тех  двоих,  которые  были  призваны
первыми?
   Том все это время теребил пуговицу и застенчиво глядел на судью.  Те-
перь он покраснел и опустил глаза. Душа мистера Уолтерса ушла  в  пятки.
Про себя он подумал: ведь мальчишка не  может  ответить  даже  на  самый
простой вопрос, и чего это судье вздумалось его  спрашивать?  Однако  он
чувствовал, что обязан что-то сказать.
   - Отвечай джентльмену, Томас, не бойся.
   Том все молчал.
   - Я знаю, мне он скажет, - вмешалась дама. -  Первых  двух  апостолов
звали...
   - Давид и Голиаф!
   Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены.


   ГЛАВА V

   Около половины одиннадцатого зазвонил надтреснутый колокол  маленький
церкви, а скоро начал собираться и народ к утренней  проповеди.  Ученики
воскресной школы разбрелись по всей  церкви  и  расселись  по  скамейкам
вместе с родителями, чтобы быть все время у них на глазах. Пришла и тетя
Полли. Сид и Мэри сели рядом с ней, а Тома посадили поближе  к  проходу,
как можно дальше от раскрытого окна и соблазнительных летних видов. При-
хожане заполнили оба придела: престарелый и неимущий почтмейстер,  знав-
ший лучшие дни; мэр со своей супругой - ибо в городишке  имелся  и  мэр,
вместе с прочими ненужностями; судья; вдова Дуглас - красивая,  нарядная
женщина лет сорока, добрая душа, всем известная своей  щедростью  и  бо-
гатством, владелица единственного барского дома во всем городе,  гостеп-
риимная хозяйка и устроительница самых блестящих праздников, какими  мог
похвастать Сент-Питерсберг; почтенный согнутый в дугу майор Уорд со сво-
ей супругой; адвокат Риверсон, новоявленная знаменитость, приехавшая от-
куда-то издалека; местная красавица в сопровождении стайки юных  покори-
тельниц сердец, разряженных в батист и ленты. Вслед за  девицами  ввали-
лись целой гурьбой молодые люди, городские чиновники, - полукруг напома-
женных вздыхателей стоял на паперти, посасывая набалдашники своих  трос-
точек, пока девицы не вошли в церковь; и,  наконец,  после  всех  явился
Примерный Мальчик Вилли Мафферсон со своей мамашей, с которой  он  обра-
щался так бережно, как будто она была хрустальная. Он всегда сопровождал
свою мамашу в церковь и был любимчиком городских дам. Зато все мальчишки
его терпеть не могли, до того он был хороший; кроме того, Вилли постоян-
но ставили им в пример. Как и всегда по воскресеньям, белоснежный плато-
чек торчал у него из заднего кармана - будто бы случайно. У Тома  платка
и в заводе не было, поэтому всех мальчиков, у которых  были  платки,  он
считал франтами.
   После того как собралась вся паства, колокол прозвонил еще один  раз,
подгоняя лентяев и зевак, и в церкви водворилось торжественное молчание,
нарушаемое только хихиканьем и перешептыванием певчих на  хорах.  Певчие
постоянно шептались и хихикали в продолжение всей службы.  Был  когда-то
один такой церковный хор, который вел себя прилично, только  я  позабыл,
где именно. Это было что-то очень давно, и я почти ничего о нем не  пом-
ню, но, по-моему, это было не у нас, а где-то за границей.
   Проповедник назвал гимн и с чувством прочел его от начала до конца на
тот особый лад, который пользовался в здешних местах большим успехом. Он
начал читать не очень громко и постепенно возвышал голос,  затем,  дойдя
до известного места, сделал сильное ударение на последнем слове и словно
прыгнул вниз с трамплина:
   О, мне ль блаженствовать в раю, среди цветов покоясь,
   Тогда как братья во Христе бредут в крови по пояс!
   Он славился своим искусством чтения. На церковных собраниях его всег-
да просили почитать стихи, и как только он умолкал, все  дамы  поднимали
кверху руки и, словно обессилев, роняли их на колени, закатывали глаза и
трясли головами, будто говоря: "Словами этого  никак  не  выразишь,  это
слишком хорошо, слишком хорошо для нашей грешной земли".
   После того как пропели гимн, его преподобие мистер Спрэг повернулся к
доске объявлений и стал читать извещения о собраниях, сходках и тому по-
добном, пока всем не начало казаться, что он так и будет читать до  вто-
рого пришествия, - странный обычай, которого до сих пор придерживаются в
Америке, даже в больших городах, невзирая на  множество  газет.  Нередко
бывает, что чем меньше оправданий какому-нибудь  укоренившемуся  обычаю,
тем труднее от него отделаться.
   А потом проповедник стал молиться. Это была  очень  хорошая,  длинная
молитва, и никто в ней не был позабыт: в ней молились и за церковь, и за
детей, принадлежащих к этой церкви, и за другие церкви в городке,  и  за
самый городок, и за родину, и за свой штат, и за всех чиновников  штата,
и за все Соединенные Штаты, и за все церкви  Соединенных  Штатов,  и  за
конгресс, и за президента, и за всех должностных лиц; за бедных моряков,
плавающих по бурному морю, за угнетенные народы, стонущие под игом евро-
пейских монархов и восточных деспотов; за тех, кому  открыт  свет  еван-
гельской истины, но они имеют уши и не слышат, имеют глаза и  не  видят;
за язычников на дальних островах среди моря; а заключалась она молением,
чтобы слова проповедника были услышаны и пали на добрую почву, чтобы се-
мена, им посеянные, взошли во  благовремении  и  дали  обильный  урожай.
Аминь.
   Зашелестели юбки, и поднявшиеся со своих мест  прихожане  снова  усе-
лись. Мальчик, о котором повествует эта книга,  нисколько  не  радовался
молитве: он едва ее вытерпел, и то через силу. Во все время  молитвы  он
вертелся на месте; не вникая в суть, он подсчитывал, за  что  уже  моли-
лись, - слушать он не слушал, но самая суть давно была ему наизусть  из-
вестна, известно было также, что после чего будет сказано. И когда  пас-
тор вставлял от себя что-нибудь новенькое, Том  ловил  ухом  непривычные
слова, и вся его натура возмущалась: он считал такие прибавления нечест-
ными и жульническими. В середине молитвы на спинку  скамьи  перед  Томом
уселась муха и долго не давала ему покоя -  она  то  потирала  сложенные
вместе лапки, то охватывала ими голову и с такой силой  чесала  ее,  что
голова чуть не отрывалась от туловища, а тоненькая, как ниточка, шея бы-
ла вся на виду; то поглаживала крылья задними лапками: и одергивала  их,
как будто это были фалды фрака; и вообще занималась своим  туалетом  так
невозмутимо, словно знала, что находится в полной безопасности.  Да  так
оно и было; как ни чесались у Тома руки поймать ее, они на это не подни-
мались: Том верил, что в один миг загубит свою душу, если выкинет  такую
штуку во время молитвы. Однако при последних словах проповедника его ру-
ка дрогнула и поползла вперед, и как только сказано было  "аминь",  муха
попалась в плен. Тетя Полли поймала его на месте преступления и застави-
ла выпустить муху.
   Проповедник прочел текст из Библии и пустился рассуждать скучным  го-
лосом о чем-то таком неинтересном, что многие прихожане  начали  клевать
носом, хотя, в сущности, речь шла о преисподней и вечных муках, а  число
праведников, которым предназначено было спастись, пастор довел до  такой
ничтожной цифры, что и спасать-то их не стоило, Том считал страницы про-
поведи: выйдя из церкви: он всегда знал, сколько страниц было прочитано,
зато почти никогда не знал, о чем читали. Однако на этот раз он  заинте-
ресовался проповедью, хотя и ненадолго. Проповедник нарисовал  величест-
венную и трогательную картину того, как наступит царство божие на  земле
и соберутся все народы, населяющие землю, и лев возляжет рядом с  ягнен-
ком, а младенец поведет их. Но вся возвышенная мораль  и  поучительность
этого величественного зрелища пропали для Тома даром: он думал только  о
том, какая это будет выигрышная роль для главного действующего лица,  да
еще на глазах у всех народов; и ему самому захотелось быть этим  младен-
цем, конечно, при условии, что лев будет ручной.
   После этого его мучения возобновились, потому что дальше пошли всякие
сухие рассуждения. Но вдруг он вспомнил, какое у него имеется сокровище,
и извлек его на свет. Это был большой черный жук со страшными  челюстями
- "щипач", как называл его Том. Он сидел в  коробочке  из-под  пистонов.
Первым делом жук вцепился ему в палец. Само собой, Том  отдернул  палец,
жук полетел в проход между скамейками и шлепнулся на спину, а палец  Том
засунул в рот. Жук лежал, беспомощно шевеля лапками, не в силах перевер-
нуться. Том косился на него, всей душой стремясь его достать, но жук был
очень далеко, так что никак нельзя было дотянуться. Другие прихожане, не
чувствуя никакого интереса к проповеди, тоже нашли в жуке развлечение  и
начали искоса поглядывать на него. Тут в церковь забежал чей-то  пудель,
одурелый и разморенный от летней жары и тишины. Он соскучился в  заточе-
нии и жаждал перемены. Завидев жука, он сразу ожил и завилял хвостом. Он
оглядел добычу, обошел ее кругом, обнюхал издали, еще раз обошел кругом;
потом осмелел, подошел поближе и обнюхал; потом оскалил зубы и  попробо-
вал схватить жука, но промахнулся; попробовал еще и еще раз; начал  вхо-
дить во вкус этого занятия; улегся на живот, так чтобы жук  был  у  него
между передними лапами, и продолжал игру; наконец утомился играть с  жу-
ком и стал рассеян и невнимателен. Он начал клевать  носом,  голова  его
опустилась, мордой он дотронулся до жука, и тот в него вцепился. Раздал-
ся пронзительный визг, пудель замотал головой, жук отлетел шага на два в
сторону и опять шлепнулся на спину. Зрители  по  соседству  тряслись  от
смеха, некоторые уткнулись в платки, женщины закрылись  веерами,  а  Том
был совершенно счастлив. У пса был глупый вид, да  он,  должно  быть,  и
чувствовал себя дураком, но в душе был полон возмущения и жаждал  мести.
Он подошел к жуку и осторожно атаковал его снова: стал ходить  вокруг  и
бросаться на него со всех сторон, хватал  лапами  землю  в  каком-нибудь
дюйме от жука, щелкал зубами еще ближе и мотал головой так, что уши бол-
тались. Однако немного погодя ему опять надоело играть с жуком; он  пог-
нался за мухой, но не нашел в этом ничего интересного;  побежал  за  му-
равьем, держа нос у самого пола, но и это ему скоро надоело; он  зевнул,
вздохнул и, совсем позабыв про жука,  уселся  на  него!  Раздался  дикий
вопль, полный боли, и пудель стрелой помчался по проходу; отчаянно  воя,
он пробежал перед алтарем, перескочил с одной стороны прохода на другую,
заметался перед дверями, с воем пронесся обратно по  проходу  и,  совсем
одурев от боли, с молниеносной быстротой начал носиться по своей орбите,
словно лохматая комета. В конце концов  обезумевший  от  боли  страдалец
прыгнул на колени к хозяину; тот выкинул его  за  окно,  и  вой,  полный
скорби, все ослабевая, замер где-то в отдалении.
   К этому времени все в церкви сидели с красными лицами,  задыхаясь  от
подавленного смеха, а проповедь застыла на мертвой точке. Вскоре она во-
зобновилась, но шла спотыкаясь и с перебоями, ибо не было  никакой  воз-
можности заставить паству вникнуть в ее смысл: даже полные самой  возвы-
шенной скорби слова прихожане,  укрывшись  за  высокой  спинкой  скамьи,
встречали заглушенным взрывом нечестивого смеха, словно бедный проповед-
ник отпустил что-то невероятно смешное. Для всех было истинным  облегче-
нием, когда эта пытка кончилась и проповедник благословил паству.
   Том Сойер шел домой в самом веселом настроении, думая про себя, что и
церковная служба бывает иногда не так уж плоха, если внести в  нее  хоть
немножко разнообразия. Одна только мысль огорчила его: он ничего не имел
против того, чтобы пудель поиграл с его жуком, но все-таки уносить  жука
с собой щенок не имел никакого права.


   ГЛАВА VI

   В понедельник утром Том проснулся, чувствуя себя совершенно  несчаст-
ным. В понедельник утром всегда так бывало, потому  что  с  понедельника
начиналась новая неделя мучений в школе. По понедельникам ему  хотелось,
чтобы в промежутке совсем не было воскресенья, тогда тюрьма и кандалы не
казались бы такими ненавистными.
   Том лежал и думал. И вдруг ему пришло в голову, что недурно - было бы
заболеть: тогда можно и не ходить в школу. Перед  ним  смутно  забрезжил
какой-то выход. Он исследовал свой организм. Никакой хвори не нашлось, и
он принялся за дело снова. На этот раз ему показалось, что у него имеют-
ся все признаки колик в желудке, и он возложил надежду  на  них.  Однако
симптомы становились все слабее и слабее и, наконец, совсем исчезли.  Он
стал думать дальше и скоро нашел кое-что другое. Один верхний зуб у него
шатался. Поздравив себя с удачей, Том уже собрался  было  застонать  для
начала, как вдруг ему пришло в голову, что, если он явится к тетке с та-
кой жалобой, она просто-напросто выдернет ему зуб, а это  очень  больно.
Он решил оставить зуб про запас и  поискать  чего-нибудь  еще.  Довольно
долго ничего не подвертывалось, потом он вспомнил, как доктор  рассказы-
вал про одну болезнь, с которой пациент недели на две, на три укладывал-
ся в постель и мог совсем остаться без пальца.  Он  сейчас  же  выставил
"больной" палец из-под простыни и стал его рассматривать. Только  он  не
знал, какие должны быть симптомы болезни. Все же ему думалось, что  поп-
робовать стоит, и поэтому он принялся стонать с большим воодушевлением.
   А Сид все спал, ничего не подозревая.
   Том застонал громче, и ему показалось, что палец у него в самом  деле
начинает болеть.
   Сид и ухом не повел.
   Том совсем запыхался от натуги. Он перевел дух, потом собрался с  си-
лами и испустил подряд несколько самых  замечательных  стонов.  Сид  все
храпел.
   Том даже рассердился. Он позвал: "Сид, Сид!" - и потряс его. Это, ко-
нечно, подействовало, и Том опять принялся стонать. Сид зевнул, потянул-
ся, чихнул, приподнялся на локте и стал глядеть на Тома. Том все стонал.
Сид окликнул его:
   - Том! Послушай, Том!
   Никакого ответа.
   - Да ну же! Том! Что с тобой, Том? - И Сид схватил его за плечи,  ис-
пуганно заглядывая ему в глаза.
   Том простонал:
   - Оставь, Сид. Не трогай меня.
   - Да что с тобой, Том? Я позову тетю.
   - Нет, не надо. Это, может, само пройдет. Не зови никого.
   - Ну как же не звать? Перестань, Том, не стони так  ужасно.  И  давно
это с тобой?
   - Несколько часов. Ох! Ой, не ворочайся так, Сид, ты меня убьешь.
   - Том, чего же ты меня раньше не разбудил? Ой, Том, перестань. Просто
мороз по коже дерет тебя слушать. Том, да что с тобой?
   - Я все тебе прощаю, Сид. (Стон.) Все, что ты мне сделал. Когда я ум-
ру...
   - Ой, Том, ведь ты же не умираешь? Не надо, Том, ой,  перестань.  Мо-
жет, еще...
   - Я всех прощаю, Сид. (Стон.) Так и скажи им, Сид. А еще, Сид,  отдай
мою оконную раму и одноглазого котенка этой новой девочке,  что  недавно
приехала, и скажи ей...
   Но Сид схватил в охапку свою одежду и исчез. Том и в самом деле стра-
дал теперь, так разыгралось его воображение, поэтому его  стоны  звучали
довольно естественно.
   Сид скатился вниз по лестнице и крикнул:
   - Ой, тетя Полли, идите скорей! Том умирает.
   - Умирает?
   - Да, тетя, умирает! Чего же вы стоите - бегите скорей!
   - Пустяки! Не верю!
   Тем не менее она стрелой понеслась наверх, а за нею по  пятам  Сид  и
Мэри. Лицо у нее побелело, губы дрожали. Подбежав к постели, она с  тру-
дом вымолвила:
   - Ну, Том! Том! Что с тобой такое?
   - Ой, тетечка, я...
   - Что с тобой, Том, что такое с тобой случилось, мой мальчик?
   - Ой, тетечка, у меня на пальце гангрена!
   Тетя Полли упала на стул и сначала засмеялась, потом заплакала, потом
и то и другое вместе. Это вернуло ей силы, и она сказала:
   - Ну, Том, что за фокусы ты со мной вытворяешь! Брось эти глупости  и
вставай.
   Стоны прекратились, и боль в пальце совсем пропала. Том  почувствовал
себя довольно глупо и сказал:
   - Тетя Полли, мне показалось, что это гангрена, и  было  так  больно,
что я совсем забыл про свой зуб.
   - Вот как! А что у тебя с зубом?
   - Один зуб вверху шатается и болит так, что просто ужас.
   - Ну, ну, ладно, только не вздумай опять стонать. Открой рот. Ну  да,
зуб шатается, только от этого никто еще не  умирал.  Мэри,  принеси  мне
шелковую нитку и горящую головню из кухни.
   Том сказал:
   - Ой, тетечка, только не надо его дергать. Теперь он  уже  совсем  не
болит. Помереть мне на этом месте, ни чуточки не болит.  Пожалуйста,  не
надо. Я все равно пойду в школу.
   - Ах, все равно пойдешь, вот как? Так все это ты затеял  только  ради
того, чтобы не ходить в школу, а вместо того пойти  за  реку?  Ах,  Том,
Том, я так тебя люблю, а ты меня просто убиваешь своими дикими  выходка-
ми!
   Орудия для удаления зуба были уже наготове.  Тетя  Полли  сделала  из
шелковой нитки петельку, крепко обмотала ею больной зуб, а другой  конец
нитки привязала к кровати. Потом, схватив пылающую  головню,  ткнула  ею
чуть не в самое лицо мальчику. Зуб выскочил и повис, болтаясь на  ниточ-
ке.
   Но за всякое испытание человеку полагается  награда.  Когда  Том  шел
после завтрака в школу, ему завидовали все  встречные  мальчики,  потому
что в верхнем ряду зубов у него теперь образовалась дыра, через  которую
можно было превосходно плевать новым и весьма замечательным способом. За
Томом бежал целый хвост мальчишек, интересовавшихся этим новым  открыти-
ем, а мальчик с порезанным пальцем, до сих пор бывший предметом лести  и
поклонения, остался в полном одиночестве и лишился былой славы.  Он  был
очень этим огорчен и сказал пренебрежительно, что не видит  ничего  осо-
бенного в том, чтобы плевать, как Том Сойер, но другой  мальчик  ответил
только: "Зелен виноград!" - и развенчанному  герою  пришлось  со  стыдом
удалиться.
   Вскоре Том повстречал юного  парию  Гекльберри  Финна,  сына  первого
сент-питерсбергского пьяницы. Все городские маменьки от души  ненавидели
и презирали Гекльберри Финна за то, что он  был  лентяй,  озорник  и  не
признавал никаких правил, а также за то, что их дети восхищались  Геком,
стремились к его обществу, хотя им это строго запрещалось,  и  жалели  о
том, что им не хватает храбрости быть такими же, как он. Том наравне  со
всеми другими мальчиками из приличных семей  завидовал  положению  юного
отщепенца Гекльберри, с которым ему строго запрещалось водиться.  Именно
поэтому он пользовался каждым удобным случаем, чтобы поиграть  с  Геком.
Гекльберри всегда был одет в какие-нибудь обноски с чужого плеча, все  в
пятнах и такие драные, что лохмотья развевались по ветру.  Вместо  шляпы
он носил какую-то просторную  рвань,  от  полей  которой  был  откромсан
большой кусок в виде полумесяца; сюртук, если он имелся, доходил чуть не
до пяток, причем задние пуговицы приходились гораздо ниже  спины;  штаны
держались на одной подтяжке и висели сзади мешком, а обтрепанные штанины
волочились по грязи, если Гек не закатывал их выше колен.
   Гекльберри делал, что хотел, никого не спрашиваясь. В сухую погоду он
ночевал на чьем-нибудь крыльце, а если шел дождик, то  в  пустой  бочке;
ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, не  надо  было  никого
слушаться: захочет - пойдет ловить рыбу или купаться  когда  вздумает  и
просидит на реке сколько вздумает; никто не запрещал  ему  драться;  ему
можно было гулять до самой поздней ночи; весной  он  первый  выходил  на
улицу босиком и последний обувался осенью; ему  не  надо  было  ни  умы-
ваться, ни одеваться во все чистое; и ругаться тоже он был мастер.  Сло-
вом, у этого оборванца было все, что придает жизни цену. Так думали  все
задерганные, замученные мальчики из приличных семей в Сент-Питерсберге.
   Том окликнул этого романтического бродягу:
   - Здравствуй, Гекльберри!
   - Здравствуй и ты, коли не шутишь.
   - Что это у тебя?
   - Дохлая кошка.
   - Дай-ка поглядеть, Гек. Вот здорово окоченела! Где ты ее взял?
   - Купил у одного мальчишки.
   - А что дал?
   - Синий билетик и бычий пузырь; а пузырь я достал на бойне.
   - Откуда у тебя синий билетик?
   - Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.
   - Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?
   - На что годится? Сводить бородавки.
   - Ну вот еще! Я знаю средство получше.
   - Знаешь ты, как же! Говори, какое?
   - А гнилая вода.
   - Гнилая вода! Ни черта не стоит твоя гнилая вода.
   - Не стоит, по-твоему? А ты пробовал?
   - Нет, я не пробовал. А вот Боб Таннер пробовал.
   - Кто это тебе сказал?
   - Как кто? Он сказал Джефу Тэтчеру, а Джеф сказал Джонни  Бэккеру,  а
Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а  Бен  сказал
одному негру, а негр сказал мне. Вот как было дело!
   - Так что же из этого? Все они врут. То есть все, кроме негра. Его  я
не знаю, только я в жизни не видывал такого негра, чтобы не врал.  Чушь!
Ты лучше расскажи, как Боб Таннер это делал.
   - Известно как: взял да и засунул руки в гнилой пень,  где  набралась
дождевая вода.
   - Днем?
   - А то когда же еще.
   - И ЛИЦОМ К ПНЮ?
   - Ну да. То есть я так думаю.
   - Он говорил что-нибудь?
   - Нет, кажется, ничего не говорил. Не знаю.
   - Ага! Ну какой же дурак сводит так бородавки! Ничего не выйдет. Надо
пойти совсем одному в самую чащу леса, где есть гнилой пень, и  ровно  в
полночь стать к нему спиной, засунуть руку в воду и сказать:
   Ячмень, ячмень, рассыпься, индейская еда,
   Сведи мне бородавки, гнилая вода... - йотом быстро отойти на одиннад-
цать шагов с закрытыми глазами, повернуться три раза на месте,  а  после
того идти домой и ни с кем не разговаривать: если с  кем-нибудь  загово-
ришь, то ничего не подействует.
   - Да, вот это похоже на дело. Только Боб Таннер сводил не так.
   - Ну еще бы, конечно, не так: то-то у него и бородавок уйма, как ни у
кого другого во всем городе; а если б он знал, как обращаться  с  гнилой
водой, то ни одной не было бы. Я и сам свел,  пропасть  бородавок  таким
способом, Гек. Я ведь много вожусь с лягушками, оттого у меня всегда бо-
родавки. А то еще я свожу их гороховым стручком.
   - Верно, стручком тоже хорошо. Я тоже так делал.
   - Да ну? А как же ты сводил стручком?
   - Берешь стручок, лущишь зерна, потом режешь бородавку, чтоб  показа-
лась кровь, капаешь кровью на половину стручка, роешь ямку  и  зарываешь
стручок на перекрестке в новолуние, ровно в полночь, а другую  половинку
надо сжечь. Понимаешь, та половинка, на которой кровь, будет  все  время
притягивать другую, а кровь тянет к себе бородавку, оттого  она  исходит
очень скоро.
   - Да, Гек, что верно, то верно; только когда зарываешь, надо еще  го-
ворить: "Стручок в яму, бородавка прочь с руки, возвращаться не моги!" -
так будет крепче. Джо Гарпер тоже так делает, а он, знаешь,  где  только
не был! Даже до самого Кунвилля доезжал. Ну, а как же это их сводят дох-
лой кошкой?
   - Как? Очень просто: берешь кошку и идешь на кладбище в полночь, пос-
ле того как там похоронили какого-нибудь большого грешника; ровно в пол-
ночь явится черт, а может, два или три; ты их, конечно, не увидишь,  ус-
лышишь только, - будто ветер шумит, а может, услышишь, как они  разгова-
ривают; вот когда они потащат грешника, тогда и надо  бросить  кошку  им
вслед и сказать: "Черт за мертвецом, кошка за чертом, бородавка за  кош-
кой, я не я, и бородавка не моя!" Ни одной бородавки не останется!
   - Похоже на дело. Ты сам когда-нибудь пробовал, Гек?
   - Нет, а слыхал от старухи Гопкинс.
   - Ну, тогда это так и есть. Все говорят, что она ведьма.
   - Говорят! Я наверно знаю, что она ведьма. Она  околдовала  отца.  Он
мне сам сказал. Идет он как-то и видит, что она на него напускает порчу,
тогда он схватил камень, да как пустит в нее, - и попал бы, если  б  она
не увернулась. И что же ты думаешь, в ту же ночь он забрался  пьяный  на
крышу сарая, и свалился оттуда, и сломал себе руку.
   - Страсть какая! А почем же он узнал, что она на него порчу  напуска-
ет?
   - Господи, отец это мигом узнает. Он говорит: когда ведьма глядит  на
тебя в упор - значит, околдовывает. Особенно если  что-нибудь  бормочет.
Потому что если ведьмы бормочут, так это они читают "Отче наш" задом на-
перед.
   - Слушай, Гек, ты когда думаешь пробовать кошку?
   - Нынче ночью. По-моему, черти должны нынче прийти за  старым  хрычом
Вильямсом.
   - А ведь его похоронили в субботу. Разве они не забрали его в субботу
ночью?
   - Чепуху ты говоришь! Да разве колдовство может подействовать до  по-
луночи? А там уж и воскресенье. Не думаю, чтобы чертям можно было  везде
шляться по воскресеньям.
   - Я как-то не подумал. Это верно. А меня возьмешь?
   - Возьму, если не боишься.
   - Боюсь! Еще чего! Ты мне мяукнешь?
   - Да, и ты мне тоже мяукни, если можно будет. А то прошлый раз я тебе
мяукал-мяукал, пока старик Гэйс не начал швырять в меня камнями, да  еще
говорит: "Черт бы драл эту кошку!" А я ему запустил кирпичом в  окно,  -
только ты не говори никому.
   - Ладно, не скажу. Тогда мне нельзя было мяукать, за мной тетя следи-
ла, а сегодня я мяукну. Послушай, а это что у тебя?
   - Ничего особенного, клещ.
   - Где ты его взял?
   - Там, в лесу.
   - Что ты за него просишь?
   - Не знаю. Не хочется продавать.
   - Не хочешь - не надо. Да и клещ какой-то уже очень маленький.
   - Конечно, чужого клеща охаять ничего не стоит. А я своим клещом  до-
волен. По мне, и этот хорош.
   - Клещей везде сколько хочешь. Я сам хоть тысячу наберу,  если  взду-
маю.
   - Так чего же не наберешь? Отлично знаешь, что не найдешь ни  одного.
Это самый ранний клещ. Первого в этом году вижу.
   - Слушай, Гек, я тебе отдам за него свой зуб.
   - Ну-ка, покажи.
   Том вытащил и осторожно развернул бумажку с зубом. Гекльберри  с  за-
вистью стал его разглядывать. Искушение было слишком велико. Наконец  он
сказал:
   - А он настоящий?
   Том приподнял губу и показал пустое место.
   - Ну ладно, - сказал Гекльберри, - по рукам!
   Том посадил клеща в коробочку из-под пистонов, где сидел раньше  жук,
и мальчики расстались, причем каждый из них чувствовал, что разбогател.
   Дойдя до бревенчатого школьного домика, стоявшего поодаль от  других,
Том вошел туда шагом человека, который торопится изо всех сил. Он  пове-
сил шляпу на гвоздь и с деловитым видом бойко прошмыгнул на свое  место.
Учитель, восседавший на кафедре в большом плетеном кресле, дремал, убаю-
канный сонным гудением класса. Появление Тома разбудило его.
   - Томас Сойер!
   Том знал, что когда его имя произносят полностью, это предвещает  ка-
кую-нибудь неприятность.
   - Я здесь, сэр.
   - Подойдите ближе. По обыкновению, вы опять опоздали? Почему?
   Том хотел было соврать, чтобы избавиться от наказания, но тут  увидел
две длинные золотистые косы и спину, которую он узнал мгновенно благода-
ря притягательной силе любви. Единственное свободное место во всем клас-
се было рядом с этой девочкой. Не задумываясь ни на миг, он сказал:
   - Я остановился на минуту поговорить с Гекльберри Финном!
   Учителя чуть не хватил удар, он растерянно взирал на Тома. Гудение  в
классе прекратилось. Ученики подумывали, уж не рехнулся ли этот  отчаян-
ный малый. Учитель переспросил:
   - Вы... Что вы сделали?
   - Остановился поговорить с Гекльберри Финном.
   Никакой ошибки быть не могло.
   - Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое я только слы-
шал. Одной линейки мало за такой проступок. Снимите вашу куртку.
   Рука учителя трудилась до полного изнеможения, пока не изломались все
прутья. После чего был отдан приказ:
   - А теперь, сэр, ступайте и сядьте с девочками! Пусть это  будет  для
вас уроком.
   Смешок, волной промчавшийся по классу, казалось, смутил Тома; на  са-
мом же деле это было не смущение, а почтительная робость перед новым бо-
жеством и страх, смешанный с радостью, которую сулила такая необыкновен-
ная удача. Он сел на самый конец сосновой скамьи,  а  девочка,  вздернув
носик, отодвинулась от него подальше. Все кругом шептались, подталкивали
друг друга и перемигивались; однако Том сидел смирно, положив руки перед
собой на длинную низкую парту и, повидимому, с головой уйдя в книгу.
   Мало-помалу на него перестали смотреть, и привычное школьное жужжанье
опять воцарилось в сонном воздухе. Том начал украдкой поглядывать на де-
вочку. Она это заметила, презрительно поджала губы и на минуту даже  по-
вернулась к Тому спиной. Когда же она опять осторожно обернулась,  перед
ней очутился персик. Она его отодвинула. Том  тихонько  подвинул  персик
обратно. Она опять его оттолкнула, но уже не так враждебно. Том, не  те-
ряя терпения, положил персик на старое место. Она его  не  тронула.  Том
нацарапал на грифельной доске: "Пожалуйста, возьмите - у меня есть еще".
Девочка посмотрела на доску, но ничего не ответила. Тогда  Том  принялся
рисовать что-то на доске, прикрывая свое произведение левой рукой.  Сна-
чала девочка не хотела ничего замечать, потом женское любопытство  взяло
верх, что можно было заметить по некоторым  признакам.  Том  по-прежнему
рисовал, как будто ничего не видя. Девочка попробовала исподтишка взгля-
нуть на рисунок, но он ничем не показал, что замечает это.  Наконец  она
сдалась и нерешительно шепнула:
   - Можно мне посмотреть?
   Том приоткрыл карикатурный домик с двумя коньками на крыше и  трубой,
из которой дым выходил штопором. Девочка так увлеклась рисованием  Тома,
что забыла обо всем на свете. После того как рисунок  был  окончен,  она
посмотрела на него с минуту и сказала:
   - Как хорошо! А теперь нарисуйте человечка.
   Художник изобразил перед домом человечка, похожего на подъемный кран.
Он мог бы перешагнуть через дом, но девочка судила не слишком  строго  -
она осталась очень довольна этим страшилищем и прошептала:
   - Какой красивый! А теперь нарисуйте меня.
   Том нарисовал песочные часы, увенчанные полной луной, приделал к  ним
ручки и ножки в виде соломинок и вооружил растопыренные пальцы  огромным
веером. Девочка сказала:
   - Ах, как хорошо! Жалко, что я не умою рисовать.
   - Это легко, - прошептал Том, - я вас научу.
   - Правда, научите? А когда?
   - В большую перемену. Вы пойдете домой обедать?
   - Я могу остаться, если хотите.
   - Вот это здорово! А как вас зовут?
   - Бекки Тэтчер. А вас? Ах, я знаю: Томас Сойер.
   - Это когда меня хотят выдрать. А если я хорошо себя веду - Том.  Зо-
вите меня Том, ладно?
   - Ну что ж.
   Том принялся царапать что-то на доске, закрывая написанное от  Бекки.
На этот раз она, не стесняясь, попросила показать, что  это  такое.  Том
ответил:
   - Да так, ничего особенного.
   - Нет, покажите.
   - Да не стоит. Вам будет неинтересно.
   - Нет, интересно. Покажите, пожалуйста.
   - Вы про меня расскажете.
   - Нет, не расскажу. Ну вот вам честное-пречестное, ну самое  честное,
что не расскажу.
   - Никому-никому не скажете? Никогда, до самой смерти?
   - Никому на свете. А теперь показывайте.
   - Да вам же, право, неинтересно!
   - Ну, если вы так со мной обращаетесь, то я сама посмотрю.
   Она схватила своей маленькой ручкой руку Тома, последовала  небольшая
борьба, причем Том делал вид, будто сопротивляется,  а  сам  мало-помалу
отодвигал свою руку, пока не показались слова: "Я вас люблю! "
   - Ах, какой вы противный! - И она проворно шлепнула Тома по руке,  но
все-таки покраснела, и вообще было видно, что она очень довольна.
   В эту минуту мальчик почувствовал, как чья-то сильная рука медленно и
неуклонно сжимает его ухо и тянет кверху и вперед.  Таким  порядком  его
провели через весь класс и водворили на старое  место  под  перекрестным
огнем хихиканья. После этого учитель простоял над ним несколько  тягост-
ных мгновений, наконец отошел прочь, к своему трону, так и не сказав  ни
слова. И хотя ухо Тома горело, сердце его было полно ликования.
   После того как в классе все утихло, Том сделал честную попытку  учить
уроки, но был для этого слишком взволнован. Когда дошла до него  очередь
читать вслух, он опозорился, потом, отвечая по географии, превращал озе-
ра в горные хребты, хребты в реки и реки в материки, так  что  на  земле
снова водворился хаос; потом, когда писали диктант, он наделал ошибок  в
самых простых словах, известных всякому младенцу, оказался на  последнем
месте, и оловянная медаль за правописание, которую он носил всем напоказ
несколько месяцев подряд, перешла к другому ученику.


   ГЛАВА VII

   Чем больше Том старался сосредоточиться на уроке, тем больше приходи-
ли в разброд его мысли. Наконец Том вздохнул, зевнул  и  бросил  читать.
Ему казалось, что большая перемена никогда не начнется. Воздух  был  со-
вершенно неподвижен. Не чувствовалось  ни  малейшего  ветерка.  Из  всех
скучных дней это был самый скучный. Усыпляющее бормотанье двадцати  пяти
усердно зубривших учеников навевало дремоту, как жужжанье пчел. Там,  за
окном, в жарком солнечном блеске, сквозь струистый от зноя воздух,  чуть
лиловый в отдалении, зеленели курчавые склоны Кардифской  горы;  две-три
птицы, распластав крылья, лениво парили высоко в небе; на улице не видно
было ни одной живой души, кроме нескольких коров, да и те дремали.  Душа
Тома рвалась на волю, рвалась к чему-нибудь такому, что оживило бы  его,
помогло скоротать эти скучные часы. Его рука полезла в  карман,  и  лицо
просияло радостной, почти молитвенной улыбкой. Потихоньку он  извлек  на
свет коробочку из-под пистонов, взял клеща и  выпустил  его  на  длинную
плоскую парту. Клещ, должно быть, тоже просиял радостной,  почти  молит-
венной улыбкой, но это было преждевременно: как только он,  преисполнив-
шись благодарности, пустился наутек, Том загородил ему дорогу булавкой я
заставил свернуть в сторону.
   Закадычный друг Тома сидел рядом с ним, страдая так же,  как  страдал
недавно Том, а теперь он живо заинтересовался развлечением и с благодар-
ностью принял в нем участие. Этот закадычный друг был Джо Гарпер.  Обык-
новенно мальчики дружили всю неделю, а в воскресенье шли друг  на  друга
войной. Джо вынул булавку из лацкана курточки и  тоже  помог  муштровать
пленного. Игра с каждой минутой становилась все интереснее.  Скоро  Тому
показалось, что вдвоем они только мешают друг другу и ни тому, ни друго-
му нет настоящего удовольствия от клеща. Он положил на парту  грифельную
доску Джо Гарпера и разделил ее пополам, проведя черту сверху донизу.
   - Вот, - сказал он, - пока клещ на твоей  стороне,  можешь  подгонять
его булавкой, я его трогать не стану; а если ты его упустишь и он  пере-
бежит на мою сторону, так уж ты его не трогай, тогда я его буду гонять.
   - Ладно, валяй; выпускай клеща.
   Клещ очень скоро ушел от Тома и пересек экватор. Джо его немножко по-
мучил, а потом клещ от него сбежал и опять перешел границу. Он то и дело
перебегал с места на место. Пока один из мальчиков  с  увлечением  гонял
клеща, весь уйдя в это занятие, другой смотрел с таким же  увлечением  -
обе головы склонились над доской, обе души умерли для  всего  остального
на свете. Под конец счастье как будто повалило Джо Гарперу. Клещ бросал-
ся то туда, то сюда и, как видно, взволновался и растревожился не меньше
самих мальчиков. Победа вот-вот готова была перейти к Тому; у  него  уже
руки чесались подтолкнуть клеща, но тут Джо Гарпер ловко направил  клеща
булавкой в другую сторону, и клещ остался в его владении. В конце концов
Том не вытерпел. Искушение было слишком сильно. Он протянул руку и  под-
толкнул клеща булавкой. Джо сразу вспылил. Он сказал:
   - Том, оставь клеща в покое.
   - Я только хотел расшевелить его чуточку...
   - Нет, сэр, это нечестно; оставьте его в покое.
   - Да ведь я только чуть-чуть!
   - Оставь клеща в покое, говорят тебе!
   - Не оставлю!
   - Придется оставить - он на моей стороне!
   - Послушай-ка, Джо Гарпер, чей это клещ?
   - А мне наплевать, чей бы ни был! На моей стороне,  значит,  не  смей
трогать.
   - А я все равно буду. Клещ мой, что хочу, то с ним  и  делаю,  вот  и
все.
   Страшный удар обрушился на плечи Тома, и второй, совершенно такой же,
- на плечи Джо; минуты две подряд пыль летела во все стороны из их  кур-
точек, и все школьники веселились, глядя на них. Мальчики так  увлеклись
игрой, что не заметили, как весь класс притих, когда  учитель,  прокрав-
шись на цыпочках через всю комнату, остановился около них.  Он  довольно
долго смотрел на представление, прежде чем внести в него некоторую  долю
разнообразия.
   Когда школьников отпустили на большую перемену, Том подбежал к  Бекки
Тэтчер и шепнул ей:
   - Наденьте шляпку, как будто идете домой, а когда  дойдете  до  угла,
как-нибудь отстаньте от других девочек, сверните в переулок и  приходите
обратно. А я пойду другой дорогой и тоже так сделаю, удеру от своих.
   Так они сделали - он пошел с одной группой школьников, она -  с  дру-
гой. Через несколько минут оба встретились в конце переулка и  вернулись
в школу, где, кроме них, не осталось никого. Они  сели  вдвоем  за  одну
парту, положили перед собой грифельную доску. Том дал  Бекки  грифель  и
стал водить ее рукой по доске, показывая ей, как надо рисовать, и  таким
путем соорудил еще один замечательный домик. Потом интерес  к  искусству
несколько ослабел, и они разговорились.  Том  плавал  в  блаженстве.  Он
спросил Бекки:
   - Вы любите крыс?
   - Нет, терпеть их не могу.
   - Ну да, живых и я тоже. А я говорю про дохлых - чтобы вертеть вокруг
головы на веревочке.
   - Нет, крыс я вообще не очень люблю. Я больше люблю жевать резинку.
   - Ну еще бы, и я тоже. Хорошо бы сейчас пожевать.
   - Хотите? У меня есть немножко. Я дам вам пожевать, только  вы  потом
отдайте.
   Том согласился, и они стали жевать резинку по очереди, болтая  ногами
от избытка удовольствия.
   - Вы бывали когда-нибудь в цирке? - спросил Том.
   - Да, и папа сказал,  что  еще  меня  поведет,  если  я  буду  хорошо
учиться.
   - А я сколько раз бывал, три или даже четыре раза. Церковь  дрянь  по
сравнению с цирком. В цирке все время что-нибудь представляют.  Когда  я
вырасту, то пойду в клоуны.
   - Да? Вот будет хорошо! Они очень красивые, все в пестром.
   - Это верно. И денег загребают кучу. Бен Роджерс говорит, будто бы по
целому доллару в день. Послушайте, Бекки, вы были когда-нибудь помолвле-
ны?
   - А что это значит?
   - Ну как же, помолвлены, чтобы выйти замуж.
   - Нет, никогда.
   - А вам хотелось бы?
   - Пожалуй. Я, право, не знаю. А на что это похоже?
   - На что похоже? Да ни на что не похоже. Вы просто говорите мальчику,
что никогда, никогда ни за кого другого не выйдете, потом целуетесь, вот
и все. Это кто угодно сумеет.
   - Целуетесь? А для чего же целоваться?
   - Ну, знаете ли, это для того... да просто потому, что все так  дела-
ют.
   - Все?
   - Ну конечно, все, кто влюблен друг в друга. Вы помните, что я  напи-
сал на доске?
   - Д-да.
   - Ну что?
   - Не скажу.
   - Может, мне вам сказать?
   - Д-да, только как-нибудь в другой раз.
   - Нет, я хочу теперь.
   - Нет, не теперь, лучше завтра.
   - Нет, лучше теперь. Ну что вам стоит, Бекки, я шепотом, совсем поти-
хоньку.
   Так как Бекки колебалась, Том принял молчание за согласие,  обнял  ее
за плечи и очень нежно прошептал ей:
   - Я тебя люблю, - приставив губы совсем близко к ее уху; потом приба-
вил: - А теперь ты мне шепни то же самое.
   Она отнекивалась некоторое время, потом сказала:
   - Вы отвернитесь, чтобы вам было не видно, тогда я шепну.  Только  не
рассказывайте никому. Не расскажете, Том? Никому на свете, хорошо?
   - Нет, ни за что никому не скажу. Ну же, Бекки!
   Он отвернулся. Она наклонилась так близко, что от ее дыхания  зашеве-
лились волосы Тома, и шепнула: "Я - вас - люблю! "
   И, вскочив с места, она начала бегать вокруг парт и скамеек, а Том за
ней; потом она забилась в уголок, закрыв лицо белым фартучком. Том,  об-
няв Бекки за шею, стал ее уговаривать:
   - Ну, Бекки, вот и все, теперь только поцеловаться. И напрасно ты бо-
ишься - это уж совсем просто. Ну же, Бекки! - И он тянул ее за фартук  и
за руки.
   Мало-помалу она сдалась, опустила руки и покорно подставила Тому  ли-
цо, все разгоревшееся от беготни. Том поцеловал ее прямо в красные губки
и сказал:
   - Ну вот и все, Бекки. После этого, знаешь, ты уже не  должна  никого
любить, кроме меня, и замуж тоже не должна выходить ни за кого  другого.
Теперь это уж навсегда, на веки вечные. Хорошо?
   - Да, Том, теперь я никого, кроме тебя, любить не буду и  замуж  тоже
ни за кого другого не пойду; только и ты тоже ни на ком не женись, кроме
меня.
   - Ну да. Конечно. Это уж само собой. И в школу мы всегда вместе будем
ходить, и домой тоже, когда никто не видит, и во всех  играх  ты  будешь
выбирать меня, а я тебя, это так уж полагается, и жених с невестой всег-
да так делают.
   - Как это хорошо. А я и не знала. Я еще никогда об этом не слышала.
   - Ох, это так весело! Вот когда мы с Эми Лоуренс...
   Заглянув в ее широко раскрытые глаза, Том понял, что проговорился,  и
замолчал, сконфузившись.
   - Ах, Том! Так, значит, я не первая, у тебя уж была невеста?
   И она заплакала. Том сказал:
   - Не плачь, Бекки. Я ее больше не люблю.
   - Нет, Том, любишь, ты сам знаешь, что любишь.
   Том попробовал обнять Бекки, но она его оттолкнула, повернулась лицом
к стене и плакала не переставая. Том опять было сунулся к ней с утешени-
ями и опять был отвергнут. Тогда в нем заговорила гордость, он отвернул-
ся от Бекки и вышел из класса. Он долго стоял в нерешимости  и  тревоге,
то и дело поглядывая на дверь, в надежде, что Бекки одумается и выйдет к
нему. Но она все не шла. Тогда на сердце у Тома заскребли  кошки,  и  он
испугался, что его не простят. Ему пришлось вынести долгую борьбу с  са-
мим собой, чтобы сделать первый шаг, однако он решился на это и вошел  в
класс. Бекки все стояла в углу, лицом к стене, и  всхлипывала.  Том  по-
чувствовал угрызения совести. Он подошел к ней и остановился,  не  зная,
как приняться за дело. Потом нерешительно сказал:
   - Бекки, я... я никого не люблю, кроме тебя.
   Ответа не было - одни рыдания.
   - Бекки, - умолял он. - Бекки, ну скажи хоть словечко. Опять рыдания.
   Том достал самую главную свою драгоценность - медную шишечку от тага-
на, протянул ее Бекки через плечо, так, чтобы она видела, и сказал:
   - Бекки, хочешь, возьми себе?
   Она ударила Тома по руке, шишечка покатилась на пол. Тогда Том  твер-
дыми шагами вышел из школы и отправился куда глаза глядят, чтобы в  этот
день больше не возвращаться.
   Скоро Бекки начала подозревать что-то недоброе. Она подбежала к  две-
ри; Тома нигде не было видно; она побежала кругом дома во двор;  его  не
было и там. Тогда она позвала:
   - Том, вернись. Том!
   Бекки прислушалась, но никто не откликнулся. Она осталась без товари-
ща, совсем одна, в молчании и одиночестве. Она села и  опять  заплакала,
упрекая себя; а в это время в школу уже начали собираться  другие  дети;
ей пришлось затаить свое горе, унять  свое  страдающее  сердце  и  нести
крест весь этот долгий, скучный, тяжелый день, а кругом были одни чужие,
и ей не с кем было поделиться своим горем.


   ГЛАВА VIII

   Том сначала сворачивал из переулка в переулок, все дальше и дальше от
той дороги, по которой обыкновенно ходили школьники, а потом уныло  поп-
лелся нога за ногу. Он два или три раза перешел  вброд  через  маленький
ручей, потому что среди мальчишек распространено поверье, будто это сби-
вает погоню со следа. Через полчаса он уже обогнул дом вдовы  Дуглас  на
вершине Кардифской горы, откуда школа на дне долины едва  виднелась.  Он
вошел в густой лес, напрямик, без дороги, забрался в самую чащу и уселся
на мох под раскидистым дубом.
   Не чувствовалось ни малейшего ветерка; от мертвящего полуденного зноя
притихли даже птицы; природа покоилась в оцепенении, которого не нарушал
ни один звук; редко-редко долетал откуда-то издали  стук  дятла,  но  от
этого всеобъемлющая тишина и безлюдье чувствовались только еще  сильнее.
Душа мальчика была полна тоской, и настроение соответствовало окружающей
обстановке. Он долго сидел в раздумье, поставив локти на колени и  опер-
шись подбородком на руки. Ему казалось, что жизнь - это в лучшем  случае
неизбывное горе, и он даже позавидовал Джимми Ходжесу,  который  недавно
умер. Как хорошо, думалось ему, спокойно лежать и грезить,  грезить  без
конца; и чтобы ветер шептался с вершинами деревьев  и  ласково  играл  с
травой и цветами на могиле; не о чем больше горевать и  беспокоиться;  и
это уже навсегда. Если бы только в воскресной школе у него были  хорошие
отметки! Он бы с удовольствием умер, тогда, по крайней мере,  всему  ко-
нец. Взять хоть эту девочку. Что он  ей  сделал?  Ровно  ничего.  Он  ей
только добра хотел, а она с ним - как с собакой, прямо как с самой  пос-
ледней собакой. Когда-нибудь она об этом пожалеет, да, может, уж  поздно
будет. Ах, если б можно было умереть - не навсегда, а на время!
   Но молодое сердце упруго и не может долго оставаться сжатым  и  стес-
ненным. Скоро Том начал как-то незаметно возвращаться к мыслям о  земной
жизни. Что, если б взять да и убежать неизвестно куда? Что, если  б  уе-
хать - далеко-далеко, в неведомые заморские страны, и больше никогда  не
возвращаться! Вот что бы она тогда запела! Ему  в  голову  опять  пришла
мысль сделаться клоуном, но на этот раз она внушила  только  отвращение.
Легкомыслие, шутки, пестрое трико - все это  казалось  оскорблением  его
душе, воспарившей в эмпиреи. Нет, лучше он пойдет на  войну  и  вернется
через много-много лет, весь изрубленный в боях,  овеянный  славой.  Нет,
еще лучше, он уйдет к индейцам, будет охотиться на буйволов, вступит  на
военную тропу, где-нибудь там, в горах или в девственных прериях Дальне-
го Запада, и когда-нибудь в будущем вернется великим вождем,  весь  уты-
канный орлиными перьями, страшно размалеванный, и в какое-нибудь  мирное
летнее утро ворвется в воскресную школу с диким военным кличем, от кото-
рого кровь стынет в жилах, так что у всех его товарищей глаза лопнут  от
зависти. Впрочем, нет, найдется кое-что и почище. Он сделается  пиратом!
Вот именно! Теперь будущее стало ему ясно; оно развернулось  перед  ним,
сияя ослепительным блеском. Его имя прогремит на весь мир и заставит лю-
дей трепетать! Он будет со славой носиться по бурным морям и океанам  на
своем длинном, узком черном корабле под названием "Дух бури", и  наводя-
щий ужас черный флаг будет развеваться на носу! И вот,  в  зените  своей
славы, он вдруг появится в родном городе и войдет в церковь, загорелый и
обветренный, в черном бархатном камзоле и штанах, в  больших  сапогах  с
отворотами, с алым шарфом на шее, с пистолетами за поясом  и  ржавым  от
крови тесаком на перевязи, в шляпе с развевающимися перьями, под развер-
нутым черным флагом с черепом и перекрещенными костями, - и, замирая  от
восторга, услышит шепот: "Это знаменитый пират Том Сойер!  Черный  Мсти-
тель Испанских морей! "
   Да, решено; он избрал свой жизненный путь. Он бежит из дому и  начнет
новую жизнь. Завтра же утром. Значит, готовиться надо уже  сейчас.  Надо
собрать все свое имущество. Он подошел к гнилому стволу,  который  лежал
поблизости, и ножиком начал копать под ним землю. Скоро ножик ударился о
дерево, и по стуку слышно было, что там пустота. Том запустил руку в яму
и нараспев произнес такой заговор:
   - Чего тут не было, пускай появится! Что тут лежало, пускай  останет-
ся.
   Потом он разгреб землю руками: показалась сосновая щепка. Он ее выта-
щил, и открылся уютный маленький тайник, где дно я стенки  были  сделаны
из щепок. Там лежал один шарик. Удивлению Тома не было границ! Он расте-
рянно почесал затылок и сказал:
   - Ну, это уж совсем никуда не годится!
   Рассердившись, он забросил шарик подальше и остановился  в  раздумье.
Дело в том, что он вместе с другими мальчиками надеялся на одно поверье,
как на каменную гору, а оно его подвело. Если зарыть в землю шарик, про-
читав при этом какой полагается заговор, то через две  недели  вместе  с
ним отыщутся все шарики, которые ты потерял, как бы далеко друг от друга
они ни лежали. И оказалось, что все это вранье, даже и  толковать  не  о
чем. Все, во что верил Том, поколебалось до основания. Он много раз слы-
хал, что другим это удавалось, и ни разу не слыхал, чтобы кому-нибудь не
удалось. Ему и в голову не пришло, что всякий раз, как он  сам  пробовал
эту штуку, он никак не мог найти свой тайник. Некоторое время  он  ломал
голову над этой задачей и наконец подумал, что тут, наверно,  замешалась
какая-нибудь ведьма и все испортила. Он решил, что надо  это  проверить;
поискал кругом и нашел в песке маленькую воронку. Он лег на землю, прис-
тавив губы к ямке и позвал:
   - Лев, лев, скажи мне, что я хочу знать! Лев, лев, скажи мне,  что  я
хочу знать!
   Песок зашевелился, на одну секунду  показался  маленький  черный  му-
равьиный лев и в испуге нырнул обратно в ямку.
   - Боится сказать! Ну так и есть, это  ведьма  наколдовала!  Так  я  и
знал.
   Ему было хорошо известно, что с ведьмами сладить трудно, не стоит да-
же и пробовать, и он махнул рукой на это дело. Однако он  подумал,  что,
пожалуй, стоило бы отыскать шарик, который он забросил, и терпеливо при-
нялся за розыски. Но найти шарик не мог. Тогда он  вернулся  к  тайнику,
стал на то самое место, с которого бросал шарик, вынул из кармана второй
шарив и бросил его в том же направлении, приговаривая:
   - Брат, ступай ищи брата!
   Он заметил, куда упал шарик, побежал туда и стал искать. Должно быть,
шарик упал слишком близко или слишком далеко. Том проделал то  же  самое
еще два раза. Последняя проба удалась: шарики лежали в двух  шагах  друг
от друга.
   Как раз в эту минуту под зелеными сводами леса послышался слабый звук
жестяной игрушечной трубы. Том сбросил куртку и штаны, сделал из  подтя-
жек пояс, разгреб хворост за поваленным деревом и  обнаружил  там  само-
дельный лук и стрелы, деревянный меч и жестяную трубу;  в  один  миг  он
подхватил все эти вещи и пустился бежать, босиком, в  развевающейся  ру-
башке.
   Скоро он остановился под высоким вязом, продудел ответный  сигнал,  а
потом, приподнявшись на  цыпочки,  стал  что-то  осторожно  высматривать
из-за дерева. Он сказал предостерегающе своим воображаемым товарищам:
   - Стойте, молодцы! Не показывайтесь из засады, пока я не протрублю!
   Из леса вышел Джо Гарпер, в таком же воздушном одеянии и так же бога-
то вооруженный, как и Том. Том окликнул его:
   - Стой! Кто смеет ходить в Шервудский лес без моего дозволения?
   - Гай Гисборн не нуждается ни в чьем  дозволении.  А  ты  кто  таков,
что... что...
   - ...смеешь держать такую речь? - подсказал  Том:  они  говорили  "по
книжке" наизусть.
   - Кто ты таков, что смеешь держать такую речь?
   - Кто я? - Робин Гуд, и твой презренный труп скоро это узнает.
   - Так ты и вправду этот славный разбойник? Что ж,  я  буду  рад  сра-
зиться с тобой, - решим, кому быть хозяином дорог в этом  веселом  лесу.
Нападай!
   Они схватились за деревянные мечи,  подбросав  остальные  доспехи  на
землю, стали в оборонительную позицию, нога к ноге, и начали  серьезный,
обдуманный поединок, по всем правилам искусства: два  удара  вверх,  два
вниз. Вдруг Том сказал:
   - А теперь, если ты понял, в чем штука, валяй поживей!
   И они начали "валять" с  таким  усердием,  что  совсем  запыхались  и
взмокли.
   Наконец Том крикнул:
   - Падай! Да падай же! Чего же ты не падаешь?
   - Не хочу! А чего ты сам не падаешь? Тебе больше досталось.
   - Что ж такого, это еще ничего не значит. Не могу же я падать,  когда
в книжке этого нет. В книге сказано: "И тогда одним мощным ударом в спи-
ну он сразил злополучного Гая Гисборна". Ты должен повернуться, и я тог-
да ударю тебя по спине.
   С авторитетом книги спорить не приходилось, поэтому Джо Гарпер  подс-
тавил спину, получил удар и упал.
   - А теперь, - сказал Джо, вставая, - давай я тебя убью. А то будет не
по чести.
   - Нет, это не годится; в книжке этого нет.
   - Ну, знаешь, это просто свинство, больше ничего.
   - Ладно, Джо, ты будешь монахом Тэком или сыном мельника  и  изобьешь
меня дубиной; или я буду шериф Ноттингемский, а ты станешь Робин Гудом и
убьешь меня.
   Оба остались довольные таким решением, и все эти подвиги были  совер-
шены. После чего Том снова сделался Робин Гудом, и монахиня-предательни-
ца не перевязала его рану, чтобы он истек кровью. И наконец Джо, изобра-
жая целую шайку осиротелых  разбойников  и  горько  рыдая,  оттащил  его
прочь, вложил лук и стрелы в его слабеющие руки, и Том  произнес:  "Куда
упадет эта стрела, там и похороните бедного Робин Гуда под зеленым дере-
вом". Потом он пустил стрелу, откинулся на спину и умер бы,  если  б  не
угодил в крапиву, после чего вскочил на ноги довольно живо для  покойни-
ка.
   Мальчики оделись, спрятали оружие и пошли домой,  сокрушаясь  о  том,
что на свете больше нет разбойников, и раздумывая, чем же может  вознаг-
радить их современная цивилизация за такую  потерю.  Они  говорили  друг
другу, что скорее согласились бы сделаться на один  год  разбойниками  в
Шервудском лесу, чем президентами Соединенных Штатов на всю жизнь.


   ГЛАВА IX

   В этот вечер, как и всегда, Тома и Сида отослали спать в половине де-
сятого. Они помолились на ночь, и Сид скоро уснул. Том лежал с открытыми
глазами и ждал сигнала, весь дрожа от нетерпения. Когда ему  уже  начало
казаться, что вотвот забрезжит рассвет, он услышал, как часы пробили де-
сять! Горе, да и только! Ворочаться и метаться, как ему хотелось, он  не
мог, опасаясь разбудить Сида. И он лежал смирно, глазея в  темноту.  Его
окружала гнетущая тишина. Мало-помалу из этой тишины  начали  выделяться
самые незначительные, едва заметные звуки. Стало слышно  тиканье  часов.
Старые балки начали  таинственно  потрескивать.  Чуть-чуть  поскрипывала
лестница. Это, должно быть, бродили духи. Мерный, негромкий  храп  доно-
сился из комнаты тети Полли. А тут еще начал назойливо чирикать сверчок,
- а где он сидит, не узнаешь, будь ты хоть семи пядей во лбу. Потом  его
бросило в дрожь от зловещего тиканья жука-могильщика в  стене,  рядом  с
изголовьем кровати, - это значило, что кто-нибудь в  доме  скоро  умрет.
Потом ночной ветер донес откуда-то издали вой собаки,  а  на  него  едва
слышным воем отозвалась другая где-то еще дальше. Том весь измучился  от
нетерпения. Он был твердо уверен, что время остановилось и началась веч-
ность, и невольно начинал уже дремать; часы пробили одиннадцать,  но  он
этого не слыхал. И тут, когда ему уже стало что-то сниться, к  его  снам
примешалось заунывное мяуканье. В соседнем доме  стукнуло  окно,  и  это
разбудило Тома. Крик: "Брысь, проклятая!" - и звон пустой бутылки,  раз-
бившейся о стенку сарая, прогнали у него последний сон; в одну минуту он
оделся, вылез в окно и пополз по крыше пристройки  на  четвереньках.  Он
осторожно мяукнул раза два, пока полз; потом спрыгнул на крышу сарая,  а
оттуда на землю. Гекльберри Финн был уже тут с дохлой  кошкой.  Мальчики
двинулись в путь и пропали во мраке. Через полчаса они уже шагали по ко-
лено в траве за кладбищенской оградой.
   Кладбище было старинное, каких много в Западных штатах. Оно  раскину-
лось на холме милях в полутора от городка. Его окружала ветхая  деревян-
ная ограда, которая местами наклонилась внутрь, а местами  -  наружу,  и
нигде не стояла прямо. Все кладбище сплошь заросло  травой  и  бурьяном.
Старые могилы провалились; ни один могильный камень не стоял, как  пола-
гается, на своем месте; изъеденные червями, трухлявые  надгробия  клони-
лись над могилами, словно ища поддержки и не находя ее. "Незабвенной па-
мяти такого-то" - было начертано на них когда-то, но теперь почти ни од-
ной надписи нельзя было прочесть даже днем.
   Легкий ветерок шумел в ветвях деревьев, а Тому  со  страху  чудилось,
будто души мертвых жалуются на то, что их потревожили. Мальчики разгова-
ривали очень мало, и то шепотом; место, время  и  торжественная  тишина,
разлитая над кладбищем, действовали на них угнетающе.  Они  скоро  нашли
свежий холмик земли, который искали, и укрылись за тремя большими  вяза-
ми, в нескольких шагах от могилы.
   Они ждали молча, как им показалось, довольно долго. Кроме уханья  фи-
лина где-то вдалеке, ни один звук не нарушал мертвой тишины. Тому  лезли
в голову самые мрачные мысли. Надо было прогнать их разговором. И потому
он прошептал:
   - Как ты думаешь, Гекки, мертвецы не обидятся, что мы сюда пришли?
   - Я почем знаю. А страшно как, правда?
   - Еще бы не страшно.
   Некоторое время длилось молчание: оба мальчика над  этим  задумались.
Наконец Том прошептал:
   - Слушай, Гекки, как ты думаешь, старый хрыч слышит, как мы  разгова-
риваем?
   - Конечно, слышит. То есть его душа слышит.
   Том, помолчав, прибавил:
   - Лучше бы я сказал "мистер Вильяме". Только я не хотел его  обидеть.
Его все звали "старый хрыч".
   - Уж если говоришь про этих самых мертвецов, так  надо  поосторожнее,
Том.
   После этого Тому не захотелось разговаривать, и они опять  замолчали.
Вдруг Том схватил Гека за плечо и прошептал:
   - Тес!
   - Ты что, Том? - И оба они с замиранием сердца прижались друг к  дру-
гу.
   - Тес! Вот опять! Разве ты не слышишь?
   - Я...
   - Вот! Теперь ты слышишь?
   - Господи, Том, это они! Они, это уж верно. Что теперь делать?
   - Не знаю. Думаешь, они нас увидят?
   - Ой, Том, они же видят в темноте, все равно как кошки. Лучше бы  нам
не ходить.
   - Да ты не бойся. По-моему, они нас не тронут. Мы  же  им  ничего  не
сделали. Если будем сидеть тихо, они нас, может совсем не заметят.
   - Постараюсь не бояться, Том, только, знаешь, я весь дрожу.
   - Слушай!
   Мальчики прислушались, едва дыша. Заглушенные голоса долетели до  них
с дальнего конца кладбища.
   - Посмотри! Вон туда! - прошептал Том. - Что это?
   - Это адский огонь. Ой, Том, как страшно!
   Какие-то темные фигуры приближались к ним во мраке, раскачивая старый
жестяной фонарь, от которого на  землю  ложились  бесчисленные  пятнышки
света, точно веснушки. Тут Гек прошептал, весь дрожа:
   - Это черти, теперь уж верно. Целых трое! Ну, Том, нам с тобой  крыш-
ка! Можешь ты прочесть молитву?
   - Попробую, только ты не бойся. Они нас не тронут. "Сон мирный и без-
мятежный даруй нам... "
   - Тес!
   - Ты что, Гек?
   - Это люди! По крайней мере, один. У него голос Мэфа Поттера.
   - Да что ты?
   - Уж я знаю. Смотри не шевелись. Где ему нас заметить! Накачался  не-
бось, по обыкновению, старый пропойца!
   - Ну ладно, я буду сидеть тихо. Застряли что-то. Никак не найдут. Вот
опять подходят. Вот теперь горячо. Холодно. Опять горячо. Ой, обожгутся!
Теперь правильно. Слушай, Гек, я и другой голос узнал, это индеец Джо.
   - Верно, он самый, чертов метис. Это будет похуже нечистой силы, куда
там! Чего это они затеяли?
   Шепот замер, потому что трое мужчин дошли до могилы и стояли теперь в
нескольких шагах от того места, где прятались мальчики.
   - Вот здесь, - сказал третий голос; человек поднял повыше  фонарь,  и
при его свете мальчики узнали молодого доктора Робинсона.
   Поттер и индеец Джо везли тачку с веревками и лопатами. Они  сбросили
груз на землю и начали раскапывать могилу. Доктор поставил фонарь в  го-
ловах могилы, подошел к трем вязам и сел на землю, прислонившись  спиной
к стволу дерева. Он был так близко от мальчиков, что до него можно  было
дотронуться рукой.
   - Поторопитесь! - сказал он негромко. - Луна должна взойти  с  минуты
на минуту.
   Что-то проворчав в ответ, Мэф Поттер с индейцем  Джо  продолжали  ко-
пать. Некоторое время не слышно было ничего, кроме скрежета лопат, сбра-
сывавших землю и гравий. Звук был очень однообразный. Наконец  лопата  с
глухим деревянным стуком ударилась о крышку гроба, еще минута или две  -
и Поттер вдвоем с индейцем Джо вытащили гроб из могилы.  Они  сорвали  с
него крышку лопатами, вытащили мертвое тело и грубо швырнули его на зем-
лю. Луна вышла из-за облаков и осветила бледное  лицо  покойника.  Тачка
стояла наготове, труп взвалили на нее, прикрыли одеялом и крепко  привя-
зали веревками. Поттер достал из кармана большой складной  нож,  обрезал
болтающийся конец веревки и сказал:
   - Ну, все готово, господин Живодер; вот что, выкладывайте еще  пятер-
ку, а то бросим здесь эту падаль.
   - Вот это дело, так с ними и надо разговаривать! - сказал индеец Джо.
   - Послушайте, что это значит? - сказал доктор. - Вы же просили запла-
тить вперед, я вам и заплатил.
   - Да, только есть за вами и еще должок, - начал индеец,  подступая  к
доктору, который теперь поднялся на ноги. - Пять лет  назад  вы  выгнали
меня из кухни вашего папаши, когда я просил чего-нибудь поесть, и сказа-
ли, что я не за добром пришел; а когда я поклялся, что отплачу вам, хотя
бы через сто лет, ваш папаша засадил меня в тюрьму, как бродягу. Вы  ду-
маете, я забыл? Недаром во мне индейская кровь. Теперь вы  попались,  не
уйдете так, поняли?
   Он погрозил доктору кулаком. Доктор вдруг размахнулся, и индеец пока-
тился на землю. Поттер уронил свой нож и закричал:
   - Эй вы, не троньте моего приятеля! - Ив следующую минуту они с  док-
тором схватились врукопашную, топча траву и взрывая землю каблуками. Ин-
деец Джо вскочил на ноги, глаза его загорелись злобой, он поднял нож Мэ-
фа Поттера, и, весь согнувшись, крадучись, как кошка, стал кружить около
дерущихся, выжидая удобного случая. Вдруг молодой доктор вырвался из рук
Поттера, схватил тяжелую надгробную доску с могилы Вильямса и сбил с ног
Мэфа Поттера, и в то же мгновение метис вонзил нож по самую  рукоятку  в
грудь доктора. Тот зашатался и повалился на Поттера, заливая  его  своей
кровью; в эту минуту на луну набежали облака и скрыли  страшную  картину
от перепуганных мальчиков, которые бросились бежать, в темноте не разби-
рая дороги.
   Когда луна показалась снова, индеец Джо стоял над двумя распростерты-
ми телами, созерцая их. Доктор пробормотал чтото невнятное, вздохнул ра-
за два и затих. Метис проворчал:
   - С этим счеты покончены, черт бы его взял.
   И он обобрал убитого. Потом вложил предательский нож в раскрытую пра-
вую ладонь Поттера и сел на взломанный гроб. Прошло  три,  четыре,  пять
минут, Поттер зашевелился и начал стонать. Его рука крепко стиснула нож;
он поднес его к глазам, оглядел и, вздрогнув, уронил снова. Он сел,  от-
толкнул от себя труп, взглянул на него, потом  осмотрелся  по  сторонам,
еще ничего не понимая, и встретился взглядом с Джо.
   - Господи, как это случилось? - спросил он.
   - Нехорошо вышло, - сказал Джо, не двигаясь с места. -  Для  чего  ты
это сделал?
   - Я? Нет, это не я!
   - Ну, знаешь ли! Эти разговоры тебе уже не помогут.
   Поттер задрожал и весь побелел.
   - Я думал, что успею протрезвиться. И для чего только я пил  сегодня!
И сейчас в голове неладно - хуже, чем когда мы сюда  пошли.  Скажи  мне,
Джо, - только по чистой совести, старик, - неужели это я сделал? Я как в
тумане; ничего не помню. Джо, я не хотел, -  честное  слово,  не  хотел,
Джо. Скажи мне, как это вышло, Джо? Ох, какая беда - такой молодой, спо-
собный человек.
   - Вы с ним подрались, он хватил тебя доской, ты растянулся на  земле,
потом вскочил, а сам шатаешься, едва на ногах держишься, выхватил нож  и
всадил в него в ту самую минуту, как он ударил тебя во второй раз,  -  и
тут вы оба повалились и все это время лежали, как мертвые.
   - Ох, я сам не знал, что делаю. Лучше мне не жить, если так. Все  это
водка наделала, ну и нервы тоже, я думаю. Я и в руки-то не знаю, как нож
взять, не приходилось никогда. Дрался, правда, только не  ножом.  Это  и
все тебе скажут, Джо, не говори никому! Обещай, что  не  скажешь,  -  ты
ведь хороший малый, Джо. Я тебя всегда любил и заступался за тебя,  пом-
нишь? Неужели не помнишь? Ты ведь не скажешь, правда, не скажешь, Джо? -
И несчастный, умоляюще сжав руки, упал на колени перед равнодушным убий-
цей.
   - Да, ты всегда поступал со мной по совести, Мэф Поттер, и я  отплачу
тебе тем же. Это я могу обещать, чего же больше.
   - Джо, ты ангел. Сколько б я ни прожил, всю жизнь буду  на  тебя  мо-
литься. - И Поттер заплакал.
   - Ну, ладно, будет уж. Хныкать теперь не время. Ты ступай в эту  сто-
рону, а я пойду в другую. Ну, шевелись же, да  не  оставляй  после  себя
улик.
   Поттер сначала пошел быстрым шагом, а потом припустился бежать. Метис
долго стоял и глядел ему вслед. Потом пробормотал:
   - Если его так оглушило ударом, да если еще он так пьян, как кажется,
то он и не вспомнит про нож, а и вспомнит, так побоится  прийти  за  ним
один на кладбище - сердце у него куриное.
   Двумя или тремя минутами позже одна только луна смотрела  на  убитого
доктора, на труп в одеяле, на гроб без крышки на разрытую могилу. И сно-
ва наступила мертвая тишина.


   ГЛАВА X

   Оба мальчика со всех ног бежали к городку, задыхаясь от страха. Время
от времени они боязливо оглядывались через плечо, точно опасаясь погони.
Каждый пень, выраставший перед ними из мрака, они принимали за человека,
за врага и цепенели от ужаса; а когда они пробегали мимо уединенно  сто-
явших домиков, уже совсем близко от городка, то от лая проснувшихся сто-
рожевых собак у них на ногах словно выросли крылья.
   - Только бы добежать до старого кожевенного завода! - прошептал  Том,
прерывисто дыша после каждого слова. - Я больше не могу!
   Вместо ответа Гекльберри только громко пыхтел, и оба  мальчика,  соб-
равшись с последними силами, пустились бежать к желанной цели, не  сводя
с нее глаз. Эта цель становилась все ближе и ближе, и, наконец, они вле-
тели в отворенную дверь плечо к плечу и упали на  землю  в  спасительной
тени, радостные и запыхавшиеся. Мало-помалу они отдышались, сердце стало
биться ровней, и Том прошептал:
   - Гекльберри, как по-твоему, чем это кончится?
   - Если доктор Робинсон умрет, то кончится виселицей.
   - Ты так думаешь?
   - И думать тут нечего, знаю.
   Том промолчал, потом опять спросил:
   - А кто же донесет? Мы с тобой?
   - Что ты мелешь? Мало ли что может случиться. А вдруг индейца Джо  не
повесят? Он же нас убьет, не теперь, так после, это как пить дать.
   - Я и сам так думал, Гек.
   - Если доносить, пускай уж лучше Мэф Поттер доносит, раз он такой ду-
рак, да еще и пьяница; а пьяному море по колено.
   Том ничего не ответил - он думал, потом прошептал:
   - Гек, Мэф Поттер не знает ничего. Как же он может донести?
   - Почему же это он ничего не знает?
   - Потому что он свалился замертво, как раз когда индеец Джо замахнул-
ся ножом. И ты думаешь, он что-нибудь видел? Ты думаешь, что он  что-ни-
будь знает?
   - А ведь, ей-богу, это верно, Том!
   - А еще знаешь что? Может, от удара доской он тоже ноги протянет.
   - Нет, это вряд ли, Том. Он же был выпивши, сразу видно, да он и  ни-
когда трезвый не бывает. Взять хоть моего отца: когда налижется, лупи ты
его хоть колокольней, ничего ему не сделается. Он и сам так говорит.  То
же самое и Мэф Поттер, ясное дело. Вот если б он был трезвый, тогда, по-
жалуй, мог бы окочуриться от такой затрещины, да и то еще неизвестно.
   После нового раздумья Том сказал:
   - Гекки, а ты не проговоришься?
   - Том, проговариваться нам никак нельзя. Сам знаешь: если  этого  ин-
дейского дьявола не повесят, он не задумается нас  утопить,  как  котят.
Попробуй только, проговорись! Вот что, Том, дадим друг другу клятву, что
будем молчать, - без этого нельзя.
   - Что ж, я согласен. Это лучше всего. Просто давай возьмемся за  руки
и поклянемся, что...
   - Нет, так не годится. Это хорошо для каких-нибудь пустяков, особенно
с девчонками: они вечно ябедничают и непременно все выболтают, если  по-
падутся. А тут дело важное, значит, надо писать. И обязательно кровью.
   Том от всей души приветствовал эту мысль. Выходило таинственно, непо-
нятно и страшно: ночная пора, этот случай, окружающая обстановка  -  все
одно к одному. Он подобрал сосновую щепку, белевшую в лунном свете, дос-
тал из кармана кусок сурика, сел так, чтобы свет падал на его работу,  и
с трудом нацарапал следующие строчки,  прикусывая  язык,  когда  выводил
толстые штрихи, и высовывая его, когда выводил тонкие:
   Гек Финн и Том Сойер
   клянутся, что будут держать
   язык за зубами насчет этого дела,
   а если мы кому скажем или напишем
   хоть одно слово, то помереть нам,
   на этом самом месте.
   Гекльберри искренне восхищался легкостью, с какой Том все  это  напи-
сал, и его красноречием. Он немедленно вытащил булавку из отворота и со-
бирался уже колоть себе палец, но Том сказал:
   - Постой, не надо. Булавка-то медная. Может, на ней ярьмедянка.
   - Какая такая ярь-медянка?
   - Ядовитая, вот какая. Проглоти попробуй хоть капельку,  тогда  узна-
ешь.
   Тот размотал нитку с одной из своих иголок, и  каждый  из  мальчиков,
уколов большой палец, выжал по капле крови. После долгих стараний,  уси-
ленно выжимая кровь из пальца, Том ухитрился подписать первые буквы сво-
его имени, действуя  кончиком  мизинца,  как  пером.  Потом  он  показал
Гекльберри, как пишут Г и Ф, и дело было кончено.  Они  зарыли  сосновую
щепку под самой стеной со всякими таинственными церемониями и заклинани-
ями, после чего можно было считать, что их языки скованы, оковы  заперты
на замок и ключ от него далеко заброшен.
   В эту минуту какая-то фигура проскользнула в пролом с  другого  конца
разрушенного здания, но мальчики этого не заметили.
   - Том, - прошептал Гекльберри, - а это нам поможет  держать  язык  за
зубами?
   - Само собой, поможет. Все равно, что бы ни случилось, надо  молчать.
А иначе тут же и помрем - не понимаешь, что ли?
   - Да я тоже так думаю.
   Том довольно долго шептал ему что-то. И вдруг протяжно и зловеще  за-
выла собака - совсем рядом, шагах в десяти от  них.  Мальчики  в  страхе
прижались друг к другу.
   - На кого это она воет? - едва дыша, прошептал Гек.
   - Не знаю, погляди в щелку. Скорей!
   - Нет, лучше ты погляди, Том!
   - Не могу, ну никак не могу, Гек!
   - Да погляди же! Опять она воет.
   - Ну, слава богу, - прошептал Том. - Я узнал ее по голосу. Это собака
Харбисона.
   - Вот хорошо, а то знаешь, Том, я прямо до смерти испугался, я думал,
бродячая собака.
   Собака завыла снова. У мальчиков опять душа ушла в пятки.
   - Ой, это не она! - прошептал Гекльберри. - Погляди, Том!
   Том, весь дрожа от страха, уступил на этот раз, приложился  глазом  к
щели и произнес едва слышным шепотом:
   - Ой, Гек, это бродячая собака!
   - Скорей, Том, скорей! На кого это она?
   - Должно быть, на нас с тобой. Ведь мы совсем рядом.
   - Ну, Том, плохо наше дело. И гадать нечего, куда я попаду, это ясно.
Грехов у меня уж очень много.
   - Пропади все пропадом! Вот что значит отлынивать от школы и  делать,
что не велят. Я бы мог вести себя не хуже Сида, если б постарался, - так
вот нет же, не хотел. Если только мне на этот раз удастся отвертеться, я
выходить не буду из воскресной школы! - И Том начал потихоньку  всхлипы-
вать.
   - Ты плохо себя вел? - И Гекльберри тоже засопел слегка. - Да что ты,
Том Сойер! По сравнению со мной ты просто ангел. Боже ты мой, боже, хоть
бы мне вполовину быть таким хорошим, как ты!
   Том вдруг перестал сопеть и прошептал:
   - Гляди, Гек! Она сидит к нам задом!
   Гек поглядел и обрадовался.
   - Ну да, ей-богу, задом! А раньше как сидела?
   - И раньше тоже. А мне, дураку, и невдомек. Ой, вот это здорово,  по-
нимаешь! Только на кого же это она воет?
   Собака перестала выть. Том насторожил уши.
   - Ш-ш! Это что такое? - шепнул он.
   - Похоже... как будто свинья хрюкает. Нет, это кто-то храпит, Том.
   - Ну да, храпит. А где же это, Гек?
   - По-моему, вон там, на другом конце. Во всяком случае,  похоже,  что
там. Отец там ночевал иногда вместе со свиньями; только, бог с тобой, он
храпит так, что, того гляди, крышу разнесет. Да я думаю, он к нам в  го-
род и не вернется больше.
   Дух приключений снова ожил в мальчиках.
   - Гек, пойдем поглядим, если не боишься.
   - Что-то не хочется, Том. А вдруг это индеец Джо?
   Том струсил. Однако очень скоро любопытство взяло  свое,  к  мальчики
решили все-таки  поглядеть,  сговорившись,  что  зададут  стрекача,  как
только храп прекратится. И они стали подкрадываться к спящему на  цыпоч-
ках. Том впереди, а Гек сзади. Им оставалось шагов пять, как  вдруг  Том
наступил на палку, в она с треском сломалась. Человек застонал,  заворо-
чался, и лунный свет упал на его лицо. Это был Мэф Поттер. Когда он  за-
шевелился, сердце у мальчиков упало и всякая надежда оставила их, но тут
все их страхи мигом исчезли. Они на цыпочках выбрались за  полуразрушен-
ную ограду и остановились невдалеке, чтобы обменяться на  прощание  нес-
колькими словами. И тут снова раздался  протяжный,  заунывный  вой.  Они
обернулись и увидели, что какая-то собака стоит в  нескольких  шагах  от
того места, где лежит Мэф Поттер, мордой к нему, и воет,  задрав  голову
кверху.
   - Ой, господи! Это она на него! - в одно слово сказали мальчики.
   - Слушай, Том, говорят, будто бродячая собака выла  в  полночь  около
дома Джонни Миллера, недели две назад, и в тот же вечер козодой  сел  на
перила и запел, а ведь у них до сих пор никто не помер.
   - Да, я знаю. Ну так что ж, что не помер. А помнишь, Грэси  Миллер  в
ту же субботу упала в очаг на кухне и страшно обожглась.
   - А все-таки не померла. И даже поправляется.
   - Ладно, вот увидишь. Ее дело пропащее, все равно помрет, и Мэф  Пот-
тер тоже помрет. Негры так говорят, а уж онито в этих делах разбираются,
Гек.
   После этого они разошлись, сильно призадумавшись. Когда  Том  влез  в
окно спальни, ночь была уже на исходе. Он разделся как можно  осторожнее
и уснул, поздравляя себя с тем, что никто не знает о его вылазке.  Он  и
не подозревал, что мирно храпящий Сид не спит уже около часа.
   Когда Том проснулся, Сид успел уже одеться и уйти. По тому, как солн-
це освещало комнату, было заметно, что уже не рано, это чувствовалось  и
в воздухе. Том удивился. Почему его не будили, не приставали к нему, как
всегда? Эта мысль вызвала у него самые мрачные  подозрения.  Через  пять
минут он оделся и сошел вниз, чувствуя себя  разбитым  и  невыспавшимся.
Вся семья еще сидела за столом, но завтракать уже кончили. Никто не стал
его попрекать, но все избегали смотреть на него; за столом царило молча-
ние и какая-то натянутость, от которой у преступника побежали  по  спине
мурашки. Он сел на свое место, притворяясь веселым; однако это было  все
равно что везти воз в гору, никто не откликнулся, не улыбнулся, и у него
тоже язык прилип к гортани и душа ушла в пятки.
   После завтрака тетка подозвала его к себе, и Том  обрадовался,  наде-
ясь, что его только выпорют, но вышло хуже.  Тетка  плакала  над  ним  и
спрашивала, как это он может так сокрушать ее старое сердце, а  в  конце
концов сказала, чтобы он и дальше продолжал в том же духе, - пускай  по-
губит себя, а старуху тетку сведет в могилу: ей уже  не  исправить  его,
нечего больше и стараться. Это было хуже всякой порки, и душа Тома  ныла
больше, чем тело. Он плакал, просил прощения, сто раз обещал исправиться
и наконец был отпущен на волю, сознавая, что простили его  не  совсем  и
верят ему плохо.
   Он ушел от тетки, чувствуя себя таким несчастным, что ему не хотелось
даже мстить Сиду; так что поспешное отступление Сида через заднюю калит-
ку оказалось совершенно излишним. Он поплелся в школу мрачный и угрюмый,
был наказан вместе с Джо Гарпером за то, что накануне сбежал с уроков, и
вытерпел порку с достойным видом человека, удрученного серьезным горем и
совершенно нечувствительного к пустякам. После этого  он  отправился  на
свое место, сел, опершись локтями на парту, и, положив подбородок на ру-
ки, стал смотреть в стенку с каменным выражением страдальца, мучения ко-
торого достигли предела и дальше идти не могут. Под локтем он чувствовал
что-то твердое. Прошло довольно много времени; он медленно и со  вздохом
переменил положение и взял этот предмет в руки. Он был завернут в бумаж-
ку. Том развернул ее. Последовал долгий, затяжной, глубочайший вздох - и
сердце его разбилось. Это была та самая медная шишечка от тагана.
   Последнее перышко сломало спину верблюда.


   ГЛАВА XI

   Около полудня городок неожиданно взволновала страшная новость. Не по-
надобилось и телеграфа, о котором в те времена еще и не мечтали, -  слух
облетел весь город, переходя из уст в уста, от одной кучки любопытных  к
другой, из дома в дом. Разумеется, учитель распустил учеников с половины
уроков; все нашли бы странным, если бы он поступил иначе.
   Возле убитого был найден окровавленный нож, и, как  говорили,  кто-то
признал в нем карманный нож Мэфа Поттера. Рассказывали,  что  кто-то  из
запоздавших горожан видел, как Мэф Поттер умывался у ручья во втором ча-
су ночи и, заслышав шаги, сразу бросился бежать. Это показалось подозри-
тельным, в особенности умывание, не входившее в привычки Поттера.  Расс-
казывали также, что обыскали весь город, но убийцы (обыватели  не  любят
долго возиться с уликами и сразу выносят приговор) так и не нашли.  Кон-
ные были разосланы по дорогам во всех направлениях, и шериф был  уверен,
что убийцу схватят еще до наступления темноты.
   Весь город устремился на кладбище. Том забыл о своем горе и присоеди-
нился к шествию: не потому, что ему туда хотелось, -  он  в  тысячу  раз
охотней пошел бы еще куда-нибудь, -  но  потому,  что  его  тянуло  туда
сильно и безотчетно. Добравшись до страшного места, он пробрался  сквозь
толпу и увидел мрачное зрелище. Ему казалось, что прошло сто лет  с  тех
пор, как он был здесь. Кто-то ущипнул его за руку. Он обернулся и встре-
тился взглядом с Гекльберри. Оба разом отвернулись и забеспокоились:  не
заметил ли кто-нибудь, как они переглядываются? Но все в толпе  разгова-
ривали, не отрывая глаз от страшной картины.
   - Бедняга! Бедный молодой человек!
   - Вперед наука тем, кто грабит могилы!
   - Мэфа Поттера повесят, если поймают!
   К этому, в общем, сводились замечания, а пастор сказал:
   - Это суд божий; видна десница господня.
   Том содрогнулся с головы до ног: его взгляд упал на неподвижное  лицо
индейца Джо. В эту минуту толпа заколебалась, началась толкотня, и  раз-
дались голоса:
   - Это он! Это он! Он сам идет!
   - Кто? Кто? - спросило голосов двадцать.
   - Мэф Поттер!
   - Эй, он остановился! Глядите, поворачивает! Не упустите его!
   Люди, сидевшие на деревьях над головой Тома, сообщили, что  он  и  не
собирается бежать, только очень уж растерялся и смутился.
   - Дьявольская наглость! - сказал кто-то из стоявших рядом. -  Захоте-
лось взглянуть на свою работу; не ожидал, верно, что тут народ.
   Толпа расступилась, и сквозь нее прошел шериф, торжественно ведя Пот-
тера за руку. Лицо несчастного осунулось, и по глазам было видно, что он
себя не помнит от страха. Когда его привели и поставили перед убитым, он
весь затрясся, как припадочный, закрыл лицо руками и разрыдался.
   - Не делал я этого, друзья, - произнес он, рыдая, - по чести  говорю,
не делал.
   - А кто говорит, что это ты? - крикнул кто-то.
   Выстрел, как видно, попал в цель. Поттер отнял руки от лица  и  огля-
нулся вокруг с выражением трогательной безнадежности в глазах. Он  заме-
тил индейца Джо и воскликнул:
   - О индеец Джо, ты же обещал, что никогда...
   - Это ваш нож? - И шериф положил нож перед ним.
   Поттер упал бы, если б его не подхватили и не опустили  осторожно  на
землю. Потом он сказал:
   - Что-то мне говорило, что если я не вернусь сюда и не отыщу... -  Он
задрожал, потом вяло махнул рукой, как будто сознаваясь, что побежден, и
сказал: - Скажи им, Джо, скажи им! Что толку теперь молчать?
   Тут Гек и Том, онемев от страха и вытаращив глаза, услышали, как  за-
коренелый лжец спокойно рассказывал о том, что видел: они  ожидали,  что
вот-вот грянет гром с ясного неба и падет на его голову,  и  удивлялись,
отчего так медлит удар. А когда индеец Джо замолчал и по-прежнему  стоял
живой и невредимый, их робкое желание нарушить  клятву  и  спасти  жизнь
бедняги, выданного индейцем, поблекло и исчезло без следа, им стало  яс-
но, что этот негодяй продал душу черту, а путаться в дела нечистой  силы
- значило пропасть окончательно.
   - Чего же ты не убежал? Зачем ты сюда пришел? - спросил кто-то.
   - Я не мог... Никак не мог, - простонал Поттер. - Я и хотел  убежать,
да только ноги сами привели меня сюда. - И он опять зарыдал.
   Через несколько минут на следствии индеец Джо так же спокойно  повто-
рил свои показания под присягой, а мальчики, видя, что ни грома, ни мол-
нии все еще нет, окончательно убедились в том, что он продал душу черту.
Теперь индеец Джо стал для них самым страшным и интересным человеком  на
свете, и оба они не сводили с него зачарованных глаз. Про себя они реши-
ли следить за ним по ночам, когда представится случай,  в  надежде  хоть
одним глазком взглянуть на его страшного властелина.
   Индеец Джо помог перенести труп убитого и положить его в повозку; и в
толпе, дрожа от страха, перешептывались и говорили, будто из раны высту-
пила кровь. Мальчики подумали было, что  это  счастливое  обстоятельство
направит подозрения по верному пути, и очень разочаровались, когда неко-
торые горожане заметили:
   - Тело было в трех шагах от Мэфа Поттера, когда показалась кровь.
   Ужасная тайна и муки совести не давали Тому спать спокойно целую  не-
делю после этого события, и как-то утром во время завтрака Сид сказал:
   - Том, ты так мечешься и бормочешь во сне, что не даешь мне спать  до
полуночи.
   Том побледнел и опустил глаза.
   - Плохой признак, - сурово сказала тетя Полли. - Что такое у тебя  на
душе, Том?
   - Ничего. Ничего особенного. - Но рука у него  так  дрожала,  что  он
пролил свой кофе.
   - И такую несешь чепуху, - сказал Сид. - Вчера ночью ты кричал:  "Это
кровь, это кровь, вот что это такое!" Заладил одно и то же. А потом: "Не
мучайте меня, я все расскажу!" Что расскажешь? О чем это ты?
   Все поплыло у Тома перед глазами. Неизвестно, чем бы это  могло  кон-
читься, но, к счастью, выражение заботы сошло с лица тети Полли, и  она,
сама того не зная, пришла Тому на выручку. Она сказала:
   - Ну конечно! А все это ужасное убийство! Я сама чуть не каждую  ночь
вижу его во сне. Иногда мне снится, что я сама и убила.
   Мэри сказала, что и на нее это почти так же  подействовало.  Сид  как
будто успокоился. Том постарался как можно скорее избавиться от его  об-
щества и после того целую неделю жаловался на зубную боль и на ночь под-
вязывал зубы платком. Он не знал, что Сид не спит  по  ночам,  следя  за
ним; иногда стаскивает с него повязку и довольно долго слушает,  припод-
нявшись на локте, а после этого опять надевает повязку на старое  место.
Понемногу Том успокоился, зубная боль ему надоела, и он ее отменил. Если
Сид что-нибудь и понял из бессвязного бормотанья Тома, то держал это про
себя.
   Тому казалось, что его школьные товарищи никогда не перестанут  вести
судебные следствия над дохлыми кошками и не дадут ему забыть о том,  что
его мучит. Сид заметил, что Том ни разу не изображал  следователя,  хотя
раньше имел обыкновение брать на себя роль вожака во всех новых  затеях.
Кроме того, он заметил, что Том уклоняется и от роли свидетеля, - а  это
было странно; не ускользнуло от Сида и то обстоятельство, что Том вообще
проявляет заметное отвращение к таким следствиям и по возможности  избе-
гает участвовать в них. Сид удивился, во смолчал. В конце концов даже  и
эти следствия вышли из моды и перестали терзать совесть Тома.
   В продолжение всего этого тревожного времени Том каждый день или  че-
рез день, улучив удобный случай, ходил к маленькому решетчатому окошечку
тюрьмы и тайком просовывал через него угощение для "убийцы", какое  уда-
валось промыслить. Тюрьмой была небольшая кирпичная будка на болоте,  за
городской чертой, и сторожа при ней не полагалось, да и занята она быва-
ла редко. Эти подарки очень облегчали совесть Тома.  Горожанам  хотелось
обмазать индейца Джо дегтем, обвалять в перьях и прокатить на  тачке  за
похищение мертвого тела, но его так боялись, что зачинщиков не  нашлось,
и эту мысль оставили. Он был достаточно осторожен, чтобы начать оба свои
показания с драки, не упоминая об ограблении могилы, которое предшество-
вало драке; и потому решили, что будет благоразумнее пока что не привле-
кать его к суду.


   ГЛАВА XII

   Том отвлекся от своих тайных тревог, потому что их вытеснила  другая,
более важная забота. Бекки Тэтчер перестала ходить  в  школу.  Несколько
дней Том боролся со своей гордостью, пробовал  развеять  по  ветру  свою
тоску о Бекки и наконец не выдержал. Он начал околачиваться  по  вечерам
близ ее дома, чувствуя себя очень несчастным. Она заболела. А что,  если
она умрет? Эта мысль доводила  его  до  отчаяния.  Он  не  интересовался
больше ни войной, ни даже пиратами. Жизнь потеряла для него всякую  пре-
лесть, осталось одно сплошное уныние. Он забросил обруч с палкой; они не
доставляли ему больше никакого удовольствия. Тетя  Полли  встревожилась.
Она перепробовала на нем все лекарства. Она была из тех  людей,  которые
увлекаются патентованными средствами и всякими новыми лекарствами и спо-
собами укрепления здоровья. В своих опытах она доходила  до  крайностей.
Как только появлялось что-нибудь новенькое по этой части, она загоралась
желанием испробовать это средство: не на себе, потому что она никогда не
хворала, а на ком-нибудь из тех, кто был под рукой. Она подписывалась на
все медицинские журналы и шарлатанские брошюрки френологов и  дышать  не
могла без красноречивого невежества, которым  они  были  напичканы.  Как
проветривать комнаты, как ложиться спать, как вставать, что есть  и  что
пить, сколько гулять, какое расположение духа в себе поддерживать, какую
одежду носить - весь этот вздор она принимала на веру, как  евангельскую
истину, не замечая, что медицинские журналы нынче опровергают  все,  что
советовали вчера. Душа тети Полли была простая и ясная, как день, и  по-
тому она легко попадалась на удочку. Она собирала все шарлатанские  жур-
налы и патентованные средства и, выражаясь образно, со смертью  в  руках
шествовала на бледном коне, и ад следовал за нею. Ей и в голову не  при-
ходило, что для страждущих соседей она не является  ангелом-исцелителем,
так сказать, воплощенным ханаанским бальзамом.
   Водолечение тогда только еще входило в моду, и подавленное  состояние
Тома оказалось для тети Полли просто находкой. Каждое утро она поднимала
его с зарей, выводила в дровяной сарай и выливала на  него  целый  поток
ледяной воды, потом растирала жестким, как напильник, полотенцем,  потом
закатывала в мокрую  простыню,  укладывала  под  одеяло  и  доводила  до
седьмого пота, так, что, по словам Тома, "душа вылезала через поры  жел-
тыми пятнышками".
   Но, несмотря на все это, мальчик худел и бледнел и нисколько не  ста-
новился веселее. Она прибавила еще горячие ванны, ножные ванны,  души  и
обливания. Мальчик оставался унылым, как катафалк. Она  начала  помогать
водолечению диетой из жидкой овсянки и нарывным пластырем.  Измерив  его
емкость, словно это был кувшин, а не мальчик, она каждый день до  отказа
наливала его каким-нибудь шарлатанским пойлом.
   Том стал теперь совершенно равнодушен к гонениям. Это равнодушие  на-
пугало тетю Полли. Надо было во что бы то ни стало вернуть его к  жизни.
Как раз в это время она впервые услыхала о болеутолителе. Она тут же вы-
писала большую партию этого лекарства. Она попробовала его и преисполни-
лась благодарности. Это был просто жидкий огонь. Она забросила водолече-
ние и все остальное и возложила все надежды на болеутолитель.  Она  дала
Тому чайную ложку и следила за ним, в сильнейшем беспокойстве ожидая ре-
зультатов. Наконец-то ее душа успокоилась и тревога улеглась:  "равноду-
шие" у Тома как рукой сняло. Мальчик вряд ли мог бы вести себя  оживлен-
ней, даже если бы она развела под ним костер.
   Том чувствовал, что пора ему проснуться от спячки; такая  жизнь,  мо-
жет, и подходила для человека в угнетенном состоянии, но в ней как-то не
хватало пищи для чувства и было слишком много  утомительного  разнообра-
зия. Он придумал несколько планов избавления и наконец притворился, буд-
то ему очень нравится болеутолитель. Он просил лекарство так часто,  что
надоел тетке, и в конце концов она велела ему принимать лекарство самому
и оставить ее в покое. Если бы это был Сид, ее радость не омрачилась  бы
ничем; но так как это был Том, то она потихоньку  следила  за  бутылкой.
Оказалось, однако, что лекарство и в самом деле убавляется, но тетке  не
приходило в голову, что Том поит болеутолителем щель в полу гостиной.
   Однажды Том только что приготовился  угостить  эту  щель  ложкой  ле-
карства, как в комнату вошел теткин желтый кот, мурлыча и жадно погляды-
вая на ложку, будто просил попробовать. Том сказал ему:
   - Лучше не проси, если тебе не хочется, Питер.
   Питер дал понять, что ему хочется.
   - Смотри не ошибись.
   Питер был уверен, что не ошибается.
   - Ну, раз ты просишь, я тебе дам, я не жадный;  только  смотри,  если
тебе не понравится, сам будешь виноват, я тут ни при чем.
   Питер был согласен. Том открыл ему рот и влил туда  ложку  лекарства.
Питер подскочил на два метра кверху, испустил дикий вопль и заметался по
комнате, налетая на мебель, опрокидывая горшки с цветами и поднимая  не-
вообразимый шум. Потом он встал на задние лапы и заплясал вокруг комнаты
в бешеном веселье, склонив голову к плечу и воем выражая неукротимую ра-
дость. Потом он помчался по всему дому, сея на своем пути хаос и  разру-
шение. Тетя Полли вошла как раз вовремя и увидела, как Питер  перекувыр-
нулся несколько раз, в последний раз испустил мощное "ура" и  прыгнул  в
открытое окно, увлекая за собой уцелевшие горшки с цветами.  Тетя  Полли
словно окаменела от изумления, глядя на него поверх очков;  Том  валялся
на полу, едва живой от смеха.
   - Том, что такое с Питером?
   - Я не знаю, тетя, - еле выговорил мальчик.
   - В жизни ничего подобного не видела. Отчего это с ним?
   - Право, не знаю, тетя Полли; кошки всегда так себя ведут,  когда  им
весело.
   - Вот как, неужели? - В ее голосе было что-то  такое,  что  заставило
Тома насторожиться.
   - Да, тетя. То есть я так думаю.
   - Ты так думаешь?
   - Да, тетя.
   Она наклонилась, а Том следил за ней с интересом и тревогой. Он  уга-
дал ее намерение слишком поздно. Ручка ложки предательски торчала из-под
кровати. Тетя Полли подняла ее и показала ему. Том моргнул и отвел глаза
в сторону. Тетя Полли ухватила его по привычке за ухо и хорошенько стук-
нула по голове наперстком.
   - Ну, сударь, для чего вам понадобилось мучить бедное животное?
   - Мне его жалко стало, ведь у него нет тети.
   - Нет тети! Дуралей. При чем тут тетя?
   - При том. Если б у него была тетя, она бы сама ему выжгла все нутро.
Она бы ему все кишки припекла,  не  поглядела  бы,  что  он  кот,  а  не
мальчик!
   Тетя Полли вдруг почувствовала угрызения совести. Все дело представи-
лось ей в новом свете: что было жестокостью по отношению к кошке,  могло
оказаться жестокостью и по отношению к мальчику. Она смягчилась и начала
жалеть Тома. Ее глаза наполнились слезами, и,  положив  руку  на  голову
мальчика, она ласково сказала:
   - Я хотела тебе добра, Том. И ведь это же было тебе полезно.
   Том поднял на нее глаза, в которых  сквозь  серьезность  проглядывала
еле заметная искорка смеха.
   - Я знаю, что вы хотели мне добра, тетя Полли, да ведь и я тоже хотел
добра Питеру. И ему тоже это было полезно. Я никогда еще не видел, чтобы
он так носился.
   - Убирайся вон, Том, не то я опять рассержусь. И постарайся хоть  раз
в жизни вести себя как следует; никакого лекарства тебе больше  не  надо
принимать.
   Том пришел в школу до звонка. Заметили, что в последнее время это не-
обыкновенное явление повторяется каждый день. И теперь, как  обычно,  он
слонялся около школьных ворот, вместо того чтобы играть с товарищами. Он
сказал им, что болен, и в самом деле выглядел больным. Он делал вид, что
смотрит куда угодно, только не туда, куда смотрел в  самом  деле,  -  то
есть на дорогу. Скоро на этой дороге показался Джеф  Тэтчер.  Лицо  Тома
просияло. С минуту он смотрел в ту сторону, а потом печально отвернулся.
Когда Джеф появился на школьном дворе, Том подошел к  нему  и  осторожно
завел издалека разговор о Бекки, но этот ротозей даже не понял его наме-
ков. Том все смотрел и смотрел на дорогу, загораясь надеждой всякий раз,
как вдали появлялось развевающееся платьице, и проникаясь  ненавистью  к
его владелице, когда становилось ясно, что это не Бекки. Под конец нико-
го больше не стало видно, и Том совсем упал духом; вошел в пустую  школу
и уселся, чтобы страдать молча. Но вот еще одно платье мелькнуло в воро-
тах, и сердце Тома запрыгало от радости. В следующее  мгновение  он  был
уже во дворе и  бесновался,  как  индеец:  вопил,  хохотал,  гонялся  за
мальчиками, прыгал через забор, рискуя сломать себе ногу или голову, хо-
дил вверх ногами, кувыркался - словом, выделывал  все,  что  только  мог
придумать, а сам все время косился исподтишка на Бекки Тэтчер: видит она
это или нет. Но она как будто ничего не замечала и ни разу не  взглянула
в его сторону. Неужели она не знала, что он здесь? Он перенес свои  под-
виги поближе к ней: носился  вокруг  нее  с  воплями,  стащил  с  одного
мальчика шапку, зашвырнул ее на крышу, бросился в толпу школьников, рас-
толкал их в разные стороны и растянулся на земле под самым носом у  Бек-
ки, чуть не сбив ее с ног, - а она отвернулась, вздернув носик, и он ус-
лышал, как она сказала:
   - Пф! Некоторые только и делают, что ломаются; думают,  что  это  ко-
му-нибудь интересно!
   Щеки Тома вспыхнули. Он поднялся с земли и побрел  прочь,  уничтожен-
ный, совсем упав духом.


   ГЛАВА XIII

   Том наконец решился. Он был настроен мрачно и готов на все. Друзей  у
него нет, все его бросили, никто его не любит. Вот когда увидят, до чего
довели несчастного мальчика, тогда, может, и пожалеют. Он пробовал  быть
хорошим, старался - так нет же, ему не дали.  Что  ж,  пускай,  если  им
только и надо, что избавиться от него; конечно, он же окажется у них ви-
новат. Ну и прекрасно! Разве всеми брошенный мальчик имеет  право  жало-
ваться? Заставили-таки, в конце концов! Ну что ж, придется  вести  прес-
тупный образ жизни. Другого выхода нет.
   К этому времени он был уже на середине Мэдоу-лейн, и до  него  донес-
лось еле слышное звяканье школьного колокола,  которое  возвещало  конец
перемены. Он всхлипнул при мысли о том, что  никогда-никогда  больше  не
услышит этого звяканья; как ни тяжело, но что делать - его к этому  при-
нудили; если его гонят скитаться по свету, придется  уйти.  Но  он  всем
прощает. И всхлипывания стали чаще и сильней.
   Тут ему как раз повстречался его закадычный друг Джо Гарпер - с  зап-
лаканными глазами и, как видно, тоже готовый  на  все.  Было  ясно,  что
встретились "две души, живущие одной мыслью". Том, утирая рукавом глаза,
начал рассказывать, что собирается бежать из дому, потому что все с  ним
плохо обращаются и никто его не любит; так лучше он пойдет скитаться  по
свету и никогда больше не вернется домой. В заключение он выразил надеж-
ду, что Джо его не забудет.
   Оказалось, однако, что и Джо собирался просить своего друга о том  же
и шел его разыскивать именно с этой целью. Мать отодрала его за то,  что
он будто бы выпил какие-то сливки, а он их не трогал и даже в  глаза  не
видал. Ясно, что он ей надоел и она хочет от него отделаться: ну, а если
так, то ему ничего другого не остается, как уйти. Может, ей без него бу-
дет даже лучше и она никогда не пожалеет, что выгнала своего несчастного
сына скитаться по свету, среди чужих людей, чтобы он там терпел  мучения
и умер.
   Оба мальчика пошли дальше, делясь своими печалями, и по дороге заклю-
чили новый договор: помогать друг другу, как братья, и  не  расставаться
до самой смерти, которая положит конец всем их страданиям. Потом они об-
судили, как им быть дальше. Джо собирался стать отшельником, жить в  пе-
щере, питаться сухими корками и в конце концов умереть от холода, горя и
нужды; однако, выслушав Тома, согласился, что в жизни преступников  име-
ются кое-какие существенные преимущества, и решил сделаться пиратом.
   Тремя милями ниже Сент-Питерсберга, в том месте, где  река  Миссисипи
немногим шире мили,  лежит  длинный,  узкий,  поросший  лесом  остров  с
большой песчаной отмелью у верхнего конца, -  там  они  и  решили  посе-
литься. Остров был необитаем; он лежал ближе к другому берегу,  как  раз
напротив густого и почти безлюдного леса. Потому-то они и выбрали остров
Джексона. Кого они там будут грабить, об этом они даже не подумали. Пос-
ле этого они разыскали Гекльберри Финна, и он сразу же к  ним  присоеди-
нился, потому что ему было все равно, чем ни заниматься; на этот счет он
был сговорчив. Скоро они расстались, чтобы встретиться в уединенном мес-
те на берегу реки выше городка в любимый час, то есть в полночь.  Каждый
должен был принести рыболовные крючки, удочки и что-нибудь из съестного,
похитив все это самым таинственным и замысловатым образом, - как подоба-
ет пиратам. И еще до наступления вечера они успели распустить  по  всему
городу слух, что очень скоро про них "услышат кое-что интересное".  Все,
кому они делали этот туманный намек, получали также предупреждение "дер-
жать язык за зубами и ждать".
   Около полуночи явился Том с вареным окороком и еще коекакой провизией
и засел в густом кустарнике на крутой горке, чуть повыше места  встречи.
Ночь была звездная и очень тихая. Могучая река расстилалась  перед  ним,
как океан во время штиля. Том прислушался на минуту, но ни один звук  не
нарушал тишины. Потом он свистнул негромко и протяжно. Из-под  горы  ему
ответили тем же. Том свистнул еще два раза; и на эти  сигналы  ему  тоже
ответили. Потом осторожный голос спросил:
   - Кто идет?
   - Том Сойер, Черный Мститель Испанских морей. Назовите ваши имена.
   - Гек Финн, Кровавая Рука, и Джо Гарпер, Гроза Океанов. - Том вычитал
эти пышные прозвища из своих любимых книжек.
   - Хорошо. Скажите пароль!
   Во мраке ночи два хриплых голоса шепотом  произнесли  одно  и  то  же
страшное слово:
   - Кровь!
   После этого Том скатил с горы окорок и сам съехал вслед за ним,  при-
чем пострадали и штаны, и его собственная кожа. Под горой  вдоль  берега
шла удобная, ровная тропинка, но ей недоставало препятствий  и  опаснос-
тей, столь ценимых пиратами. Гроза Океанов принес большой  кусок  свиной
грудинки и выбился из сил, пока дотащил его до места. Финн, Кровавая Ру-
ка, стянул где-то котелок и пачку недосушенного листового табаку и, кро-
ме того, захватил несколько маисовых стеблей, чтобы сделать из них труб-
ки. Надо сказать, что, кроме него самого, никто из пиратов не курил и не
жевал табак. Черный Мститель Испанских морей  заметил,  что  не  годится
отправляться в путь, не запасшись огнем. Мысль была мудрая: спичек в  те
времена почти не знали. В ста шагах выше по  реке  они  увидели  костер,
тлеющий на большом плоту, подобрались к нему украдкой и стащили головню.
Из этого они устроили целое приключение: то шикали  друг  на  друга,  то
вдруг останавливались и прикладывали палец к губам, то клали руку на во-
ображаемую рукоятку кинжала, то отдавали глухим шепотом приказания  нас-
чет того, что если "враг" зашевелится, то "вонзить ему кинжал в грудь по
самую рукоятку", потому что "мертвецы не выдадут тайны". Мальчикам  было
как нельзя лучше известно, что плотовщики сейчас в городе, ходят по лав-
кам или бражничают, и все-таки им не было бы никакого  оправдания,  если
бы они вели себя не так, как полагается пиратам. Скоро они отчалили: Том
командовал, Гек стал у кормового весла, Джо на носу. Том стоял посредине
плота, скрестив руки и нахмурившись, и отдавал приказания глухим,  суро-
вым шепотом:
   - К ветру! Держать по ветру!
   - Есть, есть, сэр!
   - Так держать!
   - Есть, сэр!
   - Поворот на полрумба!
   - Есть, сэр!
   Так как мальчики гребли равномерно и медленно, выводя плот на середи-
ну реки, то само собой разумеется, что эти приказания отдавались  только
так, "для красоты слога", и ничего особенного не значили.
   - Какие подняты паруса?
   - Нижние, марселя и бом-кливера, сэр!
   - Поставить  трюмселя!  Эй,  вы  там!  Послать  десяток  молодцов  на
фор-стень-стакселя! Шевелись!
   - Есть, есть, сэр!
   - Отпустить грот-брамсель! Шкоты и брасы! Поживей, ребята!
   - Есть, сэр!
   - Руль под ветер - с левого борта! Приготовься взять на абордаж! Лево
руля, еще левей! Ну, ребята, дружней! Так держать!
   - Так держать, сэр!
   Плот миновал середину реки, мальчики повернули его по течению  и  на-
легли на весла. Уровень воды в реке был невысок, и скорость течения была
не больше двух-трех миль. Прошло три четверти часа или час; все это вре-
мя мальчики почти не разговаривали. Теперь плот проходил  мимо  Сент-Пи-
терсберга. Дватри мерцающих огонька виднелись там, где над  широкой  ту-
манной гладью реки, усеянной отражающимися звездами, дремал городок,  не
подозревая о том, какое важное совершается событие. Черный Мститель  все
еще стоял со скрещенными на груди руками, "бросая последний  взгляд"  на
те места, где он когда-то был счастлив, а потом  страдал.  Ему  хотелось
бы, чтоб "она" видела, как он несется по бурным волнам  навстречу  опас-
ности и смерти, не зная страха и приветствуя свою гибель  мрачной  улыб-
кой. Сделав совсем небольшое усилие воображения,  он  передвинул  остров
Джексона подальше, так, чтобы его не видно  было  из  города,  и  теперь
"бросал последний взгляд на родной город" с болью и радостью  в  сердце.
Остальные пираты тоже "бросали последний взгляд", и все они смотрели так
долго, что едва не дали течению снести их плот ниже острова. Однако  они
вовремя заметили свою оплошность и сумели исправить ее. Около двух часов
утра плот сел на мель в двухстах ярдах выше острова,  и  мальчики  вброд
перетаскали на берег все свои пожитки. На маленьком плоту нашелся старый
парус, и они растянули его между кустами  вместо  навеса,  чтобы  укрыть
провизию, сами они были намерены спать под открытым небом, как и полага-
ется пиратам.
   Они развели костер у поваленного дерева в двадцати -  тридцати  шагах
от темной чащи леса, поджарили на ужин целую сковородку свиной  грудинки
и съели половину кукурузных лепешек, захваченных с собой.  Им  казалось,
что это замечательно весело - пировать на воле в девственном лесу на не-
обитаемом и еще не исследованном острове, далеко от человеческого жилья,
и они решили больше не возвращаться к цивилизованной жизни. Взвивающееся
к небу пламя костра освещало их лица, бросая красные отблески на колонны
стволов, уходящие в глубь лесного храма, на  лакированную  листву  и  на
плети дикого винограда.
   Когда исчез последний ломтик поджаристой грудинки и был  съеден  пос-
ледний кусок кукурузной лепешки, мальчики разлеглись на траве,  сытые  и
довольные. Можно было бы выбрать место попрохладнее, но им  не  хотелось
отказывать себе в романтическом удовольствии греться у походного костра.
   - Правда, весело? - сказал Джо.
   - Еще бы! - отозвался Том. - Что сказали бы наши ребята, если бы уви-
дели нас?
   - Что сказали бы? Да все на свете отдали бы, только бы  очутиться  на
нашем месте. Верно, Гекки?
   - Я тоже так думаю, - сказал Гек. - Я-то доволен, для меня  это  дело
подходящее. Мне ничего лучше не надо. Сказать по правде, мне ведь и  по-
есть не всегда удается досыта; а потом... здесь тебя не тронут, никто не
будет приставать к человеку.
   - Такая жизнь как раз по мне, - сказал Том. - И утром не  надо  вста-
вать рано, и в школу ходить не надо, и умываться тоже, да и  мало  ли  у
них там всякой чепухи. Понимаешь, Джо, если ты пират, так тебе ничего не
надо делать, пока ты на берегу; а вот отшельнику так надо все время  мо-
литься, да и не очень-то весело быть всегда одному.
   - Да, это верно, - сказал Джо. - Я, знаешь ли, об этом как-то не  ду-
мал раньше. А теперь, когда я попробовал, мне больше хочется быть  пира-
том.
   - Видишь ли, - сказал Том, - отшельники нынче не в почете. Это не  то
что в старое время, ну, а пиратов и теперь уважают.  Да  еще  отшельнику
надо спать на самом что ни на есть жестком,  носить  рубище  и  посыпать
главу пеплом, и на дожде стоять мокнуть и...
   - А для чего ему носить рубище и посыпать  главу  пеплом?  -  спросил
Гек.
   - Не знаю. Так уж полагается. Все отшельники так делают. И тебе приш-
лось бы, если б ты пошел в отшельники.
   - Ну, это дудки, - сказал Гек.
   - А как бы ты делал?
   - Не знаю. Только не так.
   - Да ведь пришлось бы. Как же без этого?
   - Ну, я бы не вытерпел. Взял бы и убежал.
   - Убежал! Хорош бы ты был отшельник. Просто безобразие!
   Кровавая Рука ничего не ответил, так как нашел себе более  интересное
занятие. Он только что кончил вырезать трубку из кукурузного початка,  а
теперь приделал к ней черенок, набил табачными листьями,  прижал  сверху
угольком и пустил целое облако душистого дыма - удовольствие  было  пол-
ное, и он весь в него ушел. Остальные  пираты  только  завидовали  этому
царственному пороку и втайне решили обучиться ему поскорее, не  отклады-
вая дела в долгий ящик! Вдруг Гекльберри спросил:
   - А вообще, что делают пираты?
   Том ответил:
   - О, им очень весело живется: они захватывают  корабли,  жгут  их,  а
деньги берут себе и зарывают в каком-нибудь заколдованном месте на своем
острове, чтоб их стерегли всякие там призраки; а всех людей  на  корабле
убивают - сбрасывают с доски в море.
   - А женщин увозят к себе на остров, - сказал Джо,  -  женщин  они  не
убивают.
   - Да, - подтвердил Том, - женщин они не убивают - они  очень  велико-
душны. А женщины всегда красавицы.
   - А как они одеты! Вот это да! Сплошь в золото, серебро и  брильянты!
- с восторгом прибавил Джо.
   - Кто? - спросил Гек.
   - Да пираты, кто же еще.
   Гек невесело оглядел свой костюм.
   - По-моему, я в пираты не гожусь - не так одет, - заметил он с  сожа-
лением в голосе, - а другого у меня ничего нет.
   Однако мальчики доказали ему, что богатые костюмы появятся  сами  со-
бой, как только они начнут жизнь, полную приключений. Они дали  ему  по-
нять, что, пожалуй, лохмотья какнибудь сойдут для начала,  хотя  состоя-
тельные пираты обыкновенно приступают к делу с богатым гардеробом.
   Мало-помалу разговор оборвался, и у маленьких  беглецов  начали  сли-
паться глаза. Кровавая Рука выронил трубку и заснул  крепким  сном,  как
спят люди усталые и с чистой совестью. Гроза Океанов и  Черный  Мститель
Испанских морей уснули не так легко. Они помолились лежа и про себя, по-
тому что некому было заставить их стать на  колени  и  прочесть  молитвы
вслух; сказать по правде, они было думали совсем не молиться, но  побоя-
лись заходить так далеко, - а то как бы их не разразило  громом,  специ-
ально посланным с небес. Вдруг сразу все смешалось, и  они  готовы  были
погрузиться в сон. Но тут явилась незваная гостья, которую  нельзя  было
прогнать: это была совесть. В их душу начало закрадываться смутное  опа-
сение, что они, может быть, поступили нехорошо, убежав из дому, а  когда
им вспомнилась краденая свинина, тут-то и начались истинные мучения. Они
попробовали отделаться от своей совести, напомнив ей, что сотни раз тас-
кали конфеты и яблоки; но она не поддавалась на такие шитые белыми  нит-
ками хитрости. В конце концов, сам собой напрашивался вот какой вывод, и
его никак нельзя было обойти: взять потихоньку что-нибудь сладкое - зна-
чит, стянуть, взять же кусок грудинки, окорок или другие ценности - зна-
чит, просто-напросто украсть; а на этот счет имеется заповедь в  Библии.
И про себя они решили, что, пока будут пиратами, ни за что не  запятнают
себя таким преступлением, как кража. Тогда совесть успокоилась и объяви-
ла перемирие, и непоследовательные пираты мирно уснули.


   ГЛАВА XIV

   Проснувшись утром, Том не сразу понял, где находится. Он сел,  протер
глаза и осмотрелся. И только тогда пришел в себя. Занималось  прохладное
серое утро, и глубокое безмолвие лесов было проникнуто отрадным чувством
мира и покоя. Не шевелился ни один листок, ни один звук не нарушал вели-
чавого раздумья природы. Бусинки росы висели на листьях и травах.  Белый
слой пепла лежал на головнях костра, и  тонкий  синий  дымок  поднимался
кверху. Джо с Геком еще спали.
   И вот где-то в глубине леса чирикнула птица, ей  ответила  другая,  и
сейчас же послышалась стукотня  дятла.  Постепенно  стал  белеть  мутный
серьга свет прохладного утра, так же постепенно множились звуки,  и  все
оживало на глазах. Мальчик, задумавшись, глядел, как пробуждается и  на-
чинает работать природа. Маленький зеленый червяк полз по мокрому от ро-
сы листу, время от времени поднимая в воздух две трети туловища и  точно
принюхиваясь, потом двигался дальше. Это он  меряет  лист,  сказал  себе
Том, и когда червяк сам захотел подползти к нему поближе, Том замер, ед-
ва дыша, и то радовался, когда червяк подвигался ближе,  то  приходил  в
отчаяние, когда тот колебался, не свернуть ли ему в сторону. И когда на-
конец червяк остановился на минуту в тягостном раздумье, приподняв изог-
нутое крючком туловище, а потом решительно переполз на ногу Тома и  пус-
тился путешествовать по ней, мальчик возликовал всем сердцем: это значи-
ло, что у него будет новый костюм - конечно, раззолоченный мундир  пира-
та. Вот неизвестно откуда появилась процессия  муравьев,  путешествующих
по своим делам; один из них, понатужившись,  отважно  взвалил  на  спину
дохлого паука впятеро больше себя самого и потащил вверх по стволу дере-
ва. Коричневая с крапинками божья коровка взбиралась по травинке на  го-
ловокружительную высоту. Том наклонился к ней и сказал:
   Божья коровка, скорей улетай.
   В твоем доме пожар, своих деток спасай.
   Она сейчас же послушалась и улетела, и Том нисколько не удивился:  он
давно знал, что божьи коровки очень легковерны, и не раз обманывал  бед-
няжек, пользуясь их простотой. Потом протащился мимо навозный  жук,  изо
всех сил толкая перед собой шар; и Том дотронулся до жука пальцем, чтобы
посмотреть, как он подожмет лапки, притворяясь мертвым.  Птицы  к  этому
времени распелись вовсю. Дрозд-пересмешник сел на дерево над головой То-
ма и трель за трелью принялся передразнивать пение своих соседей.  Потом
вспышкой голубого огня метнулась вниз крикливая сойка, села на ветку так
близко от Тома, что он мог бы достать до нее рукой, и,  наклонив  голову
набок, стала разглядывать чужаков с ненасытным любопытством. Серая белка
и еще какой-то зверек покрупнее, лисьей породы, пробежали мимо,  изредка
останавливаясь на бегу и сердито цокая на мальчиков: должно быть,  звери
в этом лесу никогда еще не видели человека и не знали, пугаться  им  или
нет. Все живое теперь проснулось и зашевелилось; длинные копья солнечно-
го света пронизывали густую листву; две-три  бабочки  гонялись  одна  за
другой, перепархивая с места на место.
   Том разбудил остальных пиратов, и все они с криком и  топотом  пусти-
лись бежать к реке, а там в одну минуту разделись и стали плавать  напе-
регонки и кувыркаться друг через друга в прозрачной  мелкой  воде  белой
песчаной отмели. Их больше не тянуло в маленький  городок,  дремавший  в
отдалении над величественной водной гладью.  Плот  унесло  течением  или
прибылой водой, но это было только на руку мальчикам, потому  что,  если
можно так выразиться, сожгло мост между ними и цивилизацией.
   Они вернулись в лагерь чудесно освежившиеся, веселые и голодные,  как
волки; и в одну минуту снова запылал походный костер. Гек  нашел  побли-
зости ключ с холодной водой; мальчики сделали себе чашки из широких  ду-
бовых и ореховых листьев и решили, что эта вода, подслащенная дикой пре-
лестью лесов, отлично заменит им кофе. Джо стал резать к завтраку ветчи-
ну, во Том с Геком попросили его подождать минутку: они отыскали на  бе-
регу одно заманчивое местечко, забросили удочки и очень скоро были  воз-
награждены за труд. Джо не успел еще соскучиться, как они вернулись, не-
ся порядочного линя, двух окуней и маленького соменка,  -  такого  улова
хватило бы на целую семью. Они поджарили рыбу с грудинкой и даже  удиви-
лись - никогда еще рыба не казалась им такой вкусной. Они не знали,  что
речная рыба тем вкусней, чем скорей попадает на огонь; кроме того, им  и
в голову не приходило, какой отличной приправой бывает сон под  открытым
небом, беготня на воле, купанье и голод.
   После завтрака они разлеглись в тени, и Гек выкурил трубочку, а потом
отправились через лес на разведку. Они весело шли  по  лесу,  пробираясь
через гнилой бурелом и густой подлесок, между величественными деревьями,
одетыми от вершины до самой земли плащом дикого винограда.  То  тут,  то
там им встречались уютные уголки, убранные ковром из трав  и  пестреющие
цветами.
   Они нашли много такого, что их обрадовало,  но  ровно  ничего  удиви-
тельного. Оказалось, что остров тянется мили на три в длину,  а  шириной
он всего в четверть мили и что от ближнего берега он отделен узким рука-
вом в каких-нибудь двести ярдов шириной. Через каждый час они  купались,
и день перевалил уже за половину, когда они вернулись в лагерь. Мальчики
очень проголодались, так что ловить рыбу было уже некогда, зато они  от-
лично пообедали холодной ветчиной, а потом улеглись  в  тени  разговари-
вать. Но разговор что-то не клеился и скоро совсем смолк.  Тишина,  тор-
жественное безмолвие лесов и чувство одиночества начали  сказываться  на
настроении мальчиков. Они призадумались. Какая-то смутная  тоска  напала
на них. Скоро она приняла более определенную форму: это начиналась тоска
по дому. Даже Финн, Кровавая Рука, и тот мечтал о пустых бочках и  чужих
сенях. Но все они стыдились своей слабости, и никто не отваживался  выс-
казаться вслух.
   До мальчиков уже давно доносился издали какой-то  странный  звук,  но
они его не замечали, как не замечаешь иногда тиканья часов.  Однако  те-
перь этот загадочный звук стал более навязчивым и  потребовал  внимания.
Мальчики вздрогнули, переглянулись и замерли,  прислушиваясь.  Наступило
долгое молчание, глубокое, почти мертвое, потом глухой грозный гул дока-
тился до них издали.
   - Что это такое? - негромко спросил Джо.
   - Да, в самом деле? - прошептал Том.
   - Это не гром, - сказал Гекльберри испуганным голосом, -  потому  что
гром...
   - Тише! - сказал Том. - Погодите, не болтайте.
   Они ждали несколько минут, которые  показались  им  вечностью,  затем
торжественную тишину снова нарушили глухие раскаты.
   - Пойдем поглядим.
   Все трое вскочили на ноги и побежали к берегу, туда, откуда виден был
городок. Раздвинув кусты над водой, они  стали  смотреть  на  реку.  Ма-
ленький пароходик шел посередине реки, милей ниже городка. Широкая палу-
ба была полна народа. Лодки плыли вниз по реке рядом с пароходиком, сно-
вали вокруг него, но издали мальчики не могли разобрать, что делают  си-
дящие в них люди. Вдруг большой клуб белого дыма оторвался от  парохода,
и, когда дым поднялся и расплылся ленивым облачком, до  слуха  мальчиков
долетел все тот же глухой звук.
   - Теперь понимаю! - воскликнул Том. - Кто-нибудь утонул!
   - Верно! - сказал Гек. - Так же делали прошлым  летом,  когда  утонул
Билл Тернер: стреляют из пушки над водой, чтобы  утопленник  всплыл  на-
верх. Да еще берут ковригу хлеба, кладут в нее ртуть и пускают по  воде,
и где есть утопленник, туда хлеб и плывет и останавливается на том самом
месте.
   - Да, я тоже это слышал, - сказал Джо. - Не знаю только, почему  хлеб
останавливается.
   - Тут, по-моему, не один хлеб действует, - сказал  Том,  -  а  больше
всякие слова; они что-то там говорят, когда пускают хлеб по воде.
   - А вот и не говорят ничего, - сказал Гек. - Я сам видал,  ничего  не
говорят.
   - Ну, это что-то чудно, - сказал Том. - Может, про себя  шепчут.  Ко-
нечно, про себя. Всякий мог бы догадаться.
   Остальные согласились, что Том, должно быть, прав, потому что простой
кусок хлеба без заговора не мог бы действовать так осмысленно,  выполняя
дело такой важности.
   - Ох, черт, мне тоже хотелось бы на ту сторону, - сказал Джо.
   - И мне, - сказал Гек. - Я бы все на свете отдал, лишь бы узнать, кто
утонул.
   Мальчишки все еще слушали и смотрели. Вдруг Тома осенило:
   - Ребята, я знаю, кто утонул, - это мы!
   На минуту они почувствовали себя героями. Вот это было настоящее тор-
жество: их ищут, о них горюют, из-за них убиваются, льют  слезы,  горько
раскаиваются, что придирались к бедным,  погибшим  мальчикам,  предаются
поздним сожалениям, испытывают угрызения совести; а самое лучшее: в  го-
роде только и разговоров что про утопленников, и все  мальчики  завидуют
им, то есть их ослепительной славе. Что хорошо, то хорошо.  Стоило  быть
пиратом после этого.
   С наступлением сумерек пароходик опять стал ходить от одного берега к
другому, и люди исчезли. Морские разбойники вернулись в лагерь. Их  рас-
пирало тщеславие, они гордились своим новоявленным величием и  тем,  что
наделали хлопот всему городу. Они наловили рыбы, приготовили ужин,  пое-
ли, а потом принялись гадать, что думают и говорят о них в городке;  от-
сюда им было очень приятно любоваться картиной всеобщего  горя.  Но  как
только спустилась ночная тень, они мало-помалу перестали разговаривать и
сидели молча, глядя на огонь, а думы их, видно, бродили  где-то  далеко.
Волнение теперь улеглось, и Джо с Томом  невольно  вспомнили  про  своих
родных, которым дома вовсе не так весело думать об этой их шалости,  как
им здесь. Появились дурные предчувствия; мальчики  упали  духом,  начали
тревожиться и разок-другой вздохнули  украдкой.  Наконец  Джо  отважился
робко закинуть удочку насчет того, - как другие смотрят на возвращение к
цивилизации - не сейчас, а когда-нибудь потом...
   Том высмеял его беспощадно. Гек, пока еще ни в чем не  провинившийся,
присоединился к Тому; отступник тут же начал объясняться и был рад-раде-
хонек, что дешево отделался, запятнав себя только малодушием и тоской по
дому. На время бунт был подавлен.
   Как только совсем стемнело, Гек начал клевать носом и скоро захрапел.
За ним уснул и Джо. Некоторое время Том лежал  неподвижно,  опершись  на
локоть, пристально глядя на них обоих. Потом он осторожно встал на коле-
ни и начал шарить в траве, там, куда ложились неровные отблески походно-
го костра. Он поднимал и разглядывал один за другим большие свертки тон-
кой белой платановой коры и наконец выбрал два самых подходящих. Став на
колени перед костром, он с трудом нацарапал что-то суриком на обоих кус-
ках коры, один свернул по-прежнему трубкой и положил в шапку Джо,  отод-
винув ее немножко от хозяина. А еще он положил в эту шапку  бесценные  в
глазах всякого школьника сокровища - кусок мела,  резиновый  мячик,  три
рыболовных крючка и один шарик - из тех, какие именовались  "настоящими,
хрустальными". После этого он стал пробираться между деревьями, осторож-
но ступая на цыпочках, пока не отошел настолько далеко,  что  его  шагов
нельзя было расслышать, и тогда пустился бежать прямо к песчаной отмели.


   ГЛАВА XV

   Через несколько минут Том уже брел по мелкой  воде  песчаной  отмели,
переправляясь на иллинойсский берег. Прежде чем вода дошла ему до пояса,
он успел пройти больше половины дороги. Так как сильное течение не  поз-
воляло больше идти вброд, он уверенно пустился вплавь,  надеясь  одолеть
остальную сотню ярдов. Он плыл против течения, забирая наискось,  однако
его сносило вниз гораздо быстрее, чем он думал. Все-таки в конце  концов
он добрался до берега, нашел удобное место и вылез из воды. Сунув руку в
карман куртки, он уверился, что кусок коры цел,  и  зашагал  через  лес,
держась поближе к берегу. Вода стекала с него ручьями. Еще не было деся-
ти часов, когда он вышел из леса на открытое место, как раз напротив го-
родка, и увидел, что пароходик стоит под  высоким  берегом  в  тени  де-
ревьев. Все было спокойно под мигающими звездами. Он спустился с обрыва,
озираясь по сторонам, соскользнул в воду, подплыл к пароходику,  влез  в
челнок, стоявший под кормой, и, забившись под лавку,  отдышался  и  стал
ждать.
   Скоро звякнул надтреснутый колокол и чей-то голос скомандовал: "Отча-
ливай!" Через минуту или две нос челнока поднялся на волне,  разведенной
пароходиком, и путешествие началось. Том порадовался своей удаче,  зная,
что это последний рейс пароходика. Прошло долгих двенадцать или  пятнад-
цать минут, колеса остановились, и Том, перевалившись через борт, поплыл
в темноте к берегу. Он вылез из воды шагах в  пятидесяти  от  пароходика
чтобы не наткнуться на отставших пассажиров.
   Том бежал по безлюдным переулкам и скоро очутился перед забором  тети
Полли, выходившим на зады. Он перелез через забор, подошел к  пристройке
и заглянул в окно тетиной комнаты, потому что там горел свет. Тетя  Пол-
ли, Сид, Мэри и мать Джо Гарпера сидели и разговаривали. Все они  сидели
около кровати, так что кровать была между ними и дверью. Том подкрался к
двери и начал тихонько поднимать щеколду, потом осторожно нажал на  нее,
и дверь чуть-чуть приотворилась; он  все  толкал  и  толкал  ее  дальше,
вздрагивая каждый раз, когда она скрипела, и  наконец  щель  стала  нас-
только широкой, что он мог проползти в комнату на четвереньках; тогда он
просунул в щель голову и осторожно пополз.
   - Отчего это свечу задувает? - сказала тетя Полли. Том  пополз  быст-
рее. - Должно быть, дверь открылась. Ну да, так и есть. Бог знает что  у
нас творится. Поди, Сид, закрой дверь.
   Том как раз вовремя нырнул под кровать. Некоторое время он отлеживал-
ся, переводя дух, потом подполз совсем близко к тете Полли, так что  мог
бы дотронуться до ее ноги.
   - Ведь я уже вам говорила, - продолжала тетя Полли, - ничего  плохого
в нем не было, - озорник, вот и все. Ну, ветер в голове, рассеян немнож-
ко, знаете ли. С него и спрашивать-то нельзя, все равно что с жеребенка.
Никому он зла не хотел, и сердце у него было золотое... - И  тетя  Полли
заплакала.
   - Вот и мой Джо такой же: вечно чего-нибудь натворит, и в голове одни
проказы, зато добрый, ласковый; а я-то, господи прости, взяла да и выпо-
рола его за эти сливки, а главное - из головы вон, что я сама же их вып-
леснула, потому что они прокисли! И никогда больше я его не увижу,  бед-
ного моего мальчика, никогда, никогда! - И миссис Гарпер  зарыдала  так,
словно сердце у нее разрывалось.
   Миссис Гарпер, всхлипывая, пожелала всем доброй ночи и собралась ухо-
дить. Обе осиротевшие женщины, движимые одним и тем же  чувством,  обня-
лись и, наплакавшись вволю, расстались. Тетя Полли была гораздо ласковее
обыкновенного, прощаясь на ночь с Сидом и Мэри. Сид слегка посапывал,  а
Мэри плакала навзрыд, от всего сердца.
   Потом тетя Полли опустилась на колени и стала молиться  за  Тома  так
трогательно, так тепло, с такой безграничной любовью в дрожащем старчес-
ком голосе и такие находила слова, что Том под кроватью обливался слеза-
ми, слушая, как она дочитывает последнюю молитву.
   После того как тетя Полли улеглась в постель, Тому еще долго пришлось
лежать смирно, потому что она все ворочалась, время  от  времени  что-то
горестно бормоча и вздыхая, и беспокойно металась из стороны в  сторону.
Наконец она затихла и  только  изредка  слегка  стонала  во  сне.  Тогда
мальчик выбрался из-под кровати и, заслонив рукой пламя свечи, стал гля-
деть на спящую. Его сердце было полно жалости к ней. Он достал из карма-
на сверток платановой коры и положил его рядом со свечкой. Но вдруг  ка-
кая-то новая мысль пришла ему в голову, и  он  остановился,  раздумывая.
Его лицо просияло, и, как видно, что-то решив про себя,  он  сунул  кору
обратно в карман. Потом нагнулся, поцеловал сморщенные губы и, ни секун-
ды не медля, на цыпочках вышел из комнаты, опустив за собой щеколду.
   Он пустился в обратный путь к перевозу, где в этот час не было ни ду-
ши, и смело взошел на борт пароходика, зная, что там нет  никого,  кроме
сторожа, да и тот всегда уходит в рубку и спит как  убитый.  Он  отвязал
челнок от кормы, забрался в него и стал осторожно грести против течения.
Немного выше города он начал грести наискось к другому берегу, не  жалея
сил. Он угодил как раз к пристани, потому что дело  это  было  для  него
привычное. Тему очень хотелось захватить челнок в плен, потому  что  его
можно было считать кораблем и, следовательно, законной добычей  пиратов,
однако он знал, что искать его будут везде и, пожалуй, могут  наткнуться
на самих пиратов. И он выбрался на берег и вошел в лес. Там  он  сел  на
траву и долго отдыхал, мучительно силясь побороть сон, а потом через си-
лу побрел к лагерю. Ночь была на исходе. Прежде чем он поравнялся с  от-
мелью, совсем рассвело. Он отдыхал, пока солнце не поднялось высоко и не
позолотило большую реку во всем ее великолепии, и только тогда  вошел  в
воду. Спустя немного времени он уже стоял, весь мокрый, на границе лаге-
ря и слышал, как Джо говорил Геку:
   - Нет, Том не подведет, он непременно вернется, Гек. Он не сбежит. Он
же понимает, что это был бы позор для пирата, и ни за что не  останется,
хотя бы из гордости. Он, верно, чтонибудь затеял. Хотелось бы знать, что
у него на уме.
   - Ну, ладно, его вещи-то теперь, во всяком случае, наши?
   - Вроде того, только не совсем, Гек. В записке сказано, что они наши,
если Том не вернется к завтраку.
   - А он вернулся! - воскликнул Том и, прекрасно разыграв эту  драмати-
ческую сцену, торжественно вступил в лагерь.
   Скоро был подан роскошный завтрак - рыба с грудинкой; и,  как  только
они уселись за еду. Том пустился рассказывать о своих приключениях, без-
божно их прикрашивая. Наслушавшись его, мальчики и сами принялись  зади-
рать нос и хвастать напропалую. После этого  Том  выбрал  себе  тенистый
уголок и залег спать до полудня, а остальные пираты  отправились  ловить
рыб у и исследовать остров.


   ГЛАВА XVI

   После обеда вся шайка отправилась на отмель  за  черепашьими  яйцами.
Мальчики расхаживали по отмели, тыча палками в песок, и,  когда  попада-
лось рыхлое место, опускались на колени и копали  песок  руками.  Иногда
они находили по пятьдесят - шестьдесят яиц в одной ямке. Яйца были  сов-
сем круглые, белые, чуть поменьше грецкого ореха. В этот вечер  мальчики
устроили знатный пир - наелись до отвала яичницы, и в пятницу утром  то-
же. После завтрака они с воплями носились взад и вперед по отмели, гоня-
лись друг за другом, сбрасывая на бегу платье, пока не разделись совсем,
потом побежали далеко в воду, покрывавшую отмель; быстрое течение  то  и
дело сбивало их с ног, но от этого становилось только  веселее.  Они  то
нагибались все разом и начинали плескать друг в друга водой, отворачивая
только лицо, чтобы можно было вздохнуть, то принимались бороться и вози-
лись до тех пор, пока победитель не окунал остальных с головой, и  вдруг
все разом уходили под воду, мелькая на солнце клубком белых рук и ног, а
потом опять всплывали на поверхность, отфыркиваясь, отплевываясь, хохоча
и задыхаясь.
   Выбившись из сил от возни, они вылезали на  берег,  растягивались  на
сухом, горячем песке и зарывались в него, а потом опять бежали к воде, и
все начиналось снова. Вдруг им пришло в  голову,  что  собственная  кожа
вполне сойдет за телесного цвета трико; они очертили на  песке  арену  и
устроили цирк - с тремя клоунами, потому что никто не хотел уступать эту
почетную должность другому.
   Потом они достали шарики и стали играть в них - и играли до тех  пор,
пока и это развлечение не наскучило. После этого Джо с Геком опять пошли
купаться, а Том не захотел, так как  обнаружил,  что,  сбрасывая  штаны,
сбросил вместе с ними и трещотку гремучей змеи, привязанную к  ноге;  он
только подивился, как это его до сих пор не схватила судорога без  этого
чудодейственного амулета. Купаться он не отваживался, пока опять не  на-
шел трещотку, а к этому времени Джо с Геком уже устали и  решили  отдох-
нуть. Мало-помалу они разбрелись в разные стороны, впали в  уныние  и  с
тоской поглядывали за широкую реку - туда,  где  дремал  на  солнце  ма-
ленький городок. Том спохватился, что пишет  на  песке  "Бекки"  большим
пальцем ноги; он стер написанное и рассердился на  себя  за  такую  сла-
бость. Но он не в силах был удержаться и снова написал то же самое;  по-
том опять затер это слово ногой и ушел подальше от  искушения,  собирать
остальных пиратов.
   Однако Джо совсем упал духом, и оживить его было невозможно.  Он  так
соскучился по дому, что не знал, куда деваться от тоски.  Слезы  вот-вот
готовы были хлынуть рекой. Гек тоже приуныл. У Тома  на  сердце  скребли
кошки, но он изо всех сил старался этого не показывать.  У  него  имелся
один секрет, о котором он пока что не хотел говорить, но если это мятеж-
ное настроение не пройдет само собой, то придется открыть им свою тайну.
Он сказал, стараясь казаться как можно веселее:
   - А ведь, должно быть, на этом острове и до нас с вами  жили  пираты.
Мы его опять исследуем. Где-нибудь здесь, наверно, зарыт клад. Вдруг нам
посчастливится откопать полусгнивший сундук, набитый золотом и серебром?
А?
   Но это вызвало лишь слабое оживление, которое угасло, не приведя ни к
чему. Том пустил в ход еще кое-какие соблазны, но и они не имели успеха.
Это был неблагодарный труд. Джо сидел с  очень  мрачным  видом,  ковыряя
палкой песок. Наконец он сказал:
   - А не бросить ли нам все это, ребята? Я хочу домой. Здесь такая ску-
чища.
   - Да нет, Джо, потом тебе станет веселей, - сказал Том. - Ты  подумай
только, какая здесь рыбная ловля!
   - Не хочу я ловить рыбу. Я хочу домой.
   - А купанья такого ты нигде не найдешь.
   - На что мне купанье? И неинтересно даже  купаться,  когда  никто  не
запрещает. Нет, я домой хочу.
   - Ну и проваливай! Сопляк! К маме захотел, значит?
   - Да, вот и захотел к маме! И ты бы захотел, только у тебя ее нет.  И
никакой я не сопляк, не хуже тебя! - И Джо слегка засопел носом.
   - Ладно, давай отпустим этого плаксу домой к мамаше. Верно, Гек? Мла-
денчик, к маме захотел! Ну и пускай его! А тебе тут нравится, Гек? Мы  с
тобой останемся?
   Гек сказал: "Да-а-а", - но без всякого энтузиазма.
   - Больше я с тобой не разговариваю, - сказал Джо, вставая с песка.  -
Вот и все. - Он угрюмо отошел от них в сторону и стал одеваться.
   - Подумаешь! - сказал Том. - Очень мне надо  с  тобой  разговаривать.
Ступай домой, пускай тебя там поднимут на смех.  Нечего  сказать,  хорош
пират! Ну нот, мы с Геком не такие плаксы. Мы с тобой останемся  правда,
Гек? Пускай уходит, если ему надо. И без него обойдемся.
   Однако Тому было не по себе, он забеспокоился, увидев, что Джо одева-
ется с самым мрачным видом. Кроме того, ему было неприятно, что Гек сле-
дит за сборами Джо, храня зловещее молчание. Минуту спустя Джо, не  ска-
зав на прощанье ни слова, побрел вброд к иллинойсскому  берегу.  У  Тома
заныло сердце. Он посмотрел на Гека. Тот не  в  силах  был  вынести  его
взгляд и отвел глаза, потом сказал:
   - Мне тоже хочется домой, Том. Скучно как-то здесь,  а  теперь  будет
еще хуже. Давай тоже уйдем.
   - Не хочу! Можете все уходить, если вам угодно. Я остаюсь.
   - Том, я лучше уйду.
   - Ступай! Кто тебя держит?
   Гек начал собирать разбросанное по песку платье. Он сказал:
   - Том, лучше бы и ты вместе с нами. Ты подумай. Мы тебя  подождем  на
том берегу.
   - Ну и ждите сколько влезет!
   Гек уныло поплелся прочь, а Том стоял и глядел  ему  вслед,  чувствуя
сильное искушение махнуть рукой на свою гордость и тоже уйти с ними.  Он
надеялся, что мальчики остановятся, но они медленно брели по мелкой  во-
де. И Том сразу почувствовал, как без них стало одиноко. Еще немного,  и
гордость его была сломлена, - он бросился бежать за своими друзьями, во-
пя:
   - Погодите! Послушайте, что я вам скажу!
   Они сразу остановились и обернулись к Тому. Добежав до них, он открыл
им свою тайну, а они хмуро слушали, пока не поняли, в чем штука, а когда
поняли, то радостно завопили, что это "здорово" и что если б он сразу им
сказал, они бы ни за что не ушли.
   Том тут же придумал что-то себе в оправдание, на самом же деле он бо-
ялся, что даже его тайна не удержит их надолго, и приберегал ее напосле-
док.
   Они вернулись на остров веселые и опять принялись за игры, болтая на-
перебой  об  удивительной  выдумке  Тома  и  восторгаясь  его  изобрета-
тельностью. После роскошного обеда из яичницы и рыбы  Том  объявил,  что
теперь он, пожалуй, поучился бы курить. И Джо воспламенился этой  мыслью
и сказал, что ему тоже хотелось бы попробовать. Гек сделал им  трубки  и
набил табаком. Оба новичка не курили до сих пор ничего, кроме  виноград-
ных листьев, от которых только щипало язык, да это и не считалось насто-
ящим куревом.
   Они развалились на земле, опираясь  на  локти,  и  начали  попыхивать
трубками, очень осторожно и не без опаски. Дым был неприятного  вкуса  и
застревал в горле, но Том сказал:
   - Да это совсем легко! Если б я знал, что это так просто, я бы  давно
выучился.
   - И я тоже, - подтвердил Джо. - Ничего не стоит.
   - Сколько раз я видел, как другие курят, вот бы, думаю, и мне тоже, -
сказал Том, - только я не знал, что смогу.
   - Вот и я тоже, правда, Гек? Сколько раз я при тебе это  самое  гово-
рил, ты ведь слышал, Гек? Вот Гек скажет, говорил я или нет.
   - Ну да, сколько раз, - подтвердил Гек.
   - И я тоже, - сказал Том, - тысячу раз говорил. Один раз около бойни.
Помнишь, Гек? Еще тогда были с нами Боб Таннер,  Джонни  Миллер  и  Джеф
Тэтчер. Ты ведь помнишь, Гек, я это говорил?
   - Ну да, еще бы, - сказал Гек. - Это было в тот самый день,  когда  я
потерял белый шарик. Нет, не в тот день, а накануне.
   - Ага, что я тебе говорил, - сказал Том. - Вот и Гек тоже помнит.
   - Мне кажется, я бы мог целый день курить трубку, - сказал Джо. -  Ни
капельки не тошнит.
   - И меня тоже ни капельки, - сказал Том. -  Я  бы  мог  курить  целый
день. А вот Джеф Тэтчер, наверно, не мог бы.
   - Джеф Тэтчер! Да он от двух затяжек под стол свалится. Пускай попро-
бует хоть один раз. Где ему!
   - Ну конечно. И Джонни Миллер тоже, - хотел бы я посмотреть,  как  он
за это примется!
   - Еще бы, я тоже! - сказал Джо. - Куда твой  Джонни  Миллер  годится!
Его от одной затяжки совсем свернет.
   - Ну да, свернет. А хотелось бы мне, чтобы ребята  на  нас  поглядели
теперь.
   - И мне тоже.
   - Вот что, друзья, мы никому ничего не скажем,  а  как-нибудь,  когда
они все соберутся, я подойду к тебе  и  скажу:  "Джо,  трубка  с  тобой?
Что-то захотелось покурить". А ты ответишь так, между прочим, будто  это
ровно ничего не значит: "Да, старая трубка  со  мной,  и  запасная  тоже
есть, только табак неважный". А я скажу: "Это ничего, лишь бы  был  пок-
репче". А ты достанешь обе трубки, и мы с тобой закурим как ни в чем  не
бывало, - то-то они удивятся!
   - Ей-богу, вот будет здорово! Жалко, что сейчас они нас не видят!
   - Еще бы не жалко! А когда мы скажем, что выучились курить, когда бы-
ли пиратами, небось позавидуют, что не были с нами?
   - Конечно, позавидуют! Да еще как!
   И разговор продолжался. Но скоро он стал каким-то вялым и бессвязным.
Паузы удлинились, курильщики стали сплевывать что-то уж очень часто.  За
щеками у них образовались как будто фонтаны; под языком было  сущее  на-
воднение, только успевай откачивать; заливало даже и в  горло,  несмотря
на все старания, и все время подкатывала тошнота. Оба мальчика побледне-
ли, и вид у них был самый жалкий. Трубка выпала  из  ослабевших  пальцев
Джо Гарпера. То же самое случилось и с Томом. Оба фонтана работали  вов-
сю, так что насосы едва поспевали откачивать. Джо сказал слабым голосом:
   - Я потерял ножик. Пойти, что ли, поискать?
   Том, заикаясь, едва выговорил дрожащими губами:
   - Я тебе помогу. Ты ступай вон в ту сторону, а я поищу  около  ручья.
Нет, ты с нами не ходи, Гек, мы и без тебя найдем.
   Гек опять уселся и поджидал их около часа. Потом соскучился  и  пошел
разыскивать своих друзей. Он нашел их в чаще леса, очень далеко друг  от
друга. И тот и другой крепко спали и были очень бледны. Однако он  дога-
дался почему-то, что если с ними и случилась какая-нибудь  неприятность,
то теперь все уже прошло.
   За ужином в тот вечер они были очень неразговорчивы. Они совсем прис-
мирели, и, когда Гек набил себе после ужина трубку и собирался набить  и
для них, они сказали, что не надо, они что-то неважно себя чувствуют,  -
должно быть, съели за обедом что-нибудь лишнее.
   Около полуночи Джо проснулся и разбудил остальных. В воздухе чувство-
валась какая-то гнетущая тяжесть; она  не  предвещала  ничего  хорошего.
Мальчики все теснее жались к гостеприимному огню, хотя в воздухе  стояла
такая духота, что нечем было дышать. Примолкнув, они сидели в  напряжен-
ном ожидании. Все, чего не мог осветить костер, поглощала  черная  тьма.
Вдруг дрожащая вспышка на один миг слабо осветила листву и  погасла.  За
ней блеснула другая, немножечко ярче. Потом  еще  одна.  Потом  негромко
вздохнули и словно застонали верхушки деревьев; мальчики  ощутили  мимо-
летное дыхание на своих щеках и вздрогнули, вообразив, что это  пролетел
мимо дух ночи. Все стихло. Вдруг неестественно яркая вспышка осветила их
бледные, испуганные лица и превратила ночь в день, так что  стала  видна
каждая тоненькая травинка у них под ногами. Глухо зарокотал гром, прока-
тился по всему небу сверху вниз и затерялся где-то в отдалении,  сердито
ворча. Струя холодного воздуха обдала мальчиков, зашелестела  листвой  и
засыпала хлопьями золы землю вокруг костра. Еще одна резкая вспышка мол-
нии осветила весь лес, и сразу раздался такой грохот,  что  вершины  де-
ревьев словно раскололись у мальчиков над головой. Они в  страхе  жались
друг к другу среди непроглядного мрака. Первые крупные капли дождя  заш-
лепали по листьям.
   - Живей, ребята, под навес! - крикнул Том.
   Они вскочили и побежали все в разные стороны, спотыкаясь в темноте  о
корни деревьев и путаясь в диком винограде. Ослепительно  сверкала  мол-
ния, грохотали раскаты грома. И вдруг хлынул проливной дождь, и  подняв-
шийся ураган погнал его по земле полосой. Мальчики что-то  кричали  друг
другу, но рев ветра и раскаты грома совсем заглушали их голоса.  Наконец
один за другим они добрались до навеса и забились под него, озябшие, пе-
репуганные и мокрые хоть выжми; но и то уже казалось им хорошо, что  они
терпят беду все вместе. Старый парус хлопал так яростно, что  разговари-
вать было нельзя, даже если б им удалось перекричать  все  другие  шумы.
Гроза бушевала все сильней и сильней, и вдруг парус  сорвался,  и  порыв
ветра унес его прочь. Мальчики схватились за руки и побежали, то и  дело
спотыкаясь и набивая себе шишки, под большой дуб на берегу реки.  Теперь
гроза была в полном разгаре. В беспрерывном сверкании  молний,  загорав-
шихся в небе, все на земле становилось видно отчетливо, резко и без  те-
ней: гнущиеся деревья, волны на реке и белые гребни на них, летящие хло-
пья пены, смутные очертания высоких утесов на том  берегу,  едва  видные
сквозь бегущие тучи и пелену косого дождя. Чуть  не  каждую  минуту  ка-
кое-нибудь гигантское дерево, не выдержав напора бури, с  треском  руши-
лось, ломая молодую поросль, а непрерывные раскаты грома грохотали,  как
взрывы, сильно, оглушительно и так страшно, что  сказать  нельзя.  Гроза
разыгралась и грянула с такой силой,  что,  казалось,  вот-вот  разнесет
остров вдребезги, сожжет его, зальет до верхушек деревьев, снесет ветром
и оглушит каждое живое существо на нем, - и все это в одно и то же мгно-
вение. Страшно было в такую ночь оставаться под открытым небом.
   Но в конце концов битва кончилась, войска отступили, угрожающе  ворча
и громыхая в отдалении, и на земле снова воцарился мир. Мальчики  верну-
лись в лагерь, сильно напуганные; оказалось, что большой платан, под ко-
торым они устроили себе постели, лежал  вдребезги  разбитый  молнией,  и
мальчики радовались, что их не было под деревом, когда оно рухнуло.
   Все в лагере было  залито  водой,  и  костер  тоже,  потому  что,  по
свойственной их возрасту беспечности, мальчики и не подумали  чем-нибудь
прикрыть огонь от дождя. Было от чего прийти в отчаяние, так они промок-
ли и озябли. Они красноречиво выражали свое горе; но скоро обнаружилось,
что огонь ушел далеко под большое бревно, в том месте, где оно приподни-
малось, отделившись от земли, и от дождя укрылась тлеющая полоска в  ла-
донь шириной. Мальчики терпеливо раздували огонь и подкладывали щепки  и
кору, доставая их из-под сухих снизу бревен, пока костер  не  разгорелся
снова. Тогда они навалили сверху толстых сучьев, пламя заревело,  как  в
горне, и мальчики опять повеселели. Они высушили вареный окорок  и  нае-
лись досыта, а потом до самого рассвета сидели  у  костра,  хвастаясь  и
приукрашивая ночное происшествие, потому что спать все равно было  негде
- ни одного сухого местечка кругом.
   Как только первые лучи солнца прокрались сквозь ветви, мальчиков ста-
ло клонить ко сну, они отправились на отмель и улеглись там. Мало-помалу
начало припекать солнце, и они нехотя поднялись и стали  готовить  завт-
рак. После еды они раскисли, едва двигались, и им опять  захотелось  до-
мой.
   Том это заметил и принялся развлекать пиратов чем только мог.  Но  их
не прельщали ни шарики, ни цирк, ни купанье, ничто на свете. Он напомнил
им про важный секрет, и это вызвало проблеск радости. Пока этот проблеск
не угас, Том успел заинтересовать их новой выдумкой.  Он  решил  бросить
пока игру в пиратов и для разнообразия сделаться индейцами: Им эта мысль
понравилась - и вот, не долго думая, все они разделись  догола,  вымаза-
лись с ног до головы полосами грязи, точно зебры, и помчались  по  лесу,
собираясь напасть на английских поселенцев. Все они, конечно, были  вож-
ди.
   Потом они разбились на три враждебных племени  и  бросались  друг  на
друга из засады со страшными криками, убивая врагов и снимая скальпы ты-
сячами. День выдался кровопролитный и, значит, очень удачный.
   Они собрались в лагере к ужину, голодные и веселые, но  тут  возникло
затруднение: враждебные племена не могли оказывать друг другу  гостепри-
имство, не заключив между собой перемирия, а заключать его  было  просто
невозможно, не выкурив трубки мира. Никакого другого пути они просто  не
знали. Двое индейцев пожалели даже, что не остались пиратами. Однако де-
лать было нечего, и потому, прикинувшись, будто им это  очень  нравится,
они потребовали трубку и стали затягиваться по очереди, как  полагается,
передавая ее друг другу.
   В конце концов они даже порадовались, что стали индейцами, потому что
это их кое-чему научило: оказалось, что теперь они могут  курить  понем-
ножку, не уходя искать потерянный ножик, - их тошнило гораздо  меньше  и
до больших неприятностей дело не доходило. Как же  было  упустить  такую
великолепную возможность, не приложив никаких стараний. Нет, после ужина
они опять попробовали курить, и с большим успехом, так что вечер  прошел
очень хорошо. Они так гордились и радовались своему  новому  достижению,
будто сняли скальпы и содрали кожу с шести племен. А теперь мы их  оста-
вим курить, болтать и хвастаться, так как можем пока обойтись и без них.


   ГЛАВА XVII

   Зато никто во всем городке не веселился в этот тихий субботний вечер.
Семейство тети Полли и все Гарперы облачились в траур, заливаясь слезами
неутешного горя. В городе стояла необычайная тишина,  хотя,  сказать  по
правде, в нем и всегда было довольно тихо.  Горожане  занимались  своими
делами с каким-то рассеянным видом и почти не разговаривали между собой,
зато очень часто вздыхали. Для детей  субботний  отдых  оказался  тяжким
бременем. Им совсем не хотелось играть и веселиться, и мало-помалу  вся-
кие игры были брошены.
   К концу дня Бекки Тэтчер забрела  на  опустевший  школьный  двор,  не
зная, куда деваться от тоски. Но там не нашлось ничего такого, что могло
бы ее утешить. Она стала разговаривать сама с собой:
   - Ах, если б у меня была теперь хоть та медная шишечка! Но у меня ни-
чего не осталось на память о нем! - И она проглотила подступившие слезы.
   Потом, остановившись, она сказала себе:
   - Это было как раз вот здесь. Если бы все  повторилось  снова,  я  бы
этого не сказала, ни за что на свете не сказала бы. Но его  уже  нет;  я
никогда, никогда, никогда больше его не увижу.
   Эта мысль окончательно расстроила Бекки, и она побрела прочь, залива-
ясь горючими слезами. Потом подошла кучка мальчиков и девочек -  товари-
щей Тома и Джо; они остановились у забора и стали глядеть во двор,  раз-
говаривая благоговейным шепотом насчет того, где они в последний раз ви-
дели Тома, и как он тогда сделал то-то и то-то, и  как  Джо  сказал  та-
кие-то и такие-то слова (по-видимому, ничего не значившие, но предвещав-
шие беду, как все теперь понимали), - и каждый из  говоривших  показывал
то самое место, где стояли тогда погибшие, прибавляя что-нибудь вроде: а
я стоял вот тут, как раз где сейчас стою, а он совсем  рядом  -  где  ты
стоишь, а он улыбнулся вот так - и у меня мурашки по спине вдруг побежа-
ли, до того страшно стало, - а я тогда, конечно, не  понял,  к  чему  бы
это, зато теперь понимаю.
   Потом заспорили насчет того, кто последний видел мальчиков живыми,  и
многие претендовали на это печальное отличие и давали  показания,  более
или менее опровергаемые свидетелями; и когда было окончательно  установ-
лено, кто последним видел погибших и говорил с ними, то эти счастливчики
сразу почувствовали себя возведенными в высокий  сан,  а  все  остальные
глазели на них и завидовали. Один бедняга, который не  мог  похвастаться
ничем другим, сказал, явно гордясь таким воспоминанием:
   - А меня Том Сойер здорово поколотил один раз!
   Но эта претензия прославиться не имела никакого успеха. Почти  каждый
из мальчиков мог сказать про себя то же самое, так что это отличие ниче-
го не стоило. Дети пошли дальше, благоговейно обмениваясь воспоминаниями
о погибших героях.
   На следующее утро, когда занятия в воскресной школе окончились,  заз-
вонил колокол, но не так весело, как обычно, а мерно  и  уныло.  Воскре-
сенье выдалось очень тихое, и печальный звук колокола очень  подходил  к
настроению тихой грусти, разлитой в природе. Горожане начали  собираться
в церкви, задерживаясь на минутку на паперти, чтобы побеседовать шепотом
о печальном событии. Но в самой церкви никто не шептался; тишину наруша-
ло только шуршанье траурных платьев, когда женщины пробирались  к  своим
местам. Никто не мог припомнить, чтобы маленькая церковь была  когда-ни-
будь так полна. Наступила наконец полная ожидания, напряженная тишина, и
тут вошли тетя Полли с Сидом и Мэри, а за ними семейство Гарперов в глу-
боком трауре; и все прихожане, даже сам старенький  проповедник,  почти-
тельно поднялись им навстречу и стояли все время, пока родственники  по-
гибших не заняли места на передней скамье. Снова наступила  проникновен-
ная тишина, прерываемая время от времени глухими рыданиями, а потом пас-
тор начал читать молитву, простирая вперед  руки.  Пропели  трогательный
гимн, за которым последовал текст: "Я есмь Воскресение и Жизнь".
   Затем началась проповедь, и пастор изобразил такими  красками  досто-
инства, привлекательные манеры и редкие дарования погибших,  что  каждый
из прихожан, созерцая их портреты, ощутил угрызения совести при воспоми-
нании о том, что всегда был несправедлив к бедным мальчикам и всегда ви-
дел в них одни только пороки и недостатки. Проповедник рассказал,  кроме
того, несколько трогательных случаев из жизни покойных, которые рисовали
их кроткие, благородные характеры с самой лучшей стороны, и тут все уви-
дели, какие это были замечательные, достойные восхищения поступки,  и  с
прискорбием душевным припомнили, что в то время эти поступки всем  каза-
лись просто возмутительным озорством, заслуживающим хорошего ремня. При-
хожане проявляли все больше и больше волнения, по мере того  как  длился
трогательный рассказ, и наконец вся паства не выдержала и присоединилась
горько рыдающим хором к плачущим родственникам, и даже  сам  проповедник
был не в силах сдержать своих чувств и прослезился на кафедре.
   На хорах послышался какой-то шум, но никто не обратил на  это  внима-
ния; минутой позже скрипнула входная дверь; проповедник отнял платок  от
мокрых глаз и словно окаменел. Сначала одна пара глаз, потом другая пос-
ледовала за взглядом проповедника, и вдруг чуть не все  прихожане  разом
поднялись со своих мест, глядя  в  остолбенении  на  трех  утопленников,
шествовавших по проходу: Том шел впереди, за ним Джо, а сзади всех,  ви-
димо робея, плелся оборванец Гек, весь в  лохмотьях.  Они  прятались  на
пустых хорах, слушая надгробную проповедь о самих себе.
   Тетя Полли, Мэри и все Гарперы бросились обнимать своих  спасенных  и
чуть не задушили их поцелуями, воссылая благодарение богу, а бедный  Гек
стоял совсем растерявшись и чувствовал себя очень неловко, не зная,  что
делать и куда деваться от неприязненных взглядов. Он  нерешительно  дви-
нулся к дверям, намереваясь улизнуть, но Том схватил его за руку и  ска-
зал:
   - Тетя Полли, это нехорошо. Надо, чтобы и Геку кто-нибудь  обрадовал-
ся.
   - Ну, само собой разумеется. Я-то ему рада, бедному сиротке!
   И если от чего-нибудь Гек мог сконфузиться еще сильнее,  чем  до  сих
пор, то единственно от ласкового внимания тети Полли, которое она начала
ему расточать.
   Вдруг проповедник воскликнул громким голосом:
   - Восхвалим господа, подателя всех благ. Пойте! И пойте от всей души!
   И все прихожане запели. Торжественно звучал старинный хорал, сотрясая
своды церкви, а пират Том Сойер, оглядываясь на завидовавших ему  юнцов,
не мог не сознаться самому себе, что это лучшая минута его жизни.
   Выходя толпой из церкви, "обманутые" прихожане говорили  друг  другу,
что согласились бы, чтобы их провели еще раз, лишь бы опять услышать та-
кое прочувствованное пение старого благодарственного гимна.
   Том получил столько подзатыльников и поцелуев за этот день, смотря по
настроению тети Полли, сколько прежде не получал за целый год; он и  сам
бы не мог сказать, в чем больше выражалась любовь к нему и благодарность
богу - в подзатыльниках или в поцелуях.


   ГЛАВА XVIII

   Это и была великая тайна Тома - он задумал вернуться домой  вместе  с
братьями пиратами и присутствовать на собственных похоронах. В  субботу,
когда уже смеркалось, они переправились на бревне к миссурийскому  бере-
гу, выбрались на сушу в пяти-шести милях ниже городка, ночевали в  лесу,
а перед рассветом пробрались к церкви окольной дорогой  по  переулкам  и
легли досыпать на хорах среди хаоса поломанных скамеек.
   В понедельник утром, за завтраком, и тетя Полли  и  Мэри  были  очень
ласковы с Томом и ухаживали за ним наперебой. Разговорам не было  конца.
Посреди разговора тетя Полли сказала:
   - Ну хорошо, Том, я понимаю, вам было весело мучить всех чуть не  це-
лую неделю; но как у тебя хватило жестокости шутки ради мучить  и  меня?
Если вы сумели приплыть на бревне на собственные похороны, то,  наверно,
можно было бы какнибудь хоть намекнуть мне, что ты  не  умер,  а  только
сбежал из дому.
   - Да, это ты мог бы сделать, Том, - сказала Мэри, - мне  кажется,  ты
просто забыл об этом, а то так бы и сделал.
   - Это правда, Том? - спросила тетя Полли, и ее лицо осветилось надеж-
дой. - Скажи мне, сделал бы ты это, если бы не забыл?
   - Я... право, я не знаю. Это все испортило бы.
   - Том, я надеялась, что ты меня любишь хоть немножко, - сказала  тетя
Полли таким расстроенным голосом, что Том растерялся. - Хоть бы  подумал
обо мне, все-таки это лучше, чем ничего.
   - Ну, тетечка, что же тут плохого? - заступилась Мэри. - Это он прос-
то по рассеянности; он вечно торопится и оттого ни о чем не помнит.
   - Очень жаль, если так. А вот Сид вспомнил бы. Переправился бы сюда и
сказал бы мне. Смотри, Том, вспомнишь какнибудь и  пожалеешь,  что  мало
думал обо мне, когда это ничего тебе не стоило, да уж будет поздно.
   - Тетечка, ведь вы же знаете, что я вас люблю.
   - Может, и знала бы, если бы ты хоть чем-нибудь это доказал.
   - Теперь я жалею, что не подумал об этом, - сказал Том с раскаянием в
голосе, - зато я вас видел во сне. Все-таки хоть что-нибудь, правда?
   - Не бог весть что - сны и кошка может видеть, -  но  всетаки  лучше,
чем ничего. Что же тебе снилось?
   - Ну вот, в среду ночью мне приснилось, будто бы вы сидите  вот  тут,
возле кровати, а Сид около ящика с дровами, а Мэри с ним рядом.
   - Верно, так мы и сидели. Мы всегда так сидим.  Очень  рада,  что  ты
хоть во сне о нас думал.
   - И будто бы мать Джо Гарпера тоже с вами.
   - Верно, и она тут была! А еще что тебе снилось?
   - Да много разного. Только теперь все как-то спуталось.
   - Ну постарайся вспомнить - неужели не можешь?
   - Будто бы ветер... Будто бы ветер задул... задул...
   - Ну, думай, Том! Ветер что-то задул! Ну!
   Том приставил палец ко лбу в тревожном раздумье и минуту спустя  ска-
зал:
   - Теперь вспомнил! Вспомнил! Ветер задул свечу!
   - Господи помилуй! Дальше, Том, дальше!
   - И будто бы вы сказали: "Что-то мне кажется, будто дверь... "
   - Дальше, Том!
   - Дайте мне подумать минутку, одну минутку... Ах да! Вы сказали,  что
вам кажется, будто дверь отворилась.
   - Верно, как то, что я сейчас тут сижу! Ведь правда, Мэри, я это  го-
ворила? Дальше!
   - А потом... а потом... наверно не помню, но как будто вы послали Си-
да и велели...
   - Ну? Ну? Что я ему велела, Том? Что я ему велела?
   - Велели ему... Ах, да! Вы велели ему закрыть дверь.
   - Ну вот, ей-богу, никогда в жизни ничего подобного не слыхивала. Вот
и говорите после этого, что сны ничего не значат.  Надо  сию  же  минуту
рассказать про это Сирини Гарпер. Пусть говорит, что хочет, насчет пред-
рассудков, теперь ей не отвертеться. Дальше, Том!
   - Ну, теперь-то я все до капельки припомнил. Потом вы сказали, что  я
вовсе не такой плохой, а только озорник и рассеянный, и спрашивать с ме-
ня все равно что... уж не помню, с жеребенка, что ли.
   - Так оно и было! Ах, боже милостивый! Дальше, Том!
   - А потом вы заплакали.
   - Да, да. Заплакала. Да и не в первый раз. А потом...
   - Потом миссис Гарпер тоже заплакала и сказала, что Джо  у  нее  тоже
такой и что она жалеет теперь, что отстегала его за сливки,  когда  сама
же их выплеснула...
   - Том! Дух святой снизошел на тебя! Ты видел пророческий сон, вот что
с тобой было! Ну, что же дальше, Том?
   - А потом Сид сказал... он сказал...
   - Я, кажется, ничего не говорил, - заметил Сид.
   - Нет, ты говорил, Сид, - сказала Мэри.
   - Замолчите вы, пускай Том говорит! Ну так что же он сказал, Том?
   - Он сказал... кажется, он сказал, что мне  там  гораздо  лучше,  чем
здесь, но все-таки, если бы я себя вел по-другому...
   - Ну вот, вы слышите? Эти самые слова он и сказал!
   - А вы ему велели замолчать.
   - Ну да, велела! Верно, ангел божий был с нами в комнате!  Где-нибудь
тут был ангел!
   - А миссис Гарпер рассказала, как Джо напугал ее пистоном, а вы расс-
казали про кота и про лекарство...
   - Истинная правда!
   - А потом много было разговоров насчет того, что нас хотят  искать  в
реке и что похороны будут в воскресенье, а потом вы с миссис Гарпер  об-
нялись и заплакали, а потом она ушла.
   - Все так и было! Все так и было! И так же верно, как то, что я здесь
сижу. Том, ты не мог бы рассказать это лучше, даже  если  бы  видел  все
своими собственными глазами! А потом что? И у, Том?
   - Потом вы стали молиться за меня - я видел, как вы молились, и  слы-
шал каждое слово. А потом вы легли спать, а мне стало вас жалко, и я на-
писал на куске коры: "Мы не утонули - мы только сделались  пиратами",  и
положил кору на стол около свечки; а потом будто бы вы уснули, и лицо  у
вас было такое доброе во сне, что я будто бы подошел, наклонился и поце-
ловал вас в губы.
   - Да что ты, Том, неужели! Я бы тебе все за это  простила!  -  И  она
схватила и крепко прижала к себе мальчика, отчего он  почувствовал  себя
последним из негодяев.
   - Очень хорошо с его стороны, хотя это был всего-навсего сон, -  ска-
зал Сид про себя, но довольно слышно.
   - Замолчи, Сид! Во сне человек ведет себя точно так же, как вел бы  и
наяву. Вот тебе самое большое яблоко, Том, я его берегла на всякий  слу-
чай, если ты когда-нибудь найдешься; а теперь ступай в школу. Слава гос-
поду богу, отцу нашему небесному за то, что он вернул мне тебя,  за  его
долготерпение и милосердие ко всем, кто в него верит и соблюдает его за-
поведи, и ко мне тоже, хоть я и недостойна: но если бы одни только  дос-
тойные пользовались его милостями и помощью в трудную минуту, то  немно-
гие знали бы, что такое радость на земле и вечный покой на небе.  А  те-
перь убирайтесь отсюда, Сид, Мэри, Том, - да поживей. Надоели вы мне!
   Дети ушли в школу, а тетя Полли отправилась навестить миссис Гарпер с
целью побороть ее неверие удивительным сном Тома. Уходя  из  дому,  Сид,
однако, остерегся и не высказал вслух ту мысль, которая была у  него  на
уме. Вот что он думал: "Что-то уж очень чудно - запомнил  такой  длинный
сон и ни разу ни в чем не ошибся! "
   Каким героем чувствовал себя Том! Он не скакал и не прыгал, а  высту-
пал не спеша и с достоинством, как подобает пирату, который  знает,  что
на него устремлены глаза всего общества. И действительно,  все  на  него
глядели. Он старался делать вид, будто не замечает  обращенных  на  него
взглядов и не слышит, что про него говорят, когда он проходит мимо, зато
про себя упивался этим. Малыши бегали за ним хвостом  и  гордились  тем,
что их видят вместе с ним, а он их не гонит от  себя:  для  них  он  был
чем-то вроде барабанщика во главе процессии или слона во главе входящего
в город зверинца. Его ровесники делали вид, будто  он  вовсе  никуда  не
убегал, и все-таки их терзала зависть. Они отдали бы все на свете за та-
кой темный загар и за такую громкую славу, а Том не расстался  бы  ни  с
тем, ни с другим, даже если бы ему предложили взамен стать хозяином цир-
ка.
   В школе все дети так носились и с ним и с Джо Гарпером и смотрели  на
них такими восторженными глазами, что оба героя в самом  скором  времени
заважничали невыносимо. Они начали рассказывать свои приключения сгорав-
шим от любопытства слушателям, - но только начали:  не  такая  это  была
вещь, чтобы скоро кончить, когда неистощимая фантазия  подавала  им  все
новый и новый материал. А когда, наконец, Том и  Джо  достали  трубки  и
принялись преспокойно попыхивать, их слава поднялась на недосягаемую вы-
соту.
   Том решил, что теперь он может не обращать на Бекки  Тэтчер  никакого
внимания и обойтись без нее. Достаточно ему одной славы. Он  будет  жить
для славы. Теперь, когда он так отличился, Бекки,  может  быть,  захочет
помириться с ним. Что ж, пускай, - она увидит, что он  тоже  умеет  быть
равнодушным, как некоторые другие. Скоро пришла и Бекки. Том  притворил-
ся, будто не видит ее. Он подошел к кучке мальчиков и девочек и завел  с
ними разговор. Он заметил, что Бекки, вся раскрасневшаяся, блестя глаза-
ми, весело бегает взад и вперед, притворяясь, будто гоняется за подруга-
ми, и вскрикивая от радости, когда поймает кого-нибудь: однако он  заме-
тил, что если она кого-нибудь ловит, то всегда рядом с  ним,  а  поймав,
непременно поглядит на него украдкой. Это очень польстило его тщеславию,
и Том еще сильнее заупрямился, вместо того чтобы сдаться. Он решил ни за
что не уступать, понимая, чего хочется Бекки. Теперь она  перестала  бе-
гать и нерешительно прохаживалась неподалеку, с грустью  поглядывая  ук-
радкой на Тома, и даже вздохнула раза два. Потом она заметила,  что  Том
больше разговаривает с Эми Лоуренс, чем с другими. Сердце у нее  заныло,
она встревожилась, и ей стало не по себе. Она хотела отойти подальше,  а
вместо того непослушные ноги несли ее все ближе и ближе  к  той  группе,
где был Том. Она заговорила с одной девочкой, которая стояла рядом с То-
мом:
   - Ах, Мэри Остин! Гадкая девчонка, почему ты  не  была  в  воскресной
школе?
   - Я была, как же ты меня не видела?
   - Разве ты была? Где ты сидела?
   - В классе мисс Питере; там же, где и всегда. Я тебя видела.
   - Неужели? Странно, как это я тебя не заметила. Мне хотелось  погово-
рить с тобой о пикнике.
   - Вот хорошо! А кто его устраивает?
   - Моя мама.
   - Как это мило! А меня она пригласит?
   - Конечно, пригласит. Ведь пикник для меня. Она позовет всех, кого  я
захочу, а тебя я непременно хочу позвать.
   - Я так рада. А когда это будет?
   - Очень скоро. Может быть, на каникулах.
   - Вот будет весело! Ты пригласишь всех мальчиков и девочек?
   - Да, всех моих друзей... или тех, кто хочет со мной дружить. - И она
украдкой посмотрела на Тома, но он в эту минуту рассказывал Эми  Лоуренс
про грозу на острове и про то, как молния разбила большой платан "в мел-
кие щепки", когда он стоял "всего в трех шагах"...
   - А мне можно прийти? - спросила Грэси Миллер.
   - Да.
   - А мне? - спросила Салли Роджерс.
   - Да.
   - И мне тоже можно? - спросила Сюзи Гарпер. - И Джо?
   - Да.
   И все, кроме Тома и Эми, один за другим, радостно  хлопая  в  ладоши,
напросились на приглашение. Тогда Том спокойно повернулся к Бекки спиной
и, продолжая разговаривать, увел с собой Эми Лоуренс. У Бекки  задрожали
губы и слезы навернулись на глаза; она постаралась это скрыть, притворя-
ясь веселой, и продолжала болтать по-прежнему, но пикник потерял для нее
всякую прелесть, как и все остальное на свете; она постаралась  поскорее
уйти и спряталась, чтобы выплакаться всласть,  как  принято  говорить  у
прекрасного пола. Она сидела одна до самого звонка, не желая показывать,
как уязвлена ее гордость. Потом  встала,  тряхнула  длинными  косами  и,
мстительно сверкнув глазами, сказала себе, что теперь знает, что ей  де-
лать.
   На перемене Том продолжал ухаживать за Эми, веселый и очень довольный
собой. Однако он все время старался разыскать Бекки и нанести ей удар  в
самое сердце своим поведением. Наконец он ее увидел,  и  его  настроение
сразу упало. Она сидела в уютном уголке за школьным домом на одной  ска-
меечке с Альфредом Темплом и разглядывала с ним картинки в книжке, скло-
нившись над страницей голова к голове. Оба они были  так  увлечены  этим
занятием, что, казалось, вовсе не замечали, что делается на свете.  Рев-
ность огнем пробежала по жилам Тома. Он разозлился на самого себя за то,
что упустил случай помириться с Бекки, когда она первая подошла к  нему.
Он ругал себя дураком и всеми бранными словами, какие  только  приходили
ему в голову. Он чуть не заплакал с досады. Эми болтала без  умолку,  не
помня себя от радости, а у Тома язык точно прилип к гортани. Он не  слы-
шал того, что говорила ему Эми, а когда она взглядывала на него,  ожидая
ответа, он бормотал бог знает что, часто даже и невпопад. Его все тянуло
за школьный дом, хотя эта возмутительная картина растравляла  ему  душу.
Он не мог с собой справиться. И его просто бесило, что  Бекки,  как  ему
казалось, даже не замечает его существования. Однако она все видела, от-
лично понимала, что победа на ее стороне, и была очень рада, что он  те-
перь страдает так же, как раньше страдала она.
   Веселая болтовня Эми сделалась для него  невыносимой.  Том  намекнул,
что у него есть важное дело и что ему надо спешить. Но все было напрасно
- девочка трещала по-прежнему. Том подумал: "Ах ты господи,  неужели  от
нее никак не отвяжешься?" Наконец он прямо сказал, что ему надо уйти  по
делу, а она простодушно ответила, что подождет его "где-нибудь тут" пос-
ле уроков. И он поскорей убежал, чуть не возненавидев ее за это.
   "Кто угодно, только бы не этот мальчишка! - думал Том, скрежеща зуба-
ми. - Кто угодно в городе, только не этот франт из  Сент-Луи.  Туда  же,
воображает, что он аристократ, оттого что одет с  иголочки!  Ну  погоди,
любезный, я тебя поколотил в первый же день и еще поколочу!  Дай  только
добраться! Вот как возьму да... "
   И Том принялся колотить воображаемого врага - лупил по воздуху  кула-
ками, замахивался и лягался. "Ах, ты вот как? Проси  сейчас  же  пощады!
Ну, так тебе и надо, вперед наука! " И воображаемое побоище  закончилось
к полному его удовольствию.
   Том сбежал домой в большую перемену. Совесть не позволяла ему  больше
смотреть на простодушную радость Эми, а ревность стала невыносимой. Бек-
ки опять села рассматривать картинки вместе с Альфредом, но  время  шло,
Том больше не появлялся и мучить было некого, и потому ее торжество поб-
лекло и потеряло дня нее всякий интерес; явилась рассеянность, скука,  а
там и тоска; два-три раза она настораживалась, прислушиваясь  к  чьим-то
шагам, но это была ложная надежда - Том все  не  приходил.  Наконец  она
совсем приуныла и начала жалеть, что завела  дело  так  далеко.  Бедняга
Альфред, который видел, что ей с ним скучно, хотя и не  понимал  почему,
все не унимался:
   - Глядите, какая картинка! А эта еще лучше!
   Наконец Бекки не выдержала:
   - Ах, отстаньте, пожалуйста! Не нужны мне ваши картинки! - Она  расп-
лакалась, вскочила и убежала от него.
   Альфред поплелся за ней и собирался было пристать  с  утешениями,  но
она сказала:
   - Да уйдите же, оставьте меня в покое! Я вас терпеть не могу!
   И мальчик растерянно остановился, не понимая, что же он  такого  сде-
лал, когда она сама сказала, что будет всю большую перемену  смотреть  с
ним картинки, а теперь с плачем убежала от него. Альфред, не зная, что и
думать, побрел обратно в пустую школу. Он рассердился и обиделся.  Доко-
паться до правды было нетрудно: Бекки просто воспользовалась  им,  чтобы
досадить Тому Сойеру. Когда он об этом догадался, то еще больше вознена-
видел Тома. Ему захотелось как-нибудь насолить Тому, не  подвергая  себя
риску. Учебник Тома попался ему на глаза. Случай был удобный. Он  с  ра-
достью открыл книжку на той странице, где был заданный урок, и залил  ее
чернилами.
   Бекки заглянула в эту минуту в окно и  увидела,  что  он  делает,  но
прошла мимо, не сказав Альфреду ни слова. Она ушла  домой:  ей  хотелось
разыскать Тома и все рассказать ему. Том, конечно, будет ей  благодарен,
и они с ним помирятся. Однако на полдороге Бекки передумала. Она  вспом-
нила, как Том обошелся с ней, когда она рассказывала про  пикник,  и  от
обиды ее обожгло словно огнем. Она решила не выручать Тома, а кроме  то-
го, возненавидеть его навеки. Пускай его накажут за испорченный учебник.


   ГЛАВА XIX

   Том вернулся домой в очень мрачном настроении,  но  первые  же  слова
тетки показали ему, что он явился со своими горестями в самое неподходя-
щее место:
   - Том, выдрать бы тебя как следует!
   - Тетечка, что же я такого сделал?
   - Да уж наделал довольно! А я-то, старая дура, бегу к Сирини  Гарпер,
- думаю, сейчас она поверит в этот твой дурацкий сон. И нате вам,  пожа-
луйста! Она, оказывается, узнала у Джо, что ты здесь был в тот  вечер  и
слышал все наши "разговоры. Не знаю даже, что может выйти  из  мальчика,
который так себя ведет. Мне просто думать противно: как это ты мог допу-
стить, чтобы я пошла к миссис Гарпер и разыграла из себя такую  идиотку,
и ни слова не сказал!
   Теперь все дело представилось в ином свете. До сих пор  утренняя  вы-
думка казалась Тому очень ловкой шуткой, поистине находкой. А теперь это
выглядело очень убого и некрасиво. Том повесил голову и с минуту не  мог
ничего придумать себе в оправдание. Потом сказал:
   - Тетечка, мне очень жалко, что я это сделал, я как-то не подумал.
   - Ах, милый, ты никогда не думаешь. Ты никогда ни о чем  не  думаешь,
только о себе самом. Ты вот не задумался проплыть такую даль с  острова,
ночью, только для того, чтобы посмеяться над нашим горем,  не  задумался
оставить меня в дурах, сочинив этот сон; а вот пожалеть нас  и  избавить
от лишних слез тебе и в голову не пришло.
   - Тетечка, сейчас я понимаю, что это было нехорошо, но ведь это я  не
нарочно. Я не хотел, честное слово. А кроме того, я приходил домой вовсе
не затем, чтобы над вами смеяться.
   - Для чего же тогда ты приходил?
   - Мне хотелось вам сказать, чтобы вы не беспокоились  о  нас,  потому
что мы не утонули.
   - Ах, Том, Том, если бы я только могла поверить, что у тебя было  та-
кое доброе намерение, я от всей души возблагодарила бы бога, но ведь  ты
и сам знаешь, что так не было; и я тоже это знаю, Том.
   - Ну, право же, тетечка, было! Вот не сойти мне с этого  места,  если
не было!
   - Ах, Том, не выдумывай, это ни к чему. Только во сто раз хуже. " - Я
и не выдумываю, тетечка, это правда. Я хотел, чтобы вы не горевали,  для
этого и пришел.
   - Я бы все на свете отдала, чтобы этому поверить, - за одно  это  все
твои грехи можно простить, Том. Даже то, что ты убежал и вел себя из рук
вон плохо. Да поверить-то невозможно; ну отчего ты мне не сказал, а?
   - Знаете, тетечка, когда вы заговорили про похороны, мне вдруг ужасно
захотелось вернуться и спрятаться в церкви. Как же можно было сказать? И
я взял да и положил кору обратно в карман и ничего не стал говорить.
   - Какую кору?
   - А на которой я написал, что мы ушли в  пираты.  Жалко,  что  вы  не
проснулись, когда я вас поцеловал, право, жалко.
   Суровые морщины на лице тети Полли  разгладились,  и  глава  просияли
нежностью.
   - А ты меня вправду поцеловал, Том?
   - Конечно, а то как же.
   - Это ты правду говоришь, Том?
   - А то как же, тетечка, конечно, правду.
   - Почему же ты меня поцеловал, Том?
   - Потому что я вас очень люблю, а вы стонали во сне, и мне  было  вас
жалко.
   Это походило на правду. Тетя Полли сказала с дрожью в голосе, которой
не могла скрыть:
   - Поцелуй меня еще раз, Том! А теперь убирайся в  школу  и  не  мешай
мне.
   Как только он ушел, она бросилась в чулан и достала старую куртку,  в
которой Том убежал из дому. Потом остановилась, держа куртку в руках,  и
сказала сама себе:
   - Нет, рука не поднимается. Бедный мальчик, он, наверно, соврал  мне,
но это святая ложь, ложь во спасение, она меня так порадовала.  Надеюсь,
что господь... нет, я знаю, что господь простит ему, ведь это он выдумал
по доброте сердечной. Даже и знать не хочу, если  он  соврал.  Не  стану
смотреть.
   Она положила куртку и призадумалась на минуту. Дважды протягивала она
руку за курткой и дважды отдергивала ее. На  третий  раз  она  набралась
смелости, подкрепившись мыслью: "Это ложь во спасение, святая ложь, и  я
не стану из-за нее расстраиваться", - и сунула руку  в  карман.  Минутой
позже она, обливаясь слезами, читала нацарапанные на куске коры слова  и
приговаривала:
   - Теперь я ему все прощу, чего бы он ни натворил, хоть  миллион  гре-
хов!


   ГЛАВА XX

   Тетя Полли поцеловала Тома так ласково, что все его уныние как  рукой
сняло и на сердце у него опять сделалось легко и весело. Он отправился в
школу, и ему так повезло, что он нагнал Бекки в самом начале Мэдоу-лейн.
Вел он себя всегда в зависимости от настроения. Не колеблясь ни  минуты,
он подбежал к ней и сказал:
   - Я очень нехорошо поступил сегодня, Бекки, и жалею об этом. Я никог-
да, никогда больше не буду, никогда, пока жив. Давай помиримся, хорошо?
   Девочка остановилась и презрительно поглядела ему в глаза:
   - Я буду вам очень благодарна, если вы меня оставите в покое,  мистер
Томас Сойер. Я с вами больше не разговариваю.
   Она вздернула носик и прошла мимо. Том до того растерялся, что ему не
пришло в голову даже сказать: "Ну и пожалуйста! Ишь задрала нос!" А ког-
да он собрался с духом, говорить что-нибудь было уже поздно. Так он  ни-
чего и не сказал. Зато разозлился ужасно. Эх, если бы она была  мальчиш-
кой, уж и отлупил бы он ее! На школьном дворе он опять столкнулся с  ней
и послал ей вдогонку язвительное замечание. Она тоже не осталась в  дол-
гу, так что разрыв был полный. Возмущенной Бекки казалось, что  она  ни-
когда не дождется начала уроков, так ей не терпелось, чтобы Тома  отсте-
гали за испорченную книжку. Если у нее и  оставалось  хоть  какое-нибудь
желание изобличить Альфреда Темпла, то после обидных слов Тома оно  сов-
сем пропало. Бедная девочка, она не знала, что опасность грозит  ей  са-
мой!
   Учитель Доббинс дожил до седых волос, так и не добившись своей  цели.
Самой заветной его мечтой было сделаться доктором, но бедность не пусти-
ла его дальше сельской школы. Каждый день он доставал  из  ящика  своего
стола какую-то таинственную книгу и погружался в  чтение,  пока  ученики
готовили уроки. Книгу эту он держал под замком. Все  мальчишки  в  школе
умирали от любопытства хоть одним глазком  заглянуть  в  эту  книгу,  но
удобного случая так ни разу и не представилось. У каждого мальчика  и  у
каждой девочки имелись свои соображения насчет того, что это  за  книга,
но не было никакой возможности докопаться до правды. И вот, проходя мимо
кафедры, стоявшей возле самых дверей, Бекки заметила, что ключ торчит  в
ящике. Жалко было упустить такую минуту. Она  оглянулась,  увидела,  что
никого кругом нет, - и в следующее мгновение книга уже была у нее в  ру-
ках. Заглавие на первой странице -  "Анатомия"  профессора  такого-то  -
ровно ничего ей не сказало, и она принялась листать книгу. Ей  сразу  же
попалась очень красивая гравюра, вся в красках, - совсем голый  человек.
В это мгновение чья-то тень упала на страницу - на пороге стоял Том  Со-
йер, заглядывая в книжку через ее плечо. Торопясь захлопнуть книгу, Бек-
ки рванула ее к себе и так неудачно, что надорвала страницу до половины.
Она бросила книгу в ящик, повернула ключ в замке и расплакалась от стыда
и досады.
   - Том Сойер, от вас только и жди какой-нибудь гадости, вам бы  только
подкрадываться и подсматривать.
   - Почем же я знал, что вы тут делаете?
   - Как вам не стыдно, Том Сойер, вы, уж наверно, на меся  пожалуетесь.
Что же мне теперь делать, что делать? Меня накажут при всей школе, а я к
этому не привыкла!
   Она топнула ножкой и сказала:
   - Ну и отлично, жалуйтесь, если хотите! Я-то знаю, что теперь  будет.
Погодите, вот увидите! Противный, противный мальчишка! - И,  выбежав  из
школы, она опять расплакалась.
   Озадаченный нападением, Том не мог двинуться с  места,  потом  сказал
себе:
   - Ну и дура эта девчонка! Не привыкла, чтоб ее наказывали!  Чушь  ка-
кая! Подумаешь, отстегают! Вот они, девчонки, - все трусихи и мокрые ку-
рицы. Я, конечно, ничего не скажу старику Доббинсу про эту дуру, можно с
ней и по-другому разделаться, и без ябеды обойдется, да ведь что  толку?
Доббинс непременно спросит, кто разорвал книжку, и  ответа  не  получит.
Тогда он сделает, как всегда, - начнет спрашивать всех  подряд,  сначала
одного, потом другого; а дойдет до нее, сразу  узнает,  кто  виноват:  у
девчонок всегда по лицу все видно. Где им выдержать! Вот и  выпорет  ее.
Да, попала Бекки в переделку, теперь уж ей не вывернуться. - Том подумал
еще немного и прибавил: - Ну и ладно! Ей хотелось, чтобы мне влетело,  -
пускай теперь сама попробует.
   Том присоединился к игравшим во дворе школьникам. Через несколько ми-
нут пришел учитель, и уроки начались. Том не чувствовал особенного инте-
реса к занятиям. Каждый раз, как он взглядывал в  сторону  девочек,  его
расстраивало лицо Бекки. Ему вовсе не хотелось  жалеть  ее,  а  выходило
так, что он никак не  мог  удержаться;  он  не  чувствовал  ничего  хоть
сколько-нибудь похожего на торжество.  Скоро  открылось  происшествие  с
учебником, и после этого Тому пришлось думать только о своих собственных
делах. Бекки очнулась от своего горестного оцепенения и  выказала  живой
интерес к происходящему. Том не выпутается из беды,  даже  если  скажет,
что это не он облил чернилами  книжку;  и  она  оказалась  права:  вышло
только еще хуже для Тома. Бекки думала, что обрадуется этому,  старалась
даже уверить себя, будто радуется, но не могла. Когда дошло до расплаты,
ей захотелось вскочить и сказать, что это сделал Альфред  Темпл,  однако
она удержалась и заставила себя сидеть смирно. "Ведь Том, - говорила она
себе, - непременно пожалуется учителю, что  это  я  разорвала  картинку.
Слова не скажу, даже для спасения его жизни! "
   Том выдержал порку и вернулся на свое место, даже не  очень  огорчив-
шись. Он думал, что, может быть, и в самом деле,  расшалившись,  как-ни-
будь незаметно опрокинул чернильницу на книжку, и отнекивался только для
виду, потому что так было принято не отступать от своих слов из  принци-
па.
   Мало-помалу прошел целый час, учитель дремал на своем троне, клюя но-
сом, в воздухе стояло сонное жужжание зубрежки. Скоро мистер Доббинс по-
тянулся, зевнул, отпер стол и протянул руку за книгой, но  нерешительно,
как будто не зная, брать ее или не брать. Ученики лениво глядели на  не-
го, и только двое из них зорко следили за каждым его  движением.  Мистер
Доббинс некоторое время рассеянно вертел книгу, потом взял  ее  в  руки,
уселся в кресле поудобнее, собираясь приняться за чтение. Том  оглянулся
на Бекки. Ему случалось видеть такое загнанное и беспомощное выражение у
кроликов, когда в них целятся из ружья. Он мигом забыл про свою ссору  с
ней. Что-то надо сделать! Сию же минуту! Но как  раз  эта  необходимость
спешить мешала ему что-нибудь придумать. И вдруг его  осенило  вдохнове-
ние. Он подбежит к учителю, выхватит у него книгу, выскочит в дверь -  и
был таков. Но на одну коротенькую секунду он замялся, и случай был  упу-
щен - учитель раскрыл толстый том. Если бы можно было вернуть потерянное
время! Слишком поздно. Теперь Бекки уже ничем не поможешь.  В  следующую
минуту учитель повернулся лицом к классу.  Все  опустили  глаза.  В  его
взгляде было что-то такое, от чего даже невиноватые затряслись от  стра-
ха. Наступило молчание, оно длилось так долго, что можно было  сосчитать
до десяти; учитель все больше и больше распалялся гневом. Наконец он за-
говорил:
   - Кто разорвал эту книгу?
   Ни звука в ответ. Можно было  расслышать  падение  булавки.  Молчание
продолжалось; учитель вглядывался в одно лицо за Другим, ища виновного.
   - Бенджамен Роджерс, вы разорвали эту книгу?
   Нет, не он. Снова молчание.
   - Джозеф Гарпер, это сделали вы?
   И не он.
   Тому Сойеру становилось все больше и больше не по себе, его  изводила
эта медленная пытка.
   Учитель пристально вглядывался в ряды  мальчиков,  подумал  некоторое
время, потом обратился к девочкам:
   - Эми Лоуренс?
   Она только мотнула головой.
   - Грэси Миллер?
   Тот же знак.
   - Сьюзен Гарпер, это вы сделали?
   Нет, не она. Теперь настала очередь Ребекки Тэтчер.
   Том весь дрожал от волнения, сознавая, что выхода нет никакого.
   - Ребекка Тэтчер (Том посмотрел на ее лицо - оно побледнело от  стра-
ха), это вы разорвали, - нет, глядите мне в глава (она умоляюще  сложила
руки), - вы разорвали эту книгу?
   Вдруг Тома словно озарило. Он вскочил на ноги и крикнул:
   - Это я разорвал!
   Вся школа рот разинула, удивляясь  такой  невероятной  глупости.  Том
постоял минутку, собираясь с духом, а когда выступил вперед, чтобы  при-
нять наказание, то восхищение и благодарность, светившиеся в глазах Бек-
ки, вознаградили его сторицей. Воодушевленный своим великодушием, он без
единого звука выдержал жесточайшую порку, какой еще никогда не закатывал
никому мистер Доббинс, и равнодушно выслушал дополнительный строгий при-
каз остаться на два часа после уроков, - он знал, кто будет ждать за во-
ротами, пока его не выпустят из плена, и не считал потерянными эти скуч-
ные часы.
   В этот вечер, укладываясь в постель, Том  обдумывал  мщение  Альфреду
Темплу. Бекки, плача от раскаяния и стыда, рассказала ему все, не  скры-
вая и собственной измены. Однако жажда мщения скоро уступила место более
приятным мыслям, и Том наконец уснул, но даже и во сне  последние  слова
Бекки все еще звучали в его ушах:
   - Ах, Том, какой ты благородный!


   ГЛАВА XXI

   Приближались каникулы. Всегда строгий учитель стал теперь еще  строже
и требовательнее: ему хотелось, чтобы его школа отличилась на экзаменах.
Розга и линейка никогда не лежали без дела, по крайней мере,  в  младших
классах. Только самые старшие из учеников да взрослые барышни лет восем-
надцати без двадцати были избавлены от порки.  А  порол  мистер  Доббинс
очень больно, потому что лет ему было не так уж много, и, хотя под пари-
ком у него скрывалась совершенно лысая и блестящая, как шар, голова, его
мускулы нисколько не ослабели. С приближением великого дня  обнаружилось
все его тиранство: ему как будто доставляло злорадное удовольствие нака-
зывать за малейший проступок. Из-за этого самые маленькие мальчики  про-
водили целые дни в страхе и трепете, а по ночам не спали и  думали,  как
бы ему отомстить. Они не упускали ни одного случая насолить учителю.  Но
и он тоже не отставал. Воздаяние, которое следовало  за  каждой  удачной
местью, бывало настолько потрясающе и грозно, что мальчики всегда отсту-
пали с поля битвы с большим уроном.
   Наконец они сговорились между собой и придумали одну  штуку,  которая
сулила блестящий успех. Был принят в компанию, ученик местного живописца
вывесок: они рассказали ему свей план и  просили  помочь  им.  Мальчишка
пришел в восторг, потому что учитель столовался у них в доме и успел на-
доесть ему хуже горькой редьки. Жена учителя уезжала на  несколько  дней
погостить к знакомым, так что некому было расстроить их  планы;  учитель
всегда изрядно выпивал перед такими торжественными  днями,  и  мальчишка
обещал "устроить  ему  сюрприз"  перед  самым  экзаменом,  когда  старик
напьется и задремлет в кресле, а потом разбудить его и спровадить в шко-
лу,
   В свое время наступило и это интересное событие. К восьми часам вече-
ра школа была ярко освещена и украшена гирляндами и венками из зелени  и
цветов. Учитель восседал, как на троне, в своем большом кресле,  постав-
ленном на возвышении, а позади него стояла черная доска. Видно было, что
он успел порядком нагрузиться. Три ряда скамеек по сторонам возвышения и
шесть рядов перед ним были заняты городскими  сановниками  и  родителями
учеников. Слева от  учительского  места,  позади  зрителей,  возвышалась
просторная эстрада, на которой сидели школьники, участвующие в  програм-
ме: маленькие мальчики, умытые, причесанные и такие нарядные, что сидели
как на иголках и маялись невыносимо; неуклюжие верзилы; белоснежные ряды
девочек и разряженные в батист и кисею взрослые барышни, которые стесня-
лись своих голых рук в старинных бабушкиных браслетах, розовых и голубых
бантов и цветов в волосах. Все остальные места были заполнены учениками,
не участвовавшими в выступлениях.
   Экзамены начались. Выступил вперед крошечный мальчик и пролепетал ис-
пуганно: "Никто из вас, друзья, не ждал, чтобы малыш стихи читал",  соп-
ровождая декламацию вымученными, судорожными движениями, какие могла  бы
делать машина, если бы была в неисправности. Однако он благополучно доб-
рался до конца, еле живой от страха, и, поклонившись, как автомат,  уда-
лился под гром рукоплесканий.
   Сконфуженная девочка прошепелявила: "У Мэри был барашек",  -  сделала
достойный жалости реверанс, получила свою долю аплодисментов  и  уселась
на место, вся красная и счастливая.
   На эстраду очень самоуверенно вышел Том Сойер и с неистовым воодушев-
лением, бешено размахивая руками, начал декламировать бессмертную и  не-
истребимую тираду: "О, дайте мне свободу! ", но, дойдя до середины, зап-
нулся. На него напал страх перед публикой, ноги под ним затряслись, и  в
горле перехватило дыхание. Слушатели явно жалели его, но молчали, а мол-
чание было еще хуже жалости. Учитель нахмурился, так что провал был пол-
ный. Том попробовал было читать дальше, но ничего не вышло, и он с позо-
ром удалился. Раздались жидкие хлопки, но сейчас же и  смолкли.  За  сим
последовало "На пылающей палубе мальчик стоял", а также "Ассирияне  шли"
и другие перлы, излюбленные декламаторами. Потом состязались в  правопи-
сании и чтении. Теперь на очереди был гвоздь вечера - оригинальные  про-
изведения молодых девиц. Одна за другой они подходили  к  краю  эстрады,
откашливались, развертывали рукопись, перевязанную  хорошенькой  ленточ-
кой, и начинали читать, особенно напирая на выразительность и знаки пре-
пинания. Темы были все те же, над какими в свое время трудились  их  ма-
тушки, бабушки и, без сомнения, все прабабушки, начиная с эпохи  кресто-
вых походов. Тут были: "Дружба", "Воспоминания о былом), "Роль религии в
истории", "Царство мечты", "Что нам  дает  просвещение",  "Сравнительный
очерк политического устройства  различных  государств",  "Задумчивость",
"Дочерняя любовь", "Задушевные мечты" и т.д.
   Главной особенностью этих сочинений была меланхолия,  любовно  вынян-
ченная и выпестованная, кроме того - сущее  наводнение  всяких  красивых
слов и к тому же - манера носиться с каким-нибудь любимым выражением  до
тех пор, пока оно не навязнет в зубах и не потеряет всякий смысл; а осо-
бенно заметна и неприятна была надоедливая  мораль,  которая  помахивала
куцым хвостом в конце каждого сочинения. Какая бы ни была тема, автор из
кожи лез, чтобы впихнуть в свое произведение что-нибудь полезное и  поу-
чительное для добродетельного и возвышенного ума. И хотя фальшь этой мо-
рали бьет в глаза, ее ничем не искоренишь; она до сих пор остается в си-
ле и не выведется в наших школах, пока свет стоит. Нет ни одной школы во
всей нашей стране, где ученицы не чувствовали бы себя обязанными  закан-
чивать сочинение моралью; и чем легкомысленней и маловерней ученица, тем
длинней и набожней будет мораль. Но довольно об этом. Горькая истина ни-
кому не по вкусу. Давайте вернемся к экзаменам.  Первое  из  прочитанных
сочинений было озаглавлено: "Так это и есть жизнь?" Быть может, читатель
выдержит хоть один отрывок из него:
   "На торных путях жизни с каким радостным волнением  предвкушает  юный
ум некое долгожданное празднество! Воображение живо набрасывает розовыми
красками картины веселья. В мечтах изнеженная поклонница моды уже  видит
себя среди праздничной толпы, окруженною всеобщим вниманием. Ее  изящная
фигура, облаченная в белоснежные одежды, кружится в  вихре  упоительного
танца; ее глаза сияют ярче всех; ее ножки порхают легче всех в этом  ве-
селом сборище.
   В таких упоительных мечтах время проходит быстро, и наступает  желан-
ный час, когда она должна вступить в тот светлый рай, о котором говорили
ей счастливые грезы. Как волшебнопрекрасно кажется здесь все  ее  очаро-
ванному взору! Каждое новое явление для нее все более пленительно. Но  с
течением времени она обнаруживает, что  под  этой  блестящей  внешностью
скрывается суета сует; лесть, когда-то пленявшая ее душу, теперь  только
раздражает; бальные залы потеряли для нее свое очарование; с  расстроен-
ным здоровьем и горечью в сердце она бежит прочь, уверившись, что светс-
кие удовольствия не могут удовлетворить стремлений ее души! "
   И так далее, и тому подобное. Одобрительный гул то и дело слышался во
время чтения, сопровождаемый шепотом: "Как мило! ", "Какое  красноречие!
", "Как это верно! ", а после того, как все это закончилось особенно на-
доедливой моралью, слушатели восторженно захлопали в ладоши.
   Потом выступила стройная меланхолическая девица,  отличавшаяся  инте-
ресной бледностью, происходящей от пилюль и несварения желудка, и прочла
"поэму". Довольно будет и двух строф:
   ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВЫ
   С АЛАБАМОЙ
   Алабама, прощай! Я любила тебя,
   А теперь я тебя покидаю!
   Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя,
   И навеки тебя оставляю.
   Алабама, тебе шлю любовь и привет.
   О долинах твоих я горюю.
   Пусть остынут навеки и сердце и tete,
   Если только тебя разлюблю я.
   Очень немногие из присутствующих знали, что такое "tete", но все-таки
стихи очень понравились.
   После нее перед зрителями появилась смуглая, черноволосая и черногла-
зая барышня; она выдержала долгую паузу, сделала трагическое лицо и  на-
чала читать размеренно и торжественно:
   ВИДЕНИЕ
   "Ночь была бурная и темная. Вокруг небесного престола не  мерцала  ни
одна звезда, но глухие раскаты грома непрестанно сотрясали воздух, в  то
время как ужасающая молния гневно сверкала в  облачных  чертогах  небес,
как бы пренебрегая тем, что знаменитый Франклин укротил  ее  свирепость!
Даже неистовые ветры единодушно покинули свое таинственное убежище и за-
бушевали над землей, словно для того, чтобы эта бурная ночь казалась еще
более ужасной.
   В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по человеческому  учас-
тию, но вместо того -
   Мой друг, моя мечта - советник лучший мой
   В скорбях и в радости - явилась предо мной.
   Она приближалась, подобная одному из тех небесных  созданий,  которые
являются юным романтикам в мечтах о сияющем рае, -  царица  красоты,  не
украшенная ничем, кроме своей непревзойденной прелести. Так тиха была ее
поступь, что ни одним звуком не дала знать о себе, и если бы не  волшеб-
ный трепет, сообщившийся мне при ее приближении,  она  проскользнула  бы
мимо незамеченной, невидимой, подобно другим скромным красавицам. Стран-
ная печаль была разлита в ее чертах, словно слезы, застывшие на  одеянии
Декабря, когда она указала мне на борьбу стихий под открытым небом и об-
ратила мое внимание на тех двух, что присутствовали здесь".
   Этот кошмар занимал десять рукописных страниц  и  заканчивался  такой
суровой проповедью, предрекавшей неминуемую гибель всем, кто не  принад-
лежит к пресвитерианской церкви, что за него присудили  первую  награду.
Это сочинение, по общему мнению, было лучшим из всех,  какие  читали  на
вечере. Городской мэр, вручая автору награду, произнес  прочувствованную
речь, в которой сказал, что за всю жизнь не слышал ничего  красноречивее
и что сам Дэниель Уэбстер мог бы гордиться таким сочинением.
   Заметим мимоходом, что сочинений, в которых слово "прекрасный" повто-
рялось без конца, а человеческий опыт назывался "страницей жизни",  было
не меньше, чем всегда.
   Наконец учитель, размякший от выпивки до полного благодушия,  отодви-
нул кресло и, повернувшись спиной к зрителям,  начал  чертить  на  доске
карту Америки для предстоящего экзамена по географии.  Но  рука  у  него
дрожала, с делом он справлялся плохо, и по зале волной прокатился  сдав-
ленный смешок. Учитель понял, что над  ним  смеются,  и  захотел  попра-
виться. Оп стер губкой чертеж и начертил его снова, но только  напортил,
и хихиканье усилилось. Учитель весь ушел в свою  работу  и,  повидимому,
решил не обращать никакого внимания на смех. Он чувствовал, что  все  на
него смотрят; ему казалось, что дело идет на лад, а между  тем  смех  не
умолкал и даже становился громче. И недаром! Над самой  головой  учителя
приходился чердачный люк, вдруг из этого люка показалась кошка, обвязан-
ная веревкой; голова у нее была обмотана тряпкой, чтобы она не  мяукала;
медленно спускаясь, кошка изгибалась то вверх, то вниз,  хватая  когтями
то веревку, то воздух. Смех раздавался все громче и громче - кошка  была
всего в шести дюймах от головы учителя, поглощенного  своей  работой,  -
ниже, ниже, еще немножко ниже, и вдруг она  отчаянно  вцепилась  когтями
ему в парик и в мгновение ока вознеслась на чердак, не выпуская  из  лап
своего трофея. А лысая голова  учителя  засверкала  под  лампой  ослепи-
тельным блеском - ученик живописца позолотил ее!
   Этим и кончился вечер. Ученики были отомщены. Наступили каникулы.


   ГЛАВА XXII

   Том вступил в новое общество "Юных трезвенников", привлеченный  блес-
тящим мундиром. Он дал слово не курить, не жевать табак и не употреблять
бранных слов, пока состоит в этом обществе. И тут же сделал новое откры-
тие, а именно: стоит только дать слово, что не  будешь  чего-нибудь  де-
лать, как непременно этого захочется. Скоро Тому ужасно  захотелось  ку-
рить и ругаться; до того захотелось, что  только  надежда  покрасоваться
перед публикой в алом шарфе не позволила  ему  уйти  из  общества  "Юных
трезвенников". Приближалось Четвертое июля; но скоро он  перестал  наде-
яться на этот праздник - перестал, не проносив своих цепей и два дня,  -
и возложил все свои надежды на старого судью Фрэзера,  который  был  при
смерти. Хоронить его должны были очень торжественно, раз он занимал  та-
кое важное место. Дня три Том  усиленно  интересовался  здоровьем  судьи
Фрэзера и жадно ловил каждый слух о нем. Иногда судья подавал надежды  -
и настолько, что Том вытаскивал все свои регалии и любовался на  себя  в
зеркало. Но на судью никак нельзя было положиться - то  ему  становилось
лучше, то хуже. Наконец объявили, что дело пошло на поправку, а потом  -
что судья выздоравливает. Том был очень недоволен и, чувствуя себя  оби-
женным, сейчас же подал в отставку. В ту же ночь судье опять стало хуже,
и он скончался. Том решил никогда никому больше не верить.
   Похороны были великолепные. Юные трезвенники участвовали в  церемонии
с таким блеском, что бывший член  общества  чуть  не  умер  от  зависти.
Все-таки Том был опять свободен и в этом находил некоторое утешение. Те-
перь он мог и курить и ругаться, но, к его удивлению, оказалось, что ему
этого не хочется. От одной мысли, что это можно, пропадала всякая  охота
и всякий интерес.
   Скоро Том неожиданно для себя почувствовал, что желанные каникулы ему
в тягость и время тянется без конца.
   Он начал вести дневник, но за три дня ровно ничего  не  случилось,  и
дневник пришлось бросить.
   В город приехал негритянский оркестр и произвел на всех сильное  впе-
чатление. Том и Джо Гарпер тоже набрали себе команду  музыкантов  и  два
дня были счастливы. Даже славное Четвертое июля вышло не совсем удачным,
потому что дождик лил как из ведра, процессия не состоялась, а  величай-
ший человек в мире, как полагал Том, настоящий сенатор Соединенных  Шта-
тов Бентон ужасно разочаровал его, потому что  оказался  не  в  двадцать
пять футов ростом, а много меньше.
   Приехал цирк. Мальчики после этого играли в цирк целых три дня,  уст-
роив палатку из рваных ковров. За вход брали три булавки  с  мальчика  и
две с девочки, а потом забросили и цирк.
   Приехал гипнотизер и френолог, потом опять уехал, и в городишке стало
еще хуже и скучней. У мальчиков и девочек несколько раз бывали  вечерин-
ки, но так редко, что после веселья еще трудней  становилось  переносить
зияющую пустоту от одной вечеринки до другой.
   Бекки Тэтчер уехала на каникулы с родителями в Константинополь,  и  в
жизни совсем не осталось ничего хорошего.
   Страшная тайна убийства постоянно тяготела над мальчиком. Она изводи-
ла его, как язва, непрестанно и мучительно.
   Потом он заболел корью.
   Две долгие недели Том пролежал в заключении, отрезанный от  мира,  от
всего, что в нем происходит. Он был очень болен и ничем не  интересовал-
ся. Когда он наконец встал с постели и, едва передвигая ноги,  побрел  в
центр города, то нашел решительно во всех грустную  перемену.  В  городе
началось "религиозное обновление", и все "уверовали", не  только  взрос-
лые, но даже мальчики и девочки. Том долго ходил по городу, надеясь уви-
деть хотя бы одного грешника, но везде его ждало разочарование. Джо Гар-
пера он застал за чтением Евангелия и с огорчением  отвернулся  от  этой
печальной картины. Он разыскал Бена Роджерса, и оказалось, что тот наве-
щает бедных с корзиночкой душеспасительных брошюр. Джим Холлис, которого
он долго разыскивал, сказал, что корь была ему послана от бога, как пре-
дупреждение свыше. Каждый мальчик, с которым  он  встречался,  прибавлял
лишнюю тонну груза к тяжести, которая лежала на душе у  Тома.  А  когда,
доведенный до отчаяния, он бросился искать утешения у Гекльберри  Финна,
то был встречен текстом из Писания и, совсем упав духом, поплелся  домой
и слег в постель, думая, что он один во всем городе  обречен  на  вечную
гибель.
   А ночью разразилась страшная гроза, с проливным дождем, ужасными уда-
рами грома и ослепительной молнией. Томе головой залез под одеяло и, за-
мирая от страха, "стал ждать собственной гибели; он ни минуты не  сомне-
вался, что всю эту кутерьму подняли из-за него. Он был уверен, что исто-
щил долготерпение господне, довел его до крайности - и вот результат. Он
мог бы сообразить, что едва ли стоило палить из  пушек  по  мухе,  тратя
столько грому и пороха, но не нашел ничего невероятного в том,  что  для
уничтожения такой ничтожной букашки, как он, пущено в ход такое дорогос-
тоящее средство, как гроза.
   Мало-помалу все стихло, и гроза прошла, не достигнув своей цели. Пер-
вой мыслью Тома было возблагодарить бога и немедленно исправиться.  Вто-
рой - подождать немножко: может, грозы больше и не будет.
   На другой день опять позвали доктора: у Тома начался рецидив. На этот
раз три недели, пока он болел, показались ему вечностью. Когда он  нако-
нец вышел из дому, то нисколько не радовался тому, что остался в  живых,
зная, что теперь он совершенно одинок - нет у него ни друзей, ни товари-
щей. Он вяло поплелся по улице и увидел, что Джим Холлис вместе с други-
ми мальчиками судит кошку за убийство перед лицом убитой жертвы -  птич-
ки. Дальше в переулке он застал Джо Гарпера с Геком Финном - они ели ук-
раденную дыню.
   Бедняги! У них, как и у Тома, начался рецидив.


   ГЛАВА XXIII

   Наконец стоячее болото всколыхнулось, и очень бурно:  в  суде  начали
разбирать дело об убийстве. В городке только и было разговоров  что  про
это. Том не знал, куда от них деваться. От каждого  намека  на  убийство
сердце у него замирало, нечистая совесть и страх внушали  ему,  что  все
замечания делаются при нем нарочно, чтобы испытать его. Он понимал,  что
неоткуда было взяться подозрению, будто он знает про убийство, и все-та-
ки не мог не тревожиться, слушая такие разговоры. Его все время  бросало
в озноб. Он отвел Гека в укромное место, чтобы поговорить с ним на  сво-
боде. Ему стало бы легче, если бы можно было развязать язык  хоть  нена-
долго, разделить с другим мучеником бремя своего несчастия. Кроме  того,
ему хотелось проверить, не проболтался ли кому-нибудь Гек.
   - Гек, ты кому-нибудь говорил?
   - Это насчет чего?
   - Сам знаешь, насчет чего.
   - Конечно, нет.
   - Ни слова?
   - Ни единого словечка, вот ей-богу. А почему ты спрашиваешь?
   - Да так, боялся.
   - Ну, Том Сойер, мы с тобой и двух дней не прожили  бы,  если  б  оно
вышло наружу. Сам знаешь.
   Тому стало немножко легче. Помолчав, он спросил:
   - Гек, ведь тебя никто не заставит проговориться?
   - Проговориться? Если захочу, чтобы этот индейский дьявол  меня  уто-
пил, как котенка, тогда, может, и проговорюсь. А так вряд ли.
   - Ну, тогда все в порядке. Пока мы держим язык за зубами,  нас  никто
не тронет. Только давай еще раз поклянемся. Все-таки верней.
   - Ладно.
   И они поклялись еще раз самой торжественной и страшной клятвой.
   - А что теперь говорят, Гек? Я много разного слышу.
   - Что говорят? Да все одно и то же - Мэф Поттер да Мэф Поттер, других
разговоров нету. Прямо пот прошибает все время, так  и  хочется  сбежать
куда-нибудь и спрятаться.
   - Вот и со мной то же самое. Его дело пропащее. А тебе его не  бывает
жалко?
   - Как же не жалко! Человек он, конечно, никудышный,  зато  никого  не
обидел. Наловит рыбы, добудет деньжонок, напьется, а потом слоняется без
дела. Да ведь мы и все так. Ну хоть не все, а очень многие, даже  пропо-
ведники и всякие другие. А он человек неплохой - один раз дал мне полры-
бины, когда там и на одного не хватало, и помогал тоже много раз,  когда
мне не везло.
   - Да, он и мне змея починил, Гек, и крючки к леске привязывал. Хорошо
бы его как-нибудь выручить.
   - Ну, где нам его выручить! Да и что толку: все равно опять поймают.
   - Что поймают, это верно. Только противно слушать, как его ругают  на
чем свет стоит, а он и не виноват.
   - Мне тоже противно, Том. Боже ты мой, что плетут:  и  злодей-то  он,
каких свет не видывал, и давно пора его повесить, и мало ли что еще.
   - Да, только и разговору все время. А еще я слышал; если Мэфа  выпус-
тят из тюрьмы, то его будут линчевать.
   - Так и сделают, понятно.
   Мальчики говорили долго, но это их очень мало утешило. С наступлением
сумерек они начали прохаживаться неподалеку от маленькой тюрьмы,  стояв-
шей на пустыре, должно быть, питая смутную надежду на то, что  какой-ни-
будь счастливый случай еще может все уладить. Но ничего такого не случи-
лось; повидимому, ни ангелы, ни феи не интересовались злополучным  узни-
ком.
   Мальчики опять повторили то, что проделывали уже не раз, -  просунули
Поттеру за решетку табаку и спичек. Он сидел в нижнем этаже, и никто его
не сторожил.
   Им всегда бывало совестно, когда Поттер начинал благодарить их за по-
дарки, а на этот раз было так совестно, как никогда.  Они  почувствовали
себя последними трусами и предателями, когда Поттер сказал:
   - Вы были очень добры ко мне, ребята, - добрее всех  в  городе.  И  я
этого не забуду, нет. Сколько раз я говорил сам себе: "Всем  ребятам  я,
бывало, чинил змеев и всякую там штуку, показывал, где лучше ловится ры-
ба, и дружил с ними, а теперь все  они  бросили  старика  Мэфа  в  беде,
только Гек не бросил, и Том не бросил, - они меня не  забыли,  говорю  я
себе, и я их тоже не забуду". Да, ребята, натворил я дел, пьян был  тог-
да, и в голове шумело - иначе никак этого не объяснишь; а теперь меня за
это вздернут, так оно и следует. Может, оно даже и к  лучшему,  думается
мне, то есть я так  надеюсь.  Ну,  да  что  толковать!  Не  хочется  вас
расстраивать, - ведь вы со мной дружили. Одно только я хочу вам сказать:
не пейте, ребята, никогда, чтобы вам не попасть за решетку. Отойдите чу-
точку подальше - вот так; как приятно видеть дружеские лица, когда чело-
век попал в такую беду, - ведь ко мне никто, кроме вас, не ходит. Добрые
дружеские лица, добрые, добрые лица. Влезьте один другому на спину, чтоб
я мог до вас дотронуться. Вот так. Пожмите мне руку -  ваши-то  пролезут
сквозь решетку, а моя нет, слишком велика. Маленькие руки  и  слабые,  а
ведь много помогли Мэфу Поттеру и еще больше сделали бы, если б могли.
   Том вернулся домой очень грустный и видел в эту ночь страшные сны. На
следующий день он все время вертелся около здания суда;  его  неудержимо
тянуло войти в зал, но он с великим трудом удерживался от этого. Гек пе-
реживал то же самое. Они старательно избегали друг друга. И тот и другой
иногда уходили подальше, но какая-то темная сила притягивала их обратно.
Том настораживал уши, когда из зала суда выходил какой-нибудь зевака, но
каждый раз слышал только плохие новости - петля затягивалась все туже  и
туже вокруг шеи бедного Поттера. К концу второго дня весь  город  о  том
только и говорил, что индеец Джо твердо стоит на своем и  что  нечего  и
сомневаться, какой приговор вынесут присяжные.
   В тот вечер Том вернулся домой очень поздно и влез  в  окно.  Он  был
очень сильно взволнован. Прошло несколько часов, прежде  чем  он  уснул.
Наутро весь город собрался перед зданием суда.  Зал  был  битком  набит.
Ждать пришлось довольно долго, наконец один за другим вошли присяжные  и
заняли свои места; вскоре после того ввели бледного, измученного Поттера
в кандалах и посадили так, чтобы все любопытные могли глазеть  на  него;
индеец Джо, невозмутимый, как всегда, тоже  был  виден  отовсюду.  Опять
наступило молчание, а потом явился судья, и шериф объявил, что заседание
начинается. Как всегда, адвокаты начали перешептываться  между  собой  и
собирать какието бумаги. Пока возились со всеми этими мелочами, наступи-
ла торжественная тишина, полная ожидания.
   Вызвали свидетеля, который подтвердил, что в тот день, когда было об-
наружено убийство, он видел как Мэф Поттер умывался у  ручья  и  тут  же
убежал. Задав еще несколько вопросов, прокурор сказал защитнику:
   - Можете допросить свидетеля.
   Обвиняемый поднял глаза на минуту и опустил их снова, когда  его  за-
щитник сказал:
   - У меня нет вопросов.
   Следующий свидетель показал, что нож был найден возле тела.
   Прокурор повторил:
   - Можете допросить свидетеля.
   - У меня нет к нему вопросов, - ответил защитник Поттера.
   Третий свидетель показал под присягой, что не раз видел  этот  нож  у
Поттера.
   - Допросите свидетеля.
   Защитник Поттера снова не пожелал его допрашивать. На  лицах  публики
выразилась досада. Неужели адвокат не приложит никаких  стараний,  чтобы
спасти жизнь своего подзащитного?
   Несколько свидетелей подтвердили, что Поттер вел себя  подозрительно,
когда его привели на место происшествия. Их тоже  отпустили  без  перек-
рестного допроса.
   Все, что произошло на кладбище в то памятное присутствующим утро, бы-
ло рассказано надежными свидетелями со всеми подробностями,  отягчающими
вину Поттера, но ни один из свидетелей не был допрошен защитником.  Пуб-
лика выразила свое недоумение и недовольство глухим ропотом  и  получила
за это выговор от судьи. После этого прокурор сказал:
   - На основании свидетельских показаний, данных под присягой и не вну-
шающих подозрений, нами установлено, что это страшное преступление,  не-
сомненно, совершено несчастным, который сидит на скамье  подсудимых.  Мы
считаем обвинение доказанным.
   Стон вырвался у бедного Поттера, и, закрыв лицо руками,  он  тихонько
закачался взад и вперед среди тягостного молчания всего зала. Даже  муж-
чины были тронуты, а женщины заплакали от жалости. Тогда  защитник  под-
нялся со своего места и сказал:
   - Ваша честь, в начале заседания мы были намерены доказать,  что  наш
подзащитный совершил это ужасное дело бессознательно, в пьяном  виде,  в
припадке белой горячки. Теперь мы переменили мнение и не  будем  на  это
ссылаться. - И, обратившись к служителю, сказал: - Вызовите Томаса Сойе-
ра!
   На лицах всех, не исключая и Поттера, выразилось  крайнее  изумление.
Все глаза с любопытством обратились на Тома, который встал и занял  свое
место на свидетельской скамье. Вид у него был растерянный, потому что он
умирал от страха. Его привели к присяге.
   - Томас Сойер, где вы были в ночь на семнадцатое июня, около  полуно-
чи?
   Том взглянул на каменное лицо индейца Джо, и  язык  у  него  отнялся.
Публика затаила дыхание и превратилась в слух. Сначала Том не мог  выго-
ворить ни слова. Однако через некоторое время он  собрался  с  силами  и
произнес таким слабым голосом, что первые ряды в  зале  едва  могли  его
расслышать:
   - На кладбище...
   - Погромче, пожалуйста! Не бойтесь. Значит, вы были...
   - На кладбище.
   Презрительная улыбка скользнула по лицу индейца Джо.
   - Вы были недалеко от могилы Вильямса?
   - Да, сэр.
   - Расказывайте, только нельзя ли погромче. Как близко вы были от  мо-
гилы?
   - Почти так же, как от вас.
   - Вы где-нибудь спрятались или нет?
   - Да, я спрятался.
   - Где?
   - За вязами, около могилы.
   Индеец Джо едва заметно вздрогнул.
   - С вами кто-нибудь был?
   - Да, сэр. Я ходил туда с...
   - Погодите, погодите минутку. Не трудитесь называть вашего  товарища.
Мы его вызовем в свое время. Вы принесли чтонибудь с собой?
   Том колебался, и вид у него был смущенный.
   - Говорите же, мой мальчик, не стесняйтесь. Истина  всегда  почтенна.
Что вы с собой принесли?
   - Только... дохлую кошку.
   По залу волной пробежал смех, но судья прекратил веселье.
   - Мы представим суду скелет этой кошки. А теперь, мой мальчик,  расс-
кажите нам все по порядку, расскажите, как умеете, не пропуская  ничего,
и не бойтесь.
   Том начал рассказывать. Сперва он запинался, но мало-помалу оживился,
и его речь лилась все свободнее и свободнее. Через некоторое время в за-
ле стихло все, кроме его голоса; все глава устремились на него, слушате-
ли ловили каждое его слово, раскрыв рот и затаив  дыхание,  завороженные
страшным рассказом. Сдержанное волнение публики перешло  всякие  границы
при следующих словах Тома:
   - "... а когда доктор хватил Мэфа Поттера доской и  он  упал,  индеец
Джо замахнулся ножом и...
   Трах! С молниеносной быстротой индеец бросился к окну, расшвыряв тех,
кто хотел его удержать, и скрылся.


   ГЛАВА XXIV

   Том снова занял блестящее положение героя - на утешение  старшим,  на
зависть ровесникам. Его имя даже увековечили в печати, ибо городская га-
зетка превозносила его. Некоторые были уверены, что он когда-нибудь ста-
нет президентом, если только его не повесят до тех пор.
   Как это всегда бывает, переменчивая, легковерная публика приняла  те-
перь Мэфа Поттера в свои объятия и расточала ему ласки так же  неумерен-
но, как прежде - брань. Но такое поведение только делает публике  честь,
поэтому нехорошо осуждать ее за это.
   Свои дни Том проводил в радости и веселье, зато по ночам  изнывал  от
страха. Индеец Джо заполнял все его сны и всегда глядел на него мрачно и
угрожающе. После наступления темноты Тома нельзя было выманить  из  дома
никакими соблазнами. Несчастный Гек был тоже едва жив от страха,  потому
что Том вечером, накануне того дня, когда он  дал  показания,  рассказал
всю историю адвокату, и Гек ужасно боялся, как бы не  вышло  наружу  его
участие в деле, хотя побег индейца Джо избавил его от  мучительной  обя-
занности выступать на суде. Адвокат обещал бедняге держать  все  дело  в
тайне, но разве можно было этому верить? После  того  как  муки  совести
привели Тома вечером на квартиру адвоката и вырвали из его  уст  рассказ
об ужасной тайне, хотя на них лежала печать самой мрачной и  устрашающей
клятвы, вера Гека в человечество сильно пошатнулась.
   Каждый день, выслушивая благодарность Мэфа  Поттера,  Том  радовался,
что сказал правду, и каждую ночь раскаивался, что не сумел держать  язык
за зубами.
   Половину времени Том боялся, что индейца Джо никогда  не  поймают,  а
другую половину боялся, что поймают. Он твердо знал,  что  только  тогда
вздохнет свободно, когда этот человек умрет и он своими  глазами  увидит
его труп.
   За поимку преступника была назначена награда, обыскали всю округу, но
индейца Джо так и не нашли. Из Сент-Луи прибыл один из всеведущих и вну-
шающих изумление чудотворцев - полицейский сыщик, - прибыл, произвел ро-
зыски, покачал головой, сделал глубокомысленное лицо и добился,  разуме-
ется, блестящих успехов, как это водится у людей  его  профессии.  Иными
словами, он "напал на след". Но ведь "след" не вздернешь на виселицу  за
убийство; и после того как сыщик побывал у них и уехал восвояси, положе-
ние Тома нисколько не изменилось: он чувствовал себя в такой же опаснос-
ти, как и прежде.
   Но дни шли за днями, и с каждым днем мальчики  понемногу  забывали  о
тяготевшей над ними угрозе.


   ГЛАВА XXV

   В жизни  каждого настоящего мальчишки наступает время, когда его обу-
ревает неистовое желание найти зарытый клад.
   В один  прекрасный день такое желание напало и на Тома. Он отправился
разыскивать Джо Гарпера,  но безуспешно. Он побежал к Вену Роджерсу,  но
тот ушел ловить рыбу. Случайно ему попался навстречу Гек Финн,  Кровавая
Рука. Гек тоже мог пригодиться. Том отвел его в укромное место и доверил
ему свой  план. Гек был не прочь.  Гек всегда был не прочь участвовать в
любой затее, лишь  бы она сулила развлечение и не требовала капитала,  -
потому что, хотя  и говорится,  что время - деньги,  времени у Гека было
девать некуда.
   - Где же мы будем копать? - спросил Гек.
   - Да где угодно.
   - Как, разве клады везде зарыты?
   - В том-то и дело, что не везде. Они бывают зарыты в каком-нибудь ук-
ромном месте - когда на острове, когда в гнилом сундуке под засохшим де-
ревом - там, куда тень от сучка падает в полночь, - а чаще всего под по-
лом в старых домах, где нечисто.
   - А кто их зарывает?
   - Разбойники, понятно. А по-твоему, кто? Учителя воскресной школы?
   - Я  почем знаю. Если бы клад был мой,  я бы его зарывать не стал,  а
тратил бы денежки да поживал припеваючи.
   - И я тоже. Только разбойники по-другому делают. Всегда зароют  клад,
да так и оставят.
   - Что же они потом за ним не приходят?
   - Ну, все собираются прийти, а потом забудут приметы ЕЛИ  умрут.  Вот
он и лежит долго-долго и ржавеет, а потом ктонибудь находит  старую  по-
желтевшую бумагу со всеми приметами, и надо  эту  бумагу  расшифровывать
целую неделю, потому что в ней одни значки да иероглифы.
   - Иеро... чего?
   - Иероглифы - такие картинки и разные закорючки, с виду как будто  бы
и ничего не значат.
   - А у тебя есть такая бумага, Том?
   - Нет.
   - Так как же ты найдешь приметы?
   - А на что мне приметы! Клад всегда бывает зарыт  под  старым  домом,
или на острове, или под сухим деревом, у которого торчит один сучок.  Мы
уж пробовали копать на острове Джексона, можно и еще попробовать;  а  то
есть еще старый дом за речкой, и сухих деревьев там сколько хочешь.
   - И под каждым деревом клад?
   - Ну, что ты! Понятно, нет.
   - А как же ты узнаешь, под которым копать?
   - Под всеми по очереди!
   - Да ведь этак все лето пройдет.
   - Ну и что же из этого? А вдруг ты найдешь медный  котелок  с  сотней
долларов, весь в ржавчине, или трухлявый сундук, полный брильянтов.  Что
тогда?
   У Гека загорелись глаза.
   - Вот здорово! Уж чего  бы  лучше.  Ты  мне  дай  сотню  долларов,  а
брильянтов лучше не надо.
   - Ладно. Ты не думай, брильянтами тоже бросаться нечего. Есть  такие,
что стоят каждый долларов двадцать, а уж дешевле чем по доллару за штуку
и не бывает.
   - Да ну? Быть не может!
   - Это тебе всякий скажет. Разве ты никогда не видал брильянтов, Гек?
   - Что-то не припомню.
   - У королей их целые кучи.
   - У меня и знакомых королей тоже нет.
   - Да, верно. А вот если бы ты поехал в Европу, так там они на  каждом
шагу так и скачут.
   - Скачут?
   - Ах ты господи! Да нет же!
   - А чего же ты говоришь, что скачут?
   - Да ну тебя, это я только так сказал. Чего ради им скакать; я просто
говорю, что их там сколько хочешь. Куда ни плюнь,  везде  король.  Вроде
этого старого горбуна Ричарда.
   - Ричарда? А как его фамилия?
   - Никакой у него нет фамилии. У королей вообще но бывает фамилии.
   - Да ну?
   - Вот тебе и ну.
   - Что ж, пускай, если им так нравится, но я бы не хотел быть королем,
раз у них даже фамилии нет, вроде как у негров. Ты вот что лучше  скажи:
где ты сперва начнешь копать?
   - Не знаю еще. Давай начнем копать под сухим деревом, что на горе  за
рекой?
   - Давай.
   Они достали ржавую мотыгу и лопату и отправились за три мили на  реч-
ку. Добрались они до места разгоряченные, запыхавшиеся и растянулись  на
земле под тенистым вязом отдохнуть и покурить.
   - Вот это жизнь! - сказал Том.
   - Еще бы!
   - Скажи, Гек, если мы найдем клад, что ты будешь делать со своей  до-
лей?
   - Ну, каждый день буду покупать пирожок и стакан содовой  воды,  и  в
цирк тоже буду ходить каждый раз, как цирк приедет. Да уж не беспокойся,
заживу отлично.
   - А ты не собираешься копить деньги?
   - Копить? Для чего это?
   - Ну как же, чтобы были деньги на черный день.
   - Вот уж это ни к чему. Вернется родитель и запустит лапу в  мои  де-
нежки, если я их не потрачу, а там ищи-свищи. А ты что сделаешь на  свою
долю, Том?
   - Куплю себе новый барабан, настоящую саблю,  красный  галстук,  щен-
ка-бульдога, а потом женюсь.
   - Женишься!
   - Ну да.
   - Том, ты, должно быть, совсем рехнулся.
   - Погоди, вот увидишь.
   - Ну, глупей ты ничего не мог придумать. Взять хоть моих отца  с  ма-
терью. Только и делали, что дрались. Я это отлично помню.
   - Это ничего. Девочка, на которой я женюсь, не будет драться.
   - Том, они все на один лад. Им бы только драться.  Ты  лучше  подумай
сначала как следует. Подумай, тебе говорю. А как эту девчонку зовут?
   - Она вовсе не девчонка, а девочка.
   - По-моему, не все ли равно: кто говорит - девчонка, кто  -  девочка.
Что так, что эдак - один черт! Так как же всетаки ее зовут, Том?
   - Я тебе скажу, только не сейчас.
   - Ну ладно, дело твое. А только, когда ты женишься, я совсем один ос-
танусь.
   - Нет, не останешься. Ты будешь жить со мной.  А  теперь  хватит  ва-
ляться, пойдем копать.
   Они работали, обливаясь потом, около получаса.  Никаких  результатов.
Они трудились еще полчаса. И все-таки ничего.
   Гек сказал:
   - Неужто они всегда так глубоко зарывают?
   - Бывает, только не всегда. Не каждый раз. По-моему, мы просто не там
роем.
   Они выбрали другое место и начали копать  снова.  Работа  шла  теперь
медленнее, но все-таки подвигалась вперед. Некоторое  время  они  копали
молча. Под конец Гек оперся на лопату, смахнул рукавом капельки пота  со
лба и спросил:
   - Где ты собираешься копать после этого места?
   - Давай попробуем рыть под старым деревом на Кардифской горе, за  до-
мом вдовы Дуглас.
   - Что ж, я думаю, попробовать можно. А вдова не отнимет у  нас  клад?
Ведь дерево на ее земле.
   - Отнимет?! Пускай только сунется. Кто нашел место, того и клад.  Это
все равно, на чьей он земле.
   Гек успокоился. Работа продолжалась. Через некоторое время  Гек  ска-
зал:
   - Ах ты черт, должно быть, опять не там копаем. Как потвоему?
   - Что-то чудно, Гек. Ничего не разберу. Случается, что и ведьмы меша-
ют. Я думаю, уж не в этом ли все дело.
   - Да что ты, право, какие днем ведьмы, ничего они днем сделать не мо-
гут.
   - Да, это верно. Я и не подумал. Ага, теперь знаю, в чем дело!  Ну  и
ослы же мы с тобой! Надо сперва узнать, куда падает тень от сучка в пол-
ночь, а тогда уже и рыть в том месте!
   - Выходит, что мы валяли дурака, целый день рыли задаром! О, чтоб те-
бе, теперь вот опять тащись сюда ночью. Дальто какая! А ты сможешь  выб-
раться из дому?
   - Ну еще бы! Все равно придется рыть нынче ночью, а то  если  кто-ни-
будь увидит эти ямы, сразу поймет, в чем дело, и сам начнет рыть.
   - Ну что ж, я тебе мяукну нынче ночью.
   - Ладно. Давай спрячем лопаты в кустах.
   Ночью в назначенный час мальчики опять пришли поддерево. Они  уселись
в тени и стали ждать. Место  было  уединенное  и  час  поздний,  исстари
пользовавшийся дурной славой. В шорохе листвы  слышались  голоса  духов,
привидения таились по темным углам, глухой лай  собаки  доносился  отку-
да-то издали, и филин отзывался на него зловещим уханьем. Мальчики  раз-
говаривали мало, на них действовал таинственный ночной  час.  Скоро  они
решили, что полночь уже настала; отметили, куда падает  тень,  и  начали
рыть. Надежда ожила в них. Интерес к делу все возрастал и усердие с  ним
наравне. Яма становилась все глубже и глубже, но каждый раз, как  лопата
обо чтонибудь ударялась, они испытывали только новое разочарование.  На-
конец Том сказал:
   - Напрасно мы стараемся, Гек. Опять не там роем.
   - Ну как же не там? Ведь тень падала как раз в этом самом месте.
   - Знаю, что падала, да не в том дело.
   - А в чем же?
   - В том, что времени мы не знали наверно. Скорее всего было или слиш-
ком поздно, или слишком рано.
   Гек выронил лопату.
   - Так и есть, - сказал он. - В этом-то и беда.  Придется  и  эту  яму
бросить. Верного времени никак не  угадаешь,  да  и  страшно  уж  очень,
ведьмы и привидения так везде и носятся. Я все время  чувствую,  что  за
спиной у меня кто-то стоит, а повернуться боюсь: может, и  впереди  тоже
кто-нибудь есть и только того и дожидается. Как мы сюда пришли, меня все
время в дрожь бросает.
   - Ну, и со мной не лучше, Гек. Ты знаешь, когда зарывают  деньги,  то
сверху всегда кладут мертвеца, чтобы он их стерег.
   - Господи!
   - Да, да! Я сколько раз это слышал.
   - Том, не нравится мне, что мы копаем в таком месте, где есть мертве-
цы. С ними, знаешь, шутки плохи.
   - Мне тоже не очень нравится их трогать. А вдруг из ямы высунется че-
реп да скажет что-нибудь!
   - Брось, Том! И так страшно.
   - Еще бы не страшно! Гек, меня мороз по коже дерет.
   - Знаешь, Том, давай бросим это место и попробуем гденибудь еще.
   - Давай, так лучше будет.
   - А где?
   Том подумал немного, потом сказал:
   - В том старом доме, где нечисто. Вот где.
   - Ну его к черту, не люблю я таких домов. Это  будет  похуже  всякого
мертвеца. Мертвец еще туда-сюда; ну, скажет чтонибудь,  зато  не  станет
таскаться за тобой в саване и заглядывать через плечо и ни с того  ни  с
сего скрежетать зубами, как привидение. Этого я  не  вытерплю,  Том,  да
никто не вытерпит.
   - Это верно, зато привидения ходят только по ночам. Днем они нам  ко-
пать не помешают.
   - Положим, что так. А ты знаешь, что никто не ходит мимо  этого  дома
ни днем, ни ночью?
   - Там убили кого-то, потому мимо этого дома и не любят ходить, а  так
ничего особенного никто не замечал, разве только по ночам, да и то прос-
то синие огоньки пляшут под окнами, а не настоящие привидения.
   - Ну уж, если где-нибудь пляшут синие огоньки, значит,  и  привидение
там недалеко. Ясное дело. Сам знаешь, кому они нужны, кроме привидений.
   - Да, это верно. Только днем они все равно не показываются, так  чего
же нам бояться?
   - Ну ладно. Давай  попробуем  в  старом  доме,  коли  хочешь,  только
все-таки риск большой.
   В это время они спускались под гору. Внизу, посреди освещенной  луною
долины, стоял дом с привидениями, без забора, совсем на отшибе, заросший
бурьяном до самого крыльца, с  обвалившейся  трубой,  темными  впадинами
окон и рухнувшей с одного бока крышей. Мальчики долго смотрели на  окна,
ожидая, не мелькнет ли в них синий огонек,  потом,  разговаривая  тихими
голосами, как требовали время и место, они свернули направо, чтобы обой-
ти подальше старый дом, и вернулись домой через лес, по  другой  стороне
Кардифской горы.


   ГЛАВА XXVI

   На следующий день около полудня мальчики вернулись к сухому дереву  -
им надо было взять мотыгу и лопату. Тому Сойеру  не  терпелось  поскорей
бежать в дом с привидениями. Гек тоже стремился туда, хотя и не так  ре-
тиво, и вдруг сказал:
   - Послушай, Том, а ты знаешь, какой нынче день?
   Том быстро перебрал в уме все дни недели и вскинул на Гека испуганные
глаза:
   - Ой! А мне и в голову не пришло, Гек!
   - Вот в мне тоже, а тут сразу вспомнилось, что нынче пятница.
   - Ох ты черт, ну как тут убережешься? Вот могли бы влопаться, если бы
начали такое дело в пятницу.
   - Могли бы! Скажи лучше -  наверняка  влопались  бы.  Бывают,  может,
счастливые дни, да только не пятница.
   - Всякий дурак знает. Не ты первый выдумал.
   - А я разве говорил, что я? Да мало того, что пятница, я нынче  видел
препаршивый сон - крысы снились.
   - Да что ты! Это уже обязательно к несчастью. Дрались они?
   - Нет.
   - Ну, тогда еще ничего, Гек. Если они не дерутся, то это просто  так,
вообще не к добру. Нам только надо держать ухо востро и остерегаться бе-
ды. Сегодня мы больше копать не станем, будем играть. Ты слыхал про  Ро-
бин Гуда?
   - Нет. А кто такой Робин Гуд?
   - Ну как же, он был самый замечательный человек во всей Англии и всех
главней. Он был разбойник.
   - Ох, здорово, вот бы мне. А кого он грабил?
   - Ну равных там богачей, королей, шерифов и епископов.  А  бедных  он
никогда не трогал. Он их любил. Всегда с ними делился поровну.
   - Вот, должно быть, молодец был.
   - Ну еще бы. Он был всех на свете благородней, Гек. Таких  людей  те-
перь нет, вот что я тебе скажу. Он мог одной левой побить кого угодно  в
Англии и за полторы мили попадал из тисового лука в десятицентовую моне-
ту.
   - А что такое тисовый лук?
   - Не знаю. Какой-то там особенный лук. А если попадал не в  середину,
а в край монетки, то садился и плакал, ругался даже. Вот мы и будем  иг-
рать в Робин Гуда - самая благородная игра. Я тебя научу.
   - Давай.
   И они весь день играли в Робин Гуда, время от времени с тоской погля-
дывая на старый дом с привидениями и разговаривая о том, что  будут  там
делать завтра. Как только солнце начало склоняться к западу, они побрели
домой, пересекая длинные тени деревьев, и скоро скрылись в лесу на  Кар-
дифской горе.
   В субботу, вскоре после полудня, мальчики опять пришли к сухому дере-
ву. Они посидели в тени, куря и болтая, потом покопались немного в  пос-
ледней по счету яме, без особенной надежды, только из-за того,  что,  по
словам Тома, бывали такие случаи, когда люди  не  дороются  каких-нибудь
шести дюймов, бросят клад, а потом придет кто-нибудь, копнет  лопатой  и
выроет его. На этот раз им, однако, не повезло, и, взвалив на плечи  ло-
паты, они ушли, сознавая, что отнеслись к делу не как-нибудь, а добросо-
вестно проделали все, что полагается искателям клада.
   Когда мальчики подошли к старому дому, то  мертвая  тишина,  разлитая
под палящим солнцем, показалась им такой странной и жуткой, а самое мес-
то таким заброшенным и безлюдным, что они не сразу  отважились  войти  в
дом. Подкравшись на цыпочках к двери, они боязливо заглянули внутрь. Они
увидели заросшую сорной травой комнату без полов, с обвалившейся  штука-
туркой, старый-престарый очаг, зияющие окна, развалившуюся  лестницу;  и
везде пыльные лохмотья паутины. Они вошли тихонько,  с  сильно  бьющимся
сердцем, переговариваясь шепотом, ловя настороженным ухом малейший  звук
и напрягая каждый мускул, - на тот случай, если вдруг понадобится отсту-
пать.
   Через некоторое время они настолько освоились,  что  почти  перестали
бояться. С любопытством и недоверчивостью разглядывали они  все  кругом,
восхищаясь собственной смелостью и удивляясь  ей.  Потом  им  захотелось
поглядеть, что делается наверху. Это затрудняло отступление, но они под-
задоривали друг друга и в конце концов, как и следовало ожидать,  побро-
сали лопаты в угол и полезли на лестницу. Наверху было то же запустение.
В одном углу они нашли чулан, с виду очень  заманчивый  и  таинственный,
однако их надежды были обмануты - в чулане ровно  ничего  не  оказалось.
Теперь они совсем расхрабрились и собрались уже сойти с лестницы и  при-
няться за работу, как вдруг...
   - Ш-ш! - сказал Том.
   - Что такое? - прошептал Гек, бледнея от страха.
   - Ш-ш!.. Вот оно!.. Слышишь?
   - Да!.. Ой, бежим скорей!
   - Тише! Не шевелись! Идут сюда, прямо к двери.
   Мальчики растянулись плашмя на полу и, глядя в круглые дырки от  суч-
ков, стали ждать, замирая от страха.
   - Остановились... Нет, идут... Вот они. Перестань шептать, Гек.  Гос-
поди, хоть бы поскорей кончилось!
   Вошли двое мужчин. Каждый из мальчиков подумал про себя: "Это  глухо-
немой старик испанец, который был раза два у нас в городе, а  другого  я
никогда еще не видел".
   "Другой" был нечесаный, немытый оборванец с очень  неприятным  лицом.
Испанец кутался в плащ; у него были густые белые бакенбарды; длинные се-
дые волосы падали на плечи изпод шляпы; на нем были зеленые очки.  Когда
они вошли в дом, "другой" говорил что-то испанцу тихим голосом; они усе-
лись на полу, лицом к двери, прислонившись к стене, и тот, "другой", все
говорил что-то. Он держался теперь не так осторожно, и его слова доноси-
лись до мальчиков явственнее.
   - Нет, - сказал он, - думал я об этом деле, и мне  оно  не  нравится.
Опасно очень.
   - Опасно! - проворчал "глухонемой" к великому изумлению мальчиков.  -
Слюнтяй!
   От этого голоса мальчиков бросило в дрожь: то был голос индейца  Джо!
Некоторое время внизу молчали. Потом Джо сказал:
   - Уж какое было опасное то, последнее дело. А ведь обошлось.
   - Там совсем другое. Это было дальше вверх по реке, и ни одного  дома
рядом. Никто и не узнает, что мы приложили там руку, раз не вышло  ниче-
го.
   - Ну ладно, уж чего опаснее таскаться сюда днем. Всякий, кто нас уви-
дит, почует, что дело нечисто.
   - Это я знаю. Да ведь не нашлось другого места, где спрятаться.  Я  и
то хочу уйти из этого сарая. Вчера еще хотел, только нечего было  и  ду-
мать, - проклятые мальчишки все вертелись тут на горе, на самом виду.
   "Проклятые мальчишки" опять затряслись от страха, пораженные этим за-
мечанием, и подумали: какое счастье, что они решили подождать один день,
вспомнив про пятницу. В душе они жалели, что не подождали целый год.
   Двое внизу достали какую-то провизию и  принялись  закусывать.  После
долгого молчания индеец Джо сказал:
   - Вот что, малый, ступай-ка ты, откуда пришел: вверх по реке.  Подож-
дешь там, пока я тебя извещу. А я рискну - поброжу еще по  городу,  надо
же хоть поглядеть. За то опасное дело мы примемся, когда я разузнаю  по-
больше и обдумаю все как следует. А потом в Техас! Вместе и махнем.
   На том и порешили. Вскоре после этого оба начали зевать, и индеец Джо
сказал:
   - Спать хочу до смерти! Твоя очередь стеречь.
   Он улегся в бурьяне и скоро захрапел. Товарищ потряс его раза два,  и
он затих. Потом и сторож начал клевать носом; голова  у  него  клонилась
все ниже и ниже, и вскоре они храпели оба.
   Мальчики вздохнули долгим, облегченным вздохом. Том прошептал:
   - Ну, теперь пора, идем!
   Гек ответил:
   - Не могу - я тут же помру, если они проснутся.
   Том настаивал, Гек упирался. Наконец Том поднялся на ноги, медленно и
осторожно, и пошел один. Но с первым же его шагом покоробленные половицы
так страшно заскрипели, что он повалился на пол едва  живой  от  страха.
Второй раз он и пробовать не стал. Мальчики лежали, считая медленно  тя-
нувшиеся минуты, пока им не показалось, что времени больше нет вообще  и
сама вечность состарилась и поседела; но тут они  с  радостью  заметили,
что солнце садится.
   Наконец один из бродяг перестал храпеть. Индеец Джо сел, огляделся по
сторонам, мрачно усмехнулся, глядя на  своего  товарища,  который  спал,
опустив голову на колени, толкнул его ногой и сказал:
   - Ну вот! Хорош сторож, нечего сказать! Да ладно уж, ничего не случи-
лось.
   - Ох! Неужто я заснул?
   - Да вроде того. Пора двигаться, приятель. А что  нам  делать  с  ос-
тальными деньгами?
   - Не знаю, - оставить здесь, как всегда, я думаю. Брать их с собой не
стоит, пока мы не двинемся на юг. Шестьсот пятьдесят серебром,  пожалуй,
и руку оттянут.
   - Ну ладно, ничего нам не сделается, если еще раз сюда придем.
   - Да только, по-моему, надо прийти ночью, как мы раньше  делали,  оно
лучше будет.
   - Это верно, только вот что. Может, мне еще не скоро удастся наладить
то дельце. Мало ли что может помешать. Место не очень-то подходящее. Да-
вай зароем как следует - и поглубже.
   - Правильно, - одобрил его спутник и, перейдя через всю комнату, под-
нял одну из плит в глубине очага и вынул мешок, в котором что-то приятно
зазвенело. Он достал долларов двадцать - тридцать для себя и столько  же
для индейца Джо, потом отдал ему мешок, а тот в это время стоял на коле-
нях в углу и копал землю складным ножом.
   Мальчики в один миг забыли все свои страхи и все свои невзгоды. Горя-
щими глазами они следили за каждым его движением.  Вот  повезло!  Просто
нельзя было себе представить такого счастья. Шестьсот долларов - это та-
кая уйма денег, что десятерым мальчикам разбогатеть  можно.  Вот  вам  и
клад, да еще как все хорошо устраивается - нечего и голову ломать, в ка-
ком месте рыть яму. Они ежеминутно толкали друг друга локтем  -  вырази-
тельные и очень понятные толчки, которые значили просто: "Небось рад те-
перь, что мы с тобой тут! "
   Нож индейца Джо наткнулся на что-то.
   - Ого! - сказал он.
   - Что там такое? - спросил его спутник.
   - Гнилая доска... нет, ящик как будто. Ну-ка помоги,  сейчас  узнаем,
что здесь такое. Нет, не надо, я пробил ножом дыру.
   Он запустил в ящик руку и тут же вытащил ее:
   - Гляди-ка, это деньги!
   Они вдвоем стали разглядывать горсть монет. Это было золото. Мальчики
наверху так же волновались и так же радовались, как и бродяги.
   Спутник индейца Джо сказал:
   - Сейчас мы с этим управимся. Тут где-то в углу, за очагом,  валяется
ржавая мотыга, я ее только что видел.
   Он сбегал и принес лопату и мотыгу. Индеец Джо взял мотыгу,  недовер-
чиво осмотрел ее со всех сторон, покачал головой, пробормотал что-то се-
бе под нос и начал копать землю. Скоро сундучок был вырыт. Он был  неве-
лик, окован железом и, наверно, был необыкновенно прочен, пока не истлел
от времени. Бродяги некоторое время глядели на сундук в блаженном молча-
нии.
   - Ну, приятель, да тут прямо тысячи долларов, - сказал индеец Джо.
   - Говорили же, что в этих местах одно лето околачивалась шайка Мэрре-
ла, - сказал другой.
   - Это и я слышал, - сказал индеец Джо, - похоже, что это их работа.
   - Теперь тебе не стоит браться за то дело.
   Индеец нахмурился и сказал:
   - Не знаешь ты меня. То есть мало знаешь об этом деле.  Тут  не  один
грабеж, тут еще и месть! - И злобный огонь вспыхнул в его глазах. -  Мне
понадобится твоя помощь. А как покончим с этим, тогда  в  Техас.  Ступай
домой к своей Нэнси и ребятам и дожидайся, пока я тебя извещу.
   - Ладно, как хочешь. А что нам с этим делать - опять зароем, что ли?
   - Да. (Полный восторг наверху.) Нет, клянусь великим Сахемом! (Глубо-
кое уныние наверху.) Я чуть было не забыл. На мотыге была свежая  земля!
(Мальчики чуть не умерли от страха.) Откуда взялись эта мотыга  с  лопа-
той? Откуда на них свежая земля? Кто их принес и куда делись  эти  люди?
Слышал ты кого-нибудь? Видел кого-нибудь? Это как  же  -  зарыть  деньги
опять, чтоб они пришли и увидели вскопанную землю? Ну уж  нет  -  ни  за
что. Отнесем-ка их в мою берлогу.
   - Вот это верно! Как это я раньше не подумал! По-твоему, в номер пер-
вый?
   - Нет. В номер второй - под крестом. А первый не  годится  -  слишком
людно.
   - Ну, хорошо. Скоро стемнеет, пора и отправляться.
   Индеец Джо поднялся на ноги и стал красться от окна к окну, осторожно
выглядывая наружу. Потом сказал:
   - Кто бы это мог принести сюда мотыгу с лопатой? Как  по-твоему,  мо-
жет, они еще наверху?
   Том и Гек чуть не умерли от страха. Индеец Джо схватился за нож, пос-
тоял минутку в нерешимости, потом двинулся к лестнице. Мальчики вспомни-
ли про чулан, но не в силах были пошевельнуться.  Заскрипели  ступеньки.
Положение было такое отчаянное, что мальчики мигом очнулись от  столбня-
ка, но только хотели броситься в чулан, как затрещало  гнилое  дерево  и
индеец Джо вместе с подломившейся лестницей рухнул вниз. Он  поднялся  с
земли, ругаясь на чем свет стоит, а его спутник заметил:
   - Ну чего ты туда полез? Если тут есть кто-нибудь и сидит там  навер-
ху, то и пусть сидит, - нам-то что? Коли им хочется, пускай прыгают вниз
и ломают ноги, какое нам дело? Через четверть часа стемнеет, тогда  пус-
кай догоняют нас, если угодно. На здоровье! По-моему,  тот,  кто  принес
сюда эти лопаты, должно быть, увидел нас и принял за нечистых духов  или
призраков. Надо полагать, и сейчас еще бежит без оглядки.
   Индеец поворчал немного,  потом  согласился  с  приятелем,  что  надо
пользоваться временем, пока еще не совсем стемнело, и собираться в путь.
Довольно скоро они потихоньку выбрались из дома среди густеющих  сумерек
и потащили к реке свой драгоценный сундук.
   Том с Геком поднялись на ноги едва живые, зато вздохнули с облегчени-
ем и стали смотреть им вслед сквозь щели в бревенчатых стенах. Бежать за
ними? Ну нет! Мальчики были довольны уже и тем, что слезли вниз, не сло-
мав себе шеи. Они пошли обратно в город по другой  дороге,  через  гору.
Разговаривали они мало, потому что всю дорогу были заняты тем, что руга-
ли сами себя - ругали за неудачную мысль отнести туда мотыгу с  лопатой.
Если бы не это, индеец Джо не почуял бы ничего неладного, спрятал бы се-
ребро вместе с золотом и оставил бы здесь, пока не "отомстит",  а  потом
оказалось бы, к его сожалению, что деньги пропали. Надо бы хуже, да  не-
куда! И зачем только им вздумалось тащить сюда лопаты!
   Они решили не спускать глаз с испанца, когда он  появится  в  городе,
ища случая "отомстить", и проследить за ним до "номера второго", где  бы
это ни было. Вдруг у Тома мелькнула страшная мысль:
   - Отомстить? А что, если это он про нас, Гек?
   - Ох, молчи! - сказал Гек, чуть не падая от страха.
   Они разговаривали об этом до самого города и решили, что индеец,  мо-
жет быть, имел в виду и кого-нибудь другого, - может быть, одного только
Тома, потому что только он один давал показания на суде.
   Для Тома было очень и очень слабым утешением,  что  опасность  грозит
ему одному. "В компании все-таки было бы легче", - думал он.


   ГЛАВА XXVII

   События этого дня продолжали мучить Тома и во  сне.  Четыре  раза  он
протягивал руки к сокровищу, и четыре раза оно превращалось в ничто, уп-
лывая из рук; сон бежал от его глаз, и вместе с явью к нему возвращалось
сознание горькой действительности и беды. Ранним утром, лежа в постели и
припоминая подробности вчерашнего приключения, он с удивлением  заметил,
что все они как-то отошли от него и заволоклись туманом,  -  словно  все
это было где-то в другом мире и очень давно. Тогда ему пришло в  голову,
что, может быть, и самое приключение только  приснилось  ему!  В  пользу
этого был один очень убедительный довод, а именно, что такой кучи сереб-
ра и золота, какую он вчера видел наяву, просто быть не  могло.  До  сих
пор он никогда не видел даже пятидесяти долларов сразу и, так же  как  и
другие мальчики его лет и небольших достатков, полагал, что все разгово-
ры насчет "сотен" и "тысяч" - это только так, для красного словца, а  на
самом деле таких денег не бывает. Он никогда не думал, что у кого-нибудь
в кармане может найтись такое богатство, как сотня  долларов  наличными.
Если бы спросить его, как он представляет себе клад,  то  оказалось  бы,
что для него это горсть настоящих серебряных монеток и целая  гора  вол-
шебных, блестящих, не дающихся в руки долларов. Однако подробности прик-
лючения выступали тем яснее и резче, чем больше он о них думал, и  скоро
он начал склоняться к мысли, что в конце концов, пожалуй, это был  и  не
сон. Надо было как-нибудь выйти из тупика. Он наскоро позавтракал, а по-
том пошел разыскивать Гека.
   Гек сидел на борту большой плоскодонки, равнодушно  болтал  ногами  в
воде, и вид у него был мрачный. Том решил, что надо  дать  Геку  первому
заговорить насчет вчерашнего. Если же он не заговорит, значит,  все  это
только приснилось Тому.
   - Здравствуй, Гек!
   - Здравствуй.
   Минута молчания.
   - Том, если бы мы оставили эту чертову лопату под сухим деревом,  де-
нежки были бы наши. Вот не повезло!
   - Так это не во сне, значит. А мне даже хотелось бы,  чтобы  это  был
сон. Право, хотелось бы, Гек!
   - Какой еще сон?
   - Да вот, все вчерашнее. Я начал уж думать, что это был сон.
   - Сон! Если бы лестница не подломилась, узнал бы ты, какой это сон. Я
тоже всю ночь видел сны - и все этот  кривоглазый  испанский  дьявол  за
мной гонялся, чтоб ему провалиться!
   - Нет, зачем ему проваливаться! А вот найти бы  его!  Выследить,  где
деньги.
   - Том, никогда нам его не найти. Это только раз в жизни бывает, чтобы
человеку сами давались в руки такие деньги, и то мы их  упустили.  Я-то,
должно быть, и на ногах не устою, если опять его увижу.
   - Ну, и я тоже, только мне все-таки хочется его увидеть и  проследить
за ним до номера второго.
   - Номер второй - вот в том-то и загвоздка! Я уж  об  этом  думал.  Да
что-то ничего не разберу. Как по-твоему, что это такое?
   - Не знаю. Дело темное. Послушай, Гек, а может, это номер дома?
   - Еще чего!.. Нет, Том, это вряд ли. Только не в нашем городишке. Ка-
кие тут номера!
   - Да, это верно. Дай-ка подумать. Ну, а если это номер комнаты в  ка-
ком-нибудь трактире?
   - Вот, вот, оно самое! И трактиров у нас всего два. Живо разыщем.
   - Ты посиди здесь, Гек, пока я не приду.
   Том мигом исчез. Ему не хотелось, чтобы его видели вместе с Геком  на
улице. Через полчаса он вернулся. Оказалось, что в трактире получше  но-
мер второй с давних пор занят молодым адвокатом, занят и сейчас. В  дру-
гом трактире, похуже, номер второй был какой-то таинственный;  хозяйский
сын сказал, что этот номер все время на замке и он  ни  разу  не  видел,
чтобы оттуда кто-нибудь выходил или входил туда, кроме как ночью; он  не
знал, почему это так, никаких особенных причин как будто  не  было:  ему
это даже показалось любопытным, но не очень, и он решил, что в этой ком-
нате должно быть "нечисто". Накануне ночью он видел, что там горел свет.
   - Вот что я узнал, Гек. Думаю, это и есть тот самый номер второй, ко-
торый нам нужен.
   - Я тоже так думаю, Том. Что же мы теперь будем делать?
   - Дай подумать.
   Том думал довольно долго. Потом заговорил:
   - Вот что я тебе скажу. Задняя дверь этого номера второго  выходит  в
маленький переулок между трактиром и старым кирпичным  складом,  который
похож на крысоловку. Ты раздобудь побольше ключей - ну сколько можешь, а
я стащу все тетины ключи, и в первую же темную ночь  мы  пойдем  туда  и
попробуем, не подойдет ли который-нибудь. Да гляди в оба, не появится ли
индеец Джо, он же хотел побывать в городе и посмотреть еще раз, не  под-
вернется ли удобный случай отомстить. Если увидишь, ступай за  ним  сле-
дом; если он не пойдет в этот номер второй, значит, это не тот.
   - Ей-богу, не хочется мне идти за ним одному!
   - Да ведь это же будет ночью. Он тебя, может, и не увидит; а  если  и
увидит, то ничего особенного не подумает.
   - Ну, если будет очень темно, я, так и быть, пойду за НЕМ.  Не  знаю,
не знаю. Попробую.
   - Можешь быть уверен, что я бы за ним пошел, если б ночь была темная.
Почем ты знаешь, может, он сразу увидит, что  отомстить  не  удастся,  и
тогда пойдет прямо за деньгами.
   - Верно, Том, верно. Я за ним пойду, честное слово, пойду.
   - Ну вот, это дело! Так смотри же, Гек, не подведи, а я-то уж не под-
веду.


   ГЛАВА XXVIII

   В тот вечер Том с Геком приготовились ко всему. Они до  девяти  часов
вечера слонялись возле трактира: один из них, стоя поодаль, сторожил пе-
реулок, а другой - дверь трактира. Никто не входил в переулок и не выхо-
дил из него; и в трактир не заходил никто, похожий на испанца. Ночь обе-
щала быть светлой, и Том отправился домой, уговорившись, что, если будет
очень темно, Гек прибежит и мяукнет, а он тогда вылезет в окно и  попро-
бует подобрать ключи. Но было все так же светло, и Гек, постояв на стра-
же до двенадцати, залег спать в пустую бочку из-под сахара.
   Во вторник мальчикам опять не повезло. В среду тоже. Зато  в  четверг
ночь выдалась темная. Том заблаговременно вылез в окно, захватив  теткин
жестяной фонарь и широкое полотенце, чтобы закрывать  свет.  Он  спрятал
фонарь в бочку из-под сахара, где ночевал Гек, и стал на стражу. За  час
до полуночи трактир закрылся и все огни в нем погасли, а  других  побли-
зости не было. Испанец так и не показывался. Никто не входил в  переулок
и не выходил из него. Все как будто бы складывалось отлично. Темень была
непроглядная, и полная тишина нарушалась лишь изредка воркотней далекого
грома.
   Том достал фонарь, зажег его в бочке, хорошенько закутал  полотенцем,
и оба искателя приключений во тьме прокрались к трактиру. Гек занял сто-
рожевой пост, а Том ощупью пробрался в переулок. Потом  потянулось  тре-
вожное ожидание, придавившее Гека, словно горой. Ему  захотелось,  чтобы
перед ним блеснул свет фонаря; он, разумеется, испугался  бы,  зато,  по
крайней мере, узнал бы, что Том еще жив. Казалось, прошли  часы,  с  тех
пор как Том исчез во мраке. Наверно, он лежит без  чувств,  а  может,  и
умер. А может, у него сердце разорвалось от страха и волнения?  Встрево-
женный Гек незаметно для себя подбирался все ближе и ближе  к  переулку;
ему мерещились всякие ужасы, и каждую минуту он ждал: вот-вот  стрясется
что-нибудь такое, что из него и дух вон. Положим, он и так едва дышал, а
сердце у него поминутно замирало,  того  и  гляди,  совсем  остановится.
Вдруг блеснул свет, и Том стрелой пронесся мимо.
   - Беги! - крикнул он. - Беги, если жизнь тебе дорога!
   Повторять этого не пришлось, довольно было и одного раза. Гек пустил-
ся бежать во весь дух, не дожидаясь повторения. Мальчики не останавлива-
лись, пока не добежали до навеса возле старой бойни на другом конце  го-
рода. Как только они влетели под навес, разразилась гроза и хлынул  про-
ливной дождь. Том, едва переводя дыхание, сказал:
   - Гек, вот было страшно! Стал я пробовать ключи, тихонько, как  можно
тише; попробовал два, а наделал такого шуму, что я даже дышать  не  мог,
так испугался. А в замке они все равно не поворачивались. Я уж и сам  не
знал, что делаю, дернул за ручку, а дверь и отворилась! Она и заперта-то
не была! Я шмыг туда, снял с фонаря полотенце и...
   - Ну и что? Что ты увидел, Том?
   - Гек, я чуть не наступил на руку индейцу Джо!
   - Быть не может!
   - Да! Лежит на полу и спит как убитый, раскинув руки и все с  тем  же
пластырем на глазу.
   - Господи! Что же ты сделал? Он проснулся?
   - Нет, не пошевелился даже. Пьян, наверно. Я подхватил полотенце,  да
бегом.
   - Ну, я бы и думать забыл про полотенце.
   - Да, как бы не так! Мне здорово влетит от тети Полли, если я его по-
теряю.
   - Слушай, Том, а сундук ты видел?
   - Гек, я даже глядеть не стал. Сундука я не видел, и креста не видел.
Ничего я не видел, кроме бутылки и жестяной кружки на полу рядом  с  ин-
дейцем Джо; а еще я видел в комнате два бочонка и много бутылок. Так что
видишь теперь, почему там нечисто?
   - Ну, почему?
   - А виски держат, вот это и значит нечисто! Может, и во всех  тракти-
рах Общества трезвости есть такие комнаты, где виски держат, как ты  ду-
маешь?
   - Пожалуй, что так. Ну кто бы мог подумать? А знаешь, Том, сейчас са-
мое подходящее время украсть сундук, если индеец Джо валяется пьяный!
   - Да, как же! Попробуй поди!
   Гек вздрогнул.
   - Ой нет, тогда не надо.
   - И я тоже думаю, что не надо. Одна бутылка рядом с  индейцем  Джо  -
этого мало. Было бы три, тогда другое дело, я бы попробовал.
   Они долго молчали и думали, и наконец Том сказал:
   - Слушай, Гек, давай больше не будем пробовать, пока не узнаем навер-
но, что индеец Джо ушел. Уж очень страшно. А если мы будем стеречь  каж-
дую ночь, то, конечно, увидим когда-нибудь, как он уходит, и мигом  вых-
ватим сундук.
   - Ну что ж. Я буду стеречь нынче ночью и каждую ночь потом  уже  буду
стеречь, если ты сделаешь все остальное.
   - Хорошо, сделаю. Тебе только придется пробежать один квартал по  Гу-
пер-стрит и мяукнуть, а если я сплю, то ты брось горсть песку в окно,  и
я проснусь.
   - Ладно, так и сделаю!
   - Ну вот что, Гек, гроза прошла, я иду домой. Часа через два  и  све-
тать начнет. А ты ступай туда, постереги пока что.
   - Сказал, что буду стеречь, значит, буду. Хоть целый год проторчу  на
улице. Днем буду спать, а ночью стеречь.
   - Вот и ладно. А где же ты будешь спать?
   - На сеновале у Бена Роджерса. Он меня пускает, и  дядя  Джек,  негр,
что у них работает, - тоже. Я таскаю воду, когда ему надо, а он мне дает
чего-нибудь поесть, когда попрошу, если найдется лишний кусок. Он  очень
хороший негр. И меня любит за то, что я не деру нос перед неграми.  Иной
раз даже обедаю с ним вместе. Только ты никому не говори. Мало  ли  чего
не сделаешь с голоду, когда в другое время и думать про это  не  захотел
бы.
   - Ну, если ты мне не понадобишься днем, спи на здоровье.  Зря  будить
не стану. А если ты ночью заметишь что-нибудь такое, беги прямо ко мне и
мяукай.


   ГЛАВА XXIX

   Первое, что услышал Том в пятницу  утром,  было  радостное  известие:
семья судьи Тэтчера вчера вернулась в город. И клад, и индеец Джо  сразу
отошли на второй план, и Бекки заняла первое место в его мыслях. Том по-
бежал к ней, и вместе со своими одноклассниками они наигрались до  упаду
в "палочку-выручалочку" и в другие игры. День закончился очень удачно  и
весело. Бекки упросила наконец свою маму  устроить  завтра  долгожданный
пикник, и та согласилась. Девочка сияла от радости, да и  Том  радовался
не меньше. Приглашения были разосланы еще до вечера, и все дети в город-
ке, предвкушая удовольствие, принялись впопыхах собираться на пикник. От
волнения Том не мог уснуть до поздней ночи: он очень  надеялся  услышать
мяуканье Гека и завтра на пикнике удивить Бекки и ее гостей, показав  им
клад. Но ему пришлось разочароваться - сигнала в эту ночь не было.
   В конце концов настало утро, и часам к десяти или  одиннадцати  весе-
лая, шумная компания собралась в доме судьи Тэтчера, чтобы  оттуда  дви-
нуться в путь. В те времена было не принято, чтобы пожилые  люди  ездили
на пикники и портили детям удовольствие. Считалось, что дети находятся в
безопасности под крылышками двух-трех девиц лет восемнадцати  и  молодых
людей немножко постарше. Для такого случая наняли старенький  пароходик,
и скоро веселая толпа повалила по главной улице, таща корзинки с  прови-
зией. Сид захворал, и ему пришлось отказаться от этого удовольствия; Мэ-
ри осталась дома ухаживать за ним. На  прощанье  миссис  Тэтчер  сказала
Бекки:
   - Вы вернетесь, должно быть, очень поздно: Быть может, тебе лучше пе-
реночевать у кого-нибудь из девочек, что живут поближе к пристани.
   - Можно, я останусь ночевать у Сюзи Гарпер?
   - Очень хорошо. Смотри же, веди себя как следует, будь умницей.
   Когда они шли по улице, Том сказал Бекки:
   - Знаешь, Бекки, вот что мы с тобой сделаем. Вместо того чтобы идти к
Джо Гарперу, мы поднимемся в гору и пойдем к вдове Дуглас. У нее  бывает
сливочное мороженое почти каждый день - да еще какими порциями! Она  нам
обрадуется, вот увидишь.
   - Ой, вот будет весело!
   Бекки задумалась на минутку и сказала:
   - А как же мама?
   - Откуда же она узнает?
   Девочка опять подумала и нерешительно сказала:
   - По-моему, это нехорошо все-таки...
   - Ну, чего там "все-таки"! Твоя мама не узнает, так что же тут плохо-
го? Лишь бы с тобой ничего не  случилось,  больше  ей  ничего  не  надо,
по-моему, она тебе и сама позволила бы, только ей в  голову  не  пришло.
Конечно, позволила бы!
   Щедрое гостеприимство вдовы Дуглас было соблазнительной приманкой,  и
уговоры Тома скоро оказали свое действие. Было решено не говорить  нико-
му, какие у них планы на этот вечер. Вдруг Тому пришло в голову, что Гек
может явиться нынче ночью и подать сигнал. Эта мысль чуть  не  испортила
ему будущее удовольствие. И все же он никак не мог пожертвовать весельем
у вдовы Дуглас. Да и для чего жертвовать, рассуждал он: если сигнала  не
было вчера ночью, то с какой стати его ждать непременно сегодня?  Весело
будет наверняка, а насчет клада еще неизвестно. И, как всегда у  мальчи-
шек, перевесило то, к чему тянуло сильнее: в этот день он  решил  больше
не думать о сундуке с деньгами.
   Тремя милями ниже города пароходик замедлил ход у лесистой  долины  и
причалил к берегу. Толпа высыпала на берег, и скоро повсюду в лесу и  на
крутых склонах раздались крики и смех. Перепробовав все игры, выбившиеся
из сил и разгоряченные шалуны опять сошлись в лагерь,  нагуляв  завидный
аппетит, и набросились на разные вкусные вещи. После  пира  они  уселись
отдыхать и разговаривать в тени раскидистых дубов. Скоро кто-то крикнул:
   - Кто хочет в пещеру?
   Оказалось, что хотят все. Достали свечи и сейчас же все пустились на-
перебой карабкаться в гору. Вход в пещеру был довольно высоко на  склоне
горы и походил на букву "А". Тяжелая дубовая дверь  никогда  не  запира-
лась. Внутри была небольшая пещера, холодная, как погреб, со стенами  из
прочного известняка, которые были возведены самой природой и усеяны кап-
лями влаги, словно холодным потом. Стоять здесь в глубоком мраке и  гля-
деть на зеленую долину, освещенную солнцем, было  так  интересно  и  та-
инственно. Но скоро первое впечатление рассеялось, и опять начались  ша-
лости. Как только кто-нибудь зажигал свечу, все остальные  набрасывались
на него гурьбой; и сколько он ни защищался от  нападающих,  свечу  скоро
вышибали у него из рук или тушили,  и  тогда  снова  поднимался  веселый
крик, смех и возня. Но все на свете когда-нибудь кончается.  Мало-помалу
шествие, вытянувшись вереницей,  начало  спускаться  по  крутому  склону
главной галереи, и ряд колеблющихся огней смутно осветил  высокие  каме-
нистые стены почти до самых сводов, сходившихся над  головой  на  высоте
шестидесяти футов. Главная галерея была не шире восьми или десяти футов.
На каждом шагу по обеим сторонам открывались новые высокие расщелины го-
раздо уже главной галереи. Пещера Мак-Дугала представляла собою  настоя-
щий лабиринт извилистых, перекрещивающихся между собой коридоров,  кото-
рым не было конца. Говорили, что можно было целыми днями и ночами  блуж-
дать по запутанной сети расщелин и провалов, не находя выхода из пещеры,
что можно было спускаться все ниже и ниже в самую  глубь  земли,  и  там
встретить все то же - лабиринт под лабиринтом, и так без конца. Никто не
знал всей пещеры. Это было немыслимое дело.  Большинство  молодых  людей
видело только часть пещеры, и обычно никто не заходил дальше. Том  Сойер
знал пещеру не лучше других.
   Вся компания прошла по главной галерее около трех четвертей  мили,  а
потом отдельные группы и пары стали сворачивать в боковые коридоры,  бе-
гать по мрачным переходам и пугать друг друга, неожиданно выскакивая  на
перекрестках. Даже в знакомой всем части пещеры можно было потерять друг
друга из виду на целых полчаса.
   Мало-помалу одна группа за другой, запыхавшись, подбегала  к  выходу,
все веселые, закапанные с ног до головы свечным салом,  перепачканные  в
глине и очень довольные проведенным в пещере днем. И только тут все уди-
вились, что время прошло так незаметно и что скоро стемнеет.  Пароходный
колокол звонил уже с полчаса. Однако все были очень  довольны,  что  так
романтически завершается день, полный приключений.  Когда  пароходик  со
своим шумным грузом выплыл на середину реки, никто, кроме  капитана,  не
жалел о потраченном времени.
   Гек уже стоял на своем посту, когда огни пароходика  замелькали  мимо
пристани. Он не слышал никакого шума, потому что молодежь  присмирела  и
притихла, как это обычно бывает с людьми, которые очень устали.  Сначала
Гек удивился, что это за пароход и почему он не останавливается у  прис-
тани, потом перестал об этом думать и занялся своим делом. Ночь станови-
лась все темнее и облачнее. Пробило десять часов, затих шум колес, разб-
росанные кое-где огоньки стали - мигать и гаснуть, на улицах  больше  не
встречалось прохожих. Городок отошел ко сну, оставив маленького  сторожа
наедине с тишиной и привидениями. Пробило одиннадцать часов, и в тракти-
ре погасли огни; все погрузилось во мрак. Гек ждал, как ему  показалось,
ужасно долго, но ничего не случилось.  Он  начал  колебаться.  Стоит  ли
ждать? Да и выйдет ли какой-нибудь толк? Уж не бросить ли все  да  и  не
завалиться ли спать?
   Вдруг он расслышал какой-то шум и сразу насторожился. Дверь, выходив-
шая в переулок, тихо закрылась. Он бросился за угол  кирпичного  склада.
Минутой позже мимо прошли, чуть не задев его, два человека, у одного  из
них было что-то под мышкой. Должно быть, сундук! Значит, они  собираются
переносить клад. Стоит ли звать Тома? Это было бы глупо -  они  уйдут  с
сундуком, и поминай как звали. Лучше пойти за ними и выследить их; авось
в темноте они его не заметят. Рассуждая сам  с  собой,  Гек  выскользнул
из-за угла и, крадучись, как кошка, пошел за бродягами. Он неслышно сту-
пал босыми ногами, держась на таком расстоянии, чтобы не упустить их  из
виду.
   Они прошли три квартала по улице вдоль реки, а потом свернули налево.
Сначала они шли все прямо, а дойдя до тропинки,  ведущей  на  Кардифскую
гору, стали подниматься по ней. Они прошли, не останавливаясь, мимо дома
старика валлийца, на склоне горы, и лезли все выше и выше. "Ладно, - по-
думал Гек, - значит, они хотят зарыть сундук на старой каменоломне".  Но
бродяги даже не остановились там. Они прошли дальше к вершине. И  вдруг,
свернув на узкую тропинку между высокими кустами сумаха, сразу пропали в
темноте. Тек прибавил шагу и стал нагонять их, потому  что  увидеть  его
они не могли. Сначала он бежал, потом замедлил шаг, боясь, что наткнется
на них; прошел еще немного, остановился, прислушался: ни  звука,  слышно
было только, как бьется его сердце. Уханье филина донеслось  до  него  с
горы - плохая примета. Но шагов не слышно. Господи, неужели все пропало?
Он уже собирался задать стрекача, как вдруг кто-то  кашлянул  в  четырех
шагах от него. Сердце у Гека чуть не выскочило,  но  он  пересилил  свой
страх и замер на месте, весь дрожа, словно его трепали сразу все двенад-
цать лихорадок, а слабость на него напала такая, что он боялся,  как  бы
не свалиться на землю. Теперь он знал, где находится: он был около изго-
роди, окружавшей усадьбу вдовы Дуглас, в пяти шагах от перелаза. "Ладно,
- подумал он, - пускай зарывают здесь; найти будет нетрудно".
   Послышался очень тихий голос, говорил индеец Джо:
   - Черт бы ее взял! Может, у нее гости? Свет горит до поздней ночи.
   - Я ничего не вижу.
   Теперь говорил тот оборванец, бродяга из старого  дома.  Сердце  Гека
сжалось от смертельного холода: так вот  кому  собирался  мстить  индеец
Джо! Первой мыслью Гека было убежать. Но тут он вспомнил, что вдова Дуг-
лас всегда была добра к нему, а эти люди, может,  собираются  убить  ее.
Гек пожалел, что у него не хватит храбрости предупредить вдову; он очень
хорошо знал, что не отважится на это, - они могли увидеть  его  и  схва-
тить. Все это, и не только это, промелькнуло у него в голове за короткий
миг между словами бродяги и ответом индейца Джо:
   - Тебе кусты мешают. Ну, смотри в эту сторону. Теперь видишь, что ли?
   - Да. Ну, конечно, у нее гости. Брось ты это дело!
   - Как! Бросить, когда я уезжаю отсюда навсегда? Когда, может, другого
случая больше не будет? Ну, нет! Опять-таки говорю тебе, как не раз  го-
ворил: мне наплевать на ее деньги, можешь их забрать себе. А вот муж  ее
ко мне придирался, и не один раз это было; он же меня и посадил как бро-
дягу, когда был судьей. Да это еще не все! Куда там! Он велел меня  отс-
тегать плетью - отстегать на улице перед тюрьмой, как негра! И весь  го-
род это видел! Плетью! Понимаешь ты это? Он перехитрил меня и умер.  Ну,
зато она мне заплатит!
   - Не убивай ее! Не надо!
   - Не убивай? А кто говорит про убийство? Его бы я убил, а ее не соби-
раюсь. Когда хотят отомстить женщине, ее не убивают - это ни к чему!  Ее
уродуют, рвут ноздри, обрубают уши, как свинье!
   - Господи, это уж...
   - Тебя не спрашивают! Молчи, пока цел! Я ее привяжу к  кровати.  Если
истечет кровью и умрет, я тут ни при чем. Плакать не стану. А ты,  прия-
тель, мне поможешь, для того я тебя и взял, одному  мне  не  управиться.
Если будешь отлынивать - убью! Понял? А если придется тебя убить, то  уж
и ее заодно прихлопну - тогда, по крайней мере, никто не узнает, чья это
работа.
   - Ну что ж, если без этого нельзя, тогда идем. Чем скорей, тем лучше.
Меня всего так и трясет.
   - Сейчас? А гости? Смотри не вздумай меня выдать, чтото я тебе не ве-
рю. Нет, подождем, пока свет погаснет, спешить некуда.
   Гек понял, что за этим последует молчание, еще  более  страшное,  чем
все эти разговоры насчет убийства, и, затаив дыхание, живо шагнул назад;
долго балансировал на одной ноге, с опасностью свалиться вправо или вле-
во, и наконец осторожно опустил другую ногу. Потом он  сделал  еще  один
шаг назад, так же осторожно и с тем же риском, потом еще один и еще -  и
вдруг сучок треснул у него под ногой. Он перестал дышать и  прислушался.
Ни звука - тишина была полная. Гек себя не помнил от радости. Он  повер-
нулся между двумя стенами кустов сумаха, осторожно, как поворачивает ко-
рабль, и с опаской зашагал прочь, но, выйдя на дорогу у каменоломни, по-
чувствовал себя в безопасности и побежал так, что только пятки засверка-
ли. Он бежал все быстрее под гору, пока не добежал до фермы валлийца. Он
так хватил в дверь кулаками, что из окон  сейчас  же  высунулись  головы
старика и двух его дюжих сыновей.
   - Что за шум? Кто там стучит? Что надо?
   - Пустите скорей! Я все расскажу!
   - А кто ты такой?
   - Гекльберри Финн! Скорей отоприте!
   - Вот как, Гекльберри Финн! Не такое это имя,  чтобы  перед  ним  все
двери распахивались настежь! Пустите его всетаки, ребята, послушаем, что
там стряслось!
   - Только, ради бога, никому не говорите, что это я вам сказал, - были
первые слова Гека, после того как его впустили. - Ради бога, а  то  меня
убьют! Ведь вдова меня всегда жалела, и я все расскажу, непременно расс-
кажу, если вы обещаете не выдавать меня.
   - Ей-богу, тут что-то есть, это он не зря говорит! - воскликнул  ста-
рик. - Ну, валяй рассказывай, никто тебя не выдаст, паренек.
   Через три минуты старик с сыновьями, вооружившись как следует, подни-
мались в гору и были уже  у  начала  дорожки  между  кустами  сумаха,  с
ружьями в руках. Гек не пошел за ними дальше. Он  спрятался  за  большим
камнем и стал слушать. Долго тянулось тревожное молчание, а потом  вдруг
сразу раздались выстрелы и крики.
   Гек не стал дожидаться разъяснений. Он выскочил из-за камня и пустил-
ся бежать под гору так, что дух захватило.


   ГЛАВА XXX

   В воскресенье утром, чуть только забрезжил свет, Гек в потемках вска-
рабкался на гору и тихонько постучался в  дверь  старика  валлийца.  Все
обитатели дома спали, но сон их был тревожен после волнений прошлой  но-
чи. Из окна его окликнули:
   - Кто там?
   Испуганный голос Гека ответил едва слышно:
   - Пожалуйста, впустите меня! Это я, Гек Финн.
   - Перед этим именем моя дверь всегда откроется, и ночью и днем.  Вхо-
ди, милый, будь как дома!
   Такие слова бездомному мальчику приходилось слышать впервые, и никог-
да в жизни ему не говорили ничего приятнее. Он не мог припомнить,  чтобы
раньше кто-нибудь приглашал его быть как дома.
   Дверь быстро отперли, и Гек вошел. Его усадили, а старик со всем сво-
им выводком рослых сыновей стал поспешно одеваться.
   - Ну, сынок, надеюсь, ты как следует проголодался, потому завтрак нам
подадут, как только взойдет солнце, с пылу горячий, можешь быть спокоен!
А мы с ребятами ждали тебя вчера, думали, что ты у нас заночуешь.
   - Я уж очень испугался, - сказал Гек, - и убежал.  Как  пустился  бе-
жать, когда пистолеты выстрелили, так и не останавливался целых три  ми-
ли. А теперь я пришел потому, что хотелось все-таки узнать, как было де-
ло; и пришел перед рассветом,  потому  что  боялся  наткнуться  на  этих
дьяволов, даже если они убиты.
   - Ах ты бедняга! Видно, ты устал за эту ночь, - вот тебе кровать, ло-
жись, когда позавтракаешь. Нет, они не убиты, вот что жалко. Видишь  ли,
мы знали, где их искать, с твоих же слов; подкрались на цыпочках и стали
шагах в десяти от них; а на дорожке темно, как в погребе. И вдруг  захо-
телось мне чихнуть! Вот незадача! Стараюсь удержаться - и не  могу.  Ну,
думаю, сейчас чихну, - и чихнул! Я стоял впереди с пистолетом  наготове,
и только чихнул, эти мошенники зашуршали - ив кусты. А я  кричу:  "Пали,
ребята!" - и сам стреляю прямо туда, где шуршит.  Ребята  мои  тоже.  Но
все-таки они удрали, мерзавцы этакие, а мы гнались за  ними  через  весь
лес. Кажется, ре задели ни одного. Они оба сделали по  выстрелу  и  тоже
мимо. Как только не стало слышно шагов, мы  сейчас  же  бросили  погоню,
спустились под гору и разбудили полицейских. Они собрали отряд и пошли в
обход по берегу реки, а как только рассветет,  шериф  со  своими  людьми
обыщет весь лес. Мои ребята тоже пойдут с ними. Хорошо бы знать,  каковы
эти мошенники с виду, это бы нам очень помогло. Да ведь ты их, верно, не
рассмотрел в темноте?
   - Нет, я их увидел еще в городе и пошел за ними.
   - Вот это отлично! Так опиши их нам, опиши, мой мальчик!
   - Один - это глухонемой испанец, которого видели в городе раза два, а
другой - бродяга, весь в лохмотьях, страшная такая рожа.
   - Довольно, милый, этих мы знаем! Я сам на них както наткнулся в лесу
за домом вдовы Дуглас, и они от меня удрали. Ну,  ступайте,  ребята,  да
расскажите все это шерифу, а позавтракаете как-нибудь в другой раз!
   Сыновья валлийца тут же ушли. Гек вскочил и побежал за ними к двери.
   - Ох, ради бога, не говорите никому, что это я их выдал! Ради бога!
   - Ну, ладно, Гек, если ты так хочешь, но ведь это только делает  тебе
честь.
   - Ох, нет, нет! Ради бога, не надо!
   Когда молодые люди вышли, старик валлиец сказал:
   - Они никому не скажут, и я тоже. А почему ты не хочешь, чтобы другие
знали?
   Гек не пожелал объяснять, сказал только, что про одного из этих  бро-
дяг он и так уж много знает и не хочет ни за что на свете, чтобы бродяга
про это узнал, а то он его убьет, непременно убьет.
   Старик еще раз пообещал молчать и спросил:
   - А все-таки почему ты за ними пошел? Они  показались  тебе  подозри-
тельными, да?
   Гек помолчал, стараясь придумать самый уклончивый ответ. Потом начал:
   - Как вам сказать, я ведь и сам тоже вроде бродяги, - так, по крайней
мере, все считают, и я не обижаюсь; иной раз бывает, что из-за этого  по
ночам не сплю, все думаю, как бы мне начать жить по-другому. Вот и прош-
лой ночью так же было. Мне что-то не спалось, и я пошел бродить по  ули-
цам в полночь, и все думал да думал, а когда дошел до старого кирпичного
склада рядом с трактиром Общества трезвости, то постоял, прислонившись к
стенке, чтобы подумать как следует. А тут как раз идут эти двое,  совсем
близко, и несут что-то под мышкой. "Наверно, думаю, краденое".  Один  из
них курил, а другой попросил  огоньку;  они  остановились  прямо  передо
мной, сигары осветили их лица, и тогда я сразу узнал, что высокий -  это
глухонемой испанец с пластырем на глазу и седыми бакенбардами, а  другой
- тот самый оборванец в лохмотьях.
   - Что же, ты и лохмотья рассмотрел при свете сигары?
   Гек сбился на минуту. Потом продолжал:
   - Уж не знаю, право, как-то все-таки рассмотрел.
   - Потом они пошли дальше, и ты за ними?
   - Да, и я за ними. Правильно. Хотелось поглядеть, что они затевают, -
уж очень по-воровски они прошмыгнули. Я дошел за ними до  забора  вдовы,
притаился в темноте и слышал, как оборванец заступался за вдову, а испа-
нец клялся, что изуродует ее, - я же вам рассказывал...
   - Как? Глухонемой все это говорил?
   Гек опять сделал страшный промах. Уж как он старался, чтобы старик не
угадал, кто такой этот испанец, и все-таки язык подвел его, несмотря  на
все старания. Он попробовал вывернуться, но старик  не  спускал  с  него
глаз, и Гек завирался все хуже и хуже. Наконец старик сказал:
   - Ты меня не бойся, милый. Я тебе ничего плохого не сделаю. Наоборот,
заступлюсь за тебя, да, заступлюсь. Этот испанец вовсе не глухонемой, ты
сам же проговорился нечаянно, теперь уж этого не  исправить.  Ты  что-то
знаешь про этого испанца и хочешь это скрыть. Напрасно ты мне не доверя-
ешь. Скажи, в чем дело, я тебя не выдам.
   Гек с минуту смотрел в честные глаза старика, потом нагнулся к нему и
прошептал на ухо:
   - Никакой это не испанец - это индеец Джо!
   Валлиец так и подскочил на стуле. Помолчав с минуту, он сказал:
   - Ну, теперь все ясно. Когда ты рассказывал про  вырванные  ноздри  и
обрубленные уши, я уже решил, что это ты прибавил для  красного  словца,
потому что белые так не мстят. Ну, а индеец - это совсем другое дело!
   За завтраком, продолжая разговор,  старик  рассказал,  между  прочим,
что, перед тем как улечься в постель, он взял  фонарь  и  вместе  с  сы-
новьями пошел осматривать изгородь, нет ли на ней крови  или  где-нибудь
на земле поблизости. Крови они не нашли,  зато  подобрали  большой  узел
с...
   - С чем?
   Если бы слова были молнией, то и тогда  они  не  могли  бы  сорваться
быстрее с побелевших уст Гека. Он широко раскрыл глаза и почти не  дышал
в ожидании ответа. Валлиец изумился и тоже уставился  на  него;  смотрел
три секунды, пять секунд, десять, потом ответил:
   - С воровским инструментом. Да что с тобой такое?
   Гек откинулся на спинку стула, едва дыша, но чувствуя глубокую, невы-
разимую радость. Валлиец посмотрел на него внимательно и с любопытством,
потом сказал:
   - Да, с воровским инструментом. Тебе, кажется, от этого легче  стало?
Чего ты так встревожился? Что, по-твоему, мы должны были найти?
   Гек был прижат к стенке. Вопросительный взгляд так и буравил его.  Он
бы отдал все на свете, лишь бы нашлось из чего состряпать подходящий от-
вет. Ничего не приходило в голову.  Вопросительный  взгляд  буравил  все
глубже и глубже. На язык лезла сущая бессмыслица. Обдумывать было неког-
да, и он сказал наобум, едва слышно:
   - Может, учебники для воскресной школы?
   Бедный Гек расстроился и не мог даже улыбнуться, зато старик  захохо-
тал громко и весело, так что вся его крупная фигура сотрясалась с головы
до пят, и наконец сказал, что такой здоровый смех не хуже денег в карма-
не, потому что доктору придется меньше платить. Потом прибавил:
   - Ах ты бедняга, сразу побледнел и осунулся. Видать, что нездоров,  -
нечего и удивляться, что мозги у тебя набекрень. Ну, да авось обойдется.
Отдохнешь, выспишься, и все, я думаю, как рукой снимет.
   Геку было досадно, что он вел себя, как дурак, и выказал такое подоз-
рительное волнение, потому что, еще у изгороди  подслушав  разговор,  он
перестал надеяться, что в узле был клад. Но все-таки он только так поду-
мал, а наверняка не знал, - вот почему  упоминание  о  захваченном  узле
взволновало его. Но в общем он был даже рад  этому  пустяковому  случаю:
теперь, когда он узнал наверное, что узел не тот, ему стало легче, и ду-
ша его совершенно успокоилась. Как будто все сошлось как  нельзя  лучше:
клад, должно быть, все лежит в номере втором, бродяг нынче же схватят  и
засадят в тюрьму, и они с Томом в этот же вечер пойдут и возьмут  золото
без всяких препятствий и хлопот, ничего не опасаясь.
   Не успели они управиться с завтраком, как в  дверь  постучались.  Гек
вскочил и побежал прятаться, по желая, чтобы другие знали, что он  имеет
какое-то отношение к событиям прошлой ночи. Валлиец  открыл  дверь  нес-
кольким дамам и джентльменам, между прочим, и вдове  Дуглас,  и  увидел,
что в гору поднимаются кучки горожан - поглазеть на место  происшествия.
Значит, новость уже облетела весь город.  Валлийцу  пришлось  рассказать
посетителям обо всем, что случилось ночью.  Вдова  горячо  поблагодарила
его за то, что он спас ей жизнь.
   - Ни слова об этом, сударыня. Есть еще  один  человек,  которому  вы,
быть может, обязаны больше, чем мне и моим ребятам, но он не хочет назы-
вать себя. Если бы не он, нас бы вообще там не было.
   Конечно, это вызвало такое любопытство, что о самом происшествии чуть
не забыли, но валлиец только раздразнил любопытство своих гостей, а  че-
рез них и весь город, отказавшись расстаться со своей тайной. После того
как гости узнали все остальные подробности, вдова сказала:
   - Я уснула, читая в постели, и ничего не слышала.  Почему  же  вы  не
пришли и не разбудили меня?
   - Решили, что не стоит. Бродяги вряд ли собирались вернуться,  -  без
инструмента у них все равно ничего не вышло бы; так зачем  же  было  вас
будить и пугать до полусмерти. Мои три негра сторожили ваш дом до самого
утра. Они только что вернулись.
   Пришли еще посетители, и валлиец часа два рассказывал и  пересказывал
всю историю с самого начала.
   В воскресной школе не было занятий по случаю каникул, зато все  горо-
жане собрались в церковь спозаранку. Событие, переполошившее город,  об-
суждалось со всех сторон. Говорили, что и следа преступников не  удалось
еще обнаружить. После проповеди жена судьи Тэтчера догнала  миссис  Гар-
пер, которая шла вместе с толпой к выходу, и заговорила с ней:
   - Неужели моя Бекки проспит целый день? Я так и думала, что она уста-
нет до полусмерти.
   - Ваша Бекки?
   - Да. Разве она не у вас ночевала?
   - Нет, что вы!
   Миссис Тэтчер побледнела и опустилась на скамью как раз в ту  минуту,
когда тетя Полли, оживленно разговаривая с приятельницей, проходила  ми-
мо. Тетя Полли сказала:
   - Доброе утро, миссис Тэтчер! Доброе утро, миссис Гарпер!  А  у  меня
мальчишка пропал куда-то. Я думаю, он вчера остался ночевать у  кого-ни-
будь из вас, а теперь боится идти в церковь. Надо будет задать ему хоро-
шенько.
   Миссис Тэтчер побледнела еще больше и чуть заметно покачала головой.
   - Он не ночевал у нас, - сказала миссис Гарпер, начиная беспокоиться.
   По лицу тети Полли было видно, как она встревожилась.
   - Джо Гарпер, видел ты моего Тома нынче утром?
   - Нет, не видал.
   - А когда ты его видел в последний раз?
   Он попытался вспомнить, но наверное сказать не мог. Прихожане остано-
вились на полдороге к выходу. В толпе начали перешептываться, все забес-
покоились. Стали расспрашивать детей и молодых учителей тоже.  Никто  из
них не заметил, были ли Том и Бекки на пароходе,  когда  возвращались  в
город. Уже стемнело, и никому в голову не пришло спросить, все ли  нали-
цо. Наконец один из молодых людей выразил опасение, не остались ли они в
пещере.
   Миссис Тэтчер упала в обморок. Тетя Полли плакала, ломая руки.
   Тревожная весть переходила из уст в уста, от толпы к толпе, из  улицы
в улицу, и через пять минут колокола неистово звонили и весь  город  был
на ногах. Случай на Кардифской горе теперь казался  совсем  неважным,  о
громилах все забыли. Седлали лошадей, садились в лодки, пароход разводил
пары - и не прошло и получаса, как двести человек двигались к пещере  по
большой дороге и по реке.
   На весь долгий день городишко опустел и словно вымер. Женщины навеща-
ли тетю Полли и миссис Тэтчер, стараясь их утешить. Они плакали вместе о
ними, и это было гораздо лучше слов. Всю томительную ночь город ждал из-
вестий, по когда забрезжило утро, то получено было всего несколько слов:
"Пришлите еще свечей и провизии". Миссис Тэтчер чуть не сошла с  ума,  и
тетя Полли тоже. Судья Тэтчер посылал из пещеры бодрые и полные  надежды
записки, но они никого не радовали.
   Старик валлиец вернулся домой к рассвету, еле держась на ногах,  весь
закапанный свечным салом и измазанный в глине. Гек, весь в жару, все еще
лежал в постели, куда его уложили с вечера. Все доктора были в пещере, и
ухаживать за больным пришла вдова Дуглас. Она сказала, что  сделает  для
него все, что может, потому что, каков бы он ни был, хорош или плох, или
ни то ни се, но все-таки божье дитя, - не бросать же его без  присмотра.
Валлиец заметил, что у Гека есть и хорошие черты, а вдова сказала:
   - И не сомневайтесь. На нем печать господня. Бог не забывает  никого.
Никогда. Он отмечает каждое творение, выходящее из его рук.
   Еще до полудня отдельные группы измученных людей начали  стекаться  в
городок, но те, у кого остались силы, продолжали поиски. Только и узнали
нового, что обысканы самые отдаленные углы пещеры, куда раньше не  захо-
дил никто; что будут искать и дальше, не пропуская ни  одного  угла,  ни
одной расщелины; что в лабиринте коридоров там и  сям  мелькают  вдалеке
огни и по темным переходам то и дело перекатывается эхо доносящихся  из-
далека криков и пистолетных выстрелов. В одном месте, далеко от тех  га-
лерей, куда обычно заглядывали туристы, нашли на скале  имена  "Бекки  и
Том", выведенные копотью, а неподалеку  подобрали  ленточку,  закапанную
свечным салом. Миссис Тэтчер узнала ленточку и заплакала  над  ней.  Она
сказала, что это последняя память о ее бедной девочке и что ничем другим
она не дорожит так, как этой лентой, которая была на живой Бекки до  са-
мой последней  минуты,  перед  тем  как  девочка  умерла  такой  ужасной
смертью. Некоторые рассказывали, что иногда в  пещере  мелькала  вдалеке
светлая точка, человек двадцать с радостными криками бросались  туда  по
гулким переходам, но за этим следовало горькое  разочарование:  оказыва-
лось, что это кто-нибудь из своих.
   Так прошли три дня и три ночи, полные страха; тоскливые часы тянулись
за часами, и наконец весь городок впал в безнадежное  отчаяние.  У  всех
опустились руки. Когда случайно обнаружилось, что  в  трактире  Общества
трезвости продают изпод полы виски, то это  почти  никого  в  городе  не
взволновало, хотя само по себе событие было  потрясающее.  Очнувшись  от
лихорадки, Гек слабым голосом завел разговор о трактирах и между  прочим
спросил, смутно опасаясь самого худшего, не нашли ли чего-нибудь в трак-
тире Общества трезвости, пока он болел.
   - Да, нашли, - ответила вдова.
   Гек подскочил на постели, широко раскрыв глаза:
   - Что? Что нашли?
   - Виски, и теперь трактир закрыли. Ложись, милый, как ты  меня  напу-
гал!
   - Скажите мне только одно, только одно, пожалуйста! Кто нашел  -  Том
Сойер?
   Вдова залилась слезами.
   - Тише, милый, тише! Ты же знаешь, что тебе нельзя разговаривать!  Ты
очень, очень болен!
   "Так, значит, не нашли ничего, кроме виски. Небось, если б нашли  зо-
лото, подняли бы шум на весь город. Выходит,  что  клад  пропал,  пропал
навсегда! О чем же она все-таки плачет? Интересно, с чего бы ей плакать?
"
   Эти мысли смутно бродили в голове Гека, и, устав думать,  он  заснул.
Вдова сказала себе:
   "Ну, вот он и уснул, бедный.  "Том  Сойер  нашел"!  Хорошо,  если  бы
кто-нибудь нашел Тома Сойера! Ах, уж немного осталось таких, кто еще на-
деется его найти и у кого хватает сил искать дальше! "


   ГЛАВА XXXI

   Теперь вернемся к Тому и Бекки и посмотрим, что они делали на  пикни-
ке. Они шли вместе со всей компанией по темным коридорам, осматривая уже
знакомые чудеса пещеры, чудеса, носившие очень пышные названия:  "Гости-
ная", "Собор", "Дворец Аладдина" и т.д. Скоро началась  веселая  игра  в
прятки, и Том с Бекки тоже увлеклись ею и играли до тех пор, пока не ус-
тали немножко. Тогда они спустились по извилистой галерее,  держа  свечи
над головой и разбирая путаный узор имен, чисел, адресов и девизов,  ко-
торые были выведены копотью на каменистых стенах. Так они шли все дальше
и дальше и за разговором не заметили, что находятся уже в той части  пе-
щеры, где на стенах нет никаких надписей. Они тоже вывели свои имена ко-
потью на выступе стены и двинулись дальше. Скоро им попалось такое  мес-
то, где маленький ручеек, падая со скалы, мало-помалу осаждал известь  и
в течение столетий образовал целую кружевную  Ниагару  из  блестящего  и
прочного камня. Том протиснулся туда своим худеньким телом и осветил во-
допад, чтобы доставить Бекки удовольствие. За водопадом он нашел  крутую
естественную лестницу в узком проходе между двумя стенами,  и  им  сразу
овладела страсть к открытиям. Он позвал Бекки, и, сделав  копотью  знак,
чтобы не заблудиться, они отправились на разведку. Они долго шли по это-
му коридору, поворачивая то вправо, то влево, и, забираясь все глубже  и
глубже под землю в тайники пещеры, сделали еще одну пометку, свернули  в
сторону в поисках нового и невиданного, о чем можно было  бы  рассказать
наверху. В одном месте они набрели на обширную  пещеру,  где  с  потолка
свисало много сталактитов, длинных и толстых, как человеческая нога; Том
и Бекки обошли ее кругом, восторгаясь и ахая, и вышли по одному из  мно-
жества боковых коридоров. По этому коридору они скоро пришли к  прелест-
ному роднику, выложенному сверкающими, словно  иней,  кристаллами;  этот
родник находился посреди пещеры, стены  которой  поддерживало  множество
фантастических колонн,  образовавшихся  из  сталактитов  и  сталагмитов,
слившихся от постоянного падения воды в течение  столетий.  Под  сводами
пещеры, сцепившись клубками, висели летучие мыши,  по  тысяче  в  каждом
клубке; потревоженные светом, сотни мышей слетели вниз и с писком  стали
яростно бросаться на свечи. Том знал повадки летучих  мышей  и  понимал,
как они могут быть опасны. Он схватил Бекки за руку и потащил ее в  пер-
вый попавшийся коридор; это было как раз  вовремя,  потому  что  летучая
мышь загасила крылом свечу Бекки в ту минуту, как она выбегала из  пеще-
ры. Летучие мыши гнались за детьми довольно долго, но беглецы то и  дело
сворачивали в новые коридоры, попадавшиеся им навстречу, и наконец изба-
вились от этих опасных тварей. Вскоре Том нашел подземное  озеро,  кото-
рое, тускло поблескивая, уходило куда-то вдаль, так  что  его  очертания
терялись во мгле. Ему захотелось исследовать берега озера, но он  решил,
что сначала лучше будет посидеть и отдохнуть немножко. Тут в первый  раз
гнетущее безмолвие пещеры наложило на них свою холодную руку.
   - А я сначала и не заметила, но, кажется, мы уж очень давно не слышим
ничьих голосов.
   - Подумай сама, Бекки, ведь мы очень глубоко под ними, - Да еще,  мо-
жет быть, гораздо дальше к северу, или к югу, или к востоку, или куда бы
то ни было. Отсюда мы и не можем их слышать.
   Бекки забеспокоилась.
   - А долго мы пробыли тут внизу, Том? Не лучше ли нам вернуться?
   - Да, конечно, лучше вернуться. Пожалуй, это будет лучше.
   - А ты найдешь дорогу, Том? Тут все так запутано, я ничего не помню.
   - Дорогу-то я нашел бы, если б не летучие мыши. Как бы они не потуши-
ли нам обе свечки, тогда просто беда. Давай пойдем  какой-нибудь  другой
дорогой, лишь бы не мимо них.
   - Хорошо. Может быть, мы все-таки не заблудимся. Как страшно! - И де-
вочка вздрогнула, представив себе такую возможность.
   Они свернули в какой-то коридор и долго шли по нему молча, заглядывая
в каждый встречный переход, в надежде - не покажется ли он знакомым;  но
все здесь было чужое. Каждый раз, как Том начинал осматривать новый ход,
Бекки не сводила с него глаз, ища утешения, и он говорил весело:
   - Ничего, все в порядке. Это еще не тот, но скоро мы дойдем и до  не-
го!
   Но с каждой новой неудачей Том все больше и больше падал духом и ско-
ро начал повертывать куда попало, наудачу, в бессмысленной надежде найти
ту галерею, которая была им нужна. Он по-прежнему твердил, что все в по-
рядке, но страх свинцовой тяжестью лег ему на сердце, и его голос звучал
так, как будто говорил: "Все пропало". Бекки прижалась к  Тому  в  смер-
тельном страхе, изо всех сил стараясь удержать слезы, но они так и  тек-
ли. Наконец она сказала:
   - Пускай там летучие мыши, все-таки вернемся той дорогой!  А  так  мы
только хуже собьемся.
   Том остановился.
   - Прислушайся! - сказал он.
   Глубокая тишина, такая мертвая тишина, что слышно было даже, как  они
дышат. Том крикнул. Эхо откликнулось, прокатилось по пустым коридорам и,
замирая в отдалении, перешло в тихий гул, похожий на чей-то  насмешливый
хохот.
   - Ой, перестань, Том, уж очень страшно, - сказала Бекки.
   - Хоть и страшно, а надо кричать, Бекки. Может, они нас услышат. -  И
он опять крикнул.
   Это "может" было еще страшней, чем призрачный хохот: оно  говорило  о
том, что всякая надежда потеряна. Дети долго стояли,  прислушиваясь,  но
никто им не ответил. После этого Том сразу повернул назад и прибавил ша-
гу. Прошло очень немного времени, и по его нерешительной  походке  Бекки
поняла, что с ними случилась другая беда: он не мог найти дороги  обрат-
но!
   - Ах, Том, почему ты не делал пометок!
   - Бекки, я свалял дурака! Такого дурака! Я и не по  думал,  что  нам,
может быть, придется вернуться. Нет, не могу найти дорогу. Совсем  запу-
тался.
   - Том, Том, мы заблудились! Мы заблудились! Нам никогда не  выбраться
из этой страшной пещеры! Ах, и зачем мы только отбились от других!
   Она села на землю и так горько заплакала, что Том испугался,  как  бы
она не умерла или не сошла с ума. Он сел рядом с ней  и  обнял  ее;  она
спрятала лицо у него на груди, прижалась к нему, изливая свои  страхи  и
бесполезные сожаления, а дальнее эхо обращало ее слова в насмешливый хо-
хот. Том уговаривал ее собраться с силами и не терять надежды, а она от-
вечала, что не может. Он стал упрекать и бранить себя за то,  что  довел
ее до такой беды, и это помогло. Она сказала, что попробует собраться  с
силами, встанет и пойдет за ним, куда угодно, лишь бы он  перестал  себя
упрекать. Он виноват не больше, чем она.
   И они опять пошли дальше - куда  глаза  глядят,  просто  наудачу.  Им
больше ничего не оставалось делать, как только идти, идти не  останавли-
ваясь. Надежда снова ожила в них на короткое время - не потому, что было
на что надеяться, но потому, что надежде свойственно оживать, пока чело-
век еще молод и не привык к неудачам.
   Скоро Том взял у Бекки свечу и загасил ее. Такая бережливость значила
очень много. Никаких объяснений не понадобилось. Бекки и так поняла, что
это значит, и опять упала духом. Она знала, что у Тома  в  кармане  есть
еще целая свеча и три или четыре огарка, и все-таки  нужно  было  беречь
их.
   Скоро дала себя знать усталость; дети не хотели  ей  поддаваться:  им
было страшно даже подумать, как это они будут сидеть, когда  надо  доро-
жить каждой минутой; двигаться хоть куда-нибудь все-таки  было  лучше  и
могло привести к спасению, а сидеть - значило призывать к себе смерть  и
ускорять ее приход.
   Наконец слабенькие ножки Бекки отказались ей служить. Она села  отды-
хать. Том сел рядом с ней, и они стали вспоминать своих родных,  друзей,
удобные постели, а главное - свет! Бекки заплакала, и Том старался  при-
думать что-нибудь ей в утешенье, - но он столько раз повторял  все  это,
что его слова уже не действовали и были похожи на  насмешку.  Бекки  так
измучилась, что задремала и уснула. Том был и этому рад. Он сидел, глядя
на ее осунувшееся личико, и видел, как от веселых  снов  оно  становится
спокойным, таким, как всегда. Скоро на ее губах заиграла улыбка.  Мирное
выражение ее лица немножко успокоило самого Тома и помогло ему собраться
с духом - он стал думать о прошлом и весь ушел в  смутные  воспоминания.
Он долго сидел, глубоко задумавшись, как вдруг Бекки проснулась с  тихим
веселым смехом, но он тут же замер у нее на губах  и  сменился  жалобным
стоном.
   - Как это я могла уснуть! Мне хотелось бы никогда, никогда не  просы-
паться! Нет, нет! Я больше не буду, Том! Не смотри на меня так! Я больше
не буду так говорить!
   - Я рад, что тебе удалось уснуть, Бекки; теперь ты отдохнула, и мы  с
тобой найдем дорогу к выходу.
   - Попробуем, Том. Только я видела во сне такую прекрасную страну. Мне
кажется, мы скоро там будем.
   - Может, будем, а может, и нет. Развеселись, Бекки, и  пойдем  искать
выход.
   Они встали и пошли дальше, взявшись за руки и уже ни на что не  наде-
ясь. Они попробовали сообразить, сколько времени находятся в  пещере,  -
им казалось, что целые недели. Однако этого не могло  быть,  потому  что
свечи у них еще не вышли. Прошло много времени - сколько именно, они  не
знали, - и Том сказал, что надо идти потихоньку и прислушиваться, не ка-
пает ли где вода, - им надо найти источник. Скоро они нашли источник,  и
Том сказал, что пора опять отдыхать. Оба они смертельно  устали,  однако
Бекки сказала, что может пройти еще немножко дальше. Ее удивило, что Том
на это не согласился. Она не понимала почему. Они  сели,  и  Том  глиной
прилепил свечу к стене. Оба они задумались и долго молчали. Потом  Бекки
заговорила:
   - Том, мне очень хочется есть!
   Том достал что-то из кармана.
   - Помнишь? - спросил он.
   Бекки улыбнулась через силу.
   - Это наш свадебный пирог, Том.
   - Да, жалко, что он не с колесо величиной, ведь больше у  нас  ничего
нет.
   - Я спрятала его на пикнике, чтобы потом положить  под  подушку,  как
делают большие со свадебным пирогом, но для нас это будет...
   Она так и не договорила. Том разделил кусок пополам, и Бекки  с  удо-
вольствием съела свою долю, а Том только отщипнул от своей. Холодной во-
ды было сколько угодно - нашлось, чем запить еду.
   Через некоторое время Бекки предложила идти дальше.  Том  помолчал  с
минуту, потом сказал:
   - Бекки, ты можешь выслушать то, что я тебе скажу?
   Бекки побледнела, но сказала, что может.
   - Вот что, Бекки, нам надо остаться здесь, где есть вода  для  питья.
Этот огарок у нас последний.
   Бекки дала волю слезам. Том утешал ее, как умел, но это плохо помога-
ло. Наконец Бекки сказала:
   - Том!
   - Что ты, Бекки?
   - Нас хватятся и будут искать!
   - Да, конечно. Непременно будут.
   - Может быть, они уже ищут нас, Том!
   - Да, пожалуй, уже ищут. Хорошо бы, если так.
   - Когда они хватятся нас, Том?
   - Когда вернутся на пароход, я думаю.
   - Том, тогда будет уже темно. Разве они заметят, что нас нет?
   - Не знаю. Во всяком случае, твоя мама хватится тебя, как только  все
вернутся домой.
   По испуганному лицу Бекки Том понял, что сделал промах. Бекки не жда-
ли домой в этот вечер. Дети примолкли и задумались. Через  минуту  Бекки
разрыдалась, и Том понял, что ей пришла в голову та же мысль, что и ему:
пройдет все воскресное утро, прежде чем миссис Тэтчер узнает, что  Бекки
не ночевала у миссис Гарпер.
   Дети не сводили глаз с крохотного огарка, следя, как  он  медленно  и
безжалостно таял, как осталось, наконец,  только  полдюйма  фитиля;  как
слабый огонек то вспыхивал, то угасал, пуская  тоненькую  струйку  дыма,
помедлил секунду на верхушке, а потом воцарилась непроглядная тьма.
   Сколько прошло времени, прежде  чем  Бекки  заметила,  что  плачет  в
объятиях Тома, ни один из них не мог бы сказать. Оба знали  только,  что
очень долго пробыли в сонном оцепенении, а потом снова очнулись в полном
отчаянье. Том сказал, что сейчас, должно быть, уже воскресенье, а  может
быть, и понедельник. Он старался вовлечь Бекки в разговор, но  она  была
слишком подавлена горем и ни на что больше не надеялась. Том сказал, что
теперь их, надо полагать, давным-давно хватились и начали искать. Он бу-
дет кричать, и, может быть, кто-нибудь придет на крик. Однако в  темноте
отдаленное эхо звучало так страшно, что Том крикнул один раз и замолчал.
   Часы проходили за часами, и скоро голод снова начал  терзать  пленни-
ков. У Тома оставался кусочек от его доли пирога; они  разделили  его  и
съели. Но стали еще голоднее - этот крохотный кусочек только  раздразнил
аппетит.
   Вдруг Том сказал:
   - Ш-ш! Ты слышала?
   Оба прислушались, затаив дыхание. Они уловили какой-то звук,  похожий
на слабый, отдаленный крик. Том сейчас же отозвался и, схватив Бекки  за
руку, ощупью пустился по коридору туда, откуда  слышался  крик.  Немного
погодя он опять прислушался; опять раздался тот же крик, как будто  нем-
ного ближе.
   - Это они! - сказал Том. - Они идут! Скорей, Бекки, теперь все  будет
хорошо!
   Дети чуть с ума не сошли от радости. Однако спешить было нельзя,  по-
тому что на каждом шагу попадались ямы и надо было  остерегаться.  Скоро
они дошли до такой ямы, что им пришлось остановиться. Быть может, в  ней
было три фута глубины, а быть может, и все  сто,  -  во  всяком  случае,
обойти ее было нельзя. Том лег на живот  и  перегнулся  вниз,  насколько
мог. Дна он не достал. Надо было оставаться здесь и ждать, пока за  ними
придут. Они прислушались. Отдаленные крики уходили как будто все  дальше
и дальше. Минута-другая, и они совсем смолкли. Просто сердце разрывалось
от тоски! Том кричал, пока не охрип, но все было бесполезно. Он уговари-
вал и обнадеживал Бекки, но прошел целый век тревожного ожидания, а кри-
ков больше не было слышно.
   Дети ощупью нашли дорогу к источнику. Время тянулось без  конца;  они
опять уснули и проснулись голодные, удрученные горем. Том  подумал,  что
теперь, наверно, уже вторник.
   Вдруг его словно осенило. Поблизости было несколько  боковых  коридо-
ров. Не лучше ли пойти на разведку, чем изнывать столько времени от без-
делья и тоски? Он достал из кармана бечевку от змея, привязал ее к  выс-
тупу скалы, и они с Бекки тронулись в путь. Том шел впереди, продвигаясь
ощупью и разматывая веревку. Через двадцать шагов коридор кончался обры-
вом. Том стал на колени, протянул руку вниз, потом насколько мог  дальше
за угол и только хотел протянуть ее  еще  немножко  дальше  вправо,  как
из-за скалы, всего шагах в двадцати, показалась чья-то рука со  свечкой!
Том радостно закричал - как вдруг за этой рукой показалась и  вся  фигу-
ра... индейца Джо! Том остолбенел; он не мог двинуться с места. В следу-
ющую минуту он, к своему великому облегчению, увидел, что "испанец" бро-
сился бежать и скрылся из виду. Том удивился, что индеец  Джо  не  узнал
его голоса и не убил его за показания в суде. Должно быть, эхо  изменило
его голос. Конечно, так оно и есть, рассудил он. От страха он совсем ос-
лаб и сказал себе, что, если у него хватит силы  дотащиться  обратно  до
источника, он никуда больше не двинется, чтобы опять  не  наткнуться  на
индейца Джо. Он скрыл от Бекки, что видел  индейца,  и  сказал  ей,  что
крикнул "на всякий случай".
   Но голод и беда оказались в конце концов сильнее страха. После долго-
го утомительного ожидания у источника они снова уснули, и  настроение  у
них изменилось. Дети проснулись оттого, что их мучил голод. Тому показа-
лось, что наступила уже среда, а может быть, четверг или  даже  пятница,
или даже суббота, и что их перестали искать. Он решил осмотреть еще один
коридор. Он чувствовал, что не побоится теперь ни индейца Джо, ни других
опасностей. Но Бекки очень ослабела. Тоска и уныние овладели девочкой, и
ее ничем нельзя было расшевелить. Она говорила, что  останется  здесь  и
умрет, - ждать теперь уже недолго. Она позволила Тому  идти  с  бечевкой
осматривать коридоры, если он хочет; только просила почаще  возвращаться
и говорить с ней и, кроме того, заставила Тома обещать  ей,  что,  когда
настанет самое страшное, он не отойдет от нее ни на минуту и будет  дер-
жать ее за руку до самого конца.
   Том поцеловал Бекки, чувствуя, что клубок подкатывает у него к горлу,
и уверил ее, будто надеется найти выход из пещеры и встретить  тех,  кто
их ищет. Потом он взял бечевку в руку и пополз на четвереньках по одному
из коридоров, едва живой от голода, с тоской  предчувствуя  близкую  ги-
бель.


   ГЛАВА XXXII

   Наступил вторник, и день уже сменился сумерками. Городок Сент-Питерс-
берг все еще оплакивал пропавших детей. Они так и не нашлись. За них мо-
лились в церкви всем обществом, многие и дома воссылали горячие молитвы,
вкладывая в них всю душу, но до сих пор из пещеры не было вестей. Многие
из горожан бросили поиски и вернулись к своим обычным делам, говоря, что
детей, видно, уж не найти. Миссис Тэтчер была очень больна и  почти  все
время бредила. Говорили, что сердце разрывается слушать, как  она  зовет
свою девочку, поднимает голову с подушки и подолгу прислушивается, а по-
том опускает ее со стоном. Тетя Полли впала в глубокую тоску, и ее седе-
ющие волосы совсем побелели. Во вторник вечером городок отошел  ко  сну,
горюя и ни на что не надеясь.
   Вдруг среди ночи поднялся неистовый перезвон колоколов, и в одну  ми-
нуту улицы переполнились ликующими полуодетыми людьми,  которые  вопили:
"Выходите! Выходите! Они нашлись! Они нашлись!" Звонили в колокола, били
в сковородки, трубили в рожки, и  весь  город  толпою  повалил  к  реке,
навстречу Тому и Бекки, которых горожане везли в  открытой  коляске;  их
окружили и торжественно проводили домой по главной улице с неумолкающими
криками "ура".
   Городок осветился огнями; никто больше не ложился спать; это была са-
мая торжественная ночь в жизни горожан. В первые  полчаса  они  один  за
другим входили в дом судьи Тэтчера, крепко обнимали спасенных и целовали
их, пожимали руки миссис Тэтчер, пытались что-то сказать, но не могли  -
и уходили, роняя по дороге слезы.
   Тетя Полли была совершенно счастлива, и миссис Тэтчер почти  так  же.
Ей недоставало только одного: чтобы гонец, посланный в  пещеру,  сообщил
эту радостную новость ее мужу. Том лежал на  диване,  окруженный  внима-
тельными слушателями, и рассказывал им о своих удивительных  приключени-
ях, безбожно прикрашивая их самыми невероятными  выдумками.  Наконец  он
рассказал, как оставил Бекки и ушел отыскивать выход; как он прошел  две
галереи, насколько у него хватило бечевки; как он свернул в третью,  на-
тягивая бечевку до отказа, и хотел уже  повернуть  обратно,  как  далеко
впереди блеснуло что-то похожее на дневной свет;  он  бросил  бечевку  и
стал пробираться туда ползком, просунув голову и плечи наружу, и увидел,
что широкая Миссисипи катит перед ним свои волны! А если бы в это  время
была ночь, он не увидел бы этого проблеска дневного света и не пошел  бы
дальше по коридору. Он рассказал, как вернулся к Бекки и сообщил ей  ра-
достную новость, а она попросила, чтобы он не мучил ее такими пустяками,
потому что у нее нет больше сил и она скоро умрет, и даже хочет умереть.
Он рассказал, как уговаривал и убеждал ее и как она чуть  не  умерла  от
радости, добравшись до того места, откуда было  видно  голубое  пятнышко
света; как он выбрался из дыры и помог выбраться Бекки; как  они  сидели
на берегу и плакали от радости; как мимо проезжали какие-то люди в  чел-
ноке и Том окликнул их и сказал, что они только что из пещеры и  умирают
с голоду. Ему сначала не поверили, сказали, что "пещера находится  пятью
милями выше по реке", а потом взяли их в лодку,  причалили  к  какому-то
дому, накормили их ужином, уложили отдыхать часа на два - на три, а пос-
ле наступления темноты отвезли домой.
   Перед рассветом судью Тэтчера с горсточкой его помощников разыскали в
пещере по бечевке, которая тянулась за ними, и сообщили им радостную но-
вость.
   Оказалось, что три дня и три ночи скитаний и голода в пещере не прош-
ли для Тома и Бекки даром. Они пролежали в постели всю среду и  четверг,
чувствуя себя ужасно усталыми и разбитыми. Том встал  ненадолго  в  чет-
верг, побывал в пятницу в городе, а к субботе был уже почти совсем  здо-
ров. Зато Бекки не выходила из комнаты до воскресенья и  выглядела  так,
как будто перенесла тяжелую болезнь.
   Том, узнав о болезни Гека,  зашел  навестить  его  в  пятницу,  но  в
спальню его не пустили; в субботу и в воскресенье он тоже не мог к  нему
попасть. После этого его стали пускать к Геку каждый день, но  предупре-
дили, чтобы он не рассказывал о своих приключениях и ничем  не  волновал
Гека. Вдова Дуглас сама оставалась в комнате, следя за тем, чтобы Том не
проговорился. Дома он узнал о событии на Кардифской горе, а также о том,
что тело "оборванца" в конце концов выловили  из  реки  около  перевоза;
должно быть, он утонул, спасаясь бегством.
   Недели через две после выхода из пещеры Том пошел повидаться с Геком,
который теперь набрался сил и мог выслушать волнующие новости, а Том ду-
мал, что его новости будут интересны Геку. По дороге он  зашел  к  судье
Тэтчеру навестить Бекки. Судья и его знакомые завели разговор с Томом, и
кто-то спросил его в шутку, не собирается ли он опять в пещеру. Том  от-
ветил, что он был бы не прочь. Судья на это сказал:
   - Ну что же, я нисколько не сомневаюсь, что ты не один такой, Том. Но
мы приняли свои меры. Больше никто не заблудится в этой пещере.
   - Почему?
   - Потому что еще две недели назад я велел оковать большую дверь  лис-
товым железом и запереть ее на три замка, а ключи у меня.
   Том побелел, как простыня.
   - Что с тобой, мальчик? Скорее, кто-нибудь! Принесите стакан воды!
   Воду принесли и брызнули Тому в лицо.
   - Ну вот, наконец ты пришел в себя. Что с тобой, Том?
   - Мистер Тэтчер, там, в пещере, индеец Джо!


   ГЛАВА XXXIII

   Через несколько минут эта весть облетела весь город, и около  десятка
переполненных лодок было уже на пути к пещере Мак-Дугала,  а  вскоре  за
ними отправился и пароходик" битком набитый пассажирами. Том Сойер сидел
в одной лодке с судьей Тэтчером.
   Когда дверь в пещеру отперли, в смутном сумраке глазам всех  предста-
вилось печальное зрелище. Индеец Джо лежал мертвый на земле, припав  ли-
цом к дверной щели, словно до последней минуты  не  мог  оторвать  своих
тоскующих глаз от светлого и радостного мира там, на воле. Том был  тро-
нут, так как знал по собственному опыту, что перенес этот несчастный.  В
нем зашевелилась жалость, но все же он испытывал огромное чувство облег-
чения и свободы и только теперь понял по-настоящему,  насколько  угнетал
его страх с того самого дня, когда он отважился выступить на суде против
кровожадного метиса.
   Охотничий нож индейца Джо лежал рядом с ним, сломанный пополам. Тяже-
лый нижний брус двери был весь изрублен и изрезан,  что  стоило  индейцу
немалых трудов. Однако этот труд пропал даром, потому что снаружи  скала
образовала порог, и с неподатливым камнем индеец Джо ничего не мог поде-
лать; нож сломался, только и всего. Но даже если бы  не  было  каменного
порога, этот труд пропал бы даром, потому что индеец Джо  все  равно  не
мог бы протиснуться под дверь, даже вырезав нижний брус. И он это  знал;
он рубил брус только для того, чтобы делать что-нибудь, чтобы как-нибудь
скоротать время и занять чем-нибудь свой измученный ум. Обычно в  расще-
линах стен можно было найти с десяток  огарков,  оставленных  туристами;
теперь не было ни одного. Пленник отыскал их  и  съел.  Кроме  того,  он
ухитрился поймать несколько летучих мышей и тоже съел их,  оставив  одни
когти. Несчастный умер голодной смертью. Поблизости от входа  поднимался
над землей сталагмит, выросший в течение веков из капель  воды,  которые
падали с висевшего над ним сталактита. Узник отломил верхушку сталагмита
и на него положил камень, выдолбив в этом камне неглубокую  ямку,  чтобы
собирать драгоценные капли, падавшие через каждые три минуты с тоскливой
размеренностью маятника - по десертной ложке каждые двадцать четыре  ча-
са. Эта капля падала, когда строились пирамиды,  когда  разрушали  Трою,
когда основывали Рим, когда распинали Христа, когда  Вильгельм  Завоева-
тель создавал Великобританию, когда отправлялся в плавание Христофор Ко-
лумб, когда битва при Лексингтоне была свежей новостью. Она падает и те-
перь, и будет падать, когда все это станет вчерашним днем истории, уйдет
в сумерки прошлого, а там и в непроглядную ночь забвения. Неужели все на
свете имеет свою цель и свое назначение? Неужели эта капля терпеливо па-
дала в течение пяти тысяч лет только для того,  чтобы  эта  человеческая
букашка утолила ею свою жажду? И не придется ли  ей  выполнить  еще  ка-
кое-нибудь важное назначение, когда пройдет еще десять тысяч лет? Не все
ли равно. Много, много лет прошло с тех пор, как злополучный  метис  вы-
долбил камень, чтобы собирать в него драгоценную влагу, но и до сих  пор
туристы, приходя любоваться чудесами  пещеры  Мак-Дугала,  больше  всего
смотрят на этот трогательный камень и на эту медленно набухающую  каплю.
Чаша индейца Джо стоит первой в списке чудес пещеры: даже "Дворец  Алад-
дина" не может с ней сравниться.
   Индейца Джо зарыли у входа в пещеру; люди съезжались  на  похороны  в
лодках и в повозках - из городов, поселков и с ферм на семь миль  в  ок-
ружности; они привезли с собой детей и всякую провизию и говорили потом,
что похороны доставили им такое же удовольствие, как если бы они  видели
саму казнь. Эти похороны приостановили дальнейший ход одного дела - про-
шения на имя губернатора о помиловании  индейца  Джо.  Прошение  собрало
очень много подписей, состоялось много митингов, лились слезы и расточа-
лось красноречие, избран был целый комитет слезливых дам, которые должны
были облачиться в траур и идти плакать к губернатору, умоляя его  забыть
свой долг и показать себя милосердным ослом. Говорили,  что  индеец  Джо
убил пятерых жителей городка, но что же из этого? Если бы он был сам са-
тана, то и тогда нашлось бы довольно слюнтяев, готовых подписать  проше-
ние о помиловании и слезно просить об этом губернатора,  благо  глаза  у
них на мокром месте.
   На другой день после похорон Том повел Гека в укромное  место,  чтобы
поговорить с ним о важном деле. Гек уже знал о приключениях  Тома  и  от
валлийца и вдовы Дуглас, но Том сказал, что Гек не все  от  них  слышал,
одного он еще не знает, вот об этом одном им и надо поговорить. Лицо Ге-
ка омрачилось. Он сказал:
   - Я знаю о чем. Ты побывал в номере втором и не нашел  ничего,  кроме
виски. Никто мне не говорил, но я понял, что это ты, когда услышал  нас-
чет виски; я так и знал, что денег ты не нашел, а то дал  бы  как-нибудь
знать мне, хоть и не сказал никому другому. Том, мне  всегда  так  дума-
лось, что нам с тобой этих денег не видать.
   - Да что ты, Гек, я вовсе не доносил на хозяина трактира. Ты сам зна-
ешь, он еще был открыт в субботу, когда мы поехали на пикник. Как же  ты
не помнишь, что была твоя очередь стеречь в ту ночь?
   - Ах да! Право, кажется, целый год прошел с тех пор. Это  было  в  ту
самую ночь, когда я выследил индейца Джо и шел за  ним  до  самого  дома
вдовы.
   - Так это ты его выследил?
   - Да, только ты помалкивай. У индейца Джо, наверно, остались  прияте-
ли, - очень надо, чтобы они на меня обозлились и  строили  мне  пакости!
Если б не я, он бы, наверно, был уже в Техасе.
   После этого Гек по секрету рассказал все, что с ним случилось,  Тому,
который слышал от валлийца только половину.
   - Так вот, - сказал Гек, опять возвращаясь к главному предмету, - кто
унес бочонок виски из второго номера - унеси деньги: во  всяком  случае,
для нас они пропали, Том!
   - Гек, эти деньги и не бывали в номере втором!
   - Как так? - И Гекльберри зорко посмотрел в глаза товарищу. - Том, уж
не напал ли ты опять на след этих денег?
   - Гек, они в пещере!
   У Гека загорелись глаза.
   - Повтори, что ты сказал, Том!
   - Деньги в пещере!
   - Том, честное индейское? Ты это шутишь или взаправду?
   - Взаправду, Гек; такой правды я еще никому не говорил. Хочешь  пойти
туда со мной, помочь мне достать деньги?
   - Еще бы не хотеть! Только чтобы можно было ту да добраться  по  мет-
кам, а то как бы нам не заблудиться.
   - Гек, нам это никакого труда не будет стоить.
   - Вот здорово! А почему ты думаешь, что деньги...
   - Погоди, дай только нам добраться до места! Если мы их не найдем,  я
тебе отдам свой барабан, все отдам,  что  у  меня  только  есть.  Отдам,
ей-богу!
   - Ну ладно, по рукам. А когда ты думаешь?
   - Да хоть сейчас, если хочешь? Сил у тебя хватит?
   - А это далеко от входа? Я уже дня три или четыре на ногах, хожу  по-
немножку, только больше одной мили мне не пройти, куда там!
   - Если идти, как все ходят, то миль пять; а я знаю другую дорогу, ко-
роче, там никто не ходит. Гек, я тебя свезу в челноке. Буду сам грести и
туда и обратно. Тебе даже пальцем шевельнуть не придется.
   - Давай сейчас и поедем!
   - Хорошо. Возьмем хлеба с мясом, трубки, два-три мешка, клубок  бече-
вок для змея да немножко этих новых штучек, которые  называются  серными
спичками. Знаешь, я не раз пожалел, что их со мной не было.
   Сразу же после полудня мальчики позаимствовали челнок у одного  горо-
жанина, которого не было дома, и отправились в путь. Когда  они  отплыли
на несколько миль от входа в пещеру, Том сказал:
   - Видишь этот обрыв, он весь одинаковый - от входа в пещеру до  этого
места ни домов, ни лесных складов, и кусты везде  одинаковые.  А  видишь
белое пятно вон там, где оползень? Это и есть  моя  примета.  Теперь  мы
пристанем к берегу.
   Они высадились.
   - Ну, Гек, с того места, где ты стоишь, можно удочкой достать до вхо-
да. А попробуй-ка разыскать его.
   Гек обыскал все кругом, но так и не нашел входа. Том с гордостью  во-
шел в густые кусты сумаха и сказал:
   - Вот он! Погляди, Гек, такой удобной лазейки нигде больше не  найти.
Ты только помалкивай. Я ведь давно собираюсь в разбойники, да все не бы-
ло подходящего места, и где его искать - тоже неизвестно. А теперь,  раз
оно нашлось, мы никому не скажем, только Джо Гарперу и Бену Роджерсу,  -
надо же, чтобы была шайка, а то какая же это игра! Шайка Тома  Сойера  -
здорово получается, правда, Гек?
   - Да, ничего себе, Том. А кого же мы будем грабить?
   - Ну, мало ли кого! Устроим засаду - так уж всегда делается.
   - И убивать тоже будем?
   - Ну нет, не всегда. Будем держать пленников в пещере, пока не запла-
тят выкупа.
   - А что это такое - выкуп?
   - Деньги. Заставляешь их занимать, сколько можно, у знакомых;  ну,  а
если они и через год не заплатят, тогда убиваешь. Все так делают. Только
женщин не убивают. Женщин держат в плену,  а  убивать  не  убивают.  Они
всегда красавицы, богатые и ужасно всего боятся. Отбираешь у  них  часы,
вещи, - только разговаривать надо вежливо и снимать шляпу. Вежливее раз-
бойников вообще никого на свете нет, это ты в любой книжке прочтешь. Ну,
женщины в тебя сразу влюбляются, а когда поживут в пещере  недельку-дру-
гую, то перестают плакать, и вообще их оттуда уж не  выживешь.  Если  их
выгнать, они повертятся, повертятся и опять придут обратно. Во всех кни-
гах так.
   - Вот здорово, Том. Я думаю, это куда лучше, чем быть пиратом.
   - Да, еще бы не лучше! И к дому ближе, и цирк в двух шагах,  да  мало
ли что еще.
   Теперь все было готово, и мальчики полезли в нору. Том полз  впереди.
Они кое-как добрались до конца прохода, закрепили конец бечевки и двину-
лись дальше. Несколько шагов - и они были у источника. Том почувствовал,
как его с ног до головы охватила дрожь. Он показал Геку остаток  фитиля,
прилипший к комку глины у самой стены, и описал ему, как  они  вместе  с
Бекки следили за вспыхивающим и гаснущим пламенем свечи.
   Теперь мальчики начали говорить шепотом, потому что тишина и мрак пе-
щеры угнетали их. Они шли все дальше, пока не дошли до второго коридора,
а там и до провала. При свечах стало видно,  что  никакого  провала  тут
нет, а есть глинистый обрыв футов в двадцать или тридцать  высотой.  Том
прошептал:
   - Теперь я тебе покажу одну штуку, Гек.
   Он поднял выше свечку и сказал:
   - Постарайся заглянуть подальше за угол. Видишь? Вон там, на  большом
камне, - копотью от свечки.
   - Так это же крест!
   - А где у тебя номер второй? Под крестом, так? Как раз  тут  я  видел
индейца Джо со свечой!
   Гек долго смотрел на таинственный знак, потом сказал  дрожащим  голо-
сом:
   - Том, лучше уйдем отсюда!
   - Как же! А клад бросить, что ли?
   - Да, бросить. Дух индейца Джо, наверно, где-нибудь поблизости.
   - Нет, не здесь, Гек, вовсе не здесь. Он там, где умер индеец Джо,  у
входа в пещеру, за пять миль отсюда.
   - Ничего подобного. Он где-нибудь тут, бродит около денег. Уж мне  ли
не знать все повадки духов, да и тебе они тоже известны.
   Том начал опасаться, что Гек прав. Предчувствие недоброго томило  его
душу. Но вдруг ему в голову пришла одна мысль.
   - Послушай, Гек, какие же мы с тобой дураки!  Да  разве  дух  индейца
явится туда, где крест?
   Довод был основательный. Он убедил Гека.
   - Том, а я и не подумал. Это верно. Нам с тобой  повезло,  что  здесь
крест. Теперь, я думаю, мы спустимся и поищем сундук.
   Том спускался первым, по дороге наскоро вырубая  в  глине  ступеньки.
Гек за ним. Четыре хода  открывались  из  маленькой  пещеры,  где  лежал
большой камень. Мальчики осмотрели три хода, но  ничего  не  нашли.  Они
увидели неглубокую впадину в том ходе, который  был  ближе  к  основанию
камня, а в ней разостланные на земле одеяла, старую подтяжку, свиную ко-
жу, дочиста обглоданные кости двух-трех кур. Но сундука там не было. Они
искали и искали без конца, и все зря. Том сказал:
   - Говорил же он, что под крестом. А это всего ближе к кресту. Под са-
мым камнем быть не может, потому что он сидит глубоко в земле.
   Они обыскали все еще раз, а потом устали и сели отдыхать. Гек не  мог
ничего придумать. И вдруг Том сказал:
   - Послушай, Гек, с одной стороны камня есть следы  и  земля  закапана
свечным салом, а с трех сторон ничего  нету.  Как  ты  думаешь,  почему?
По-моему, деньги под камнем. Сейчас начну копать глину.
   - Это ты неплохо придумал. Том, - сказал Гек, оживляясь.
   Том пустил в ход настоящий ножик фирмы Барлоу и, уйдя на какие-нибудь
четыре дюйма в глубину, наткнулся на дерево.
   - Что, Гек, слышишь?
   Гек тоже начал рыть и выгребать руками землю. Скоро показались доски,
они их вынули. Там оказалась расселина, уходившая под камень.  Том  влез
туда и просунул свечку как можно дальше, но конца расселины все же  уви-
деть не мог. Он сказал, что пойдет посмотрит. Нагнувшись, он  полез  под
камень; узкий ход шел под уклон. Том свернул сначала направо, потом  на-
лево, Гек следовал за ним по пятам. Пройдя еще  один  короткий  поворот,
Том воскликнул:
   - Боже ты мой, Гек, погляди сюда!
   Перед ними был тот самый сундук с деньгами, он  стоял  в  уютной  ма-
ленькой пещерке; там же был пустой бочонок из-под пороха,  два  ружья  в
кожаных чехлах, две или три пары старых мокасин, кожаный ремень и всякий
другой хлам, намокший в воде, которая капала со стен.
   - Наконец-то добрались! - сказал Гек, роясь в куче потемневших монет.
- Мы с тобой теперь богачи, Том!
   - Гек, я всегда думал, что эти деньги нам достанутся. Не верится  да-
же, но ведь достались же! Вот что, копаться тут нечего, давай  вылезать.
Ну-ка, дай посмотреть, смогу ли я поднять сундучок.
   Сундук весил фунтов пятьдесят. Поднять его Том поднял, но нести  было
очень тяжело и неудобно.
   - Так я и думал, - сказал он. - Видно было, что им тяжело, когда  они
выносили сундук из дома с привидениями. Я это заметил. Хорошо еще, что я
не забыл захватить с собой мешки.
   Скоро деньги были пересыпаны в мешки, и мальчики потащили их к  камню
под крестом.
   - Давай захватим и ружья, и все остальное, - сказал Гек.
   - Нет, Гек, оставим их здесь. Все это нам понадобится, когда мы уйдем
в разбойники. Вещи мы будем держать здесь и оргии тоже здесь будем  уст-
раивать. Для оргий тут самое подходящее место.
   - А что это такое "оргии"?
   - Я почем знаю. Только у разбойников всегда бывают оргии,  значит,  и
нам тоже надо. Ну, пошли, Гек, мы здесь без конца сидим.
   - Должно быть, уже поздно. И есть тоже хочется. Доберемся  до  лодки,
тогда поедим и покурим.
   Скоро они вышли на волю в зарослях сумаха,  осторожно  огляделись  по
сторонам, увидели, что никого нет, и уселись в лодке  курить  и  закусы-
вать. Когда солнце начало склоняться к западу, они оттолкнулись от бере-
га и поплыли обратно. Том греб, держась около  берега  все  время,  пока
длились летние сумерки, и весело болтал с Геком, а как только  стемнело,
причалил к берегу.
   - Вот что, Гек, - сказал Том, - мы спрячем деньги на сеновале у  вдо-
вы, а утром я приду, и мы их сосчитаем и поделим, а там  найдем  в  лесу
местечко, где их никто не тронет. Ты посиди тут, постереги, пока я  сбе-
гаю и возьму потихоньку тележку Бенни Тэйлора; я в одну минуту обернусь.
   Он исчез и скоро вернулся с тележкой, уложил в нее два мешка, прикрыл
сверху старыми тряпками и тронулся в путь, таща за собой тележку. Порав-
нявшись с домом валлийца, мальчики остановились  отдохнуть.  Только  они
хотели двинуться дальше, как старик вышел на крыльцо и окликнул их:
   - Эй, кто там?
   - Гек Финн и Том Сойер!
   - Вот это хорошо! Идем со мной, мальчики, все только вас и  дожидают-
ся. Ну, скорей, идите вперед, а я потащу вашу  тележку.  Однако  тяжесть
порядочная. Что у вас тут? Кирпичи или железный лом?
   - Железный лом.
   - Так я и думал. В нашем городе все мальчишки готовы собирать, не жа-
лея сил, железный лом, за который им дадут какие-нибудь гроши на заводе,
а по-настоящему работать не хотят, даже если дать вдвое больше.  Так  уж
человек устроен. Ну, живей, поторапливайтесь!
   Мальчикам захотелось узнать, для чего надо торопиться.
   - Не беспокойтесь, скоро узнаете, вот только придем к дому вдовы Дуг-
лас.
   Гек сказал не без опаски (он давно привык ко всякой напраслине):
   - Мистер Джонс, мы ничего такого не сделали.
   Валлиец засмеялся:
   - Уж не знаю, Гек, мой мальчик. Ничего не знаю. Разве  вдова  к  тебе
плохо относится?
   - Нет. Она ко мне относится хорошо, это верно.
   - Ну, так в чем же дело? Чего тебе бояться?
   Гек еще не успел решить этого вопроса, ум у  него  медленно  работал,
как его втолкнули вместе с Томом в гостиную вдовы Дуглас.  Мистер  Джонс
оставил тележку у крыльца и вошел вслед за ними.
   Гостиная была великолепно освещена, и в ней собрались все, кто только
имел какой-нибудь вес в городишке. Тэтчеры были здесь, Гарперы,  Роджер-
сы, тетя Полли, Сид, Мэри, пастор, редактор местной газеты и  еще  много
народа, все разодетые попраздничному. Вдова встретила мальчиков так лас-
ково, как только можно было встретить гостей, явившихся  в  таком  виде:
они с ног до головы были выпачканы в глине и закапаны свечным салом. Те-
тя Полли вся покраснела от стыда и, грозно нахмурившись, покачала  голо-
вой. И все же мальчики чувствовали себя,  куда  хуже  остальных  гостей.
Мистер Джонс сказал:
   - Том еще не заходил домой, я уже было думал, что не найду  его,  как
вдруг встретился с ними у моих дверей и сейчас же привел их сюда.
   - И отлично сделали, - сказала вдова. - Идемте со мной, дети.
   Она повела их в спальню и сказала:
   - Теперь умойтесь и переоденьтесь. Вот вам два новых костюма,  рубаш-
ки, носки, - все, что нужно. Это костюмы Гека. Нет, не  благодари,  Гек,
мистер Джонс купил один, а я другой. Но они вам обоим  годятся.  Одевай-
тесь. Мы вас подождем, а вы приведите себя в порядок и приходите вниз.
   И она ушла.


   ГЛАВА XXXIV

   Гек сказал:
   - Том, можно удрать через окно, если найдется веревка. Окно не  очень
высоко от земли.
   - Глупости, для чего это нам удирать?
   - Да ведь я не привык к такой компании. Мне ни за что не выдержать. Я
вниз не пойду, так и знай.
   - Да будет тебе! Вот еще пустяки. Я же не боюсь ни капельки. И ты  не
бойся, ведь я с тобой буду.
   Появился Сид.
   - Том, - сказал он, - тетя весь день тебя дожидалась. Мэри приготови-
ла твой воскресный костюм и все из-за тебя беспокоилась. Послушайте, что
это у вас все платье в глине и закапано свечкой?
   - Вот что, сударь, не лезь не в свое дело. Ты лучше скажи, что это  у
вас тут затевается?
   - Просто вечеринка у вдовы, как обыкновенно. Сегодня - в  честь  вал-
лийца с сыновьями, за то, что они ее спасли тогда ночью. А если  хочешь,
я тебе могу кое-что рассказать.
   - Ну, что?
   - Вот что: мистер Джонс собирается нынче вечером удивить всю публику,
а я слышал, как он рассказывал по секрету тете Полли, да теперь  это  уж
не секрет. Все давно знают, и вдова тоже, хоть и делает  вид,  будто  ей
ничего не известно. Оттого и мистер Джонс непременно  хотел,  чтобы  Гек
был тут, без Гека у них ничего не выйдет, понимаешь?
   - Какой секрет, насчет чего?
   - Насчет Гека, что это он выследил бандитов. Мистер Джонс воображает,
будто удивит всех своим сюрпризом, а помоему, никто даже и не почешется.
   Сид радостно захихикал.
   - Сид, это ты всем сказал?
   - А тебе не все равно кто? Знают - и ладно.
   - Сид, только один человек во всем городе способен на такую гадость -
это ты. Если бы ты был на месте Гека, ты бы живо скатился с горы и нико-
му даже не пикнул про бандитов, Только и можешь делать гадости,  а  ведь
не любишь, когда других хвалят за что-нибудь хорошее. Вот, получай и  не
благодари, не надо.
   И Том, оттаскав Сида за уши, пинками выпроводил егоза дверь.
   - Ступай, жалуйся тете Полли, если хватит храбрости, тогда завтра еще
получишь.
   Через несколько минут гости вдовы сидели за столом и ужинали,  а  для
детей были поставлены маленькие столики у стены, по обычаю  тех  мест  и
того времени. Настала пора, и мистер Джонс в коротенькой речи поблагода-
рил вдову за честь, которую она оказала ему и его  сыновьям,  и  объявил
торжественно, что есть один человек, чья скромность...
   И так далее, и тому подобное. Он раскрыл тайну об участии Гека в  со-
бытиях с присущим ему драматическим мастерством, однако  впечатление  он
произвел далеко не такое сильное, как могло бы быть  при  других,  более
счастливых, обстоятельствах. Тем не менее вдова очень естественно  изоб-
разила изумление и наговорила Геку столько ласковых слов и так хвалила и
благодарила его, что он и думать забыл про нестерпимые мучения от нового
костюма, потому что вытерпеть общее внимание и похвалы было  уже  совсем
невозможно.
   Вдова сказала, что хочет взять Гека на воспитание, а  когда  найдутся
на это деньги, она поможет ему завести какое-нибудь свое дело. Тут приш-
ла очередь Тома. Он сказал:
   - Гек в деньгах не нуждается. Он и сам богат.
   Только памятуя о том, как полагается вести  себя  в  обществе,  гости
смогли удержаться от поощрительного и дружного смеха при этой остроумной
шутке. Но молчание вышло довольно неловкое. Том первый нарушил его:
   - У Гека есть деньги. Вы, может, не поверите, но денег у него  много.
И смеяться нечего, могу вам показать. Погодите минутку.
   Том выбежал за дверь. Все гости растерянно и с любопытством  погляды-
вали друг на друга и вопросительно на Гека, у которого язык разом отнял-
ся.
   - Сид, что такое с Томом? - спросила тетя Полли. - Э... Он... хотя от
него просто не знаешь, чего и ждать. Никогда с этим мальчишкой...
   Тут вошел Том, сгибаясь в три погибели под тяжестью  мешков,  и  тетя
Полли так и не закончила фразы. Том высыпал всю груду золотых  монет  на
стол со словами:
   - Ну вот, что я вам говорил?! Одна половина Гека, а  другая  половина
моя!
   От такой картины у всех гостей захватило дыхание. Они  уставились  на
золото и с минуту не могли выговорить ни слова. Потом все разом потребо-
вали объяснения. Том сказал, что сейчас все объяснит. Рассказ  был  дол-
гий, но очень интересный. Все слушали как зачарованные, не смея вставить
ни слова. Когда рассказ был окончен, мистер Джонс сказал:
   - А я-то думал, что приготовил отличный сюрприз для вас всех, но  те-
перь он ничего не стоит. Должен сознаться, что по сравнению с  этим  мой
сюрприз - сущие пустяки.
   Начали считать деньги. Оказалось, что их  немного  больше  двенадцати
тысяч долларов. Никому из присутствующих еще не приходилось видеть такой
кучи денег сразу, хотя у некоторых гостей были капиталы и побольше  это-
го.


   ГЛАВА XXXV

   Читатель может быть уверен, что находка Тома и Гека  вызвала  сильное
брожение умов в захудалом городишке СентПитерсберге. Такая большая  сум-
ма, да еще наличными, - просто невероятно! О ней говорили без конца, за-
видовали, восторгались, многие горожане даже повредились в рассудке,  не
выдержав нездорового волнения. В городе и окрестных  поселках  разобрали
доска за доской все дома, где было "нечисто", вплоть  до  фундамента,  и
даже земля под ними была вся изрыта в  поисках  клада  -  и  не  то  что
мальчишками, а положительными, солидными людьми, далеко не  мечтателями.
Куда бы ни пошли Том с Геком, за ними везде ухаживали, восхищались  ими,
глазели на них. Мальчики не могли припомнить, чтобы раньше хоть  кто-ни-
будь прислушивался к тому, что они говорят, а теперь люди подхватывали и
повторяли за ними каждое слово; что бы они ни сделали,  все  выходило  у
них замечательно; они, видно, утеряли способность  действовать  и  гово-
рить, как обыкновенные смертные; мало того, раскопали их прошлое - и да-
же там оказались налицо все признаки оригинальности и таланта. Городская
газетка напечатала их биографии.
   Вдова Дуглас положила деньги Гека в банк, а судья Тэтчер  по  просьбе
тети Полли сделал то же самое для Тома. У каждого из мальчиков  был  те-
перь просто громадный доход - по доллару каждый день,  а  в  воскресенье
полдоллара. Столько, сколько полагалось  пастору,  вернее,  сколько  ему
обещали, ибо собрать такую сумму он не мог. Времена тогда были простые -
за доллар с четвертью в неделю мальчик мог иметь стол  и  квартиру,  мог
учиться, одеваться да еще стричься и мыться за те же деньги.
   Судья Тэтчер возымел самое высокое мнение о Томе Сойере. Он  говорил,
что обыкновенный мальчик не вывел бы его дочь  из  пещеры.  Когда  Бекки
рассказала отцу по секрету, что в школе Том  выдержал  ради  нее  порку,
судья был заметно тронут; а когда она стала заступаться за Тома и  изви-
нять ложь, придуманную Томом, для того чтобы розги достались ему,  а  не
Бекки, судья сказал с большим чувством, что это была великодушная,  бла-
городная, святая ложь, достойная стать наравне с хваленой правдой Георга
Вашингтона насчет топорика и шагать по страницам истории  рядом  с  ней!
Бекки подумала, что никогда еще ее папа не казался таким важным и внуши-
тельным, как в тот день, когда сказал эти слова, расхаживая по ковру,  и
топнул ногой. Она сейчас же побежала к Тому и рассказала ему все.
   Судья Тэтчер надеялся когда-нибудь увидеть Тома великим законодателем
или великим полководцем. Он говорил, что приложит все усилия, чтобы  Том
попал в Национальную военную академию, а потом изучил бы юридические на-
уки в лучшем учебном заведении страны и таким образом подготовился к той
или другой профессии, а может быть, и к обеим сразу.
   Богатство Гека Финна, а может быть, и то, что он теперь находился под
опекой вдовы Дуглас, ввело его - нет, втащило его, впихнуло его - в  об-
щество, и Гек терпел невыносимые муки. Прислуга вдовы одевала его и умы-
вала, причесывала и приглаживала, укладывала спать на отвратительно чис-
тые простыни, без единого пятнышка, которое он мог бы прижать к  сердцу,
как старого друга. Надо было есть с тарелки, пользоваться ножом  и  вил-
кой, утираться салфеткой, пить из чашки; надо было учить по книжке урок,
ходить в церковь; надо было разговаривать так вежливо,  что  он  потерял
всякий вкус к разговорам; куда ни повернись - везде  решетки  и  кандалы
цивилизации лишали его свободы и сковывали по рукам и по ногам.
   Три недели он мужественно терпел все эти невзгоды,  а  потом  в  один
прекрасный день сбежал. Сильно встревожившись, вдова двое суток разыски-
вала его повсюду. Все приняли участие в поисках; Гека искали  решительно
везде, даже закидывали сети в реку, думая выловить мертвое тело. На тре-
тий день рано утром Том Сойер догадался заглянуть в пустые бочки за ста-
рой бойней и в одной из них нашел беглеца. Гек тут и ночевал; он уже ус-
пел стянуть кое-что из съестного и позавтракать, а теперь лежал,  разва-
лясь, и покуривая трубку. Он был немыт, нечесан и одет в те  самые  лох-
мотья, которые придавали ему такой живописный вид в доброе старое время,
когда он был свободен и счастлив. Том вытащил его из  бочки,  рассказал,
каких он всем наделал хлопот, и потребовал, чтобы он вернулся домой. Ли-
цо Гека из спокойного и довольного сразу стало мрачным. Он сказал:
   - И не говори, Том. Я уже пробовал, да не выходит, ничего не выходит,
Том. Все это мне ни к чему, да и не привык я. Вдова добрая,  не  обижает
меня, только порядки ее не по мне. Велит вставать каждое утро в  одно  и
то же время, велит умываться, сама причесывает, просто все волосы выдра-
ла; в дровяном сарае спать не позволяет; да еще надевай этот чертов кос-
тюм, а в нем просто задохнешься, воздух как будто совсем сквозь него  не
проходит; и такой он, прах его побери, чистый, что ни тебе лечь, ни тебе
сесть, ни по земле поваляться; а с погреба я не скатывался лет  сто!  Да
еще в церковь ходи, потей там, - а я эти проповеди терпеть не могу!  Мух
не лови, не разговаривай, да еще башмаки носи, не  снимая,  все  воскре-
сенье, Обедает вдова по звонку, спать ложится по звонку, встает по звон-
ку - все у нее по порядку, где же человеку это вытерпеть!
   - Да ведь и у всех то же самое, Гек!
   - Том, мне до этого дела нет. Я не все, мне этого не стерпеть. Просто
как веревками связан. И еда уж очень легко достается - этак и есть  сов-
сем не интересно. Рыбу ловить - спрашивайся, купаться - спрашивайся, ку-
да ни понадобится - везде спрашивайся,  черт  их  дери.  А  уж  ругаться
ни-ни, так что даже и разговаривать неохота - приходится лазить на  чер-
дак, там отводить душу, а то просто хоть помирай. Курить вдова не позво-
ляет, орать не позволяет, зевать тоже, ни тебе потянуться, ни тебе поче-
саться, особенно при гостях (тут он выругался с особым чувством и  доса-
дой)... и все время молится, прах ее побери! Я  таких  еще  не  видывал!
Только и знай хлопочи да заботься, хлопочи да заботься! Этак и жить вов-
се не захочешь! Пришлось удрать, Том, ничего не  поделаешь!  А  тут  еще
школа скоро откроется, мне бы еще и туда пришлось ходить, - ну, я  и  не
стерпел. Знаешь, Том, ничего хорошего в этом богатстве нет, напрасно  мы
так думали. А вот эта одежа как раз по мне, и бочка тоже по мне,  теперь
я с ними ни за что не расстанусь. Том, я бы не влопался в такую историю,
если бы не деньги, так что возьми-ка ты мою долю  себе,  а  мне  выдавай
центов по десять, только не часто, я не люблю, когда  мне  деньги  даром
достаются, а еще ты как-нибудь уговори вдову, чтобы она на меня не  сер-
дилась.
   - Знаешь, Гек, я никак не могу. Нехорошо получается. А  ты  попробуй,
потерпи еще немножко, может, тебе даже понравится.
   - Понравится! Да, попробуй, посиди-ка немножко на  горячей  плите,  -
может, тебе тоже понравится. Нет, Том, не хочу я больше этого богатства,
не хочу больше жить в этих проклятых душных домах. Мне нравится в  лесу,
на реке, и тут, в бочке, - тут я и останусь. Ну их к черту! И  надо  же,
чтобы как раз теперь, когда у нас есть и ружья, и пещера и мы уж  совсем
собрались в разбойники, вдруг подвернулась такая чепуха и все испортила!
   Том воспользовался удобным случаем.
   - Слушай, Гек, хоть я и разбогател, а все равно уйду в разбойники.
   - Да что ты! Ох, провалиться мне, а ты это верно говоришь, Том?
   - Так же верно, как то, что я тут сижу. Только, знаешь ли, Гек, мы не
сможем принять тебя в шайку, если ты будешь плохо одет.
   Радость Гека померкла.
   - Как так не сможете? А в пираты как же вы меня приняли?
   - Ну, это совсем другое дело. Разбойники вообще считаются  куда  выше
пиратов. Они почти во всех странах бывают самого знатного рода - герцоги
там, ну и мало ли кто.
   - Том, ведь ты всегда со мной дружил. Что же ты, совсем меня не  при-
мешь? Примешь ведь, скажи, Том?
   - Гек, я бы тебя принял, непременно принял, но что люди скажут!  Ска-
жут: "Ну уж и шайка у Тома Сойера! Одна рвань! " Это про тебя, Гек. Тебе
самому будет неприятно, и мне тоже.
   Гек долго молчал, раздираемый внутренней борьбой. Наконец он сказал:
   - Ну ладно, поживу у вдовы еще месяц, попробую; может,  как-нибудь  и
вытерплю, если вы примете меня в шайку, Том.
   - Вот хорошо, Гек! Вот это я понимаю! Пойдем, старик, я попрошу, что-
бы вдова тебя поменьше тиранила.
   - Нет, ей-богу, попросишь? Вот это здорово! Если  она  не  так  будет
приставать со своими порядками, я и курить буду потихоньку,  и  ругаться
тоже, и хоть тресну, а вытерплю. А когда же ты соберешь шайку и уйдешь в
разбойники?
   - Да сейчас же. Может, нынче вечером соберемся и устроим посвящение.
   - Чего это устроим?
   - Посвящение.
   - А что это такое?
   - Это когда все клянутся помогать друг другу и не  выдавать  секретов
шайки, даже если тебя изрубят в куски; а если кто тронет кого-нибудь  из
нашей шайки, того убивать, и всех его родных тоже.
   - Вот это повеселимся так повеселимся!
   - Еще бы! И клятву приносят ровно в полночь; и надо, чтобы место было
самое страшное и безлюдное - лучше всего в таком  доме,  где  "нечисто",
только их теперь все срыли.
   - Ну хоть в полночь, и то хорошо, Том.
   - Еще бы не хорошо! И клятву надо приносить над гробом и  подписывать
своей кровью.
   - Вот это дело! В миллион раз лучше, чем быть пиратом!  Хоть  сдохну,
да буду жить у вдовы, Том; а если из меня выйдет  заправский,  настоящий
разбойник и пойдут об этом разговоры, я думаю, она и  сама  будет  рада,
что взяла меня к себе.


   ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   Так кончается эта хроника. И  поскольку  это  история  мальчика,  она
должна остановиться на этом, а если ее продолжить, она  станет  историей
взрослого человека. Когда пишешь роман о взрослых, то наперед  известно,
где надо поставить точку, - на свадьбе; а когда пишешь о  детях,  прихо-
дится ставить точку там, где это всего удобнее.
   Большинство героев, действующих в этой книге, еще не умерли и до  сих
пор живут счастливо и благополучно. Быть может, автору захочется со вре-
менем заняться дальнейшей судьбой младших героев книги и посмотреть, что
за люди из них вышли, а потому не следует рассказывать  сейчас  об  этой
поре их жизни.


   ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА

   Лица, которые попытаются найти в этом повествовании мотив, будут  от-
даны под суд; лица, которые попытаются найти в нем мораль, будут  сосла-
ны; лица, которые попытаются найти в нем сюжет, будут расстреляны.
   По приказу автора,
   Генерал-губернатор
   Начальник артиллерийского
   управления


   ОБЪЯСНЕНИЕ

   В этой книге использовано несколько диалектов, а именно: негритянский
диалект штата Миссури, самая резкая форма захолустного диалекта Пайк-Ка-
унти, а также четыре несколько смягченных разновидности этого  последне-
го. Оттенки говора выбирались не наудачу и не наугад, а, напротив, очень
тщательно, под надежным руководством,  подкрепленным  моим  личным  зна-
комством со всеми этими формами речи.
   Я даю это объяснение потому, что без него многие читатели предположи-
ли бы, что все мои персонажи стараются в говоре подражать один другому и
это им не удается.
   Автор


   ГЛАВА I

   Вы про меня ничего не знаете, если не  читали  книжки  под  названием
"Приключения Тома Сойера", но это не беда.  Эту  книжку  написал  мистер
Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в  об-
щем, не так уж наврал. Это ничего, я еще не  видел  таких  людей,  чтобы
совсем не врали, кроме тети Полли и вдовы, да разве еще Мэри.  Про  тетю
Полли, - это Тому Сойеру она тетя, - про Мэри и про вдову Дуглас расска-
зывается в этой самой книжке, и там почти  все  правда,  только  кое-где
приврано, - я уже про это говорил.
   А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зарытые грабите-
лями в пещере, и разбогатели. Получили мы по  шесть  тысяч  долларов  на
брата - и все золотом. Такая была куча деньжищ - смотреть  страшно!  Ну,
судья Тэтчер все это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали
получать по доллару прибыли, и так круглый год, - не знаю, кто может та-
кую уйму истратить. Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала,  что  будет
меня воспитывать; только мне у нее в доме жилось неважно: уж  очень  она
донимала всякими порядками и приличиями, просто невозможно было терпеть.
В конце концов я взял да и удрал, надел опять свои старые лохмотья,  за-
лез опять в ту же бочку из-под сахара и сижу,  радуюсь  вольному  житью.
Однако Том Сойер меня отыскал и рассказал, что набирает шайку  разбойни-
ков. Примет и меня тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя  хоро-
шо. Ну, я и вернулся.
   Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей  овечкой  и
всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у нее на уме не
было. Опять она одела меня во все новое, так что я только  и  знал,  что
потел, и целый день ходил как связанный. И опять все пошло по-старому. К
ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было  опаздывать  -
непременно приходи вовремя. А сядешь за стол, никак нельзя сразу  прини-
маться за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не побормо-
чет немножко над едой, а еда была, в общем, не плохая; одно только плохо
- что каждая вещь сварена сама по себе. То ли дело куча всяких  огрызков
и объедков! Бывало, перемешаешь их хорошенько, они пропитаются  соком  и
проскакивают не в пример легче.
   В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала чи-
тать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства -
до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась,
что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно,
- плевать я хотел на покойников.
   Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы.  Но  она
не позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и  мне
надо от нее отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о
чем и понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, ког-
да он ей даже не родня, - да и вообще кому он  нужен,  если  давнымдавно
помер, сами понимаете, - а меня ругает за то, что мне нравится курить. А
сама небось нюхает табак - это ничего, ейто можно.
   Ее сестра, мисс Уотсон, порядком усохшая старая дева в очках, как раз
в это время переехала к ней на житье и сразу же пристала ко мне с буква-
рем. Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей
оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час бы-
ла скучища смертная, и я все вертелся на стуле. А мисс Уотсон все  прис-
тавала: "Не клади ноги на стул, Гекльберри! ", "Не скрипи так, Гекльбер-
ри, сиди смирно! ", "Не зевай и не потягивайся,  Гекльберри,  веди  себя
как следует! ". Потом она стала проповедовать насчет  преисподней,  а  я
возьми да и скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто  взбеленилась,
а я ничего плохого не думал, лишь бы удрать куда-нибудь, до того  мне  у
них надоело, а куда - все равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дур-
но с моей стороны, что она сама нипочем бы так не сказала: она старается
не грешить, чтобы попасть в рай. Но я не видел ничего  хорошего  в  том,
чтобы попасть туда же, куда она попадет, и решил, что и стараться не бу-
ду. Но говорить я этого не стал - все равно никакого толку не будет, од-
ни неприятности.
   Тут она пустилась рассказывать про рай - и пошла и  пошла.  Будто  бы
делать там ничего не надо - знай прогуливайся целый день с арфой да рас-
певай, и так до скончания века. Мне что-то не очень понравилось. Но  го-
ворить я этого опять-таки не стал. - Спросил только, как она думает, по-
падет ли туда Том Сойер? А она говорит: "Нет, ни  под  каким  видом!"  Я
очень обрадовался, потому что мне хотелось быть с ним вместе.
   Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов мне надое-
ло и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали  мо-
литься, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком
свечки и поставил его на стол, сел перед окном  и  попробовал  думать  о
чем-нибудь веселом, - только ничего не вышло: такая напала  тоска,  хоть
помирай. Светили звезды, и листья в лесу шелестели так печально;  где-то
далеко ухал филин - значит, кто-то помер; слышно было, как кричит  козо-
дой и воет собака, - значит, кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал
что-то, и я никак не мог понять, о чем он шепчет, и от этого по спине  у
меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то застонал, вроде того как стонет
привидение, когда оно хочет рассказать, что у него на душе, и  не  может
добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойно в могиле: вот  оно
скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно и тоскливо, так  за-
хотелось, чтобы кто-нибудь был со мной... А тут еще  паук  спустился  ко
мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел  опомниться,
как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже  не  бывает
приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил, по-
вернулся три раза на каблуках и каждый раз  при  этом  крестился,  потом
взял ниточку, перевязал себе клок  волос,  чтобы  отвадить  ведьм,  -  и
все-таки не успокоился: это помогает, когда найдешь  подкову  и,  вместо
того чтобы прибить над дверью, потеряешь ее; только я  не  слыхал,  чтоб
таким способом можно было избавиться от беды, когда убьешь паука.
   Меня бросило в дрожь. Я опять сел и достал трубку; в доме теперь было
тихо, как в гробу, и, значит, вдова ничего не  узнает.  Прошло  довольно
много времени; я услышал, как далеко в городе начали  бить  часы:  "бум!
бум!" - пробило двенадцать, а после того опять стало тихо, тише  прежне-
го. Скоро я услышал, как в  темноте  под  деревьями  треснула  ветка,  -
что-то там двигалось. Я сидел  не  шевелясь  и  прислушивался.  И  вдруг
кто-то мяукнул еле слышно: "Мя-у! Мя-у!" Вот здорово! Я тоже мяукнул еле
слышно: "Мяу! Мяу!" - а потом погасил свечку и вылез через окно на крышу
сарая. Оттуда я соскользнул на землю и прокрался под  деревья.  Гляжу  -
так и есть: Том Сойер меня дожидается.


   ГЛАВА II

   Мы пошли на цыпочках по дорожке между деревьями в самый  конец  сада,
нагибаясь пониже, чтобы ветки не задевали по голове. Проходя мимо кухни,
я споткнулся о корень и наделал шуму. Мы присели на корточки и  затихли.
Большой негр мисс Уотсон - его звали Джим - сидел на  пороге  кухни;  мы
очень хорошо его видели, потому что у него за спиной стояла  свечка.  Он
вскочил и около минуты прислушивался, вытянув шею; потом говорит:
   - Кто там?
   Он еще послушал, потом подошел на цыпочках и остановился как раз меж-
ду нами: можно было до него дотронуться пальцем. Ну, должно быть, време-
ни прошло порядочно, и ничего не было слышно, а мы все были  так  близко
друг от друга. И вдруг у меня зачесалось одно место на лодыжке, а  поче-
сать его я боялся" потом зачесалось ухо, потом спина, как раз между  ло-
патками. Думаю, если не почешусь, просто хоть помирай. Я это сколько раз
потом замечал: если ты где-нибудь в гостях, или на похоронах, или хочешь
заснуть и никак не можешь - вообще, когда никак нельзя чесаться, - у те-
бя непременно зачешется во всех местах разом.
   Тут Джим и говорит:
   - Послушайте, кто это? Где же вы? Ведь я все слышал, свинство  какое!
Ладно, я знаю, что мне делать: сяду и буду сидеть, пока опять что-нибудь
не услышу.
   И он уселся на землю, как раз между мной и Томом, прислонился  спиной
к дереву и вытянул ноги так, что едва не задел мою ногу. У меня зачесал-
ся нос. Так зачесался, что слезы выступили на глазах, а почесать я боял-
ся. Потом начало чесаться в носу. Потом зачесалось под носом.  Я  просто
не знал, как усидеть на месте. Такая напасть  продолжалась  минут  шесть
или семь, а мне казалось, что много дольше. Теперь  у  меня  чесалось  в
одиннадцати местах сразу. Я решил, что больше минуты нипочем не  вытерп-
лю, но кое-как сдержался: думаю - уж постараюсь. И тут как раз Джим  на-
чал громко дышать, потом захрапел, и у меня все сразу прошло.
   Том подал мне знак - еле слышно причмокнул губами, - и мы  на  четве-
реньках поползли прочь. Как только мы отползли шагов на десять. Том шеп-
нул мне, что хочет для смеха привязать Джима к дереву. А я сказал: "Луч-
ше не надо, он проснется и поднимет шум, и тогда увидят, что меня нет на
месте". Том сказал, что у него маловато свечей,  надо  бы  пробраться  в
кухню и взять побольше. Я его  останавливал,  говорил,  что  Джим  может
проснуться и войти в кухню. Но Тому хотелось рискнуть; мы забрались  ту-
да, взяли три свечки, и Том оставил на столе пять центов в уплату. Потом
мы с ним вышли; мне не терпелось  поскорее  убраться  подальше,  а  Тому
вздумалось подползти на четвереньках к Джиму и сыграть с  ним  какую-ни-
будь шутку. Я его дожидался, и мне показалось, что ждать пришлось  очень
долго, - так было кругом пусто и молчаливо.
   Как только Том вернулся, мы с ним побежали по дорожке кругом  сада  и
очень скоро очутились на самой верхушке горы по  ту  сторону  дома.  Том
сказал, что стащил шляпу с Джима и повесил ее на сучок как раз  над  его
головой, а Джим немножко зашевелился, но так и не проснулся.  На  другой
день Джим рассказывал, будто ведьмы околдовали его, усыпили  и  катались
на нем по всему штату, а потом опять посадили под дерево и повесили  его
шляпу на сучок, чтобы сразу видно было, чье это дело.  А  в  другой  раз
Джим рассказывал, будто они доехали на нем до Нового  Орлеана;  потом  у
него с каждым разом получалось все дальше и дальше, так что в конце кон-
цов он стал говорить, будто ведьмы объехали на нем вокруг света, замучи-
ли его чуть не до смерти, и спина у него была вся стерта, как  под  сед-
лом. Джим так загордился после этого, что на других негров и смотреть не
хотел. Негры приходили за много миль послушать, как Джим будет  про  это
рассказывать, и он стал пользоваться таким уважением, как ни один негр в
наших местах. Повстречав Джима,  чужие  негры  останавливались,  разинув
рот, и глядели на него, словно на какое-нибудь чудо. Как стемнеет, негры
всегда собираются на кухне у огня и  разговаривают  про  ведьм;  но  как
только кто-нибудь заведет об этом речь, Джим сейчас же вмешается и  ска-
жет: "Гм! Ну что ты можешь знать про ведьм! " И этот негр сразу  притих-
нет и замолчит. Пятицентовую монетку Джим надел на  веревочку  и  всегда
носил на шее; он рассказывал, будто этот талисман ему подарил сам черт и
сказал, что им можно лечить от всех болезней  и  вызывать  ведьм,  когда
вздумается, стоит только пошептать над монеткой; но Джим никогда не  го-
ворил, что он такое шепчет. Негры собирались со всей окрути  и  отдавали
Джиму все, что у них было, лишь бы взглянуть на эту монетку; однако  они
ни за что на свете не дотронулись бы до нее, потому что монета  побывала
в руках черта. Работник он стал теперь никуда не годный - уж очень  воз-
гордился, что видел черта и возил на себе ведьм по всему свету.
   Ну так вот, когда мы с Томом подошли к обрыву и  поглядели  вниз,  на
городок, там светилось всего три или четыре огонька, - верно, в тех  до-
мах, где лежали больные; вверху над нами так ярко сияли звезды,  а  ниже
города текла река в целую милю шириной, этак величественно и плавно.  Мы
спустились с горы, разыскали Джо Гарпера с Беном Роджерсом  и  еще  двух
или трех мальчиков; они прятались на старом кожевенном заводе. Мы  отвя-
зали ялик и спустились по реке мили на  две  с  половиной,  до  большого
оползня на гористой стороне, и там высадились на берег.
   Когда подошли к кустам, Том Сойер заставил всех нас  поклясться,  что
мы не выдадим тайны, а потом показал ход в пещеру - там, где кусты росли
гуще всего. Потом мы зажгли свечки и поползли на четвереньках в  проход.
Проползли мы, должно быть, шагов двести, и тут открылась пещера. Том по-
толкался по проходам и скоро нырнул под стенку в одном месте,  -  вы  бы
никогда не заметили, что там есть ход. По этому узкому ходу мы  пролезли
вроде как в комнату, очень сырую, всю запотевшую и холодную, и тут оста-
новились.
   Том сказал:
   - Ну вот, мы соберем шайку разбойников и назовем ее "Шайка Тома Сойе-
ра". А кто захочет с нами разбойничать, тот должен будет принести клятву
и подписаться своей кровью.
   Все согласились. И вот Том достал листок бумаги, где у него была  на-
писана клятва, и прочел ее. Она призывала всех мальчиков  дружно  стоять
за шайку и никому не выдавать ее тайн; а если кто-нибудь обидит мальчика
из нашей шайки, то тот, кому велят убить обидчика  и  всех  его  родных,
должен не есть и не спать, пока не убьет их всех и не вырежет у  них  на
груди крест - знак нашей шайки. И никто из посторонних  не  имеет  права
ставить этот знак, только те, кто принадлежит к шайке; а если кто-нибудь
поставит, то шайка подаст на него в суд; если же он опять  поставит,  то
его убьют. А если кто-нибудь из шайки выдаст нашу тайну, то ему  перере-
жут горло, а после того сожгут труп и развеют пепел по ветру, кровью вы-
черкнут его имя из списка и больше не станут о нем поминать, а проклянут
и забудут навсегда.
   Все сказали, что клятва замечательная, и спросили  Тома,  сам  он  ее
придумал или нет. Оказалось, кое-что он придумал сам, а  остальное  взял
из книжек про разбойников и пиратов, - у всякой порядочной шайки  бывает
такая клятва.
   Некоторые думали, что хорошо бы убивать родных у тех мальчиков, кото-
рые выдадут тайну. Том сказал, что это недурная мысль, взял и вписал  ее
карандашиком.
   Тут Бен Роджерс и говорит:
   - А вот у Гека Финна никаких родных нет; как с ним быть?
   - Ну и что ж, ведь отец у него есть? - говорит Том Сойер.
   - Да, отец-то есть, только где ты его теперь  разыщешь?  Он,  бывало,
все валялся пьяный на кожевенном заводе, вместе со свиньями, но вот  уже
больше года его что-то не видно в наших краях.
   Посоветовались они между собой и уж совсем собрались меня вычеркнуть,
потому что, говорят, у каждого мальчика должны быть родные  или  кто-ни-
будь, кого можно убить, а то другим будет обидно. Ну, и никто ничего  не
мог придумать, все стали в тупик и молчали. Я сперва чуть не заплакал, а
потом вдруг придумал выход: взял да и предложил им мисс Уотсон -  пускай
ее убивают. Все согласились.
   - Ну что ж, она годится. Теперь все в порядке. Гека принять можно.
   Тут все стали колоть себе пальцы булавкой и расписываться кровью, и я
тоже поставил свой значок на бумаге.
   - Ну, а чем же эта шайка будет заниматься? - спрашивает Бен Роджерс.
   - Ничем, только грабежами и убийствами.
   - А что же мы будем грабить? Дома, или скотину, или...
   - Чепуха! Это не грабеж, если угонять скотину и  тому  подобное,  это
воровство, - говорит Том Сойер. - Мы не воры. В воровстве никакого блес-
ку нет. Мы разбойники. Наденем маски и будем останавливать  дилижансы  и
кареты на большой дороге, убивать пассажиров и отбирать  у  них  часы  и
деньги.
   - И непременно надо их убивать?
   - Ну еще бы! Это самое лучшее. Некоторые авторитеты думают иначе,  но
вообще считается лучше убивать - кроме тех, кого приведем сюда в  пещеру
и будем держать, пока не дадут выкупа.
   - Выкупа? А что это такое?
   - Не знаю. Только так уж полагается. Я про это  читал  в  книжках,  и
нам, конечно, тоже придется так делать.
   - Да как же мы сможем, когда не знаем, что это такое?
   - Ну, как-нибудь уж придется. Говорят тебе, во всех книжках  так,  не
слышишь, что ли? Ты что же, хочешь делать все по-своему, не так,  как  в
книжках, чтобы мы совсем запутались?
   - Ну да, тебе хорошо говорить, Том Сойер, а как же они  станут  выку-
паться, - чтоб им пусто было! - если мы не знаем, как это делается? А ты
сам как думаешь, что это такое?
   - Ну, уж не знаю. Сказано: надо их держать, пока  они  не  выкупятся.
Может, это значит, что надо их держать, пока они не помрут.
   - Вот это еще на что-нибудь похоже! Это  нам  подойдет.  Чего  же  ты
раньше так не сказал? Будем их держать, пока они не выкупятся до смерти.
И возни, наверно, с ними не оберешься - корми их да гляди, чтобы не  уд-
рали.
   - Что это ты говоришь, Бен Роджерс? Как же они  могут  удрать,  когда
при них будет часовой? Он застрелит их, как только они пошевельнутся.
   - Часовой? Вот это ловко! Значит, кому-нибудь придется сидеть  и  всю
ночь не спать из-за того только, что их надо стеречь? По-моему, это глу-
по. А почему же нельзя взять дубину, да и выкупить их сразу  дубиной  по
башке?
   - Потому что в книгах этого нет - по этому по самому.  Вот  что,  Бен
Роджерс: хочешь ты делать дело как следует или не хочешь? Ты  что  же  -
думаешь, люди, которые пишут книжки, не знают, как по-настоящему полага-
ется? Учить их ты собираешься, что ли? И не мечтай! Нет, сэр, мы уж  бу-
дем выкупать их по всем правилам.
   - Ну и ладно. Мне-то что!  Я  только  говорю:  по-дурацки  получается
все-таки... Слушай, а женщин мы тоже будем убивать?
   - Ну, Бен Роджере, если бы я был такой неуч, я бы больше молчал. Уби-
вать женщин! С какой же это стати, когда в книжках ничего подобного нет?
Приводишь их в пещеру и обращаешься с ними как можно вежливей, а там они
в тебя малопомалу влюбляются и уж сами больше не хотят домой.
   - Ну, если так, тогда я согласен, только смысла в этом не вижу. Скоро
у нас в пещере пройти нельзя будет: столько набьется  женщин  и  всякого
народу, который дожидается выкупа, а самим разбойникам и деваться  будет
некуда. Ну что ж, валяй дальше, я ничего не говорю.
   Маленький Томми Барнс успел уже заснуть и, когда его разбудили, испу-
гался, заплакал и стал проситься домой к маме, сказал, что больше не хо-
чет быть разбойником.
   Все подняли его на смех и стали дразнить плаксой, а он надулся и ска-
зал, что сейчас же пойдет и выдаст все наши тайны. Но Том дал  ему  пять
центов, чтобы он молчал, и сказал, что мы все сейчас пойдем домой, а  на
будущей неделе соберемся и тогда кого-нибудь ограбим и убьем.
   Бен Роджерс сказал, что он не может  часто  уходить  из  дому,  разве
только по воскресеньям, и нельзя ли начать с  будущего  воскресенья;  но
все мальчики решили, что по воскресеньям грешно убивать и  грабить,  так
что об этом не может быть и речи. Мы уговорились встретиться и назначить
день как можно скорее, потом выбрали Тома Сойера в атаманы шайки, а  Джо
Гарпера - в помощники и разошлись по домам.
   Я влез на крышу сарая, а оттуда - в окно уже перед  самым  рассветом.
Мое новое платье было все закапано свечкой и вымазано в глине, и  сам  я
устал как собака.


   ГЛАВА III

   Ну и пробрала же меня утром старая мисс Уотсон за  мою  одежду!  Зато
вдова совсем не ругалась, только отчистила свечное сало и глину и  такая
была печальная, что я решил вести себя это время  получше,  если  смогу.
Потом мисс Уотсон отвела меня в чулан и стала  молиться,  но  ничего  не
вышло. Она велела мне молиться каждый день - и  чего  я  попрошу,  то  и
дастся мне. Но не тут-то было! Я пробовал. Один раз вымолил себе удочку,
только без крючков. А на что она мне сдалась, без  крючковто!  Раза  три
или четыре я пробовал вымолить себе и крючки,  но  ничего  почему-то  не
вышло. Как-то на днях я попросил мисс Уотсон помолиться вместо  меня,  а
она обозвала меня дураком и даже не сказала, за что. Так я и не мог  по-
нять, в чем дело.
   Один раз я долго сидел в лесу, все думал про это. Говорю  себе:  если
человек может вымолить все, что угодно, так отчего же дьякон Уинн не вы-
молил обратно свои деньги, когда проторговался на свинине? Почему  вдова
не может вымолить серебряную табакерку, которую  у  нее  украли?  Почему
мисс Уотсон не помолится, чтоб ей потолстеть? Нет, думаю, тут что-то  не
так. Пошел и спросил у вдовы, а она говорит:  можно  молиться  только  о
"духовных благах". Этого я никак не мог понять; ну, она мне  растолкова-
ла; это значит: я должен помогать другим и делать для них все, что могу,
заботиться о них постоянно и совсем не думать о себе. И  о  мисс  Уотсон
тоже заботиться, - так я понял.
   Я пошел в лес и долго раскидывал умом и так и этак и все не  мог  по-
нять, какая же от этого польза, разве только другим  людям;  и  решил  в
конце концов не ломать над этим голову, может, как-нибудь и так обойдет-
ся. Иной раз, бывало, вдова сама возьмется за меня и начнет рассказывать
о промысле божием, да так, что прямо слеза прошибает; а на другой  день,
глядишь, сэр Уотсон опять за свое и опять собьет меня с толку. Я уж  так
и рассудил, что есть два бога: с  богом  вдовы  несчастный  грешник  еще
как-нибудь поладит, а уж если попадется в лапы богу мисс  Уотсон,  тогда
спуску не жди. Все это я обдумал и решил, что лучше пойду под  начало  к
богу вдовы, если я ему гожусь, хотя никак не мог понять, на  что  я  ему
нужен и какая от меня может быть прибыль, когда я совсем ничего не знаю,
и веду себя неважно, и роду самого простого.
   Моего отца у нас в городе не видали уже больше года, и я совсем успо-
коился; я его и видеть-то больше не хотел. Трезвый, он, бывало, все меня
колотит, попадись только ему под руку; хотя я по большей части удирал от
него в лес, как увижу, что он околачивается поблизости. Так вот,  в  это
самое время его выловили из реки, милях в двенадцати выше  города,  -  я
слыхал это от людей. Во всяком случае, решили, что это он и есть: ростом
утопленник был как раз с него, и в лохмотьях, и волосы  длинные-предлин-
ные; все это очень на отца похоже, только лица никак нельзя было  разоб-
рать: он так долго пробыл в воде, что оно и на лицо не очень было  похо-
же. Говорили, что он плыл ко реке лицом вверх. Его выловили  из  воды  и
закопали на берегу. Но я недолго радовался,  потому  что  вспомнил  одну
штуку. Я отлично знал, что мужчина-утопленник должен плыть  по  реке  не
вверх лицом, а вниз. Вот потому-то я и догадался, что это был  вовсе  не
отец, а какая-нибудь утопленница в мужской одежде. И я опять стал беспо-
коиться. Я все ждал, что старик вот-вот заявится, а мне вовсе  этого  не
хотелось.
   Почти целый месяц мы играли в разбойников, а потом я  бросил.  И  все
мальчики тоже. Никого мы не ограбили и не убили - так только, дурака ва-
ляли. Выбегали из леса и бросались на погонщиков свиней или  на  женщин,
которые везли на рынок зелень и овощи, но никогда никого не трогали. Том
Сойер называл свиней "слитками", а репу и зелень - "драгоценностями",  а
после, вернувшись в пещеру, мы хвастались тем, что сделали и сколько че-
ловек убили и ранили. Но я не видел, какая нам от этого прибыль. Раз Том
послал одного мальчика бегать по всему городу с горящей палкой,  которую
он называл "пароль" (знак для всей шайки  собираться  вместе),  а  потом
сказал нам, что он получил от своих лазутчиков тайное  сообщение,  будто
завтра около пещеры остановится целый караван богатых арабов и испанских
купцов, с двумя сотнями слонов, шестью сотнями верблюдов и тысячей вьюч-
ных мулов, нагруженных алмазами, а охраняют их  всего-навсего  четыреста
солдат; так что мы устроим засаду, перебьем их всех и  захватим  добычу.
Он велел наточить мечи, вычистить ружья и быть наготове. Он даже на  воз
с брюквой не мог напасть без того, чтобы не наточить  мечи  и  начистить
ружья, хотя какой толк их точить, когда это были простые палки  и  ручки
от щеток, - сколько ни точи, ни на волос лучше не будут. Мне  как-то  не
верилось, что мы можем побить такую массу испанцев  и  арабов,  хотелось
только поглядеть на верблюдов и слонов, поэтому на другой день, в суббо-
ту, я был тут как тут и сидел вместе с другими в засаде;  и  как  только
дали сигнал, мы выскочили из кустов и скатились с горы вниз. Но  никаких
испанцев и арабов там не было, верблюдов и слонов тоже.  Оказалось,  что
это всего-навсего экскурсия воскресной школы, да и то один первый класс.
Мы на них набросились и разогнали ребят по всей долине. Но только  ника-
кой добычи нам не досталось, кроме пряников и варенья, да еще  Бон  Род-
жерс подобрал тряпичную куклу, а Джо Гарпер - молитвенник  и  душеспаси-
тельную книжонку; а потом за нами погналась учительница, и  мы  все  это
побросали - и бежать. Никаких алмазов я не видел, так я  и  сказал  Тому
Сойеру. А он уверял, что они всетаки там были,  целые  горы  алмазов,  и
арабы, и слоны, и много всего. Я спрашиваю: "Почему же тогда  мы  ничего
не видели? " А он говорит: "Если бы ты хоть что-нибудь знал, хоть прочел
бы книжку, которая называется "Дон-Кихот", тогда бы не  спрашивал.  Тут,
говорит, все дело в колдовстве". А на самом деле там были сотни  солдат,
и слоны, и сокровища, и все прочее, только у нас оказались враги - чаро-
деи, как Том их назвал, - то все это они превратили в  воскресную  школу
нам назло. Я говорю: "Ладно, тогда нам надо напасть на этих самых  чаро-
деев". Том Сойер обозвал меня болваном.
   - Да что ты! - говорит. - Ведь чародей может  вызвать  целое  полчище
духов, и они тебя вмиг изрубят, не успеешь "мама" выговорить.  Ведь  они
вышиной с дерево, а толщиной с церковь.
   - Ну, - говорю, - а если мы тоже вызовем духов себе на помощь, побьем
мы тех, других, или нет?
   - Как же это ты их вызовешь?
   - Не знаю. А те как вызывают?
   - Как? Потрут старую жестяную лампу или железное кольцо, и  тогда  со
всех сторон слетаются духи, гром гремит, молния кругом так  и  сверкает,
дым клубится, и все, что духам ни прикажешь, они сейчас  же  делают.  Им
ничего не стоит вырвать с корнем дроболитную башню и трахнуть ею по  го-
лове директора воскресной школы или вообще кого угодно.
   - Для кого же это они так стараются?
   - Да для всякого, кто потрет лампу или кольцо. Они  повинуются  тому,
кто трет лампу или кольцо, и должны делать все, что он  велит.  Если  он
велит выстроить дворец в сорок миль длиной из одних брильянтов и  напол-
нить его доверху жевательной резиной или чем ты захочешь и похитить дочь
китайского императора тебе в жены, - они все это должны сделать, да  еще
за одну ночь, прежде чем взойдет солнце. Мало того: они  должны  таскать
этот дворец по всей стране, куда только тебе вздумается, понимаешь?
   - Вот что, - говорю я, - по-моему, все они просто ослы, если не оста-
вят этот дворец себе, вместо того чтобы валять дурака и  упускать  такой
случай. Мало того: будь я дух, я бы этого, с  лампой,  послал  к  черту.
Стану я отрываться от дела и лететь к нему из-за того, что он там потрет
какую-то дрянь!
   - Придумал тоже, Гек Финн! Да ведь ты должен явиться, когда он потрет
лампу, хочешь ты этого или нет.
   - Что? Это если я буду ростом с дерево и толщиной с церковь? Ну ладно
уж, я к нему явлюсь; только ручаюсь чем хочешь - я его загоню  на  самое
высокое дерево, какое найдется в тех местах.
   - А ну тебя, Гек Финн, что толку с тобой разговаривать! Ты уж, кажет-
ся, совсем ничего не понимаешь - будто круглый дурак.
   Дня два или три я все думал об этом, а потом  решил  сам  посмотреть,
есть тут хоть сколько-нибудь правды или нет. Взял старую жестяную  лампу
и железное кольцо, пошел в лес и тер и тер, пока не вспотел, как индеец.
Думаю себе: выстрою дворец и продам; только ничего не  вышло  -  никакие
духи не явились. Так что, по-моему, всю эту чепуху  Том  Сойер  выдумал,
как всегда выдумывает. Он-то, кажется, поверил и в арабов и в слонов, ну
а я - дело другое: по всему было видать, что это воскресная школа.


   ГЛАВА IV

   Ну так вот, прошло месяца три или четыре, и зима уж давно  наступила.
Я почти что каждый день ходил в школу, научился складывать слова, читать
и писать немножко и выучил таблицу умножения наизусть до шестью  семь  -
тридцать пять, а дальше, я так думаю, мне нипочем не  одолеть,  хоть  до
ста лет учись. Да и вообще я математику не очень люблю.
   Сперва я эту самую школу терпеть не мог, а потом ничего, стал  привы-
кать понемножку. Когда мне, бывало, уж очень надоест, я удеру с  уроков,
а на следующий день учитель меня выпорет; это шло мне на пользу и здоро-
во подбадривало. Чем дольше я ходил в школу, тем мне становилось  легче.
И ко всем порядкам у вдовы я тоже мало-помалу привык - как-то притердел-
ся. Всего тяжелей было приучаться жить в доме и спать на кровати; только
до наступления холодов я все-таки иной раз удирал на волю и спал в лесу,
и это было вроде отдыха. Старое житье мне было больше по вкусу, но  и  к
новому я тоже стал привыкать, оно мне начало даже нравиться. Вдова гово-
рила, что я исправляюсь понемножку и веду себя не так уж плохо.  Говори-
ла, что ей за меня краснеть не приходится.
   Как-то утром меня угораздило опрокинуть за завтраком солонку. Я  пос-
корей схватил щепотку соли, чтобы перекинуть ее через левое плечо и  от-
вести беду, но тут мисс Уотсон подоспела некстати и остановила меня. Го-
ворит: "Убери руки, Гекльберри! Вечно ты насоришь кругом!" Вдова за меня
заступилась, только поздно, беду все равно уже нельзя было отвести,  это
я отлично знал. Я вышел из дому, чувствуя себя очень неважно, и все  ло-
мал голову, где эта беда надо мной стрясется и какая она будет. В  неко-
торых случаях можно отвести беду, только это был не  такой  случай,  так
что я и не пробовал ничего делать, а просто шатался по  городу  в  самом
унылом настроении и ждал беды.
   Я вышел в сад и перебрался по ступенькам через высокий деревянный за-
бор. На земле было с дюйм только что выпавшего снега, и я увидел на сне-
гу следы: кто-то шел от каменоломни, потоптался  немного  около  забора,
потом пошел дальше. Странно было, что он не  завернул  в  сад,  простояв
столько времени у забора. Я не мог понять, в чем дело. Что-то  уж  очень
чудно... Я хотел было пойти по следам, но сперва нагнулся, чтобы разгля-
деть их. Сначала я ничего особенного не замечал, а потом заметил: на ле-
вом каблуке был набит крест из больших гвоздей, чтобы отводить  нечистую
силу. В одну минуту я кубарем скатился с горы. Время от времени я  огля-
дывался, но никого не было видно. Я побежал к судье Тэтчеру. Он сказал:
   - Ну, милый, ты совсем запыхался. Ведь ты пришел за процентами?
   - Нет, сэр, - говорю я. - А разве для меня что-нибудь есть?
   - Да, вчера вечером я получил за полгода больше ста пятидесяти долла-
ров. Целый капитал для тебя. Я  лучше  положу  их  вместе  с  остальными
шестью тысячами, а не то ты истратишь их, если возьмешь.
   - Нет, сэр, - говорю, - я не хочу их тратить. Мне их совсем не надо -
ни шести тысяч, ничего. Я хочу, чтобы вы их взяли себе - и шесть  тысяч,
и все остальное.
   Он, как видно, удивился и не мог понять, в чем дело, потому что спро-
сил:
   - Как? Что ты этим хочешь сказать?
   - Я говорю: не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста. Возьмите  лучше
мои деньги... Ведь возьмете?
   Он говорит:
   - Право, не знаю, что тебе сказать... А что случилось?
   - Пожалуйста, возьмите их, - говорю я, - и не спрашивайте меня - тог-
да мне не придется врать.
   Судья задумался, а потом говорит:
   - О-о! Кажется, понимаю. Ты хочешь уступить мне свой  капитал,  а  не
подарить. Вот это правильно.
   Потом написал что-то на бумажке, перечел про себя и говорит:
   - Вот видишь, тут сказано: "За вознаграждение".  Это  значит,  что  я
приобрел у тебя твой капитал и заплатил за это. Вот тебе доллар.  Распи-
шись теперь.
   Я расписался и ушел.
   У Джима, негра мисс Уотсон, был большой волосяной шар величиной с ку-
лак; он его вынул из бычьего сычуга и теперь гадал на нем. Джим говорил,
что в шаре будто бы сидит дух и этот дух все знает. Вот я и пошел  вече-
ром к Джиму и рассказал ему, что отец опять здесь, я видел его следы  на
снегу. Мне надо было знать, что он собирается делать и  останется  здесь
или нет. Джим достал шар, что-то пошептал над ним, а потом  подбросил  и
уронил на пол. Шар упал, как камень, и откатился не дальше чем на  дюйм.
Джим попробовал еще раз и еще раз; получалось все то же самое. Джим стал
на колени, приложил ухо к шару и прислушался. Но толку все равно никако-
го не было; Джим сказал, что шар не хочет говорить. Бывает  иногда,  что
без денег шар нипочем не станет говорить. У меня нашлась старая  фальши-
вая монета в четверть доллара, которая никуда не  годилась,  потому  что
медь просвечивала сквозь серебро; но даже и без  этого  ее  нельзя  было
сбыть с рук - такая она сделалась скользкая,  точно  сальная  на  ощупь:
сразу видать, в чем дело. (Я решил лучше не говорить про доллар, который
мне дал судья.) Я сказал, что монета плохая, но, может, шар ее  возьмет,
не все ли ему равно. Джим понюхал ее, покусал, потер  и  обещал  сделать
так, что шар примет ее за настоящую. Надо  разрезать  сырую  картофелину
пополам, положить в нее монету на всю ночь, а наутро меди уже  не  будет
заметно и на ощупь она не будет скользкая, так  что  ее  ив  городе  кто
угодно возьмет с удовольствием, а не то что волосяной шар. А  ведь  я  и
раньше знал, что картофель помогает в таких случаях, только позабыл  про
это.
   Джим сунул монету под шар и лег и опять прислушался. На этот раз  все
оказалось в порядке. Он сказал, что теперь шар мне всю  судьбу  предска-
жет, если я захочу. "Валяй", - говорю. Вот шар и стал нашептывать Джиму,
а Джим пересказывал мне. Он сказал:
   - Ваш папаша сам еще не знает, что ему делать. То думает, что  уйдет,
а другой раз думает, что останется. Всего лучше ни  о  чем  не  беспоко-
иться, пускай старик сам решит, как ему быть.  Около  него  два  ангела.
Один весь белый, так и светится а другой - весь черный. Белый  его  поу-
чит-поучит добру, а потом прилетит черный и все дело испортит. Пока  еще
нельзя сказать который одолеет в конце концов. У вас в жизни будет много
горя, ну и радости тоже порядочно. Иной раз и биты  будете,  будете  бо-
леть, но все обойдется в конце концов. В вашей жизни вам встретятся  две
женщины. Одна блондинка, а другая брюнетка. Одна богатая, а другая  бед-
ная. Вы сперва женитесь на бедной, а потом и на богатой.  Держитесь  как
можно дальше от воды, чтобы чего-нибудь не случилось, потому вам на роду
написано, что вы кончите жизнь на виселице.
   Когда я вечером зажег свечку и вошел к себе в комнату, оказалось, что
там сидит мой родитель собственной персоной!


   ГЛАВА V

   Я затворил за собой дверь. Потом повернулся, смотрю - вот он, папаша!
Я его всегда боялся - уж очень здорово он  меня  драл.  Мне  показалось,
будто я и теперь испугался, а потом я понял, что ошибся, то  есть  спер-
ва-то, конечно, встряска была порядочная, у меня даже  дух  захватило  -
так он неожиданно появился, только я сразу же опомнился  и  увидел,  что
вовсе не боюсь, даже и говорить не о чем.
   Отцу было лет около пятидесяти, и на вид не меньше того. Волосы у не-
го длинные, нечесаные и грязные, висят космами, и только глаза  светятся
сквозь них, словно сквозь кусты. Волосы черные,  совсем  без  седины,  и
длинные свалявшиеся баки, тоже черные. В лице, хоть его почти  не  видно
из-за волос, нет ни кровинки - оно совсем бледное; но не такое  бледное,
как у других людей, а такое, что смотреть  страшно  и  противно,  -  как
рыбье брюхо или как лягва. А одежда - сплошная рвань, глядеть не на что.
Одну ногу он задрал на колено; сапог на этой ноге лопнул, оттуда торчали
два пальца, и он ими пошевеливал время от времени. Шляпа валялась тут же
на полу - старая, черная, с широкими полями и провалившимся внутрь  вер-
хом, точно кастрюлька с крышкой.
   Я стоял и глядел на него, а он глядел на меня, слегка покачиваясь  на
стуле. Свечу я поставил на пол. Я заметил, что окно открыто: значит,  он
забрался сначала на сарай, а оттуда в комнату. Он осмотрел меня с головы
до пяток, потом говорит:
   - Ишь ты как вырядился - фу-ты ну-ты! Небось думаешь, что  ты  теперь
важная птица, - так, что ли?
   - Может, думаю, а может, и нет, - говорю я.
   - Ты смотри, не очень-то груби! - говорит. -  Понабрался  дури,  пока
меня не было! Я с тобой живо разделаюсь, собью с тебя спесь! Тоже, обра-
зованный стал, - говорят, читать и писать умеешь. Думаешь, отец тебе и в
подметки теперь не годится, раз он неграмотный? Это все я из тебя  выко-
лочу. Кто тебе велел набираться дурацкого благородства? Скажи,  кто  это
тебе велел?
   - Вдова велела.
   - Вдова? Вот оно как! А кто это вдове позволил совать нос не  в  свое
дело?
   - Никто не позволял.
   - Ладно, я ей покажу, как соваться, куда не  просят!  А  ты,  смотри,
школу свою брось. Слышишь? Я им покажу! Выучили мальчишку  задирать  нос
перед родным отцом, важность на себя напустил какую! Ну, если  только  я
увижу, что ты околачиваешься возле этой самой  школы,  держись  у  меня!
Твоя мать ни читать, ни писать не умела, так неграмотная  и  померла.  И
все твои родные так и померли неграмотные. Я ни  читать,  ни  писать  не
умею, а он, смотри ты, каким франтом вырядился! Не таковский я  человек,
чтобы это стерпеть, слышишь? А ну-ка, почитай, я послушаю.
   Я взял книжку и начал читать что-то такое про генерала  Вашингтона  и
про войну. Не прошло и полминуты, как он хватил по книжке кулаком, и она
полетела через всю комнату.
   - Правильно. Читать ты умеешь. А я было тебе не поверил. Ты смотри  у
меня, брось задаваться, я этого не  потерплю!  Следить  за  тобой  буду,
франт этакий, и ежели только поймаю около этой самой  школы,  всю  шкуру
спущу! Всыплю тебе - опомниться не успеешь! Хорош сынок, нечего сказать!
   Он взял в руки синюю с желтым картинку, где был нарисован  мальчик  с
коровами, и спросил:
   - Это еще что такое?
   - Это мне дали за то, что я хорошо учусь.
   Он разодрал картинку и сказал:
   - Я тебе тоже дам кое-что: ремня хорошего!
   Он долго бормотал и ворчал что-то себе под нос, потом сказал:
   - Подумаешь, какой неженка! И кровать у него, и простыни, и  зеркало,
и ковер на полу, - а родной отец должен валяться  на  кожевенном  заводе
вместе со свиньями! Хорош сынок, нечего сказать! Ну да я  с  тобой  живо
разделаюсь, всю дурь повыбью! Ишь напустил на себя важность  -  разбога-
тел, говорят! А? Это каким же образом?
   - Все врут - вот каким.
   - Слушай, ты как это со мной  разговариваешь?  Я  терпел,  терпел,  а
больше терпеть не намерен, так что ты мне не груби. Два дня я  пробыл  в
городе и только слышу что про твое богатство. И ниже по реке я тоже  про
это слыхал. Потому и приехал. Ты мне эти деньги достань к завтрему - они
мне нужны.
   - Нет у меня никаких денег.
   - Врешь! Они у судьи Тэтчера. Ты их возьми. Они мне нужны.
   - Говорят вам, нет у меня никаких денег! Спросите сами у судьи Тэтче-
ра, он вам то же скажет.
   - Ладно, я его спрошу; уж я его заставлю сказать! Он у меня  раскоше-
лится, а не то ему покажу! Ну-ка, сколько у тебя в  кармане?  Мне  нужны
деньги.
   - Всего один доллар, и тот мне самому нужен...
   - Мне какое дело, что он тебе нужен! Давай, и все тут.
   Он взял монету и куснул ее - не фальшивая ли, потом сказал,  что  ему
надо в город, купить себе виски, а то у него целый день ни капли во  рту
не было. Он уже вылез на крышу сарая, но тут опять просунул голову в ок-
но и принялся ругать меня за то, что я набрался всякой дури и  знать  не
хочу родного отца. После этого я уж думал было, что он совсем ушел, а он
опять просунул голову в окно и велел мне бросить школу, не  то  он  меня
подстережет и вздует как следует.
   На другой день отец напился пьян, пошел к судье Тэтчеру, отругал  его
и потребовал, чтобы тот отдал мои деньги, но ничего из этого  не  вышло;
тогда он пригрозил, что заставит отдать деньги по суду.
   Вдова с судьей Тэтчером подали просьбу в суд, чтобы меня у отца отоб-
рали и кого-нибудь из них назначили в опекуны; только судья  был  новый,
он недавно приехал и еще не знал моего старика. Он сказал, что  суду  не
следует без особой надобности вмешиваться в семейные  дела  и  разлучать
родителей с детьми, а еще ему не хотелось бы отнимать у отца  единствен-
ного ребенка. Так что вдове с судьей Тэтчером пришлось отступиться.
   Отец так обрадовался, что унять его не было никакой  возможности.  Он
обещал отодрать меня ремнем до полусмерти, если я не достану ему  денег.
Я занял три доллара у судьи, а старик их отнял и напился пьян и в пьяном
виде шатался по всему городу, орал, безобразничал, ругался и  колотил  в
сковородку чуть ли не до полуночи; его поймали и посадили под  замок,  а
наутро повели в суд и опять засадили на неделю. Но он сказал, что  очень
доволен: своему сыну он теперь хозяин и покажет ему, где раки зимуют.
   После того как он вышел из тюрьмы, новый судья объявил,  что  намерен
сделать из него человека. Он привел старика к себе в дом, одел его с го-
ловы до ног во все чистое и приличное, посадил за стол вместе  со  своей
семьей и завтракать, и обедать, и ужинать, - можно сказать, принял  его,
как родного. А после ужина он завел разговор насчет трезвости и прочего,
да так, что старика слеза прошибла и он сознался, что  столько  лет  вел
себя дурак дураком, а теперь хочет начать новую жизнь, чтобы  никому  не
стыдно было вести с ним знакомство, и надеется, что судья ему в этом по-
может, не отнесется к нему с презрением. Судья сказал, что просто  готов
обнять его за такие слова, и при этом прослезился; и жена его тоже  зап-
лакала; а отец сказал, что никто до сих пор не понимал, какой  он  чело-
век; и судья ответил, что он этому верит. Старик  сказал,  что  человек,
которому в жизни не повезло, нуждается в сочувствии;  и  судья  ответил,
что это совершенно верно, и оба они опять прослезились. А перед тем  как
идти спать, старик встал и сказал, протянув руку:
   - Посмотрите на эту руку, господа и дамы! Возьмите ее и пожмите.  Эта
рука прежде была рукой грязной свиньи, но теперь другое дело: теперь это
рука честного человека, который начинает новую жизнь и лучше умрет, а уж
за старое не возьмется. Попомните мои слова, не забывайте, что я их ска-
зал! Теперь это чистая рука. Пожмите ее, не бойтесь!
   И все они один за другим, по очереди, пожали ему руку и прослезились.
А жена судьи так даже поцеловала ему руку. После этого отец дал зарок не
пить и вместо подписи крест поставил. Судья сказал, что  это  историчес-
кая, святая минута... что-то вроде этого. Старика отвели в самую  лучшую
комнату, которую берегли для гостей. А ночью ему вдруг до смерти захоте-
лось выпить; он вылез на крышу, спустился вниз по столбику  на  крыльцо,
обменял новый сюртук на бутыль сорокаградусной, влез обратно и давай пи-
ровать; и на рассвете опять полез в окно, пьяный как стелька, скатился с
крыши, сломал себе левую руку в двух местах и чуть было не  замерз  нас-
мерть; кто-то его подобрал уже на рассвете. А  когда  пошли  посмотреть,
что делается в комнате гостей, так пришлось мерить глубину лотом, прежде
чем пускаться вплавь.
   Судья здорово разобиделся. Он сказал,  что  старика,  пожалуй,  можно
исправить хорошей пулей из ружья, а другого способа он не видит.


   ГЛАВА VI

   Ну так вот, вскоре после того мой старик поправился и подал в суд жа-
лобу на судью Тэтчера, чтоб он отдал мои деньги, а потом принялся  и  за
меня, потому что я так и не бросил школу. Раза два он меня поймал и  от-
лупил, только я все равно ходил в школу, а от него  все  время  прятался
или убегал куданибудь. Раньше мне не больно-то нравилось учиться, а  те-
перь я решил, что непременно буду ходить в школу, отцу  назло.  Суд  все
откладывали; похоже было, что никогда и не начнут, так что  я  время  от
времени занимал у судьи Тэтчера доллара два-три для старика, чтобы изба-
виться от порки. Всякий раз, получив деньги, он напивался пьян; и всякий
раз, напившись, шатался по городу и буянил; и всякий раз, как  он  набе-
зобразничает, его сажали в тюрьму. Он был очень доволен: такая жизнь бы-
ла ему как раз по душе.
   Он что-то уж очень повадился околачиваться вокруг дома вдовы, и нако-
нец та ему пригрозила, что, если он этой привычки не бросит, ему придет-
ся плохо. Ну и взбеленился же он! Обещал, что покажет,  кто  Геку  Финну
хозяин.
   И вот как-то весной он выследил меня, поймал и увез в лодке  мили  за
три вверх по реке, а там переправился на ту сторону в таком  месте,  где
берег был лесистый и жилья совсем не было, кроме старой бревенчатой  хи-
барки в самой чаще леса, так что и найти ее  было  невозможно,  если  не
знать, где она стоит.
   Он меня не отпускал ни на минуту, и удрать не было никакой возможнос-
ти. Жили мы в этой старой хибарке, и он всегда запирал на ночь дверь,  а
ключ клал себе под голову. У него было ружье, - украл, наверно,  где-ни-
будь, - и мы с ним ходили на охоту, удили рыбу; этим и  кормились.  Час-
тенько он запирал меня на замок и уезжал в лавку мили за три, к  перево-
зу, там менял рыбу и дичь на виски, привозил бутылку  домой,  напивался,
пел песни, а потом колотил меня. Вдова все-таки разузнала, где  я  нахо-
жусь, и прислала мне на выручку человека, но отец прогнал его, пригрозив
ружьем. А в скором времени я и сам привык тут жить, и мне даже нравилось
- все, кроме ремня.
   Жилось ничего себе - хоть целый день ничего не делай, знай  покуривай
да лови рыбу; ни тебе книг, ни ученья. Так прошло месяца  два,  а  то  и
больше, и я весь оборвался, ходил грязный и уже не понимал, как это  мне
нравилось жить у вдовы в доме, где надо было умываться и есть с тарелки,
и причесываться, и ложиться и вставать  вовремя,  и  вечно  корпеть  над
книжкой, да еще старая мисс Уотсон, бывало, тебя пилит все время. Мне уж
больше не хотелось туда. Я бросил было ругаться, потому что вдова  этого
не любила, а теперь опять начал, раз мой старик ничего против  не  имел.
Вообще говоря, нам в лесу жилось вовсе не плохо.
   Но мало-помалу старик распустился, повадился драться палкой, и  этого
я не стерпел. Я был весь в рубцах. И дома ему больше не сиделось: уедет,
бывало, а меня запрет. Один раз он запер меня, а сам уехал и не  возвра-
щался три дня. Такая была скучища! Я так и думал, что он потонул  и  мне
никогда отсюда не выбраться. Мне стало страшно, и я решил,  что  как-ни-
как, а надо будет удрать. Я много раз пробовал выбраться из дома, только
все не мог найти лазейки. Окно было такое, что и собаке не пролезть.  По
трубе я тоже подняться не мог: она оказалась чересчур узка.  Дверь  была
сколочена из толстых и прочных дубовых досок. Отец, когда  уезжал,  ста-
рался никогда не оставлять в хижине ножа и  вообще  ничего  острого;  я,
должно быть, раз сорок обыскал все кругом и, можно  сказать,  почти  все
время только этим и занимался, потому что больше делать все  равно  было
нечего. Однако на этот раз я все-таки нашел кое-что: старую, ржавую пилу
без ручки, засунутую между стропилами и кровельной дранкой. Я ее  смазал
и принялся за работу. В дальнем углу хибарки, за столом, была прибита  к
стене гвоздями старая попона, чтобы ветер не дул в щели и не гасил свеч-
ку. Я залез под стол, приподнял попону и начал отпиливать кусок толстого
нижнего бревна - такой, чтобы мне можно было пролезть. Времени это отня-
ло порядочно, но дело уже шло к концу, когда я  услышал  в  лесу  отцово
ружье. Я поскорей уничтожил все следы  моей  работы,  опустил  попону  и
спрятал пилу, а скоро и отец явился.
   Он был сильно не в духе - то есть такой, как всегда.  Рассказал,  что
был в городе и что все там идет черт знает как. Адвокат сказал, что  вы-
играет процесс и получит деньги, если им удастся довести дело  до  суда,
но есть много способов оттянуть разбирательство, и судья  Тэтчер  сумеет
это устроить. А еще ходят слухи, будто бы затевается новый процесс,  для
того чтобы отобрать меня у отца и отдать под опеку вдове, и на этот  раз
надеются его выиграть. Я очень расстроился, потому что мне  не  хотелось
больше жить у вдовы, чтобы меня опять притесняли да воспитывали, как это
у них там называется. Тут старик пошел ругаться, и ругал всех и каждого,
кто только на язык попадется, а потом еще раз выругал  всех  подряд  для
верности, чтоб уж никого не пропустить, а после этого ругнул всех вообще
для округления, даже и тех, кого не знал по имени,  обозвал  как  нельзя
хуже и пошел себе чертыхаться дальше.
   Он орал, что еще посмотрит, как это вдова  меня  отберет,  что  будет
глядеть в оба, и если только они попробуют устроить ему  такую  пакость,
то он знает одно место, где меня спрятать, милях в шести или семи  отсю-
да, и пускай тогда ищут хоть сто дет - все равно  не  найдут.  Это  меня
опять-таки расстроило, но ненадолго. Думаю себе: не буду же я  сидеть  и
дожидаться, пока он меня увезет!
   Старик послал меня к ялику перенести вещи, которые он  привез:  мешок
кукурузной муки фунтов на пятьдесят, большой  кусок  копченой  грудинки,
порох и дробь, бутыль виски в четыре галлона, а еще старую книжку и  две
газеты для пыжей, и еще паклю. Я вынес все это на берег, а потом вернул-
ся и сел на носу лодки отдохнуть. Я обдумал все  как  следует  и  решил,
что, когда убегу из дому, возьму с собой в лес ружье и удочки. Сидеть на
одном месте я не буду, а пойду бродяжничать по всей стране  -  лучше  по
ночам; пропитание буду добывать охотой и рыбной ловлей; и уйду так дале-
ко, что ни старик, ни вдова меня больше ни за что не найдут. Я решил вы-
пилить бревно и удрать нынче  же  ночью,  если  старик  напьется,  а  уж
напьется-то он обязательно! Я так задумался,  что  не  заметил,  сколько
прошло времени, пока старик не окликнул меня и не спросил, что я  там  -
сплю или утонул.
   Пока я перетаскивал вещи в хибарку, почти совсем стемнело. Я стал го-
товить ужин, а старик тем временем успел хлебнуть разок-другой из бутыл-
ки; духу у него прибавилось, и он опять разошелся. Он выпил еще в  горо-
де, провалялся всю ночь в канаве, и теперь на него просто смотреть  было
страшно. Ни дать ни взять Адам - сплошная глина. Когда его, бывало, раз-
везет после выпивки, он всегда принимался  ругать  правительство.  И  на
этот раз тоже:
   - А еще называется правительство! Ну на что это  похоже,  полюбуйтесь
только! Вот так закон! Отбирают у человека сына - родного сына,  а  ведь
человек его растил, заботился, деньги на него тратил! Да! А  как  только
вырастил в конце концов этого сына, думаешь: пора бы и отдохнуть, пускай
теперь сын поработает, поможет отцу чем-нибудь, - тут закон его и цап! И
это называется правительство! Да еще мало  того:  закон  помогает  судье
Тэтчеру оттягать у меня капитал. Вот как этот закон поступает: берет че-
ловека с капиталом в шесть тысяч долларов, даже больше, пихает его вот в
этакую старую хибарку, вроде западни, и  заставляет  носить  такие  лох-
мотья, что свинье было бы стыдно. А еще называется правительство!  Чело-
век у такого правительства своих прав добиться не может. Да что, в самом
деле! Иной раз думаешь: вот возьму и уеду из этой страны навсегда. Да  я
им так и сказал, прямо в глаза старику Тэтчеру так и сказал! Многие слы-
хали и могут повторить мои слова. Говорю: "Да я ни за грош бросил бы эту
проклятую страну и больше в нее даже не заглянул бы! - Вот этими  самыми
словами. - Взгляните, говорю, на мою шляпу, если, по-вашему, это  шляпа.
Верх отстает, а все остальное сползает ниже подбородка,  так  что  и  на
шляпу вовсе не похоже, голова сидит, как в печной трубе. Поглядите,  го-
ворю, вот какую шляпу приходится носить, а ведь я из  первых  богачей  в
городе, только вот никак не могу добиться своих прав".
   Да, замечательное  у  нас  правительство,  просто  замечательное!  Ты
только послушай. Был там один вольный негр из Огайо - мулат, почти такой
же белый, как белые люди. Рубашка на нем белей снега, шляпа так и  блес-
тит, и одет он хорошо, как никто во всем городе: часы с цепочкой на  нем
золотые, палка с серебряным набалдашником - просто фу-ты ну  ты,  важная
персона! И как бы ты думал? Говорят, будто он учитель в каком-то коллед-
же, умеет говорить на разных языках и все на свете знает.  Да  еще  мало
того. Говорят, будто он имеет право голосовать у  себя  на  родине.  Ну,
этого я уж не стерпел. Думаю, до чего ж мы этак дойдем? Как раз был день
выборов, я и сам хотел идти голосовать, кабы не хлебнул лишнего, а когда
узнал, что есть у нас в Америке такой штат, где этому негру позволят го-
лосовать, я взял да и не пошел, сказал, что больше никогда голосовать не
буду. Так прямо и сказал, и все меня слышали. Да  пропади  пропадом  вся
страна - все равно я больше никогда в жизни голосовать не буду! И смотри
ты, как этот негр нахально себя ведет: он бы и мне  дороги  не  уступил,
кабы я его не отпихнул в сторону. Спрашивается, почему  этого  негра  не
продадут с аукциона? Вот что я желал бы знать! И как бы  ты  думал,  что
мне ответили? "Его, говорят, нельзя продать, пока он не проживет в  этом
штате полгода, а он еще столько не прожил". Ну, вот тебе и пример. Какое
же это правительство, если нельзя продать вольного  негра,  пока  он  не
прожил в штате шести месяцев? А еще называется правительство,  и  выдает
себя за правительство, и воображает, будто оно  правительство,  а  целые
полгода с места не может сдвинуться, чтоб забрать  этого  жулика,  этого
бродягу, вольного негра в белой рубашке и...
   Папаша до того разошелся, что уж не замечал, куда его несут ноги, - а
они его не больно-то слушались, так что  он  полетел  вверх  тормашками,
наткнувшись на бочонок со свининой, ободрал себе коленки и принялся  ру-
гаться на чем свет стоит; больше всего досталось негру и  правительству,
ну и бочонку тоже, между прочим, влетело  порядком.  Он  довольно  долго
скакал по комнате, сначала на одной ноге, потом на другой,  хватаясь  то
за одну коленку, то за другую, а потом как двинет изо всех сил левой но-
гой по бочонку! Только напрасно он это сделал, потому  что  как  раз  на
этой ноге сапог у него прорвался и два пальца  торчали  наружу;  он  так
взвыл, что у кого угодно поднялись бы волосы дыбом, повалился и стал ка-
таться по грязному полу, держась за ушибленные пальцы, а ругался он  те-
перь так, что прежняя ругань просто в счет не шла. После он  и  сам  это
говорил. Ему приходилось слышать старика Соуберри Хэгана  в  его  лучшие
дни, так будто бы он и его превзошел; но, по-моему, это уж он хватил че-
рез край.
   После ужина отец взялся за бутыль и сказал, что виски ему  хватит  на
две попойки и одну белую горячку. Это у него была такая поговорка. Я ре-
шил, что через какой-нибудь час он напьется вдребезги и уснет, а тогда я
украду ключ или выпилю кусок бревна и выберусь  наружу;  либо  то,  либо
другое. Он все пил и пил, а потом повалился на свое одеяло.  Только  мне
не повезло. Он не уснул крепко, а все ворочался, стонал, мычал и метался
во все стороны; и так продолжалось очень долго. Под конец мне так  захо-
телось спать, что глаза сами собой закрывались, и не успел я опомниться,
как крепко уснул, а свеча осталась гореть.
   Не знаю, сколько времени я проспал, как вдруг раздался страшный крик,
и я вскочил на ноги. Отец как сумасшедший метался во все стороны и  кри-
чал: "Змеи!" Он жаловался, что змеи ползают у него  по  ногам,  а  потом
вдруг подскочил да как взвизгнет, - говорит, будто одна  укусила  его  в
щеку, - но я никаких змей не видел. Он начал бегать по комнате, все кру-
гом, кругом, а сам кричит: "Сними ее! Сними ее! Она кусает меня в шею! "
Я не видывал, чтобы у человека были такие дикие глаза. Скоро он  выбился
из сил, упал на пол, а сам задыхается; потом стал кататься по полу быст-
ро-быстро, расшвыривая вещи во все стороны и молотя по воздуху кулаками,
кричал и вопил, что его схватили черти. Мало-помалу он унялся и  некото-
рое время лежал смирно, только стонал, потом совсем затих и ни разу даже
не пикнул. Я услышал, как далеко в лесу ухает филин и воют волки,  и  от
этого тишина стала еще страшнее. Отец валялся в углу. Вдруг  он  припод-
нялся на локте, прислушался, наклонив голову набок, и говорит едва слыш-
но:
   - Топ-топ-топ - это мертвецы...  топ-топ-топ...  они  за  мной  идут,
только я-то с ними не пойду... Ох, вот они! Не троньте меня, не троньте!
Руки прочь - они холодные! Пустите... Ох, оставьте меня, несчастного,  в
покое!..
   Потом он стал на четвереньки и пополз и все  просит  мертвецов,  чтоб
они его не трогали; завернулся в одеяло и полез под стол, а сам все про-
сит, потом как заплачет! Даже сквозь одеяло было слышно.
   Скоро он сбросил одеяло, вскочил на ноги как полоумный, увидел меня и
давай за мной гоняться. Он гонялся за мной по всей комнате  со  складным
ножом, звал меня Ангелом Смерти, кричал, что он меня убьет,  и  тогда  я
уже больше не приду за ним. Я его просил успокоиться, говорил,  что  это
я, Гек; а он только смеялся, да так страшно! И все ругался, орал и бегал
за мной. Один раз, когда я извернулся и нырнул ему под руку, он  схватил
меня сзади за куртку и... я уже думал было, что тут мне и крышка, однако
выскочил из куртки с быстротой молнии и этим спасся. Скоро старик совсем
выдохся: сел на пол, привалившись спиной к двери, и сказал, что отдохнет
минутку, а потом уж убьет меня. Нож он подсунул под себя и  сказал,  что
поспит сначала, наберется сил, а там посмотрит, кто тут есть.
   Он очень скоро задремал. Тогда я взял старый стул с провалившимся си-
деньем, влез на него как можно осторожнее, чтоб не наделать шуму, и снял
со стены ружье. Я засунул в него шомпол, чтобы проверить,  заряжено  оно
или нет, потом пристроил ружье на бочонок с репой, а сам улегся  за  бо-
чонком, нацелился в папашу и стал дожидаться, когда он проснется.  И  до
чего же медленно и тоскливо потянулось время!


   ГЛАВА VII

   - Вставай! Чего это ты выдумал?
   Я открыл глаза и оглянулся, силясь понять, где  же  это  я  нахожусь.
Солнце уже взошло, - значит, я спал долго. Надо иной стоял отец; лицо  у
него было довольно хмурое и к тому же опухшее. Он сказал:
   - Что это ты затеял с ружьем?
   Я сообразил, что он ничего не помнит из того, что вытворял  ночью,  и
сказал:
   - Кто-то к нам ломился, вот я и подстерегал его.
   - А почему же ты меня не разбудил?
   - Я пробовал, да ничего не вышло: не мог вас растолкать.
   - Ну ладно... Да не стой тут без толку, нечего  языком  чесать!  Поди
погляди, не попалась ли на удочки рыба к завтраку. И через минуту приду.
   Он отпер дверь, и я побежал к реке. Я заметил, что  вниз  по  течению
плывут обломки веток, всякий сор и даже куски коры, - значит, река нача-
ла подниматься. Я подумал, что жил бы припеваючи, будь я теперь в  горо-
де. В июньское половодье мне всегда везло, потому что,  как  только  оно
начнется, вниз по реке плывут дрова и целые звенья плотов, иной раз бре-
вен по двенадцати вместе: только и дела, что ловить их да  продавать  на
дровяные склады и на лесопилку.
   Я шел по берегу и одним глазом все высматривал отца, а другим следил,
не принесет ли река что-нибудь подходящее. И вдруг, гляжу,  плывет  чел-
нок, да какой - просто чудо! - футов тринадцать или четырнадцать в  дли-
ну; несется вовсю, как миленький. Я бросился в воду головой вниз, по-ля-
гушачьи, прямо в одежде, и поплыл к челноку. Я так и ждал,  что  кто-ни-
будь в нем лежит, - у нас часто так делают шутки ради, а  когда  подплы-
вешь почти к самому челноку, вскакивают и поднимают человека на смех. Но
на этот раз вышло по-другому. Челнок и в самом деле был пустой, я влез в
него и пригнал к берегу. Думаю, вот  старик  обрадуется,  когда  увидит:
долларов десять такая штука стоит! Но когда я добрался до  берега,  отца
еще не было видно, я завел челнок в устье речки, заросшее ивняком и  ди-
ким виноградом; и тут мне пришло в голову другое: думаю, спрячу его  по-
лучше, а потом, вместо того чтоб убежать в лес,  спущусь  вниз  по  реке
миль на пятьдесят и поживу подольше на  одном  месте,  а  то  чего  ради
бедствовать, таскаясь пешком!
   От хибарки это было совсем близко, и мне все казалось, будто идет мой
старик, но я все-таки спрятал челнок, а потом взял да и  выглянул  из-за
куста; гляжу, отец уж спустился к реке по тропинке и целился из ружья  в
какую-то птицу. Значит, он ничего не видел.
   Когда он подошел, я усердно трудился, вытаскивая лесу. Он поругал ме-
ня немножко за то, что я так копаюсь; но я ему наврал, будто бы свалился
в воду, оттого и провозился так долго. Я так и знал  -  папаша  заметит,
что я весь мокрый, и начнет расспрашивать. Мы сняли с удочек пять  сомов
и пошли домой.
   Оба мы замаялись и легли после завтрака соснуть, и я принялся обдумы-
вать, как бы мне отвадить вдову и отца, чтобы они меня  не  искали.  Это
было бы куда верней, чем полагаться на удачу. Разве успеешь убежать  да-
леко, пока они тебя хватятся, - мало ли что может случиться! Я долго ни-
чего не мог придумать, а потом отец встал на минутку напиться воды и го-
ворит:
   - Если кто-нибудь в другой раз будет шататься  вокруг  дома,  разбуди
меня, слышишь? Этот человек не с добром сюда приходил. Я  его  застрелю.
Если он еще придет, ты меня разбуди, слышишь?
   Он повалился и опять уснул: зато его слова надоумили меня,  что  надо
делать. Ну, думаю, теперь я так устрою, что никому и в голову не  придет
меня разыскивать.
   Часам к двенадцати мы встали и пошли на берег. Река  быстро  поднима-
лась, и по ней плыло много всякого леса. Скоро показалось звено плота  -
девять бревен, связанных вместе. Мы взяли лодку и подтащили их к берегу.
Потом пообедали. Всякий на месте папаши просидел бы на реке  весь  день,
чтобы наловить побольше, но это было не в его обычае. Девяти  бревен  на
один раз для него было довольно; ему загорелось ехать в город продавать.
Он меня запер, взял лодку и около половины четвертого  потащил  плот  на
буксире в город. Я сообразил, что в эту ночь он домой не  вернется,  по-
дождал, пока, по моим расчетам, он отъедет подальше, потом вытащил  пилу
и опять принялся пилить то бревно. Прежде чем отец переправился на  дру-
гой берег, я уже выбрался на волю; лодка вместе с плотом казалась просто
пятнышком на воде где-то далеко-далеко.
   Я взял мешок кукурузной муки и отнес его туда, где был  спрятан  чел-
нок, раздвинул ветви и спустил в него муку: потом отнес туда  же  свиную
грудинку, потом бутыль с виски. Я забрал весь сахар  и  кофе  и  сколько
нашлось пороху и дроби; забрал пыжи, забрал ведро и флягу из тыквы, заб-
рал ковш и жестяную кружку, свою старую пилу, два одеяла, котелок и  ко-
фейник. Я унес и удочки, и спички, и остальные вещи -  все,  что  стоило
хотя бы цент. Забрал все дочиста. Мне нужен был  топор,  только  другого
топора не нашлось, кроме того, что лежал на дровах, а я уж знал,  почему
его надо оставить на месте. Я вынес ружье, и теперь все было готово.
   Я сильно подрыл стену, когда пролезал в дыру и вытаскивал столько ве-
щей. Следы я хорошенько засыпал сверху землей, чтобы не видно было  опи-
лок. Потом вставил выпиленный кусок бревна на старое место, подложил под
него два камня, а один камень приткнул сбоку, потому что  в  этом  месте
бревно было выгнуто и не совсем доходило до земли. Шагов за пять от сте-
ны, если не знать, что кусок бревна выпилен, ни за что нельзя было этого
заметить, да еще и стена-то задняя - вряд ли кто-нибудь станет  там  ша-
таться и разглядывать.
   До самого челнока я шел по траве, чтобы не оставлять следов. Я посто-
ял на берегу и посмотрел, что делается на реке. Все  спокойно.  Тогда  я
взял ружье и зашел поглубже в лес, хотел подстрелить какую-нибудь птицу,
а потом увидел дикого поросенка: в здешних местах свиньи быстро  дичают,
если случайно забегут сюда с какой-нибудь луговой фермы.  Я  убил  этого
поросенка и понес его к хибарке.
   Я взял топор и взломал  дверь,  причем  постарался  изрубить  ее  по-
сильнее; принес поросенка, подтащил его поближе к столу,  перерубил  ему
шею топором и положил его на землю, чтобы вытекла кровь (я  говорю:  "на
землю", потому что в хибарке не было дощатого пола,  а  просто  земля  -
твердая, сильно утоптанная). Ну, потом я взял старый  мешок,  наложил  в
него больших камней, сколько мог снести, и поволок его от убитого  поро-
сенка к дверям, а потом по лесу к реке и бросил в воду; он пошел ко  дну
и скрылся из виду. Сразу бросалось в глаза, что здесь что-то  тащили  по
земле. Мне очень хотелось, чтобы тут был Том Сойер: я  знал,  что  таким
делом он заинтересуется и сумеет придумать что-нибудь почуднее. В такого
рода делах никто не сумел бы развернуться лучше Тома Сойера.
   Напоследок я вырвал у себя клок волос,  хорошенько  намочил  топор  в
крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. Потом взял по-
росенка и понес его, завернув в куртку (чтобы не капала кровь), а  когда
отошел подальше от дома, вниз по течению реки, то бросил поросенка в ре-
ку. Тут мне пришла в голову еще одна штука. Я достал из челнока мешок  с
мукой и старую пилу и отнес их в дом. Я поставил мешок на старое место и
прорвал в нем снизу дыру пилой, потому что ножей и вилок у нас не  води-
лось, - отец, когда стряпал, управлялся одним складным ножом. Потом про-
тащил мешок шагов сто по траве и через ивовые кусты к востоку  от  дома,
где было мелкое озеро миль в пять шириной, все  заросшее  тростником,  -
уток там тоже под осень бывало очень много. С другой  стороны  из  озера
вытекала заболоченная речка или ручей, который тянулся на много  миль  -
не знаю куда, только не впадал в реку. Мука сеялась всю дорогу, так  что
получилась тоненькая белая стежка до самого озера. Я еще бросил там  па-
пашин точильный камень, чтобы похоже было, будто бы это случайно.  Потом
завязал дыру в мешке веревочкой, чтобы мука больше не сыпалась, и  отнес
мешок вместе с пилой обратно в челнок.
   Когда почти совсем стемнело, я спустил челнок вниз по реке до  такого
места, где ивы нависли над водой, и стал ждать,  пока  взойдет  луна.  Я
привязал его покрепче к иве, потом перекусил малость, а после того улег-
ся на дно выкурить трубочку и обдумать свой план. Думаю себе: они пойдут
по следу мешка с камнями до берега, а потом начнут искать мое тело в ре-
ке. А там пойдут по мучному следу до озера и по вытекающей из него речке
искать преступников, которые убили меня и украли вещи. В реке они ничего
искать не станут, кроме моего мертвого тела. Скоро  им  это  надоест,  и
больше они беспокоиться обо мне не будут. Ну и отлично, а я  смогу  жить
там, где мне захочется. Остров Джексона мне вполне подходит, я этот ост-
ров хорошо знаю, и там никогда никого не бывает. А по ночам можно  будет
переправляться в город: пошатаюсь там и подтибрю, что мне нужно.  Остров
Джексона - самое для меня подходящее место.
   Я здорово устал и не успел опомниться, как уснул. Проснувшись,  я  не
сразу понял, где нахожусь. Я сел и огляделся по сторонам, даже испугался
немного. Потом вспомнил. Река казалась очень широкой, во много миль  ши-
риной. Луна светила так ярко, что можно было сосчитать все бревна, кото-
рые плыли мимо, черные и с виду неподвижные,  очень  далеко  от  берега.
Кругом стояла мертвая тишина, по всему было видать, что поздно, и  пахло
по-позднему. Вы понимаете, что я хочу сказать... не знаю, как это  выра-
зить словами.
   Я хорошенько потянулся, зевнул и только хотел было отвязать челнок  и
пуститься дальше, как вдруг по воде до меня донесся шум. Я прислушался и
скоро понял, в чем дело: это был тот глухой ровный стук, какой  слышишь,
когда весла ворочаются в уключинах тихой ночью. Я поглядел сквозь листву
ивы - так и есть: далеко, около того берега,  плывет  лодка.  Я  не  мог
разглядеть, сколько в ней человек. Думаю, уж не отец ли, хоть я его и не
ждал. Он спустился ниже меня по течению, а потом подгреб к берегу по ти-
хой воде, причем проплыл так близко от меня, что я мог бы дотронуться до
него дулом ружья. И правда, это был отец - да еще трезвый, судя по тому,
как он работал веслами.
   Я не стал терять времени. В следующую минуту я уже летел вниз по  те-
чению, без шума, но быстро, держась в тени берега. Я сделал мили  две  с
половиной, потом выбрался на четверть мили ближе к середине реки, потому
что скоро должна была показаться пристань и люди оттуда могли увидеть  и
окликнуть меня. Я старался держаться среди плывущих бревен, а потом  лег
на дно челнока и пустил его по течению. Я  лежал,  отдыхая  и  покуривая
трубочку, и глядел в небо, - ни облачка на нем. Небо кажется таким  глу-
боким, когда лежишь на спине в лунную ночь; раньше я этого  не  знал.  И
как далеко слышно по воде в такую ночь! Я слышал, как люди разговаривают
на пристани. Слышал даже все, что они говорят, - все до  единого  слова.
Один сказал, что теперь дни становятся все длинней, а ночи  все  короче.
Другой ответил, что эта ночь, ему думается, не из коротких, - и тут  они
засмеялись; он повторил свои слова - и они опять засмеялись; потом  раз-
будили третьего и со смехом пересказали ему; только он не  засмеялся,  -
он буркнул что-то отрывистое и сказал, чтоб его оставили в покое. Первый
заметил, что он непременно это расскажет своей старухе, -  ей,  наверно,
очень понравится; но это сущие пустяки по сравнению  с  теми  шуточками,
какие он отпускал в свое время. Я услышал как один из  них  сказал,  что
сейчас около трех часов и он надеется - рассвет задержится не больше чем
на неделю. После этого голоса стали все удаляться и удаляться, и  я  уже
не мог разобрать слов, слышал только неясный говор да время  от  времени
смех, и то, казалось, очень издалека.
   Теперь я был много ниже пристани. Я привстал и увидел милях в двух  с
половиной ниже по течению остров Джексона, весь  заросший  лесом,  -  он
стоял посредине реки, большой, темный и массивный,  словно  пароход  без
огней. Выше острова не видно было и следов отмели - вся она была  теперь
под водой.
   До острова я добрался в два счета. Я стрелой  пронесся  мимо  верхней
его части - такое быстрое было течение, - потом выше, и в стоячую воду и
пристал с той стороны, которая ближе к иллинойсскому берегу. Я  направил
челнок в глубокую выемку берега, которую знал давно; мне пришлось  разд-
винуть ветви ивы, чтобы попасть туда; а когда я привязал челнок, снаружи
его никто не заметил бы.
   Я вышел на берег, сел на бревно в верхней части острова и стал  смот-
реть на широкую реку, на черные плывущие бревна и на город в трех  милях
отсюда, где еще мерцали три-четыре огонька. Огромный плот плыл по  реке:
сейчас он был милей выше острова, и  посредине  плота  горел  фонарь.  Я
смотрел, как он подползает все ближе, а когда он поравнялся с  тем  мес-
том, где я стоял, кто-то там крикнул: "Эй, на корме! Бери  правей!  "  Я
слышал это так ясно, как будто человек стоял со мной рядом.
   Небо стало понемногу светлеть; я пошел в  лес  и  лег  соснуть  перед
завтраком.


   ГЛАВА VIII

   Когда я проснулся, солнце поднялось так высоко,  что,  наверно,  было
уже больше восьми часов. Я лежал на траве, в прохладной  тени,  думая  о
разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что  хорошо
отдохнул. В просветы между листвой видно было солнце, но вообще тут рос-
ли все больше высокие деревья, и под ними было очень  мрачно.  Там,  где
солнечный свет просеивался сквозь листву, на земле лежали пятнышки вроде
веснушек, и эти пятнышки слегка двигались, - значит, наверху  был  вете-
рок. Две белки уселись на сучке и, глядя  на  меня,  затараторили  очень
дружелюбно.
   Я разленился, мне было очень хорошо и совсем не хотелось  вставать  и
готовить завтрак. Я было опять задремал, как вдруг мне послышалось,  что
где-то выше по реке раскатилось глухое "бум! ". Я проснулся, приподнялся
на локте и прислушался; через некоторое время слышу опять то же самое. Я
вскочил, побежал на берег и посмотрел сквозь листву; гляжу, по воде рас-
плывается клуб дыма, довольно далеко от меня, почти наравне с пристанью.
А вниз по реке идет пароходик, битком набитый народом. Теперь-то  я  по-
нял, в чем дело! Бум! Смотрю, белый клуб дыма оторвался от парохода. Это
они, понимаете ли, стреляли из пушки над водой, чтоб мой труп всплыл на-
верх.
   Я здорово  проголодался,  только  разводить  костер  мне  было  никак
нельзя, потому что они могли увидеть дым. Я сидел,  глядя  на  пороховой
дым, и прислушивался к выстрелам. Река в этом месте доходит  до  мили  в
ширину, а в летнее утро смотреть на нее всегда приятно, так что я прово-
дил бы время очень недурно, глядя, как ловят мой труп,  если  бы  только
было чего поесть. И тут я вдруг вспомнил, что при этом  всегда  наливают
ртуть в ковриги хлеба и пускают по воде, потому что хлеб  всегда  плывет
прямехонько туда, где лежит утопленник, и останавливается над  ним.  Ну,
думаю, надо смотреть в оба: как бы не прозевать, если какая-нибудь  ков-
рига подплывет ко мне поближе. Я перебрался на иллинойсский край  остро-
ва; думаю - может, мне и повезет. И не  ошибся:  гляжу,  плывет  большая
коврига, и я уже было подцепил ее длинной палкой,  да  поскользнулся,  и
она проплыла мимо. Конечно, я стал там, где течение ближе всего подходит
к берегу, - настолько-то я смыслил.  Через  некоторое  время  подплывает
другая коврига, и на этот раз я ее не упустил. Я вытащил  затычку,  выт-
ряхнул небольшой шарик ртути, запустил в ковригу зубы. Хлеб  был  белый,
какой только господа едят, не то что простецкая кукурузная лепешка.
   Я выбрал хорошенькое местечко, где листва была погуще,  и  уселся  на
бревно, очень довольный, жуя хлеб и поглядывая на пароходик. И вдруг ме-
ня осенило. Говорю себе: уж, наверно, вдова, или пастор, или еще кто-ни-
будь молился, чтобы этот хлеб меня отыскал. И что же, так оно  и  вышло.
Значит, правильно: молитва доходит, - то есть в том случае, когда молят-
ся такие люди, как вдова или пастор; а моя молитва  не  подействует.  И,
по-моему, она только у праведников и действует.
   Я закурил трубочку и довольно долго сидел - курил и смотрел, что  де-
лается. Пароходик шел вниз по течению, и я подумал, что, когда он подой-
дет ближе, можно будет разглядеть, кто там на борту,  а  пароход  должен
был подойти совсем близко к берегу, в том месте, куда прибило хлеб.
   Как только пароходик подошел поближе, я выколотил  трубку  и  побежал
туда, где я выловил хлеб, и лег за бревно на берегу, на открытом  месте.
Бревно было с развилиной, и я стал в нее смотреть.
   Скоро пароходик поравнялся с берегом; он шел так близко  от  острова,
что можно было перекинуть сходни и сойти на берег. На пароходе были поч-
ти все, кого я знал: отец, судья Тэтчер, Бекки Тэтчер, Джо  Гарпер,  Том
Сойер со старухой тетей Полли, Сидом и Мэри и еще много других. Все раз-
говаривали про убийство. Но тут вмешался капитан и сказал:
   - Теперь смотрите хорошенько! Здесь течение подходит  всего  ближе  к
берегу: может, тело выбросило на берег и оно застряло где-нибудь в  кус-
тах у самой воды. Во всяком случае, будем надеяться.
   Ну, а я надеялся совсем на другое. Все они  столпились  на  борту  и,
наклонившись над перилами, старались вовсю - глядели чуть ли не в  самое
лицо мне. Я-то их отлично видел, а они меня нет. Потом капитан скомандо-
вал: "От борта!" - и пушка выпалила прямо в меня, так  что  я  оглох  от
грохота и чуть не ослеп от дыма; думал - тут мне и конец. Если бы  пушка
у них была заряжена ядром, то они наверняка получили бы то самое мертвое
тело, за которым гонялись. Ну, опомнился - гляжу, ничего мне  не  сдела-
лось, цел, слава богу. Пароход прошел мимо и скрылся  из  виду,  обогнув
мыс. Время от времени я слышал выстрелы, но все дальше и дальше; а после
того как прошло около часа, и совсем ничего не стало слышно. Остров  был
в три мили длиной. Я решил, что они доехали до конца острова  и  махнули
рукой на это дело. Оказалось, однако, что пока  еще  нет.  Они  обогнули
остров и пошли под парами вверх по миссурийскому рукаву, изредка стреляя
из пушки. Я перебрался на ту сторону острова и стал на них смотреть. По-
равнявшись с верхним концом острова, пароходик перестал стрелять, повер-
нул к миссурийскому берегу и пошел обратно в город.
   Я понял, что теперь могу успокоиться. Больше  никто  меня  искать  не
станет. Я выбрал свои пожитки из челнока и устроил себе уютное  жилье  в
чаще леса. Из одеял я соорудил что-то вроде палатки, для того чтобы вещи
не мочило дождем. Я поймал соменка, распорол ему брюхо пилой, а на зака-
те развел костер и поужинал. Потом закинул удочку, чтобы наловить рыбы к
завтраку.
   Когда стемнело, я уселся у костра с трубкой и чувствовал себя  сперва
очень недурно, а когда соскучился, то пошел на берег и слушал, как  пле-
щется река, считал звезды, бревна и плоты, которые плыли мимо,  а  потом
лег спать. Нет лучше способа провести время, когда соскучишься:  уснешь,
а там, глядишь, куда и скука девалась.
   Так прошло три дня и три ночи. Никакого разнообразия - все одно и  то
же. Зато на четвертый день я обошел кругом весь остров,  исследовал  его
вдоль и поперек. Я был тут хозяин, весь остров принадлежал мне, так ска-
зать, - надо же было узнать о нем побольше, а главное, надо  было  убить
время. Я нашел много земляники, крупной, совсем спелой, зеленый виноград
и зеленую малину, а ежевика только-только начала поспевать. "Все это  со
временем придется очень кстати", - подумал я.
   Ну, я пошел шататься по лесу и забрел в самую глубь, наверно, к  ниж-
нему концу острова. Со мной было ружье, только я ничего не подстрелил: я
его взял для защиты, а какую-нибудь дичь решил добыть поближе к дому.  И
тут я чуть не наступил на здоровенную змею, но она ускользнула от  меня,
извиваясь среди травы и цветов, а я пустился за ней,  стараясь  подстре-
лить ее; пустился бегом - и вдруг наступил прямо на головни костра,  ко-
торый еще дымился.
   Сердце у меня заколотилось. Я не стал особенно разглядывать, осторож-
но спустил курок, повернул и, прячась, побежал со всех ног обратно. Вре-
мя от времени я останавливался на минуту там, где листва была погуще,  и
прислушивался, но дышал так громко, что ничего не мог расслышать.  Прок-
рался еще подальше и опять прислушался, а там опять и опять. Если я  ви-
дел пень, то принимал его за человека, если сучок трещал у меня под  но-
гой, я чувствовал себя так, будто дыхание мне кто-то переломил пополам и
у меня осталась короткая половинка.
   Когда я добрался до дому, мне было здорово не по себе,  душа  у  меня
совсем ушла в пятки. "Однако, думаю, сейчас не время валять  дурака".  Я
поскорей собрал свои пожитки и отнес их в челнок, чтобы они не  были  на
виду; загасил огонь и разбросал золу кругом, чтобы костер был  похож  на
прошлогодний, а потом залез на дерево.
   Я, должно быть, просидел на этом дереве часа два, но так ничего и  не
увидел и не услышал, - мне только чудилось, будто я слышу и  вижу  много
всякой всячины. Ну, не сидеть же там целый век! В конце концов я взял да
и слез, засел в чаще и все время держался настороже. Поесть мне  удалось
только ягод да того, что осталось от завтрака.
   К тому времени, как стемнело, я здорово проголодался.  И  вот,  когда
стало совсем темно, я потихоньку спустился к реке и, пока луна не  взош-
ла, переправился на иллинойсский берег - за четверть  мили  от  острова.
Там я забрался в лес, сварил себе ужин и совсем было решил  остаться  на
ночь, как вдруг слышу: "цок-цок, цок-цок", - и думаю: это лошади  бегут,
а потом слышу и голоса. Я поскорее собрал все опять  в  челнок,  а  сам,
крадучись, пошел по лесу - не узнаю ли чего-нибудь. Отошел я не так  да-
леко и вдруг слышу голос:
   - Нам лучше остановиться здесь, если  найдем  удобное  место;  лошади
совсем выдохлись. Давайте посмотрим...
   Я не стал дожидаться, оттолкнулся от берега и  тихонько  переправился
обратно. Челнок я привязал на старом месте и решил, что переночую в нем.
   Спал я неважно: почему-то никак не мог уснуть, все  думал.  И  каждый
раз, как просыпался, мне все чудилось, будто кто-то схватил меня за  ши-
ворот. Так что сон не пошел мне в пользу. В конце  концов  говорю  себе:
"Нет, так невозможно! Надо узнать, кто тут есть  на  острове  вместе  со
мной. Хоть тресну, да узнаю!" И после этого мне сразу стало как-то  лег-
че.
   Я взял весло, оттолкнулся шага на два и повел  челнок  вдоль  берега,
держась все время в тени. Взошла луна; там, где не было тени, было свет-
ло, почти как днем. Я греб чуть ли не целый час; везде было тихо, и  все
спало мертвым сном. За это время я успел добраться до конца острова. По-
дул прохладный ветерок, поднимая рябь, - значит, ночь была на исходе.  Я
шевельнул веслом и повернул челнок носом к берегу, потом вылез и  краду-
чись пошел к опушке леса. Там я сел на бревно  и  стал  смотреть  сквозь
листву. Я увидел, как луна ушла  с  вахты  и  реку  начало  заволакивать
тьмой; потом над деревьями забелела светлая подоска, - и  я  понял,  что
скоро рассветет. Тогда я взял ружье и, на каждом шагу  останавливаясь  и
прислушиваясь, пошел к тому месту, где я наступил  на  золу  от  костра.
Только мне что-то не везло: никак не мог найти то место. Потом,  смотрю,
так и есть: сквозь деревья мелькает огонек. Я стал подкрадываться, осто-
рожно и не торопясь. Подошел поближе; смотрю - на земле лежит человек. Я
чуть не умер от страху. Голова у него была закутана одеялом, и  он  утк-
нулся носом чуть не в самый костер. Я сидел за кустами футах в шести  от
костра и не сводил с него глаз. Теперь уже стало светлеть  перед  зарей.
Скоро человек зевнул, потянулся и сбросил одеяло. Гляжу -  а  это  Джим,
негр мисс Уотсон! Ну и обрадовался же я! Говорю ему:
   - Здравствуй, Джим! - и вылез из кустов.
   Он как подскочит да как вытаращит на меня глаза.  Потом  бросился  на
колени, сложил руки и начал упрашивать:
   - Не тронь меня, не тронь! Я мертвецов никогда не обижал. Я их всегда
любил, все, что мог, для них делал. Ступай обратно в реку,  откуда  при-
шел, оставь в покое старика Джима, он с тобой всегда дружил.
   Ну, мне недолго пришлось ему объяснять, что я не мертвец. Уж очень  я
обрадовался Джиму. Теперь мне было не так тоскливо. Я не боялся, что  он
станет кому-нибудь рассказывать, где я скрываюсь, - я так ему и  сказал.
Я говорил, а он сидел и смотрел на меня, а сам  все  молчал.  Наконец  я
сказал:
   - Теперь уже совсем рассвело. Давай-ка завтракать. Разведи костер по-
лучше.
   - А какой толк его разводить, когда варить все  равно  нечего,  кроме
земляники и всякой дряни! Да ведь у тебя есть ружье, верно? Значит, мож-
но раздобыть чего-нибудь и получше земляники.
   - Земляника и всякая дрянь... - говорю я. - Этим ты и питался?
   - Ничего другого не мог достать, - говорит он.
   - Да с каких же пор ты на острове, Джим?
   - С тех самых пор, как тебя убили.
   - Неужто все время?
   - Ну да.
   - И ничего не ел, кроме этой дряни?
   - Да, сэр, совсем ничего.
   - Да ведь ты, верно, с голоду помираешь?
   - Просто лошадь съел бы! Верно, съел бы! А ты давно на острове?
   - С той ночи, как меня убили.
   - Да ну! А что же ты ел? Ах да, ведь у  тебя  ружье!  Да-да,  у  тебя
ружье. Это хорошо. Ты теперь подстрели что-нибудь, а я разведу костер.
   Мы с ним пошли туда, где был спрятан челнок, и,  покуда  он  разводил
костер на поляне под деревьями, я принес муку, грудинку, кофе, кофейник,
сковородку, сахар и жестяные кружки, так что Джим  прямо  остолбенел  от
изумления: он думал, что все это колдовство. Да еще я поймал порядочного
сома, а Джим выпотрошил его своим ножом и поджарил.
   Когда завтрак был готов, мы развалились на траве и съели его  с  пылу
горячим. Джим ел так, что за ушами трещало, - уж очень  он  изголодался.
Мы наелись до отвала, а потом легли отдыхать.
   Немного погодя Джим начал:
   - Послушайте-ка, Гек, а кого ж это убили в той хибарке, если не тебя?
   Тут я рассказал ему все как есть, а он говорит:
   - Ловко! Даже Тому Сойеру лучше не придумать.
   Я спросил:
   - А ты как сюда попал, Джим, зачем тебя принесло?
   Он замялся и, должно быть, около минуты молчал; потом сказал:
   - Может, лучше не говорить...
   - Почему, Джим?
   - Мало ли почему... Только ты про меня никому не говори. Ведь не ска-
жешь, Гек?
   - Провалиться мне, если скажу!
   - Ну ладно, я тебе верю, Гек. Я... я убежал.
   - Джим!
   - Смотри же, ты обещал не выдавать, - сам знаешь, что обещал, Гек!
   - Да уж ладно. Обещал не выдавать - и не выдам! Честное индейское, не
выдам! Пускай все меня назовут подлым аболиционистом,  пускай  презирают
за это - наплевать. Я никому не скажу, да и вообще я туда больше не вер-
нусь. Так что валяй рассказывай.
   - Так вот, видишь ли, как было дело. Старая хозяйка - это мисс Уотсон
- все ко мне придиралась, просто жить не давала, а все-таки обещала, что
в Орлеан меня ни за что не продаст. Но только я заметил,  что  последнее
время около дома все вертится один работорговец,  и  стал  беспокоиться.
Поздно вечером я подкрался к двери, - а дверь-то была не совсем  прикры-
та, - и слышу: старая хозяйка говорит вдове, что собирается продать меня
в Орлеан, на Юг; ей бы не хотелось, но только  за  меня  дают  восемьсот
долларов, а против такой кучи денег где же устоять! Вдова начала ее уго-
варивать, чтобы она меня не продавала, только я-то не  стал  дожидаться,
чем у них кончится, взял да и дал тягу.
   Спустился я с горы; думаю, стяну лодку где-нибудь на реке выше  горо-
да. Народ еще не спал, вот я и спрятался в старой бочарне  на  берегу  и
стал ждать, пока все разойдутся. Так и  просидел  всю  ночь.  Все  время
кто-нибудь шатался поблизости. Часов около шести утра мимо начали  проп-
лывать лодки, а в восемь или девять в каждой лодке только про то и гово-
рили, что твой папаша приехал в город и рассказывает, будто тебя  убили.
В лодках сидели дамы и господа, ехали осматривать место  убийства.  Иной
раз лодки приставали к берегу для отдыха, прежде чем переправиться на ту
сторону; вот из разговоров я и узнал про убийство. Мне было очень  жаль,
что тебя убили, Гек... Ну теперь-то, конечно, не жалко.
   Я пролежал под стружками целый день. Есть очень хотелось, а бояться я
не боялся: я знал, что вдова со старой  хозяйкой  сразу  после  завтрака
пойдут на молитвенное собрание и там пробудут целый день, а про меня по-
думают, что я еще на рассвете ушел пасти коров: хватятся меня только ве-
чером, как стемнеет. Остальная прислуга меня тоже  не  хватится,  это  я
знал: все улизнули гулять, пока старух дома нету.
   Ну ладно... Как только стемнело, я вылез и пошел по берегу против те-
чения, прошел, должно быть, мили две, а то и больше, - там  уж  и  домов
никаких нет. Тогда я решил, что мне делать. Понимаешь, если бы  я  пошел
пешком, меня выследили бы собаки; а украсть лодку и переплыть на ту сто-
рону - лодки хватятся, узнают, где я пристал на той  стороне,  и  найдут
мой след. Нет, думаю, для меня самое подходящее дело - плот:  он  следов
не оставляет.
   Скоро, вижу, из-за поворота показался огонек. Я  бросился  в  воду  и
поплыл, а сам толкаю перед собою бревно. Заплыл на середину реки,  спря-
тался среди плывущих бревен, а голову держу пониже и гребу против  тече-
ния - жду, пока плот подойдет. Потом подплыл к корме и уцепился за  нее.
Тут нашли облака, стало совсем темно, я вылез и лег на плоту.  Люди  там
собрались на середине, поближе к фонарю. Река все  поднималась,  течение
было сильное, и я сообразил, что к четырем часам проплыву  с  ними  миль
двадцать пять вниз по реке, а там, перед рассветом, слезу в воду, доплы-
ву до берега и уйду в лес на иллинойсской стороне.
   Только не повезло мне, мы уже поравнялись с островом; и вдруг,  смот-
рю, на корму идет человек с фонарем. Вижу, дожидаться  нечего,  спрыгнул
за борт, да и поплыл к острову. Я думал, что где угодно вылезу, да разве
тут вылезешь - берег уж очень крутой. Пришлось мне плыть до нижнего кон-
ца острова, пока не нашел подходящего места. Я спрятался в  лесу,  решил
на плоты больше не садиться, раз там расхаживают с фонарями взад и  впе-
ред. Трубка, пачка табаку и спички были у меня в шапке, они не промокли:
все оказалось в порядке.
   - Значит, все это время ты не ел ни хлеба, ни мяса? Что же ты не пой-
мал себе черепаху?
   - Как же ее поймаешь? На нее ведь не бросишься и не схватишь, а  кам-
нем ее разве убьешь? Да и как это ночью их ловить? А днем я на берег  не
выходил.
   - Да, это верно. Тебе, конечно, пришлось все время сидеть в лесу.  Ты
слышал как стреляли из пушки?
   - Еще бы! Я знал, что это тебя ищут. Я видел, как они плыли  мимо,  -
глядел на них из-за кустов.
   Какие-то птенцы порхнули мимо - пролетят два шага и сядут. Джим  ска-
зал, что это к дождю. Есть такая примета: если цыплята  перепархивают  с
места на место, значит, будет дождь; ну и с птенцами, наверно, то же са-
мое. Я хотел поймать несколько штук, только Джим не позволил. Он сказал,
что это к смерти. У него отец был очень болен; кто-то  из  детей  поймал
птицу, и старуха бабушка сказала, что отец умрет, - так оно и вышло.
   А еще Джим сказал, что не надо пересчитывать, сколько чего  готовится
к обеду, это не к добру. То же самое, если  вытряхивать  скатерть  после
захода солнца. А еще если у человека есть пчелы и этот человек умрет, то
пчелам непременно нужно об этом сказать на следующее утро, до  того  как
взойдет солнце, а не то они ослабеют, перестанут работать и  передохнут.
Джим сказал, будто пчелы но жалят дураков, только я этому не верю: я сам
сколько раз пробовал и они меня не кусали.
   Кое-что из этого я слыхал и раньше, только не все.  Джим  знал  много
примет и сам говорил, что почти все знает. По-моему, выходило,  что  все
приметы не к добру, и потому я спросил Джима, не  бывает  ли  счастливых
притмсг. Он сказал:
   - Совсем мало, и то от них никакой нет пользы. Зачем тебе знать,  что
скоро счастье привалит тебе? Чтобы избавиться от него?
   А еще он сказал:
   - Если у тебя волосатые руки и волосатая грудь - это верная  примета,
что разбогатеешь. Ну, от такой приметы еще есть какой-то прок, ведь ког-
да-то оно будет! Понимаешь, может, ты сначала долго будешь бедный и, мо-
жет, с горя возьмешь да и повесишься, если не будешь  знать,  что  потом
разбогатеешь.
   - А у тебя волосатые руки и грудь, Джим?
   - Что же ты спрашиваешь? Не видишь разве сам, что волосатые?
   - Ну и что ж, ты богатый?
   - Нет. Зато один раз был богатый и еще когда-нибудь разбогатею.  Один
раз у меня было четырнадцать долларов, только я стал торговать  и  разо-
рился.
   - Чем же ты торговал, Джим?
   - Да сначала скотом.
   - Каким скотом?
   - Ну известно каким - живым.  Купю  за  десять  долларов  корову.  Но
только больше я своими деньгами так бросаться не стану. Корова-то возьми
да и сдохни у меня на руках.
   - Значит, ты потерял десять долларов?
   - Нет, потерял-то я не все десять, я потерял около девяти долларов, -
шкуру и сало я продал за доллар десять центов.
   - Стало быть, у тебя осталось пять долларов десять центов. Ну  и  что
ж, ты опять их пустил в оборот?
   - А то как же! Знаешь одноногого негра, еще у него хозяин старый мис-
тер Брэдиш? Ну вот, он завел банк и сказал, что кто внесет один  доллар,
через год получит еще четыре доллара. Все негры внесли, только  денег  у
них было мало. У меня много. Вот мне и захотелось получить больше  четы-
рех долларов, я ему и сказал, что, если он мне столько не  даст,  я  сам
открою банк. Ну, а этому негру, конечно, не хотелось, чтоб я тоже  заво-
дил банк, двум банкам у нас делать нечего, - он и  сказал,  что  если  я
вложу пять долларов, то в конце года он мне выплатит тридцать пять.
   Я и вложил. Думаю: сейчас же пущу и эти тридцать пять долларов в обо-
рот, чтоб деньги зря не лежали. Один негр, зовут его Боб, поймал большую
плоскодонку, а его хозяин про это не знал; я ее купил и сказал, что  дам
ему в конце года тридцать пять долларов; только плоскодонку украли в  ту
же ночь, а на другой день одноногий негр объявил нам, что  банк  лопнул.
Так никто из нас и не получил денег.
   - А куда же ты девал десять центов, Джим?
   - Сначала я хотел их истратить, а потом увидел сон, и  во  сне  голос
сказал мне, чтоб я их отдал одному негру, зовут его Валаам, а если  поп-
росту - Валаамов осел. Он и вправду придурковатый,  надо  тебе  сказать.
Зато, говорят, он счастливый, а мне, вижу, все что-то  не  везет.  Голос
сказал: "Пускай Валаам пустит десять центов в рост, а прибыль отдаст те-
бе!" Ну, Валаам деньги взял, а потом в церкви услыхал  от  проповедника,
будто кто дает бедному, тот дает богу, и ему за это воздается  сторицей.
Он взял и отдал деньги нищему, а сам стал ждать, что из этого выйдет.
   - Ну, и что же вышло, Джим?
   - Да ничего не вышло. Я никак не мог получить деньги обратно, и Вала-
ам тоже не получил. Теперь уж я денег в долг никому не дам, разве только
под залог. А проповедник еще говорит, что непременно получишь во сто раз
больше! Мне бы хоть свои десять центов получить обратно, я и то  был  бы
рад, и то было бы ладно.
   - Ну, Джим, это еще не беда, раз ты все равно когда-нибудь разбогате-
ешь.
   - Да я ведь и теперь богатый, коли рассудить. Я ведь сам себе хозяин,
а за меня дают восемьсот долларов. Кабы мне эти деньги, я бы и не просил
больше.


   ГЛАВА IX

   Мне захотелось еще раз пойти взглянуть на одно место, которое я  при-
метил посредине острова, когда его осматривал; вот мы с Джимом и  отпра-
вились и скоро туда добрались, потому что остров был всего  в  три  мили
длиной и в четверть мили шириной.
   Это был довольно длинный и крутой холм, или горка, футов в сорок  вы-
сотой. Мы еле-еле вскарабкались на вершину - такие там были крутые скло-
ны и непролазные кустарники. Мы исходили и излазили все кругом и в конце
концов нашли хорошую, просторную пещеру почти на  самом  верху,  на  той
стороне, что ближе к Иллинойсу. Пещера была большая, как две-три комнаты
вместе, и Джим мог стоять в ней  выпрямившись.  Внутри  было  прохладно.
Джим решил сейчас же перенести туда наши вещи, но я сказал, что  незачем
все время лазить вверх и вниз.
   Джим думал, что если мы спрячем челнок в укромном месте и перетаскаем
все пожитки в пещеру, то сможем прятаться здесь, когда кто-нибудь переп-
равится на остров, и без собак нас нипочем  не  найдут.  А  кроме  того,
птенцы недаром предсказывали дождь, так неужели я хочу, чтобы  все  про-
мокло?
   Мы вернулись, взяли челнок, подплыли к самой пещере и перетаскали ту-
да все наши вещи. Потом нашли такое место  поблизости,  где  можно  было
спрятать челнок под густыми ивами. Мы сняли  несколько  рыб  с  крючков,
опять закинули удочки и пошли готовить обед.
   Вход в пещеру оказался достаточно широк, для того чтобы вкатить в нее
бочонок; с одной стороны входа пол немножко приподнимался,  и  там  было
ровное место, очень удобное для очага. Мы развели там  огонь  и  сварили
обед.
   Расстелив одеяла прямо на полу, мы уселись на них  и  пообедали.  Все
остальные вещи мы разместили в глубине пещеры так, чтоб они были под ру-
кой. Скоро потемнело, и начала сверкать молния, загремел  гром;  значит,
птицы-то оказались правы. Сейчас же полил и дождик, сильный как из  вед-
ра, а такого ветра я еще никогда не видывал. Это  была  самая  настоящая
летняя гроза. Стало так темно, что все  кругом  казалось  черно-синим  и
очень красивым; а дождь хлестал так сильно и так часто, что деревья чуть
подальше виднелись смутно и как будто сквозь паутину; а то вдруг налетит
вихрь, пригнет деревья и вывернет листья светлой стороной, наизнанку;  а
после того поднимется такой здоровый ветер, что деревья  машут  ветвями,
как бешеные; а когда тьма сделалась всего черней и гуще, вдруг - фсс!  -
и стало светло, как днем; стало видно на сотню  шагов  дальше  прежнего,
стало видно, как гнутся на ветру  верхушки  деревьев;  а  через  секунду
опять сделалось темно, как в пропасти, и со  страшной  силой  загрохотал
гром, а потом раскатился по небу, все, ниже, ниже, словно  пустые  бочки
по лестнице, - знаете, когда лестница длинная, а бочки сильно  подскаки-
вают.
   - Вот это здорово, Джим! - сказал я. - Я бы никуда  отсюда  не  ушел.
Дай-ка мне еще кусок рыбы да горячую кукурузную лепешку.
   - Ну вот видишь, а без Джима тебе пришлось бы плохо. Сидел  бы  ты  в
лесу без обеда да еще промок бы до костей. Да, да, сынок! Куры уж знают,
когда дождик пойдет, и птицы в лесу тоже.
   Дней десять или двенадцать подряд вода в реке все поднималась и  под-
нималась и наконец вышла из берегов. В низинах остров  залило  водой  на
три-четыре фута, и иллинойсский берег тоже. По эту сторону острова  река
стала шире на много миль, а миссурийская сторона как была, так  и  оста-
лась в полмили шириной, потому что миссурийский  берег  -  это  сплошная
стена утесов.
   Днем мы ездили по всему острову на челноке. В глубине леса было очень
прохладно и тенисто, даже когда  солнце  жарило  вовсю.  Мы  пробирались
кое-как между деревьями, а местами дикий виноград заплел все так  густо,
что приходилось подаваться назад и искать другую дорогу. Ну, и на каждом
поваленном дереве сидели кролики, змеи и прочая живность; а  после  того
как вода постояла день-другой, они от голода  сделались  такие  смирные,
что подъезжай и прямо хоть руками их бери, кому хочется; только,  конеч-
но, не змеи и не черепахиэти соскакивали в воду. На горе, где была  наша
пещера, они кишмя кишели. Если бы мы захотели, то могли бы завести  себе
сколько угодно ручных зверей.
   Как-то вечером мы поймали небольшое звено от плота - хорошие сосновые
доски. Звено было в двенадцать футов шириной и в пятнадцать  -  шестнад-
цать футов длиной, а над водой выдавался дюймов на шесть, на семь  проч-
ный ровный настил. Иной раз мы видели днем, как мимо проплывали  бревна,
только не ловили их: при дневном свете мы носу не показывали из пещеры.
   В другой раз, перед самым рассветом, мы причалили  к  верхнему  концу
острова - и вдруг видим: с западной стороны плывет к нам целый дом.  Дом
был двухэтажный и здорово накренился. Мы подъехали и взобрались на  него
- влезли в окно верхнего этажа. Но было еще совсем темно, ничего не вид-
но; тогда мы вылезли, привязали челнок и сели дожидаться, когда  рассве-
тет.
   Не успели мы добраться до нижнего конца острова, как начало  светать.
Мы заглянули в окно. Мы разглядели кровать, стол, два  старых  стула,  и
еще на полу валялось много разных вещей, а на  стене  висела  одежда.  В
дальнем углу лежало что-то вроде человека. Джим окликнул:
   - Эй, ты!
   Но тот не пошевельнулся. Тогда и я тоже окликнул его.  А  потом  Джим
сказал:
   - Он не спит - он мертвый. Ты не ходи, я сам пойду погляжу.
   Он влез в окно, подошел к лежащему человеку, нагнулся, поглядел и го-
ворит:
   - Это мертвец. Да еще к тому же и голый. Его застрелили сзади. Должно
быть, дня два или три, как он умер. Поди сюда, Гек, только не смотри ему
в лицо - уж очень страшно.
   Я совсем не стал на него смотреть. Джим прикрыл его  каким-то  старым
тряпьем, только это было ни к чему: я и глядеть-то на него не хотел.  На
полу валялись старые, замасленные карты, пустые бутылки из под  виски  и
еще две маски из черною сукна, а все стены были сплошь  исписаны  самыми
скверными словами и разрисованы углем. На стене  висели  два  заношенных
ситцевых платья, соломенная шляпка, какие-то юбки и  рубашки  и  мужская
одежда. Мы много кое-чего снесли в челнок - могло пригодиться.  На  полу
валялась старая соломенная шляпа, какие носят мальчишки; я ее тоже  зах-
ватил. А еще там лежала бутылка из-под молока, заткнутая  тряпкой,  чтоб
ребенку сосать. Мы бы взяли бутылку, да только она  была  разбита.  Были
еще обшарпанный старый сундук и чемодан со сломанными застежками, и  тот
и другой стояли раскрытые, но ничего стоящего в них не осталось. По  то-
му, как были разбросаны вещи, видно было, что хозяева убежали второпях и
не могли унести с собой все пожитки.
   Нам достались: старый жестяной фонарь, большой  нож  без  ручки,  но-
венький карманный ножик фирмы Барлоу (такой ножик ни в  одной  лавке  не
купишь дешевле, чем за полдоллара), много сальных свечей, жестяной подс-
вечник, фляжка, жестяная кружка, рваное ватное одеяло, дамская сумочка с
иголками, булавками, нитками, куском воска, пуговицами и прочей чепухой,
топорик и гвозди, удочка потолще моего мизинца, с  большущими  крючками,
свернутая в трубку оленья  шкура,  собачий  ошейник,  подкова,  пузырьки
из-под лекарств, без ярлыков; а когда мы собрались уже уходить, я  нашел
довольно приличную скребницу, а Джим - старый смычок от скрипки и  дере-
вянную ногу. Ремни вот только оторвались, а  так  совсем  хорошая  нога,
разве только что мне она была длинна, а Джиму коротка. А другую ногу  мы
так и не нашли, сколько не искали.
   Так что, вообще говоря, улов был неплохой. Когда мы собрались отчали-
вать от дома, совсем уже рассвело. Мы были на четверть мили ниже  остро-
ва; я велел Джиму лечь на дно челнока и прикрыл его ватным одеялом, -  а
то, если б он сидел, издали было бы видно, что это негр. Я стал  править
к иллинойсскому берегу с таким расчетом, чтобы нас  отнесло  на  полмили
вниз по течению, потом держался под самым берегом, в полосе стоячей  во-
ды. Мы вернулись на остров без всяких приключений, никого не повстречав.


   ГЛАВА X

   После завтрака мне пришла охота поговорить про мертвеца и про то, как
его убили, только Джим не захотел. Он сказал, что этим  можно  накликать
беду, а кроме того, как бы мертвец не повадился к нам таскаться  по  но-
чам, - ведь человек, который не похоронен, скорей станет везде  шляться,
чем тот, который устроен и лежит себе спокойно на своем месте. Это,  по-
жалуй, было верно, так что я спорить не стал, только все думал об  этом:
мне любопытно было знать, кто же это его застрелил и для чего.
   Мы хорошенько осмотрели одежду, которая нам досталась, и нашли восемь
долларов серебром, зашитые в подкладку старого пальто  из  попоны.  Джим
сказал, что эти люди, наверное, украли пальто: ведь если б они знали про
зашитые деньги, так не оставили бы его здесь. Я ответил, что, верно, они
же убили и хозяина, только Джим не хотел про это разговаривать.
   Я ему сказал:
   - Вот ты думаешь, что это не к добру, а  что  ты  говорил  позавчера,
когда я принес змеиную кожу, которую нашел на верху  горы?  Ты  говорил,
будто хуже нет приметы, как взять в руки змеиную  кожу.  А  что  плохого
случилось? Мы вот сколько всего набрали, да еще восемь долларов в прида-
чу! Хотел бы я, чтоб у нас каждый день бывала такая беда, Джим!
   - Ничего не значит, сынок, ничего не значит. Ты не оченьто расходись.
Беда еще впереди. Попомни мои слова: она еще впереди.
   Так оно и вышло. Этот разговор был у нас во вторник, а в пятницу пос-
ле обеда мы лежали на травке у обрыва; у нас вышел весь табак, и я пошел
в пещеру за табаком и наткнулся там на гремучую змею. Я ее убил, свернул
кольцом и положил Джиму на одеяло: думаю, вот будет потеха,  когда  Джим
найдет у себя на постели змею! Но, конечно, к вечеру я  про  нее  совсем
позабыл. Джим бросился на одеяло, пока я разводил огонь, а там оказалась
подружка убитой змеи и укусила Джима.
   Джим вскочил да как заорет! И первое, что мы увидели при свете,  была
эта гадина: она свернулась кольцом и уже приготовилась  опять  броситься
на Джима. Я ее в одну минуту укокошил палкой, а  Джим  схватил  папашину
бутыль с виски и давай хлестать.
   Он был босиком, и змея укусила его в пятку. А все оттого, что я,  ду-
рак, позабыл: если где-нибудь оставить  мертвую  змею,  подружка  обяза-
тельно туда приползет и обовьется вокруг нее. Джим  велел  мне  отрубить
змеиную голову и выбросить, а потом снять со змеи кожу и поджарить кусо-
чек мяса. Я так и сделал. Он съел и сказал, что это его должно вылечить.
И еще он велел мне снять с нее кольца и привязать ему к  руке.  Потом  я
потихоньку вышел из пещеры и забросил обеих змей подальше в  кусты:  мне
вовсе не хотелось, чтобы Джим узнал, что все это из-за меня вышло.
   Джим все потягивал да потягивал из бутылки, и время от времени на не-
го что-то находило: он вдруг начинал вертеться и орать, как полоумный, а
потом опомнится - и снова примется за бутыль.
   Ступня у него здорово распухла, и вся нога выше ступни тоже; а  потом
мало-помалу начало действовать виски. Ну, думаю, теперь дело  пойдет  на
поправку. Хотя, по мне, лучше змеиный укус, чем папашина бутыль.
   Джим пролежал четыре дня и четыре ночи. После того опухоль  спала,  и
он выздоровел. Я решил, что ни за какие коврижки больше не дотронусь  до
змеиной кожи, - ведь вон что из этого получается.  Джим  сказал,  что  в
следующий раз я ему, надо полагать, поверю: брать в руки змеиную кожу  -
это уж такая дурная примета, что хуже не бывает; может, это еще и не ко-
нец. Он говорил, что во сто крат лучше увидеть молодой месяц через левое
плечо, чем дотронуться до змеиной кожи. Ну, я и сам теперь начал так ду-
мать, хотя раньше всегда считал, что нет ничего глупее  и  неосторожней,
как глядеть на молодой месяц через левое плечо. Старый Хэнк Банкер  один
раз поглядел вот так да еще и похвастался. И что же? Не прошло двух лет,
как он в пьяном виде свалился с дроболитной башни и расшибся, можно ска-
зать, в лепешку; его всунули между двух дверей вместо гроба и,  говорят,
так и похоронили; сам я этого не видел, а слыхал от отца. Но, уж  конеч-
но, вышло это оттого, что он глядел на месяц через левое плечо, как  ду-
рак.
   Так вот дни проходили за днями, и река опять спала и вошла в  берега.
Мы тогда первым делом насадили на большой  крючок  ободранного  кролика,
закинули лесу в воду и поймали сома ростом с человека; длиной он  был  в
шесть футов и два дюйма, а весил фунтов двести. Мы, конечно, даже  выта-
щить его не могли: он бы нас зашвырнул в Иллинойс. Мы  просто  сидели  и
смотрели, как он рвался и метался, пока не подох. В желудке  у  него  мы
нашли медную пуговицу, круглый шар и много всякой  дряни.  Мы  разрубили
шар топором, и в нем оказалась катушка. Джим сказал, что,  должно  быть,
она пролежала у него в желудке очень долго, если успела  так  обрасти  и
превратиться в шар. По-моему, крупней этой рыбы никогда не ловили в Мис-
сисипи. Джим сказал, что такого большого сома он еще не видывал. В горо-
де он продал бы его за хорошие деньги. Такую рыбу там на  рынке  продают
на фунты, и многие покупают: мясо у сома белое, как снег, его хорошо жа-
рить.
   На другое утро мне что-то стало скучно и захотелось  какнибудь  разв-
лечься. Я сказал Джиму, что, пожалуй, переправлюсь за реку  и  разузнаю,
что там делается. Джиму эта мысль  пришлась  по  вкусу;  он  посоветовал
только, чтоб я подождал до темноты, а в городе держал бы ухо востро. По-
думав еще немножко, он сказал - не взять ли мне что-нибудь из  старья  и
не переодеться ли девочкой. Это тоже была хорошая  мысль.  Мы  укоротили
одно ситцевое платье, я закатал штаны до колен и влез в него. Джим  зас-
тегнул сзади все крючки, и оно пришлось мне как раз впору. Я надел соло-
менный капор, завязал ленты под подбородком, и тогда заглянуть мне в ли-
цо стало не так-то просто - все равно что в печную трубу.  Джим  сказал,
что теперь меня вряд ли кто узнает  даже  днем.  Я  практиковался  целый
день, чтобы  привыкнуть  к  женскому  платью,  и  понемножку  стал  себя
чувствовать в нем довольно удобно. Только Джим сказал, что у девочек по-
ходка не такая; а еще он сказал, чтоб я бросил привычку задирать  платье
и засовывать руки в карманы. Я послушался, и дело пошло на лад.
   Как только стемнело, я поехал в челноке вверх по течению, держась ил-
линойсского берега.
   Я переправился в город немного ниже пристани, и течением меня  снесло
к окраине. Привязав челнок, я пошел по берегу. В маленькой хибарке,  где
очень давно никто не жил, теперь горел свет, и  мне  захотелось  узнать,
кто это там поселился. Я подкрался поближе и заглянул  в  окно.  Женщина
лет сорока сидела за простым сосновым столом и вязала  при  свече.  Лицо
было незнакомое; она, должно быть, недавно  сюда  приехала,  потому  что
всех городских я знал. На этот раз мне повезло, потому что я уже начинал
трусить: зачем, думаю, я пошел? Ведь по голосу могут узнать, кто  я  та-
кой. А если эта женщина хоть два дня прожила в таком маленьком  городиш-
ке, она, конечно, сможет рассказать все, что мне  нужно.  Я  постучал  в
дверь, дав себе слово ни на минуту не забывать, что я девчонка.


   ГЛАВА XI

   - Войдите, - сказала женщина; и я вошел. - Садись на этот стул.
   Я сел. Она оглядела меня с ног до головы своими маленькими блестящими
глазками и спросила:
   - Как же тебя зовут?
   - Сара Уильямс.
   - А где ты живешь? Здесь где-нибудь поблизости?
   - Нет, в Гукервилле, это за семь миль отсюда, вниз по реке. Я всю до-
рогу шла пешком и очень устала.
   - И проголодалась тоже, я думаю. Сейчас поищу чегонибудь.
   - Нет, не надо. Я так проголодалась, что зашла на ферму, в двух милях
отсюда, и сейчас мне есть не хочется. Вот почему я так поздно. Моя  мать
лежит больная, денег у нас нет, и ничего нет; я и пошла  к  моему  дяде,
Абнеру Муру. Мать сказала: он живет на том конце города. Я  тут  никогда
еще не бывала. Вы его знаете?
   - Нет, я еще не всех знаю. Мы тут и двух недель не прожили.  До  того
конца города не так-то близко. Оставайся у нас ночевать. Да сними шляпу.
   - Нет, я лучше немного отдохну, - сказал я, - а потом пойду дальше. Я
темноты не боюсь.
   Она сказала, что одну меня не отпустит, а вот придет  ее  муж  часика
через полтора, тогда он меня проводит. Потом она начала рассказывать про
своего мужа, про тех родственников, которые живут вверх по реке,  и  про
тех, которые живут вниз по реке, и что раньше они с мужем  жили  гораздо
лучше, и что напрасно они переехали в наш город, надо было просто не об-
ращать ни на что внимания, и так далее, и так далее; я уж начал  думать,
не напрасно ли я надеялся у нее разузнать, что делается в нашем  городе,
но в конце концов дело все-таки дошло до моего отца и до того, как  меня
убили, - тут уж, думаю, пускай ее болтает. Она рассказала мне и про  то,
как мы с Томом Сойером нашли двенадцать тысяч (только по ее словам выхо-
дило двадцать), про моего папашу, и про то, что он человек  пропащий,  и
что я тоже пропащий, наконец добралась и до  того,  как  меня  убили.  Я
спросил:
   - А кто же это сделал? Мы про  это  убийство  слыхали  в  Гукервилле,
только вот не знаем, кто убил Гека Финна.
   - Ну, по-моему, и у нас тут найдется много таких, которые  хотели  бы
узнать, кто его убил. Некоторые думали, что сам старик Финн убил.
   - Да что вы?
   - Сначала почти все так думали. А он так и не узнает никогда, что его
чуть-чуть не линчевали. Только к ночи передумали и решили, что убил бег-
лый негр по имени Джим.
   - Да ведь он...
   Я остановился. Решил, что лучше будет помолчать. А она все говорила и
говорила и даже не заметила, что я что-то сказал.
   - Этот негр сбежал в ту самую ночь, когда убили Гека Финна.  Так  что
за него обещают награду - триста долларов. И за старика Финна тоже  наз-
начили награду - двести долларов. Он, видите ли, явился в  город  утром,
рассказал про убийство и вместе со всеми ездил искать тело, а после того
взял да и скрылся. Его в тот же вечер собирались линчевать,  только  он,
видите ли, удрал. Ну, а на другой день оказалось, что и негр тоже удрал:
его никто не видел после десяти часов вечера в ту ночь, когда  было  со-
вершено убийство, - так что стали думать на него. А на другой день, ког-
да весь город только об этом и говорил, вдруг возвращается старый  Финн,
идет прямо к судье Тэтчеру и поднимает шум: требует, чтобы тот дал денег
и устроил облаву на этого негра по всему Иллинойсу. Судья дал немного, и
старик в тот же вечер попался пьяным и до полуночи шлялся  по  улицам  с
какими-то двумя подозрительными личностями, а потом скрылся вместе с ни-
ми. Ну вот, с тех пор он не возвращался, и у нас тут думают, что он и не
вернется, пока все это не уляжется. Небось сам  убил,  а  подстроил  все
так, чтобы думали на бандитов; а там, глядишь, зацапает себе Гековы  де-
нежки, и по судам таскаться не надо будет. Люди говорят: "Где ому убить,
он даже и на это не годится!" А я думаю: ох, и хитер же! Если он еще год
не вернется, то ничего ему за это не будет. Доказать-то  ведь,  понятное
дело, ничего нельзя; все тогда успокоится, и он заберет себе Гековы  де-
нежки без всяких хлопот.
   - Да, пожалуй. Кто ж ему помешает!.. А теперь уже больше никто не ду-
мает, что это негр убил?
   - Да нет, думают еще. Многие все-таки считают, что это  он  убил.  Но
теперь негра должны скоро поймать, так что, может, и  добьются  от  него
правды.
   - Как, разве его и сейчас ловят?
   - Плохо же ты соображаешь, как я погляжу! Ведь триста долларов на до-
роге не валяются. Некоторые думают, что негр и сейчас где-нибудь недале-
ко. Я тоже так думаю, только помалкиваю. На днях я разговаривала со ста-
риком и старухой, что живут рядом, в бревенчатом сарае, и  они  сказали,
между прочим, что никто никогда не бывает на том  вон  острове,  который
называется остров Джексона.
   - Разве там никто не живет? - спрашиваю я.
   - Нет, говорят, никто не живет. Я больше ничего им не сказала, только
призадумалась. За день или за два до того я там как будто видела дым, на
верхнем конце острова; ну, думаю себе, этот негр скорее всего  там  пря-
чется; во всяком случае, думаю, стоило бы весь остров  обыскать.  С  тех
пор я больше дыма не видела, так что, может, негр оттуда уже ушел,  если
это был он. Мой муж съездит и посмотрит вместе с одним соседом. Он  уез-
жал вверх по реке, а сегодня вернулся два часа назад, и я  ему  все  это
рассказала.
   Мне стало до того не по себе - просто не сиделось на месте. Надо было
чем-нибудь занять руки: я взял со стола иголку и  начал  вдевать  в  нее
нитку. Руки у меня дрожали, и дело не ладилось. Женщина замолчала,  и  я
взглянул на нее, она смотрела на меня как-то странно и слегка улыбалась.
Я положил на место иголку с ниткой, будто бы  очень  заинтересовался  ее
словами, - да так оно и было, - и сказал:
   - Триста долларов - это уйма денег. Хорошо бы они достались моей  ма-
тери. А ваш муж поедет туда нынче ночью?
   - Ну а как же! Он пошел в город вместе с тем соседом, про которого  я
говорила, за лодкой и за вторым ружьем, если удастся у кого-нибудь  дос-
тать. Они поедут после полуночи.
   - А может, будет лучше видно, если они подождут до утра?
   - Еще бы! И негру тоже будет лучше видно. После полуночи он, наверно,
заснет, а они прокрадутся в лес и в темноте сразу  увидят  костер,  если
негр его развел.
   - Я об этом не подумала.
   Женщина все так же странно смотрела на меня, и мне сделалось очень не
по себе. Потом она спросила:
   - Как, ты сказала, тебя зовут, деточка?
   - М-мэри Уильямс.
   Кажется, в первый раз я сказала не "Мэри", а  как-то  подругому,  так
что я не смотрел на нее; я, кажется, сказал "Сара". Она меня  вроде  как
приперла к стене, и по глазам это, должно быть, было видно, -  вот  я  и
боялся на нее взглянуть. Мне хотелось, чтобы старуха еще что-нибудь ска-
зала: чем дольше она молчала, тем хуже я себя чувствовал.
   Тут она и говорит:
   - Деточка, по-моему, ты сначала сказала "Сара", когда вошла.
   - Да, верно: Сара Мэри Уильямс. Мое первое имя Сара. Одни зовут  меня
Сара, а другие Мэри.
   - Ах вот как?
   - Да.
   Теперь мне стало легче, но все-таки хотелось удрать. Взглянуть на нее
я не решался.
   Ну, тут она начала говорить, какие нынче тяжелые времена,  и  как  им
плохо живется, и что крысы обнаглели и разгуливают по всему дому, словно
они тут хозяева, и еще много рассказывала, так что мне совсем полегчало.
Насчет крыс это она верно сказала. Одна то и дело высовывала нос из дыры
в углу. Женщина сказала, что она нарочно держит под рукой  всякие  вещи,
чтобы бросать в крыс, когда остается одна, а то они ей  покоя  не  дают.
Она показала мне свинцовую полосу, скрученную узлом, заметив, что  вооб-
ще-то она попадает метко, только вывихнула руку на днях и не знает,  по-
падет ли теперь. Выждав случая, она швырнула этой штукой в крысу, но  не
попала и охнула - так больно ей было руку. Потом попросила меня швырнуть
еще раз, если крыса высунется. Мне хотелось поскорей уйти,  пока  старик
не вернулся, но, конечно, я и виду не подавал. Я взял эту штуку  и,  как
только крыса высунулась, нацелился и швырнул, - и если б крыса сидела на
месте, так ей бы не поздоровилось. Старуха сказала, что удар первокласс-
ный, что в следующий раз я непременно попаду. Она встала и принесла  об-
ратно свинец, а потом достала моток пряжи и попросила, чтобы я ей  помог
размотать. Я расставил руки, она надела на них пряжу, а сама все расска-
зывает про свои дела. Вдруг она прервала рассказ и говорит:
   - Ты поглядывай за крысами. Лучше держи свинец на коленях, чтобы  был
под рукой.
   И она тут же бросила мне кусок свинца; я сдвинул колени и поймал его.
А она все продолжала разговаривать, но не  больше  минуты,  потом  сняла
пряжу у меня с рук, поглядела мне прямо в глаза, очень ласково, и  гово-
рит:
   - Ну, так как же тебя зовут по-настоящему?
   - Т-то есть как это?
   - Как тебя по-настоящему зовут? Билл, Том, или Боб, или  еще  как-ни-
будь?
   Я даже весь затрясся и прямо не знал, как мне быть. Однако сказал:
   - Пожалуйста, не смейтесь над бедной  девочкой!  Если  я  вам  мешаю,
то...
   - Ничего подобного. Сядь на место и сиди. Я тебя не  обижу  и  никому
про тебя не скажу. Только ты доверься мне, открой свой секрет. Я тебя не
выдам; мало того, я тебе помогу. И мой старик  поможет,  если  надо.  Ты
ведь, должно быть, беглый подмастерье, только и  всего.  Это  ничего  не
значит. Что ж тут такого! С тобой обращались плохо, вот ты и  решил  уд-
рать. Бог с тобой, сынок, я про тебя не скажу никому. Ну, а теперь  вык-
ладывай мне все, будь умником.
   Тогда я решил, что не стоит больше притворяться, лучше я уж все скажу
начистоту, только пускай и она сдержит свое слово. И я рассказал ей, что
отец с матерью у меня умерли, а меня отдали на воспитание  в  деревню  к
старому скряге фермеру, в тридцати милях от реки. Он обращается со  мной
так плохо, что я терпел-терпел и но вытерпел: он уехал  куда-то  дня  на
два, вот я и воспользовался этим случаем, стащил  старое  платье  у  его
дочки и удрал и в три ночи прошел эти  тридцать  миль  до  реки.  Я  шел
ночью, а днем где-нибудь прятался и отсыпался; с собой у меня был  мешок
с хлебом и мясом, что я взял из дому, и этого мне за  глаза  хватило  на
всю дорогу. Мой дядя, Абнер Мур, позаботится, наверно, обо мне, вот  по-
чему я и пришел сюда, в Гошен.
   - В Гошен, сынок? Это не Гошеп. Это Сент-Питерсберг. Гошен стоит  де-
сятью милями выше по реке. А кто тебе сказал, что это Гошен?
   - Сказал один человек; я его встретил сегодня на рассвете, когда  со-
бирался свернуть в лес, чтобы выспаться. Он мне сказал,  что  от  перек-
рестка надо повернуть направо и через пять миль будет Гошен.
   - Пьян был, наверно. Он тебе сказал как раз наоборот.
   - Он и вел себя, как пьяный. Ну, да теперь уж все равно. Надо идти. Я
буду в Гошене до рассвета.
   - Погоди минутку. Я дам тебе поесть, а то ты проголодаешься.
   Она накормила меня и спрашивает:
   - А ну-ка скажи мне: если корова лежит, то как она поднимается с зем-
ли - передом или задом? Отвечай живей, не раздумывай: передом пли задом?
   - Задом.
   - Так. А лошадь?
   - Лошадь передом.
   - С какой стороны дерево обрастает мхом?
   - С северной стороны.
   - Если пятнадцать коров пасутся на косогоре, то сколько из них  смот-
рят в одну сторону.
   - Все пятнадцать.
   - Ну, кажется, ты действительно жил в деревне.  Я  думаю,  может,  ты
опять меня хочешь надуть. Так как же тебя зовут по-настоящему?
   - Джордж Питерс, сударыня.
   - Так ты не забывай этого, Джордж. А то еще,  чего  доброго,  скажешь
мне, что тебя зовут Александер, а потом, когда я  тебя  поймаю,  начнешь
вывертываться и говорить, что ты Джордж  Александр).  И  не  показывайся
женщинам в этом ситцевом старье. Девочка у  тебя  получается  плохо,  но
мужчин ты, пожалуй сумеешь провести. Господь с тобой, сыпок,  разве  так
вдевают нитку в иголку? Ты держишь нитку неподвижно и насаживаешь на нее
иголку, а надо иголку держать неподвижно и совать в нее  нитку.  Женщины
всегда так и делают, а мужчины - всегда наоборот. А когда швыряешь  пал-
кой в крысу или еще в кого-нибудь, встань на цыпочки и занеси  руку  над
головой, да постарайся, чтобы это вышло как можно нескладней, и  промах-
нись этак шагов на пять, на шесть. Бросай, вытянув руку  во  всю  длину,
будто она у тебя на шарштре, как бросают все девочки, а не кистью и лок-
тем, выставив левое плечо вперед, как мальчишки; и запомни: когда девоч-
ке бросают что-нибудь на колени, она их расставляет, а не сдвигает вмес-
те, как ты сдвинул, когда ловил свинец. А ведь заметно, что ты  мальчик,
еще когда ты вдевал нитку, а все остальное я пустила в ход для проверки.
Ну, теперь отравляйся к своему дяде Сара Мэри Уильямс Джордж  Александер
Питере, и если попадешь в беду, дай знать миссис Джудит Лофтес - то есть
мне, а я уж постараюсь тебя выручить. Все время держись берега  реки,  а
когда в следующий газ пустишься в бега, захвати с собой башмаки и носки.
Дорога по берегу каменистая, - я думаю, ты все ноги собьешь, пока  добе-
решься до Гошепа.
   Я прошел по берегу шагов с полсотни, а потом повернул обратно и шмыг-
нул туда, где стоял мой челнок, - довольно далеко от дома, вниз по реке.
Я вскочил в челнок и поскорее поднялся вверх по течению, а когда  порав-
нялся с островом, пустился наперерез. Я снял капор - теперь он  был  мне
ни к чему и только мешал. Когда я выехал на середину реки,  то  услышал,
как начали бить часы; я остановился и прислушался; бой донесся  по  воде
хотя и слабо, но ясно - одиннадцать. Добравшись до верхнего конца остро-
ва, я даже но остановился передохнуть, хотя совсем выбился из сил, а по-
бежал в лес, где прежде была моя стоянка, и развел там хороший костер на
сухом высоком месте. Потом спрыгнул в челнок и давай изо всех сил грести
к нашему месту, мили на полторы вниз по реке. Я причалил к берегу,  ско-
рей пробрался сквозь кусты вверх по горе и ввалился в нашу пещеру.  Джим
лежал на земле и крепко спал. Я разбудил его:
   - Вставай скорее и собирайся, Джим!  Нельзя  терять  ни  минуты!  Нас
ищут! За нами погоня!
   Джим не стал ни о чем расспрашивать, ни слова по сказал, но по  тому,
как он работал, видно было, до чего он перепугался. Через  полтора  часа
все паши пожитки были сложены на плоту, и плот можно было вывести из за-
води под ивами, где он был у нас спрятан. Первым делом мы потушили  кос-
тер в пещере и после того даже свечи не зажигали.
   Я отъехал от берега на челноке  и  огляделся  по  сторонам;  но  если
где-нибудь поблизости и была лодка, то я ее не  заметил,  потому  что  в
темноте при звездах не много разглядишь. Потом мы вывели плот из  заводи
и тихо-тихо поплыли и вдоль берега, огибая нижний конец острова, не  го-
воря ни единого слова.


   ГЛАВА XII

   Было, верно, уже около часа ночи, когда мы в  конце  концов  миновали
остров; нам все время казалось, что плот еле-еле движется. Если  бы  нам
навстречу попалась лодка, мы пересели бы в челнок и поплыли бы  к  илли-
нойсскому берегу; и хорошо, что ни одна лодка нам не повстречалась,  по-
тому что мы позабыли положить в  челнок  ружье,  или  удочку,  или  хоть
что-нибудь из съестного. Мы так спешили, что обо всем этом нам  и  поду-
мать было некогда. А держать вещи на плоту, конечно, не очень-то умно.
   Если люди поехали искать Джима на остров, как я думал, то,  наверное,
нашли там разведенный мною костер и всю ночь ждали бы Джима возле  него.
Во всяком случае, мы никого не видели, и если мой костер их не  обманул,
то я не виноват. Я изо всех сил старался надуть их.
   Как только показались первые проблески дня, мы пристали к косе в  на-
чале большой излучины на иллинойсском берегу, нарубили  топором  зеленых
веток и прикрыли ими плот так, чтобы было похоже на заросшую ямку в  бе-
реговой косе. Коса - это песчаная отмель, покрытая  кустами  так  густо,
словно борона зубьями.
   По миссурийскому берегу шли горы, а по иллинойсской стороне - высокий
лес, и фарватер здесь проходил ближе к миссурийскому берегу, поэтому  мы
не боялись кого-нибудь повстречать. Мы простояли там весь  день,  глядя,
как плывут по течению мимо миссурийского берега плоты и пароходы  и  как
борются с течением пароходы, идущие вверх по реке. Я передал Джиму  свой
разговор со старухой, и он сказал, что это ловкая бестия, и если  б  она
сама пустилась за нами в погоню, то не сидела бы всю ночь, глядя на кос-
тер, - "нет, сэр, она взяла бы с собой собаку". - "Так почему же  тогда,
- сказал я, - она не велела мужу захватить собаку?" Джим сказал, что это
ей, должно быть, пришло в голову перед тем, как мужчины  отправились  за
реку; вот они, верно, и пошли в город за собакой и  потеряли  так  много
времени, а не то мы не сидели бы тут на отмели, в шестнадцати  или  сем-
надцати милях от города, - "нет, не сидели бы, мы опять попали бы в этот
самый город". А я сказал: "Не важно, почему им  не  удалось  нас  найти,
главное - они нас не поймали".
   Как только начало темнеть, мы высунули головы из кустов  и  поглядели
вниз и вверх по реке, а потом на ту сторону, - однако ничего не увидели;
тогда Джим снял несколько верхних досок с плота и устроил на нем  уютный
шалаш, чтобы отсиживаться в жару и в дождь и  чтобы  вещи  не  промокли.
Джим сделал в шалаше и пол, на фут выше всего остального плота, так  что
теперь одеяла и прочие пожитки не заливало волной, которую разводили па-
роходы. Посредине шалаша мы положили слой глины дюймов в шесть или  семь
толщиной и обвели его бортом, чтобы глина держалась покрепче, - это  для
того, чтобы разводить огонь в холодную и сырую погоду: в шалаше огня  не
будет видно. Мы сделали еще запасное весло, потому что те, которые были,
всегда могли сломаться о корягу или еще обо что-нибудь.  Потом  укрепили
на плоту короткую палку с развилиной, чтобы вешать на нее наш старый фо-
нарь, - потому что полагалось зажигать фонарь, когда увидишь, что  паро-
ход идет вниз по реке и может на тебя наскочить; а для пароходов,  кото-
рые шли вверх по реке, не надо было зажигать фонарь, разве  только  если
попадешь на то, что называется перекатом, - вода в реке стояла еще высо-
ко, берега там, где пониже, были еще под водой, и  пароходы,  когда  шли
вверх по реке, не всегда держались фарватера, а искали, где  течение  не
так сильно.
   В эту вторую ночь мы плыли часов семь, а то и  восемь,  при  скорости
течения больше четырех миль в час. Мы удили рыбу, разговаривали и  время
от времени окунались в воду, чтобы разогнать сон. Так хорошо было  плыть
по широкой тихой реке и, лежа на спине, глядеть на звезды! Нам не  хоте-
лось даже громко разговаривать, да и смеялись мы очень редко, и то поти-
хоньку. Погода в общем стояла хорошая, и с нами ровно ничего  не  случи-
лось - ни в эту ночь, ни на другую, ни на третью.
   Каждую ночь мы проплывали мимо городов; некоторые из них стояли высо-
ко на темных берегах, только и видна была блестящая грядка  огней  -  ни
одного дома, ничего больше. На пятую ночь мы миновали Сент-Луис, над ним
стояло целое зарево. У нас в Сент-Питерсберге говорили, будто в Сент-Лу-
исе живет двадцать, а то и тридцать тысяч человек, но я этому не  верил,
пока сам не увидел в два часа ночи такое множество огней. Ночь была  ти-
хая, из города не доносилось ни звука; все спали.
   Каждый вечер, часов около десяти, я вылезал на берег  у  какой-нибудь
деревушки и покупал центов на десять, на пятнадцать муки, копченой  гру-
динки или еще чего-нибудь для еды; а иной раз я захватывал и курицу, ко-
торой не сиделось на насесте. Отец всегда говорил: "Если  попадется  под
руку курица, бери ее, потому что если тебе самому она не нужна, то  при-
годится кому-нибудь другому, а доброе дело никогда не пропадает", -  это
такая у него была поговорка. Но я ни разу не видывал,  чтобы  курица  не
пригодилась самому папаше.
   Утром на рассвете я забирался на кукурузное поле и брал взаймы арбуз,
или дыню, или тыкву, или молодую кукурузу, или  еще  что-нибудь.  Папаша
всегда говорил, что не грех брать взаймы, если собираешься  отдать  ког-
да-нибудь; а от вдовы я слышал, что это то же воровство, только  по-дру-
гому называется, и ни один порядочный человек так не станет делать. Джим
сказал, что отчасти прав папаша, а отчасти вдова, так что нам лучше выб-
росить какие-нибудь два-три предмета из списка и  никогда  не  брать  их
взаймы, - тогда, по его мнению, не грех будет  заимствовать  при  случае
все остальное. Мы обсуждали этот вопрос целую ночь  напролет,  плывя  по
реке, и все старались решить, от чего нам лучше отказаться от  дынь-кан-
талуп, от арбузов или еще от чего-нибудь? Но к рассвету мы это  благопо-
лучно уладили и решили отказаться от  лесных  яблок  и  финиковых  слив.
Прежде мы себя чувствовали как-то не совсем хорошо, а теперь  нам  стало
куда легче. Я радовался, что так ловко вышло, потому это  лесные  яблоки
вообще никуда не годятся, а финиковые сливы поспеют еще не скоро - меся-
ца через два, через три.
   Время от времени нам удавалось подстрелить утку, которая  просыпалась
слишком рано утром или отправлялась на ночлег  слишком  поздно  вечером.
Вообще говоря, нам жилось очень неплохо.
   На пятую ночь ниже Сент-Луиса нас захватила сильная гроза  с  громом,
молнией и ливнем как из ведра. Мы забрались в шалаш, а плот предоставили
собственной воле. Когда вспыхивала молния, нам видна была широкая прямая
река впереди и высокие скалистые утесы по обеим ее сторонам.
   Вдруг я сказал:
   - Эй, Джим, погляди-ка вон туда!
   Впереди был пароход, который разбился о  скалу.  Нас  несло  течением
прямо на него. При свете молнии пароход был виден очень ясно. Он  сильно
накренился; часть верхней палубы торчала над водой, а при  каждой  новой
вспышке как на ладони видно было каждый маленький шпенек возле  большого
колокола и кресло с повешенной на его спинку старой шляпой.
   Ночь была такая глухая и непогожая и все выглядело  так  таинственно,
что мне, как и всякому другому мальчишке на моем место, при виде  разби-
того парохода, который торчал так угрюмо и одиноко посредине реки, захо-
телось на него забраться и поглядеть, что там такое. Я сказал:
   - Давай причалим к нему, Джим.
   Джим сначала ни за что не хотел. Он сказал:
   - Чего я там не видал, на разбитом пароходе? Нам  и  тут  неплохо;  и
лучше уж его не трогать, оставить в покое. Да  там,  наверно,  и  сторож
есть.
   - Бабушке бы твоей сторожа! - говорю я. - Там  и  стеречь-то  нечего,
кроме лоцманской будки да каюты; а неужто  ты  думаешь,  что  кто-нибудь
станет в такую ночь рисковать жизнью ради лоцманской будки и каюты, ког-
да пароход каждую минуту может развалиться и затонуть?
   Джим на это ничего сказать не мог, даже и не пробовал.
   - А кроме того, - говорю я, - мы могли бы  позаимствовать  что-нибудь
стоящее из капитанской каюты. Сигары небось есть -  центов  по  пять  за
штуку наличными. Пароходные капитаны всегда богачи, получают  шестьдесят
долларов в месяц; им наплевать, сколько бы вещь ни  стоила,  -  они  все
равно купят, если она им понравится... Супь в карман свечку, Джим: я  не
успокоюсь, пока мы не обыщем весь пароход. Но, коли ты думаешь, что  Том
Сойер упустил бы такой случай? Да ни за какие коврижки! Он бы это назвал
"приключением" - вот как, и хоть помирал бы, да залез на разбитый  паро-
ход. И еще проделал бы это с шиком, уж постарался бы  придумать  что-ни-
будь этакое... Ты бы подумал, что эго  сам  Христофор  Колумб  открывает
царство небесное. Эх, жалко, что Тома Сойера здесь нету!
   Джим поворчал немножко, однако сдался. Он сказал, что  говорить  надо
как можно меньше, и то потихоньку. Молния как раз вовремя  показала  нам
разбитый пароход; мы причалили к подъемной стреле с правого борта и при-
вязали к ней плот.
   Палуба тут здорово накренилась и была очень  покатая.  В  темноте  мы
кое-как перебрались по уклону на левый борт, к капитанской рубке,  осто-
рожно нащупывая дорогу ногами и растопыривая руки, чтобы  не  напороться
на тали, потому что впотьмах не было видно ни зги. Скоро  мы  наткнулись
на застекленный люк и полезли дальше; еще один шаг - и мы очутились  пе-
ред дверью, открытой настежь, и - вот вам самое честное слово -  увидели
в глубине салона свет и в ту же минуту услышали голоса.
   Джим шепнул мне, что ему что-то не по себе и нам лучше отсюда уйти. Я
сказал: "Ладно", - и уже хотел было вернуться на плот, как вдруг слышу -
кто-то застонал, а потом говорит:
   - Ох, не троньте меня, ребята! Я, ей-богу, не донесу.
   Другой голос ответил ему очень громко:
   - Врешь, Джим Тернер! Это мы  и  раньше  слыхали.  Тебе  всегда  надо
больше других, и ты всегда получаешь, сколько хочешь, - а то, мол, доне-
су на вас, если не дадите. Но на этот раз мы тебе не  поверим,  напрасно
ты стараешься. Во всей стране не сыщется предателя и пса подлое тебя.
   К этому времени Джим добрался до плота. Я просто разрывался от  любо-
пытства; небось, думаю, Том Сойер ни за что не ушел бы теперь, ну так  и
я тоже останусь - погляжу, что такое тут делается. Я стал на четвереньки
в узеньком коридорчике и пополз к корме - и полз до тех пор, пока  между
мной и салоном по осталось всего одна каюта. Вижу, в салоне лежит на по-
лу человек, связанный по рукам и ногам, а над ним стоят  какие-то  двое;
один из них держит в руке тусклый фонарь, а другой - револьвер,  целится
в голову человека на полу и говорит:
   - Эх, руки чешутся! Да и следовало бы пристрелить тебя, подлеца!
   Человек на полу только ежился и все повторял:
   - Не надо, Билл, я же не донесу.
   И каждый раз человек с фонарем смеялся и отвечал на это:
   - Верно, не донесешь! Вот уж это ты правду говоришь, можно ручаться.
   А один раз он сказал:
   - Смотри ты, как клянчит! А ведь если бы мы его не осилили да не свя-
зали, он бы нас обоих убил. А за что? Так, зря. Потому  только,  что  мы
своего упускать не хотели, - вот за что! Но теперь, я полагаю, ты никому
больше грозить не станешь, Джим Тернер... Убери свой револьвер, Билл!
   Билл ответил:
   - И не подумаю, Джейк Паккард. Я за то, чтоб его убить" Так ему и на-
до! Разве он сам не убил старика Хэтфилда?
   - Да я-то не хочу его убивать; уж я знаю почему.
   - Спасибо тебе за такие слова, Джейк Паккард! Я их  не  забуду,  пока
жив, - сказал человек на полу и вроде как бы всхлипнул.
   Паккард, не обращая на него внимания, повесил фонарь на стенку и  по-
шел как раз туда, где я лежал в темноте, а сам сделал Биллу знак идти за
ним. Я поскорей попятился назад шага на два, только палуба уж очень нак-
ренилась, так что я не успел посторониться вовремя и, чтобы они на  меня
не наткнулись и не поймали, залез в каюту, как раз над тем  местом,  где
они стояли. Тот, другой, двигался ощупью, хватаясь за стенки в  темноте,
а когда Паккард добрался до моей каюты, сказал ему:
   - Сюда, входи сюда.
   Он и вошел, а Билл за ним. Но не успели они войти, как я уже забрался
на верхнюю койку, забился в самый угол и очень жалел,  что  я  тут.  Они
стояли совсем рядом, ухватившись руками за край койки, и  разговаривали.
Я их не видел, но знал, где они стоят, потому что они пили  виски  и  от
них пахло. Я порадовался, что ничего не пил, только разница была невели-
ка: они бы меня все равно не учуяли, потому что  я  даже  не  дышал.  Уж
очень я перепугался. Да и кто бы мог дышать, слушая такой разговор?  Они
говорили тихо и серьезно. Билл хотел убить Тернера. Он сказал:
   - Он говорит, что донесет, и обязательно донесет. Даже  если  мы  оба
отдадим ему нашу долю, это все равно не поможет, после того как мы  пос-
сорились да так здорово его угостили. Он нас выдаст, это уж вернее  вер-
ного, я тебе говорю. По-моему, лучше его убрать.
   - И по-моему тоже, - очень тихо сказал Паккард.
   - Прах тебя возьми, а ведь я думал, что ты против! Ну  что  ж,  тогда
все в порядке. Идем прикончим его.
   - Погоди минутку, я еще не все сказал. Выслушай меня. Стрелять  хоро-
шо, но можно сделать дело и без шума, если надо. Вот что я  тебе  скажу:
нечего так уж гоняться за веревкой на шею, когда можно сделать  то,  что
ты затеял, по-другому, нисколько не хуже и в то же время ничем  не  рис-
куя. Ведь верно?
   - Еще бы не верно! А как же это устроить?
   - Вот что я думаю: мы пошарим тут по каютам и заберем вещи, какие еще
остались, а потом - на берег и спрячем товар. А после того - подождем. Я
вот что говорю: пройдет не больше двух часов, как пароход  развалится  и
затонет. Понял? Тернер тоже утонет, и никто не  будет  в  этом  виноват,
кроме него самого. По-моему, это куда лучше, чем убивать. К чему убивать
человека, когда можно обойтись и без этого? Убивать и грешно,  и  глупо.
Ну как, прав я или нет?
   - Да, пожалуй, ты прав. А вдруг пароход не развалится и не затонет?
   - Что ж, мы можем подождать часа два, там видно будет... Так, что ли?
   - Ну ладно, пошли.
   Они отправились, и я тоже вылез, весь в холодном поту, и пополз к но-
су. Там было темно, как в погребе, но едва я выговорил хриплым  шепотом:
"Джим!" - как он охнул возле моего локтя, и я сказал ему:
   - Скорей, Джим, некогда валять дурака да  охать!  На  пароходе  целая
шайка убийц, и если мы не отыщем, где у них лодка, и не пустим  ее  вниз
по реке, чтоб они не могли сойти с парохода, одному  из  шайки  придется
плохо. А если мы найдем лодку, то им всем крышка - шериф их заберет. Жи-
вей поворачивайся! Я обыщу левый борт, а ты  правый.  Начинай  от  плота
и...
   - Ох, господи, господи! От плота? Нету больше плота, он  отвязался  и
уплыл! А мы тут остались!


   ГЛАВА XIII

   У меня дух захватило и ноги подкосились. Остаться на разбитом парохо-
де с такой шайкой! Однако распускать слюни было некогда.  Теперь  уж  во
что бы то ни стало надо было найти эту лодку - нам самим она была нужна.
И вот мы стали пробираться по правому борту, а  сами  трясемся,  дрожим,
еле-еле добрались до кормы; казалось, что прошло не меньше недели. Ника-
ких и признаков лодки. Джим сказал, что дальше он, кажется, идти не  мо-
жет; он так боится, что у него и сил больше нет, -  совсем  ослаб.  А  я
сказал: все равно надо идти, потому что если мы тут  останемся,  то  нам
придется плохо, это уж вер" но. И мы пошли дальше. Мы стали искать  кор-
мовую часть рубки, нашли ее, а потом насилу пробрались ощупью к светово-
му люку, цепляясь за выступы, потому что одним краем он был уже в  воде.
Только мы подобрались вплотную к двери, смотрим - и лодка тут как тут. Я
едва разглядел ее в темноте. Ну и обрадовался же я! Еще секунда, и я  бы
в нее забрался, но тут как раз открылась дверь. Один из бандитов высунул
голову в двух шагах от меня; я уж думал, что теперь  мне  крышка,  а  он
опять убрал голову и говорит:
   - Перевесь подальше этот чертов фонарь, Билл, чтоб его не было видно.
   Он бросил в лодку мешок с какими-то вещами, влез в нее сам и  уселся.
Это был Паккард. Потом вышел Билл и тоже сел в лодку. Паккард сказал ти-
хим голосом:
   - Готово, отчаливай!
   Я едва удержался за выступ - до того вдруг ослабел. Но тут Билл  ска-
зал:
   - Погоди, а его ты обыскал?
   - Нет. А ты?
   - Тоже нет. Значит, его доля при нем и осталась.
   - Ну, так пойдем; какой толк брать барахло, а деньги оставлять!
   - Послушай, а он не догадается что у нас на уме?
   - Может, и не догадается. Но надо же нам забрать эти деньги. Идем!
   И они вылезли из лодки и пошли обратно в каюту.
   Дверь за ними захлопнулась, потому что крен был как раз в эту  сторо-
ну. Через полсекунды я очутился в лодке, и Джим тоже ввалился  вслед  за
мной. Я схватил нож, перерезал веревку, и мы отчалили.
   До весел мы и не дотронулись, не промолвили ни  слова  даже  шепотом,
боялись даже вздохнуть. Мы быстро скользили вниз по течению,  в  мертвой
тишине, проплыли мимо кожуха и мимо пароходной кормы;  еще  секунда-дру-
гая, и мы очутились шагов за сто от разбитого парохода,  тьма  поглотила
его, и ничего уже нельзя было разглядеть; теперь мы были в  безопасности
и сами знали это.
   Когда мы отплыли по течению шагов на триста  -  четыреста,  в  дверях
рубки на секунду сверкнул искоркой фонарь, и мы  поняли,  что  мошенники
хватились своей лодки и теперь начинают понимать, что им придется так же
плохо, как и Тернеру.
   Тут Джим взялся за весла, и мы пустились вдогонку  за  своим  плотом.
Только теперь я в первый раз пожалел этих мошенников - раньше мне, долж-
но быть, было некогда. Я подумал, как это страшно, даже для убийц,  очу-
титься в таком безвыходном положении. Думаю: почем знать, может, я и сам
когда-нибудь буду бандитом, - небось мне такая штука тоже не понравится!
И потому я сказал Джиму:
   - Как только увидим огонек, то сейчас же и причалим к берегу,  повыше
или пониже шагов на сто, в таком месте, где можно будет хорошенько спря-
тать тебя вместе с лодкой, а потом я придумаю что-нибудь:  пойду  искать
людей - пускай заберут эту шайку и спасут их всех, чтобы можно было  по-
весить потом, когда придет их время.
   Но это была неудачная мысль. Скоро опять началась гроза, на этот  раз
пуще прежнего. Дождь так и хлестал, и нигде не видно было ни огонька,  -
должно быть, все спали. Мы неслись вниз по реке и глядели, не  покажется
ли где огонек или наш плот. Прошло очень много времени; и дождь  наконец
перестал, но тучи все не расходились, и  молния  все  поблескивала;  как
вдруг, во время одной такой вспышки, видим - впереди что-то  чернеет  на
воде; мы - скорее туда.
   Это был наш плот. До чего же мы обрадовались, когда опять перебрались
на него! И вот впереди, на правом берегу, замигал огонек. Я сказал,  что
сейчас же туда и отправлюсь. Лодка была до половины завалена добром, ко-
торое воры награбили на разбитом пароходе. Мы свалили все в кучу на пло-
ту, и я велел Джиму плыть потихоньку дальше и зажечь  фонарь,  когда  он
увидит, что уже проплыл мили две, и не гасить огня, пока я  не  вернусь;
потом я взялся за весла и направился туда, где горел свет. Когда я подп-
лыл ближе, показались еще три-четыре огонька повыше, на  горе.  Это  был
городок. Я перестал грести немного выше того места, где горел  огонь,  и
меня понесло по течению. Проплывая мимо, я увидел, что это горит  фонарь
на большом пароме. Я объехал паром вокруг, отыскивая, где же  спит  сто-
рож; в конце концов я нашел его на битенге: он спал,  свесив  голову  на
колени. Я раза два или три толкнул его в плечо и начал рыдать.
   Он вскочил как встрепанный, потом видит, что это я,  потянулся  хоро-
шенько, зевнул и говорит:
   - Ну, что там такое? Не плачь, мальчик... Что случилось?
   Я говорю:
   - Папа, и мама, и сестрица, и... - Тут я опять всхлипнул.
   Он говорит:
   - Ну, будет тебе, что ты так расплакался? У всех бывают неприятности,
обойдется как-нибудь. Что же с ними такое случилось?
   - Они... они... Это вы сторож на пароме?
   - Да, я, - говорит сторож очень довольным тоном. -  Я  и  капитан,  и
владелец, и первый помощник, и лоцман, и сторож,  и  старший  матрос;  а
иной раз бывает, что я же и груз и пассажиры. Я не так богат, как старый
Джим Хорнбэк, и не могу швырять деньги направо и налево, каждому встреч-
ному и поперечному, как он швыряет; но я ему много раз говорил,  что  не
поменялся бы с ним местами; матросская жизнь как раз по мне, а  жить  за
две мили от города, где нет ничего интересного и не с кем слова сказать,
я нипочем не стану, даже за все его миллионы. Я говорю...
   Тут я перебил его и сказал:
   - Они попали в такую ужасную беду...
   - Кто это?
   - Да они: папа, мама, сестренка и мисс Гукер. И если б  вы  подъехали
туда со своим паромом...
   - Куда это "туда"? Где они?
   - На разбитом пароходе.
   - На каком это?
   - Да тут только один и есть.
   - Как, неужто на "Вальтере Скотте? "
   - Да.
   - Господи! Как же это они туда попали, скажи на милость?
   - Ну, разумеется, не нарочно.
   - Еще бы! Господи ты мой боже, ведь им не быть живыми, если они отту-
да не выберутся как можно скорей! Да как же это они туда попали?
   - Очень просто. Мисс Гукер была в гостях в городе...
   - А, в Бутс-Лендинг! Ну, а потом?
   - Она была там в гостях, а к вечеру поехала со своей  негритянкой  на
конском пароме ночевать к своей подруге, мисс... как ее...  забыл  фами-
лию; они потеряли кормовое весло, и их отнесло  течением  мили  за  две,
прямо на разбитый пароход, коркой вперед, и паромщик с негритянкой и ло-
шадьми потонули, а мисс Гукер за что-то уцепилась и влезла на этот самый
пароход. Через час после захода солнца мы поехали на нашей  шаланде,  но
было уж так темно, что мы не заметили разбитого парохода и тоже налетели
на него; только мы все спаслись, кроме Билла Уиппла... такой был хороший
мальчик! Лучше бы я утонул вместо него, право...
   - Господи боже, я в жизни ничего подобного не слыхивал! А  потом  что
же вы стали делать?
   - Ну, мы кричали-кричали, только река там такая широкая -  никто  нас
не слыхал. Вот папа и говорит: "Надо  комунибудь  добраться  до  берега,
чтоб нам помогли". Я только один умею плавать, поэтому я бросился в реку
и поплыл, а мисс Гукер сказала: если я никого раньше не найду, то  здесь
у нее есть дядя, так чтоб я его разыскал - он все устроит.  Я  вылез  на
берег милей ниже и просил встречных что-нибудь сделать, а  они  говорят:
"Как в такую темень, и течение такое сильное? Не стоит и пробовать, сту-
пай к парому". Так если вы теперь поедете...
   - Я бы и поехал, ей-богу, да и придется,  пожалуй.  А  кто  же,  прах
возьми, заплатит за это? Как ты думаешь, может, твой отец?..
   - Не беспокойтесь. Мисс Гукер мне сказала, что ее дядя Хорнбэк...
   - Ах ты черт, так он ей дядя? Послушай, ступай вон  туда,  где  горит
огонь, а оттуда свернешь к западу - через четверть мили будет  харчевня;
скажи там, чтобы свели тебя поскорей к Джиму Хорнбэку, он за все  запла-
тит. И не копайся - он захочет узнать, что случилось. Скажи ему,  что  я
его племянницу выручу и доставлю в безопасное место, раньше чем он успе-
ет добраться до города; а я побежал будить нашего механика.
   Я пошел на огонек, а как только сторож скрылся за углом,  я  повернул
обратно, сел в лодку, проехал вверх по течению шагов шестьсот около  бе-
рега, а потом спрятался между дровяными  баржами;  я  успокоился  только
тогда, когда паром отошел от пристани. Но  вообще-то  говоря,  мне  было
очень неприятно, что я так хлопочу из-за этих бандитов:  ведь  мало  кто
стал бы о них заботиться. Мне хотелось, чтобы вдова про это узнала. Она,
наверно, гордилась бы тем, что я помогаю  таким  мерзавцам,  потому  что
вдова и вообще все добрые люди любят помогать всяким мерзавцам да мошен-
никам.
   Ну, в конце концов в тумане стало видно и разбитый пароход - он  мед-
ленно погружался все глубже и глубже. Меня сначала даже в  холодный  пот
бросило, а потом я стал грести к пароходу. Он почти совсем затонул, и  я
сразу увидел, что едва ли кто тут остался живой. Я объехал кругом  паро-
хода, покричал немного, но никто мне не ответил - все было тихо,  как  в
могиле. Мне стало жалко бандитов, но не очень; я подумал: если они нико-
го не жалели, то и я не буду их жалеть.
   Потом показался паром; я отъехал на середину реки, направляясь  вкось
и вниз по течению; потом, когда решил, что меня уже не видно  с  парома,
перестал грести и оглянулся: вижу, они ездят вокруг парохода,  вынюхива-
ют, где тут останки мисс Гукер, а то вдруг дядюшке Хорнбэку они  понадо-
бятся! Скоро поиски прекратились, и паром направился к берегу, а я налег
на весла и стрелой полетел вниз по реке.
   Прошло много-много времени, прежде чем показался фонарь  на  плоту  у
Джима; а когда показался, то мне все чудилось, будто он от меня миль  за
тысячу. Когда я доплыл до плота, небо начинало уже светлеть на  востоке;
мы причалили к острову, спрятали плот, потопили лодку, а потом  легли  и
заснули как убитые.


   ГЛАВА XIV

   Проснувшись, мы пересмотрели все добро, награбленное шайкой на разби-
том пароходе; там оказались и сапоги, и одеяла, и платья, и всякие  дру-
гие вещи, а еще много книг, подзорная труба и три  ящика  сигар.  Такими
богачами мы с Джимом еще никогда в жизни не были. Сигары оказались  пер-
вый сорт. До вечера мы валялись в лесу и разговаривали; я читал  книжки;
и вообще мы недурно провели время. Я рассказал Джиму обо всем, что прои-
зошло на пароходе и на пароме, и сообщил ему кстати, что это и называет-
ся приключением; а он ответил, что не желает больше никаких приключений.
Джим рассказал, что в ту минуту, когда я залез в рубку, а  он  прокрался
обратно к плоту и увидел, что плота больше нет, он чуть не умер со стра-
ха: так и решил, что ему теперь крышка, чем бы дело ни кончилось, потому
что если его не спасут, так он утонет; а если кто-нибудь его спасет, так
отвезет домой, чтобы получить за него награду, а там мисс Уотсон, навер-
но, продаст его на Юг. Что ж, он был прав; он почти всегда  бывал  прав,
голова у него работала здорово, - для негра, конечно.
   Я долго читал Джиму про королей, про герцогов и про графов,  про  то,
как пышно они одеваются, в какой живут роскоши и как называют друг друга
"ваше величество", "ваша светлость" и "ваша милость"  вместо  "мистера".
Джим только глаза таращил - так все это казалось ему любопытно.
   - А я и на знал, что их так много. Я даже ни про кого  из  них  и  не
слыхивал никогда, кроме как про царя Соломона, да  еще,  пожалуй,  видел
королей в карточной колоде, если только они идут в счет. А  сколько  ко-
роль получает жалованья?
   - Сколько получает? - сказал я. - Да хоть тысячу долларов,  если  ему
вздумается. Сколько хочет, столько и получает, - все его.
   - Вот это здорово! А что ему надо делать, Гек?
   - Да ничего не надо! Тоже выдумал! Сидит себе на троне, вот и все.
   - Нет, верно?
   - Еще бы не верно! Просто сидит на троне; ну, может, если война,  так
поедет на войну. А в остальное время ничего не делает  -  или  охотится,
или... Ш-ш! Слышишь? Что это за шум?
   Мы вскочили и побежали глядеть, но ничего особенного не было - это за
мысом стучало пароходное колесо, - и мы уселись на прежнее место.
   - Да, - говорю я, - а в остальное время, если им скучно, они затевают
драку с парламентом; а если делают не по-ихнему, так король просто велит
рубить всем головы. А то больше прохлаждается в гареме.
   - Где прохлаждается?
   - В гареме.
   - А что это такое - гарем?
   - Это такое место, где король держит своих жен. Неужто ты  не  слыхал
про гарем? У Соломона он тоже был; а жен у него было чуть не миллион.
   - Да, верно, я и позабыл. Гарем  -  это  что-нибудь  вроде  пансиона,
по-моему. Ну, должно быть, и шум же у них в детской! Да  еще,  я  думаю,
эти самые жены все время ругаются, а от этого шуму только больше. А  еще
говорят, что Соломон был первый мудрец на свете! Я этому ни на  грош  не
верю. И вот почему. Да разве умный человек станет жить в таком  каварда-
ке? Нет, не станет. Умный человек возьмет и построит котельный завод,  а
захочется ему тишины и покоя - он возьмет да и закроет его.
   - А все-таки он был первый мудрец на свете; это я от самой вдовы слы-
хал.
   - Мне все равно, что бы там вдова ни говорила. Но верю я, что он  был
мудрец. Поступал он иной раз совсем глупо. Помнишь, как он велел  разру-
бить младенца пополам?
   - Ну да, мне вдова про это рассказывала.
   - Вот-вот! Глупей ничего не придумаешь! Ты только посмотри, что полу-
чается: пускай этот пень будет одна женщина, а ты будешь другая женщина,
а я - Соломон, а вот этот доллар - младенец. Вы  оба  говорите,  что  он
ваш. Что же я делаю? Мне бы надо спросить у соседей, чей это  доллар,  и
отдать его настоящему хозяину в целости и сохранности, -  умный  человек
так и сделал бы. Так нет же: я беру доллар и разрубаю пополам; одну  по-
ловину отдаю тебе, а другую той женщине. Вот что твой Соломон хотел сде-
лать с ребенком! Я тебя спрашиваю: куда годится половинка доллара?  Ведь
на нее ничего не купишь. А на что годится половина ребенка? Да  я  и  за
миллион половинок ничего бы не дал.
   - Ну, Джим, ты совсем не понял, в чем суть, ей-богу, не понял.
   - Кто? Я? Да ну тебя! Что ты мне толкуешь про твою суть!  Когда  есть
смысл, так я его вижу, а в таком поступке никакого  смысла  нет.  Спори-
ли-то ведь не из-за половинки, а из-за целого младенца; а  если  человек
думает, что он этот спор может уладить одной половинкой, так, значит,  в
нем ни капли мозгу нет. Ты мне не рассказывай про твоего Соломона,  Гек,
я его и без тебя знаю.
   - Говорят тебе, ты не понял, в чем суть.
   - А ну ее, твою суть! Что я знаю, то знаю. По-моему,  настоящая  суть
вовсе не в этом - дальше надо глядеть. Суть в том, какие у этого Соломо-
на привычки. Возьми, например, человека, у которого всего  один  ребенок
или два, - неужто такой человек станет детьми бросаться? Нет, не станет,
он себе этого не может позволить. Он знает, что детьми надо дорожить.  А
если у него пять миллионов детей бегает по всему дому,  тогда,  конечно,
дело другое. Ему все равно, что младенца разрубить надвое, что  котенка.
Все равно много останется. Одним ребенком больше, одним меньше - для Со-
ломона это все один черт.
   Я еще не видывал таких негров. Если взбредет ему что-нибудь в голову,
так этого уж ничем оттуда не выбьешь. Ни от одного негра Соломону так не
доставалось. Тогда я перевел разговор на других королей, а Соломона  ос-
тавил в покое. Рассказал ему про Людовика XVI, которому в давние времена
отрубили голову во Франции, и про его маленького сына,  так  называемого
дофина, который должен был царствовать, а его  взяли  да  и  посадили  в
тюрьму; говорят, он там и умер.
   - Бедняга!
   - А другие говорят - он убежал из тюрьмы и спасся. Будто бы  уехал  в
Америку.
   - Вот это хорошо! Только ему тут не с кем дружить, королей у нас ведь
нет. Правда, Гек?
   - Нет.
   - Значит, и должности для него у нас нет. Что же он тут будет делать?
   - А я почем знаю! Некоторые из них поступают в полицию, а другие учат
людей говорить по-французски.
   - Что ты, Гек, да разве французы говорят не по-нашему?
   - Да, Джим; ты бы ни слова не понял из того, что они говорят, ни еди-
ного слова!
   - Вот это да! Отчего же это так получается?
   - Не знаю отчего, только это так. Я в книжке читал про ихнюю тарабар-
щину. А вот если подойдет к тебе человек и спросит: "Парле ву франсе?" -
ты что подумаешь?
   - Ничего не подумаю, возьму да и тресну его по башке, - то есть  если
это не белый. Позволю я негру так меня ругать!
   - Да что ты, это не  ругань.  Это  просто  значит:  "Говорите  ли  вы
по-французски? "
   - Так почему же он не спросит по-человечески?
   - Он так и спрашивает. Только по-французски.
   - Смеешься ты, что ли? Я и слушать тебя  больше  не  хочу.  Чушь  ка-
кая-то!
   - Слушай, Джим, а кошка умеет говорить по-нашему?
   - Нет, не умеет.
   - А корова?
   - И корова не умеет.
   - А кошка говорит по-коровьему или корова по-кошачьему?
   - Нет, не говорят.
   - Это уж само собой так полагается, что они говорят поразному,  верно
ведь?
   - Конечно, верно.
   - И, само собой, так полагается, чтобы кошка  и  корова  говорили  не
по-нашему?
   - Ну еще бы, конечно.
   - Так почему же и французу нельзя говорить по-другому, не так, как мы
говорим? Вот ты мне что скажи!
   - А кошка разве человек?
   - Нет, Джим.
   - Так зачем же кошке говорить по-человечески? А корова разве человек?
Или она кошка?
   - Конечно, ни то, ни другое.
   - Так зачем же ей говорить по-человечески или по-кошачьи?  А  француз
человек или нет?
   - Человек.
   - Ну вот видишь! Так почему же, черт возьми, он не говорит по-челове-
чески? Вот ты что мне скажи!
   Тут я понял, что нечего попусту толковать с негром -  все  равно  его
ничему путному не выучишь. Взял да и плюнул.


   ГЛАВА XV

   Мы думали, что за три ночи доберемся до Каира, на границе штата Илли-
нойс, где Огайо впадает в Миссисипи, - только этого мы и хотели. Плот мы
продадим, сядем на пароход и поедем вверх по Огайо: там свободные штаты,
и бояться нам будет нечего.
   Ну а на вторую ночь спустился туман, и мы решили причалить к заросше-
му кустами островку, - не ехать же дальше в тумане! А когда я подъехал в
челноке к кустам, держа наготове веревку, гляжу - не к чему даже и  при-
вязывать плот: торчат одни тоненькие прутики. Я обмотал  веревку  вокруг
одного куста поближе к воде, но течение здесь было  такое  сильное,  что
куст вырвало с корнями и плот понесло дальше. Я заметил, что туман  ста-
новится все гуще и гуще, и мне стало так неприятно и жутко, что  я,  ка-
жется, с полминуты не мог двинуться с места, да и плота уже не было вид-
но: в двадцати шагах ничего нельзя было разглядеть. Я вскочил в  челнок,
перебежал на корму, схватил весло и начал отпихиваться. Челнок не подда-
вался. Я так спешил, что позабыл его отвязать. Поднявшись с места, я на-
чал развязывать веревку, только руки у меня тряслись от  волнения,  и  я
долго ничего не мог поделать.
   Отчалив, я сейчас же пустился догонять плот,  держась  вдоль  отмели.
Все шло хорошо, пока она не кончилась, но в ней не  было  и  шестидесяти
шагов в длину, а после того я влетел в густой белый туман и потерял вся-
кое представление о том, где нахожусь.
   Грести, думаю, не годится: того гляди, налечу на отмель или на берег;
буду сидеть смирно, и пускай меня несет по течению; а все-таки невмоготу
было сидеть сложа руки. Я крикнул и прислушался. Откуда-то издалека  до-
несся едва слышный крик, и мне сразу стало веселей. Я стрелой полетел  в
ту сторону, а сам прислушиваюсь, не раздастся ли крик снова. Опять слышу
крик, и оказывается, я еду совсем не туда, а забрал вправо. А в  следую-
щий раз, гляжу, я забрал влево и опять недалеко уехал,  потому  что  все
кружил то в одну, то в другую сторону, а крик-то был  слышен  все  время
прямо передо мной.
   Думаю: хоть бы этот дурак догадался бить в сковородку да  колотил  бы
все время; но он так и не догадался, и эти промежутки тишины между  кри-
ками сбивали меня с толку. А я все греб и греб - и вдруг слышу крик  по-
зади себя. Тут уж я совсем запутался. Или это кто-нибудь другой  кричит,
или я повернул кругом.
   Я бросил весло. Слышу, опять кричат, опять позади меня, только в дру-
гом месте, и теперь крик не умолкал, только все менял место, а я  откли-
кался, пока крик не послышался опять впереди меня; тогда  я  понял,  что
лодку повернуло носом вниз по течению и, значит, я еду куда  надо,  если
это Джим кричит, а не какой-нибудь плотовщик. Когда туман, я плохо  раз-
бираюсь в голосах, потому что в тумане не видно и не слышно по-настояще-
му, все кажется другим и звучит по-другому.
   Крик все не умолкал, и через какую-нибудь минуту я налетел на  крутой
берег с большими деревьями, похожими в тумане на клубы дыма; меня отбро-
сило влево и понесло дальше, между корягами, где бурлила  вода  -  такое
быстрое там было течение.
   Через секунду-другую я снова попал в густой белый туман, кругом стоя-
ла тишина. Теперь я сидел неподвижно, слушая, как бьется мое сердце,  и,
кажется, даже не дышал, пока оно не отстукало сотню ударов.
   И вдруг я понял, в чем дело, и махнул на все рукой. Этот крутой берег
был остров, и Джим теперь был по другую его сторону. Это вам не  отмель,
которую можно обогнуть за десять минут. На острове рос настоящий большой
лес, как и полагается на таком острове; он был, может, в пять-шесть миль
длиной и больше чем в полмили шириной.
   Минут, должно быть, пятнадцать я сидел тихо,  насторожив  уши.  Меня,
разумеется, уносило вниз по течению со скоростью четыре-пять миль в час,
по этого обыкновенно не замечаешь, - напротив, кажется, будто лодка сто-
ит на воде неподвижно; а если мелькнет мимо коряга, то даже дух захваты-
вает, думаешь: вот здорово летит коряга! А что сам летишь, это и в голо-
ву не приходит. Если вы думаете, что ночью на реке, в тумане, ничуть  не
страшно и не одиноко, попробуйте сами хоть разок, тогда узнаете.
   Около получаса я все кричал время от времени;  наконец  слышу,  отку-
да-то издалека доносится отклик; я попробовал плыть на голос, только ни-
чего не вышло: я тут же попал, должно быть, в  целое  гнездо  островков,
потому что смутно видел их по обеим сторонам челнока - то мелькал  узкий
проток между ними, а то, хоть и не видно было, я знал, что отмель  близ-
ко, потому что слышно было, как вода плещется о сушняк и  всякий  мусор,
прибитый к берегу. Тут-то, среди отмелей, я сбился и  не  слышал  больше
крика; сначала попробовал догнать его, но это было хуже, чем гоняться за
блуждающим огоньком. Я еще никогда не видел, чтобы звук  так  метался  и
менял место так быстро и так часто.
   Я старался держаться подальше от берега, и раз пять-шесть  мне  приш-
лось сильно оттолкнуться от него, чтобы не налететь на островка; я поду-
мал, что и плот, должно быть, то и дело наталкивается на берег, а не  то
он дав но уплыл бы вперед и крика не было бы слышно: его  несло  быстрее
челнока.
   Немного погодя меня как будто опять вынесло на открытое место, только
никаких криков я больше ниоткуда не слышал. Я так и  подумал,  что  Джим
налетел на корягу и теперь ему крышка. Я здорово устал и решил  лечь  на
дно челнока и больше ни о чем не думать. Засыпать, я, конечно, не  соби-
рался, только мне так хотелось спать, что глаза сами собой  закрывались;
ну, говорю себе, вздремну хоть на минутку.
   Я, должно Сыть, задремал не на одну  минутку,  потому  что,  когда  я
проснулся, звезды ярко сияли, туман рассеялся, и меня несло кормой  впе-
ред по большой излучине реки. Сначала я никак не мог попять, где я;  мне
казалось, что - все это я вижу во сне; а когда начал что-то припоминать,
то смутно, словно прошлую неделю.
   Река тут была страшно широкая, и лес по обоим берегам рос густой-пре-
густой и высокий-превысокий, стена стеной, насколько я  мог  рассмотреть
при звездах. Я поглядел вниз по течению и увидел черное пятно на воде. Я
погнался за пим, а когда догнал, то это оказались всего-навсего  связан-
ные вместе два бревна. Потом увидел еще пятно и за  ним  тоже  погнался,
потом еще одно, - и на этот раз угадал правильно: это был плот.
   Когда я добрался до плота, Джим сидел и спал, свесив голову на  коло-
ни, а правую руку положив на весло. Другое весло было  сломано,  и  весь
плот занесло илом, листьями и сучками. Значит, и Джим тоже попал в пере-
делку.
   Я привязал челнок, улегся на плоту под самым носом у Джима, начал зе-
вать, потягиваться, потом говорю:
   - Эй, Джим, разве я уснул? Чего ж ты меня не разбудил?
   - Господи помилуй! Никак это ты, Гек? И ты не помер и не утонул -  ты
опять здесь? Даже не верится, сынок, просто не верится! Дай-ка я погляжу
на тебя, сынок, потрогаю. Нет, в самом дело ты по помер! Вернулся  живой
и здоровый, такой же, как был, все такой же, слава богу!
   - Что это с тобой Джим? Выпил ты, что ли?
   - Выпил? Где же я выпил? Когда это мог выпить?
   - Так отчего же ты несешь такую чепуху?
   - Как чепуху?
   - Как? А чего же ты болтаешь, будто я только что вернулся и будто ме-
ня тут не было?
   - Гек... Гек Финн, погляди-ка ты мне в глаза, погляди  мне  в  глаза!
Разве ты никуда не уходил?
   - Я уходил? Да что ты это? Никуда я но уходил. Куда мне ходить?
   - Послушай, Гек, тут, ей-ей, что-то не ладно, да-да! Может, я  не  я?
Может, я не тут, а еще где-нибудь? Вот ты что мне скажи!
   - По-моему, ты здесь, дело ясное, а вот мозги у тебя набекрень,  ста-
рый дуралей!
   - У кого - у меня? Нет, ты мне ответь: разве ты не ездил в челноке  с
веревкой привязывать плот к кустам на отмели?
   - Нет, не ездил. К каким еще кустам? Никаких кустов я не видал.
   - Ты не видал кустов на отмели? Ну как же,  ведь  веревка  сорвалась,
плот понесло по реке, а ты остался в челноке и пропал в тумане...
   - В каком тумане?
   - В каком? В том самом, который был всю ночь. И ты кричал, и  я  кри-
чал, а потом мы запутались среди островков и один из нас сбился с  доро-
ги, а другой все равно что сбился, потому что не знал, где находится,  -
ведь так было дело? Я же наткнулся на целую кучу этих самых  островов  и
еле оттуда выбрался, чутьчуть не потонул! Разве не так было дело, сынок,
не так разве? Вот что ты мне скажи!
   - Ну, Джим, я тут ничего не понимаю. Никакого я не видел  тумана,  ни
островов и вообще никакой путаницы не было - ровно ничего!  Мы  с  тобой
сидели всю ночь и разговаривали, и всего-то прошло минут десять, как  ты
уснул, да, должно быть, и я тоже. Напиться ты за ото время не мог,  зна-
чит, тебе все это приснилось.
   - Да как же все это могло присниться в десять минут?
   - А все-таки приснилось же, раз ничего этого не было.
   - Да как же, Гек, ведь я все это так ясно вижу...
   - Не все ли равно, ясно или не ясно. Ничего этого не было. Я-то знаю,
потому что я тут все время был.
   Джим молчал минут пять, должно быть, обдумывал. Потом говорит:
   - Ну ладно, Гек, может, мне это и приснилось, только убей  меня  бог,
если я когда-нибудь видел такой удивительный сон. И никогда я так не ус-
тавал во сне, как на этот раз.
   - Что ж тут такого! Бывает, что и во сне тоже устаешь. Только это был
вещий сон... Ну-ка, расскажи мне все по порядку, Джим.
   Джим пустился рассказывать и рассказал все, как было, до самого  кон-
ца, только здорово прикрасил. Потом сказал, что  теперь  надо  "истолко-
вать" сон, потому что он послан нам в предостережение. Первая  отмель  -
это человек, который хочет нам добра, а течение -  это  другой  человек,
который нас от него старается отвести.
   Крики - это предостережения, которые время от времени посылаются  нам
свыше, и если мы не постараемся понять их, они нам  принесут  несчастье,
вместо того чтобы избавить от беды. Куча островков -  это  неприятности,
которые грозят нам, если мы свяжемся с нехорошими  людьми  и  вообще  со
всякой дрянью; но если мы не будем соваться не в свое дело, не  будем  с
ними переругиваться и дразнить их, тогда мы выберемся из тумана на свет-
лую, широкую реку, то есть в свободные штаты, и  больше  у  нас  никаких
неприятностей не будет.
   Когда я перелез на плот, было совсем темно от  туч,  но  теперь  небо
опять расчистилось.
   - Ну, ладно, Джим, это ты все хорошо растолковал, - говорю я, - а вот
эта штука что значит?
   Я показал ему на сор и листья на плоту и на сломанное  весло.  Теперь
их отлично было видно.
   Джим поглядел на сор, потом на меня, потом опять на  сор.  Вещий  сон
так крепко засел у него в голове, что он никак не мог выбить его  оттуда
и сообразить, в чем дело. Но когда Джим сообразил, он поглядел  на  меня
пристально, уже не улыбаясь, и сказал:
   - Что эта штука значит? Я тебе скажу. Когда я устал  грести  и  звать
тебя и заснул, у меня просто сердце разрывалось: было жалко, что ты про-
пал, а что будет со мной и с плотом, я даже и не думал. А когда я  прос-
нулся и увидел, что ты опять тут, живой и здоровый, я  так  обрадовался,
что чуть не заплакал, готов был стать на колени и ноги тебе целовать.  А
тебе бы только врать да морочить голову старику Джиму!  Это  все  мусор,
дрянь; и дрянь те люди, которые своим друзьям сыплют грязь на  голову  и
поднимают их на смех.
   Он встал и поплелся в шалаш, залез туда и больше со мной не  разгова-
ривал. Но и этого было довольно. Я почувствовал себя таким подлецом, что
готов был целовать ему ноги, лишь бы он взял свои слова обратно.
   Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем я переломил себя  и
пошел унижаться перед негром; однако я пошел и даже ничуть  об  этом  не
жалею и никогда не жалел. Больше я его не разыгрывал, да и на  этот  раз
не стал бы морочить ему голову, если бы знал, что он так обидится.


   ГЛАВА XVI

   Мы проспали почти целый день и тронулись в путь поздно вечером,  про-
пустив сначала вперед длинный-длинный плот,  который  тащился  мимо  без
конца, словно похоронная процессия. На каждом конце плота было по четыре
длинных весла, значит, плотовщиков должно  было  быть  никак  не  меньше
тридцати человек. Мы насчитали на нем пять больших шалашей, довольно да-
леко один от другого; посредине горел костер, на обоих концах стояло  по
шесту с флагом. Выглядел он просто замечательно. Это не шутка - работать
плотовщиком на таком плоту!
   Нас донесло течением до большой излучины, и  тут  набежали  облака  и
ночь сделалась душная. Река здесь была очень широкая, и по обоим ее  бе-
регам стеной стоял густой лес; не видно было ни одной прогалины, ни  од-
ного огонька. Мы разговаривали насчет Каира: узнаем мы его или нет, ког-
да до него доплывем. Я сказал, что, верно, не узнаем; говорят, там всего
около десятка домов, а если огни погашены, то как узнать, что проезжаешь
мимо города? Джим сказал, что там сливаются вместе две большие реки, вот
поэтому и будет видно. А я сказал, что нам может  показаться,  будто  мы
проезжаем мимо острова и опять попадаем в ту же самую реку. Это встрево-
жило Джима и меня тоже. Спрашивается, что же нам делать? По-моему,  надо
было причалить к берегу, как только покажется огонек, и сказать там, что
мой отец остался на шаланде, по реке он плывет первый раз и послал  меня
узнать, далеко ли до Каира. Джим нашел, что это неплохая мысль, так  что
мы выкурили по трубочке и стали ждать.
   Делать было нечего, только глядеть в оба, когда покажется город, и не
прозевать его. Джим сказал, что уж он-то наверно не прозевает: ведь  как
только он увидит Каир, так в ту же минуту станет свободным человеком;  а
если прозевает, то опять очутится в рабовладельческих штатах, а там про-
щай, свобода! Чуть ли не каждую минуту он вскакивал и кричал:
   - Вот он, Каир!
   По это был все не Каир. То это оказывались  блуждающие  огни;  и,  то
светляки, и он опять усаживался сторожить Каир. Джим  говорил,  что  его
бросает то в жар, то в холод оттого, что он так скоро будет на  свободе.
И меня тоже, скажу я вам, бросало то в жар, то в холод; я только  теперь
сообразил, что он и в самом деле скоро будет свободен, а кто в этом  ви-
новат? Я, конечно. Совесть у меня была нечиста, и я никак не мог успоко-
иться. Я так замучился, что не находил себе покоя, не мог  даже  усидеть
на месте. До сих пор я не понимал, что я такое делаю. А теперь вот понял
и не мог ни на минуту забыть - меня жгло, как от нем.  Я  старался  себе
внушить, что не виноват; ведь не я увел Джима от его  законной  хозяйки.
Только это не помогало, совесть все твердила и твердила  мне:  "Ведь  ты
знал, что он беглый, мог бы добраться в лодке до берега  и  сказать  ко-
му-нибудь". Это было правильно, и отвертеться я никак по мог. Вот в  чем
была загвоздка! Совесть шептала мне: "Что тебе сделала бедная мисс  Уот-
сон? Ведь ты видел, кат; удирает ее негр, и никому по сказал  ни  слова.
Что тебе сделала бедная старуха, за что ты ее так обидел? Она тебя учила
грамоте, учила, как надо себя вести, была к тебе добра, как умела. Ниче-
го и плохого она тебе не сделала".
   Мне стало так не по себе и так стыдно, что  хоть  помереть.  Я  бегал
взад и вперед по плоту и ругал себя, и Джим тоже бегал взад и вперед  по
плоту мимо меня. Нам не сиделось на месте. Каждый раз, как он  подскаки-
вал и кричал: "Вот он, Каир!" - меня прошибало насквозь точно пулей, и я
думал, что, если это и в самом деле окажется Каир, я тут же умру со сты-
да.
   Джим громко разговаривал все время, пока я думал про себя.  Он  гово-
рил, что в свободных штатах он первым долгом начнет копить деньги  и  ни
за что не истратит зря ни единого цента; а когда накопит сколько  нужно,
то выкупит свою жену с фермы в тех местах, где жила мисс Уотсон, а потом
они вдвоем с ней будут работать и выкупят обоих детей; а если хозяин  не
захочет их продать, то он подговорит какою-нибудь аболициониста, что  бы
тот их выкрал.
   От таких разговоров у меня по спине мурашки бегали. Прежде он никогда
но посмел бы так разговаривать. Вы посмотрите только, как он переменился
от одной мысли, что скоро будет свободен! Недаром говорит старая  посло-
вица: "Дай негру палец - он заберет всю руку". Вот что, думаю,  выходит,
если действовать сгоряча, без соображения. Этот самый негр,  которому  я
все равно что помогал бежать, вдруг набрался храбрости и  заявляет,  что
он украдет своих детей, а я даже не знаю их хозяина и никакого  худа  от
него не видал.
   Мне было обидно слышать это от Джима - такая с его  стороны  низость.
Совесть начала меня мучить пуще прежнего, пока наконец я не  сказал  ей:
"Да оставь ты меня в покое! Ведь еще не поздно: я могу поехать на берег,
как только покажется огонек, и заявить". Я сразу успокоился и повеселел,
и на душе стало куда легче. Все мои огорчения словно рукой сняло. Я стал
глядеть, не покажется ли где огонек, и даже что-то напевал про себя. На-
конец замигал огонек, и Джим крикнул:
   - Мы спасены, Гек, спасены! Скачи и пляши от радости! Это добрый ста-
рый Каир, я уж знаю!
   Я сказал:
   - Я поеду в челноке, погляжу сначала. Знаешь, Джим, это, может, еще и
не Каир.
   Он вскочил, приготовил челнок, положил на  дно  свою  старую  куртку,
чтобы было мягче сидеть, подал мне весло, а когда я  отчаливал,  крикнул
вслед:
   - Скоро я прямо пойду плясать от радости, буду кричать, что  это  все
из-за Гека! Я теперь свободный челочек, а где ж мне  было  освободиться,
если бы не он? Это все Гек сделал! Джим никогда тебя  не  забудет,  Гек!
Такого друга у Джима никогда не было, а теперь ты и  вовсе  единственный
друг у старика Джима.
   Я греб, старался изо всех сил, спешил донести на него. Но как  только
он это сказал, у меня и руки опустились. Теперь я греб еле-еле и сам  не
знал, рад я, что поехал, или не рад. Когда я отъехал шагов на пятьдесят,
Джим крикнул:
   - Вон он едет верный старый Гек! Единственный белый джентльмен, кото-
рый по обманул старика Джима!
   Ну, мне просто нехорошо стало. Однако, думаю, надо  же  это  сделать.
Нельзя отвиливать. А тут как раз плывет ялик, и в  нем  два  человека  с
ружьями; они останавливаются, и я тоже. Один из них и спрашивает:
   - Что это там такое?
   - Плот, - говорю я.
   - А ты тоже с этого плота?
   - Да, сэр.
   - Мужчины на нем есть?
   - Всего один, сэр.
   - Видишь ли, нынче ночью сбежало пятеро негров,  вон оттуда, чуть по-
выше излучины. У тебя кто там: белый или черный?
   Я не сразу ответил. Хотел было, только слова никак не шли с языка.  С
минуту я силился собраться с духом и все им рассказать, только храбрости
не хватило  - струсил хуже зайца. Но вижу,  что ничего у меня не выйдет,
махнул на все рукой и говорю:
   - Белый.
   - Ну, мы сами поедем посмотрим.
   - Да,  уж пожалуйста, - говорю я, - ведь там мой папаша. Помогите мне
- возьмите плот на буксир до того места,  где фонарь горит на берегу. Он
болен, и мама тоже, и Мэри Энн.
   - Ах ты черт возьми! Нам некогда, мальчик....  Ну, да я думаю, помочь
надо. Цепляйся своим веслом - поедем.
   Я прицепился,  и  они  налегли  на  весла. После того как они сделали
два-три взмаха веслами, я сказал:
   - Папаша  будет вам очень благодарен. Все уезжают,  как только попро-
сишь дотянуть плот до берега, а мне самому это не под силу.
   - Подлость какая! Нет, все-таки чудно что-то....  А скажика, мальчик,
что такое с твоим отцом?
   - С ним.... у него.... да нет, ничего особенного.
   Они перестали грести. До плота теперь оставалось совсем немного. Пер-
вый сказал:
   - Мальчик, ты врешь. Что такое у твоего отца?  Говори правду, тебе же
будет лучше.
   - Я скажу,  сэр. Честное слово,  скажу,  только не бросайте нас, ради
бога! У него....  у него.... Вам ведь не надо подъезжать близко к плоту,
вы только возьмете нас на буксир.... Пожалуйста, я вам брошу веревку.
   - Поворачивай обратно, Джон, поворачивай живее! - говорит один.
   Они повернули назад.
   - Держись подальше,  мальчик, - против ветра. Черт возьми, боюсь, как
бы не  нанесло  заразу  ветром. У  твоего  папы  черпая  оспа - вот что,
мальчик,  и ты  это прекрасно знаешь. Что ж ты нам сразу не сказал?  Хо-
чешь, чтобы мы все перезаразились?
   - Да, - говорю я,  а сам всхлипываю, - я раньше всем так и говорил, а
они тогда уезжали и бросали нас.
   - Бедняга,  а ведь это, пожалуй, правда. Нам тебя очень жалко, только
вот какая штука.... Понимаешь,  нам оспой болеть не хочется.  Слушай,  я
тебе скажу,  что делать. Ты сам и не пробуй причалить к берегу,  а не то
разобьешь все вдребезги. Проплывешь еще миль двадцать вниз по реке,  там
увидишь город  на левом берегу. Тогда будет уже светло;  а когда станешь
просить,  чтобы вам помогли,  говори, что у твоих родных озноб и жар. Не
будь дураком,  а  то опять догадаются,  в чем дело. Мы тебе добра хотим,
так что ты уж отъезжай от нас еще миль на двадцать,  будь любезен. Туда,
где фонарь горит,  не стоит ехать - это всего-навсего лесной склад. Слу-
шай,  твой отец,  наверно,  бедный,  я уж вижу, что ему не повезло. Вот,
смотри, я  кладу  золотую  монету  в двадцать  долларов  на  эту доску -
возьмешь, когда подплывет поближе. Конечно, с нашей стороны подлость те-
бя оставлять, да ведь и с оспой тоже шутки плохи, сам знаешь.
   - Погоди, Паркер, - сказал другой, - вот еще двадцать от меня, положи
на доску.... Прощай мальчик! Ты так и сделай, как мистер Паркер тебе го-
ворит, тогда все будет в порядке.
   - Да,  да, мальчик, верно! Ну, прощай, всего хорошего.  Если где уви-
дишь беглого  негра, зови на помощь и хватай его - тебе за это денег да-
дут.
   - Прощайте, сэр,  -  говорю  я,  - а беглых негров я уж постараюсь не
упустить.
   Они поехали дальше, а я перелез на плот, чувствуя себя очень скверно;
ведь я  знал, что поступаю нехорошо,  и понимал,  что мне даже и не нау-
читься никогда  поступать так, как надо;  если человек с малых лет этому
не научился, то уж после его не заставишь никак: и надо бы, да он не мо-
жет, и ничего у него не получится. Потом я подумал с минуту и говорю се-
бе: постой,  а если б ты поступил,  как надо,  и выдал бы Джима, было бы
тебе лучше, чем сейчас? Нет, говорю себе, все равно было бы плохо; я так
же плохо  себя чувствовал бы,  как и сейчас. Какой же толк стараться де-
лать все как полагается, когда от этого тебе одно только беспокойство; а
когда поступаешь, как не надо,  то беспокойства никакого,  а награда все
равно одна и та же. Я стал в тупик и ответа не нашел. Ну, думаю, и голо-
ву больше ломать не стану, а буду всегда действовать, как покажется спо-
дручней. Я  заглянул в шалаш.  Джима там не было.  Я оглядел весь плот -
его не было нигде. Я крикнул:
   - Джим!
   - Я здесь, Гек! Их больше не видно? Говори потише.
   Он сидел  в реке за кормой,  один только нос торчал из воды. Я сказал
ему, что их больше не видно, и он влез на плот.
   - Я  ведь  все  слышал и скорей соскользнул в воду; хотел уже плыть к
берегу, если они причалят к плоту. А потом, думаю, опять приплыву, когда
они уедут. А здорово ты их надул,  Гек!  Ловкая вышла штука!  Я тебе вот
что скажу,  сынок: по-моему, только это и спасло старика Джима. Джим ни-
когда этого тебе не забудет, голубчик!
   Потом мы  стали  говорить  про  деньги. Очень недурно заработали - по
двадцати долларов  на  брата. Джим сказал,  что теперь мы можем ехать на
пароходе третьим  классом и денег нам вполне хватит на дорогу до свобод-
ных штатов и что двадцать миль для плота сущие пустяки, только ему хоте-
лось бы, чтобы мы были уже там.
   И рассвете мы причалили к берегу, и Джим все старался спрятаться  по-
лучше. Потом он целый день увязывал наши пожитки в узлы и  вообще  гото-
вился к тому, чтобы совсем расстаться с плотом.
   Вечером, часов около десяти, мы увидели огни какого-то города в излу-
чине на левом берегу.
   Я поехал в челноке узнать, что это за город. Очень скоро мне повстре-
чался человек в ялике, который ловил рыбу. Я подъехал поближе и спросил:
   - Скажите, мистер, это Каир?
   - Каир? Нет. Одурел ты, что ли?
   - Так какой же это город?
   - Если тебе хочется знать, поезжай да спроси. А будешь  тут  околачи-
ваться да надоедать, так смотри - ты у меня получишь!
   Я повернул обратно к плоту. Джим ужасно расстроился, но я ему сказал,
что следующий город, наверно, и будет Каир.
   Перед рассветом нам попался еще один город, и я опять  хотел  поехать
на разведку, только берег тут был высокий, и я не поехал.  Джим  сказал,
что Каир не на высоком берегу. А я про это позабыл. Для дневной останов-
ки мы выбрали заросший кустами островок, поближе к левому берегу. Я  на-
чал кое о чем догадываться. И Джим тоже. Я сказал:
   - Может, мы прозевали Каир в тумане тогда ночью?
   Джим ответил:
   - Не будем говорить про это, Гек. Бедным неграм всегда  не  везет.  Я
так и думал, что змеиная кожа еще даст себя знать
   - Лучше бы я ее в глаза не видал, Джим, лучше бы она мне и но попада-
лась!
   - Ты но виноват, Гек: ты не знал. Не ругай себя за это
   Когда совсем рассвело, так оно и оказалось: поближе  к  берегу  текла
светлая вода реки Огайо, а дальше к середине начиналась  мутная  вода  -
сама Старая Миссисипи! Так что с Каиром все было кончено.
   Мы потолковали, как нам быть. На берег нечего было и соваться;  вести
плот против течения мы тоже не могли.  Только  и  оставалось,  дождаться
темноты, отправляться обратно в челноке: будь  что  будет.  Мы  проспали
весь день в кустах, чтобы набраться сил, а когда после сумерек  вышли  к
плоту, оказалось, что челнок исчез!
   Мы долго молчали. Да и говорить-то было нечего. Оба мы отлично знали,
что это змеиная кожа действует, да и какой толк может быть  от  разгово-
ров? Опять, пожалуй, накличешь беду, как будто нам этого мало, а там оно
и пойдет одно за другим, пока не научимся держать язык за зубами.  Потом
мы обсудили, что нам делать, и решили, что ничего другого  не  остается,
как плыть вниз по течению на плоту, пока не  подвернется  случай  купить
челнок и ехать на нем обратно. Отец взял бы челнок взаймы, если б побли-
зости ничего не случилось, по мы этого делать по собираюсь, чтобы за на-
ми не было погони.
   Когда стемнело, мы пустились в путь на плоту. Всякий, кто еще не  ве-
рит, как опасно брать в руки змеиную кожу, даже после всего, что с  нами
случилось, обязательно поверит, когда почитает дальше, что  она  с  нами
натворила.
   Челноки обыкновенно покупают с плотов, стоящих на причале  у  берега.
Но пока что мы таких плотов не видели и ехали себе да  ехали,  -  должно
быть, больше трех часов подряд. И ночь сделалась какая-то  серая,  очень
густая, а это тоже гадость, не лучше тумана: не разберешь, какие  берега
у реки, и вдаль тоже ничего не видно. Было уж очень поздно и совсем  ти-
хо; вдруг слышим - вверх по реке идет пароход. Мы зажгли фонарь, думали,
что с парохода нас заметят. Обыкновенно низовые пароходы проходили дале-
ко от нас; они огибают отмели и, чтобы не бороться с течением, ищут  ти-
хой воды под высоким берегом, но в такие ночи они идут прямо по фарвате-
ру против течения.
   Мы слышали, как пыхтит пароход, но не видели его, пока он не  подошел
совсем близко. Он шел прямо на нас. Пароходы  часто  так  делают,  чтобы
посмотреть, насколько близко можно пройти от плота, не задев его; иногда
колесо откусывает конец весла, а потом лоцман  высовывается  и  хохочет,
хвастается: вот он какой ловкач! Мы так и думали, что пароход постарает-
ся пройти поближе, не задев плота, по он шел прямехонько на нас. Он  был
большой и несся быстро, словно черная туча, усеянная  рядами  светлячков
по бокам; и вдруг он навалился на нас, большой и страшный, и длинный ряд
открытых топок засверкал, как раскаленные докрасна зубы, а огромный  нос
и кожухи нависли прямо над пами. Оттуда заорали на нас, зазвонили в  ко-
локол, чтобы остановить машину, поднялась ругань, зашипел пар - и не ус-
пел Джим прыгнуть в воду с одной стороны, а я с другой,  как  пароход  с
треском прошел прямо по плоту.
   Я нырнул - и нырнул как можно глубже, так, чтобы достать до дна,  по-
тому что надо мной должно было пройти тридцатифутовое колесо, и  я  ста-
рался оставить ему побольше места. Обыкновенно я мог просидеть под водой
минуту, а тут, должно быть, пробыл минуты полторы. Потом скорей вынырнул
наверх, и то чуть не задохся. Я выскочил из воды до подмышек, отфыркива-
ясь и выплевывая воду. Течение здесь, конечно, было ужасно  сильное,  и,
конечно, пароход тронулся секунд через десять после того, как остановил-
ся, потому что на плотовщиков они обычно не обращают внимания: теперь он
пыхтел где-то выше по реке, и в темноте мне его не было видно, хоть я  и
слышал пыхтенье.
   Я раз двадцать окликал Джима, по не мог добиться ответа; тогда я  ух-
ватился за первую доску, какая попалась под руку,  и  поплыл  к  берегу,
толкая эту доску перед собой. Но скоро я разобрал, что течение здесь по-
вертывает к левому берегу, а это значило, что я попал на перекат; и  по-
тому я свернул влево.
   Это был один из тех перекатов, которые идут наискосок  и  тянутся  на
целых две мили, так что я переправлялся очень долго. Я благополучно доп-
лыл до берега и вылез. Впереди почти ничего нельзя было разглядеть, но я
пошел напрямик, без дороги, и, пройдя  около  четверти  мили,  наткнулся
впотьмах на большой старинный бревенчатый дом. Я хотел  было  потихоньку
пройти мимо и свернуть в сторону, но тут на меня выскочили собаки, завы-
ли и залаяли; и у меня хватило догадки не двигаться с места.


   ГЛАВА XVII

   Прошло около минуты, и кто-то крикнул из окна, не высовывая головы:
   - Тише, вы!.. Кто там?
   Я сказал:
   - Это я.
   - Кто это "я"?
   - Джордж Джексон, сэр.
   - Что вам нужно?
   - Мне ничего не нужно, сэр, я только хочу пройти мимо, а собаки  меня
не пускают.
   - Так чего ради ты шатаешься тут по ночам, а?
   - Я не шатался, сэр, а я упал за борт с парохода.
   - Ах, вот как, упал? Ну-ка, высеките огонь кто-нибудь. Как,  ты  ска-
зал, тебя зовут? Повтори.
   - Джордж Джексон, сэр. Я еще мальчик.
   - Послушай, если ты говоришь правду, то тебе  нечего  бояться:  никто
тебя не тронет. Только не шевелись, стой смирно, где стоишь... Разбудите
Боба и Тома кто-нибудь и принесите ружья...  Джордж  Джексон,  есть  еще
кто-нибудь с тобой?
   - Никого нет, сэр.
   Я услышал, как в доме забегали люди, и увидел свет.  Тот  же  человек
крикнул:
   - Убери свечу, Бетси, старая ты дура, в уме ли ты? Поставь ее на  пол
за дверью... Боб, если вы с Томом готовы, займите свои места.
   - Мы готовы.
   - Ну, Джордж Джексон, знаешь ты Шепердсонов?
   - Нет, сэр, никогда про них не слыхал.
   - Что ж, может, это и правда, а может, и нет. Ну, все готово.  Входи,
Джордж Джексон. Да смотри не торопись  -  иди  медленно.  Если  с  тобой
кто-нибудь есть, пусть останется позади; если он покажется, его  застре-
лят. Подходи теперь. Подходи медленно, отвори дверь  сам  -  ровно  нас-
только, чтобы пролезть, слышишь?
   Я не спешил, да и не мог бы спешить при  всем  желании.  Я  осторожно
подходил к двери, в полной тишине; только слышно было,  как  бьется  мое
сердце, - так мне казалось. Собаки молчали, так же как и люди, но шли за
мной по пятам. Дойдя до крыльца с тремя вытесанными из бревен ступенька-
ми, я услышал, как в доме отпирают дверь и отодвигают засов. Я взялся за
ручку и тихонько нажал на дверь - еще и еще, пока кто-то не сказал:
   - Так, теперь довольно, просунь голову в дверь.
   Просунуть я просунул, а сам думаю: сейчас ее отрубят.
   Свеча стояла на полу, и все они собрались вокруг и с четверть  минуты
глядели на меня, а я на них. Трое взрослых мужчин целились в меня из ру-
жей, так что я даже зажмурился, сказать по  правде;  самый  старый,  лет
шестидесяти, уже седой, двое других лет по тридцати или  больше,  -  все
трое представительные, красивые, а еще очень милая седовласая  старушка,
и позади нее две молодые женщины, которых я плохо разглядел.
   Старик сказал:
   - Ну, так... я думаю, все в порядке. Входи.
   Как только я вошел, старый джентльмен сам запер дверь, задвинул засов
и велел молодым людям с ружьями идти в комнаты; все пошли в большую гос-
тиную с новым лоскутным ковром на полу, собрались в угол,  чтобы  их  не
видно было из окон фасада, - в боковой стене окон не было. Свечу подняли
повыше, все стали меня разглядывать и говорили: "Нет, он не из Шепердсо-
нов, в нем нет ничего шепердсоновского".
   Потом старик сказал, что я, верно, ничего не буду иметь против  обыс-
ка, - он не хочет меня обидеть, только проверит, нет ли при мне  оружия.
Он не стал лазить по карманам, а только провел руками  поверх  платья  и
сказал, что все в порядке. Он велел мне не стесняться, быть как  дома  и
рассказать, кто я такой; но тут вмешалась старушка:
   - Господь с тобой, Саул! Бедняжка насквозь промок, а может быть, он и
голоден. Как ты думаешь?
   - Ты права, Рэчел, - я и позабыл.
   Тогда старушка сказала:
   - Бетси (это негритянке), сбегай и принеси ему, бедняжке, чего-нибудь
поесть, поскорей! А вы,  девочки,  ступайте  разбудите  Бака  и  скажите
ему... Ах, вот он и сам... Бак, возьми этого, чужого мальчика,  сними  с
него мокрое платье и дай ему что-нибудь из своего, сухое.
   Баку на вид казалось столько же, сколько и мне, -  лет  тринадцать  -
четырнадцать или около того, хотя он был немножко выше меня  ростом.  Он
был в ночной рубашке, весь взлохмаченный. Он вышел, зевая и протирая ку-
лаком глаза, а другой рукой тащил за собою ружье. Он спросил:
   - Разве Шепердсонов тут не было?
   Ему ответили, что нет, это была ложная тревога.
   - Ну ладно, - сказал он. - А  если  б  сунулись,  я  бы  хоть  одного
подстрелил.
   Все засмеялись, и Боб сказал:
   - Где тебе, Бак! Они успели бы снять с нас скальпы, пока ты там  рас-
качивался.
   - Конечно, никто меня не позвал, это просто свинство! Всегда меня за-
тирают - так я никогда себя не покажу.
   - Ничего, Бак, - сказал старик, - еще успеешь себя  показать!  Все  в
свое время, не беспокойся. А теперь ступай, делай, что мать тебе велела.
   Мы с Баком поднялись наверх в его комнату, ой дал мне  свою  рубашку,
куртку и штаны, и я все это надел. Пока я переодевался, он спросил,  как
меня зовут, но прежде чем я успел ему ответить, он пустился мне  расска-
зывать про сойку и про кролика, которых он поймал в  лесу  позавчера,  а
потом спросил, где был Моисей, когда погасла свечка. Я  сказал,  что  ни
знаю, никогда даже и не слыхал про это.
   - Ну так угадай, - говорит он.
   - Как же я угадаю, - говорю я, - когда я первый раз про это слышу?
   - А догадаться ты не можешь? Ведь это совсем просто.
   - Какая свечка? - говорю я.
   - Не все ли равно какая, - говорит он.
   - Не знаю, где он был, - говорю я. - Ну, скажи: где?
   - В темноте - вот где!
   - А если ты знал, чего же ты меня спрашивал?
   - Да ведь это же загадка, неужто не понимаешь? Скажи, ты у нас  долго
будешь гостить? Оставайся совсем. Мы с тобой здорово повеселимся, уроков
у нас сейчас нет. Есть у тебя собака? У меня есть; бросишь в воду  щепку
- она лезет и достает. Ты любишь по воскресеньям причесываться и  всякие
там глупости? Я-то, конечно, не люблю, только мать меня заставляет. Черт
бы побрал эти штаны! Пожалуй, надо надеть, только не хочется - уж  очень
жарко. Ты готов? Ну ладно, пошли, старик.
   Холодная кукурузная лепешка, холодная солонина,  свежее  масло,  пах-
танье - вот чем они меня угощали внизу, и ничего  вкуснее  я  никогда  в
жизни но едал. Бак, его мама и все остальные курили коротенькие  трубоч-
ки, кроме двух молодых девушек и негритянки, которая ушла. Все курили  и
разговаривали, а я ел и тоже разговаривал. Обе девушки сидели, завернув-
шись в одеяла, с распущенными волосами. Все они меня расспрашивали, а  я
им рассказывал, как мы с папашей и со всем семейством жили на  маленькой
ферме в самой глуши Арканзаса и как сестра Мэри Энн убежала  из  дому  и
вышла замуж и больше мы про нее ничего не слыхали, а Билл поехал ее  ра-
зыскивать и тоже пропал без вести, а Том и Морт умерли, и больше  никого
не осталось, кроме нас с отцом, и он так и сошел на нет от забот и горя:
а после его смерти собрал какие остались пожитки, потому что ферма  была
не наша, и отправился вверх по реке палубным пассажиром, а потом свалил-
ся в реку с парохода; вот каким образом я попал сюда.  Они  мне  сказали
тогда, что я могу у них жить, сколько захочу. После  этого  начало  све-
тать, и все разошлись по своим спальням, и я тоже пошел спать  вместе  с
Баком; а когда проснулся поутру, то - поди ж ты! - совсем  позабыл,  как
меня зовут. Я лежал около часа и все припоминал, а когда Бак  проснулся,
я спросил.
   - Ты умеешь писать, Бак?
   - Умею, - говорит он.
   - А вот мое имя небось не знаешь, как пишется! - говорю я.
   - Знаю не хуже твоего, - говорит он.
   - Ладно, - говорю я, - валяй.
   - Д-ж-о-р-д-ж Ж-е-к-с-он-вот тебе! - говорит он.
   - Правильно знаешь, - говорю я, - а я думал, что нет.  Это  не  такое
имя, чтобы всякий мог его правильно написать, не выучив наперед.
   Я и сам записал его потихоньку: вдруг спросят, как оно пишется, а я и
отбарабаню без запинки, будто для меня это дело привычное.
   Семья была очень хорошая, и дом тоже был очень хороший. Я еще никогда
не видал в деревне такого хорошего дома, с такой приличной  обстановкой.
Парадная дверь запиралась не на железный засов и не на деревянный с  ко-
жаным ремешком, а надо было повертывать медную шишку, все  равно  как  в
городских домах. В гостиной не стояло ни одной кровати, ничего  похожего
на кровать, а ведь даже в городе во многих гостиных стоят кровати. Камин
был большой, выложенный внизу кирпичами; а  чтобы  кирпичи  были  всегда
чистые, их поливали водой и терли другим кирпичом: и иногда их  покрыва-
ли, на городской манер, слоем красной краски, которая называется "испан-
ская коричневая". Таган был модный и такой большой, что и бревно  выдер-
жал бы. Посредине каминной доски стояли часы под стеклом,  и  на  нижней
половине стекла был нарисован город с кружком вместо солнца, и видно бы-
ло, как за стеклом ходит маятник. Приятно было слушать, как они  тикают:
а иногда в дом заходил бродячий часовщик, чинил их и приводит в порядок,
и тогда они били раз двести подряд, пока не выбьются из сил. Хозяева  не
отдали бы этих часов ни за какие деньги.
   Справа и слева от часов стояло по большому заморскому попугаю из  че-
го-то вроде мела и самой пестрой раскраски. Рядом с одним попугаем стоя-
ла глиняная кошка, а рядом с другим - глиняная собака, и если их нажать,
они пищали; только рот у них не раскрывался и морда была  все  такая  же
равнодушная. Они пищали снизу. Сзади всех этих штучек были засунуты  два
больших развернутых веера из крыльев дикого  индюка.  На  столе  посреди
комнаты стояла большая корзина с целой грудой яблок, апельсинов,  перси-
ков и винограда, гораздо красивей и румяней настоящих, только видно  бы-
ло, что они ненастоящие, потому что местами они облупились и под краской
белел гипс или мел - из чего там они были сделаны.
   Стол был покрыт красивой клеенкой  с  нарисованным  красной  и  синей
краской орлом и каймой вокруг. Мне сказали, что эту клеенку привезли  из
самой Филадельфии. По всем четырем углам  стола  ровными  стопками  были
разложены книги. Одна из них была большая семейная Библия с  картинками;
другая - "Путь паломника": про  одного  человека,  который  бросил  свою
семью, только там не говорилось почему. Я много раз за нее принимался, в
разное время. Написано было интересно, только не очень понятно. Еще  там
были "Дары дружбы", со  всякими  интересными  рассказиками  и  стишками,
только стихов я не читал. Еще были "Речи" Генри Клея и "Домашний  лечеб-
ник" доктора Ганна; из него можно было узнать,  что  надо  делать,  если
кто-нибудь заболеет или умрет. Был еще молитвенник и разные другие книж-
ки. А еще там стояли красивые плетеные стулья, совсем крепкие  -  не  то
чтобы какие-нибудь продавленные или дырявые, вроде старой корзинки.
   На стенах у них висели картины - больше всего Вашингтоны, да  Лафайе-
ты, да всякие битвы, да шотландская королева Мария Стюарт, а одна карти-
на называлась "Подписание Декларации". Были еще такие картинки,  которые
у них назывались "пастель"; это одна из дочерей сама  нарисовала,  когда
ей было пятнадцать лет; теперь она уже умерла. Таких картинок я еще ниг-
де не видел - уж очень они были черные. На одной была нарисована женщина
в узком черном платье, туго подпоясанная под мышками, с  рукавами  вроде
капустных кочнов и в большой черной шляпе вроде совка с черной вуалью, а
из-под платья видны были тоненькие белые ножки в черных,  узеньких,  как
долото, туфельках, с черными тесемками  крест-накрест.  Она  стояла  под
плакучей ивой, задумчиво опираясь правым локтем на могильный памятник, а
в левой руке держала белый платок и сумочку, и под картинкой было  напи-
сано: "Ах, неужели я больше тебя не увижу?!" На другой - молодая девушка
с волосами, зачесанными на макушку, и с гребнем в прическе, большим, как
спинка стула, плакала в платок, держа на ладони мертвую  птичку  лапками
вверх, а под картинкой было написано:
   "Ах, я никогда больше не услышу твоего веселого  щебетанья!"  Была  и
такая картинка, где молодая девица стояла у окна, глядя на  луну,  а  по
щекам у нее текли слезы; в одной руке она держала распечатанный конверт,
с черной печатью, другой рукой прижимала к губам медальон на цепочке,  а
под картинкой было написано: "Ах, неужели тебя больше нет?! Да, увы, те-
бя больде нет!" Картинки были хорошие, но мне они как-то не очень нрави-
лись, потому что если, бывало, взгрустнется немножко, и от них  делалось
еще хуже. Все очень жалели, что эта девочка умерла, потому что у нее бы-
ла начата еще не одна такая картинка, и уже по готовым картинкам всякому
было видно, как потеряли ее родные. А по-моему, с ее характером ей,  на-
верное, куда веселей на кладбище. Перед болезнью  она  начала  еще  одну
картинку - говорят, самую лучшую - и днем и ночью только о том  и  моли-
лась, чтобы не умереть, пока не кончит ее, но ей не повезло: так и умер-
ла - не кончила.
   На этой картинке молодая женщина в длинном  белом  платье  собиралась
броситься с моста; волосы у нее были распущены, она глядела на луну,  по
щекам у нее текли слезы; две руки она сложила на  груди,  две  протянула
перед собой, а еще две простирала к луне. Художница хотела сначала  пос-
мотреть, что будет лучше, а потом стереть лишние руки, только, как я уже
говорил, она умерла, прежде чем успела на чем-нибудь окончательно  оста-
новиться, а родные повесили эту картинку у нее над кроватью и в день  ее
рождения всегда убирали цветами. А в другое время  картинку  задергивали
маленькой занавесочкой. У молодой женщины на этой картинке было довольно
приятное лицо, только рук уж очень много, и от этого она, помоему,  сма-
хивала на паука.
   Когда эта девочка была еще жива, она завела себе альбом и  наклеивала
туда из "Пресвитерианской газеты" объявления о похоронах, заметки о нес-
частных случаях и долготерпеливых страдальцах и сама  сочиняла  про  них
стихи. Стихи были очень хорошие. Вот что она написала про одного мальчи-
ка по имени Стивен Даулинг Боте, который упал в колодец и утонул:
   ОДА НА КОНЧИНУ
   СТИВЕНА ДАУЛИНГА БОТСА
   Хворал ли юный Стивен,
   И умер ли он от хвори?
   И рыдали ль друзья и родные,
   Не помня себя от горя?
   О нет! Судьба послала
   Родным иное горе,
   И хоть они рыдали,
   Но умер он не от хвори.
   Не свинкой его раздуло,
   И сыпью не корь покрыла -
   Нет, вовсе не корь и не свинка
   Беднягу Ботса сгубила;
   Несчастною любовью
   Не был наш Боте сражен;
   Объевшись сырой морковью,
   От колик не умер он.
   К судьбе несчастного Ботса
   Склоните печальный слух:
   Свалившись на дно колодка,
   К небесам воспарил его дух.
   Достали его, откачали,
   Но уже поздно было:
   Туда, где нет печали,
   Душа его воспарила.
   Если Эммелина Грэнджерфорд умела писать такие стихи, когда ей не было
еще четырнадцати лет, то что бы могло из нее получиться со временем! Бак
говорил, что сочинять стихи для нее было плевое дело. Она даже ни на ми-
нуту не задумывалась. Бывало, придумает одну строчку, а  если  не  может
подобрать к ней рифму, то  зачеркнет,  напишет  новую  строчку  и  жарит
дальше. Она особенно не разбиралась и с удовольствием писала стихи о чем
угодно, лишь бы это было что-нибудь грустное.  Стоило  кому-нибудь  уме-
реть, будь это мужчина, женщина или ребенок, покойник еще  и  остыть  не
успеет, а она уж тут как тут со своими стихами. Она называла  их  "данью
покойному". Соседи говорили, что первым являлся доктор, потом  Эммелина,
а потом уже гробовщик; один только раз гробовщик опередил Эммелину, и то
она задержалась из-за рифмы к фамилии покойного, а звали его Уистлер. От
этого удара она так и не могла оправиться, все чахла да чахла и  прожила
после этого недолго. Бедняжка, сколько раз я заходил к ней в комнату!  И
когда ее картинки расстраивали мне нервы и я начинал на  нее  сердиться,
то доставал ее старенький альбом и читал.
   Мне вся эта семья нравилась, и покойники и живые, и я вовсе не  хотел
ни с кем из них ссориться. Когда бедная Эммелина была жива, она сочиняла
стихи всем покойникам, и казалось несправедливым, что никто  не  напишет
стихов для нее теперь, когда она умерла: я попробовал сочинить хоть один
стишок, только у меня ничего не вышло.
   Комнату Эммелины всегда чистенько убирали, и все вещи были расставле-
ны так, как ей нравилось при жизни, и никто никогда там не спал.
   Старушка сама наводила порядок в комнате, хотя у них было много  нег-
ров, часто сидела там с шитьем и Библию тоже почти всегда читала там.
   Так вот, я уже рассказывал про гостиную; на окнах там висели красивые
занавески, белые, с картинками: замки, сплошь обвитые плющом, и стада на
водопое. Там стояло еще старенькое пианино, набитое, по-моему, жестяными
сковородками, и для меня первое удовольствие было слушать, как дочки по-
ют "Расстались мы" или играют на нем "Битву под Прагой". Степы  во  всех
комнатах были оштукатурены, на полу почти везде лежали ковры, а  снаружи
весь дом был выбелен. Он был в два флигеля, а между флигелями были наст-
ланы полы и сделана крыша, так что иногда там накрывали стол в  середине
дня, и место это было самое уютное и прохладное. Ничего  не  могло  быть
лучше! Да еще стряпали у них очень вкусно, и еды подавались целые горы!


   ГЛАВА XVIII

   Полковник Грэнджерфорд был,  что  называется,  джентльмен,  настоящий
джентльмен с головы до пяток, и вся его семья была такая же благородная.
Как говорится, в нем была видна порода, а это для человека очень  важно,
все равно как для лошади; я слыхал это от вдовы Дуглас, а что  она  была
из первых аристократок у нас в городе, с этим никто даже и не спорил;  и
мой папаша тоже всегда так говорил, хотя сам-то он не породистей дворня-
ги. Полковник был очень высокого роста, худой, смуглый, но бледный,  без
единой капли румянца; каждое утро он брил начисто все лицо; губы у  него
были очень тонкие, топкий нос с горбинкой и густые брови, а  глаза  чер-
ные-пречерные, и сидели они так глубоко, что смотрели на вас  как  будто
из пещеры. Лоб у него был высокий, а волосы седые и  длинные,  до  самых
плеч. Руки - худые, с длинными пальцами. И каждый божий день он  надевал
чистую рубашку и полотняный костюм такой белизны, что смотреть больно. А
по воскресеньям одевался в синий фрак с  модными  пуговицами.  Он  носил
трость красного дерева с серебряным набалдашником. Шутить он  не  любил,
ни-ни, и говорил всегда тихо. А доброты он  был  такой,  что  и  сказать
нельзя, - всякий сразу это видел и чувствовал к нему  доверие.  Улыбался
он редко, и улыбка была приятная. Но уж если,  бывало,  выпрямится,  как
майский шест, и начинает метать молнии из-под густых бровей, то  сначала
хотелось поскорей залезть на дерево, а потом уже узнавать, в  чем  дело.
Ему не приходилось никого одергивать: при нем все вели себя как следует.
Все любили его общество, когда он бывал в духе: я хочу сказать, что  при
нем было хорошо, как при солнышко. Когда он хмурился, как грозовая туча,
то гроза продолжалась какие-нибудь полминуты - и этим все  кончалось,  и
потом целую неделю все было спокойно.
   Когда он вместе со своей старушкой входил утром в столовую, все  дети
вставали со стульев, желали им доброго утра и не садились  до  тех  пор,
пока не сядут старики. После этого Том с Бобом подходили к  буфету,  где
стоял графин, смешивали с водой стаканчик виски и подавали  отцу,  а  он
ждал со стаканом в руках, пока они не нальют себе; потом они кланялись и
говорили: "За ваше здоровье, сударь! За ваше здоровье,  сударыня!"  -  а
старики слегка кивали головой и благодарили, и все трое  пили.  А  потом
Боб и Том наливали ложку воды на сахар и капельку виски или яблочной  на
дно всех стаканов и давали нам с Баком, и мы тоже пили за здоровье  ста-
риков.
   Боб был самый старший, а Том - второй, оба высокие, широкоплечие  мо-
лодцы, загорелые, с длинными черными волосами  и  черными  глазами.  Они
одевались с головы до ног во все белое, как и полковник, и носили  широ-
кополые панамы.
   Еще была мисс Шарлотта (лет двадцати пяти),  высокая,  гордая,  вели-
чественная, но такая добрая, что и сказать нельзя, если ее не сердили. А
когда рассердится, то взглянет, бывало, не хуже отца - просто душа уйдет
в пятки. Собой она была красавица.
   Ее сестра, мисс София, тоже была красавица, только  совсем  в  другом
роде: кроткая и тихая, как голубка; ей было всего двадцать лет.
   У каждого из них был свой негр для услуг, и у Бака тоже. Моему  негру
делать было нечего, потому что я не привык, чтобы мне прислуживали, зато
негру Бака не приходилось сидеть сложа руки.
   Вот и все, что оставалось теперь от семьи, а прежде было еще три сына
- их всех троих убили; и была еще Эммелина, которая умерла.
   У старика было много ферм и около сотни негров. Иногда наезжали целой
толпой гости верхом, за десять, за пятнадцать миль,  гостили  пять-шесть
дней, пировали, катались по реке, днем устраивали пикники в лесу, а  ве-
чером танцевали в доме. По большей части это были все родственники. Муж-
чины приезжали в гости с ружьями. Господа все были  видные,  можно  ска-
зать.
   В этих местах жил и еще один аристократический род,  семей  пять  или
шесть; почти все они были по фамилии Шепердсоны. Это были такие же  бла-
городные, воспитанные, богатые и знатные господа, как и Грэнджерфорды. У
Шепердсонов и Грэнджерфордов была общая пароходная пристань, двумя миля-
ми выше нашего дома, и я, когда бывал с нашими  на  пристани,  частенько
видел там Шепердсонов, гарцующих на красивых лошадях.
   Как-то днем мы с Баком пошли в лес на охоту и  вдруг  слышим  конский
топот. А мы как раз переходили дорогу. Бак закричал:
   - Скорей! Беги в лес!
   Мы побежали, а потом стали смотреть из-за кустов на дорогу. Скоро по-
казался красивый молодой человек, похожий на военного; он ехал рысью  по
дороге, отпустив поводья. Поперек седла у него лежало  ружье.  Я  его  и
раньше видел. Это был молодой Гарни Шепердсон. Вдруг ружье Бака  выстре-
лило над самым моим ухом, и с головы Гарни слетела шляпа.  Он  схватился
за ружье и поскакал прямо к тому месту, где мы прятались. Но мы не стали
его дожидаться, а пустились бежать через лес. Лес был не густой, и я  то
и дело оглядывался, чтоб увернуться от пули; я два раза видел, как Гарни
прицелился в Бака из ружья, а потом повернул обратно, в ту сторону,  от-
куда приехал, - должно быть, за своей шляпой; так я думаю, только  этого
я не видал. Мы не останавливались, пока не  добежали  до  дому.  Сначала
глаза у старого джентльмена загорелись - я думаю, от  радости,  -  потом
лицо у него как будто разгладилось, и он сказал довольно ласково:
   - Мне не нравится эта стрельба из-за куста. Почему ты не вышел на до-
рогу, мой мальчик?
   - Шепердсоны никогда не выходят, отец. Они пользуются всяким  преиму-
ществом.
   Мисс Шарлотта подняла голову,  как  королева,  слушая  рассказ  Бака;
ноздри у нее раздувались, глаза сверкали. Молодые люди  нахмурились,  но
не сказали ни слова. Мисс София побледнела, а когда услышала, что  Гарни
остался цел, опять порозовела.
   Как только мне удалось вызвать Бака к кормушке под деревьями и мы ос-
тались с ним вдвоем, я спросил:
   - Неужто ты хотел его убить, Бак?
   - А то как же!
   - Что же он тебе сделал?
   - Он? Ничего он мне не сделал.
   - Так за что же ты хотел его убить?
   - Ни за что - из-за того только, что у нас кровная вражда.
   - А что такое кровная вражда?
   - Чему же тебя учили? Неужели ты не знаешь, что такое кровная вражда?
   - Первый раз слышу. Ну-ка, расскажи.
   - Ну вот, - сказал Бак, - кровная вражда - это вот что:  бывает,  что
один человек поссорится с другим и убьет его, а тогда брат этого убитого
возьмет да и убьет первого, потом их братья поубивают друг друга,  потом
за них вступаются двоюродные братья, а  когда  всех  перебьют,  тогда  и
вражде конец. Только это долгая песня, времени проходит много.
   - А ваша вражда давно началась?
   - Еще бы не давно! Лет тридцать или около того. Была какая-то  ссора,
а потом из-за нее судились; и тот, который  проиграл  процесс,  пошел  и
застрелил того, который выиграл, - да так оно и следовало, конечно. Вся-
кий на его месте сделал бы то же.
   - Да из-за чего же вышла ссора, Бак? Из-за земли?
   - Я не знаю. Может быть.
   - Ну а кто же первый стрелял? Грэнджерфорд или Шепердсон?
   - Господи, ну почем я знаю! Ведь это так давно было.
   - И никто не знает?
   - Нет, папа, я думаю, знает, и еще кое-кто  из  стариков  знает;  они
только не знают, из-за чего в самый первый раз началась ссора.
   - И много было убитых, Бак?
   - Да! То и дело кого-нибудь хоронят. Но не всех же убивают. У папы  в
ноге сидит крупная дробь, только он не обращает внимания, но  думает  об
этом, и все. Боба тоже здорово полоснули ножом, и  Том  был  ранен  раза
два.
   - А в этом году кого-нибудь убили, Бак?
   - Да, у нас одного и у них одного. Месяца три назад мой кузен Бад по-
ехал через лес на ту сторону роки, а оружия с собой не захватил -  такая
глупость! - и вдруг в одном глухом мосте слышит за собой топот;  смотрит
- за ним скачет плешивый Шопердсон с ружьем в руках, скачет, а седые во-
лосы развеваются по ветру. Баду надо было соскочить с  лошади  да  спря-
таться в кусты, а он решил, что старик его не догонит, и так они скакали
миль пять во весь дух, а старик все нагонял; наконец Бад видит, что дело
плохо, остановил лошадь и повернулся лицом к старику, чтобы пуля  попала
не в спину, а в грудь, а старик подъехал поближе  и  убил  его  наповал.
Только недолго ему пришлось радоваться: не прошло и недели, как наши его
уложили.
   - По-моему, этот старик был трус, Бак.
   - А по-моему, нет. Вот уж нет! Среди Шепердсонов нет трусов, ни одно-
го нет! И среди Грэнджерфордов тоже их нет. Один раз этот старик  честно
дрался с тремя Грэнджерфордами и в полчаса одолел их. Все они были  вер-
хом, а он соскочил с лошади и засел за кучей дров, а лошадь поставил пе-
ред собой, чтобы загородиться от пуль. Грэнджерфорды с лошадей не  слез-
ли, все гарцевали вокруг старика и палили в него, а он палил в них. И он
и его лошадь вернулись домой израненные и в крови,  зато  Грэнджерфордов
принесли домой одного убитым, а другого раненым, он  умер  на  следующий
день. Нет, сэр, если кому нужны трусы, так нечего и время тратить искать
их у Шепердсонов - там таких не водится!
   В следующее воскресенье мы все поехали в церковь, мили за три, и  все
верхом. Мужчины взяли с собой ружья, - Бак тоже взял,  -  и  держали  их
между коленями или ставили к стенке, чтобы были под рукой. И  Шопердсоны
тоже так делали. Проповедь была самая  обыкновенная  -  насчет  братской
любви и прочего тому подобного, такая все скучища! Говорили, что  пропо-
ведь хорошая, и когда ехали домой, все толковали про веру да про  добрые
дела, про благодать и предопределение и не знаю еще про что, так что мне
показалось, будто такого скучного воскресенья у меня еще никогда в жизни
не было.
   Через час после обеда или около того все задремали, кто в кресле, кто
у себя в комнате, и стало еще скучней. Бак со своей  собакой  улегся  на
траву и крепко уснул на солнышке. Я пошел в нашу комнату и сам хотел бы-
ло вздремнуть. Смотрю, тихая мисс София стоит на пороге  своей  комнаты,
что рядом с нашей; она позвала меня к себе в комнату, тихонько затворила
дверь и спрашивает, люблю ли я ее, а я сказал, что люблю;  а  потом  она
спросила, могу ли я исполнить одну ее просьбу и никому об этом не  гово-
рить, и я сказал, что могу. Тогда она сказала, что забыла свое Евангелие
в церкви, оставила его на скамье между двумя  другими  книгами,  так  но
схожу ли я потихоньку за этой книгой, и не принесу ли  ее  сюда,  только
никому ничего не говоря. Я сказал, что принесу. И вот я потихоньку  выб-
рался из дому и побежал по дороге; смотрю - в  церкви  никого  уже  нет,
кроме одной или двух свиней: дверь никогда не запиралась, а свиньи летом
любят валяться на тесовом полу, потому что он прохладный. Если вы  заме-
тили, большинство людей ходит в церковь только по  необходимости,  ну  а
свиньи - дело другое.
   Ох, думаю, тут что-то неладно; не может быть, чтобы она так расстрои-
лась из-за Евангелия. Я потряс книжку, смотрю  -  из  нее  выскочил  ма-
ленький клочок  бумаги,  а  на  нем  написано  карандашом:  "В  половине
третьего". Я стал еще искать, но ничего больше не нашел. Я так ничего  и
не понял, взял и положил бумажку обратно, а когда вернулся домой и  под-
нялся наверх, мисс София стояла в дверях своей комнаты и ждала меня. Она
втащила меня в комнату и закрыла дверь, потом стала перелистывать  Еван-
гелие, пока не нашла записку, а когда прочла ее, то очень  обрадовалась,
и не успел я опомниться, как она схватила меня за плечи, обняла и сказа-
ла, что я самый лучший мальчик на свете и чтобы я никому ничего не гово-
рил. И щеки у нее засветились, она вся покраснела и от этого стала очень
хорошенькой. Меня сильно разбирало любопытство, и, переведя дух, я  сей-
час же спросил, о чем была записка; а она спросила, читал я ее или  пет,
а я сказал, что не читал. Тогда она спросила, у мою ли я читать по-писа-
ному, а я сказал, что но умею, разно только если написано печатными бук-
вами, и она тогда сказали, что в записке ничего особенного не было,  это
просто закладка, и чтобы я шел играть.
   Я пошел к реке, раздумывая обо всем этом, и  вдруг  заметил,  что  за
мной идет мой негр. Когда мы отошли от доя а настолько, что  нас  нельзя
было увидеть из окна, он оглянулся по сторонам, а потом подбежал ко  мне
и говорит:
   - Мистер Джордж, не хотите ли пойти со мной на болото? Я  вам  покажу
целую кучу водяных змей.
   Думаю, тут что-то дело нечисто, он и вчера то  же  говорил.  Ну  кому
нужны водяные змеи, чтобы за ними бегать? Не знает он этого, что ли? Ин-
тересно, что у него на уме? Говорю ему:
   - Ладно, ступай вперед.
   Я прошел за ним около полумили, потом он пустился наперерез через бо-
лото и еще полмили брел по щиколотку в воде.  Скоро  мы  подошли  к  не-
большому островку сухой земли, густо заросшему деревьями, кустами и плю-
щом, и тут негр сказал:
   - Вы ступайте туда, это всего два шага - они там и есть.  А  я  их  и
раньше видел, на что они мне!
   Он повернул обратно, опять зашлепал по болоту и скрылся за деревьями.
А я пошел напрямик и скоро наткнулся на маленькую полянку, с комнату ве-
личиной, всю увитую плющом; вдруг вижу - прямо на земле спит человек, и,
честное слово, это был мой старик Джим!
   Я его разбудил и думал, что он очень удивится, когда меня увидит,  но
не тут-то было. Он чуть не заплакал - до того  мне  обрадовался,  но  ни
капли не удивился. Сказал, что в ту ночь он все время плыл позади меня и
слышал, как я кричал, только боялся откликаться: не хотел, чтобы его по-
добрали и опять продали в рабство.
   - Я, - говорит, - немножко ушибся и не мог быстро плыть, так что здо-
рово отстал от тебя под конец; а когда ты вылез на берег, я подумал, что
на берегу сумею как-нибудь тебя догнать и без крика; а когда увидел  тот
дом, то перестал спешить и пошел медленнее. Я был еще далеко и  не  слы-
хал, что они тебе говорят, и собак тоже боялся; а когда все успокоилось,
я понял, что ты теперь в доме, и ушел в лес дожидаться, пока  рассветет.
Рано утром негры проходили мимо на работу в поле, взяли меня с  собой  и
показали мне это место - тут вода, и собаки не могут меня учуять; и каж-
дый вечер они приносят мне чего-нибудь поесть и рассказывают, как ты там
живешь.
   - Почему же ты не сказал раньше моему Джеку, чтобы он привел меня сю-
да?
   - Зачем же было тебя беспокоить, Гек, пока мы еще ничего не  сделали?
А теперь у нас все готово. При случае я покупал кастрюльки и сковородки,
а по ночам чинил плот...
   - Какой плот, Джим?
   - Наш старый плот.
   - Да разве его не расшибло вдребезги?
   - Нет, не расшибло. Его здорово потрепало, это верно,  -  один  конец
совсем оторвался. А все-таки беда не так велика, только наши вещи  почти
все потонули. Если бы нам не пришлось нырять так  глубоко  и  плыть  так
долго под водой, да еще ночь не была бы  такая  темная,  мы  бы  увидели
плот; мы с тобой перепугались, да и голову потеряли, как  говорится.  Ну
да это ничего, теперь он опять стал как новый, и вещей у нас  много  но-
вых, вместо тех, которые потонули.
   - А откуда же у тебя взялся плот, Джим? Ты его поймал, что ли?
   - Как же я его поймаю тут, в лесу? Нет, негры его нашли - он тут  не-
далеко зацепился за корягу в излучине, - и они его спрятали в речке  под
ивами, а потом подняли такой крик из-за того, кому он достанется, что  и
до меня скоро дошло, и я все это сразу прекратил - сказал им,  что  плот
никому из них не достанется, потому что он наш с тобой. Спрашиваю: неуж-
то они хотят захватить имущество у белого джентльмена, чтоб  им  за  это
влетело? Потом дал им  по  десять  центов  на  брата,  и  они  были  до-
вольны-предовольны: думают, почаще бы плоты приплывали, чтобы им  разбо-
гатеть. Они все ко мне очень добры, и если мне что нужно,  то  два  раза
просить не приходится, сынок. Этот Джек - хороший негр, совсем  не  глу-
пый.
   - Да, не дурак. Он ведь мне не говорил, что ты здесь;  просто  позвал
сюда, будто хочет мне показать водяных змей. Если  что-нибудь  случится,
так он ни в чем не замешан: может сказать, что он нас вместе не видал, и
это будет правда.
   Мне не хочется много рассказывать про следующий день. Постараюсь  по-
короче. Я проснулся на рассвете и хотел было перевернуться на другой бок
и опять уснуть, как вдруг обратил внимание, что в доме очень тихо -  ни-
кого не видно и не слышно. Этого никогда еще не бывало. Потом я заметил,
что и Бак уже встал и ушел. Ну, я тоже встал, а сам не знаю, что  и  ду-
мать; иду вниз - никого нет, и везде тихо, как в мышиной  норке.  То  же
самое и на дворе. Думаю себе: что  бы  это  могло  значить?  Около  дров
встречаю своего Джека и спрашиваю:
   - Что такое случилось?
   Он говорит:
   - А вы разве не знаете, мистер Джордж?
   - Нет, - говорю, - не знаю.
   - Мисс София сбежала! Ей-богу, не вру. Сбежала среди  ночи,  и  никто
хорошенько не знает когда; сбежала, чтобы обвенчаться, знаете, с молодым
Гарни Шепердсоном, - по крайней мере, все так думают.  Родные-то  узнали
об этом всего полчаса назад, может, немножко больше,  и,  надо  сказать,
времени терять не стали. Сейчас же за ружья, да и на лошадей, - мы и ог-
лянуться не успели. Женщины кинулись поднимать родню, а старый хозяин  с
сыновьями поскакали к реке, чтобы перехватить по дороге молодого челове-
ка и убить его, а то как бы он не переправился за реку  с  мисс  Софией.
Думаю, что передряга будет большая.
   - Бак ушел и не стал меня будить.
   - Ну еще бы! Они не хотели впутывать вас в это дело. Мистер Бак заря-
дил ружье и говорит: хоть треснет, да застрелит кого-нибудь из Шепердсо-
нов! Ну, я думаю, их там много будет, - уж одного-то  наверняка  застре-
лит, если подвернется случай.
   Я побежал к реке, не медля ни минуты. Скоро я услышал издалека ружей-
ные выстрелы. Как только я завидел лавчонку у пароходной пристани и шта-
бель дров, я стал пробираться под деревьями и  кустами,  пока  не  нашел
удобное место, а там залез на развилину виргинского тополя, куда не  до-
летали пули, и стал смотреть. Перед тополем, совсем близко,  был  другой
штабель дров, в четыре фута высотой, и я  хотел  сначала  спрятаться  за
ним, но, пожалуй, лучше сделал, что не спрятался.
   На открытом месте перед лавкой, с криком и руганью, гарцевали четверо
или пятеро верховых, стараясь попасть в двух молодых Грэпджерфордов, си-
девших за поленницей, рядом с пароходной пристанью, но им это не  удава-
лось. Каждый раз, как кто-нибудь из верховых выезжал из-за штабеля  дров
к реке, в кого стреляли. Мальчики сидели за дровами спиной к спине,  так
что им видно было в обе стороны.
   Скоро всадники перестали скакать и вопить. Они подъехали ближе к лав-
ке; тогда один из мальчиков встал, прицелился хорошенько из-за штабеля и
выбил одного всадника из седла. Верховые соскочили с лошадей, подхватили
раненого и понесли его в лавку, и в ту же минуту оба мальчика  пустились
бежать. Они были уже на полдороге к тому дереву,  на  котором  я  сидел,
когда их заметили. Как только мужчины их увидели, они опять вскочили  на
лошадей и погнались за ними. Они стали их  нагонять,  только  ничего  из
этого не вышло: мальчики все-таки выбежали намного раньше,  успели  доб-
раться до того штабеля, который был перед моим деревом, засели  за  ним,
и, значит, у них опять был выигрыш перед Шепердсонами. Один из мальчиков
был Бак, а другой, лет девятнадцати, худенький, - его двоюродный брат.
   Всадники повертелись тут некоторое время, потом уехали  куда-то.  Как
только они скрылись из виду, я окликнул Бака и рассказал ему все. Снача-
ла он ничего не мог понять, когда услышал мой голос с дерева,  и  ужасно
удивился. Он велел мне смотреть в оба  и  сказать  ему,  когда  всадники
опять покажутся; они, верно, затевают какую-нибудь подлость и уехали не-
надолго. Мне захотелось убраться  с  этого  дерева,  только  я  побоялся
слезть. Бак начал плакать и браниться и сказал, что они с Джо (это и был
другой мальчик, его двоюродный брат) еще отплатят за этот день. Он  ска-
зал, что его отец и двое братьев убиты и двое пли трое Шепердсонов тоже.
Шепердсоны подстерегали их в засаде. Бак сказал, что его отцу и  братьям
надо было бы подождать других родственников - Шепердсонов  было  слишком
много. Я спросил его, что стало с молодым Гарни и мисс Софией. Оп  отве-
тил, что они успели переправиться за реку и теперь в безопасности. Но до
чего же Бак выходил из себя, что ему во удалось убить Гарни  тот  раз  в
лесу, - я просто ничего подобного не слыхивал!
   И вдруг - бах! бах! бах! - раздались три или четыре выстрела: Шеперд-
соны объехали кругом через лес, спешились и подкрались  сзади.  Мальчики
бросились к реке - оба они были ранены - и поплылп вниз  по  течению,  а
Шепердсоны бежали за ними по берегу, стреляли  и  кричали:  "Убейте  их,
убейте!" Мне сделалось так нехорошо, что я чуть не  свалился  с  дерева.
Все я рассказывать не буду, а то, если начну, мне опять станет нехорошо.
Уж лучше бы я тогда ночью не вылезал здесь на берег, чем  такое  видеть.
До сих пор все это стоит у меня перед глазами, даже снилось сколько раз.
Я сидел на дереве, пока не стемнело: все боялся слезть. Время от времени
я слышал далеко в лесу выстрелы, а два раза маленькие отряды верховых  с
ружьях проносились мимо лавки; я это видел и понял, что еще по все  кон-
чилось. Я сильно приуныл и решил больше не подходить к этому дому: ведь,
по-моему, все это из-за меня вышло, как ни верти. Клочок бумажки, должно
быть, для того и был вложен, чтобы мисс София где-нибудь  встретилась  с
Гарни в половине третьего и убежала с ним; а мне надо было рассказать ее
отцу про эту бумажку и про то, как странно вела себя мисс  София;  тогда
он, может, посадил бы ее под замок и не  случилось  бы  такого  ужасного
несчастья.
   Я слез с дерева, осторожно прокрался к реке и скоро нашел  в  воде  у
самого берега два мертвых тела; долго возился, пока не вытащил их на пе-
сок, потом прикрыл им лица и ушел поскорее. Я даже заплакал, когда прик-
рывал лицо Бака: ведь он со мной дружил и был ко мне очень добр.
   Теперь совсем стемнело. К дому я и близко не подходил, а  обошел  его
лесом и побежал на болото. Джима на островке не было, так что  я  побрел
через болото к речке и пролез через ивняки; мне  не  терпелось  поскорей
залезть на плот и выбраться из этого страшного места. Плота не было! Ой,
до чего же я испугался! С минуту я даже дышать не мог. Потом как  закри-
чу! Голос шагах в двадцати от меня отозвался:
   - Господи, это ты, сынок? Только не шуми.
   Это был голос Джима - я в жизни не слыхал ничего приятней. Я  побежал
по берегу и перескочил на плот, а Джим схватил меня и давай  обнимать  -
до того он мне обрадовался. Он сказал:
   - Слава богу, сынок, а я уж было думал, что ты тоже помер. Джек  сюда
приходил, сказал, что, должно быть, тебя убили, потому что домой  ты  не
вернулся; я сию минуту собирался спуститься на плоту к устью речки, что-
бы быть наготове и отчалить, как только Джек придет опять и скажет,  что
ты и вправду умер. Господи, до чего я рад, что ты вернулся, сынок!
   Я сказал:
   - Ну ладно, это очень хорошо. Они меня не найдут и подумают, что меня
убили и мой труп уплыл вниз по реке, - там, на берегу,  кое-что  наведет
их на такую мысль. Так смотри же, не теряй времени, Джим, поскорее выво-
ди плот на большую воду!
   Я не мог успокоиться до тех пор, пока плот не  очутился  на  середине
Миссисипи, двумя милями ниже пристани. Тут мы  вывесили  наш  сигнальный
фонарь и решили, что теперь мы опять свободны и в безопасности. Со  вче-
рашнего дня у меня ни крошки во рту не было; Джим достал кукурузные  ле-
пешки, пахтанье, свинину с капустой и зелень - ничего нет вкусней,  если
все это приготовить как следует, - и покуда я ужинал, мы  разговаривали,
и нам было очень хорошо. Я был рад-радехонек убраться подальше от  кров-
ной вражды, а Джим - с болота. Мы так и говорили, что  нет  лучше  дома,
чем плот. Везде кажется душно и тесно,  а  на  плоту  -  нет.  На  плоту
чувствуешь себя и свободно, и легко, и удобно.


   ГЛАВА XIX

   Прошло два или три дня и две или три ночи; можно,  пожалуй,  сказать,
что они проплыли, - так спокойно, гладко и приятно они шли. Вот  как  мы
проводили время. Река здесь была необъятной ширины,  такая  громадина  -
местами шириной мили в полторы. Мы плыли по ночам,  а  днем  отдыхали  и
прятались. Бывало, как только ночь подходит к концу, мы  останавливаемся
и привязываем плот - почти всегда там, где нет течения, под отмелью, по-
том нарежем ивовых и тополевых веток и спрячем плот под ними. После того
закинем удочки и лезем в реку, чтобы освежиться немножко, а потом  сядем
на песчаное дно, где вода по колено, и смотрим, как  светает.  Нигде  ни
звука, полная  тишина,  весь  мир  точно  уснул,  редко-редко  заквакает
где-нибудь лягушка. Первое, что видишь, если смотреть вдаль над рекой, -
это темная полоса: лес на другой стороне реки, а больше  сначала  ничего
не разберешь; потом светлеет край неба, а там светлая полоска  расплыва-
ется все шире и шире, и река, если смотреть вдаль, уже не черная, а  се-
рая; видишь, как далеко-далеко плывут по ней небольшие  черные  пятна  -
это шаланды и всякие другие суда, и длинные черные полосы -  это  плоты;
иногда слышится скрип весел в уключинах или неясный говор, -  когда  так
тихо, звук доносится издалека; мало-помалу становится видна  и  рябь  на
воде, и по этой ряби узнаешь, что тут быстрое течение разбивается о  ко-
рягу, оттого в этом месте и рябит; потом видишь, как клубится туман  над
водой, краснеет небо на востоке, краснеет река, и можно  уже  разглядеть
далеко-далеко, на том берегу, бревенчатый домик на опушке леса, - должно
быть, сторожка при лесном складе, а сколочен домик кое-как, щели  такие,
что кошка пролезет; потом поднимается мягкий ветерок и веет тебе в  лицо
прохладой и свежестью и запахом леса и цветов, а иногда и кое-чем  поху-
же, потому что на берегу валяется дохлая рыба и  от  нее  здорово  несет
тухлятиной; а вот и светлый день, и все вокруг словно смеется на солнце;
и певчие птицы заливаются вовсю!
   Теперь уже легкий дымок от костра совсем незаметен, и  мы  снимаем  с
удочки рыбу и готовим себе горячий завтрак. А после того отдыхаем и  лю-
буемся на речной простор; отдыхаем, отдыхаем, а там, глядишь, и  заснем.
Проснемся после и смотрим - что же нас разбудило? И иной  раз  видишь  -
поднимается против течения и пыхтит пароход, далеко  у  противоположного
берега - только и можно разобрать, кормовое у него колени или боковое; и
после того целый час ничего не слышно и не видно: настоящая водная  пус-
тыня. Потом видишь, как далеко - видно по реке тянется плот и  какой-ни-
будь разиня колет на плоту дрова, - они всегда норовят колоть  дрова  на
плоту, - видишь, как сверкает опускающийся топор, но ничего не  слышишь;
видишь, как опять поднимается топор, и только когда он занесен над голо-
вой, слышится: "Трах!" - так много времени нужно, чтобы звук долетел  по
воде. Вот так мы и проводили день, валяясь на травке и  прислушиваясь  к
тишине. Один раз был густой туман, и на плоту и лодках, проходивших  ми-
мо, колотили в сковороды, чтобы пароход не наскочил на них. Одна  шалан-
да, а может, и плот, проплыла так близко, что мы слышали говор,  смех  и
брань, - хорошо слышали, а видеть не видели, так что мороз по коже  про-
дирал: похоже было, будто это духи разговаривают. Джим так и решил,  что
это духи, а я с ним не согласился:
   - Ну нет, духи так не станут говорить: "Черт бы побрал этот проклятый
туман! "
   Мы отчаливали, как только стемнеет; выведем плот  на  середину  реки,
бросим весла, он и плывет по течению, как ему вздумается. Потом  закурим
трубки, спустим ноги в воду и разговариваем обо всем на  свете.  Мы  все
время ходили голышом, и днем и ночью, если нас не  допекали  москиты;  в
новой одежде, которую подарили мне родные Бака, я чувствовал себя как-то
неловко, оттого что она была очень хорошая, да я и вообще не охотник на-
ряжаться.
   Случалось, что на всей реке долго-долго не было  никого,  кроме  нас.
Вдали, у того берега, виднелись отмели и островки, да  кое-где  мелькнет
иной раз огонек - свеча в окне какой-нибудь хибарки, а иной раз и на во-
де увидишь искорку-другую - на плоту или на шаланде, или  услышишь,  как
там поют или играют на скрипке. Хорошо нам жилось на плоту! Бывало,  все
небо над головой усеяно звездами, и мы лежим на спине, глядим на  них  и
спорим: что они - сотворены или сами собой народились? Джим  думал,  что
сотворены; а я - что сами народились: уж  очень  много  понадобилось  бы
времени, чтобы наделать столько звезд. Джим сказал, может, их  луна  ме-
чет, как лягушка икру; что ж, это было похоже на правду, я и  спорить  с
ним не стал; я видал, сколько у лягушки бывает икры, так что,  разумеет-
ся, это вещь возможная. Мы следили и за падучими звездами, как они  чер-
тят небо и летят вниз. Джим думал, что это те звезды,  которые  испорти-
лись и выкинуты из гнезда.
   Один или два раза в ночь мы видели, как мимо в темноте проходил паро-
ход, время от времени рассыпая из трубы тучи искр; они дождем  падали  в
реку, и это было очень красиво; потом пароход  скрывался  за  поворотом,
огни мигали еще раз и гасли, шум замирал, и на  реке  опять  становилось
тихо; потом до вас докатывались и волны - долго спустя после  того,  как
пройдет пароход, - и покачивали плот, а потом бог знает сколько  времени
ничего не было слышно, кроме кваканья лягушек.
   После полуночи жители в домах на берегу укладывались спать, и часа на
два или на три становилось совсем темно - в окнах  домишек  ни  огонька.
Эти огоньки служили нам вместо часов: как покажется первый огонек,  зна-
чит, утро близко, и мы начинаем искать место, где бы спрятаться и привя-
зать плот.
   Как-то утром, перед зарей, я нашел пустой  челнок,  перебрался  через
перекат на берег - он был от острова всего в двухстах ярдах - и поднялся
вверх по речке среди кипарисового леса на милю или около того -  посмот-
реть, не наберу ли я там ягод. Как раз в том месте, где через речку  шел
коровий брод, смотрю - по тропке к броду бегут опрометью  какие-то  двое
мужчин. Я так и думал, что мне крышка; бывало, если за кемнибудь  гонят-
ся, мне всегда кажется, что это или за мной, или за Джимом. Я хотел было
удрать от них поскорей, да они со мной  поравнялись,  окликнули  меня  и
стали просить, чтобы я их спас, - говорят, они ничего такого не  делали,
потому за ними и годятся с собаками. Они собрались уже прыгнуть ко мне в
челнок, только я им сказал:
   - Погодите, не прыгайте. Я еще не слышу ни лошадей, ни собак;  у  вас
есть время пробраться сквозь кусты и пройти  немножко  дальше  вверх  по
речке, - вот тогда лезьте в воду и ступайте вброд ко мне, это собьет со-
бак со следа.
   Они так и сделали; и как только они влезли ко мне в челнок, я  сейчас
же пустился обратно к нашему островку, а минут через пять или десять  мы
услышали издали крики и собачий лай. Мы слышали, как погоня прискакала к
речке, но не видели ее: верховые, должно быть,  потоптались  на  берегу,
поискали, а потом стало плохо слышно - мы отъезжали все дальше и дальше;
а когда лес остался позади и мы выбрались на большую реку, все было  уже
тихо; тогда мы подгребли к островку, спрятались в тополевых зарослях,  и
опасность миновала.
   Одному из бродяг было на вид лет семьдесят, а может, и больше, он был
лысый и с седыми баками. На нем была старая, рваная шляпа, синяя грязная
шерстяная рубаха, рваные холщовые штаны, заправленные в высокие  сапоги,
и подтяжки домашней вязки, - нет, подтяжка у него была всего-навсего од-
на. На руке старик нес еще долгополую старую хламиду из синей  холстины,
с медными пуговицами, а кроме того, оба они волокли тяжелые, битком  на-
битые ковровые саквояжи.
   Другому бродяге было лет тридцать, и одет он был тоже неважно.  После
завтрака мы все легли отдохнуть, и из разговора первым делом выяснилось,
что оба эти молодчика друг друга совсем не знают.
   - Из-за чего у вас вышли неприятности? - спросил лысый  у  того,  что
помоложе.
   - Да вот, продавал я одно снадобье, для того чтобы счищать винный ка-
мень с зубов, - счищать-то оно, положим,  счищает,  но  только  и  эмаль
вместе с ним сходит, - и задержался на один вечер дольше, чем следует; и
только-только собрался улизнуть, как повстречал вас на окраине города  и
вы мне сказали, что за вами погоня, и попросили вам помочь. А я ответил,
что у меня тоже неприятности, и предложил удирать вместе. Вот и вся  моя
история... А у вас что было?
   - Я тут около недели проповедовал трезвость, и вес женщины мною  нах-
валиться не могли - и старухи и молоденькие, - потому что пьяницам я та-
ки задал жару, могу вам сказать; я набирал каждый вечер долларов пять, а
то и шесть - по десять центов с носа, дети и негры бесплатно, - и дело у
меня шло все лучше да лучше, как вдруг вчера вечером кто-то пустил слух,
что я и сам потихоньку прикладываюсь к бутылочке. Один негр разбудил ме-
ня нынче утром и сказал, что здешний народ собирается потихоньку и скоро
они сюда явятся с собаками и лошадьми, дадут мне полчаса, чтобы я отошел
подальше, а там пустятся за мной в погоню; и если поймают, то вымажут  в
дегте, обваляют в пуху и перьях и прокатят на шесте.  Я  не  стал  дожи-
даться завтрака - что-то аппетит пропал.
   - Старина, - сказал молодой человек, - мы с вами, пожалуй,  могли  бы
объединиться и орудовать вместе... Как по-вашему?
   - Я не прочь. А вы чем промышляете главным образом?
   - По ремеслу я наборщик; случается, торгую патентованными  лекарства-
ми, выступаю на сцене, - я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь вну-
шением мыслей, угадываю характер по руке, для разнообразия даю уроки пе-
ния и географии; бывает, и лекцию прочту, - да мало ли что  еще!  Берусь
за все, что ни подвернется, лишь бы не работать. А вы по какой части?
   - В свое время я много занимался врачеванием. Исцелял возложением рук
паралич, раковые опухоли и прочее - это мне всего лучше удавалось;  могу
недурно гадать, если разузнаю от кого-нибудь всю подноготную. Проповедую
тоже, обращаю в христианство; ну, и молитвенные собрания по моей части.
   Довольно долго они оба молчали, потом молодой человек вздохнул и ска-
зал:
   - Увы!
   - Это вы насчет чего? - спросил лысый.
   - Подумать только, что я довел себя до такой жизни и унизился до  та-
кого общества! - И он принялся тереть уголок глаза тряпкой.
   - Скажите, пожалуйста, чем же это общество для вас плохо? - спрашива-
ет лысый этак свысока и надувшись.
   - Да, для меня оно достаточно хорошо, ничего другого я  не  заслужил,
кто виноват в том, что я пал так низко, когда стоял так  высоко!  Никто,
кроме меня самого. Я вас не виню, господа, вовсе нет; я никого не  виню.
Я все это заслужил. Пусть равнодушный свет доконает меня; я знаю одно  -
где-нибудь я найду себе могилу. Пускай свет довершит свое  дело,  пускай
отнимет у меня все - моих близких, мое достояние, все,  все  решительно,
но этого он отнять не сможет! Когда-нибудь я лягу в могилу,  забуду  обо
всем, и мое бедное, разбитое сердце наконец успокоится.
   А сам все трет глаза тряпкой.
   - А, подите вы с вашим разбитым сердцем! - говорит ему лысый. -  Чего
вы нам тычете под нос ваше разбитое сердце? Мы-то тут при чем?
   - Да, я знаю, что вы тут ни при чем. Я не виню вас,  господа,  я  сам
так низко пал - да, сам довел себя до этого. Мне и следует страдать - по
справедливости следует, я вовсе не жалуюсь.
   - Откуда же это вы так низко пали? Значит, было откуда падать?
   - Вы мне не поверите... люди никогда мне не верят... но  довольно  об
этом... не стоит! Тайна моего рождения...
   - Тайна вашего рождения? Это вы про что?
   - Господа, - очень торжественно начал молодой, -  я  вам  открою  мою
тайну, я чувствую к вам доверие! По происхождению я - герцог!
   Джим вытаращил глаза, услышав это; да и я, должно быть, тоже. А лысый
сказал:
   - Да что вы! Быть не может!
   - Да, да! Мой прадед, старший сын герцога  Бриджуотерского,  в  конце
прошлого века бежал в Америку, чтобы дышать чистым воздухом свободы.  Он
женился тут и умер, оставив единственного сына; и почти в  то  же  время
умер его отец. Второй сын покойного герцога захватил титул и поместье, а
малолетний наследник остался в забвении. Я  прямой  потомок  малолетнего
герцога, я законный герцог Бриджуотерский, но вот я  здесь  -  одинокий,
лишенный сана, гонимый людьми, презираемый холодным  светом,  в  рубище,
измученный, с разбитым сердцем, принужден якшаться с какими-то  жуликами
на плоту!
   Джиму стало очень его жалко, и мне тоже. Мы попробовали его  утешить,
но он сказал, что это бесполезно, - утешить его невозможно; но  если  мы
согласны признать его за герцога, это будет для него всего дороже и  от-
раднее. Мы сказали, что согласны, пусть только он нас  научит,  как  это
сделать. Он сказал, что мы всегда должны обращаться к нему с поклоном  и
называть его "ваша светлость", "милорд" или "ваша милость", но если даже
назовем его просто "Бриджуотер", он не обидится, потому что это титул, а
не фамилия; и кто-нибудь из нас должен подавать ему кушанье за обедом  и
вообще оказывать разные услуги, какие потребуются.
   Ну, все это было нетрудно, и мы согласились. За обедом Джим прислужи-
вал герцогу стоя и все время спрашивал: "Не хочет ли ваша светлость того
или другого?" - и всякий мог сразу заметить, что герцогу это очень  нра-
вится.
   Зато старик надулся - совсем перестал разговаривать, и заметно  было,
что вся эта возня с герцогом ему очень не по вкусу. Видно было,  что  он
чем-то расстроен. Вот немного погодя, после обеда, он и говорит:
   - Послушайте-ка, герцог, мне, конечно, вас очень жалко, но только  не
вы один претерпели такие несчастья.
   - Да?
   - Да, не вы один. Не вас одного судьба жестоко низвергла с высоты.
   - Увы!
   - Да, не у вас одного имеется тайна рождения.
   И старик тоже начинает рыдать, честное слово.
   - Постойте! Что это вы?
   - Герцог, можете вы сохранить мою тайну? - говорит старик, а сам  все
рыдает.
   - До самой смерти! - Герцог взял старика за руку, пожал ее и говорит:
- Расскажите же мне тайну вашей жизни!
   - Ваша светлость, я покойный дофин!
   Ну, уж тут мы оба с Джимом вытаращили глаза. А герцог говорит:
   - Вы... кто вы такой?
   - Да, мой друг, это истинная правда - вы видите перед собой  несчаст-
ного, без вести пропавшего дофина Людовика Семнадцатого,  сына  Людовика
Шестнадцатого и Марии Антуанетты.
   - Вы! В ваши-то годы! Да нет! Вы, верно, покойный Карл  Великий,  вам
самое меньшее лет шестьсот - семьсот.
   - Все это от несчастий, герцог, все от несчастий! Несчастья  породили
эти седые волосы и эту преждевременную плешь. Да, джентльмены, вы видите
перед собой законного короля Франции, в синей холстине и в нищете,  изг-
нанника, страждущего и презираемого всеми!
   И тут он разрыдался, да так, что мы с Джимом прямо не знали, что  де-
лать, - до того нам было его жалко.  Принялись  было  утешать  его,  как
раньше утешали герцога, но он сказал, что это ни  к  чему,  одна  только
смерть положит всему конец и успокоит его, хотя иногда ему все-таки  де-
лается как-то легче, если с ним обращаются соответственно его сану: ста-
новятся перед ним на одно колено, называют "ваше величество", за  столом
по дают ему первому и не садятся в его присутствии, пока он не позволит.
   Ну вот мы с Джимом и начали звать его "величеством", подавали ему  то
одно, то другое и не садились, пока он сам не велит. Это ему  очень  по-
могло - он скоро совсем развеселился и утешился.
   Зато герцог обиделся так как видно, был  не  очень-то  доволен  таким
оборотом дела; но все-таки король обращался  с  ним  подружески  и  даже
рассказал, что его папаша-король был очень хорошего мнения о  прадедушке
герцога и вообще обо всех герцогах Бриджуотерских и часто  приглашал  их
во дворец; однако герцог долго еще дулся, пока наконец король не  сказал
ему:
   - Похоже, что нам с вами долго придется просидеть на этом плоту, гер-
цог, так что какой вам смысл обижаться? Только хуже будет. Я ведь не ви-
новат, что не родился герцогом, и вы не виноваты, что не родились  коро-
лем, - зачем же расстраиваться? Надо всегда пользоваться случаем и  уст-
раиваться получше - вот я про что говорю, такое у меня правило. Неплохо,
что мы с вами сюда попали, - еды тут много, жизнь привольная. Будет вам,
герцог, давайте вашу руку, и помиримся!
   Герцог пожал ему руку, и мы с Джимом очень  этому  обрадовались.  Вся
неловкость сразу пропала, и нам стало гораздо легче, потому что нет  ни-
чего хуже, как ссориться на плоту; самое главное, когда плывешь на  пло-
ту, - это чтобы все были довольны, не ссорились и  не  злились  друг  на
друга.
   Я довольно скоро сообразил, что эти бродяги никакие но  герцог  и  не
король, а просто-напросто обманщики и мошенники самого последнего разбо-
ра. Но только я ничего им не сказал, даже и виду не подал, а помалкивал,
и все. Это всего лучше - так и врагов не наживешь, и в беду не попадешь.
Хотят, чтобы мы их звали королями и герцогами, ну и пускай себе, лишь бы
между собой не ссорились; даже и Джиму говорить про это не  стоило,  так
что я ему ничего и не сказал.
   Если я не научился от отца ничему хорошему, зато  научился  ладить  с
такими, как он: самое разумное - это не мешать им,  пускай  делают,  что
хотят.
   Они стали нам задавать разные вопросы - все допытывались, для чего мы
так укрыли плот и почему стоим днем, вместо того чтобы плыть  дальше,  -
может, Джим беглый? Я им сказал:
   - Господь с вами! Да разве беглый негр побежит на Юг?
   Они согласились, что но побежит.  Мне  надо  было  как-нибудь  вывер-
нуться, и я начал рассказывать:
   - Мои родные жили в округе Пайк, в штате Миссури, там  я  и  родился,
только все они умерли, кроме меня, папаши и брата Айка. Папаша решил все
бросить и переехать на житье к дяде Бену; у него маленькая ферма в соро-
ка четырех милях ниже Нового Орлеана. Папаша совсем обеднел, и долгов  у
него тоже было порядком, так что, когда он окончательно со всеми рассчи-
тался, у него осталось всего-навсего шестнадцать долларов  да  наш  негр
Джим. С такими деньгами никак нельзя было доехать  за  тысячу  четыреста
миль, хотя бы и третьим классом. Ну,  а  когда  река  поднялась,  папаше
вдруг повезло: он поймал этот самый плот, и мы решили добраться  на  нем
до Орлеана. Только папашино счастье недолго продержалось - ночью пароход
наскочил на передний конец плота, и мы все попрыгали в  воду  и  нырнули
под колеса; мы-то с Джимом ничего - выплыли, а пьяный  папаша  и  братец
Айк, которому было всего четыре года, - они оба так и потонули. Ну, сле-
дующие дня два у нас было много хлопот, потому что всякие люди подплыва-
ли к нам в лодках и хотели забрать у меня Джима, говорили, что он, долж-
но быть, беглый негр. Теперь мы днем все больше стоим, а ночью нас никто
не трогает.
   Герцог сказал:
   - Предоставьте это мне - я найду какой-нибудь способ, чтобы нам плыть
днем, если понадобится. Я все обдумаю и решу, как это устроить.  На  се-
годня пускай все останется так, как есть: мы, разумеется, не  собираемся
плыть днем мимо города - нам от этого может не поздоровиться.
   К вечеру нахмурилось: похоже было, что собирается дождь; зарницы то и
дело вспыхивали на краю неба, и листья затрепетали - сразу  было  видно,
что идет гроза. Герцог и король отправились с ревизией в шалаш -  погля-
деть, какие у нас там постели. У меня был соломенный тюфяк - лучше,  чем
у Джима; он спал на маисовом, а в маисовом тюфяке всегда попадаются  ко-
черыжки и больно колют бока, а когда перевертываешься, то маисовая соло-
ма шуршит, словно катаешься по куче сухих листьев, и шум такой, что  по-
неволе просыпаешься. Так вот, герцог решил, что он возьмет себе мой  тю-
фяк, но король ему не позволил. Он заметил:
   - Мне кажется, вы бы сами должны были понять, что мой сан выше и  по-
тому мне не подобает спать на маисовом тюфяке.  Ваша  светлость  возьмет
себе маисовый тюфяк.
   Мы с Джимом опять было испугались, думали - вдруг они снова поссорят-
ся, и очень обрадовались, когда герцог сказал:
   - Моя судьба быть втоптанным в грязь железной пятой деспотизма.  Нес-
частья сокрушили мой некогда гордый дух: я уступаю и покоряюсь  -  таков
мой жребий. Я один на всем свете обречен страдать; что ж, я и это  пере-
несу.
   Мы двинулись в путь, как только совсем  стемнело.  Король  велел  нам
держаться поближе к середине реки и не зажигать фонаря, пока мы не проп-
лывем мимо города. Скоро мы завидели маленькую кучку огней - это  и  был
город - ив темноте благополучно проскользнули мимо него. Проплыв еще три
четверти мили, мы вывесили наш сигнальный фонарь, а часам к десяти  под-
нялся ветер, полил дождь, загремел гром, и молния  засверкала  вовсю;  а
король велел нам обоим стоять на вахте, пока гроза не пройдет. Потом они
с герцогом забрались в шалаш и улеглись спать. Я  должен  был  сторожить
после полуночи, только я все равно не лег бы, даже если бы у  меня  была
постель, потому что не каждый день приходится видеть такую грозу.
   Господи, как бушевал ветер! И каждую секунду или две вспыхивала такая
молния, что становились видны белые гребешки волн на полмили  кругом,  и
острова - словно пыльные сквозь сетку дождя, и деревья, которые  гнулись
от ветра; а потом как трахнет - бум! бум! бах! тра-та-та-та-та!  -  гром
ударит, раскатится и затихнет, а потом - р-раз! - опять вспыхнет молния,
и опять удар грома. Меня несколько раз чуть не смыло волной с плота,  но
я разделся догола, и теперь мне все было нипочем. Насчет коряг нам  бес-
покоиться тоже не приходилось: молния то и дело сверкала и освещала  все
кругом, так что коряги нам довольно хорошо были видны, и мы всегда успе-
вали повернуть плот в ту или другую сторону и обойти их.
   У меня, видите ли, была ночная вахта, но только к этому  времени  мне
здорово захотелось спать, и Джим сказал, что посторожит за  меня  первую
половину ночи; на этот счет он всегда был молодец,  говорить  нечего.  Я
заполз в шалаш, но герцог с королем так развалились  и  раскинули  ноги,
что мне некуда было деваться; я лег перед шалашом, - на дождь я не обра-
щал никакого внимания, потому что было тепло и волны теперь были уже  не
такие высокие. Часов около двух, однако,  опять  поднялось  волнение,  и
Джим хотел было меня разбудить, а потом передумал; ему  показалось,  что
волны стали ниже и беды от них не будет; но он ошибся, потому что  вдруг
нахлынула высоченная волна и смыла меня за борт. Джим чуть не  помер  со
смеху. Уж очень он был смешливый, другого такого негра я в жизни не  ви-
дывал.
   Я стал на вахту, а Джим улегся и захрапел; скоро гроза совсем прошла,
и как только в домиках на берегу зажегся первый огонек, я разбудил  Джи-
ма, и мы с ним ввели плот в укромное место на дневную стоянку.
   После завтрака король достал старую, замызганную колоду карт, и они с
герцогом уселись играть в покер по пяти центов за партию. А когда им на-
доело играть, они принялись "составлять план кампании", как  это  у  них
называлось. Герцог порылся в своем  саквояже,  вытащил  целую  кипу  ма-
леньких печатных афиш и стал читать нам вслух. В одной афише говорилось,
что "знаменитый доктор Арман де Монтальбан из Парижа прочтет  лекцию  "О
науке френологии" - там-то и там-то,  такого  числа,  такого-то  месяца,
вход десять центов, - и будет "составлять определения характера за двад-
цать пять центов с человека". Герцог сказал, что он и  есть  этот  самый
доктор. В другой афише он именовался "всемирно известным  трагиком,  ис-
полнителем шекспировских пьес, Гарриком Младшим  из  лондонского  театра
"Друри-Лейн". В овальных афишах он под другими фамилиями тоже проделывал
разные удивительные вещи: например, отыскивал воду и  золото  с  помощью
орехового прута, снимал заклятия и так далее. В конце концов он сказал:
   А все-таки трагическая муза мне всего милей. Вам не  годилось  высту-
пать на сцене, ваше величество?
   - Нет, - говорит король.
   - Ну, так придется, ваше бывшее величество, и не дальше чем через три
дня, - говорит герцог. - В первом же подходящем городе мы снимем  зал  и
представим поединок из "Ричарда Третьего" и сцену на балконе из "Ромео и
Джульетты". Как вам это нравится?
   - Я конечно, стою за всякое прибыльное дело, но только, знаете ли,  я
ведь ничего не смыслю в актерской игре, да и видеть актеров мне почти не
приходилось. Когда мой папа приглашал их во дворец,  я  был  еще  совсем
мальчишкой. А вы думаете, вам удастся меня научить?
   - Еще бы! Это легче легкого.
   - Ну, тогда ладно. У меня давно уже руки чешутся -  хочется  попробо-
вать что-нибудь новенькое. Давайте сейчас же и начнем.
   Тут герцог рассказал ему все, что полагается: кто такой был  Ромео  и
кто такая Джульетта, и прибавил, что сам он привык играть Ромео, так что
королю придется быть Джульеттой.
   - Так ведь если Джульетта совсем молоденькая, не покажется ли все-та-
ки странно, что у нее такая лысина и седые баки?
   - Ну что вы! Не беспокойтесь - этим деревенским олухам и в голову  не
придет усомниться. А потом, вы же будете в костюме,  это  совсем  другое
дело: Джульетта на балконе, вышла перед сном полюбоваться на луну, она в
ночной рубашке и чепчике с оборками. А вот костюмы для этих ролей.
   Он вытащил два-три костюма из занавесочного ситца и сказал,  что  это
средневековые доспехи для Ричарда Третьего и его противника, и еще длин-
ную ночную рубашку из белого коленкора и чепец с оборками. Король  успо-
коился. Тогда герцог достал свою книжку и начал читать роли самым внуши-
тельным и торжественным голосом; расхаживая по плоту, он показывал,  как
это надо играть; потом отдал королю книжку и велел ему выучить роль наи-
зусть.
   Милями тремя ниже излучины стоял какой-то маленький городишко, и пос-
ле обеда герцог сказал, что он придумал одну штуку  и  теперь  мы  можем
плыть и днем, нисколько не опасаясь за Джима; надо только съездить в го-
род и все подготовить. Король решил тоже поехать и посмотреть,  не  под-
вернется ли чтонибудь подходящее. У нас вышел весь  кофе,  поэтому  Джим
сказал, чтоб и я поехал с ними и купил.
   Когда мы добрались до города, там все словно вымерло. На улицах  было
пусто и совсем тихо, будто в воскресенье. Мы разыскали где-то на задвор-
ках больного негра, который грелся на солнышке, и узнали  от  него,  что
весь город, кроме больных да старых и малых, отправился за  две  мили  в
лес, на молитвенное собрание. Король спросил, как туда пройти, и сказал,
что постарается выколотить из этого молитвенного собрания все, что  мож-
но, и мне тоже позволил пойти с ним.
   Герцог сказал, что ему нужно в типографию. Мы ее скоро  нашли  в  ма-
леньком помещении над плотничьей мастерской; все  плотники  и  наборщики
ушли на молитвенное собрание и даже двери не заперли.
   Помещение было грязное, заваленное всяким хламом, на стенах везде бы-
ли чернильные пятна и объявления насчет беглых негров и продажных  лоша-
дей. Герцог снял пиджак и сказал, что больше ему ничего не нужно.  Тогда
мы с королем отправились на молитвенное собрание.
   Мы попали туда часа через полтора, мокрые хоть выжми, потому что день
был ужасно жаркий. Там собралось не меньше тысячи человек со всей  окру-
ги, многие приехали миль за двадцать.
   В лесу было полным-полно лошадей, запряженных в повозки и привязанных
где придется; они жевали овес из кормушек и били копытами, отгоняя  мух.
Под навесами, сооруженными из кольев и покрытыми зелеными ветвями,  про-
давались имбирные пряники, лимонад, целые горы арбузов, молодой кукурузы
и прочей зелени.
   Проповеди слушали под такими же навесами, только они были побольше  и
битком набиты народом. Скамейки там были сколочены из горбылей,  с  ниж-
ней, круглой, стороны в них провертели дыры и вбили  туда  палки  вместо
ножек. Спинок у скамей не было. Для  проповедников  под  каждым  навесом
устроили высокий помост.
   Женщины были  в  соломенных  шляпках,  некоторые  -  в  полушерстяных
платьях, другие - в бумажных, а кто помоложе - в  ситцевых.  Кое-кто  из
молодых людей пришел босиком, а ребятишки бегали в одних холщовых рубаш-
ках. Старухи вязали, молодежь потихоньку перемигивалась.
   Под первым навесом, к которому мы подошли, проповедник читал молитву.
Прочтет две строчки, и все подхватят их хором, и выходило очень торжест-
венно - сколько было народу и все пели  с  таким  воодушевлением;  потом
проповедник прочтет следующие две строчки, а хор их повторит, и так  да-
лее. Молящиеся воодушевлялись все больше и больше и пели  все  громче  и
громче, и под конец некоторые застонали, а другие завопили.  Тут  пропо-
ведник начал проповедовать, и тоже не как-нибудь, а с увлечением: снача-
ла перегнулся на одну сторону помоста, потом на другую, потом наклонился
вперед, двигая руками и всем туловищем и выкрикивая каждое слово во  все
горло. Время от времени он поднимал кверху раскрытую Библию и повертывал
ее то в одну сторону, то в другую, выкрикивая: "Вот медный змий в пусты-
не! Воззрите на него и исцелитесь!" И все откликались: "Слава тебе,  бо-
же! А-а-минь!"
   Потом он стал проповедовать дальше, а слушатели кто рыдал,  кто  пла-
кал, кто восклицал "аминь".
   - Придите на скамью, кающиеся! Придите,  омраченные  духом!  (Аминь!)
Придите, больные и страждущие! (Аминь!) Придите, хромые, слепые и  увеч-
ные! (Аминь!) Придите, нуждающиеся и обремененные,  погрязшие  в  стыде!
(А-аминь!) Придите, все усталые, измученные и обиженные! Придите, падшие
духом! Придите, сокрушенные сердцем! Придите в рубище, не омытые от гре-
ха! Хлынули воды очищения! Врата райские открылись перед вами! Войдите в
них и успокойтесь! (А-аминь! Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе!)
   И так далее.
   Из-за криков и рыданий уже нельзя было разобрать, что говорит  пропо-
ведник. То там, то здесь люди поднимались со своих мест и изо  всех  сил
старались пробиться к скамье кающихся, заливаясь слезами;  а  когда  все
кающиеся собрались к передним скамейкам, они начали  петь,  выкликать  и
бросаться плашмя на солому, как полоумные.
   Не успел я опомниться, как король тоже  присоединился  к  кающимся  и
кричал громче всех, а потом полез на помост.  Проповедник  попросил  его
поговорить с народом, и король изъявил согласие. Он рассказал,  что  был
пиратом, тридцать лет был пиратом и плавал в Индийском океане,  но  этой
весной большую часть его шайки перебили в стычке, вот он  и  приехал  на
родину набрать новых людей, да, слава богу, его обокрали вчера  ночью  и
высадили с парохода без единого цента в кармане, и он очень  этому  рад;
лучше этого с ним ничего не могло случиться, потому что он  стал  теперь
новым человеком и счастлив первый раз в жизни. Как он ни беден, он  пос-
тарается опять добраться до Индийского океана и всю свою  жизнь  положит
на то, чтобы обращать пиратов на путь истины; ему  это  легче,  чем  ко-
му-либо другому, потому что все пиратские шайки на Индийском  океане  он
знает наперечет; и хотя без денег он доберется туда не скоро, все же  он
туда попадет непременно и каждый раз, обратив  пирата,  будет  говорить:
"Не благодарите меня, я этого не заслужил, все это сделали добрые жители
Поквилла, братья и благодетели рода человеческого, и их добрый проповед-
ник, верный друг всякого пирата".
   И тут он залился слезами, а вместе с ним заплакали и все прочие.  По-
том кто-то крикнул:
   - Устроим для него сбор, устроим сбор!
   Человек десять сорвались было с места, но кто-то сказал:
   - Пускай он сам обойдет всех со шляпой!
   Все согласились на это, и проповедник тоже.
   И вот король пошел в обход со шляпой, утирая слезы, а по дороге  бла-
гословлял всех, благодарил и расхваливал за то, что они так добры к бед-
ным пира гам в далеких морях; и самые  хорошенькие  девушки  то  и  дело
Вставали с места и со слезами на глазах  просили  позволения  поцеловать
его - просто так, на память, а он всегда соглашался и некоторых  обнимал
и целовал раз пять-шесть подряд; все его приглашали погостить  у  них  в
городе еще недельку, ввали его пожить к себе в дом и говорили, что  соч-
тут это за честь, но он отвечал, что ничем не может  быть  полезен,  раз
сегодня кончается молитвенное собрание, а кроме того,  ему  не  терпится
поскорей добраться до Индийского океана и там обращать пиратов  на  путь
истины.
   Когда мы вернулись на плот и король стал подсчитывать выручку, оказа-
лось, что он собрал восемьдесят семь долларов семьдесят пять центов.  Да
еще по дороге прихватил большую бутыль виски в три галлона, которую  на-
шел в лесу под повозкой.
   Король сказал, что ежели все это сложить вместе, то за один  день  он
еще никогда столько не добывал проповедью. Он сказал, что тут и разгова-
ривать нечего: язычники просто никуда не годятся по сравнению с  пирата-
ми, когда нужно обработать молитвенное собрание.
   Пока не явился король, герцогу тоже казалось, что он заработал недур-
но, но после того он переменил мнение. Он набрал и отпечатал в  типогра-
фии два маленьких объявления для фермеров - о продаже лошадей  и  принял
деньги: четыре доллара. Кроме того, он принял  еще  на  десять  долларов
объявлений для газеты и сказал, что напечатает их за четыре доллара, ес-
ли ему уплатят вперед, и они согласились. Подписаться на  газету  стоило
два доллара в год, а он взял с трех подписчиков по полдоллара, с тем что
они ему заплатят вперед; подписчики хотели заплатить, как всегда, дрова-
ми и луком, но герцог сказал, что только что купил типографию  и  снизил
расценки сколько мог, а теперь собирается вести дела за наличный расчет.
Он набрал еще стихи, которые сочинил сам из своей головы, - три куплета,
очень грустные и трогательные, а начинались они так:  "Разбей,  холодный
свет, мое больное сердце!" - набрал, оставил им набор, готовый для печа-
ти, и ничего за это не взял. Так вот, за все это он получил девять с по-
ловиной долларов и сказал, что ради этих денег ему пришлось  на  совесть
попотеть целый день.
   Потом он показал нам другое маленькое объявление, за которое он  тоже
ничего не взял, потому что напечатал его для нас. На картинке был  нари-
сован беглый негр с узлом на палке через плечо, а внизу было напечатано:
"200 долларов награды". Дальше рассказывалось про Джима, и все его  при-
меты были описаны точка в точку. Там говорилось, что он  убежал  прошлой
зимой с плантации Сент-Жак, в сорока милях от Нового Орлеана, и надо по-
лагать, что бежал на Север, а кто его поймает и  доставит  обратно,  тот
получит награду, и расходы ему будут оплачены.
   - Ну вот, - сказал герцог, - теперь, если понадобится, мы можем плыть
и днем. Как только мы завидим, что кто-нибудь к нам  подъезжает,  сейчас
же свяжем Джима по рукам и по ногам веревкой, положим его в шалаш, пока-
жем вот это объявление будем говорить, что мы его поймали выше по  реке,
а на пароход денег у нас нет, вот мы и взяли этот плот взаймы,  по  зна-
комству, и теперь едем получать награду. Кандалы и цепи были бы на Джиме
еще лучше, только это нам не к лицу при нашей бедности, вроде как золото
и серебро. А веревки - это как раз то, что требуется:  надо  выдерживать
стиль, как говорится у нас на сцене.
   Все мы нашли, что герцог очень ловко придумал: теперь вам без  всякой
помехи можно будет ехать и днем. За эту ночь мы успеем  проехать  доста-
точно, чтобы убраться подальше от шума, который поднимется в этом город-
ке после работы герцога в типографии; а потом нам можно будет и не  пря-
таться, если захотим.
   Мы притаились и сидели на одном месте часов до десяти вечера, а потом
потихоньку отчалили и выплыли на середину реки, подальше от города, и не
вывешивали фонаря, пока город совсем не скрылся из виду.
   Когда Джим стал будить меня в четыре часа утра на вахту, он спросил:
   - Гек, как ты думаешь, попадутся нам еще короли по дороге?
   - Нет... Думаю, что вряд ли.
   - Ну, тогда еще ничего, - говорит он. - Один или два туда-сюда, этого
нам за глаза хватит. Наш всегда пьян как стелька, да и герцог  тоже  хо-
рош.
   Оказывается, Джим просил герцога сказать  что-нибудь  пофранцузски  -
так только, чтобы послушать, на что это похоже, но тот сказал,  что  так
давно живет в Америке и столько перенес несчастий,  что  совсем  позабыл
французский язык.


   ГЛАВА XXI

   Солнце уже взошло, но мы плыли все дальше  и  не  останавливались  на
привал.
   Скоро встали и король с герцогом, кислые и хмурые с похмелья, но пос-
ле того как они окунулись в воду и выкупались, им стало много легче.
   После завтрака король уселся на краю плота, разулся, закатал штаны до
колен, опустил ноги в воду прохлаждения ради и, закурив  трубочку,  стал
учить наизусть "Ромео и Джульетту". После того  как  он  вытвердил  свою
роль, они с герцогом стали репетировать вместе.  Герцог  учил  короля  и
заставлял его повторять каждую реплику, вздыхать,  прикладывать  руку  к
сердцу и в конце концов сказал, что получается недурно. "Только, - гово-
рит, - напрасно вы ревете, как бык: "Ромео!" - вот этак; вы должны гово-
рить нежно и томно: вот так: "Ро-омео!" Ведь  Джульетта  кроткая,  милая
девушка, совсем еще ребенок, она не может реветь, как осел".
   А потом они вытащили два длинных меча, которые  герцог  выстрогал  из
дубовых досок, и начали репетировать поединок; герцог сказал, что он бу-
дет Ричард III. И, право, стоило посмотреть, как они топали по плоту но-
гами и наскакивали друг на друга.
   Довольно скоро король оступился и упал в воду; после этого они сдела-
ли передышку и стали друг другу рассказывать, какие у них бывали в преж-
нее время приключения на этой самой реке.
   После обеда герцог сказал:
   - Ну, Капет, представление, знаете ли, у нас должно  получиться  пер-
воклассное, поэтому надо, я думаю, что-нибудь к нему добавить. Во всяком
случае, надо приготовить что-нибудь на "бис".
   - А что это значит - на "бис"?
   Герцог объяснил ему, а потом говорит:
   - Я исполню на "бис" шотландскую или матросскую пляску, а вы...  пос-
тойте, надо подумать... Ага, вот оно!.. Вы можете прочитать монолог Гам-
лета.
   - Чего это - Гамлета?
   - Монолог Гамлета! Ну как же - самое прославленное место из Шекспира!
Высокая, высокая вещь! Всегда захватывает зрителей. В книжке у меня  его
нет - у меня всего один том, - но, пожалуй, я могу восстановить  его  по
памяти. Похожу немножко по плоту, посмотрю, нельзя ли вызвать эти строки
из глубин воспоминания...
   И он принялся расхаживать по плоту взад и вперед, страшно хмурясь,  и
то поднимал брови кверху, то прижимал руку ко лбу, отшатываясь назад  со
стоном, то вздыхал, то ронял слезу.
   Смотреть на него было просто занятно.
   В конце концов он все вспомнил и позвал нас слушать. Стал в самую ве-
личественную позу, одну ногу выдвинул вперед, руки поднял кверху, а  го-
лову откинул назад, глядя в небо, и пошел валять: он и зубами скрипел, и
завывал, и бил себя в грудь, и декламировал, - одним словом, все  другие
актеры, каких я только видел, и в подметки ему не годились.
   Вот этот монолог. Мне ничего не стоило его запомнить - столько време-
ни герцог натаскивал короля;
   Быть или не быть? Вот в чем загвоздка!
   Терпеть ли бедствия столь долгой жизни,
   Пока Бирнамский лес пойдет на Дунсинан,
   Иль против моря зол вооружиться?
   Макбет зарезал сон, невинный сон,
   Вот отчего беда так долговечна!
   И мы скорей снесем земное горе,
   Чем убежим к безвестности за гробом.
   Дункана ты разбудишь! Что ж, пускай
   Кто б стал терпеть обиды, злобу света,
   Тиранов гордость, сильных оскорбленья,
   В одеждах траурных, как подобает,
   Когда в ночи разверзнутся могилы,
   Страна безвестная, откуда нет пришельцев,
   И гаснет цвет решимости природной,
   Бледнея перед гнетом размышленья.
   И тучи, что над кровлями нависли,
   Уходят, словно кошка в поговорке,
   Удел живых... Такой исход достоин
   Желаний жарких. Умереть - уснуть.
   О милая Офелия! О нимфа!
   Сомкни ты челюсти, тяжелые, как мрамор,
   И в монастырь ступай!
   Ну, старику эта штука понравилась, он очень скоро выучил ее  наизусть
и читал так, что лучше и не надо. Он словно нарочно для этого родился, а
когда набил себе руку и разошелся вовсю, то можно было залюбоваться, как
у него это получается: когда он декламировал, он рвал и метал, просто из
кожи лез.
   При первом же удобном случае герцог напечатал  театральные  афиши,  и
после того у нас на плоту дня два или три была сущая неразбериха  -  все
время только и знали, что сражались на мечах да  репетировали,  как  это
называлось у герцога.
   Однажды утром, когда мы были уже в самой глубине штата Арканзас, впе-
реди, в излучине реки, вдруг показался какой-то захудалый городишко.  Не
доезжая до него трех четвертей мили, мы спрятали плот в  устье  какой-то
речки, так густо обросшей кипарисами, что она походила  больше  на  тун-
нель. Все мы, кроме Джима, сели в лодку и отправились в город  -  погля-
деть, нельзя ли тут дать представление.
   Нам здорово повезло: нынче днем в городе должен был выступить цирк, и
из деревень уже начал съезжаться народ - верхом, и на дребезжащих повоз-
ках. Цирк должен был уехать к вечеру, так что наше  представление  приш-
лось кстати и могло иметь успех. Герцог снял залу суда, и мы пошли раск-
леивать афиши. Вот что на них было напечатано:
   ВОЗРОЖДЕНИЕ ШЕКСПИРА!!!
   ИЗУМИТЕЛЬНОЕ ЗРЕЛИЩЕ!
   Только один спектакль!
   ЗНАМЕНИТЫЕ ТРАГИКИ
   Давид Гаррик Младший  из  театра  "Друри-Лейн"  в  Лондоне  и  Эдмунд
Кин-Старший из Королевского театра "Уайтчепел, Пудинг-лейн,  Пиккадилли,
Лондон, и из Королевских театров в Европе в своем непревзойденном  шекс-
пировском театре под названием
   СЦЕНА НА БАЛКОНЕ из "Ромео и Джульетты"!!!
   Ромео - мистер Гаррик.
   Джульетта - мистер Кин.
   При участии всей труппы!
   Новые костюмы, новые декорации, новая постановка!
   А также захватывающий, неподражаемый и повергающий в ужас поединок на
мечах из "Ричарда III"!!!
   Ричард III - мистер Гаррик.
   Ричмонд - мистер Кин.
   А также (по просьбе публики) бессмертный монолог Гамлета!!!
   В исполнении знаменитого КИНА!
   Выдержавший 300 представлений в Париже!
   Только один спектакль!
   По случаю отъезда на гастроли в Европу!
   Вход - 25 центов; для детей и прислуги - 10 центов"
   Мы пошли шататься по городу. Почти все лавки и дома здесь  были  ста-
рые, рассохшиеся и испокон веку некрашеные; все это  едва  держалось  от
ветхости. Дома стояли точно на ходулях, фута на три, на четыре от земли,
чтобы река не затопила, когда  разольется.  При  домах  были  и  садики,
только в них ничего не росло, кроме дурмана и подсолнуха,  да  на  кучах
золы валялись рваные сапоги и башмаки, битые бутылки, тряпье  и  помятые
ржавые жестянки. Заборы, сколоченные из разнокалиберных  досок,  набитых
как попало одна на другую, покривились в разные стороны, и калитки в них
держались всего на одной петле - да и та была кожаная. Кое-где они  были
даже выбелены, - видно, в давние времена, может, еще  при  Колумбе,  как
сказал герцог. Обыкновенно в садиках рылись свиньи, а хозяева их  оттуда
выгоняли.
   Все городские лавки выстроились вдоль одной улицы. Над ними были уст-
роены полотняные навесы на столбиках, и приезжие из  деревни  покупатели
привязывали к этим столбикам своих лошадей. Под навесами, на пустых ящи-
ках из-под товара, целыми днями сидели здешние лодыри, строгали  палочки
карманными ножами фирмы Барлоу, а еще жевали табак, зевали  в  потягива-
лись, - сказать по правде, все это был препустой народ. Все они ходили в
желтых соломенных шляпах, чуть не с зонтик величиной, зато без  сюртуков
и жилетов, звали друг друга попросту: Билл, Бак, Хэнк, Джо и Энди, гово-
рили лениво и врастяжку и не могли обойтись без ругани. Почти что каждый
столбик подпирал какой-нибудь лодырь, засунув руки в карманы штанов; вы-
нимал он их оттуда только для того, чтобы почесаться  или  одолжить  ко-
му-нибудь жвачку табаку. Все время только слышно было:
   - Одолжи мне табачку, Хэнк!
   - Не могу, у самого только на одну жвачку осталось. Попроси у Билла.
   Может, Билл ему и даст, а может, соврет и скажет, что у его нет.  Бы-
вают такие лодыри, что за душою у них нет ни цента, даже табаку ни крош-
ки. Эти только и пробавляются займами, иначе им и табаку никогда не  ви-
дать. Лодырь обыкновенно говорит приятелю:
   - Ты бы мне одолжил табачку, Джек, а то я только что отдал Бену Томп-
сону последнюю порцию.
   И ведь всегда врет; разве только чужак попался бы на эту  удочку,  но
Джек здешний и потому отвечает:
   - Ты ему дал табаку? Неужто? Кошкина бабушка ему дала, а не ты. Отдай
то, что брал у меня, Лейф Бакнер, тогда, так уж и быть,  я  тебе  одолжу
тонны две и расписки с тебя не возьму.
   - Да ведь я тебе один раз отдал долг!
   - Да, отдал, - жвачек шесть. Занимал-то ты хороший табак, покупной, а
отдал самосад.
   Покупной табак - это прессованный плиточный табак, но эти парни  жуют
больше простой листовый, скрученный в жгуты. Когда они  занимают  табак,
то не отрезают, как полагается, ножом, а берут всю пачку в зубы и грызут
и в то же время рвут ее руками до тех пор, пока пачка не перервется  по-
полам; тогда владелец пачки, глядя с тоской на возвращенный ему остаток,
Говорит иронически:
   - Вот что: дай-ка ты мне жвачку, а себе возьми пачку.
   Все улицы и переулки в городе - сплошная грязь; ничего другого там не
было и нет, кроме грязи, черной, как деготь, местами глубиной не  меньше
фута, а уж два-три дюйма наверняка будет везде. Повсюду в ней валяются и
хрюкают свиньи. Глядишь, какая-нибудь свинья, вся в грязи, бредет лениво
по улице вместе со своими поросятами и плюхается как раз посреди дороги,
так что людям надо обходить ее кругом, и лежит, растянувшись во всю дли-
ну, зажмурив глаза и пошевеливая ушами, а поросята сосут ее, и вид у нее
такой довольный, будто ей за это жалованье платят. А лодырь уж  тут  как
тут и орет во все горло:
   - Эй, пес! Возьми ее, возьми!
   Свинья улепетывает с оглушительным визгом, а две-три  собаки  треплют
ее за уши, и сзади ее догоняют еще  дюжины  тричетыре;  тут  все  лодыри
вскакивают с места и смотрят вслед, пока собаки не скроются из виду;  им
смешно, и вообще они очень довольны, что  вышел  такой  шум.  Потом  они
опять устраиваются и сидят до тех пор, пока собаки  не  начнут  драться.
Ничем нельзя их так расшевелить и порадовать, как собачьей дракой, разве
только если смазать бездомную собачонку скипидаром и поджечь ее или  на-
вязать ей на хвост жестянку, чтоб она бегала, пока не околеет.
   На берегу реки некоторые домишки едва лепились над обрывом, все  кри-
вые, кособокие, - того и гляди, рухнут в воду. Хозяева из них давно вые-
хали. Под другими берег обвалился, и угол дома повис в воздухе. Люди еще
жили в этих домах, но это было довольно опасно: иногда вдруг разом спол-
зала полоса земли с дом шириной. Случалось, что начинала оседать  полоса
берега в целую четверть мили шириной, оседала да оседала понемножку, по-
ка наконец, как-нибудь летом, вся не сваливалась в реку. Таким  городам,
как вот этот, приходится все время пятиться назад да назад,  потому  что
река их все время подтачивает.
   Чем ближе к полудню, тем все больше и больше  становилось  на  улицах
подвод и лошадей. Семейные люди привозили с  собой  обед  из  деревни  и
съедали его тут же, на подводе. Виски тоже выпито было порядком, и я ви-
дел три драки. Вдруг кто-то закричал:
   - Вот идет старик Боге! Он всегда приезжает из деревни раз  в  месяц,
чтобы нализаться как следует. Вот он, ребята!
   Все лодыри обрадовались; я подумал, что они,  должно  быть,  привыкли
потешаться над этим Богсом. Один из них заметил:
   - Интересно, кого он нынче собирается исколотить и стереть в порошок?
Если б он расколотил всех тех, кого собирался расколотить  за  последние
двадцать лет, то-то прославился бы!
   Другой сказал:
   - Хорошо бы, старик Богс мне пригрозил, тогда бы я уж знал, что  про-
живу еще лет тысячу.
   Тут этот самый Богс промчался мимо нас верхом на лошади, с  криком  и
воплями, как индеец:
   - Прочь с дороги! Я на военной тропе, скоро гроба подорожают!
   Он был здорово выпивши и едва держался в седле; на вид  ему  было  за
пятьдесят, и лицо у него было очень красное. Все над ним смеялись,  кри-
чали ему что-то и дразнили его, а он отругивался, говорил, что дойдет  и
до них очередь, тогда он ими займется, а сейчас ему некогда. Он  приехал
в город для того, чтобы убить полковника Шерборна, и девиз у него такой:
"Сперва дело, а пустяки потом".
   Увидев меня, он подъехал поближе и спросил:
   - Ты откуда, мальчик? К смерти приготовился или нет?
   Потом двинулся дальше. Я было испугался, но какой-то человек сказал:
   - Это он просто так; когда напьется, он всегда такой. Первый дурак во
всем Арканзасе, а вовсе не злой, - мухи не обидит ни пьяный, ни трезвый.
   Богс подъехал к самой большой из городских лавок, нагнулся,  загляды-
вая под навес, и крикнул:
   - Выходи сюда, Шерборн! Выходи, давай встретимся лицом к лицу, обман-
щик! Ты мне нужен, собака, и так я не уеду, вот что!
   И пошел и пошел: ругал Шерборна на чем свет стоит, говорил  все,  что
только на ум взбредет, а вся улица слушала и  смеялась  и  подзадоривала
его. Из лавки вышел человек лет этак пятидесяти пяти, с гордой  осанкой,
и одет он был хорошо, лучше всех в городе; толпа расступилась перед  ним
и дала ему пройти. Он сказал Богсу очень спокойно, с расстановкой:
   - Мне это надоело, но я еще потерплю до часу дня. До часу дня  -  за-
метьте, но не дольше. Если вы обругаете меня хотя бы один раз после это-
го, я вас отыщу где угодно.
   Потом он повернулся и ушел в лавку. Толпа,  видно,  сразу  протрезви-
лась: никто не шелохнулся, и смеху больше не  было.  Боге  проехался  по
улице, все так же ругая Шерборна, но довольно  скоро  повернул  обратно;
остановился перед лавкой, а сам все ругается. Вокруг него  собрался  на-
род, хотели его унять, но он никак не унимался; ему сказали, что уже без
четверти час и лучше ему ехать домой, да поживее. Но толку из  этого  не
вышло. Он все так же ругался, бросил свою шляпу в грязь и  проехался  по
ней, а потом опять поскакал по улице во весь опор, так  что  развевалась
его седая грива. Все, кто только мог, старались сманить  его  с  лошади,
чтобы посадить под замок для вытрезвления, но ничего не вышло -  он  все
скакал по улице к ругал Шерборна. Наконец кто-то сказал:
   - Сходите за его дочерью! Скорей приведите его дочь! Иной раз  он  ее
слушается. Если кто-нибудь может его уговорить, так это только она.
   Кто-то пустился бегом. Я прошел немного дальше по улице  остановился.
Минут через пять или десять Богс является опять, только уже не на  лоша-
ди. Он шел по улице шатаясь, с непокрытой головой, а двое приятелей дер-
жали его за руки и подталкивали. Он присмирел, и вид у него был встрево-
женный; он не то чтоб упирался - наоборот, словно сам себя  подталкивал.
Вдруг кто-то крикнул: "Богс! "
   Я обернулся поглядеть, кто это крикнул, а это был тот самый полковник
Шерборн. Он стоял неподвижно посреди улицы, и в руках у него был  двуст-
вольный пистолет со взведенными курками, - он не целился, а  просто  так
держал его дулом кверху. В ту же минуту я увидел, что к нам бежит  моло-
денькая девушка, а за ней двое мужчин. Богс и  его  приятели  обернулись
посмотреть, кто это его зовет, и как только увидели пистолет, оба  прия-
теля отскочили в сторону, а пистолет медленно  опустился,  так  что  оба
ствола со взведенными курками глядели в цель, Боге вскинул руки кверху и
крикнул:
   - О господи! Не стреляйте!
   Бах! - раздался первый выстрел, и Богс зашатался, хватая руками  воз-
дух. Бах! - второй выстрел, и он, раскинув руки, повалился на землю, тя-
жело и неуклюже. Молодая девушка вскрикнула, бросилась к отцу и упала на
его тело, рыдая в крича:
   - Он убил его, убил!
   Толпа сомкнулась вокруг них; люди толкали и теснили друг друга, вытя-
гивали шею и старались получше все рассмотреть, а стоявшие внутри  круга
отталкивали и кричали:
   - Назад! Назад! Посторонитесь, ему нечем дышать!
   Полковник Шерборн бросил пистолет на землю, повернулся и пошел прочь.
   Богса понесли в аптеку поблизости; толпа все так же теснилась вокруг,
весь город шел за ним, и я протиснулся вперед и занял  хорошее  местечко
под окном, откуда мне было видно Богса. Его положили на  пол,  подсунули
ему под голову толстую Библию, а  другую  раскрыли  и  положили  ему  на
грудь: только сначала расстегнули ему рубашку, так что я видел, куда по-
пала одна пуля. Он вздохнул раз десять, и Библия у него на груди  подни-
малась, когда он вдыхал воздух, и опять опускалась, когда выдыхал, а по-
том он затих - умер. Тогда оторвали от него дочь - она все рыдала и пла-
кала - и увели ее. Она была лет  шестнадцати,  такая  тихая  и  кроткая,
только очень бледная от страха.
   Ну, скоро здесь собрался весь город, толкаясь, теснясь в силясь проб-
раться поближе к окну и взглянуть на тело убитого, но те, кто раньше за-
нял место, не уступали, хотя люди за их спиной твердили все время:
   - Слушайте, ведь вы же посмотрели, и будет с вас. Это  несправедливо!
Право, нехорошо, что вы там стоите все время и не  даете  другим  взгля-
нуть! Другим тоже хочется не меньше вашего!
   Они начали переругиваться, а я решил улизнуть; думаю, как бы чего  не
вышло. На улицах было полно народу, и все, видно,  очень  встревожились.
Все, кто видел, как стрелял полковник, рассказывали, как было дело; вок-
руг каждого такого рассказчика собралась целая толпа, и все они  стояли,
вытягивая шеи и прислушиваясь. Один долговязый, худой человек о длинными
волосами и в белом плюшевом цилиндре, сдвинутом на затылок,  отметил  на
земле палкой с загнутой ручкой то место, где стоял Боге, и то, где стоял
полковник, а люди толпой ходили за ним от одного места к другому и  сле-
дили за всем, что он делает, и кивали головой в знак того, что все пони-
мают, и даже нагибались, уперев руки в бока, и глядели, как он  отмечает
эти места палкой. Потом он выпрямился и стал неподвижно  на  том  месте,
где стоял Шерборн, нахмурился, надвинул шапку на глаза и  крикнул:  "Бо-
ге!" - а потом прицелился палкой: бах! - и пошатнулся, и опять бах! -  и
упал на спину. Те, которые все видели, говорили, что он изобразил  точка
в точку, как было, говорили, что именно так все и произошло. Человек де-
сять вытащили свои бутылки с виски и принялись его угощать.
   Ну, тут кто-то крикнул, что Шерборна надо  бы  линчевать.  Через  ка-
кую-нибудь минуту все повторяли то же, и толпа повалила дальше с ревом и
криком, обрывая по дороге веревки для белья, чтобы повесить на них  пол-
ковника.


   ГЛАВА XXII

   Они повалили к дому Шерборна, вопя и беснуясь, как индейцы,  и  сбили
бы с ног и растоптали в лепешку  всякого,  кто  попался  бы  на  дороге.
Мальчишки с визгом мчались впереди, ища случая свернуть в  сторону;  изо
всех окон высовывались женские головы; на всех деревьях сидели  негритя-
та; из-за заборов выглядывали кавалеры и девицы, а как только толпа под-
ходила поближе, они очертя голову бросались кто куда. Многие  женщины  и
девушки дрожали и плакали, перепугавшись чуть не до смерти.
   Толпа сбилась в кучу перед забором Шерборна, и шум стоял  такой,  что
самого себя нельзя было расслышать. Дворик был небольшой, футов в  двад-
цать. Кто-то крикнул:
   - Ломайте забор! Ломайте забор!
   Послышались скрип, треск и грохот, ограда рухнула,  и  передние  ряды
валом повалили во двор.
   Тут Шерборн с двустволкой в руках вышел на крышу маленькой веранды  и
стал, не говоря ни слова, такой спокойный, решительный. Шум утих, и тол-
па отхлынула обратно.
   Шерборн все еще не говорил ни слова - просто стоял  и  смотрел  вниз.
Тишина была очень неприятная, какая-то жуткая Шерборн обвел толпу взгля-
дом, и, на ком бы этот взгляд и остановился, все трусливо отводили  гла-
за, ни один не мог его выдержать, сколько  ни  старался.  Тогда  Шерборн
засмеялся, только не весело, а так, что слышать этот смех было нехорошо,
все равно что есть хлеб с песком.
   Потом он сказал с расстановкой и презрительно:
   - Подумать только, что вы можете кого-то линчевать! Это же  курам  на
смех. С чего это вы вообразили, будто у вас хватит духу линчевать мужчи-
ну? Уж не оттого ли, что у вас хватает храбрости  вывалять  в  пуху  ка-
кую-нибудь несчастную заезжую бродяжку, вы вообразили, будто можете  на-
пасть на мужчину? Да настоящий мужчина не побоится и десяти тысяч таких,
как ты, - пока на дворе светло и вы не прячетесь у него за спиной.
   Неужели я вас не знаю? Знаю как свои пять пальцев. Я родился и  вырос
на Юге, жил на Севере, так что среднего человека я знаю наизусть.  Сред-
ний человек всегда трус. На Севере он позволяет всякому помыкать  собой,
а потом идет домой и молится богу, чтобы тот послал ему терпения. На Юге
один человек, без всякой помощи, среди бела дня остановил дилижанс, пол-
ный пассажиров, и ограбил его. Ваши газеты так часто называли вас  храб-
рецами, что вы считаете себя храбрей всех, - а ведь вы такие  же  трусы,
ничуть не лучше. Почему ваши судьи не вешают убийц? Потому  что  боятся,
как бы приятели осужденного не пустили им пулю в спину, - да так  оно  и
бывает. Вот почему они всегда оправдывают убийцу; и тогда настоящий муж-
чина выходит ночью при поддержке сотни замаскированных трусов и  линчует
негодяя. Ваша ошибка в том, что вы не захватили с собой настоящего чело-
века, - это одна ошибка, а другая та, что вы пришли днем и без масок. Вы
привели с собой получеловека - вон он, Бак Гаркнес, и если б он  вас  не
подзадоривал, то вы бы пошумели и разошлись.
   Вам не хотелось идти. Средний человек не любит  хлопот  и  опасности.
Это вы не любите хлопот и опасности.  Но  если  какойнибудь  получеловек
вроде Бака Гаркнеса крикнет: "Линчевать его! Линчевать его!" - тогда  вы
боитесь отступить, боитесь, что вас назовут, как и следует,  трусами,  и
вот вы поднимаете вой, цепляетесь за фалды этого получеловека и,  бесну-
ясь, бежите сюда и клянетесь, что совершите великие подвиги.
   Самое жалкое, что есть на свете, - это толпа; вот и  армия  -  толпа:
идут в бой не оттого, что в них вспыхнула храбрость, - им придает  храб-
рости сознание, что их много и что ими командуют. Но толпа без  человека
во главе ничего не стоит. Теперь вам остается только поджать хвост, идти
домой и забиться в угол. Если будет настоящее линчевание, то оно  состо-
ится ночью, как полагается на Юге; толпа придет в масках  и  захватит  с
собой человека. А теперь уходите прочь и заберите вашего получеловека. -
С этими словами он вскинул двустволку и взвел курок.
   Толпа сразу отхлынула и бросилась врассыпную, кто куда, и Бак Гаркнес
тоже поплелся за другими, причем вид у него был довольно  жалкий.  Я  бы
мог там остаться, только мне не захотелось.
   Я пошел к цирку и слонялся там на задворках, а  когда  сторож  прошел
мимо, я взял да и нырнул под брезент. Со  мной  была  золотая  монета  в
двадцать долларов и еще другие деньги, только я решил их  беречь.  Почем
знать - деньги ведь всегда могут понадобиться так далеко от дома, да еще
среди чужих людей. Осторожность не мешает. Я не против того, чтобы  тра-
тить деньги на цирк, когда нельзя пройти задаром, а  только  бросать  их
зря тоже не приходится.
   Цирк оказался первый сорт. Просто загляденье было, когда все  артисты
выехали на лошадях, пара за парой, господа и дамы бок о бок.  Мужчины  в
кальсонах и нижних рубашках, без сапог и без шпор, подбоченясь этак лег-
ко и свободно, - всего их, должно быть, было человек  двадцать;  а  дамы
такие румяные, просто красавицы, ни дать ни взять настоящие королевы,  и
на всех них дорогие платья, сплошь усыпанные брильянтами, - уж, наверно,
каждое стоило не дешевле миллиона. Любо-дорого смотреть, а мне так и во-
обще ничего красивей видеть не приходилось. А потом они вскочили на сед-
ла, выпрямились во весь рост и поехали вереницей кругом  арены,  тихо  и
плавно покачиваясь; и все мужчины, упираясь на скаку головой чуть  не  в
потолок, казались такими высокими, ловкими и стройными, а у  дам  платья
шуршали и колыхались легко, словно розовые лепестки, так что каждая дама
походила на самый нарядный зонтик.
   А потом они поскакали вокруг арены все быстрей и быстрей и отплясыва-
ли на седле так ловко: то одна нога в воздухе, то другая;  а  распоряди-
тель расхаживал посредине, вокруг  шеста,  щелкая  бичом  и  покрикивая:
"Гип, гип! ", а клоун за его спиной отпускал шуточки; потом все они бро-
сили поводья, и дамы уперлись пальчиками в бока, мужчины скрестили  руки
на груди, а лошади у них гарцевали и становились на колени. А потом  все
они один за другим соскочили на песок, отвесили самый  что  ни  на  есть
изящный поклон и убежали за кулисы, а публика хлопала в ладоши, кричала,
просто бесновалась.
   Ну вот, и до самого конца представления они проделывали разные удиви-
тельные штуки, а этот клоун все время так смешил, что публика едва  жива
осталась. Что ему распорядитель ни скажет, он за словом в карман не  ле-
зет: не успеешь мигнуть - ответит, и всегда что-нибудь самое смешное;  и
откуда у него что бралось, да так сразу и так складно, я  просто  понять
не мог. Я бы и в год ничего такого не придумал. А потом какому-то пьяно-
му вздумалось пролезть на арену, - он сказал,  что  ему  хочется  прока-
титься, а ездить верхом он умеет не хуже всякого другого. Его уговарива-
ли, не пускали на арену, только он и слушать ничего не  хотел,  так  что
пришлось сделать перерыв. Тут публика стала на  него  кричать  и  насме-
хаться над ним, а он разозлился и начал скандалить; зрители тогда не вы-
терпели, вскочили со скамеек и побежали к арене; многие кричали:
   "Стукните его хорошенько! Вышвырните его вон! ", а  одна-две  женщины
взвизгнули. Тут выступил распорядитель и сказал  несколько  слов  насчет
того, что он надеется, что беспорядка никакого не будет, - пускай только
этот господин обещает вести себя прилично, и ему  разрешат  прокатиться,
если он думает, что удержится на лошади. Все засмеялись и закричали, что
согласны, и пьяный влез на лошадь. Только он сел, лошадь начала бить ко-
пытами, рваться и становиться на дыбы, а два цирковых служителя  повисли
на поводьях, стараясь ее удержать; пьяный ухватился за гриву, и пятки  у
него взлетали кверху при каждом скачке. Все зрители  поднялись  с  мест,
кричали и хохотали до слез. Но в конце концов, сколько цирковые служите-
ли ни старались, лошадь у них все-таки  вырвалась  и  помчалась  во  всю
прыть кругом арены, а этот пьяница повалился на  лошадь  и  держится  за
шею, и то одна нога у него болтается чуть не до земли, то другая, а пуб-
лика просто с ума сходит. Хотя мне-то вовсе не было смешно: я весь  дро-
жал, боялся, как бы с ним чего не случилось. Однако он  побарахтался-по-
барахтался, сел верхом и ухватился за повод, а сам шатается из стороны в
сторону; еще минута - смотрю, он вскочил на ноги, бросил поводья и  стал
на седле. А лошадь-то мчится во весь опор! Он стоял на седле так спокой-
но и свободно, словно и пьян вовсе не был; потом, смотрю, начал  срывать
с себя одежду и швырять ее на песок. Одно за другим, одно за другим - до
того быстро, что одежда так и мелькала в воздухе,  а  всего  он  сбросил
семнадцать костюмов. И стоит стройный и красивый, в самом ярком и наряд-
ном трико, какое можно себе представить. Потом подстегнул лошадь хлысти-
ком так, что она завертелась по арене,  и  наконец  соскочил  на  песок,
раскланялся и убежал за кулисы, а все зрители просто вой подняли от удо-
вольствия и удивления.
   Тут распорядитель увидел, что его провели, и, по-моему,  здорово  ра-
зозлился. Оказалось, что это его же акробат! Сам все придумал  и  никому
ничего не сказал. Ну, мне тоже было не особенно приятно, что я  так  по-
пался, а все-таки не хотел бы я быть на месте этого  распорядителя  даже
за тысячу долларов! Не знаю, может, где-нибудь есть цирк и лучше  этого,
только я что-то ни разу не видел. Во всяком случае, по мне и этот хорош,
и где бы я его ни увидел, непременно пойду в этот цирк.
   Ну, а вечером и у нас тоже было представление, но народу пришло  нем-
ного, человек двенадцать, - еле-еле хватило оплатить расходы. И они  все
время смеялись, а герцог злился, просто из себя  выходил,  а  потом  они
взяли да ушли еще до конца спектакля, все, кроме одного мальчика,  кото-
рый заснул. Герцог сказал, что эти арканзасские олухи еще не доросли  до
Шекспира, что им нужна только самая пошлая комедия - даже хуже, чем пош-
лая комедия, вот что. Он уже знает, что им придется по вкусу. На  другое
утро он взял большие листы оберточной бумаги и черную краску,  намалевал
афиши и расклеил их по всему городу. Вот что было в афишах:
   В ЗАЛЕ СУДА!
   ТОЛЬКО ТРИ СПЕКТАКЛЯ!
   ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЕ ТРАГИКИ ДЭВИД ГАРРИК МЛАДШИЙ ЭДМУНД КИН СТАРШИЙ!
   Из лондонских и европейских театров в захватывающей  трагедии  "Коро-
левский жираф, или Царственное совершенство"!!!
   Вход 50 центов.
   А внизу стояло самыми крупными буквами:
   ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
   - Ну вот, - сказал он, - если уж этой строчкой их не заманишь,  тогда
я не знаю Арканзаса!


   ГЛАВА XXIII

   Весь этот день герцог с королем возились не покладая рук:  устраивали
сцену, вешали занавес, натыкали свечей вместо рампы; а вечером мы и миг-
нуть не успели, как зал был битком набит  мужчинами.  Когда  больше  уже
нельзя было втиснуться ни одному человеку, герцог бросил проверять биле-
ты, обошел здание кругом и поднялся на сцену. Там он стал перед  занаве-
сом и произнес коротенькую речь: сначала похвалил трагедию, сказал, буд-
то она самая что ни на есть занимательная, и  пошел  дальше  распростра-
няться насчет трагедии и Эдмунда Кина Старшего, который в ней  исполняет
самую главную роль; а потом, когда у всех зрителей глаза разгорелись  от
любопытства, герцог поднял занавес, и король выбежал из-за кулис на чет-
вереньках, совсем голый; он был весь кругом размалеван разноцветными по-
лосами и сверкал, как радуга. Ну, обо всем остальном и говорить не стоит
- сущая чепуха, а все-таки очень было смешно. Публика чуть  не  надорва-
лась от смеха; а когда король кончил прыгать и ускакал за кулисы, зрите-
ли хлопали, кричали, хохотали и бесновались до тех пор, пока он не  вер-
нулся и не проделал всю комедию снова, да и  после  того  его  заставили
повторить все сначала. Тут и корова не удержалась бы  от  смеха,  глядя,
какие штуки откалывает наш старый дурак.
   Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой  и  объявил,
что эта замечательная трагедия будет исполнена только еще два  раза,  по
случаю неотложных гастролей в Лондоне, где  все  билеты  на  предстоящие
спектакли в театре "ДруриЛейн" уже запроданы; потом опять раскланялся  и
сказал, что если почтеннейшая публика нашла представление занятным и по-
учительным, то ее покорнейше просят рекомендовать своим знакомым,  чтобы
и они пошли посмотреть.
   Человек двадцать закричали разом:
   - Как, да разве уже кончилось? Разве это все?
   Герцог сказал, что все. Тут-то и начался скандал. Подняли крик:  "На-
дули!" - обозлившись, повскакали с мест и полезли было  ломать  сцену  и
бить актеров. Но тут какой-то высокий осанистый господин вскочил на ска-
мейку и закричал:
   - Погодите! Только одно слово, джентльмены!
   Они остановились послушать.
   - Нас с вами надули - здорово надули! Но мы, я думаю, не желаем  быть
посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь  издевались.  Вот  что:
давайте уйдем отсюда спокойно, будем  хвалить  представление  и  обманем
весь город! Тогда все мы окажемся на равных правах. Так или нет?
   - Конечно, так! Молодец судья! - закричали все в один голос.
   - Ладно, тогда ни слова насчет того, что нас с вами надули.  Ступайте
домой и всем советуйте пойти посмотреть представление.
   На другой день по всему городу только и было разговоров что  про  наш
замечательный спектакль. Зал был опять  битком  набит  зрителями,  и  мы
опять так же надули и этих. Вернувшись с королем и герцогом  к  себе  на
плот, мы поужинали все вместе, а потом, около полуночи, они велели нам с
Джимом вывести плот на середину реки, спуститься мили на две ниже города
и там где-нибудь его спрятать.
   На третий вечер зал был опять переполнен, и в этот раз пришли не  но-
вички, а все те же, которые были на первых двух представлениях. Я  стоял
в дверях вместе с герцогом и заметил, что у каждого из зрителей  оттопы-
ривается карман или под полой что-нибудь спрятано; я  сразу  понял,  что
это не какая-нибудь парфюмерия, а совсем даже  наоборот.  Несло  тухлыми
яйцами, как будто их тут были сотни, и гнилой капустой; и если только  я
знаю, как пахнет дохлая кошка, - а я за себя ручаюсь, - то  их  пронесли
мимо меня шестьдесят четыре штуки. Я потолкался минутку в зале, а больше
не выдержал - уж очень там крепко пахло. Когда публики набилось столько,
что больше никому нельзя было втиснуться, герцог  дал  одному  молодчику
двадцать пять центов и велел ему пока постоять в  дверях,  а  сам  пошел
кругом, будто бы на сцену, и я за ним; но как  только  мы  повернули  за
угол и очутились в темноте, он сказал:
   - Иди теперь побыстрей, а когда отойдешь подальше от  домов,  беги  к
плоту во все лопатки, будто за тобой черти гонятся!
   Я так и сделал, и он тоже. Мы прибежали к плоту в одно и то же  время
и меньше чем через две секунды уже плыли вниз по течению в полной тишине
и темноте, правя наискось к середине реки и не говоря ни слова.  Я  было
думал, что бедняге королю не поздоровится, а оказалось - ничего подобно-
го: скоро он выполз из шалаша и спросил:
   - Ну, герцог, сколько мы загребли на этом деле?..
   Он, оказывается, вовсе и не был в городе.
   Мы не вывешивали фонаря, пока не отплыли миль на  десять  от  города.
Тогда мы зажгли свет и поужинали, а король с герцогом просто надрывались
со смеху, вспоминая, как они провели публику. Герцог сказал:
   - Простофили, олухи! Я так и знал, что первая партия  будет  помалки-
вать, чтобы остальные тоже попали впросак; так я и знал,  что  в  третий
раз они нам собираются устроить сюрприз: думают, что  теперь  их  черед.
Это верно - черед их; но я бы дорого дал, чтобы узнать, много ли  им  от
этого проку. Хотелось бы все-таки знать, как они  воспользовались  таким
случаем. Могут устроить пикник, если им вздумается: провизии у них с со-
бой довольно.
   Эти мошенники собрали в три вечера четыреста шестьдесят  пять  долла-
ров. Я еще никогда не видел, чтобы деньги загребали такими кучами.
   Немного погодя, когда оба они уснули и захрапели, Джим и говорит:
   - Гек, а ты не удивляешься, что короли так себя ведут?
   - Нет, - говорю, - не удивляюсь.
   - А почему ты не удивляешься, Гек?
   - Да потому, что такая уж это порода. Я думаю, они все одинаковы.
   - Гек, ведь эти наши короли - сущие мошенники! Вот они  что  такое  -
сущие мошенники!
   - Ну, а я что тебе говорю: почти что все короли - мошенники, дело из-
вестное.
   - Да что ты!
   - А ты почитай про них, вот тогда  и  узнаешь.  Возьми  хоть  Генриха
Восьмого: наш против него прямо учитель воскресной школы. А возьми Карла
Второго, Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Иакова Второго,
Эдуарда Второго, Ричарда Третьего и еще сорок других; а еще были  короли
в старые времена - англы, и саксы, и норманны - так они только и занима-
лись что грабежом да разбоем. Поглядел бы ты на старика  Генриха,  когда
он был во цвете лет. Вот это был фрукт! Бывало, каждый день  женится  на
новой жене, а наутро велит рубить ей голову. Да еще так равнодушно, буд-
то яичницу заказывает. "Подать сюда Нелл Гвинн!" - говорит. Приводят ее.
А наутро: "Отрубите ей голову!" И отрубают. "Подать сюда Джейн  Шор!"  -
говорит. Она приходит. А наутро: "Отрубите ей голову!" И отрубают.  "По-
зовите прекрасную Розамунду!" Прекрасная Розамунда является  на  зов.  А
наутро: "Отрубите ей голову!" И всех своих  жен  заставлял  рассказывать
ему каждую ночь по сказке, а когда сказок набралось тысяча и одна штука,
он из них составил книжку и назвал ее "Книга Страшного суда ", -  ничего
себе название, очень подходящее! Ты королей не знаешь, Джим, зато  я  их
знаю; этот наш забулдыга все-таки много лучше тех, про кого  я  читал  в
истории. Возьми хоть Генриха. Вздумалось ему затеять свару  с  Америкой.
Как же он за это взялся? Предупредил? Дал собраться с силами? Как бы  не
так! Пи с того ни с сего взял да и пошвырял за борт весь чай в  Бостонс-
кой гавани, а потом объявил Декларацию независимости, - теперь, говорит,
воюйте. Всегда такой был, никому не спускал. Были у него подозрения нас-
чет собственного панаши, герцога Веллингтона.  Так  что  же  он  сделал?
Расспросил его хорошенько? Нет, утопил в бочке мальвазии,  как  котенка.
Бывало, зазевается кто-нибудь, оставит деньги на виду - так он  что  же?
Обязательно прикарманит. Обещается что-нибудь сделать, и деньги возьмет,
а если не сидеть тут же и не глядеть за ним в оба, так обязательно наду-
ет и сделает как раз наоборот. Стоит ему, бывало, только рот раскрыть  -
и если тут же не закроет покрепче, так непременно соврет. Вот какой  жук
был этот Генрих! И если бы с нами был он вместо наших королей, он бы еще
почище обжулил этот город. Я ведь не говорю, что наши какиенибудь невин-
ные барашки, тоже ничего себе, если разобраться; ну  а  все-таки  им  до
этого старого греховодника далеко. Я одно скажу: король - он и есть  ко-
роль, что с него возьмешь. А вообще все они  дрянь  порядочная.  Так  уж
воспитаны.
   - Уж очень от нашего спиртным разит, Гек.
   - Ну что ж, они все такие, Джим. От всех королей разит, с этим ничего
не поделаешь, так и в истории говорится.
   - А герцог, пожалуй, еще ничего, довольно приличный человек.
   - Да, герцог - другое дело. А все-таки разница невелика. Тоже не пер-
вый сорт, хоть он и герцог. Когда напьется, так от короля его  не  отли-
чишь, ежели ты близорукий.
   - Ну их совсем, Гек, мне больше таких не требуется. Я и этих-то  едва
терплю.
   - И я тоже, Джим. Но если они уж сели нам на шею, не  надо  забывать,
кто они такие, и принимать это во внимание. Конечно,  все-таки  хотелось
бы знать, есть ли где-нибудь страна, где короли совсем перевелись.
   Какой толк был говорить Джиму, что это не настоящие король и  герцог?
Ничего хорошего из этого не могло выйти, а кроме того, так оно  и  было,
как я говорил: они ничем не отличались от настоящих.
   Я лег спать, и Джим не стал будить меня, когда подошла  моя  очередь.
Он часто так делал. Когда я проснулся на рассвете, он сидел  и,  опустив
голову на колени, стонал и плакал. Обыкновенно я в таких случаях не  об-
ращал на него внимания, даже виду не подавал. Я знал, в чем дело. Это он
вспоминал про жену и детей и тосковал по дому, потому что никогда в жиз-
ни не расставался с семьей; а детей и жену он по-моему, любил не меньше,
чем всякий белый человек. Может, это покажется странным, только так  оно
и есть. По ночам он часто, бывало, стонал и плакал, когда думал,  что  я
сплю, плакал и приговаривал:
   - Бедняжка Лизабет, бедненький Джонни! Ох, какое горе! Верно, не  ви-
дать мне вас больше, никогда не видать!
   Он очень хороший негр, этот Джим!
   Но тут я разговорился с ним про его жену и ребятишек, и,  между  про-
чим, он сказал:
   - Вот отчего мне сейчас так тяжело: я только что слышал, как на бере-
гу что-то шлепнуло или хлопнуло, - от этого и  мне  вспомнилось,  как  я
обидел один раз мою маленькую Лизабет. Ей было тогда всего четыре  года,
она схватила скарлатину и очень тяжело болела,  потом  поправилась;  вот
как-то раз стоит она рядом со мной, и я ей говорю: "Закрой дверь! "
   Она не закрывает, стоит себе и стоит, да еще глядит на меня и  улыба-
ется. Меня это разозлило; я опять ей говорю, громко так говорю: "Не слы-
шишь, что ли? Закрой дверь! "
   А она стоит все так же и улыбается. Я взбесился и прикрикнул:
   "Ну, так я же тебя заставлю!" Да как шлепнул ее по голове, так она  у
меня и полетела на пол. Потом ушел в другую комнату,  пробыл  там  минут
десять и прихожу обратно; смотрю, дверь все так же открыта настежь,  де-
вочка стоит около самой двери, опустила голову и плачет, слезы так и те-
кут; разозлился я - и к ней, а тут как раз - дверь эта отворялась наружу
- налетел ветер и - трах! - захлопнул ее за спиной у девочки, а она и  с
места не тронулась. Я так и обмер, а уж что  я  почувствовал,  просто  и
сказать не могу. Подкрался, - а сам весь дрожу, - подкрался на цыпочках,
открыл потихоньку дверь у нее за спиной, просунул  осторожно  голову  да
как крикну во все горло! Она даже не пошевельнулась! Да, Гек, тут я  как
заплачу! Схватил ее на руки и говорю: "Ох ты, моя бедняжка! Прости, гос-
поди, старика Джима, а сам он никогда себе не простит!" Ведь она  оглох-
ла, Гек, совсем оглохла, а я так ее обидел!


   ГЛАВА XXIV

   На другой день, уже под вечер, мы пристали к заросшему  ивняком  ост-
ровку посредине реки, а на том и на другом берегу  стояли  городишки,  и
герцог с королем начали раскидывать умом, как бы их обобрать. Джим  ска-
зал герцогу, что, он надеется, это не займет много времени, -  уж  очень
ему надоело и трудно лежать по целым дням связанным в шалаше.
   Понимаете, нам приходилось все-таки связывать Джима  веревкой,  когда
мы оставляли его одного: ведь если бы кто-нибудь  на  него  наткнулся  и
увидел, что никого с ним нет и он не связан, так не поверил бы,  что  он
беглый негр. Ну и герцог тоже сказал, что, конечно, нелегко лежать целый
день связанным и что он придумает какой-нибудь способ обойтись без  это-
го.
   Голова у него работала здорово, у нашего герцога, он живо  сообразил,
как это устроить. Он одел Джима в костюм короля Лира - длинный халат  из
занавесочного ситца, седой парик и борода из конского волоса; потом взял
свои театральные краски и вымазал Джиму шею, лицо,  руки  и  все  сплошь
густой синей краской такого тусклого и неживого оттенка, что он стал по-
хож на утопленника, пролежавшего в воде целую неделю.  Провалиться  мне,
но только страшней этого я ничего не видел. Потом герцог взял дощечку  и
написал на ней:
   Бешеный араб. Когда в себе, на людей не бросается - и приколотил  эту
дощечку к палке, а палку поставил перед шалашом, шагах в четырех от  не-
го. Джим был доволен. Он сказал, что это куда лучше, чем лежать  связан-
ному по целым дням и трястись от страха, как только где-нибудь  зашумит.
Герцог советовал ему не стесняться и вести себя поразвязнее: а если кто-
нибудь вздумает совать нос не в свое дело, пускай Джим выскочит из шала-
ша и попляшет немножко, пускай взвоет разика два, как дикий зверь, - не-
бось тогда живо уберутся и оставят его в покое. Это он в общем  рассудил
правильно; но только не всякий стал бы дожидаться, пока Джим завоет. Ес-
ли бы еще он был просто похож на покойника, а то куда там - много хуже!
   Нашим жуликам хотелось опять пустить в ход "Жирафа" - уж  очень  при-
быльная была штука, только они побаивались: а вдруг слухи за  это  время
дошли уже и сюда? Больше ничего подходящего им в голову не приходило,  и
в конце концов герцог сказал, что полежит и подумает часа два, нельзя ли
какнибудь околпачить арканзасский городок; а король  решил  заглянуть  в
городок на другом берегу - без всякого плана, просто так, положившись  в
смысле прибыли на провидение, а по-моему - на сатану. Все мы купили  но-
вое платье там, где останавливались прошлый раз;  и  теперь  король  сам
оделся во все новое и мне тоже велел одеться. Я, конечно, оделся. Король
был во всем черном и выглядел очень парадно и торжественно. А я  до  сих
пор и не знал, что платье так меняет человека. Раньше он  был  похож  на
самого что ни на есть распоследнего забулдыгу, а теперь, как снимет  но-
вую белую шляпу да раскланяется с этакой улыбкой, - ну будто только  что
вышел из ковчега: такой на вид важный, благочестивый  и  добродетельный,
ни дать ни взять - сам старик Ной.
   Джим вымыл челнок, и я сел в него с веслом наготове. У  берега,  чуть
пониже мыса, милях в трех от городка, стоял большой  пароход;  он  стоял
уже часа два: грузился. Король и говорит:
   - Раз я в таком костюме, то мне, пожалуй, лучше приехать из Сент-Луи-
са, или Цинциннати, или еще из какого-нибудь большого  города.  Греби  к
пароходу, Гекльберри: мы на нем доедем до городка.
   Ему не пришлось повторять, чтобы я поехал  кататься  на  пароходе.  Я
подъехал к берегу в полумиле от городка и повел лодку вдоль крутого  об-
рыва по тихой воде. Довольно скоро мы наткнулись  на  этакого  славного,
простоватого с виду деревенского паренька, который сидел на бревне, ути-
рая пот с лица, потому что было очень жарко; рядом с ним лежали два ков-
ровых саквояжа.
   - Поверни-ка челнок к берегу, - сказал король. (Я повернул.)  -  Куда
это вы направляетесь, молодой человек?
   - В Орлеан, жду парохода.
   - Садитесь ко мне, - говорит король. - Погодите  минутку:  мой  слуга
поможет вам внести вещи... Вылезай, помоги джентльмену, Адольфус!  (Это,
вижу, он мне говорит.)
   Я помог, потом мы втроем поехали дальше. Молодой  человек  был  очень
благодарен, сказал, что ему просто невмоготу было тащить вещи  по  такой
жаре. Он спросил короля, куда он едет, и тот ему сказал, что  ехал  вниз
по реке, нынче утром высадился у городка на той стороне, а теперь  хочет
подняться на несколько миль вверх, повидаться там с одним старым  знако-
мым на ферме. Молодой человек сказал:
   - Как только я вас увидел, я сразу подумал: это, верно, мистер Уилкс,
и запоздал-то он самую малость. И опять-таки думаю: нет, должно быть, не
он - зачем бы ему ехать вверх по реке? Вы ведь не он, верно?
   - Нет, меня зовут Блоджет, Александер Блоджет; кажется,  мне  следует
прибавить: его преподобие Александер Блоджет, - ведь я смиренный  служи-
тель божий. Но как бы то ни было, мне все-таки прискорбно  слышать,  что
мистер Уилкс опоздал, если из-за этого он лишился чего-нибудь существен-
ного. Надеюсь, этого не случилось?
   - Да нет, капитала он из-за этого не лишился. Наследство он все равно
получит, а вот своего брата Питера он в живых не застанет. Ему это,  мо-
жет, и ничего, кто ж его знает, а вот брат все на свете отдал  бы,  лишь
бы повидаться с ним перед смертью: бедняга ни о чем другом  говорить  не
мог последние три недели; они с детства не видались, а брата Уильяма  он
и вовсе никогда не видел - это глухонемого-то, - Уильяму всего лет трид-
цать - тридцать пять. Только Питер и Джордж сюда  приехали;  Джордж  был
женат, он умер в прошлом году, и жена его тоже. Теперь остались в  живых
только Гарви с Уильямом, да и то, как я уже говорил, они опоздали  прие-
хать.
   - А кто-нибудь написал им?
   - Ну как же, месяц или два назад, когда Питер только что заболел;  он
так и говорил, что на этот раз ему не поправиться.  Видите  ли,  он  уже
совсем состарился, а дочки Джорджа еще молоденькие и  ему  не  компания,
кроме разве Мэри Джейн, - это та, рыженькая;  ну  и  выходит,  что,  как
умерли Джордж и его жена, старику не с кем было слова сказать, да, пожа-
луй, и жить больше не хотелось. Уж очень он  рвался  повидать  Гарви,  и
Уильяма тоже, само собой: не охотник он был до завещаний - бывают  такие
люди. Он оставил Гарви письмо, там сказано, где он спрятал свои деньги и
как разделить остальное имущество, чтобы девочки Джорджа не нуждались ни
в чем, - сам-то Джордж ничего не  оставил.  А  кроме  этого  письма,  он
так-таки ничего и не написал, не могли его заставить.
   - Почему же Гарви не приехал вовремя, как вы думаете? Где он живет?
   - О, живет-то он в Англии, в Шеффилде, он там проповедник, и в Амери-
ке никогда не бывал... Может, не успел собраться, а может, и  письма  не
получил совсем, почем знать!
   - Жаль, жаль, что он так и не повидался  с  братьями  перед  смертью,
бедняга! Так, значит, вы едете в Орлеан?
   - Да, но только это еще не все.  В  среду  я  уезжаю  на  пароходе  в
Рио-де-Жанейро, там у меня дядя живет.
   - Долгое, очень долгое путешествие! Зато какое приятное! Я бы и сам с
удовольствием поехал. Так Мэри Джейн старшая? А другим сколько лет?
   - Мэри Джейн девятнадцать лет. Сюзанне - пятнадцать,  а  Джоанне  еще
нет четырнадцати - это та, что с заячьей губой и хочет заниматься добры-
ми делами.
   - Бедняжки! Каково им остаться одним на свете!
   - Да нет, могло быть и хуже! У старика Питера есть друзья, они не да-
дут девочек в обиду. Там и Гобсон - баптистский  проповедник,  и  дьякон
Лот Хови, и Бен Рэкер, и Эбнер Шеклфорд, и адвокат Леви Белл,  и  доктор
Робинсон, и их жены, и вдова Бартли... и... да много еще, только с этими
Питер был всего ближе и писал о них на родину, так что Гарви знает,  где
ему искать друзей, когда сюда приедет.
   А старик все расспрашивал да расспрашивал, пока  не  вытянул  из  па-
ренька все дочиста. Провалиться мне, если он не разузнал всю подноготную
про этот самый город и про Уилксов тоже: и чем занимался Питер - он  был
кожевник, и Джордж - а он был плотник, и Гарви - а он проповедник в  ка-
кой-то секте, и много еще чего. Потом и говорит:
   - А почему это вы шли пешком до самого парохода?
   - Потому что это большой орлеанский пароход и я боялся, что он  здесь
не остановится. Если пароход сидит глубоко,  он  не  останавливается  по
требованию. Пароходы из  Цинциннати  останавливаются,  а  этот  идет  из
Сент-Луиса.
   - А что, Питер Уилкс был богатый?
   - Да, очень богатый: у него были и дома, и земля; говорят, после него
остались еще тысячи три-четыре деньгами, спрятанные где-то.
   - Когда, вы сказали, он умер?
   - Я ничего не говорил, а умер он вчера ночью.
   - Похороны, верно, завтра?
   - Да, после полудня.
   - Гм! Все это очень печально; но что же  делать,  всем  нам  придется
когда-нибудь умереть. Так что нам остается только готовиться к этому ча-
су: тогда мы можем быть спокойны.
   - Да, сэр, это самое лучшее. Мать тоже всегда так говорила.
   Когда мы причалили к пароходу, погрузка уже  кончилась,  и  скоро  он
ушел. Король ничего не говорил насчет того, чтобы подняться на борт; так
мне и не удалось прокатиться на пароходе.  Когда  пароход  ушел,  король
заставил меня грести еще с милю, а там вылез на берег в пустынном  месте
и говорит:
   - Поезжай живей обратно да доставь сюда герцога и новые  чемоданы.  А
если он поехал на ту сторону, верни его и привези сюда.  Да  скажи  ему,
чтобы оделся как можно лучше. Ну, теперь ступай!
   Я уже понял, что он затевает, только, само собой, ничего  не  сказал.
Когда я вернулся вместе с герцогом, мы спрятали лодку, а потом они  усе-
лись на бревно, и король ему все рассказал - все,  что  говорил  молодой
человек, от слова до слова. И все время, пока рассказывал,  он  старался
выговаривать, как настоящий англичанин; получалось  очень  даже  неплохо
для такого неуча. У меня так не выйдет, я даже и пробовать не хочу, а  у
него и вправду получалось очень хорошо. Потом он спросил:
   - А как вы насчет глухонемых, ваша светлость?
   Герцог сказал, что в этом можно на него положиться: он играл глухоне-
мых на театральных подмостках. И мы стали ждать парохода.
   Около середины дня прошли два маленьких парохода, но они  были  не  с
верховьев реки, а потом подошел большой, и король с герцогом его остано-
вили. За нами выслали ялик, и мы поднялись на борт; оказалось, что паро-
ход шел из Цинциннати, в когда капитан узнал,  что  нам  нужно  проехать
всего четырепять миль, то просто взбесился и принялся ругать нас на  чем
свет стоит, грозился даже, что высадит. Но король не растерялся, он ска-
зал:
   - Если джентльмены могут заплатить по доллару за милю, с тем чтоб  их
взяли на пароход и потом доставили на берег в ялике, то почему же  паро-
ходу не довезти их, верно?
   Тогда капитан успокоился и сказал, что ладно, довезет; а когда мы по-
равнялись с городом, то спустили ялик и переправили  нас  туда.  Человек
двадцать сбежалось на берег, завидев ялик. И когда король  спросил:  "Не
может ли кто-нибудь из вас, джентльмены, показать мне, где живет  мистер
Питер Уилкс?" - они стали переглядываться и кивать друг  другу  головой,
словно спрашивая: "А что я вам говорил?" Потом один из них сказал  очень
мягко и деликатно:
   - Мне очень жаль, сэр, но мы можем только показать вам,  где  он  жил
вчера вечером.
   Никто и мигнуть не успел,  как  негодный  старикашка  совсем  раскис,
прислонился к этому человеку, уперся ему подбородком в плечо и давай по-
ливать ему спину слезами, а сам говорит:
   - Увы, увы! Бедный брат! Он скончался, а мы так  и  не  повидались  с
ним! О, как это тяжело, как тяжело!
   Потом оборачивается, всхлипывая, и делает  какие-то  идиотские  знаки
герцогу, показывая ему что-то на пальцах, и тот тоже  роняет  чемодан  и
давай плакать, ей-богу! Я таких пройдох еще не видывал, и  если  они  не
самые отъявленные жулики, тогда я уж не знаю, кто жулик.
   Все собрались вокруг, стали им сочувствовать, утешали их разными лас-
ковыми словами, потащили в гору их чемоданы, позволяли им  цепляться  за
себя и обливать слезами, а королю рассказывали про последние минуты  его
брата, и тот все пересказывал на пальцах герцогу, и оба они так горевали
о покойном кожевнике, будто потеряли двенадцать  апостолов.  Да  будь  я
негром, если когда-нибудь видел хоть что-нибудь похожее! Просто делалось
стыдно за род человеческий.


   ГЛАВА XXV

   В две минуты новость облетела весь город, и со всех сторон  опрометью
стали сбегаться люди, а иные даже надевали на  бегу  сюртуки.  Скоро  мы
оказались в самой гуще толпы, а шум и топот были  такие,  словно  войско
идет. Из окон и дверей торчали головы, и каждую минуту кто-нибудь  спра-
шивал, высунувшись из-за забора:
   - Это они?
   А кто-нибудь из толпы отвечал:
   - Они самые.
   Когда мы дошли до дома Уилксов, улица перед ним была полным-полна на-
рода, а три девушки стояли в дверях.  Мэри  Джейн  и  вправду  была  ры-
женькая, только это ничего не значило: она все-таки  была  красавица,  и
лицо и глаза у нее так и сияли от радости, что наконец приехали дядюшки.
Король распростер объятия, и Мэри Джейн бросилась ему на шею,  а  Заячья
Губа бросилась на шею герцогу. И какая тут была радость!
   Все - по крайней мере, женщины - прослезились от  того,  что  девочки
наконец увиделись с родными и что у них в семье такое радостное событие.
   Потом король толкнул потихоньку герцога, - я-то это заметил, -  огля-
нулся по сторонам и увидел гроб в углу на двух стульях; и тут они с гер-
цогом, обняв друг друга за плечи, а свободной рукой утирая  глаза,  мед-
ленно и торжественно направились туда, и толпа расступилась, чтобы  дать
им дорогу: всякий шум и разговоры прекратились, все шипели: "Тс-с-с!"  -
а мужчины сняли шляпы и опустили головы; муха пролетит - и то было слыш-
но. А когда они подошли, то наклонились и заглянул  в  гроб;  посмотрели
один раз, а потом такой подняли рев, что, должно быть, слышно было в Но-
вом Орлеане; потом обнялись, положили другу другу подбородок на плечо  и
минуты три, а то и четыре заливались слезами, да как! Я никогда в  жизни
не видел, чтобы мужчины так ревели. А за ними и все прочие  ударились  в
слезы. Такую развели сырость, что я ничего подобного не  видывал!  Потом
один стал по одну сторону гроба, а другой - по другую, и оба  опустились
на колени, а лбами уперлись у гроб и начали молиться, только не вслух, а
про себя. Ну, тут уж все до того расчувствовались -  просто  неслыханное
дело; никто не мог удержаться от слез, все так прямо и зарыдали во  весь
голос, и бедные девочки тоже; и чуть ли не каждая  женщина  подходила  к
девочкам и, не говоря ни слова, целовала их очень  торжественно  в  лоб,
потом, положив руку им на голову, поднимала глаза к небу, а потом разра-
жалась слезами и, рыдая и утираясь платочком, отходила в сторону,  чтобы
другая могла тоже покрасоваться на ее месте. Я в жизни  своей  не  видел
ничего противней.
   Немного погодя король поднялся на ноги, выступил вперед к, собравшись
с силами, начал мямлить речь, а попросту говоря - молоть всякую  слезли-
вую чепуху насчет того, какое это тяжелое испытание для них с  братом  -
потерять покойного, и какое горе не застать его в живых, проехав  четыре
тысячи миль, но что это испытание им легче перенести, видя такое от всех
сочувствие и эти святые слезы, и потому он благодарит их от  всей  души,
от всего сердца и за себя и за брата, потому что  словами  этого  нельзя
выразить, все слова слишком холодны и вялы, и дальше нес такой же вздор,
так что противно было слушать; потом, захлебываясь слезами, провозгласил
самый что ни на есть благочестивый "аминь" и начал так рыдать,  будто  у
него душа с телом расставалась.
   И как только он сказал "аминь", кто-то в толпе запел  псалом,  и  все
его подхватили громкими голосами, и сразу  сделалось  как-то  веселей  и
легче на душе, точно когда выходишь из церкви. Хорошая штука  музыка!  А
после всего этого пустословия мне показалось, что  никогда  еще  она  не
действовала так освежительно и не звучала так искренне и хорошо.
   Потом король снова начал распространяться насчет того, как ему с пле-
мянницами будет приятно, если самые главные друзья семейства поужинают с
ними нынче вечером и помогут им похоронить останки покойного; и если  бы
его бедный брат, который лежит в гробу, мог говорить, то известно,  кого
бы он назвал: это все такие имена, которые были ему дороги, и  он  часто
поминал их в своих письмах; вот он сейчас назовет их всех по очереди;  а
именно вот кого: его преподобие мистер Гобсон, дьякон Лот  Хови,  мистер
Бен Рэкер, Эбнер Шеклфорд, Леви Белл, доктор Робпнсон, их жены  и  вдова
Бартли.
   Его преподобие мистер Гобсон и доктор Робинсон в это время  охотились
вместе на другом конце города - то есть я хочу сказать, что доктор  отп-
равлял больного на тот свет, а пастор показывал ему дорогу. Адвокат Белл
уехал в Луисвилл по делам. Зато остальные были тут,  поблизости,  и  все
они подходили по очереди и пожимали руку королю, благодарили его и бесе-
довали с ним; потом пожимали руку герцогу; ну, с ним-то они не  разгова-
ривали, а только улыбались и мотали головой, как болванчики, а он  выде-
лывал руками всякие штуки и гугукал все время, точно  младенец,  который
еще не умеет говорить.
   А король все болтал да болтал и ухитрился расспросить чуть ли не  про
всех в городе, до последней собаки, называя каждого по имени и  упоминая
разные происшествия, какие случались в городе, или в семье Джорджа,  или
в доме у Питера. Он, между прочим, всегда давал понять, что все это  Пи-
тер ему писал в письмах, только это было вранье: все это, до  последнего
словечка, он выудил у молодого дуралея, которого мы подвезли к пароходу.
   Потом Мэри Джейн принесла письмо, которое оставил ее дядя,  а  король
прочел его вслух и расплакался. По этому письму жилой дом и  три  тысячи
долларов золотом доставались девочкам, а кожевенный завод, который давал
хороший доход, и другие дома с землей (всего тысяч на семь) и три тысячи
долларов золотом - Гарви и Уильяму; а еще в письме было сказано, что эти
шесть тысяч зарыты в погребе.
   Оба мошенника сказали, что сейчас же пойдут и достанут эти  деньги  и
поделят все, как полагается, по-честному, а мне велели нести свечку.  Мы
заперлись в погребе, а когда они нашли мешок, то высыпали деньги тут  же
на пол, и было очень приятно глядеть на такую кучу желтяков. Ох, и  раз-
горелись же глаза у короля! Он хлопнул герцога по плечу и говорит:
   - Вот так здорово! Нет, вот это ловко! Небось это будет почище "Жира-
фа", как по-вашему?
   Герцог согласился, что это будет почище. Они хватали  золото  руками,
пропускали сквозь пальцы, со звоном роняли на пол, а потом  король  ска-
зал: " - О чем тут разговаривать, раз подошла  такая  линия!  Мы  теперь
братья умершего богача и представители живых наследников. Вот что значит
полагаться всегда на волю божию! Это в конце концов самое лучшее. Я  все
на свете перепробовал, но лучше этого ничего быть не может.
   Всякий другой на их месте был бы доволен такой кучей деньжищ и принял
бы на веру, не считая. Так нет же, им  понадобилось  пересчитать!  Стали
считать - оказалось, что не хватает четырехсот пятнадцати долларов.  Ко-
роль и говорит:
   - Черт бы его побрал! Интересно, куда он  мог  девать  эта  четыреста
пятнадцать долларов?
   Они погоревали-погоревали, потом стали искать, перерыли  все  кругом.
Потом герцог сказал:
   - Ну что ж, человек больной, очень может быть, что  и  ошибся.  Самое
лучшее - пускай так и останется, и говорить про это не будем. Мы без них
как-нибудь обойдемся.
   - Чепуха! Конечно, обойдемся! На это мне наплевать, только как теперь
быть со счетом - вот я про что думаю. Нам тут нужно вести дело честно  и
аккуратно, что называется - начистоту. Надо притащить эти  самые  деньги
наверх и пересчитать при всех, чтобы  никаких  подозрений  не  было.  Но
только ели покойник сказал, что тут шесть тысяч, нельзя же нам...
   - Постойте! - говорит герцог. - Давайте-ка пополним дефицит. - И  на-
чинает выгребать золотые из своего кармана.
   - Замечательная мысль, герцог! Ну и голова у вас,  право!  -  говорит
король. - А ведь, ей-богу, опять нам "Жираф" помог! -  И  тоже  начинает
выгребать золотые и ставить их столбиками.
   Это их чуть не разорило, зато все шесть тысяч были налицо, полностью.
   - Послушайте, - говорит герцог, - у меня есть еще одна идея.  Давайте
поднимемся наверх, пересчитаем эти деньги, а йотом возьмем да и  отдадим
их девочкам!
   - Нет, ей-богу, герцог, позвольте вас  обнять!  Очень  удачная  идея,
никто бы до этого не додумался! Замечательная у вас голова, я такую пер-
вый раз вижу! О, это штука ловкая, тут и сомневаться нечего. Пускай  те-
перь вздумают нас подозревать - это им заткнет рты.
   Как только мы поднялись наверх, все столпились вокруг стола, а король
начал считать деньги и ставить их столбиками, по триста долларов в  каж-
дом, - двадцать хорошеньких маленьких столбиков. Все глядели на них  го-
лодными глазами и облизывались; потом все деньги сгребли в мешок. Вижу -
король опять охорашивается, готовится произнести еще речь и говорит:
   - Друзья, мой бедный брат, который лежит вон там, во  гробе,  проявил
щедрость к тем, кого покинул в этой земной юдоли. Он проявил щедрость  к
бедным девочкам, которых при жизни любил и берег и которые остались  те-
перь сиротами, без отца в без матери. Да! И мы, которые знали его,  зна-
ем, что он проявил бы к ним еще больше великодушия,  если  б  не  боялся
обидеть своего дорогого брата Уильяма, а также и меня. Не правда аи? Ко-
нечно, у меня на этот счет нет никаких сомнений. Так вот, какие мы  были
бы братья, если бы помешали ему в таком деле и в такое время? И какие мы
были бы дяди, если б обобрали - да, обобрали! - в  такое  время  бедных,
кротких овечек, которых он так любил? Насколько я знаю Уильяма,  -  а  я
думаю, что знаю, - он... Впрочем, я сейчас его спрошу.
   Он оборачивается к герцогу и начинает ему делать знаки, что-то  пока-
зывает на пальцах, а герцог сначала смотрит на него Дурак дураком, а по-
том вдруг бросается к королю, будто бы повял, в  чем  дело,  и  гугукает
вовсю от радости и обнимает его чуть не двадцать раз подряд. Тут  король
объявил:
   - Я так и знал. Мне кажется, всякий может  убедиться,  какие  у  него
мысли на этот счет. Вот, Мэри  Джейн,  Сюзанна,  Джоанна,  возьмите  эти
деньги, возьмите все! Это дар того, который бежит вон там во гробе, бес-
чувственный, но полный радости...
   Мэри Джейн бросилась к нему, Сюзанна и Заячья Губа бросились к герцо-
гу, и опять пошло такое обнимание и целование, какого я никогда не виды-
вал. А все прочие столпились вокруг со слезами на глазах и чуть руки  не
оторвали этим двум мошенникам - все пожимали их, а сами приговаривали:
   - Ах, какая доброта! Как это прекрасно! Но как же это вы?..
   Ну, потом все опять пустились разговаривать про покойника - какой  он
был добрый, и какая это утрата, и прочее тому подобное, а через  некото-
рое время с улицы в комнату протолкался какой-то высокий человек с квад-
ратной челюстью и стоит слушает; ему никто не сказал  ни  слова,  потому
что король говорил и все были заняты тем, что слушали. Король говорил, -
с чего он начал, не помню, а это была уже середина:
   - ... ведь они близкие друзья покойного. Вот почему их пригласили сю-
да сегодня вечером; а завтра мы хотим, чтобы пришли все, все до единого:
он всех в городе уважал, всех любил, и потому мы желаем,  чтобы  на  его
похоронной оргии был весь город.
   И пошел плести дальше, потому что всегда любил сам  себя  слушать,  и
нет-нет да и приплетет опять свою "похоронную оргию", так что  герцог  в
конце концов не выдержал, написал  на  бумажке:  "Похоронная  церемония,
старый вы дурак!" - сложил бумажку, загугукал и  протягивает  ее  королю
через головы впереди стоящих гостей. Король прочел, сунул бумажку в кар-
ман и говорит:
   - Бедный Уильям, как он ни огорчен, а сердце у него  всегда  болит  о
других. Просит, чтобы я всех пригласил на похоронную  церемонию,  -  ему
хочется, чтобы все пришли. Только напрасно он беспокоится, я и сам соби-
рался всех позвать.
   И разливается дальше самым преспокойным образом и нетнет да и вставит
свою "похоронную оргию", будто так и надо. А как только вклеил ее в тре-
тий раз, сейчас же и оговорился:
   - Я сказал "оргия" не потому, что так обыкновенно говорят, вовсе нет,
- обыкновенно говорят "церемония", - а потому, что "оргия" правильней. В
Англии больше не говорят "церемония", это уже не принято. У нас в Англии
теперь все говорят "оргия". Оргия даже лучше, потому что вернее  обозна-
чает предмет. Это слово состоит из древнегреческого "орго",  что  значит
"наружный " ("открытый", и древнееврейского "гизум" -  "сажать",  "зары-
вать"; отсюда - "хоронить". Так что, вы видите, похоронная оргия  -  это
открытые похороны, такие, на которых присутствуют все.
   Дальше, по-моему, уже и ехать некуда. Тот высокий, с  квадратной  че-
люстью, засмеялся прямо ему в лицо. Всем стало очень неловко. Все зашеп-
тали:
   - Что вы, доктор!
   А Эбнер Шеклфорд сказал:
   - Что с вами, Робинсон, разве вы не знаете? Ведь это Гарни Уилкс.
   Король радостно заулыбался, тычет ему свою лапу и говорит:
   - Так это вы и есть дорогой друг и врачеватель моего  бедного  брата?
Я...
   - Уберите руки прочь! - говорит доктор. - Это  вы-то  англичанин?  Да
это дрянная подделка, хуже я не видывал. Вы брат Питера  Уилкса?  Мошен-
ник, вот вы кто такой!
   Ох, как все переполошились! Окружили доктора, стали его унимать, уго-
варивать, стали объяснять ему, что Гарви сто раз успел доказать, что  он
и вправду Гарви, что он всех знает по именам, знает даже клички всех со-
бак в городе, и уж так его упрашивали помолчать, чтобы Гарви не обиделся
и чтобы девочки не обиделись. Только все равно ничего не  вышло:  доктор
не унимался и говорил, что человек, который выдает себя за  англичанина,
а сам говорить, как англичанин, не умеет, -  просто  враль  и  мошенник.
Бедные девочки не отходили от короля и плакали; но тут доктор повернулся
к ним и сказал:
   - Я был другом вашего отца, и вам я тоже  друг,  и  предупреждаю  вас
по-дружески, как честный человек, который хочет вам помочь, чтобы вы  не
попали в беду и не нажили себе хлопот: отвернитесь от этого негодяя,  не
имейте с ним дела, это бродяга и неуч,  даром  что  он  бормочет  чепуху
по-гречески и поеврейски! Сразу видно,  что  это  самозванец,  -  набрал
где-то ничего не значащих имен и фактов и явился с ними сюда; а  вы  все
это приняли за доказательства, да еще вас вводят в обман ваши  легковер-
ные друзья, хотя им бы следовало быть умнее. Мэри Джейн Уилкс, вы  знае-
те, что я вам друг, и бескорыстный друг к тому же. Так  вот,  послушайте
меня: гоните вон этого подлого мошенника, прошу вас! Согласны?
   Мэри Джейн выпрямилась во весь рост - и какая же она сделалась краси-
вая! - и говорит:
   - Вот мой ответ! - Она взяла мешок с деньгами, передала его из рук  в
руки королю и сказала: - Возьмите эти шесть тысяч, поместите их для меня
и моих сестер куда хотите, и никакой расписки нам не надо.
   Потом она обняла короля, а Сюзанна и Заячья Губа  подошли  к  нему  с
другой стороны и тоже обняли. Все захлопали в ладоши,  затопали  ногами,
поднялась настоящая буря, а король задрал голову кверху и гордо улыбнул-
ся.
   Доктор сказал:
   - Хорошо, тогда я умываю руки. Но предупреждаю вас всех: придет  вре-
мя, когда вам тошно будет вспомнить про этот день!
   И он ушел.
   - Хорошо, доктор, - сказал король, как бы  передразнивая  его,  -  уж
тогда мы постараемся - уговорим их послать за вами.
   Все засмеялись и сказали, что это он ловко поддел доктора.


   ГЛАВА XXVI

   Когда все разошлись, король спросил Мэри Джейн,  найдутся  ли  у  них
свободные комнаты, и она сказала, что одна свободная комната у них есть,
она подойдет для дяди Уильяма, а дяде Гарви она  уступит  свою  комнату,
которая немножко побольше, а сама она  поместится  с  сестрами  и  будет
спать там на койке; и еще на чердаке есть каморка с соломенным  тюфяком.
Король сказал, что эта каморка пригодится для его лакея, - это для меня.
   Мэри Джейн повела нас наверх и показала дядюшкам  их  комнаты,  очень
простенькие, зато уютные. Она сказала, что уберет из своей  комнаты  все
платья и разные другие вещи, если они мешают дяде Гарви; но  он  сказал,
что нисколько не мешают. Платья висели на стене, под  ситцевой  занавес-
кой, спускавшейся до самого пола. В одном углу стоял  старый  сундук,  в
другом - футляр с гитарой, и много было разных пустяков  и  финтифлюшек,
которыми девушки любят украшать свои комнаты. Король сказал, что с  ними
комната выглядит гораздо уютнее и милей, и не велел их трогать. У герцо-
га комнатка была очень маленькая, зато удобная, и моя каморка тоже.
   Вечером у них был званый ужин, и опять пришли те же гости, что и  ут-
ром, а я стоял за стульями короля и герцога  и  прислуживал  им,  а  ос-
тальным прислуживали негры. Мэри Джейн сидела на хозяйском месте,  рядом
с Сюзанной, и говорила всем, что печенье не удалось, а соленья никуда не
годятся, и куры попались плохие, очень жесткие, - словом, все те  пустя-
ки, которые обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на  компли-
менты; а гости отлично видели, что все удалось как нельзя лучше,  и  все
хвалили, - спрашивали, например: "Как это вам  удается  так  подрумянить
печенье? ", или: "Скажите, ради бога, где вы достали такие замечательные
пикули?" - и все в таком роде; ну, знаете, как обыкновенно за  ужином  -
переливают из пустого в порожнее.
   Когда все это кончилось, мы с Заячьей Губой поужинали в кухне  остат-
ками, пока другие помогали неграм убирать со стола и мыть посуду. Заячья
Губа начала меня расспрашивать про Англию, и, ей-богу, я  каждую  минуту
так и думал, что, того гляди, проврусь. Она спросила:
   - Ты когда-нибудь видел короля?
   - Какого? Вильгельма Четвертого? Ну, а то как же!  Он  ходит  в  нашу
церковь.
   Я-то знал, что он давно помер, только ей не стал говорить. Вот, после
того как я сказал, что он ходит в нашу церковь, она и. спрашивает:
   - Как? Постоянно ходит?
   - Ну да, постоянно. Его скамья как раз напротив  нашей  -  по  другую
сторону кафедры.
   - А я думала, он живет в Лондоне.
   - Ну да, там он и живет. А где ж ему еще жить?
   - Да ведь ты живешь в Шеффилде!
   Ну, вижу, я влип. Пришлось для начала  прикинуться,  будто  подавился
куриной костью, чтобы выгадать время, - надо же придумать, как  мне  вы-
вернуться! Потом я сказал:
   - То есть он ходит в нашу церковь всегда, когда  бывает  в  Шеффилде.
Это же только летом, когда он приезжает брать морские ванны.
   - Что ты мелешь, ведь Шеффилд не на море!
   - А кто сказал, что он на море?
   - Да ты же и сказал.
   - И не думал говорить"
   - Нет, сказал!
   - Нет, не говорил!
   - Сказал!
   - Ничего подобного не говорил.
   - А что же ты говорил?
   - Сказал, что он приезжает брать морские ванны - вот что я сказал.
   - Так как же он берет морские ванны, если там нет моря?
   - Послушай, - говорю я, - ты видала когда-нибудь английский эль?
   - Видала.
   - А нужно за ним ездить в Англию?
   - Нет, не нужно.
   - Ну так вот, и Вильгельму Четвертому не надо ездить  к  морю,  чтобы
брать морские ванны.
   - А откуда же тогда он берет морскую воду?
   - Оттуда же, откуда люди берут эль: из бочки. В  Шеффилде  во  дворце
есть котлы, и там ему эту воду греют.  А  в  море  такую  уйму  воды  не
очень-то нагреешь, никаких там приспособлений для этого нет.
   - Теперь поняла. Почему же ты сразу не  сказал,  только  время  даром
тратил.
   Ну, тут я понял, что выпутался благополучно, и мне стало много  легче
и веселей. А она опять пристает:
   - А ты тоже ходишь в церковь?
   - Конечно, постоянно хожу.
   - А где ты там сидишь?
   - Как где? На нашей скамейке.
   - На чьей?
   - На нашей, то есть твоего дяди Гарви.
   - На его скамье? А зачем ему скамья?
   - Затем, чтобы сидеть. А ты думала - зачем?
   - Ишь ты, а ведь я думала, что его место на кафедре.
   Ох, чтоб ему, я и позабыл, что он проповедник! Ну, вижу, опять я  за-
сыпался; пришлось еще раз давиться куриной костью и опять думать.  Потом
я сказал:
   - Что же, по-твоему, в церкви бывает только один проповедник?
   - А на что же больше?
   - Как! Это чтобы королю проповедовать? Ну, знаешь, ли, я  таких,  как
ты, еще не видывал! Да их меньше семнадцати не бывает.
   - Семнадцать проповедников! Господи! Да я бы ни за  что  не  высидела
столько времени, даже для спасения души. Это их в неделю всех не  перес-
лушаешь.
   - Пустяки, они не все в один день проповедуют, а по очереди.
   - А что же тогда делают остальные?
   - Да ничего особенного. Сидят, отдыхают, ходят с кружкой - да мало ли
что! А то и совсем ничего не делают.
   - Для чего же они тогда нужны?
   - Как для чего? Для фасона. Неужто ты этого не знаешь?
   - Даже и знать не хочу про такие глупости! А как в Англии  обращаются
с прислугой? Лучше, чем мы с неграми?
   - Какое! Слугу там и за человека не считают. Обращаются хуже,  чем  с
собакой.
   - А на праздники разве их не отпускают, как у нас, - на рождество, на
Новый год, на Четвертое июля?
   - Скажет тоже! Сразу видно, что ты в Англии никогда не была. Да  зна-
ешь ли ты, Заяч... знаешь ли, Джоанна, что у них никогда и праздников-то
не бывает, их круглый год никуда не пускают: ни в цирк, ни в театр, ни в
негритянский балаган, ну просто никуда!
   - Ив церковь тоже?
   - Ив церковь.
   - А ведь ты ходишь в церковь?
   Ну вот, опять я запутался! Я позабыл, что служу у старика. Но в  сле-
дующую минуту я уже пустился объяснять ей, что лакей совсем не  то,  что
простой слуга, и обязан ходить в церковь, хочет он этого или нет, и  си-
деть там вместе с хозяевами, потому что так полагается.  Только  получи-
лось у меня не оченьто складно; кончил я объяснять и вижу, что  она  мне
не верит.
   - Скажи, - говорит, - "честное индейское", что ты не наврал мне с три
короба.
   - Честное индейское, нет, - говорю я.
   - Совсем ничего не приврал?
   - Ровно ничего. Как есть ни единого словечка, - говорю я.
   - Положи руку вот на эту книжку и скажи еще раз.
   Я вижу, что это просто-напросто словарь, положил на него руку и  ска-
зал. Она как будто поверила и говорит:
   - Ну ладно, кое-что тут, может, и верно; только  уж  извини,  никогда
этого не будет, чтобы я всему остальному поверила.
   - Чему это ты не хочешь верить, Джо?  -  сказала  Мэри  Джейн,  входя
вместе с Сюзанной. - Нехорошо и невежливо так с  ним  разговаривать,  он
здесь чужой и от родных далеко. Тебе ведь не понравилось бы, если  бы  с
тобой так обращались?
   - Вот ты всегда так, Мэри, - заступаешься за всех, когда их никто еще
и не думал обижать. Ничего я ему не сделала. Он тут мне наврал,  по-мое-
му, а я сказала, что не обязана всему верить. Вот и все,  больше  ничего
не говорила. Я думаю, такие-то пустяки он может стерпеть?
   - Мне все равно, пустяки это или нет; он гостит у нас  в  доме,  и  с
твоей стороны нехорошо так говорить. Ведь на  его  месте  тебе  было  бы
стыдно; вот и не надо говорить ничего такого, чтобы человеку было  стыд-
но.
   - Да что ты, Мэри, он же сказал...
   - Это не важно, что бы он там ни сказал, - не в том дело. Важно, что-
бы ты была с ним ласкова и не говорила мальчику ничего такого, а  то  он
вспомнит, что он тут всем чужой и далеко от родины.
   А я думаю про себя: "И такую-то девушку я позволяю обворовывать этому
старому крокодилу! "
   Тут и Сюзанна вмешалась: такую задала гонку  Заячьей  Губе,  что  мое
почтение!
   А я думаю про себя: "И эту тоже я позволяю ему бессовестно  обворовы-
вать! "
   Тогда Мэри Джейн заговорила с ней совсем по-другому, кротко и  ласко-
во, как она всегда говорила; только после этого бедная Заячья Губа стала
тише воды, ниже травы и ударилась в слезы.
   - Ну вот и хорошо, - сказали ей сестры, - теперь попроси у него  про-
щенья.
   Она и прощенья попросила, да еще как вежливо! Так деликатно, что при-
ятно было слушать; мне даже захотелось еще больше ей наврать, чтобы  она
еще раз попросила прощенья.
   Думаю: "Ведь и эту тоже я позволяю ему обворовывать! " А  после  того
как она попросила прощенья, все они  принялись  хлопотать  и  стараться,
чтобы я почувствовал себя как дома и понял бы, что я среди друзей.  А  я
чувствовал себя такой дрянью, таким  мерзавцем  и  негодяем,  что  решил
твердо: украду для них эти деньги, а там будь что будет.
   И я ушел - будто бы спать, а сам думаю: погожу еще  ложиться.  Остав-
шись один, я стал это дело обмозговывать. Думаю себе: пойти, что  ли,  к
этому доктору да донести на моих мошенников?  Нет,  это  не  годится.  А
вдруг он расскажет, кто ему сказал? Тогда мне от короля с герцогом соло-
но придется. Сказать потихоньку Мэри Джейн? Нет, лучше не  надо.  По  ее
лицу они, конечно, сразу поймут, в чем дело; мешок с  золотом  у  них  -
они, не долго думая, возьмут да и удерут с деньгами. А если она  позовет
кого-нибудь на помощь, меня тоже в это дело запутают, когда-то  еще  там
разберутся! Нет, только и есть одно верное средство: надо мне как-нибудь
украсть эти деньги, и украсть так, чтобы на меня никто не подумал. У ко-
роля с герцогом тут выгодное дельце, они отсюда не уедут, пока не оберут
дочиста и этих сирот, и весь город, так что я еще сумею выбрать  удобное
время. Украду деньги и спрячу, а потом, когда уеду вниз по реке,  напишу
Мэри Джейн письмо и расскажу, где я их спрятал. А красть все-таки  лучше
нынче ночью, потому что доктор, наверное, не все сказал, что знает;  как
бы он их отсюда не спугнул.
   Ну, думаю, пойду-ка обыщу их комнаты. Наверху в коридоре было  темно,
но я все-таки отыскал комнату герцога и начал там все подряд  ощупывать;
потом сообразил, что вряд ли король отдаст  кому-нибудь  эти  деньги  на
сохранение, на него что-то не похоже. Пошел в комнату короля и там  тоже
начал шарить. Вижу, без свечки ничего не выходит, а зажечь, конечно, бо-
юсь. Тогда я решил сделать по-другому: думаю, подстерегу их и подслушаю.
И в это самое время вдруг слышу - они идут.
   Только я хотел залезть под кровать - сунулся, а она вовсе не там сто-
ит, где я думал; зато мне под руку попалась занавеска, под которой висе-
ли платья Мэри Джейн; я скорей нырнул под нее, зарылся в платья и  стою,
не дышу.
   Они вошли, закрыли за собой дверь, и первым делом герцог  нагнулся  и
заглянул под кровать! Вот когда я обрадовался, что не нашел вовремя кро-
вати! А ведь как-то само собой получается, что лезешь под кровать, когда
дело у тебя секретное.
   Оба они уселись, и король сказал:
   - Ну, что у вас? Только покороче, потому что  нам  надо  скорей  идти
вниз, рыдать вместе со всеми, а то они там  начнут  сплетничать  на  наш
счет.
   - Вот что, Капет. Я все беспокоюсь: не нравится мне этот  доктор,  не
выходит он у меня из головы! Хотелось бы знать, какие у вас планы. У ме-
ня есть одна мысль, и как будто она правильная.
   - Это какая же, герцог?
   - Хорошо бы нам убраться отсюда пораньше, часам к трем утра, да  пос-
корей удрать вниз по реке с тем, что у нас уже  есть.  Досталось-то  оно
нам уж очень легко, сами, можно сказать, отдали в руки, а ведь мы  дума-
ли, что придется красть. Я стою за то, чтобы сматывать удочки и  удирать
поскорей.
   Мне прямо-таки стало нехорошо. Какой-нибудь час или два назад было бы
совсем другое дело, но теперь я приуныл. Король выругался и сказал:
   - Что? А остальное имущество так и не продадим? Уйдем, как дураки,  и
оставим на восемь, на девять тысяч добра, которое только того и  дожида-
ется, чтобы его прибрали к рукам? Да какой все ходкий товар-то!
   Герцог начал ворчать, сказал, что  довольно  и  мешка  с  золотом,  а
дальше этого он не пойдет - не хочет отнимать у сирот последнее.
   - Что вы это выдумали? - говорит король. - Ничего мы у них  не  отни-
мем, кроме этих денег. Пострадают-то покупатели: как  только  выяснится,
что имущество не наше, - а это выяснится очень скоро после того, как  мы
удерем, - продажа окажется недействительной, и все имущество вернется  к
владельцам. Вот ваши сироты и получат дом обратно, и довольно с них: они
молодые, здоровые, что им стоит заработать себе  на  кусок  хлеба!  Нис-
колько они не пострадают. Господь с вами, им жаловаться не на что.
   Король так его заговорил, что в конце концов герцог сдался и  сказал,
что ладно, только добавил:
   - Все-таки глупо оставаться в городе, когда этот самый доктор  торчит
тут, как бельмо на глазу!
   А король сказал:
   - Плевать нам на доктора! Какое нам до него дело? Ведь все  дураки  в
городе за нас стоят! А дураков во всяком городе куда больше, чем умных.
   И они собрались опять идти вниз. Герцог сказал:
   - Не знаю, хорошо ли мы спрятали деньги! Место ненадежное.
   Тут я обрадовался. Я уж начал думать, что так ничего и не узнаю, даже
и намека не услышу.
   Король спросил:
   - Это почему же?
   - Потому что Мэри Джейн будет теперь носить траур; того и гляди,  она
велит негритянке, которая убирает комнаты, уложить все эти тряпки в сун-
дук и спрятать куда-нибудь подальше. А что же вы думаете, неужели негри-
тянка увидит деньги и не позарится на них?
   - Да, голова у вас работает здорово, - говорит король и начинает  ша-
рить под занавеской, в двух шагах от того места, где я стою.
   Я прижался к стене вплотную и замер, а сам весь дрожу: думаю,  что-то
они скажут, если поймают меня! Надо придумать, что же мне  все-таки  де-
лать, когда меня поймают. Но не успел я додумать эту мысль и до  полови-
ны, как король нашел мешок с деньгами; ему даже и в  голову  не  пришло,
что я тут стою. Потом они взяли да и засунули мешок с золотом в  дыру  в
соломенном тюфяке, который лежал под периной; запихнули его  поглубже  в
солому, и решили, что теперь все в порядке, потому что негритянка  взби-
вает одну только перину, а тюфяк переворачивает раза два в год, не чаще,
так что теперь деньги в сохранности, никто их не украдет.
   Ну, а я рассудил по-другому. Не успели король с герцогом спуститься с
лестницы, как я вытащил мешок, ощупью добрался до своей каморки и  спря-
тал его там, пока не подвернется случай перепрятать в  другое  место.  Я
решил, что лучше всего спрятать мешок где-нибудь во  дворе,  потому  что
король с герцогом, как только хватятся денег, прежде всего  обыщут  весь
дом. Это я отлично знал. Потом я лег не раздеваясь, только  заснуть  все
равно не мог - до того мне не терпелось покончить с этим  делом.  Скоро,
слышу, король с герцогом опять поднимаются по лестнице; я  кубарем  ска-
тился с постели и залег на верху чердачной лестницы  -  дожидаться,  что
будет дальше. Только ничего не было.
   Я подождал и, когда все ночные звуки затихли, а утренние еще не начи-
нались, потихоньку спустился в нижний этаж.


   ГЛАВА XXVII

   Я подкрался к дверям и прислушался: оба храпели. Тогда я на  цыпочках
двинулся дальше и благополучно спустился вниз. Нигде не слышно  было  ни
звука. Я заглянул через дверную щелку  в  столовую  и  увидел,  что  все
бодрствовавшие при гробе крепко заснули, сидя на своих стульях. Дверь  в
гостиную, где лежал покойник, была открыта, и в обеих комнатах горело по
свечке. Я прошел мимо открытой двери; вижу - в гостиной никого нет, кро-
ме останков Питера, и я двинулся дальше, но парадная дверь оказалась за-
перта, а ключ из нее вынут. И тут как раз слышу - кто-то  спускается  по
лестнице за моей спиной. Я скорей в гостиную, оглянулся  по  сторонам  -
вижу, мешок спрятать некуда, кроме гроба. Крышка немного сдвинулась, так
что видно было лицо покойника, закрытое мокрой тряпкой, и саван. Я сунул
мешок с деньгами в гроб под крышку, чуть пониже скрещенных рук, и  такие
они были холодные, что даже мурашки забегали у меня по  спине,  а  потом
выскочил из комнаты и спрятался за дверью.
   Это была Мэри Джейн. Она тихо подошла к гробу, опустилась на колени и
стала глядеть на покойника, потом поднесла платок к глазам, и  я  понял,
что она плачет, хотя ничего не было слышно, а стояла она ко мне  спиной.
Я выбрался из-за двери, а когда проходил мимо столовой, дай, думаю, пог-
ляжу, не видел ли меня кто-нибудь из бодрствующих; заглянул в щелку,  но
все было спокойно. Они даже и не пошевельнулись.
   Я шмыгнул наверх и улегся в кровать, чувствуя себя  довольно  неважно
из-за того, что после всех моих трудов и такого риска  вышло  совсем  не
так, как я думал. Ну, говорю себе, если деньги останутся  там,  где  они
есть, это еще туда-сюда; как только мы отъедем миль на  сто,  на  двести
вниз по реке, я напишу Мэри Джейн, она откопает покойника и возьмет себе
деньги; только так, наверно, не получится, а получится, что деньги  най-
дут, когда станут завинчивать крышку. И выйдет, что деньги опять заберет
король, а другого такого случая, пожалуй, и не дождешься, чтобы  он  дал
еще раз их стащить. Мне, само собой, очень хотелось прокрасться  вниз  и
взять их оттуда, только я не посмел: с каждой  минутой  становилось  все
светлей, скоро зашевелятся все эти бодрствующие при гробе и, того и гля-
ди, поймают меня - поймают с шестью тысячами на руках, а ведь никто меня
не просил об этих деньгах заботиться. Нет уж, говорю себе,  я  вовсе  не
желаю, чтобы меня припутали к такому делу.
   Когда я сошел вниз утром, дверь в гостиную была закрыта и все  посто-
ронние ушли. Остались только свои да вдова Бартли  и  наша  компания.  Я
стал смотреть, - может, по лицам замечу,  не  случилось  ли  чего-нибудь
особенного, - только ничего не мог разобрать.
   В середине дня пришел гробовщик со своим  помощником;  они  поставили
гроб посреди комнаты на двух стульях, а все остальные стулья  расставили
рядами, да еще призаняли у соседей, так что и в гостиной, и в  столовой,
и в передней - везде было полно стульев. Я заметил, что крышка гроба ле-
жит так же, как вчера, только не посмел заглянуть под  нее,  раз  кругом
был народ.
   Потом начали сходиться приглашенные, и оба мошенника вместе с  девуш-
ками уселись в переднем ряду, у изголовья гроба; и  целых  полчаса  люди
вереницей медленно проходили мимо гроба и глядели на покойника, а  неко-
торые роняли слезу; и все было очень тихо и торжественно, только девушки
и оба мошенника прикладывали платки к глазам и,  опустив  голову,  поти-
хоньку всхлипывали. Ничего не было слышно, кроме шарканья ног на полу да
сморканья, - потому что на похоронах всегда сморкаются чаще, чем где  бы
то ни было, кроме церкви.
   Когда в дом набилось полно народу, гробовщик в черных перчатках, эта-
кий мягкий и обходительный, осмотрел все кругом, двигаясь неслышно,  как
кошка, и поправляя что-то напоследок, чтобы все было в  полном  порядке,
чинно и благородно. Он ничего не говорил:  разводил  гостей  по  местам,
втискивал куда-нибудь опоздавших, раздвигал толпу, чтобы дали пройти,  и
все это кивками и знаками, без единого слова. Потом он стал на свое мес-
то у стенки. Я отродясь не видывал такого тихого, незаметного и вкрадчи-
вого человека, а улыбался он не чаще копченого окорока.
   Они заняли у кого-то фисгармонию, совсем расстроенную, и,  когда  все
было готово, какая-то молодая женщина села и заиграла на  ней;  хрипу  и
визгу было сколько угодно, да еще все запели хором, - так что, по-моему,
одному только Питеру и было хорошо. Потом его преподобие  мистер  Гобсон
приступил к делу - медленно и торжественно начал говорить речь; но толь-
ко он начал, как в подвале поднялся страшнейший визг,  просто  неслыхан-
ный; это была всего-навсего одна собака, но шум она подняла  невыносимый
и лаяла не умолкая, так что пастору  пришлось  замолчать  и  дожидаться,
стоя возле гроба, - ничего нельзя было расслышать, даже что ты сам дума-
ешь. Получилось очень неловко, и никто не знал,  как  тут  быть.  Однако
долговязый гробовщик опомнился первый и закивал пастору, словно  говоря:
"Не беспокойтесь, я все устрою". Он стал пробираться по стенке к выходу,
весь согнувшись, так что над головами собравшихся видны  были  одни  его
плечи. А пока он пробирался, шум и лай становились все громче и  неисто-
вей; наконец, обойдя комнату, гробовщик скрылся в подвале. Секунды через
две мы услышали сильный удар, собака оглушительно  взвыла  еще  раз  или
два, и все стихло - наступила мертвая тишина, и  пастор  продолжал  свою
торжественную речь с того самого места, на  котором  остановился.  Мину-
ту-другую спустя возвращается гробовщик, и опять его  плечи  пробираются
по стенке; он обошел три стороны комнаты, потом выпрямился, прикрыл  рот
рукой и, вытянув шею, хриплым шепотом сообщил пастору через головы  тол-
пы: "Она поймала крысу!" После этого он опять согнулся и по стенке проб-
рался на свое место. Заметно было, что всем это доставило  большое  удо-
вольствие - им, само собой, хотелось узнать, в чем дело.  Такие  пустяки
человеку ровно ничего не стоят, зато как раз такими пустяками и приобре-
тается общее уважение и любовь. Никого другого в городе так  не  любили,
как этого самого гробовщика.
   Надгробное слово было хорошее, только уж очень длинное и  скучное;  а
там и король полез туда же: выступил с речью и понес, как всегда,  чепу-
ху; а потом гробовщик стал подкрадываться к гробу с отверткой.  Я  сидел
как на иголках и смотрел на него во все глаза. А он даже и не заглянул в
гроб: просто надвинул крышку без всякого шума и крепко-накрепко завинтил
ее. С тем я и остался! Так и не узнал, там ли деньги или их  больше  там
нет. А что, думаю, если их кто-нибудь спер потихоньку? Почем  я  знаю  -
писать теперь Мэри Джейн или нет? Вдруг она его  откопает,  а  денег  не
найдет, что она тогда обо мне подумает? Ну его к черту, думаю, а то  еще
погонятся за мной, да и посадят в тюрьму; лучше уж мне держать  язык  за
зубами и ничего ей не писать; все теперь ужасно запуталось: я хотел сде-
лать лучше, а вышло во сто раз хуже; нечего мне было за это  и  браться,
провались оно совсем!
   Питера похоронили, мы вернулись домой; и я опять  стал  смотреть,  не
замечу ли чего-нибудь по лицам, - никак не мог удержаться и  успокоиться
тоже не мог: по лицам ничего не было заметно.
   Вечером король ходил по гостям и всех утешал и ко всем навязывался со
своей дружбой, а между прочим давал понять, что его паства там,  в  Анг-
лии, ждет его не дождется, так что ему  нужно  поторапливаться:  уладить
все дела с имуществом, да и ехать домой. Он очень жалел, что  приходится
так спешить, и всем другим тоже было очень жалко: им хотелось, чтобы  он
погостил подольше, только они не знали, как это устроить.  Он,  конечно,
говорил, будто бы они с Уильямом собираются взять девочек с собой в Анг-
лию; и все этому радовались, потому что девочки будут с родными и хорошо
устроены; девочки тоже бы" ли довольны и так этому радовались, что  сов-
сем позабыли про "вой несчастья, - одно только и говорили: пускай король
про дает все поскорей, а они будут собираться.  Бедняжки  так  были  до-
вольны и счастливы, что у меня сердце разрывалось, глядя, как их оплета-
ют и обманывают, но только я не видел никакой  возможности  вмешаться  и
что-нибудь в этом деле переменить.
   Провалиться мне, если король тут же не назначил и дом и негров к про-
даже с аукциона - через два дня после похорон. Но кто хотел, тот мог ку-
пить и раньше, частным образом. И вот на другой день после похорон,  ча-
сам к двенадцати, радость девочек в первый раз омрачилась. Явилось  двое
торговцев неграми, в король продал им негров за хорошую цену, с  уплатой
по чеку в трехдневный срок, - так это полагалось, - и они  увезли  двоих
сыновей вверх по реке, в Мемфис, а их мать - вниз по реке, в Новый Орле-
ан. Я думал, что и у бедных девочек, и у негров сердце разорвется от го-
ря; они так плакали и так обнимались, что я и сам  расстроился,  на  них
глядя. Девочки говорили, что им даже и не снилось, чтобы семью разделили
или продали куда-нибудь далеко, не тут же, в городе. Никогда не  забуду,
как несчастные девочки и эти негры обнимали друг друга  и  плакали,  все
это так и стоит у меня перед глазами; я бы  наверняка  не  вытерпел,  не
стал бы молчать и донес на нашу шайку, если бы не знал, что продажа  не-
действительна и негры через неделюдругую вернутся домой.
   Эта продажа наделала в городе много шума; большинство было решительно
против: говорили, что просто позор - разлучать мать с детьми. Нашим  мо-
шенникам это сильно подорвало репутацию, но старый дурак все равно  гнул
свою линию, что ему ни говорил герцог, а герцог, по  всему  было  видно,
сильно встревожился.
   На следующий день был аукцион. Утром, как только совсем рассвело, ко-
роль с герцогом поднялись ко мне на чердак и разбудили меня; и по одному
их виду я сразу понял, что дело неладно. Король спросил:
   - Ты был у меня в комнате позавчера вечером?
   - Нет, ваше величество. (Я всегда его так называл, если никого  чужих
не было)
   - А вчера вечером ты там был?
   - Нет, ваше величество.
   - Только по-честному - не врать!
   - По-честному, ваше величество. Я вам правду говорю. Я даже и не под-
ходил к вашей комнате, после того как мисс Мэри Джейн показывала ее  вам
и герцогу.
   Герцог спросил:
   - А ты не видел - входил туда кто-нибудь или нет?
   - Нет, ваша светлость, что-то не припомню.
   - Так подумай, вспомни!
   Я задумался и вижу, что случай подходящий; потом говорю:
   - Да, я видел, как негры туда входили, и не один раз.
   Оба так и подскочили на месте, и вид у них был сначала  такой,  будто
бы они этого не ожидали, а потом - будто бы ожидали именно этого. Герцог
спросил:
   - Как? Все сразу?
   - Нет, не все сразу... то есть я, кажется, не видел,  чтобы  они  все
оттуда выходили, вот только, пожалуй, один раз...
   - Ну-ну? Когда же это было?
   - В тот день, когда были похороны. Утром. Только не очень рано, пото-
му что я тогда проспал. Я только что хотел сойти вниз по  лестнице  -  и
увидел их.
   - Ну, дальше, дальше! Что они делали? Как себя держали?
   - Ничего не делали. И, по-моему, никак особенно себя не держали.  Они
вышли оттуда на цыпочках; должно быть, ходили убирать комнату вашего ве-
личества или еще зачем-нибудь, - думали, что вы уже встали; а как увиде-
ли, что вы еще спите, решили убраться поскорее от греха, чтобы не разбу-
дить вас, не потревожить.
   - Ах черт, вот так штука! - сказал король, и оба они с герцогом смот-
рели растерянна и довольно-таки глупо.
   С минуту они стояли в раздумье, почесывая головы, а потом герцог зас-
меялся этаким скрипучим смехом и говорит:
   - Нет, вы только подумайте, как эти негры  ловко  разыграли  комедию!
Прикинулись, будто им жалко уезжать из этих мест! И я тоже поверил,  что
им жалко, и вы поверили, да и все остальные. И  не  говорите  мне  после
этого, что у негров нет актерского таланта! Ведь вот  какие  комедианты,
просто кого угодно одурачили бы! На мой взгляд,  мы  их  дешево  отдали.
Будь у меня капитал и свой театр, мне бы и не надо лучших актеров,  -  а
тут мы взяли да и продали их чуть не даром, за какие-то гроши. Да еще  и
гроши-то пока не наши. Послушайте, а где же эти гроши,  где  этот  самый
чек?
   - В банке лежит, дожидается срока. А где же ему быть?
   - Ну, тогда все в порядке, слава богу.
   Я прикинулся, будто бы оробел, а сам спрашиваю:
   - Что-нибудь случилось?
   Король набросился на меня с руганью:
   - Не твое дело! Знай помалкивай и заботься о своих делах, если они  у
тебя есть! Да смотри помни это, пока ты здесь, в городе, - слышишь? -  А
потом говорит герцогу: - Ничего не поделаешь, придется  стерпеть;  будем
держать язык за зубами, вот и все.
   Они стали спускаться по лестнице, и тут герцог опять засмеялся и  го-
ворит:
   - Быстро продали, да мало нажили! Выгодное дельце - нечего сказать!
   Король огрызнулся на него:
   - Я же старался, думал, что лучше будет поскорей их продать!  А  если
прибыли никакой не оказалось и убыток большой, а в итоге -  нуль,  то  я
виноват не больше вашего.
   - Да, а если бы послушались моего совета, то негры остались бы в  до-
ме, а нас бы тут не было.
   Король огрызнулся, однако соблюдая осторожность,  а  потом  переменил
направление и опять набросился на меня. Он задал мне хорошую  трепку:  я
не доложил ему, что негры вышли из его комнаты на цыпочках, - и  сказал,
что всякий дурак на моем месте догадался бы, что дело нечисто.  А  потом
стал и себя ругать: будто бы все это оттого и вышло, что он  поднялся  в
то утро ни свет ни заря, даже не отдохнул как следует, и будь  он  прок-
лят, если когда-нибудь еще встанет рано. И они ушли, переругиваясь; а  я
очень обрадовался, что удалось это дело свалить на негров,  да  еще  так
ловко, что им это нисколько не повредило.


   ГЛАВА XXVIII

   А там, гляжу, пора и вставать. Я спустился с  чердака  и  пошел  было
вниз; но когда проходил мимо комнаты девочек, то увидел, что дверь в нее
открыта, а Мэри Джейн сидит перед своим раскрытым сундуком и  укладывает
в него вещи - собирается в Англию. Только в ту минуту она не укладывала,
а сидела со сложенным платьем на коленях и плакала, закрыв лицо  руками.
Я очень расстроился, глядя на нее, да и всякий на моем месте расстроился
бы. Я вошел к ней в комнату и говорю:
   - Мисс Мэри Джейн, вы не можете видеть людей в несчастье,  и  я  тоже
иной раз не могу. Скажите, что такое случилось?
   И она рассказала. Конечно, это было из-за негров, так я и  знал.  Она
говорила, что теперь и поездка в Англию для нее все равно  что  пропала:
как она может там веселиться, когда знает, что мать  никогда  больше  не
увидится со своими детьми! А потом расплакалась пуще прежнего, всплесну-
ла руками и говорит:
   - Ах, боже мой, боже! Подумать только, что они больше никогда друг  с
другом не увидятся!
   - Увидятся, еще и двух недель не пройдет, - я-то это знаю!  -  говорю
я.
   Вот тебе и на! Сорвалось с языка, я и подумать не успел. И не успел я
пошевельнуться, как она бросилась ко мне на шею к говорит:
   - Повтори это еще раз, и еще, и еще!
   Вижу, я проговорился сгоряча да еще наговорил лишнего,  а  как  выпу-
таться - не знаю. Я попросил, чтобы она дала мне подумать минутку; а  ей
не терпится - сидит такая взволнованная, красивая и  такая  радостная  и
довольная, будто ей зуб вырвали. Вот я и принялся раскидывать умом.  Ду-
маю: по-моему, человек, который возьмет да и скажет  правду,  когда  его
припрут к стенке, здорово рискует; ну, сам я этого не испытал,  так  что
наверняка сказать не могу, но все-таки похоже на то; а тут такой случай,
что, ей-богу, лучше сказать правду, да оно и не так опасно, как соврать.
Надо будет запомнить это и обдумать как-нибудь  на  свободе:  что-то  уж
очень трудно, против всяких правил. Такого мне еще  видеть  не  приходи-
лось. Ну, думаю, была не была: возьму да и скажу на этот раз правду, хо-
тя это все равно что сесть на бочонок с порохом - и взорвать его из  лю-
бопытства - куда полетишь? И я сказал:
   - Мисс Мэри Джейн, нет ли у нас знакомых за городом, куда вы могли бы
поехать погостить денька на три, на четыре?
   - Да, к мистеру Лотропу. А зачем?
   - Пока это не так важно зачем. А вот если я вам скажу, откуда  я  уз-
нал, что ваши негры увидятся со своей матерью недели через две здесь,  в
этом самом доме, и докажу, что я это знаю, - поедете вы гостить к мисте-
ру Лотропу дня на четыре?
   - Дня на четыре! - говорит она. - Да я год там прогощу!
   - Хорошо, - говорю я, - кроме вашего слова, мне больше ничего не нуж-
но. Другой бы поклялся на Библии - и то я ему не так поверил бы, как од-
ному вашему слову.
   Она улыбнулась и очень мило покраснела, а я сказал:
   - С вашего позволения, я закрою дверь и запру ее.
   Потом я вернулся, опять сел и сказал:
   - Только не кричите. Сидите тихо и выслушайте меня,  как  мужчина.  Я
должен вам сказать правду, а вам надо взять себя в руки, мисс Мэри,  по-
тому что правда эта неприятная и слушать ее будет тяжело, но  ничего  не
поделаешь. Эти ваши дядюшки вовсе не  дядюшки,  а  мошенники,  настоящие
бродяги. Ну вот, хуже этого ничего не будет, остальное вам уже легко бу-
дет вытерпеть.
   Само собой, это ее здорово потрясло; только я-то уже снялся с мели  и
дальше валял напрямик и все дочиста ей выложил, так  что  у  нее  только
глаза засверкали; все рассказал, начиная с того, как мы повстречали это-
го молодого дурня, который собирался на пароход, и до того, как она бро-
силась на шею королю перед своим домом и он поцеловал  ее  раз  двадцать
подряд. Тут лицо у нее все вспыхнуло, словно небо на закате, она вскочи-
ла да как закричит:
   - Ах он скотина! Ну что ж ты? Не трать больше ни минуты, ни секунды -
вымазать их смолой; обвалять в перьях и бросить в реку!
   Я говорю:
   - Ну конечно. Только вы когда хотите это сделать; до того, как вы по-
едете к мистеру Лотропу, или...
   - Ах, - говорит она, - о чем я только думаю! - И опять валится; -  Не
слушай меня, пожалуйста... не будешь, хорошо? - я кладет свою  шелковис-
тую ручку мне на руку, да так ласково, что я растаял и на все  согласил-
ся. - Я и не подумала, так была взволнована, - говорит она, -  а  теперь
продолжай, я больше не буду. Скажи мню, что делать, и  как  ты  скажешь,
так я и поступлю.
   - Так вот, - говорю я, - они, конечно, настоящее жулье, оба эти  про-
ходимца, только так уж вышло, что мне с ними  вместе  придется  ехать  и
дальше, хочу я этого или нет, - а почему, лучше не спрашивайте;  а  если
вы про них расскажете, то меня, конечно, вырвут у них из лап; мне-то бу-
дет хорошо, только есть один человек, - вы про него не знаете, - так вот
он попадет в большую беду. Нам нужно его спасти, верно?  Ну  разумеется.
Так вот и не будем про них ничего говорить.
   И тут мне в голову пришла неплохая мысль. Я сообразил, как мы с  Джи-
мом могли бы избавиться от наших мошенников:  засадить  бы  их  здесь  в
тюрьму, а самим убежать. Только мне не хотелось плыть  одному  на  плоту
днем, чтобы все ко мне приставали с вопросами, поэтому я решил подождать
с этим до вечера, когда совсем стемнеет. Я сказал:
   - Мисс Мэри Джейн, я вам скажу, что мы сделаем, и вам, может быть, не
придется так долго гостить у мистера Лотропа. Это далеко отсюда?
   - И четырех миль не будет - сейчас же за городом, на этой стороне.
   - Ну, это дело подходящее. Вы теперь поезжайте туда и сидите спокойно
до девяти вечера или до половины десятого, а потом попросите отвезти вас
домой, будто бы забыли что-нибудь. Если вы вернетесь домой до одиннадца-
ти, поставьте свечку вот на это окно, и если я после этого не  приду,  -
значит, я благополучно уехал и в безопасности. Тогда вы пойдете и  расс-
кажите все, что знаете: пускай этих жуликов засадят в тюрьму.
   - Хорошо, - говорит она. - Я так и сделаю.
   - А если я все-таки не уеду и меня  заберут  вместе  с  ними,  то  вы
возьмите и скажите, что я это все вам уже рассказывал, и заступитесь  за
меня как следует.
   - Заступиться! Конечно, я заступлюсь! Тебя и пальцем никто не посмеет
тронуть! - говорит она, и, вижу, ноздри у нее раздуваются, а глаза так и
сверкают.
   - Если меня здесь не будет, - говорю я, - то я не смогу доказать, что
эти жулики вам не родня, да если б я и был здесь, то я все равно не  мог
бы. Я могу, конечно, присягнуть, что они мошенники и бродяги,  -  вот  и
все, хотя и это чего-нибудь да стоит. Ну что ж, найдутся и  другие,  они
не то, что я, - это такие люди, которых никто подозревать  не  будет.  Я
вам скажу, где их найти. Дайте мне карандаш и клочок бумаги. Вот: "Коро-
левский Жираф", Бриксвилл". Спрячьте эту бумажку, да  не  потеряйте  ее.
Когда суду понадобится узнать, кто такие эти двое бродяг, пускай  пошлют
в Бриксвилл и скажут там, что поймали актеров, которые играли "Королевс-
кого Жирафа", и попросят, чтобы прислали свидетелей, - весь  город  сюда
явится,  мисс  Мэри,  не  успеете  глазом  моргнуть.  Да  еще  явятся-то
злые-презлые!
   Я решил, что теперь мы обо всем договорились как следует,  и  продол-
жал:
   - Пускай аукцион идет своим порядком, вы не  беспокойтесь.  Никто  не
обязан платить за купленные вещи в тот же день, а они не собираются уез-
жать отсюда, пока не получат денег; но мы все так устроили, что  продажа
не будет считаться действительной и никаких денег они не получат. Выйдет
гак же, как с неграми: продажа недействительна, и негры  скоро  вернутся
домой. Да и за негров они тоже ничего не получат. Вот влопались-то  они,
мисс Мэри, хуже некуда!
   - Ну, хорошо, - говорит она, - я сейчас пойду завтракать, а оттуда уж
прямо к мистеру Лотропу.
   - Нет, это не дело, мисс Мэри Джейн, - говорю я, - так ничего не вый-
дет; поезжайте до завтрака.
   - Почему же?
   - А как по-вашему, мисс Мэри, почему я вообще хотел, чтобы вы уехали?
   - Я как-то не подумала; да и все равно не знаю. А почему?
   - Да потому, что вы не то, что какие-нибудь толстокожие. У вас по ли-
цу все можно прочесть, как по книжке. Всякий сразу разберет, точно круп-
ную печать. И вы думаете, что можете встретиться с вашими дядюшками? Они
подойдут пожелать вам доброго утра, поцелуют вас, а вы...
   - Довольно, довольно! Ну-ну, не надо! Я уеду до завтрака, с  радостью
уеду! А как же я оставлю с ними сестер?
   - Ничего, не беспокойтесь. Им придется потерпеть еще немножко.  А  то
как бы эти мошенники не пронюхали, в чем дело, если вы все сразу уедете.
Не надо вам с ними видеться, и с сестрами тоже, да и ни с кем в  городе;
если соседка спросит, как ваши дядюшки себя чувствуют  нынче  утром,  по
вашему липу все будет видно. Нет, вы  уж  поезжайте  сейчас,  мисс  Мэри
Джейн, а я тут с ними как-нибудь улажу дело. Я скажу мисс Сюзанне, чтобы
она от вас кланялась дядюшкам и передала, что вы уехали  ненадолго,  от-
дохнуть и переменить обстановку или повидаться с подругой, а вернетесь к
вечеру или завтра утром.
   - Повидаться с подругой, - это можно, но я не хочу, чтобы им от  меня
кланялись.
   - Ну, не хотите, так и не надо.
   Отчего же и не сказать ей этого, ничего плохого тут нет. Такие пустя-
ки сделать нетрудно, и хлопот никаких; а ведь пустяки-то  и  помогают  в
жизни больше всего; и Мэри Джейн будет спокойна, и  мне  это  ничего  не
стоит. Потом я сказал:
   - Есть еще одно дело: этот самый мешок с деньгами.
   - Да, он теперь у них, и я ужасно глупо себя чувствую, когда  вспоми-
наю, как он к ним попал.
   - Нет, вы ошибаетесь. Мешок не у них.
   - Как? А у кого же он?
   - Да я теперь и сам не знаю. Был у меня, потому что  я  его  украл  у
них, чтобы отдать вам; и куда я спрятал мешок, это я тоже  знаю,  только
боюсь, что там его больше нет. Мне ужасно жалко, мисс Мэри Джейн, просто
не могу вам сказать, до чего жалко! Я старался сделать как лучше - чест-
ное слово, старался! Меня чуть-чуть не поймали, и пришлось сунуть  мешок
в первое попавшееся место, а оно совсем не годится.
   - Ну, перестань себя винить, это не нужно, и я этого не позволяю;  ты
же иначе не мог - и, значит, ты не виноват. Куда же ты его спрятал?
   Мне не хотелось, чтобы она опять вспоминала  про  свои  несчастья,  и
язык у меня никак не поворачивался. Думаю,  начну  рассказывать,  и  она
представит себе покойника, который лежит в гробу с этим мешком на  живо-
те. И я, должно быть, с минуту молчал, а потом сказал ей:
   - С вашего позволения, мне бы не хотелось говорить, куда я его девал,
мисс Мэри Джейн. Я вам лучше напишу на бумажке,  а  вы,  если  захотите,
прочтете мою записку по дороге к мистеру Лотропу. Ну как, согласны?
   - Да, согласна.
   И я написал: "Я положил его в гроб. Он был там, когда вы плакали воз-
ле гроба поздно ночью. Я тогда стоял за дверью, и  мне  вас  было  очень
жалко, мисс Мэри Джейн".
   Я и сам чуть не заплакал, когда вспомнил, как она плакала у гроба од-
на, поздней ночью; а эти мерзавцы спят тут же, у нее в доме, и ее же со-
бираются ограбить! Потом сложил записку, отдал ей и вижу -  у  нее  тоже
слезы выступили на глазах. Она пожала мне руку крепко-крепко и говорит:
   - Всего тебе хорошего! Я все так и сделаю, как ты мне говоришь; а ес-
ли мы с тобой больше не увидимся, я тебя никогда не забуду,  часто-часто
буду о тебе думать и молиться за тебя! - И она ушла.
   Молиться за меня! Я думаю, если б она меня  знала  как  следует,  так
взялась бы за что-нибудь полегче, себе по плечу.  И  все  равно,  должно
быть, она за меня молилась - вот какая это была девушка! У  нее  хватило
бы духу молиться и за Иуду; захочет - так ни перед чем не отступит!  Го-
ворите, что хотите, а я думаю, характера у нее было больше, чем у  любой
другой девушки; я думаю, по характеру она сущий кремень. Это  похоже  на
лесть, только лести тут нет ни капельки. А уж что касается красоты, да и
доброты тоже, куда до нее всем прочим! Как она вышла в ту дверь, так я и
не видел ее больше, ни разу не видел! Ну, а вспоминал про нее много-мно-
го раз - миллионы раз! - и про то, как она обещала молиться за  меня;  а
если б я думал, что от моей молитвы ей может быть какой-нибудь прок, то,
вот вам крест, стал бы за нее молиться!
   Мэри Джейн вышла, должно быть, с черного хода, потому что никто ее не
видал. Как только я наткнулся на Сюзанну и  Заячью  Губу,  я  сейчас  же
спросил их:
   - Как фамилия этих ваших знакомых, к которым вы ездите в  гости,  еще
они живут за рекой?
   Они говорят:
   - У нас там много знакомых, а чаще всего мы ездим к Прокторам.
   - Фамилия эта самая, - говорю, - а я чуть ее не забыл. Так вот,  мисс
Мэри велела вам сказать, что она к ним уехала, и страшно спешила - у них
кто-то заболел.
   - Кто же это?
   - Не знаю, что-то позабыл; но как будто это...
   - Господи, уж не Ханна ли?
   - Очень жалко вас огорчать, - говорю я, - но только это она  самая  и
есть.
   - Боже мой, а ведь только на прошлой неделе она была совсем  здорова!
И опасно она больна?
   - Даже и сказать нельзя - вот как больна! Мисс Мэри  Джейн  говорила,
что родные сидели около нее всю ночь, - боятся, что она и дня не  прожи-
вет.
   - Подумать только! Что же с ней такое?
   Так сразу я не мог придумать ничего подходящего и говорю:
   - Свинка.
   - У бабушки твоей свинка! Если б свинка, так не стали  бы  около  нее
сидеть всю ночь!
   - Не стали бы сидеть? Скажет тоже! Нет, знаешь ли,  с  такой  свинкой
обязательно сидят. Эта свинка совсем другая. Мисс Мэри Джейн  сказала  -
какая-то новая.
   - То есть как это - новая?
   - Да вот так и новая, со всякими осложнениями.
   - С какими же это?
   - Ну, тут и корь, и коклюш, и рожа, и чахотка, и желтуха, и  воспале-
ние мозга, да мало ли еще что!
   - Ой, господи! А называется свинка?
   - Так мисс Мэри Джейн сказала.
   - Ну, а почему же все-таки она называется свинкой?
   - Да потому, что это и есть свинка. С нее и начинается.
   - Ничего не понимаю, чушь какая-то! Положим, человек ушибет себе  па-
лец, а потом отравится, а потом свалится в колодец и сломает себе шею  и
кто-нибудь придет и спросит, отчего он умер,  так  какой-нибудь  дуралей
может сказать: "Оттого, что ушиб себе палец". Будет в этом  какой-нибудь
смысл? Никакого. И тут тоже никакого смысла нет, просто чушь. А она  за-
разная?
   - Заразная? Это все равно как борона: пройдешь мимо  в  темноте,  так
непременно зацепишься - не за один зуб, так за другой, ведь верно? И ни-
как не отцепишься от этого зуба, а еще всю  борону  за  собой  потащишь,
верно? Ну так вот эта свинка, можно сказать, хуже всякой бороны:  прице-
пится, так не скоро отцепишь.
   - Это просто ужас что такое! - говорит Заячья Губа. - Я сейчас  пойду
к дяде Гарви и...
   - Ну конечно, - говорю, - как не пойти! Я бы на твоем месте пошел. Ни
минуты не стал бы терять.
   - А почему же ты не пошел бы?
   - Подумай, может, сама сообразишь. Ведь твоим дядюшкам нужно  уезжать
к себе в Англию как можно скорее. А как же ты думаешь: могут они сделать
такую подлость - уехать без вас, чтобы вы потом всю дорогу  ехали  одни?
Ты же знаешь, что они станут вас дожидаться. Теперь  дальше.  Твой  дядя
Гарни проповедник. Очень хорошо. Так неужели проповедник станет  обманы-
вать пароходного агента? Неужели он станет обманывать  судового  агента,
для того чтобы они пустили мисс Мэри на пароход? Нет, ты знаешь, что  не
станет. А что же он сделает? Скажет: "Очень жаль,  но  пускай  церковные
дела обходятся как-нибудь без меня, потому что моя племянница заразилась
этой самой множественной свинкой и теперь мой священный  долг  -  сидеть
здесь три месяца и дожидаться, заболеет она или нет". Но ты ни на что не
обращай внимания, если, по-твоему, надо сказать дяде Гарви...
   - Еще чего! А потом будем сидеть тут, как  дураки,  дожидаться,  пока
выяснится - заболеет Мэри Джейн или нет, - вместо того чтобы всем вместе
веселиться в Англии. Глупость какую выдумал!
   - А все-таки, может, сказать кому-нибудь из соседей?
   - Скажет тоже! Такого дурака я еще не видывала! Как же ты не  понима-
ешь, что они пойдут и все выболтают. Одно только и остается - совсем ни-
кому не говорить.
   - Что ж, может, ты и права... да, должно быть, так и надо.
   - Только все-таки, по-моему, надо сказать дяде Гарви, что она  уехала
ненадолго, а то он будет беспокоиться.
   - Да, мисс Мэри Джейн так и хотела, чтобы вы  ему  сказали.  "Передай
им, говорит, чтобы кланялись дяде Гарви и Уильяму и поцеловали их от ме-
ня и сказали, что я поехала за реку к мистеру... к мистеру..." Как фами-
лия этих богачей, еще ваш дядя Питер очень их уважал? Я говорю про  тех,
что...
   - Ты, должно быть, говоришь про Апторпов?
   - Да, да, верно... Ну их совсем, эти фамилии, никогда их почему-то не
вспомнишь вовремя! Так вот, она велела передать, что уехала к Апторпам -
попросить их, чтобы они непременно приехали на  аукцион  и  купили  этот
дом; дядя Питер так и хотел, чтобы дом достался  им,  а  не  кому-нибудь
другому; она сказала, что не отвяжется от них,  пока  не  согласятся,  а
после того, если она не устанет, вернется домой: а если устанет, то при-
едет домой утром. Она не велела ничего говорить насчет Прокторов, а  про
одних только Апторпов - и это сущая правда, потому что она и  туда  тоже
заедет сказать насчет дома; я-то это знаю, потому что она сама  мне  так
сказала.
   - Ну, хорошо, - сказали девочки и побежали скорей ловить своих  дядю-
шек да передавать им поклоны, поцелуи и всякие поручения.
   Теперь все было в порядке. Девочки ничего не скажут,  потому  что  им
хочется в Англию; а король с герцогом будут  очень  довольны,  что  Мэри
Джейн уехала хлопотать для аукциона, а не осталась тут, под рукой у док-
тора Робинсона. Я и сам  радовался.  "Вот,  -  думаю,  -  ловко  обделал
дельце! Пожалуй, у самого Тома Сойера так не вышло бы.  Конечно,  он  бы
еще чегонибудь прибавил для фасона, да я по этой части не  мастак  -  не
получил такого образования".
   Ну, к концу дня на городской площади начался аукцион и  тянулся  дол-
го-долго, а наш старикашка тоже вертелся возле аукционера и  то  и  дело
вставлял какое-нибудь благочестивое слово или что-нибудь из  Писания,  и
герцог тоже гугукал в знак сочувствия, как умел, и вообще старался  всем
угодить.
   Но время помаленьку шло, аукцион тянулся да тянулся, и в конце концов
все было распродано, - все, кроме маленького участка земли на  кладбище.
Они старались и его сбыть с рук - этому королю хотелось все сразу загло-
тать, точно какому-нибудь верблюду. Ну, а пока они этим занимались,  по-
дошел пароход, а минуты через две, смотрю, с пристани валит толпа с  ре-
вом, с хохотом, с воем и выкрикивает:
   - Вот вам и конкуренты! Вот вам  и  еще  парочка  наследников  Питера
Уилкса! Платите деньги, выбирайте, кто больше нравится!


   ГЛАВА XXIX

   Они вели очень приятного на вид старичка и другого, тоже очень прият-
ного джентльмена, помоложе, с рукой на перевязи. Господи, как же они во-
пили и хохотали! И вообще потешались ужасно. Я-то в этом ничего смешного
не видел, да и королю с герцогом тоже было не до смеха;  я,  признаться,
думал, что они струсят. Однако не тут-то было: нисколько они не  струси-
ли. Герцог прикинулся, будто бы он знать не знает, что делается,  расха-
живал себе, веселый и довольный, да гугукал, словно  кувшин,  в  котором
болтается пахтанье; а король - тот все глядел и глядел на  них  с  такой
скорбью, будто сердце у него обливается кровью при одной мысли,  что  на
свете могут существовать такие мерзавцы и негодяи. Это у него получалось
замечательно. Все, кто поважней, собрались вокруг короля, давая  понять,
что они на его стороне. Этот старичок, который только что приехал,  вид-
но, совсем растерялся. Потом он начал говорить, и я сразу же увидел, что
он выговаривает, как англичанин, а не так, как король, хотя и  у  короля
тоже для подделки получалось неплохо. Точно передать его слова я не  бе-
русь, да у меня так и не выйдет. Он повернулся к толпе и  сказал  что-то
приблизительно в таком роде:
   - Я не предвидел такой неожиданности и, признаюсь прямо и откровенно,
плохо к ней подготовлен, потому что нам о братом очень  не  повезло!  Он
сломал руку, и наш багаж но ошибке выгрузили прошлой ночью в другом  го-
роде. Я брат Питера Уилкса - Гарви, а это - его брат Уильям, глухонемой;
он не говорит и не слышит, а теперь, когда у него действует только  одна
рука, не может делать и знаков. Мы - те самые, за кого  себя  выдаем;  и
через день-другой, когда мы получим багаж, я сумею доказать  это.  А  до
тех пор я ничего больше не скажу, отправлюсь в гостиницу  и  буду  ждать
там.
   И они вдвоем с этим новым болванчиком ушли; а король как расхохочется
и начал издеваться:
   - Ах, он сломал себе руку! До чего похоже на правду, верно? И до чего
кстати для обманщика, если он не знает азбуки глухонемых.  Багаж  у  них
пропал? О-очень хорошо! И очень даже ловко - при таких обстоятельствах!
   И король опять засмеялся, и все остальные тоже, кроме  троих,  четве-
рых, ну, может, пятерых. Один из них был тот самый доктор,  а  другой  -
быстроглазый джентльмен со старомодным саквояжем из ковровой материи; он
только что сошел с парохода; они тихонько разговаривали с доктором, вре-
мя от времени поглядывая на короля и кивая друг другу; это  был  адвокат
Леви Белл, который ездил по делам в Луисвилл; а третий был  здоровенный,
широкоплечий детина, который подошел поближе и внимательно выслушал все,
что говорил старичок, а теперь слушал, что говорит король.
   А когда король замолчал, этот широкоплечий и говорит:
   - Послушайте-ка, если вы Гарви Уилкс, когда вы приехали сюда,  в  го-
род?
   - Накануне похорон, друг, - говорит король.
   - А в какое время дня?
   - Вечером, за час или за два до заката.
   - На чем вы приехали?
   - Я приехал на "Сьюзен Поэл" из Цинциннати.
   - Ну, а как же это вы оказались утром возле мыса в лодке?
   - Меня не было утром возле мыса.
   - Враки!
   Несколько человек подбежали к нему и стали упрашивать, чтобы  он  был
повежливее со старым человеком, с проповедником.
   - Какой он, к черту, проповедник! Он мошенник и все врет! Он  был  на
мысу тогда утром. Я живу там, знаете? Ну вот, я там был, и он  тоже  там
был. Я его видел. Он приехал в лодке с Тимом Коллинсом и еще с  каким-то
мальчишкой.
   Тут доктор вдруг и говорит:
   - А вы узнали бы этого мальчика, Хайнс, если бы еще раз его увидели?
   - Думаю, что узнал бы, но не совсем уверен. Да вот он  стоит,  я  его
сразу узнал. - И он показал на меня.
   Доктор говорит:
   - Ну, друзья, я не знаю, мошенники новые приезжие или  нет,  но  если
эти двое не мошенники, тогда я идиот, вот и все! По-моему, надо за  ними
приглядывать, чтобы они не сбежали, пока мы в этом деле  не  разберемся.
Идемте, Хайнс, и вы все идите. Отведем этих  молодчиков  в  гостиницу  и
устроим очную ставку с теми двумя. Я думаю, нам не придется долго разби-
раться - сразу будет видно, в чем дело.
   Для толпы это было настоящее удовольствие, хотя друзья короля, может,
и остались не совсем довольны. Время было уже к закату. Доктор вел  меня
за руку и был со мной довольно ласков, хотя ни на минуту не выпускал мою
руку.
   В гостинице мы все вошли в большую комнату, зажгли  свечи  и  позвали
этих новых. Прежде всего доктор сказал:
   - Я не хочу быть слишком суровым к тем двоим, но всетаки  думаю,  что
они самозванцы и, может быть, у них есть и еще сообщники, которых мы  не
знаем. А если есть, то разве они не могут удрать, захватив мешок с золо-
том, который остался после Питера Уилкса? Возможно. А если они не мошен-
ники, то пускай пошлют за этими деньгами и отдадут их нам на  сохранение
до тех пор, пока не выяснится, кто они такие, верно?
   Все с этим согласились. Ну, думаю, взяли они в оборот нашу  компанию,
да еще как сразу круто повернули дело! Но король только посмотрел на них
с грустью и говорит:
   - Господа, я был бы очень рад, если бы деньги были тут, потому что  я
вовсе не желаю препятствовать честному, открытому и основательному расс-
ледованию этого прискорбного случая; но, увы, этих денег больше нет: мо-
жете послать кого-нибудь проверить, если хотите.
   - Где же они тогда?
   - Да вот, когда племянница отдала золото мне на сохранение, я взял  и
сунул его в соломенный тюфяк на  своей  кровати  -  не  хотелось  класть
деньги в банк на несколько дней; я думал, что кровать,  пока  мы  здесь,
надежное место, потому что мы не привыкли к неграм,  -  думал,  что  они
честные, такие же, как слуги у нас в Англии. А негры взяли да  и  украли
их в то же утро, после того как я сошел вниз; к тому времени как я  про-
дал негров, я еще не успел хватиться этих денег, - они так  и  уехали  с
ними. И мой слуга вам то же скажет, джентльмены.
   Доктор и еще кое-кто сказали: "Чепуха!"  Да  и  остальные,  вижу,  не
очень-то поверили королю. Один меня спросил, видел ли я, как негры укра-
ли золото. Я говорю:
   - Нет, не видел, зато видел, как они потихоньку выбрались из  комнаты
и ушли поскорей; только я ничего такого не думал, а подумал, что они по-
боялись разбудить моего хозяина и хотели убежать, пока  им  от  него  не
влетело.
   Больше у меня ничего не спрашивали. Тут доктор повернулся  ко  мне  и
говорит:
   - А ты тоже англичанин?
   Я сказал, что да; а он и еще другие засмеялись и говорят:
   - Враки!
   Ну, а потом они взялись за это самое расследование, и тут такая нача-
лась канитель! Часы шли за часами, а насчет ужина никто ни слова не  го-
ворил - и думать про него забыли. А они все расследовали да  расследова-
ли, и вышла в конце концов такая путаница, что хуже быть не  может.  Они
заставили короля рассказать все по-своему;  а  потом  приезжий  старичок
рассказал все по-своему; и тут уж всякий, кроме разве  самого  предубеж-
денного болвана, увидел бы, что приезжий старичок говорит правду, а  наш
- врет. А потом они велели мне рассказать, что я знаю. Король со злостью
покосился на меня, и я сразу сообразил, чего мне надо держаться. Я начал
было рассказывать про Шеффилд, и про то, как мы там жили, и про английс-
ких Уилксов, и так далее; и еще не очень  много  успел  рассказать,  как
доктор захохотал, а Леви Белл, адвокат, остановил меня:
   - Садись, мальчик; на твоем месте я бы не  стал  так  стараться.  Ты,
должно быть, не привык врать - что-то у тебя неважно получается, практи-
ки, что ли, не хватает. Уж очень ты нескладно врешь.
   За такими комплиментами я не гнался, зато был рад-радехонек, что меня
наконец оставили в покое. Доктор собрался чтото  сказать,  повернулся  и
начал:
   - Если бы вы, Леви Белл, были в городе с самого начала...
   Но тут король прервал его, протянул руку и сказал:
   - Так это и есть старый друг моего бедного брата, о  котором  он  так
часто писал?
   Они с адвокатом пожали друг другу руку, и адвокат улыбнулся, как буд-
то был очень рад; они поговорили немного, потом отошли в сторону и стали
говорить шепотом; а в конце концов адвокат сказал громко:
   - Так и сделаем. Я возьму ваш чек и пошлю его вместе с  чеком  вашего
брата, и тогда они будут знать, что все в порядке.
   Им принесли бумагу и перо; король уселся за стол, склонил голову  на-
бок, пожевал губами и нацарапал что-то; потом перо  дали  герцогу,  и  в
первый раз за все время он, как видно, растерялся. Но он  все-таки  взял
перо и стал писать. После этого адвокат повернулся к новому  старичку  и
говорит:
   - Прошу вас и вашего брата написать одну-две строчки и подписать свою
фамилию.
   Старичок что-то такое написал, только никто не мог разобрать его  по-
черк. Адвокат, видно, очень удивился и говорит:
   - Ничего не понимаю!
   Достал из кармана пачку старых писем,  разглядывает  сначала  письма,
потом записку этого старичка, а потом опять письма и говорит:
   - Вот письма от Гарви Уилкса, а вот обе записки, и всякому видно, что
письма написаны другим почерком (король с герцогом поняли,  что  адвокат
их подвел, и вид у них был растерянный и дурацкий), а вот  почерк  этого
джентльмена, и всякий без труда разберет, что и он тоже  не  писал  этих
писем, - в сущности, такие каракули даже и почерком  назвать  нельзя.  А
вот это письмо от...
   Тут новый старичок сказал:
   - Позвольте мне объяснить, пожалуйста. Мой почерк никто не может  ра-
зобрать, кроме моего брата, и он всегда переписывает мои письма. Вы  ви-
дели его почерк, а не мой.
   - Н-да! - говорит адвокат. - Вот так задача! У меня есть письма и  от
Уильяма; будьте любезны, попросите его черкнуть строчку-другую, мы тогда
могли бы сравнить почерк.
   - Левой рукой он писать не может, - говорит старичок. -  Если  бы  он
владел правой рукой, вы бы увидели, что он писал и свои  и  мои  письма.
Взгляните, пожалуйста, на те и на Другие - они писаны одной рукой.
   Адвокат посмотрел и говорит:
   - Я думаю, что это правда; а если нет, то сходства больше, чем мне до
сих пор казалось. Я-то думал, что мы уже на верном пути, а мы вместо то-
го опять сбились. Но, во всяком случае, одно уже доказано: эти двое - не
Уилксы. - И он кивнул головой на короля с герцогом.
   И что же вы думаете? Этот старый  осел  и  тут  не  пожелал  сдаться!
Так-таки и не пожелал! Сказал, что такая проверка не  годится.  Что  его
брат Уильям первый шутник на свете и даже не собирался писать по-настоя-
щему; он-то понял, что Уильям хочет подшутить, как  только  тот  черкнул
пером по бумаге. Врал-врал и до того увлекся, что и сам себе  начал  ве-
рить, но тут приезжий старичок прервал его и говорит:
   - Мне пришла в голову одна мысль. Нет ли тут кого-нибудь, кто помогал
обряжать моего брата... то есть покойного Питера Уилкса?
   - Да, - сказал один, - это мы с Эбом Тернером помогали. Мы оба тут.
   Тогда старик обращается к королю и говорит:
   - Не скажет ли мне этот джентльмен, какая у Питера была татуировка на
груди?
   Ну, тут королю надо было живей что-нибудь придумать, а то  ему  такую
яму выкопали, что в нее всякий угодил бы! Ну откуда же он мог знать, ка-
кая у Питера была татуировка? Он даже побледнел, да и как тут не поблед-
неть! А в комнате стало тихо-тихо, все так и подались вперед  и  во  все
глаза смотрят на короля. А я думаю: ну, теперь он запросит  пощады,  что
толку упираться! И что же вы думаете - попросил? Поверить даже трудно  -
нет, и не подумал. Он, должно быть, решил  держаться,  пока  не  возьмет
всех измором; а как все устанут и начнут мало-помалу расходиться, тут-то
они с герцогом и удерут. Так или иначе, он продолжал сидеть молча, а по-
том заулыбался и говорит:
   - Гм! Вопрос, конечно, трудный! Да, сэр, я могу вам  сказать,  что  у
него было на груди. Маленькая, тоненькая синяя стрелка, вот что; а  если
не приглядеться как следует, то ее и не заметишь. Ну, что вы теперь ска-
жете, а?
   Нет, я нигде не видывал такой беспримерной наглости, как у этого ста-
рого хрыча!
   Новый старичок живо повернулся к Эбу Тернеру с приятелем, глаза у не-
го засветились, как будто на этот раз он поймал короля, и он спросил:
   - Ну вот, вы слышали, что он сказал? Был такой знак на груди у Питера
Уилкса?
   Они оба отвечают:
   - Мы такого знака не видели.
   - Отлично! - говорит старый джентльмен. - А видели вы у него на груди
неясное маленькое П. и Б. - Б. он после перестал ставить, - а потом У. и
тире между ними, вот так: П. - Б. - У. - И он начертил все это на клочке
бумаги. - Скажите, вы такой знак видели?
   Оба опять ответили в один голос:
   - Нет, мы этого не видели. Мы не заметили никаких знаков.
   Ну, тут уж остальные не выдержали и стали кричать:
   - Да они все мошенники, все это одна шайка! В реку  их!  Утопить  их!
Прокатить на шесте!
   Все тут загалдели разом, и такой поднялся шум! Но адвокат вскочил  на
стол и говорит:
   - Джентльмены! Джентльмены! Дайте мне сказать слово, одно только сло-
во, пожалуйста! Есть еще выход - пойдемте выроем тело и посмотрим.
   Это всем понравилось.
   Все закричали "ура" и хотели было тронуться в путь, но адвокат и док-
тор остановили их:
   - Погодите, погодите! Держите-ка этих четверых и мальчишку - их  тоже
захватим с собой.
   - Так и сделаем! - закричали все. - А если не найдем никаких  знаков,
то линчуем всю шайку!
   Ну и перепугался же я, сказать по правде! А удрать  не  было  никакой
возможности, сами понимаете. Они схватили нас всех  и  повели  за  собой
прямо на кладбище, а оно было мили за полторы от города, вниз по реке; и
весь город тоже за нами увязался, потому что шум мы подняли  порядочный,
а времени было еще немного - всего девять часов вечера.
   Когда мы проходили мимо нашего дома, я пожалел, что услал Мэри  Джейн
из города, потому что теперь стоило мне только подать ей знак - она  вы-
бежала бы и спасла меня и уличила бы наших мошенников.
   Мы всей толпой бежали по берегу реки и орали, как  дикие  коты;  небо
вдруг потемнело, начала мигать и поблескивать молния, и листья  зашумели
от ветра, а мороз еще пуще подирал по коже.
   Такой страшной беды со мной еще никогда не бывало, и я вроде как оду-
рел, - все вышло не так, как я думал, а совсем по-другому:  вместо  того
чтобы любоваться на всю эту потеху со стороны и удрать когда вздумается,
вместо Мэри Джейн, которая поддержала бы меня, спасла и освободила бы  в
решительную минуту, теперь одна татуировка могла спасти меня от  смерти.
А если знаков не найдут...
   Мне даже и думать не хотелось, что тогда будет; и ни о чем  другом  я
тоже почему-то думать не мог. Становилось все  темней  и  темней;  самое
подходящее было время улизнуть, да только этот здоровенный детина  Хайнс
держал меня за руку, а от такого Голиафа попробуй-ка  улизни!  Он  тащил
меня за собой волоком-до того разъярился; мне, чтобы не отстать,  прихо-
дилось бежать бегом. Добравшись до места, толпа ворвалась на кладбище  и
затопила его, как наводнение. А когда добрались до могилы, то оказалось,
что лопат у них во сто раз больше, чем требуется, а вот фонаря  никто  и
не подумал захватить. И всетаки они принялись копать при  вспышках  мол-
нии, а за фонарем послали в ближайший дом, в полумиле от кладбища.
   Они копали и копали с остервенением, а тем временем стало  страх  как
темно, полил дождь и ветер бушевал все сильней и сильней, а молния свер-
кала все чаще и чаще, и грохотал гром; но они даже внимания не  обращали
на это - так все увлеклись делом. Когда вспыхивала  молния,  видно  было
решительно все: каждое лицо в этой большой толпе, каждая  лопата  земли,
которая летела кверху из могилы; а в следующую секунду все  заволакивала
тьма и опять ничего не было видно.
   Наконец они вытащили гроб и стали отвинчивать крышку; и тут опять на-
чали так толкаться и напирать, чтобы протиснуться вперед и взглянуть  на
гроб, - ну немыслимое дело! А в темноте, да еще в  такой  давке,  просто
страшно становилось. Хайнс ужасно больно тянул и дергал  меня  за  руку,
он, должно быть, совсем позабыл, что я существую на свете; он громко со-
вел, - видать, здорово разгорячился.
   Вдруг молния залила все ярко-белым светом, и кто-то крикнул:
   - Ей-богу, вот он, мешок с золотом, у него на груди!
   Хайнс завопил вместе со всеми, выпустил мою руку  и  сильно  рванулся
вперед, чтобы взглянуть на золото; а уж как я от него удрал  и  выбрался
на дорогу - этого я и сам не знаю.
   На дороге не было ни души, и я пустился бежать во все лопатки; кругом
было пусто, если не считать густого мрака, ежеминутных  вспышек  молнии,
шума дождя, свиста ветра и раскатов грома; можете быть  уверены,  что  я
летел сломя голову!
   Добежал до города, вижу - на улицах никого нет из-за грозы, так что я
не стал огибать переулками, а прямо летел вовсю по главной улице; а  как
стал подбегать к нашему дому, гляжу в ту сторону, глаз  не  спускаю.  Ни
одного огонька, дом весь темный; я даже расстроился - до того мне  стало
грустно, сам даже не знаю почему. Но в конце концов в ту  самую  минуту,
когда я бежал мимо, - раз! - и вспыхнул огонек  в  окне  Мэри  Джейн,  и
сердце у меня как забьется, чуть-чуть не выскочило; и в ту же секунду  и
дом, и все прочее осталось позади меня в  темноте,  и  я  знал,  что  уж
больше никогда ничего этого не увижу. Она была лучше всех, и характера у
нее было куда больше, чем у других девушек.
   Как только я очутился за городом и на таком расстоянии от  него,  что
можно было подумать и о переправе на островок, я стал искать, нельзя  ли
где позаимствовать лодку и как только молния показала мне  одну  лодочку
не на замке, я прыгнул в нее и оттолкнулся от берега. Это оказался  чел-
нок, кое-как привязанный веревкой. Островок был очень неблизко, на самой
середине реки, но я не стал терять времени; а когда я наконец пристал  к
плоту, то так выбился из сил, что, будь  хоть  какаянибудь  возможность,
лег бы и отдышался. Но где уж тут лежать! Я перепрыгнул на плот и  гово-
рю:
   - Скорей, Джим, отвязывай плот! Слава тебе господи, мы от них избави-
лись!
   Джим выбежал из шалаша и, расставив руки, полез  было  ко  мне  обни-
маться - так он обрадовался; зато у меня душа ушла в пятки, как только я
его увидел при свете молнии; я попятился и свалился с плота в реку,  по-
тому что совсем забыл, что Джим изображал в одном лице и короля Лира,  и
больного араба, и утопленника, и я чуть не помер со страху. Но Джим  вы-
ловил меня из воды и уж совсем собрался обнимать и  благословлять  меня,
но я ему сказал:
   - Не сейчас, Джим; оставь это на завтрак, оставь на  завтрак!  Скорей
отвязывай плот и отпихивайся от берега!
   Через две секунды мы уже скользили вниз по реке. До чего хорошо  было
очутиться опять на свободе, плыть одним посредине широкой  реки  -  так,
чтоб никто нас не мог достать! Я даже попрыгал и  поплясал  немножко  на
радостях и похлопал пяткой о пятку - никак не мог удержаться;  и  только
стукнул третий раз, как слышу хорошо знакомый мне звук; затаил  дыхание,
прислушался и жду; так и есть; вспыхнула над водой молния, гляжу  -  вот
они плывут! Налегают на весла, так, что борта трещат! Это были король  с
герцогом.
   Я повалился прямо на плот и едва-едва удержался, чтобы не заплакать.


   ГЛАВА XXX

   Как только они ступили на плот, король бросился ко  мне,  ухватил  за
шиворот и говорит:
   - Хотел удрать от нас, щенок ты этакий?! Компания наша тебе  надоела,
что ли?
   Я говорю:
   - Нет, ваше величество, мы не хотели... Пустите, ваше величество!
   - Живей тогда говори, что это тебе взбрело в башку, а не то  душу  из
тебя вытрясу!
   - Честное слово, я вам все расскажу, как было, ваше величество. Этот,
что меня держал, был очень со мной ласков, все говорил, что у  него  вот
такой же сынишка помер в прошлом году и ему  просто  жалко  видеть,  что
мальчик попал в такую передрягу; а когда все потеряли голову, увидев зо-
лото, и бросились к гробу, он выпустил мою руку и шепчет: "Беги  скорее,
не то тебя повесят!" И я побежал. Мне показалось,  что  оставаться  мало
толку: сделать я ничего не могу, а зачем же дожидаться, чтоб меня  пове-
сили, когда можно удрать! Так я и но останавливался, все бежал, пока  не
увидел челнок; а когда добрался до плота, велел Джиму скорей отчаливать,
не то они меня догонят и повесят; а еще сказал ему, что вас  и  герцога,
наверно, уже нет в живых, и мне вас было очень жалко, и Джиму тоже, и  я
очень обрадовался, когда вас увидел. Вот спросите Джима, правду я говорю
или нет.
   Джим сказал, что так все и было. А король велел ему замолчать и гово-
рит:
   - Ну да, как же, ври больше! - И опять встряхнул меня  за  шиворот  и
пообещал утопить в реке.
   Но герцог сказал:
   - Пустите мальчишку, старый дурак! А вы-то сами по-другому,  что  ли,
себя вели? Справлялись разве о нем, когда вырвались на свободу? Я что-то
не припомню.
   Тогда король выпустил меня и начал ругать и город, и всех  его  жите-
лей. Но герцог сказал:
   - Вы бы лучше себя как следует отругали - ведь вас-то и  надо  ругать
больше - всех. Вы с самого начала ничего толком ни  сделали,  вот  разве
что не растерялись и выступили довольно кстати с этой вашей синей стрел-
кой. Это вышло ловко, прямотаки здорово! Вот эта самая штука нас и спас-
ла. А если б не она, нас заперли бы, пока не пришел бы багаж англичан, а
там - в тюрьму, это уж наверняка! А из-за вашей стрелки  они  потащились
на кладбище, а там золото оказало нам услугу поважней: ведь если бы  эти
оголтелые дураки не потеряли голову и не бросились все к  гробу  глядеть
на золото, пришлось бы нам сегодня спать в галстуках особой прочности, с
ручательством, - много прочнее, чем нам с вами требуется.
   Они молчали с минуту - задумались. Потом король  и  говорит  довольно
рассеянно:
   - Гм! А ведь мы думали, что негры его украли.
   Я так и съежился весь.
   - Да, - говорит герцог с расстановкой и насмешливо, - мы думали!
   Еще через полминуты король говорит этак нараспев:
   - По крайней мере, я думал.
   А герцог ему точно так же:
   - Напротив, это я думал.
   Король обозлился и говорит:
   - Послушайте, ваша светлость, вы на что это намекаете?
   Герцог ему отвечает, на этот раз много живей:
   - Ну, коли на то пошло, позвольте и вас спросить: на что вы намекали?
   - Совсем заврался! - говорит король очень язвительно. - А впрочем,  я
ведь не знаю, - может быть, вы это во сне, сами не понимали, что  делае-
те?
   Герцог сразу весь ощетинился и говорит:
   - Да брось ты чепуху молоть! За дурака, что ли ты меня считаешь?  Что
же по-твоему, я не знаю, кто спрятал деньги в гроб?
   - Да, сударь! Я-то знаю, что вы это знаете, потому что вы же  сами  и
спрятали!
   - Это ложь! - И герцог набросился на короля.
   Тот кричит:
   - Руки прочь! Пустите мое горло! Беру свои слова обратно.
   Герцог говорит:
   - Ладно, только сознайтесь сначала, что это вы спрятали деньги, хоте-
ли потом улизнуть от меня, вернуться, откопать деньги и забрать все  се-
бе.
   - Погодите минутку, герцог! Ответьте мне на один вопрос честно и бла-
городно: если это не вы спрятали туда деньги - так и скажите. Я вам  по-
верю и все свои слова возьму обратно.
   - Ах ты старый жулик! Ничего я не прятал! Сам знаешь, что не  я.  Вот
тебе!
   - Ну хорошо, я вам верю. Ответьте мне еще на один вопрос,  только  не
беситесь: а не было ли у вас такой мысли - подцепить денежки и  спрятать
их?
   Герцог сначала долго не отвечал, потом говорит:
   - Ну так что ж, если б даже и была? Ведь я же этого всетаки  не  сде-
лал? А у вас не только мысль была - вы взяли да и подцепили!
   - Помереть мне на этом самом месте, герцог, только я их не брал, -  и
это сущая правда! Не скажу, что я не собирался их взять:  что  было,  то
было, но только вы... то есть... я хочу сказать: другие... меня опереди-
ли.
   - Это ложь! Вы сами их украли и должны сознаться, что  украли,  а  не
то...
   Король начал задыхаться, а потом через силу прохрипел:
   - Довольно... сознаюсь!
   Я был очень рад это слышать; мне сразу стало много  легче"  А  герцог
выпустил его из рук и говорит:
   - Если только вы опять вздумаете отпираться, я в ас  в  реке  утоплю.
Вам и следует сидеть и хныкать, как младенцу, - самое для вас подходящее
после такого поведения. Прямо страус какой-то - так и норовит все загло-
тать! Первый раз такого вижу, а я еще верил ему, как отцу родному! И  не
стыдно вам?! Стоит и слушает, как все это дело  взвалили  на  несчастных
негров, - и хоть бы словечко сказал, заступился бы за них! Мне теперь на
себя смешно: надо же быть дураком, чтобы поверить такой  глупости!  Черт
вас возьми, теперь-то я понимаю, для чего вам  так  срочно  понадобилось
пополнить дефицит! Вы хотели прикарманить и те денежки, что я выручил за
"Жирафа", да и мало ли еще за что, и забрать все разом!
   Король сказал робким голосом, все еще продолжая всхлипывать:
   - Да что вы, герцог! Это вовсе не я сказал. Это вы сами сказали,  что
надо пополнить дефицит.
   - Молчать! Я больше слышать ничего не хочу! - говорит герцог.  -  Те-
перь видите, чего вы этим добились? Они все свои деньги получили обратно
да сверх того все наши забрали, кроме доллара или двух. Ступайте  спать,
и чтоб я больше про это не слыхал, а не то я вам такой дефицит покажу  -
будете помнить!
   Король поплелся в шалаш и приложился к бутылочке утешения ради; а там
и герцог тоже взялся за бутылку; и через какие-нибудь полчаса они  опять
были закадычными друзьями, и чем больше пили,  тем  любовней  обращались
друг с другом, а напоследок мирно захрапели, обнявшись. Оба они  здорово
нализались, но только я заметил, что король хоть и нализался, а все-таки
ни разу не забылся и не сказал, что это не он украл деньги.  А  по  мне,
тем лучше: от этого у меня на душе только сделалось легче и веселей. Са-
мо собой, после  того  как  они  захрапели,  мы  с  Джимом  наговорились
всласть, и я ему все рассказал.


   ГЛАВА XXXI

   Много дней подряд мы боялись останавливаться в городах, и  все  плыли
да плыли вниз по реке. Теперь мы были на Юге, в теплом климате, и  очень
далеко от дома. Нам стали попадаться навстречу деревья, обросшие испанс-
ким мхом, словно длинной седой бородой. Я в первый  раз  видел,  как  он
растет, и лес от дето казался мрачным и угрюмым. Наши жулики решили, что
теперь им нечего бояться, и опять принялись околпачивать народ  в  горо-
дах.
   Для начала они прочли лекцию насчет трезвости, но выручки такие  гро-
ши, что даже на выпивку не хватило. Тогда они решили  открыть  в  другом
городе школу танцев; а сами танцевали не лучше кенгуру, - и  как  только
они выкинули первое коленце, вся публика набросилась на них и выпроводи-
ла вон на города. В другой раз они попробовали обучать народ ораторскому
искусству; только недолго разглагольствовали:  слушателя  не  выдержали,
разругали их на все корки и велели убираться из города. Пробовали они  и
проповеди, и внушение мыслей, врачевание, и гадание - всего  понемножку,
только им что-то здорово не везло. Так что в конце концов они  прожились
дочиста и по целым дням валялись на плоту - все думали да думали и  друг
с другом почти не разговаривали, такие были хмурые и злые.
   А потом они вдруг встрепенулись, стали совещаться о чемто  в  шалаше,
потихоньку от нас, все шепотом и часа по два, по три сряду. Мы с  Джимом
забеспокоились. Нам это очень не понравилось. Думаем: наверно,  затевают
какую-нибудь новую чертовщину, еще почище прежних. Мы долго ломали  себе
голову и так и эдак и в конце концов решили,  что  они  хотят  обокрасть
чей-нибудь дом или лавку,  а  то,  может,  собираются  делать  фальшивые
деньги. Тут мы с Джимом здорово струхнули ж уговорились так:  что  мы  к
этим их делам никакого касательства иметь не будем, а если только встре-
тится хоть какая-нибудь возможность, то мы от них удерем, бросим  их,  и
пускай они одни остаются.
   Вот как-то ранним утром мы спрятали плот в укромном месте, двумя  ми-
лями ниже одного захолустного городишка по прозванию Пайксвилл, и король
отправился на берег, а нам велел сидеть смирно и носа не показывать, по-
ка он не побывает в городе и не справится, дошли сюда слухи насчет  "Ко-
ролевского Жирафа" или еще нет. ("Небось дом ограбить собираешься! - ду-
маю. - Потом вернешься сюда, а нас с Джимом поминай как звали, - с тем и
оставайся".) А если он к полудню не вернется, то это значит, что  все  в
порядке, и тогда нам с герцогом тоже надо отправляться в город.
   И мы остались на плоту. Герцог все время злился и раздражался и вооб-
ще был сильно не в духе. Нам за все доставалось, никак мы не  могли  ему
угодить, - он придирался к каждому пустяку. Видим, что-то  они  затеяли,
это уж как пить дать. Настал и полдень, а короля все не было, и я, приз-
наться, очень обрадовался, - думаю: наконец хоть  какая-то  перемена,  а
может случиться, что все по-настоящему переменится. Мы с герцогом отпра-
вились в городок и стали там разыскивать короля и довольно  скоро  нашли
его в задней комнате распивочной,  вдребезги  пьяного;  какие-то  лодыри
дразнили его забавы ради; он ругал их на чем свет стоит  и  грозился,  а
сам на ногах еле держится и ничего с ними поделать не может. Герцог  вы-
ругал его за это старым дураком, король тоже в долгу не остался,  и  как
только они сцепились по-настоящему, я и улепетнул - припустился бежать к
реке, да так, что только пятки засверкали. Вот он, думаю, случай-то, те-
перь не скоро они нас с Джимом опять увидят! Добежал я к реке, весь  за-
пыхавшись, зато от радости ног под собой не чую и кричу:
   - Джим, скорей отвязывай плот, теперь у нас с тобой все в порядке!
   Но никто мне не откликнулся, и в шалаше никого не было. Джим  пропал!
Я крикнул, и в другой раз крикнул, и в третий; бегаю по лесу туда и  сю-
да, зову, аукаю - никакого ответа, пропал старик Джим!  Тогда  я  сел  и
заплакал - никак не мог удержаться от слез. Только и сидеть я  долго  не
мог. Вышел на дорогу, иду и думаю: что же теперь делать? А навстречу мне
какой-то мальчишка; я его и спросил, не видел ли он  незнакомого  негра,
одетого так-то и так-то, а он и говорит:
   - Видал.
   - А где? - спрашиваю.
   - На плантации Сайласа Фелпса, отсюда  будет  мили  две.  Это  беглый
негр, его уже поймали. А ты его ищешь?
   - И не думаю! Я на него нарвался в лесу час или два назад, и он  ска-
зал, что, если я только крикну, он из меня дух вышибет, - велел мне  си-
деть смирно и с места не двигаться. Вот я и сидел там, боялся выйти.
   - Ну, - говорит мальчишка, - тебе больше нечего бояться, раз его пой-
мали. Он убежал откуда-то издалека, с Юга.
   - Это хорошо, что его сцапали.
   - Еще бы не хорошо! За него ведь полагается двести долларов  награды.
Все равно что на дороге найти.
   - Ну да, я бы тоже мог получить награду, если бы был постарше: ведь я
первый его увидел. А кто же его поймал?
   - Один старик, приезжий; только он продал свою долю за  сорок  долла-
ров, потому что ему надо уезжать вверх по реке, а ждать он не может. По-
думать только! Нет, я бы подождал - пускай бы и семь лет пришлось ждать.
   - И я тоже, обязательно, - говорю я. - А может, его доля больше и  не
стоит, раз он продал так дешево? Может, дело-то не совсем чистое?
   - Ну, как же не чистое - чище не бывает. Я сам видел объявление.  Там
про него все написано, точка в точку сходится - лучше всякого  портрета,
а бежал он из-под Нового Орлеана, с плантации. Нет, уж тут комар носу не
подточит, все правильно... Слушай, а ты мне не  одолжишь  табачку  поже-
вать?
   Табаку у меня не было, и он пошел дальше. Я вернулся на плот,  сел  в
шалаш и стал думать. Но так ничего и не придумал. Думал до тех пор, пока
всю голову не разломило, и все-таки не нашел никакого способа избавиться
от беды. Сколько мы плыли по реке, сколько делали для этих мошенников, и
все зря! Так все и пропало задаром, из-за того что у  них  хватило  духу
устроить Джиму такую подлость: опять продать его в рабство на всю  жизнь
за какие-то паршивые сорок долларов, да еще чужим людям!
   Я даже подумал, что для Джима было бы в тысячу раз  лучше  оставаться
рабом у себя на родине, где у него есть семья, если уж ему на роду напи-
сано быть рабом. Уж не написать ли мне письмо  Тому  Сойеру?  Пускай  он
скажет мисс Уотсон, где находится Джим. Но скоро я эту мысль оставил,  и
вот почему: а вдруг она рассердится и не простит ему  такую  неблагодар-
ность и подлость, что он взял да и убежал от нее, и опять продаст его? А
если и не продаст, все равно добра не жди: все  будут  презирать  такого
неблагодарного негра, - это уж так полагается,  -  и  обязательно  дадут
Джиму почувствовать, какой он подлец и негодяй. А мое-то положение! Всем
будет известно, что Гек Финн помог негру освободиться; и если  я  только
увижу кого-нибудь из нашего города, то, верно, со стыда готов буду сапо-
ги ему лизать. Это уж всегда так бывает: сделает человек подлость, а от-
вечать за нее не хочет, - думает: пока этого никто не знает, так и  сты-
диться нечего. Вот и со мной так вышло. Чем больше я думал, тем  сильней
меня грызла совесть, я чувствовал себя прямо-таки дрянью, последним  не-
годяем и подлецом. И наконец меня осенило: ведь это, думаю, явное дело -
рука провидения для того и закатила мне такую оплеуху,  чтобы  я  понял,
что на небесах следят за моим поведением, и там уже известно, что я  ук-
рал негра у бедной старушки, которая ничего плохого мне не сделала.  Вот
мне и показали, что есть такое всевидящее око, оно не потерпит  нечести-
вого поведения, а мигом положит ему конец. И как только я это понял, но-
ги у меня подкосились от страха. Ну, я все-таки  постарался  найти  себе
какое-нибудь оправдание; думаю: ничему хорошему меня не учили, значит, я
уж не так виноват; но что-то твердило мне: "На то есть воскресная школа,
почему же ты в нее не ходил? Там бы тебя научили, что если  кто  поможет
негру, то за это будет веки вечные гореть в аду".
   Меня просто в дрожь бросило. И я уже совсем было решил: давай  попро-
бую помолюсь, чтобы мне  сделаться  не  таким,  как  сейчас,  а  хорошим
мальчиком, исправиться. И стал на колени. Только молитва не шла у меня с
языка. Да и как же иначе? Нечего было и стараться скрыть это от бога.  И
от себя самого тоже. Я-то знал, почему у меня язык не поворачивается мо-
литься. Потому что я кривил душой, не по-честному поступал - вот почему.
Притворялся, будто хочу исправиться, а в самом главном грехе не  покаял-
ся. Вслух говорил, будто я хочу поступить как надо,  по  совести,  будто
хочу пойти и написать хозяйке этого негра, где он находится, а в глубине
души знал, что все вру, и бог это тоже знает. Нельзя  врать,  когда  мо-
лишься, - это я понял.
   Тут я совсем запутался, хуже некуда, и не знал, что мне делать. Нако-
нец придумал одну штуку; говорю себе: "Пойду напишу это самое письмо,  а
после того посмотрю, смогу ли я молиться". И удивительное дело: в ту  же
минуту на душе у меня сделалось легко, легче перышка, и все как-то сразу
стало ясно. Я взял бумагу, карандаш и написал:
   "Мисс Уотсон, ваш беглый негр Джим находится здесь, в двух  милях  от
Пайксвилла, у мистера Фелпса; он отдаст Джима, если вы пришлете награду.
   Гек Финн"
   Мне стало так хорошо, и я почувствовал, что первый раз в жизни  очис-
тился от греха и что теперь смогу молиться. Но я все-таки подождал с мо-
литвой, а сначала отложил письмо и долго сидел и думал: вот, думаю,  как
это хорошо, что так случилось, а то ведь я чуть-чуть не погубил свою ду-
шу и не отправился в ад. Потом стал думать дальше. Стал  вспоминать  про
наше путешествие по реке и все время так и видел перед собой Джима,  как
живого: то днем, то ночью, то при луне, то в грозу, как мы с ним  плывем
на плоту, и разговариваем, и поем, и смеемся. Но только я  почему-то  не
мог припомнить ничего такого, чтобы настроиться против Джима, а как  раз
наоборот. То вижу, он стоит вместо меня на вахте, после того как отстоял
свою, и не будит меня, чтобы я выспался; то вижу, как он радуется, когда
я вернулся на плот во время тумана или когда я опять повстречался с  ним
на болоте, там, где была кровная вражда; и как он  всегда  называл  меня
"голубчиком" и "сынком", и баловал меня, и делал для меня все, что  мог,
и какой он всегда был добрый; а под конец мне вспомнилось, как я  спасал
его - рассказывал всем, что у нас на плоту оспа, и как он был за это мне
благодарен и говорил, что лучше меня у него нет друга на свете и что те-
перь я один у него остался друг.
   И тут я нечаянно оглянулся и увидел свое письмо.  Оно  лежало  совсем
близко. Я взял его и подержал в руке. Меня даже в дрожь бросило,  потому
что тут надо было раз навсегда решиться, выбрать что-нибудь одно, -  это
я понимал. Я подумал с минутку, даже как будто дышать перестал, и говорю
себе: "Ну что ж делать, придется гореть в аду". Взял и разорвал письмо.
   Страшно было об этом думать, страшно было говорить такие слова, но  я
их все-таки сказал. А уж что сказано, то сказано - больше я и не думал о
том, чтобы мне исправиться. Просто выкинул все это из головы; так и ска-
зал себе, что буду опять грешить по-старому, - все равно, такая  уж  моя
судьба, раз меня ничему хорошему не учили. И для начала не пожалею  тру-
дов - опять выкраду Джима из рабства; а если придумаю еще что-нибудь ху-
же этого, то и хуже сделаю; раз мне все равно пропадать,  то  пускай  уж
недаром.
   Тогда я стал думать, как взяться за это дело, и перебрал в уме  много
всяких способов; и наконец остановился на одном, самом подходящем. Я хо-
рошенько заметил положение одного лесистого острова, немного ниже по ре-
ке, и, как только совсем стемнело, вывел плот из тайника, переправился к
острову и спрятал его там, а сам лег спать. Я проспал всю ночь, поднялся
еще до рассвета, позавтракал и надел все новое, купленное в магазине,  а
остальную одежду и еще кое-какие вещи связал в узелок, сел  в  челнок  и
переправился на берег. Я причалил пониже того места, где, по-моему, была
плантация Фелпса, спрятал узелок в лесу, налил в челнок воды, набросал в
него камней и затопил на четверть мили ниже лесопилки, стоявшей над  ма-
ленькой, речкой, - чтобы мне легко было найти челнок, когда он опять по-
надобится.
   После этого я выбрался на дорогу и, проходя мимо лесопилки, увидел на
ней вывеску: "Лесопилка Фелпса", а когда подошел к усадьбе - она была на
двести или триста шагов подальше, - то, сколько ни глядел, все-таки  ни-
кого не увидел, хотя был уже белый день. Но я не собирался пока ни с кем
разговаривать - мне надо было только посмотреть, где у них что  находит-
ся. По моему плану, мне надо было прийти туда из городка, а не  с  реки.
Так что я только поглядел и двинулся дальше, прямо в город. И что же  вы
думаете? Первый человек, на которого я там  наткнулся,  был  герцог.  Он
наклеивал афишу: "Королевский Жираф", только три  представления,  -  все
как в прошлый раз. Ну и нахальство же было у этих жуликов!  Я  наткнулся
на него неожиданно и не успел увильнуть. Он как будто удивился  и  гово-
рит:
   - Эге! Откуда это ты? - Потом как будто даже обрадовался и  спрашива-
ет: - А плот где? Хорошо ли ты его спрятал?
   - Вот и я вас то же самое хотел  спросить,  ваша  светлость.  Тут  он
что-то перестал радоваться и говорит:
   - Это с какой же стати ты меня вздумал спрашивать?
   - Ну, - говорю, - когда я вчера увидал короля в этой распивочной,  то
подумал: не скоро мы его затащим обратно на плот, когда-то он еще  прот-
резвится; вот и я пошел шататься по городу - надо  же  было  куда-нибудь
девать время! А тут один человек пообещал мне десять центов за то, чтобы
я помог ему переправиться на лодке за реку и привезти оттуда барана; вот
я и пошел с ним; а когда мы стали тащить барана в  лодку,  этот  человек
дал мне держать веревку, а сам стал подталкивать его  сзади;  но  только
баран оказался мне не по силам: он у меня вырвался и удрал, а мы побежа-
ли за ним. Собаки мы с собой не взяли, вот и пришлось гоняться за  бара-
ном по берегу, пока он не выбился из сил. Мы гонялись за ним до темноты,
потом перевезли его в город, а после того я пошел к плоту. Прихожу  -  а
плота нету. "Ну, - говорю себе, - должно быть, у них вышла  какая-нибудь
неприятность и они удрали и негра моего с собой увезли! А  этот  негр  у
меня один-единственный, а я на чужой стороне, и никакого имущества у ме-
ня больше нет, и заработать на хлеб я тоже не могу". Сел и  заплакал.  А
ночевал я в лесу. Но куда же все-таки девался плот? И Джим  где?  Бедный
Джим!
   - Я почем знаю... то есть насчет плота. Этот старый дурак тут кое-что
продал и получил сорок долларов, а когда мы отыскали его в  распивочной,
у него уже повытянули все деньги, кроме тех, что он истратил на выпивку.
А когда я поздно ночью приволок его домой и плота на месте не оказалось,
мы с ним так и подумали: "Этот чертенок, должно быть, украл наш  плот  и
бросил нас, уплыл вниз по реке".
   - Как же это я бросил бы своего негра? Ведь он у меня один-единствен-
ный, одна моя собственность.
   - Мы про это совсем забыли. Привыкли думать, что это наш негр, вот  в
чем дело... ну да, считали его своим; да и то сказать: мало, что ли,  мы
с ним возились? А когда мы увидели, что  плот  пропал  и  у  нас  ничего
больше нет, мы решили: не попробовать ли еще разок "Жирафа"? Ничего дру-
гого не остается. Вот я и стараюсь, с самого утра во рту маковой росинки
не было. Где у тебя эти десять центов? Давай их сюда!
   Денег у меня было порядочно, так что я дал ему десять центов,  только
попросил истратить их на еду и мне тоже дать немножко, потому что  я  со
вчерашнего дня ничего не ел. На это герцог ни слова не ответил, а  потом
повернулся ко мне и говорит:
   - Как по-твоему, негр на нас не донесет? А то мы  с  него  всю  шкуру
спустим!
   - Как же он может донести? Ведь он убежал!
   - Да нет! Этот старый болван его продал и со мной даже не  поделился,
так деньги зря и пропали.
   - Продал? - говорю я и начинаю плакать. - Как же так... ведь это  мой
негр, и деньги тоже мои... Где он? Отдайте моего негра!
   - Негра тебе никто не отдаст, и дело с концом, так что перестань хны-
кать. Послушай-ка, ты уж не думаешь ли донести на нас? Ей-богу,  я  тебе
ни на грош не верю. Смотри попробуй только!
   Он замолчал, а у самого глаза злые, никогда я таких не видел. Хныкать
я не перестал, а сам говорю:
   - Ни на кого я доносить не собираюсь, да и  некогда  мне  этим  зани-
маться: мне надо идти искать своего негра.
   Видно было, что ему это очень не  понравилось:  стоит,  задумался,  и
афиши трепыхаются у него в руке; потом наморщил лоб и говорит:
   - Вот что я тебе скажу. Нам надо здесь пробыть три дня. Если ты  обе-
щаешь сам молчать и негру не позволишь на нас донести, я тебя научу, где
его искать.
   Я пообещал, а он говорит:
   - У одного фермера, а зовут его Сайлас Фе... - и вдруг замолчал.
   Понимаете, он сначала хотел сказать правду, а когда замолчал  и  стал
соображать да думать, то и передумал. Наверно, так оно и  было.  Мне  он
все-таки не верил, вот ему и хотелось убрать меня отсюда  на  целых  три
дня, чтобы я им не мешал. Помолчал немножко и говорит:
   - Человека, который его купил, зовут Абрам Фостер, Абрам Дж.  Фостер,
а живет он по дороге в Лафацет - это будет миль сорок в сторону.
   - Хорошо, - говорю, - в три дня туда дойду. Сегодня же днем и отправ-
люсь.
   - Нет, не днем, а ступай сейчас же, да не теряй времени и  не  болтай
зря по дороге! Держи язык за зубами и шагай побыстрей, тогда тебе от нас
никаких неприятностей не будет, понял?
   Вот этого приказа я и добивался, только это мне и нужно было. Мне на-
до было развязать себе руки, чтобы приняться за Дело.
   - Ну, так ступай, - сказал он, - и можешь  говорить  мистеру  Фостеру
все, что тебе вздумается. Может, он тебе и поверит, что Джим твой  негр,
- бывают такие идиоты, что не требуют документов;  по  крайней  мере,  я
слыхал, что здесь, на Юге, такие бывают. А как станешь рассказывать  про
фальшивое объявление и про награду, ты ему объясни, для чего это понадо-
билось, - может, он тебе поверит. Теперь проваливай и говори ему что хо-
чешь, да по дороге смотри держи язык за зубами, пока до места  не  добе-
решься!
   Я и пошел, направляясь от реки в сторону, и ни разу не оглянулся; я и
так чувствовал, что он за мной следит. Все равно я  знал,  что  ему  это
скоро надоест. Я прошел по этому направлению целую милю, ни разу не  ос-
танавливаясь; потом сделал круг по лесу и вернулся к усадьбе  Фелпса.  Я
решил приступить к делу сразу, без всякой канители, потому что надо  бы-
ло, чтобы Джим не проговорился, пока эти молодцы не уберутся подальше. А
то еще наживешь хлопот с этой братией. Я  на  них  нагляделся  досыта  и
больше не желал иметь с ними никакого дела.


   ГЛАВА XXXII

   Когда я добрался до усадьбы, кругом было  тихо,  как  в  воскресенье,
жарко и солнечно; все ушли работать в поле;  а  в  воздухе  стояло  едва
слышное гуденье жуков и мух, от которого делается до того тоскливо, буд-
то все кругом повымерло; да если еще повеет ветерок и  зашелестит  лист-
вой, то и вовсе душа уходит в пятки: так и кажется, будто  это  шепчутся
привидения, души тех, которые давным-давно померли,  и  всегда  чудится,
будто это они про тебя говорят. И вообще от этого всегда хочется  самому
помереть, думаешь: хоть бы все поскорей кончилось!
   Хлопковая плантация Фелпса была из тех маленьких,  захудалых  планта-
ций, которые все на одно лицо. Двор акра в два, огороженный  жердями;  а
для того чтобы перелезать через забор и чтоб  женщинам  было  легче  са-
диться на лошадь, к нему подставлены лесенкой обрубки бревен, точно  бо-
чонки разной высоты; кое-где во дворе растет тощая травка, но больше го-
лых и вытоптанных плешин, похожих на старую шляпу с вытертым ворсом; для
белых большой дом на две половины, из отесанных  бревен,  щели  замазаны
глиной или известкой, а сверху побелены, - только видно, что очень  дав-
но; кухня из неотесанных бревен соединена с домом длинным и широким  на-
весом; позади кухни - бревенчатая коптильня; по другую сторону коптильни
вытянулись в ряд три низенькие негритянские хижины; одна  маленькая  хи-
барка стоит особняком по одну сторону двора, у самого забора, а по  дру-
гую сторону - разные службы; рядом с хибаркой куча золы и большой  котел
для варки мыла; возле кухонной двери скамейка с ведром воды и  тыквенной
флягой; тут же рядом спит на солнышке собака; дальше - еще собаки; в уг-
лу двора три тенистых дерева; кусты смородины и крыжовника у забора;  за
забором огород и арбузная бахча; а дальше плантации хлопка, а за планта-
циями - лес.
   Я обошел кругом и перелез по обрубкам во двор с другой стороны, возле
кучи золы. Пройдя несколько шагов, я услышал  жалобное  гуденье  прялки,
оно то делалось громче, то совсем замирало; и тут мне уж без всяких  шу-
ток захотелось умереть, потому  что  это  самый  тоскливый  звук,  какой
только есть на свете.
   Я пошел прямо так, наугад, не стал ничего придумывать, а положился на
бога - авось с  его  помощью  скажу  что-нибудь,  когда  понадобится;  я
сколько раз замечал, что бог мне всегда помогал сказать  то,  что  надо,
если я ему сам не мешал.
   Только я дошел до середины двора, вижу - сначала одна  собака  встает
мне навстречу, потом другая, а я, конечно, остановился и гляжу  на  них,
не трогаюсь с места. Ну и подняли же они лай!
   Не прошло и четверти минуты, как я сделался чем-то  вроде  ступицы  в
колесе, если можно так выразиться, а собаки окружили  меня,  как  спицы,
штук пятнадцать сошлось вокруг меня кольцом, вытянув морды, а там и дру-
гие подбежали; гляжу - перескакивают через забор, выбегают из-за углов с
лаем и воем, лезут отовсюду.
   Из кухни выскочила негритянка со скалкой в руке и  закричала:  "Пошел
прочь, Тигр, пошла, Мушка! Убирайтесь, сэр!" - я стукнула скалкой снача-
ла одну, потом другую; обе собаки с визгом убежали, - за ними разбрелись
и остальные; а через секунду половина собак опять тут как тут  -  собра-
лись вокруг меня, повиливают хвостами и заигрывают со мной.  Собака  ни-
когда зла не помнит и не обижается.
   А за негритянкой выскочили трое негритят - девочка и два мальчика - в
одних холщовых рубашонках; они цеплялись за материнскую юбку и застенчи-
во косились на меня из-за ее спины, как это обыкновенно водится у ребят.
А из большого дома, смотрю, бежит белая женщина, лет сорока пяти или пя-
тидесяти, с непокрытой головой и с веретеном в руках; за ней выбежали ее
белые детишки, а вели они себя точь-в-точь как негритята. Она вся проси-
яла от радости и говорит:
   - Так это ты наконец! Неужели приехал?
   Не успел я и подумать, как у меня вылетело:
   - Да, мэм.
   Она схватила меня за плечи, обняла крепко-крепко, а  потом  взяла  за
обе руки и давай пожимать, а у самой покатились слезы - так и  текут  по
щекам; она все не выпускает меня, пожимает мне руки, а сама все твердит:
   - А ты, оказывается, вовсе не так похож на мать, как я  думала...  Да
что это я, господи! Не все ли равно! До чего же я рада тебя  видеть!  Ну
прямо, кажется, так бы и съела... Дети, ведь  это  ваш  двоюродный  брат
Том! Пойдите поздоровайтесь с ним.
   Но дети опустили голову, засунули палец в рот и спрятались у  нее  за
спиной. А она неслась дальше:
   - Лиза, не копайся, подавай ему горячий завтрак!.. А  то,  может,  ты
позавтракал на пароходе?
   Я сказал, что позавтракал. Тогда она побежала в дом, таща меня за ру-
ку, и детишки побежали туда же следом за нами. В доме она  усадила  меня
на стул с продавленным сиденьем, а сама уселась передо мной на низенькую
скамеечку, взяла меня за обе руки и говорит:
   - Ну вот, теперь я могу хорошенько на тебя  наглядеться!  Господи  ты
мой боже, сколько лет я об этом мечтала, и вот наконец ты здесь! Мы тебя
уже два дня ждем, даже больше... Отчего ты так опоздал? Пароход  сел  на
мель, что ли?
   - Да, мэм, он...
   - Не говори "да, мэм", зови меня тетя Салли... Где же это он  сел  на
мель?
   Я не знал, что отвечать: ведь неизвестно было, откуда должен идти па-
роход - сверху или снизу. Но я всегда больше  руководствуюсь  чутьем;  а
тут чутье подсказало мне, что пароход должен идти снизу  -  от  Орлеана.
Хотя мне это не очень помогло: я ведь не знал, как там, в низовьях,  на-
зываются мели. Вижу, надо изобрести новую мель или позабыть, как называ-
лась та, на которую мы сели, или... Вдруг меня осенило, и я выпалил:
   - Это не из-за мели, там мы совсем ненадолго задержались. У нас взор-
валась головка цилиндра.
   - Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?
   - Нет, мэм. Убило негра.
   - Ну, это вам повезло; а то бывает, что и ранит кого-нибудь. В позап-
рошлом году, на рождество, твой дядя Сайлас ехал из  Нового  Орлеана  на
"Лалли Рук", а пароход-то был старый, головка цилиндра взорвалась, и че-
ловека изуродовало. Кажется, он потом умер. Баптист один. Твой дядя Сай-
лас знал одну семью в Батон-Руж, так они знакомы с родными этого  стари-
ка. Да, теперь припоминаю: он действительно умер. Началась  гангрена,  и
ногу отняли. Только это не помогло. Да, верно, это была гангрена  -  она
самая. Он весь посинел и умер - в надежде на воскресение и жизнь будуще-
го века. Говорят, на него смотреть было страшно... А  твой  дядя  каждый
день ездил в город встречать тебя. И сегодня опять поехал, еще и часу не
прошло; с минуты на минуту должен вернуться. Ты бы должен был  встретить
его по дороге... Нет, не встретил? Такой пожилой, с...
   - Нет, я никого не видал, тетя Салли. Пароход пришел рано, как раз на
рассвете; я и оставил вещи на пристани, а сам пошел  поглядеть  город  и
дальше немножко прогулялся, чтобы убить время и прийти к  вам  не  очень
рано, так что я не по дороге шел.
   - А кому же ты сдал вещи?
   - Никому.
   - Что ты, деточка, ведь их украдут!
   - Нет, я их хорошо спрятал, оттуда не украдут, - говорю я.
   - Как же это ты позавтракал так рано на пароходе?
   Дело тонкое, как бы, думаю, тут не влопаться, а сам говорю:
   - Капитан увидел меня на палубе и сказал, что мне надо поесть, до то-
го как я сойду на берег; повел меня в салон и усадил за свой стол -  ешь
не хочу.
   Мне стало до того не по себе, что я даже слушать ее не мог как следу-
ет. Я все время держал в уме ребятишек: думаю, как бы это отвести  их  в
сторонку и выведать половчей, кто же я такой. Но не было никакой возмож-
ности: миссис Фелпс все тараторила без умолку. Вдруг у меня даже мурашки
по спине забегали, потому что она сказала:
   - Ну что же это я все болтаю, а ты мне еще и словечка не  сказал  про
сестру и про всех остальных. Теперь я помолчу, а ты рассказывай. Расска-
жи про них про всех, как они поживают, что поделывают и что  велели  мне
передать, ну и вообще все, что только припомнишь.
   Ну, вижу, попался я - да еще как попался-то! До сих  пор  бог  как-то
помогал мне, это верно, зато теперь я прочно уселся на мель.  Вижу  -  и
пробовать нечего вывернуться, прямо хоть выходи из игры. Думаю: пожалуй,
тут опять придется рискнуть-выложить всю правду. Я было раскрыл рот,  но
она вдруг схватила меня, пихнула за спинку кровати и говорит:
   - Вот он едет! Нагни голову пониже, вот так - теперь хорошо.  Сиди  и
не пикни, что ты тут. Я над ним подшучу... Дети, и вы тоже молчите.
   Вижу, попал я в переплет. Но беспокоиться все равно не стоило: делать
было нечего, только сидеть смирно да дожидаться, пока гром грянет.
   Я только мельком увидел старика, когда он вошел в  комнату,  а  потом
из-за кровати его стало не видно. Миссис Фелпс бросилась к нему и  спра-
шивает:
   - Приехал он?
   - Нет, - отвечает муж.
   - Гос-споди помилуй! - говорит она. - Что же такое могло с  ним  слу-
читься?
   - Не могу себе представить, - говорит старик. - По правде сказать,  я
и сам очень беспокоюсь.
   - Ты беспокоишься! - говорит она. - А я так просто с ума  схожу!  Он,
должно быть, приехал, а ты его прозевал по дороге. Так оно и есть, я  уж
это предчувствую.
   - Да что ты, Салли, я не мог его прозевать, сама знаешь.
   - О боже, боже, что теперь сестра скажет! Он, наверно, приехал! А  ты
его, наверно, прозевал. Он...
   - Не расстраивай меня, я и так уже расстроен. Не знаю, что и  думать.
Просто голова пошла кругом, признаться откровенно. Даже  перепугался.  И
надеяться нечего, что он приехал, потому что прозевать его  я  никак  не
мог. Салли, это ужасно, просто ужасно: что-нибудь, наверно, случилось  с
пароходом!
   - Ой, Сайлас! Взгляни-ка туда, на дорогу: кажется, ктото едет?
   Он бросился к окну, а миссис Фелпс только того и нужно было. Она живо
нагнулась к спинке кровати, подтолкнула меня, и я  вылез;  когда  старик
отвернулся от окна, она уже успела выпрямиться и стояла, все сияя и улы-
баясь, очень довольная; а я смирно стоял рядом с ней, весь в поту.  Ста-
рик воззрился на меня и говорит:
   - Это кто же такой?
   - А по-твоему, кто это?
   - Понятия не имею. Кто это?
   - Том Сойер - вот кто!
   Ей-богу, я чуть не провалился сквозь землю! Но  особенно  разбираться
было некогда; старик схватил меня за руки и давай пожимать, а его жена в
это время так и прыгает вокруг нас, и плачет, и смеется; потом  оба  они
засыпали меня вопросами про Сида, и про Мэри, и вообще про всех родных.
   И хоть они очень радовались, но все-таки по сравнению с моей радостью
это были сущие пустяки; я точно заново родился - до того был рад узнать,
кто я такой. Они ко мне целых два часа приставали, я весь язык себе  от-
болтал, рассказывая, так что он едва ворочался; и  рассказал  я  им  про
свою семью - то есть про семью Сойеров - столько, что хватило  бы  и  на
целый десяток таких семей. А еще я объяснил им, как это вышло, что у нас
взорвался цилиндр в устье Уайт-Ривер, и как мы три дня его  чинили.  Все
это сошло гладко и подействовало отлично, потому что они в этом деле  не
особенно разбирались и поняли только одно: что на починку ушло три  дня.
Если б я сказал, что взорвалась головка болта, то и это сошло бы.
   Теперь я чувствовал себя довольно прилично, с одной стороны,  зато  с
другой - довольно неважно. Быть Томом Сойером оказалось легко и приятно,
и так оно и шло легко и приятно, покуда я не заслышал пыхтенье парохода,
который шел с верховьев реки. Тут я и подумал: а вдруг Том Сойер едет на
этом самом пароходе? А вдруг он сейчас войдет в комнату да и назовет ме-
ня по имени, прежде чем я успею ему подмигнуть?
   Этого я допустить никак не мог, это вовсе не годилось.  Надо,  думаю,
выйти на дорогу и подстеречь его. Вот я им и сказал, что хочу съездить в
город за своими вещами. Старик тоже собрался было со мной, но я  сказал,
что мне не хотелось бы его беспокоить, а лошадью я сумею править и сам.


   ГЛАВА XXXIII

   И я отправился в город на тележке; а как проехал половину дороги, ви-
жу - навстречу мне кто-то едет; гляжу - так и есть, Том Сойер! Я, конеч-
но, остановился и подождал, пока он подъедет  поближе.  Говорю:  "Стой!"
Тележка остановилась, а Том рот разинул, а закрыть не может; потом глот-
нул раза дватри, будто в горле у него пересохло, и говорит:
   - Я тебе ничего плохого не делал. Сам знаешь.  Так  для  чего  же  ты
явился с того света? Чего тебе от меня надо?
   Я говорю:
   - Я не с того света, я и не помирал вовсе.
   Он услышал мой голос и немножко пришел в себя, но всетаки еще не сов-
сем успокоился и говорит:
   - Ты меня не тронь, ведь я же тебя не трогал. А ты правда не  с  того
света, честное индейское?
   - Честное индейское, - говорю, - нет.
   - Ну что ж... я, конечно... если так, то и говорить нечего. Только  я
все-таки ничего тут не понимаю, ровно ничего! Как же так, да разве  тебя
не убили?
   - Никто и не думал убивать, я сам все это устроил. Поди сюда,  потро-
гай меня, коли не веришь.
   Он потрогал меня и успокоился и до того был рад меня видеть,  что  от
радости не знал, что и делать. Ему тут же захотелось узнать про  все,  с
начала до конца, потому что это было настоящее приключение, да еще зага-
дочное; вот это и задело его за живое. Но я сказал, что пока нам  не  до
этого, велел его кучеру подождать немного: мы в  моей  тележке  отъехали
подальше, и я рассказал Тому, в какую попал историю, и спросил,  как  он
думает: что нам теперь делать? Он сказал, чтоб я оставил его на  минутку
в покое, не приставал бы к нему. Думал он, думал, а потом вдруг и  гово-
рит:
   - Так, все в порядке, теперь придумал. Возьми мой сундук к себе в те-
лежку и скажи, что это твой; поворачивай обратно да тащись  помедленнее,
чтобы не попасть домой раньше, чем полагается; а я  поверну  в  город  и
опять проделаю всю дорогу сначала, чтобы приехать через полчасика  после
тебя; а ты, смотри, сперва не показывай виду, будто ты меня знаешь.
   Я говорю:
   - Ладно, только погоди минутку. Есть еще одно дело,  и  этого  никто,
кроме меня, не знает: я тут хочу выкрасть одного негра из рабства, а зо-
вут его Джим - это Джим старой мисс Уотсон.
   Том говорит:
   - Как, да ведь Джим...
   Тут он замолчал и призадумался. Я ему говорю:
   - Знаю, что ты хочешь сказать. Ты скажешь, что это низость, прямо-та-
ки подлость. Ну так что ж, я подлец, я его и украду, а ты помалкивай, не
выдавай меня. Согласен, что ли?
   Глаза у Тома загорелись, и он сказал:
   - Я сам помогу тебе его украсть!
   Ну, меня так и подкосило на месте! Такую поразительную штуку я в пер-
вый раз в жизни слышал; и должен вам сказать: Том Сойер много потерял  в
моих глазах - я его стал меньше уважать после этого. Только мне все-таки
не верилось: Том Сойер - и вдруг крадет негров!
   - Будет врать-то, - говорю, - шутишь ты, что ли?
   - И не думаю шутить.
   - Ну ладно, - говорю, - шутишь или нет, а если услышишь  какой-нибудь
разговор про беглого негра, так смотри, помни, что ты про него знать  не
знаешь, и я тоже про него знать не знаю.
   Потом мы взяли сундук, перетащили его ко мне на тележку, и Том поехал
в одну сторону, а я в другую, Только, разумеется, я совсем позабыл,  что
надо плестись шагом, - и от радости и от всяких мыслей, - и вернулся до-
мой уж очень скоро для такого длительного пути. Старик вышел на  крыльцо
и сказал:
   - Ну, это удивительно! Кто бы мог подумать, что  моя  кобыла  на  это
способна! Надо было бы заметить время. И не вспотела ни на волос - ну ни
капельки! Удивительно! Да теперь я ее и за сто долларов не отдам,  чест-
ное слово, а ведь хотел продать за пятнадцать -  думал,  она  дороже  не
стоит.
   Больше он ничего не сказал. Самой невинной души был старичок, и такой
добрый, добрей не бывает. Оно и не удивительно: ведь он  был  не  просто
фермер, а еще и проповедник; у него была маленькая  бревенчатая  церковь
на задворках плантации (он ее выстроил на свой счет), и церковь и  школа
вместе, а проповедовал он даром, ничего за это не брал;  да  сказать  по
правде - и не за что было. На Юге много таких фермеров-проповедников,  и
все они проповедуют даром.
   Через полчаса, или около того, подкатывает к забору  Том  в  тележке;
тетя Салли увидела его из окна, потому что забор был всего шагах в пяти-
десяти, и говорит:
   - Смотрите, еще кто-то приехал! Кто бы это мог быть? По-моему,  чужой
кто-то... Джимми (это одному из ребятишек),  сбегай  скажи  Лизе,  чтобы
поставила еще одну тарелку на стол.
   Все сломя голову бросились к дверям: и то сказать -  ведь  не  каждый
год приезжает кто-нибудь чужой, а если уж он приедет, так переполоху на-
делает больше, чем желтая лихорадка. Том по  обрубкам  перебрался  через
забор и пошел к дому; тележка покатила по дороге обратно в город,  а  мы
все столпились в дверях. Том был в новом  костюме,  слушатели  оказались
налицо - больше ему ничего не требовалось, для него это было лучше  вся-
ких пряников. В таких случаях он любил задавать фасон - на  это  он  был
мастер. Не таковский был мальчик, чтобы топтаться посреди двора, как ов-
ца, - нет, он шел вперед важно и спокойно, как баран. Подойдя к нам,  он
приподнял шляпу, церемонно и не торопясь, будто это крышка от коробки  с
бабочками и он боится, как бы они не разлетелись, и сказал:
   - Мистер Арчибальд Никольс, если не ошибаюсь?
   - Нет, мой мальчик, - отвечает ему старик, - к сожалению, возница об-
манул вас: до усадьбы Никольса еще мили три, Входите же, входите!
   Том обернулся, поглядел через плечо и говорит:
   - Слишком поздно; его уже не видать.
   - Да, он уже уехал, сын мой, а вы входите и пообедайте с нами;  потом
мы запряжем лошадь и отвезем вас к Никольсам.
   - Мне совестно так затруднять вас, как же это можно! Я пойду  пешком,
для меня три мили ничего не значат.
   - Да мы-то вам не позволим, - какое  же  это  будет  южное  гостепри-
имство! Входите, и все тут.
   - Да, пожалуйста, - говорит тетя Салли, - для нас в этом нет никакого
затруднения, ровно никакого! Оставайтесь непременно. Дорога  дальняя,  и
пыль такая - нет, пешком мы вас не пустим! А кроме того,  я  уже  велела
поставить еще тарелку на стол, как только увидела, что вы едете;  вы  уж
нас не огорчайте. Входите же и будьте как дома.
   Том поблагодарил их в самых изящных выражениях, наконец дал себя уго-
ворить и вошел; уже войдя в дом, он сказал, что он приезжий из  Хиксвил-
ла, штат Огайо, а зовут его Уильям Томсон, - и он еще раз поклонился.
   Он все болтал да болтал, что только в голову взбредет:  и  про  Хикс-
вилл, и про всех его жителей; а я уже начинал немного беспокоиться;  ду-
маю: каким же образом все это поможет мне выйти из положения?  И  вдруг,
не переставая разговаривать, он привстал да как поцелует тетю Салли пря-
мо в губы! А потом опять уселся на свое место и разговаривает по-прежне-
му; она вскочила с кресла, вытерла губы рукой и говорит:
   - Ах ты дерзкий щенок!
   Он как будто обиделся и говорит:
   - Вы меня удивляете, сударыня!
   - Я его удивляю, скажите пожалуйста! Да за кого вы  меня  принимаете?
Вот возьму сейчас да и... Нет, с чего это вам вздумалось меня целовать?
   Он будто бы оробел и говорит:
   - Ни с чего, так просто. Я не хотел вас обидеть. Я... я думал  -  мо-
жет, вам это понравится.
   - Нет, это прямо идиот какой-то! - Она схватила  веретено,  и  похоже
было, что не удержится и вот-вот стукнет Тома по голове. - С чего же  вы
вообразили, что мне это понравится?
   - И сам не знаю. Мне... мне говорили, что вам понравится.
   - Ах, вам говорили! А если кто и говорил, так, значит, такой же поло-
умный. Я ничего подобного в жизни не слыхивала! Кто же это сказал?
   - Да все. Все они так и говорили.
   Тетя Салли едва-едва сдерживалась: глаза у  нее  так  и  сверкали,  и
пальцы шевелились: того и гляди, вцепится в Тома.
   - Кто это "все"? Живей говори, как их зовут, а не  то  одним  идиотом
меньше будет!
   Он вскочил, такой с виду расстроенный, мнет в руках шляпу и говорит:
   - Простите, я этого не ожидал... Мне так и  говорили...  Все  говори-
ли... сказали: поцелуй ее, она будет очень рада. Все так и говорили,  ну
все решительно! Простите, я больше не буду... честное слово, не буду!
   - Ах, вы больше не будете, вот как? А то, может, попробуете?
   - Сударыня, даю вам честное слово: никогда больше вас целовать не бу-
ду, пока сами не попросите.
   - Пока сама не попрошу! Нет, я никогда ничего подобного  не  слыхала!
Да хоть бы вы до мафусаиловых лет дожили, не бывать этому никогда, очень
нужны мне такие олухи!
   - Знаете, - говорит Том, - это меня очень удивляет. Ничего  не  пони-
маю. Мне говорили, что вам это понравится, да я и сам так думал. Но... -
Тут он замолчал и  обвел  всех  взглядом,  словно  надеясь  встретить  в
ком-нибудь дружеское сочувствие, остановился на старике и спрашивает:  -
Ведь вы, сэр, тоже думали, что она меня с радостью поцелует?
   - Да нет, почему же... нет, я этого не думал.
   Том опять так же поискал глазами, нашел меня и говорит:
   - Том, а ты разве не думал, что тетя Салли  обнимет  меня  и  скажет:
"Сид Сойер... "
   - Боже мой! - Она не дала Тому договорить и бросилась к нему: -  Бес-
совестный ты щенок, ну можно ли так морочить голову!.. -  И  хотела  уже
обнять его, но он отстранил ее и говорит:
   - Нет, нет, сначала попросите меня.
   Она не стала терять времени и тут же попросила; обняла его и  целова-
ла, целовала без конца, а потом подтолкнула к дяде, и он принял  в  свои
объятия то, что осталось. А после того как они сделали  маленькую  пере-
дышку, тетя Салли сказала:
   - Ах ты господи, вот уж действительно сюрприз! Мы тебя совсем не жда-
ли. Ждали одного Тома. Сестра даже и не писала мне, что  кто-нибудь  еще
приедет.
   - Это потому, что никто из нас и не собирался ехать,  кроме  Тома,  -
сказал он, - только я попросил хорошенько, и в  самую  последнюю  минуту
она и меня тоже пустила; а мы с Томом, когда ехали на пароходе,  подума-
ли, что вот будет сюрприз, если он приедет сюда первый, а я отстану нем-
ножко и приеду немного погодя - прикинусь, будто я чужой. Но это мы  зря
затеяли, тетя Салли! Чужих здесь плохо принимают, тетя Салли.
   - Да, Сид, - таких озорников! Надо бы надавать тебе по щекам; даже  и
не припомню, чтобы я когда-нибудь так сердилась. Ну да все равно, что бы
вы ни выделывали, я согласна терпеть всякие ваши фокусы, лишь бы вы были
тут. Подумайте, разыграли целое представление! Сказать по правде, я пря-
мо остолбенела, когда ты меня чмокнул.
   Мы обедали на широком помосте между кухней и домом; того, что  стояло
на столе, хватило бы на целый десяток семей, и все  подавалось  горячее,
не то что какое-нибудь там жесткое вчерашнее мясо, которое всю ночь про-
лежало в сыром погребе, а наутро отдает мертвечиной  и  есть  его  впору
разве какому-нибудь старому людоеду.
   Дядя Сайлас довольно долго читал над всей этой едой молитву,  да  она
того и стоила, но аппетита он ни у кого не отбил; а  это  бывает,  когда
очень канителятся, я сколько раз видел.
   После обеда было много всяких разговоров, и нам с  Томом  приходилось
все время быть настороже, и все без толку, потому что ни про какого бег-
лого негра они ни разу не упомянули, а мы боялись даже и  намекнуть.  Но
вечером, за ужином, один из малышей спросил:
   - Папа, можно мне пойти с Томом и с Сидом на представление?
   - Нет, - говорит старик, - я думаю, никакого представления не  будет;
да и все равно - вам туда нельзя. Этот беглый негр рассказал нам с  Бэр-
тоном, что представление просто возмутительное, и Бэртон хотел предупре-
дить всех; теперь этих наглых проходимцев, должно быть, уже  выгнали  из
города.
   Так вот оно как! Но я все-таки не виноват. Мы  с  Томом  должны  были
спать в одной комнате и на одной кровати; с дороги мы устали  и  потому,
пожелав всем спокойной ночи, ушли спать сейчас же после ужина; а там вы-
лезли в окно, спустились по громоотводу и побежали в город. Мне не вери-
лось, чтобы кто-нибудь предупредил короля с герцогом; и если я опоздаю и
не успею намекнуть им, что готовится, так они, наверно, подадут впросак.
   По дороге Том рассказал мне, как все думали, что я убит,  и  как  мой
родитель опять пропал и до сих пор не вернулся, и какой поднялся перепо-
лох, когда Джим сбежал; а я рассказал Тому про наших жуликов, и про "Жи-
рафа", и про наше путешествие на плоту, сколько успел; а когда мы  вошли
в город и дошли до середины, - а было не рано, уже около половины  девя-
того, - глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и
орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, что-
бы пропустить их; смотрю, они тащат короля с герцогом верхом на шесте, -
то есть это только я узнал короля с герцогом, хотя они были все в  смоле
и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка.
Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов;
я подумал: никогда больше их  злом  поминать  не  буду.  Прямо  смотреть
страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу.
   Видим, мы опоздали, - ничем уже помочь  нельзя.  Стали  расспрашивать
кое-кого из отставших, и они нам рассказали, что все в городе  пошли  на
представление, будто знать ничего не знают, и сидели  помалкивали,  пока
бедняга король не начал прыгать по сцене; тут кто-то подал знак, публика
повскакала с мест и схватила их.
   Мы поплелись домой, и на душе у меня было вовсе  не  так  легко,  как
раньше; напротив, я очень присмирел, как будто был виноват в чем-то, хо-
тя ничего плохого не сделал. Но это всегда так бывает: не важно, виноват
ты или нет - совесть с этим не считается и все равно тебя донимает. Будь
у меня собака, такая назойливая, как совесть, я бы ее отравил. Места она
занимает больше, чем все прочие внутренности, а толку от нее никакого. И
Том Сойер то же говорит.


   ГЛАВА XXXIV

   Мы перестали разговаривать и принялись думать. Вдруг Том и говорит:
   - Слушай, Гек, какие же мы дураки, что не догадались раньше!  Ведь  я
знаю, где Джим сидит.
   - Да что ты? Где?
   - В том самом сарайчике, рядом с кучей золы. Сообрази сам.  Когда  мы
обедали, ты разве не видел, как один негр понес туда миски с едой.
   - Видел.
   - А ты как думал, для кого это?
   - Для собаки.
   - И я тоже так думал. А это вовсе не для собаки.
   - Почему?
   - Потому что там был арбуз.
   - Верно, был, я заметил. Как же это я не сообразил, что собаки арбуза
не едят? Это уж совсем никуда не годится! Вот как бывает: и глядишь,  да
ничего не видишь.
   - Так вот: негр отпер висячий замок, когда вошел туда,  и  опять  его
запер, когда вышел. А когда мы вставали из-за стола, он принес дяде ключ
- тот самый ключ, наверно. Арбуз - это, значит, человек; ключ -  значит,
кто-то там заперт; а вряд ли двое сидят под замком  на  такой  маленькой
плантации, где народ такой добрый и хороший. Это Джим и сидит. Ладно,  я
очень рад, что мы до этого сами додумались, как полагается  сыщикам;  за
всякий другой способ я гроша ломаного не дам. Теперь ты пошевели  мозга-
ми, придумай план, как выкрасть Джима, и я тоже придумаю  свой  план,  а
там мы выберем, который больше понравится.
   Ну и голова была у Тома Сойера, хоть бы и взрослому!  По  мне,  лучше
иметь такую голову, чем быть герцогом, или капитаном парохода, или клоу-
ном в цирке, или уж не знаю кем. Я придумал  кой-что  так  только,  ради
очистки совести: я наперед знал, кто придумает настоящий  план.  Немного
погодя Том сказал:
   - Готово у тебя?
   - Да, - говорю.
   - Ну ладно, выкладывай.
   - Вот какой мой план, - говорю. - Джим там сидит или кто другой - уз-
нать нетрудно. А завтра ночью мы достанем мой челнок и переправим плот с
острова. А там, в первую же темную ночь, вытащим ключ у старика из  кар-
мана, когда он ляжет спать, и уплывем вниз по реке вместе с Джимом; днем
будем прятаться, а ночью - плыть, как мы с Джимом раньше делали. Годится
такой план?
   - Годится ли? Почему ж не годится, очень даже годится! Но  только  уж
очень просто, ничего в нем особенного нет. Что это за план, если  с  ним
никакой возни не требуется? Грудной младенец - и тот справится. Не будет
ни шума, ни разговоров, все равно что после кражи на мыловаренном  заво-
де.
   Я с ним не спорил, потому что ничего другого и не ждал, зато  наперед
знал, что к своему плану он так придираться не станет.
   И верно, не стал. Он рассказал мне, в чем состоит его план, и я сразу
понял, что он раз в пятнадцать лучше моего: Джима-то мы все равно  осво-
бодим, зато шику будет куда больше, да еще, может, нас и пристрелят,  по
его-то плану. Мне очень понравилось. "Давай, - говорю,  -  так  и  будем
действовать". Какой у него был план, сейчас говорить не стоит: я наперед
знал, что будут еще всякие перемены. Я знал, что Том  еще  двадцать  раз
будет менять его и так и этак, когда приступим к делу, и  вставлять  при
каждом удобном случае всякие новые штуки. Так оно и вышло.
   Одно было верно - Том Сойер не шутя взялся за дело и собирается осво-
бождать негра из рабства. Вот этого я никак не мог понять. Как  же  так?
Мальчик из хорошей семьи, воспитанный, как будто дорожит своей репутаци-
ей, и родные у него тоже вряд ли захотят срамиться; малый с головой,  не
тупица; учился все-таки, не безграмотный какой-нибудь, и добрый, не наз-
ло же он это делает, - и вот нате-ка - забыл и про гордость и про  само-
любие, лезет в это дело, унижается, срамит и себя и родных на всю Амери-
ку! Никак я этого не мог взять в толк. Просто стыдно. И я знал, что надо
взять да и сказать все ему напрямик, а то какой же я  ему  друг!  Пускай
сейчас же все это бросит, пока еще не поздно. Я так и хотел ему сказать,
начал было, а он оборвал меня и говорит:
   - Ты что же - думаешь, я не знаю, чего хочу? Когда это со мной  быва-
ло?
   - Никогда.
   - Разве я не говорил, что помогу тебе украсть этого негра?
   - Говорил.
   - Ну и ладно.
   Больше и он ничего не говорил, и я ничего не говорил. Да и смысла ни-
какого не было разговаривать: уж если он что решил, так поставит на сво-
ем. Я только не мог понять, какая ему охота соваться в это дело,  но  не
стал с ним спорить, даже и не поминал про это больше. Сам лезет  на  ро-
жон, так что ж я тут могу поделать!
   Когда мы вернулись, во всем доме было темно и тихо, и мы прошли в ко-
нец двора - обследовать хибарку рядом с кучей золы. Мы обошли весь  двор
кругом, чтобы посмотреть, как будут вести себя собаки. Они нас узнали  и
лаяли не больше, чем обыкновенно лают деревенские собаки, заслышав ночью
прохожего. Добравшись до хибарки, мы осмотрели ее спереди и с боков -  и
с того боку, которого я еще не видел, на северной стороне,  нашли  квад-
ратное окошечко, довольно высоко от земли, забитое одной крепкой доской.
   Я сказал:
   - Вот и хорошо! Дыра довольно большая,  Джим  в  нее  пролезет,  надо
только оторвать доску.
   Том говорит:
   - Ну, это так же просто, как дважды два четыре, и так же  легко,  как
не учить уроков. По-моему, мы могли бы придумать  способ  хоть  немножко
посложней, Гек Финн.
   - Ну ладно, - говорю. - А если выпилить кусок стены, как я  сделал  в
тот раз, когда меня убили?
   - Это еще на что-нибудь похоже, - говорит он, - это и таинственно,  и
возни много, и  вообще  хорошо,  только  все-таки  можно  придумать  еще
что-нибудь, чтобы подольше повозиться. Спешить нам некуда, так давай еще
посмотрим.
   Между сарайчиком и забором, с задней стороны,  стояла  пристройка,  в
вышину доходившая до крыши и сбитая из досок. Она была такой  же  длины,
как и сарайчик, только уже - шириной футов в шесть. Дверь была  с  южной
стороны и заперта на висячий замок. Том пошел к котлу  для  варки  мыла,
поискал там и принес железную штуку, которой поднимают крышку котла;  он
взял ее и выломал один пробой у двери. Цепь упала,  мы  отворили  дверь,
вошли, зажгли спичку и видим, что это только пристройка к  сарайчику,  а
сообщения между ними нет; и пола в сарае тоже нет, и вообще ничего в нем
нет, кроме ржавых, никому не нужных мотыг и лопат да  сломанного  плуга.
Спичка погасла, и мы ушли, воткнув пробой на  старое  место,  и  с  виду
дверь была опять как следует заперта. Том обрадовался и говорит:
   - Ну, теперь все хорошо! Мы для него устроим подкоп. Это у нас займет
целую неделю.
   После этого мы вернулись домой; я вошел в дом с черного  хода  -  они
там дверей не запирали, надо было только потянуть за кожаный ремешок; но
для Тома Сойера это было неподходяще: таинственности мало, ему непремен-
но надо было влезать по громоотводу. Раза три он долезал до  половины  и
каждый раз срывался и напоследок чуть не разбил себе голову. Он  уж  ду-
мал, что придется это дело бросить, а потом отдохнул, решил  попробовать
еще раз наудачу - и все-таки влез.
   Утром мы поднялись чуть свет и пошли к  негритянским  хижинам,  чтобы
приучить к себе собак и познакомиться поближе с тем негром, который кор-
мил Джима, - если это действительно Джиму носили еду. Негры как раз  по-
завтракали и собирались в поле, а Джимов негр накладывал в миску  хлеба,
мяса и всякой еды, и в то время, как остальные уходили, из большого дома
ему прислали ключ.
   У этого негра было добродушное, глуповатое лицо, а волосы он  перевя-
зывал нитками в пучки, для того чтобы отвадить  ведьм.  Он  рассказывал,
что ведьмы ужасно донимают его по ночам; ему  мерещатся  всякие  чудеса,
слышатся всякие слова и звуки, и никогда в жизни с ним  еще  не  бывало,
чтобы надолго Привязалась такая нечисть.
   Он разговорился про свои несчастья и до того увлекся, что совсем  по-
забыл про дело. Том и спрашивает:
   - А ты кому несешь еду? Собак кормить собираешься?
   Негр заулыбался, так что улыбка расплылась у него по всему лицу, вро-
де как бывает, когда запустишь кирпичом в лужу, и говорит:
   - Да, мистер Сид, собаку. И занятная же собачка! Не хотите ли  погля-
деть?
   - Хочу.
   Я толкнул Тома и шепчу ему:
   - Что ж ты, так и пойдешь к нему днем? Ведь по плану не полагается.
   - Тогда не полагалось, а теперь полагается.
   Мы пошли, - провалиться бы ему! - только мне это  очень  не  понрави-
лось. Входим туда и почти ничего не видим - такая темнота; зато  Джим  и
вправду там сидел; он-то нас разглядел и обрадовался:
   - Да ведь это Гек! Господи помилуй, никак и мистер Том здесь?
   Я наперед знал, что так будет, только этого и ждал. Как теперь  быть,
я понятия не имел, а если б и знал, так ничего не мог  поделать,  потому
что этот самый негр вмешался тут и говорит:
   - Боже ты мой, да никак он вас знает?
   Теперь мы пригляделись и все хорошо видели. Том  посмотрел  на  негра
пристально и как будто с удивлением и спрашивает:
   - Кто нас знает?
   - Да вот этот самый беглый негр.
   - Не думаю, чтобы знал; а с чего это тебе пришло в голову?
   - С чего пришло? Да ведь он сию минуту крикнул, что он вас знает.
   Том говорит, как будто с недоумением:
   - Ну, это что-то очень странно... Кто кричал? Когда кричал? Что же он
кричал? - Потом повертывается ко мне и преспокойно спрашивает: - Ты слы-
хал что-нибудь?
   Разумеется, на это можно было ответить только одно, и я сказал:
   - Нет, я ничего ровно не слыхал, никто ничего не говорил.
   Тогда Том обращается к Джиму, глядит на него так, будто первый раз  в
жизни его видит, и спрашивает:
   - Ты что-нибудь говорил?
   - Нет, сэр, - отвечает Джим, - я ничего не говорил, сэр.
   - Ни единого слова?
   - Да, сэр, ни единого.
   - А ты нас раньше видел?
   - Нет, сэр, сколько припомню" не видал.
   Том повертывается к негру, - а тот даже оторопел и глаза вытаращил, -
и говорит строгим голосом:
   - Что это с тобой творится такое? С чего тебе  вздумалось,  будто  он
кричал?
   - Ох, сэр, это все проклятые ведьмы, мне хоть помереть в ту же  пору!
Это все они, сэр, они меня в гроб уложат, всегда напугают до смерти!  Не
говорите про это никому, сэр, а то старый мистер Сайлас будет  ругаться;
он говорит, что никаких ведьм нету. Жалко, ей-богу, что его тут не было,
- любопытно, что бы он сейчас сказал! Небось на этот раз  не  отвертелся
бы! Да что уж, вот так и всегда бывает: кто повадился пить, тому не про-
трезвиться; сами ничего не увидят и толком разобрать не могут, а ты уви-
дишь да скажешь им, так они еще и не верят.
   Том дал ему десять центов и пообещал, что мы никому не скажем;  велел
ему купить еще ниток, чтобы перевязывать себе волосы, а  потом  поглядел
на Джима и говорит:
   - Интересно, повесит дядя Сайлас этого негра или нет? Если бы я  пой-
мал такого неблагодарного негра, который посмел убежать, так уж я бы его
не отпустил, я бы его повесил!
   А пока негр подходил к двери, разглядывал монету и пробовал  на  зуб,
не фальшивая ли, Том шепнул Джиму:
   - И виду не подавай, что ты нас знаешь. А если  ночью  услышишь,  что
копают, так это мы с Геком: мы хотим тебя освободить.
   Джим только-только успел схватить нас за руки и пожать их,  а  тут  и
негр вернулся. Мы сказали, что и еще придем, если он нас возьмет  с  со-
бой; а негр сказал: отчего же не взять,  особенно  в  темные  вечера,  -
ведьмы больше в темноте к нему привязываются, так это даже и лучше, что-
бы побольше было народу.


   ГЛАВА XXXV

   До завтрака оставалось, должно быть, не меньше часа,  и  мы  пошли  в
лес. Том сказал, что копать надо при свете, а от фонаря  свет  уж  очень
яркий, как бы с ним не попасться; лучше набрать побольше гнилушек, кото-
рые светятся, положить их где-нибудь в темном месте, они  и  будут  све-
титься понемножку.
   Мы притащили целую охапку сухих гнилушек, спрятали в бурьяне, а  сами
сели отдохнуть. Том недовольно проворчал:
   - А ей-богу, все это до того легко и просто, что даже противно  дела-
ется? Потому и трудно придумать  какой-нибудь  план  поинтересней.  Даже
сторожа нет, некого поить дурманом, - а ведь сторож  обязательно  должен
быть! Даже собаки нет, чтобы дать ей сонного зелья. Цепь у Джима  длиной
в десять футов, только на одной ноге, и надета на ножку кровати; всего и
дела, что приподнять эту ножку да снять цепь. А дядя Сайлас всякому  ве-
рит: отдал ключ какому-то безмозглому негру, и никто за этим  негром  не
следит. Джим и раньше мог бы вылезти в Окошко,  только  с  десятифутовой
цепью далеко не уйдешь. Просто досадно, Гек, ведь глупее ничего быть  не
может! Самому Приходится выдумывать всякие трудности. Что ж,  ничего  не
поделаешь! Придется как-нибудь изворачиваться с тем, что есть под  рука-
ми. Во всяком случае, один плюс тут есть: для нас больше чести  выручать
его из разных затруднений и опасностей, когда никто этих опасностей  для
нас не приготовил и мы сами должны все придумывать из головы,  хоть  это
вовсе не наша обязанность. Взять хотя бы фонарь.  Если  говорить  прямо,
приходится делать вид, будто с фонарем опасно. Да тут хоть целую процес-
сию с факелами устраивай, никто и не почешется, ядумаю. Кстати, вот  что
мне пришло в голову: первым долгом надо разыскать что-нибудь  такое,  из
чего можно сделать пилу.
   - А для чего нам пила?
   - Как, для чего нам пила? Ведь нужно же отпилить ножку кровати, чтобы
снять с нее цепь!
   - Да ведь ты сам сказал, что цепь и так снимается, надо  только  при-
поднять ножку.
   - Вот это на тебя похоже, Гек Финн! Непременно выберешь самый что  ни
на есть детский способ. Что же ты, неужели и книг никаких не читал? Ни о
бароне Трэнке, ни о Казанове, ни  о  Бенвенуто  Челлини?  А  Генрих  На-
варрский? Да мало ли еще знаменитостей! Где ж это слыхано, чтобы  заклю-
ченных освобождали таким простецким способом? Нет, все авторитеты  гово-
рят в один голос, что надо ножку перепилить надвое  и  так  оставить,  а
опилки проглотить, чтоб никто не заметил, а ножку замазать грязью и  са-
лом, чтобы даже самый зоркий тюремщик не мог разглядеть, где  пилили,  и
думал, что ножка совсем целая. Потом, в ту ночь, когда ты совсем  приго-
товишься к побегу, пнешь ее ногой - она и отлетит; снимешь цепь - вот  и
все. Больше и делать почти нечего: закинешь веревочную лестницу на  зуб-
чатую стену, соскользнешь в ров, сломаешь себе ногу, потому что лестница
коротка - целых девятнадцати футов не хватает, - а там уж тебя ждут  ло-
шади, и верные слуги хватают тебя, кладут поперек седла и везут  в  твой
родной Лангедок, или в Наварру, или еще куда-нибудь. Вот это я  понимаю,
Гек! Хорошо, если б около этой хибарки был ров! Если будет время, так  в
ночь побега мы его выкопаем.
   Я говорю:
   - А на что нам ров, когда мы Джима выкрадем через подкоп?
   А он даже и не слушает. Забыл и про меня, и про все на  свете,  схва-
тился рукой за подбородок и думает;  потом  вздохнул,  покачал  головой,
опять вздохнул и говорит:
   - Нет, это ни к чему, никакой надобности нет"
   - Это ты про что? - спрашиваю.
   - Да отпиливать Джиму ногу.
   - Господи помилуй! - говорю. - Ну конечно, какая  же  в  этом  надоб-
ность? А для чего все-таки тебе вздумалось отпиливать ему ногу?
   - Многие авторитеты так делали. Они не могли снять  цепь  -  отрубали
себе руку и тогда бежали. А ногу было бы еще лучше. Но придется обойтись
без этого. Особой необходимости у нас нет, а кроме того, Джим - негр,  и
не поймет, для чего это нужно; ему ведь не растолкуешь, что в Европе так
принято... Нет, придется это бросить! Ну, а веревочную  лестницу  -  это
можно: мы разорвем свои простыни и в два счета сделаем Джиму  веревочную
лестницу. А переслать ее можно будет в пироге, - уж это всегда так дела-
ют. И похуже бывают пироги, да приходится есть.
   - Что ты это плетешь, Том Сойер? - говорю я. - Ненужно Джиму  никаких
веревочных лестниц.
   - Нет, нужно. Ты лучше скажи, что сам плетешь неизвестно что, и  ведь
ничего в этом деле не смыслишь! Веревочная лестница ему  нужна,  у  всех
она бывает.
   - А что он с ней будет делать?
   - Что делать будет? Спрячет ее в тюфяк - не сумеет, что ли?  Все  так
делают, значит, и ему надо. Гек, ты, кажется, ничего не хочешь делать по
правилам - каждый раз что-нибудь новенькое да придумаешь. Если даже  эта
лестница ему не пригодится, ведь она же останется у него в тюфяке  после
побега? Ведь это улика? Ты думаешь, улики не понадобятся? Еще как! А  ты
хочешь, чтобы совсем улик не  осталось?  Вот  это  было  бы  хорошенькое
дельце, нечего сказать! Я такого никогда в жизни не слыхал.
   - Ну, - говорю, - если уж так полагается по правилам, чтоб у него бы-
ла лестница, - ладно, пускай будет, я вовсе не хочу идти против  правил.
Одно только, Том Сойер: если мы порвем  простыни,  чтобы  сделать  Джиму
лестницу, у нас будут неприятности с тетей Салли, это уж как пить  дать.
А я так думаю: лестница из ореховой коры ничего не стоит, добро  на  нее
изводить не нужно, а в пирог ее можно запечь не хуже, чем тряпичную, и в
тюфяк спрятать тоже. А Джим не очень в этих делах разбирается,  ему  все
равно, какую ни...
   - Ну и чушь ты несешь, Гек Финн! Если б я не смыслил ничего, так  по-
малкивал бы! Где это слыхано, чтобы государственный преступник бежал  по
лестнице из ореховой коры? Да это курам на смех!
   - Ну ладно, Том, делай как знаешь; только все-таки, если хочешь  пос-
лушать моего совета, лучше позаимствовать простыню с веревки.
   Он сказал, что это можно. Тут у него явилась еще  одна  мысль,  и  он
сказал:
   - Позаимствуй кстати и рубашку.
   - А для чего нам рубашка, Том?
   - Для Джима - вести дневник.
   - Какой еще дневник? Джим и писать-то не умеет!
   - Ну, положим, что не умеет, но ведь он сможет  ставить  какие-нибудь
значки, если мы сделаем ему перо из оловянной ложки или из старого обру-
ча с бочки?
   - Да что ты, Том! Можно выдернуть перо у гуся - и  лучше,  К  гораздо
скорей.
   - У узников гуси по камере не бегают, чтобы можно было перья дергать,
эх ты, голова! Они всегда делают перья из чегонибудь самого  твердого  и
неподходящего, вроде обломка медного подсвечника, да и мало ли что  под-
вернется под руку! И на это у них уходит много времени - недели, а то  и
месяцы, потому что перо они оттачивают об стенку. Гусиным пером они  пи-
сать ни за что не станут, хоть бы оно и оказалось под рукой. Это не при-
нято.
   - Ну ладно, а из чего же мы ему сделаем чернила?
   - Многие делают из ржавчины со слезами; только это кто Попроще и жен-
щины, а знаменитости пишут своей кровью.
   - И Джим тоже может; а когда ему понадобится известить весь мир,  что
он заключен, послать самое простое таинственное сообщение, так он  может
нацарапать его вилкой на жестяной тарелке и выбросить в  окно.  Железная
Маска всегда так делал, и это тоже очень хороший способ.
   - У Джима нет жестяных тарелок. Его кормят из миски.
   - Это ничего, мы ему достанем.
   - Все равно никто не разберет.
   - Это вовсе не важно, Гек Финн. Его дело - написать и  выбросить  та-
релку за окно. А читать ее тебе незачем. Все  равно  половину  разобрать
нельзя, что они там пишут на тарелках или еще на чем.
   - Тогда какой же смысл тарелки портить?
   - Вот еще! Ведь это же не его тарелки!
   - Все равно, чьи-нибудь, ведь верно?
   - Ну так что ж? Узнику-то какое дело, чьи они...
   Он не договорил - мы услышали рожок, который звал к батраку, и  пошли
домой.
   За это утро мне удалось позаимствовать с веревки простыню и белую ру-
башку; я разыскал еще старый мешок и положил их туда, а потом  мы  взяли
гнилушки и тоже туда сунули. Я называю это  "заимствовать",  потому  что
мой родитель всегда так говорил, но Том сказал, что это не заем, а  кра-
жа. Он сказал, что мы помогаем узнику, а ему все равно, как добыть вещь,
лишь бы добыть, и никто его за это не осудит. Вовсе не преступление, ес-
ли узник украдет вещь, которая нужна ему для побега, То его право; и для
узника мы имеем полное право красть в этом доме все, что нам только  по-
надобится для его освобождения из тюрьмы. Он сказал, что если бы мы были
не узники, тогда, конечно, другое дело, и разве только уж самый  послед-
ний негодяй, дрянь какая-нибудь станет красть, если не сидит  в  тюрьме.
Так что мы решили красть все, что только под руку подвернется. А  как-то
на днях, уже после этого, он завел целый разговор из-за пустяков - из-за
того, что я стащил арбуз с огорода у негров и съел его. Он меня заставил
пойти и отдать неграм десять центов, не объясняя  за  что.  Сказал,  что
красть можно только то, что понадобится. "Что же, -  говорю,  -  значит,
арбуз мне понадобился". А он говорит, что арбуз мне понадобился вовсе не
для того, чтобы бежать из тюрьмы, - вот в чем разница. Говорит: "Вот ес-
ли бы ты спрятал в нем нож для передачи Джиму, чтобы он мог убить тюрем-
щика, тогда другое дело - все было бы в порядке". Ну, я не  стал  с  ним
спорить, хотя не вижу, какой мне интерес стараться для узника, если надо
сидеть да раздумывать над всякими тонкостями каждый раз, как подвернется
случай стянуть арбуз.
   Так вот, я уже говорил, что в это утро мы подождали, пока все  разой-
дутся по своим делам и во дворе никого не будет видно,  и  только  после
этого Том отнес мешок в пристройку, а я стоял во дворе  -  сторожил.  Он
скоро вышел оттуда, и мы с ним пошли и сели на бревна -  поговорить.  Он
сказал:
   - Теперь все готово, кроме инструмента; ну а это легко достать.
   - Кроме инструмента?
   - Ну да.
   - Это для чего же инструмент?
   - Как для чего? Чтобы копать. Ведь не зубами же  мы  землю  выгрызать
будем?
   - А эти старые мотыги и лопаты, что в пристройке, не годятся разве? -
спрашиваю.
   Он оборачивается ко мне, глядит с таким сожалением, что  просто  пла-
кать хочется, и говорит:
   - Гек Финн, где это ты слышал, чтоб у узников были мотыги и лопаты  и
всякие новейшие приспособления, для того  чтобы  вести  подкоп?  Я  тебя
спрашиваю, если ты хоть что-нибудь соображаешь: как же  он  прославится?
Уж тогда чего проще - дать ему ключ, и дело с  концом.  Мотыги,  лопаты!
Еще чего! Да их и королям не дают.
   - Ну ладно, - говорю, - если нам мотыги и лопаты не  подходят,  тогда
что же нам нужно?
   - Ножи, как у мясников.
   - Это чтобы вести подкоп под хибарку?
   - Ну да!
   - Да ну тебя, Том Сойер, это просто глупо.
   - Все равно, глупо или неглупо, а так полагается -  самый  правильный
способ. И никакого другого способа нет; сколько я ни читал в книжках про
это, мне не приходилось слышать, чтобы делали по-другому. Всегда  копают
ножом, да не землю, заметь себе, - всегда у них  там  твердая  скала.  И
сколько времени на это уходит, неделя за неделей... а  они  все  копают,
копают! Да вот, например, один узник в замке д'Иф, в Марсельской гавани,
рылся-рылся и вышел на волю таким способом. И как  ты  думаешь,  сколько
времени он копал?
   - Я почем знаю!
   - Нет, ты отгадай!
   - Ну, не знаю. Месяца полтора?
   - Тридцать семь лет! И вышел из-под земли в Китае.  Вот  как  бывает!
Жалко, что у нас тут тюрьма стоит не на скале!
   - У Джима в Китае никого и знакомых нет.
   - А при чем тут знакомые? У того узника тоже не было знакомых. Всегда
ты собьешься с толку. Держался бы ближе к делу!
   - Ну ладно, мне все равно, где бы он ни вылез, лишь бы выйти на волю;
и Джиму тоже, я думаю, все равно. Только вот что: не такой Джим молодой,
чтобы его ножом откапывать. Он помрет до тех пор.
   - Нет, не помрет. Неужели ты думаешь, что  нам  понадобится  тридцать
семь лет? Ведь копать-то мы будем мягкую землю!
   - А сколько понадобится, Том?
   - Ну, нам ведь нельзя копать столько, сколько полагается, а то как бы
дяде Сайласу не написали оттуда, из-под Нового Орлеана. Как бы он не уз-
нал, что Джим вовсе не оттуда. Тогда он тоже что-нибудь напишет,  -  мо-
жет, объявление про Джима, я почем знаю... Значит, мы не можем рисковать
- возиться с подкопом столько, сколько полагается. По правилам надо  бы,
я думаю, копать два года; но нам этого  никак  нельзя.  Неизвестно,  что
дальше будет, а потому я советую сделать так: копать  понастоящему,  как
можно скорей, а потом взять да и вообразить, будто  мы  копали  тридцать
семь лет. Тогда можно будет в два  счета  его  выкрасть  и  увезти,  как
только поднимется тревога. Да, я думаю, что это будет самое лучшее.
   - Ну, тут еще есть какой-то смысл, - говорю. - Вообразить нам  ничего
не стоит, и хлопот с этим никаких; если надо, так я могу вообразить, что
мы полтораста лет копали. Это мне нетрудно, стоит только привыкнуть. Так
я сейчас сбегаю достану где-нибудь два ножа.
   - Доставай три, - говорит он, - из одного мы сделаем пилу.
   - Том, если такое предложение не против правил и не против религии, -
говорю я, - так вон там, под навесом позади коптильни, есть ржавая пила.
   Он посмотрел на меня вроде как бы с досадой и с огорчением и сказал:
   - Тебя ничему путному не научишь, Гек, нечего и стараться! Беги  дос-
тавай ножи - три штуки!
   И я побежал.


   ГЛАВА XXXVI

   В ту ночь, как только все уснули, мы спустились во двор по громоотво-
ду, затворились в сарайчике, высыпали на пол кучу гнилушек  и  принялись
за работу. Мы расчистили себе место, футов в пять или шесть, вдоль  ниж-
него бревна. Том сказал, что это будет как раз за  кроватью  Джима,  под
нее мы и подведем подкоп, а когда кончим работу, никто даже  не  узнает,
что там есть дыра, потому, что одеяло у Джима висит  чуть  не  до  самой
земли, и только если его приподнимешь и заглянешь под кровать, тогда бу-
дет видно. Мы копали и копали ножами чуть не до  полуночи,  устали,  как
собаки, и руки себе натерли до волдырей, а толку было  мало.  Наконец  я
говорю:
   - Знаешь, Том Сойер, это не на тридцать семь лет работа, а,  пожалуй,
и на все тридцать восемь.
   Он ничего не ответил, только вздохнул, а после того скоро бросил  ко-
пать. Вижу, задумался и думал довольно долго; потом говорит:
   - Не стоит и стараться, Гек; ничего не выйдет. Если бы мы были  узни-
ки, ну тогда еще так, потому что времени у  них  сколько  угодно,  торо-
питься некуда; да и копать пришлось бы пять минут в день,  пока  сменяют
часовых, так что волдырей на руках не было бы; вот мы и копали  бы  себе
год за годом, и все было бы правильно - так, как  полагается.  А  теперь
нам дурака валять некогда, надо поскорей, времени лишнего у нас нет. Ес-
ли мы еще одну ночь так прокопаем, придется на  неделю  бросать  работу,
пока волдыри не пройдут, - раньше, пожалуй, мы и ножа в  руки  взять  не
сможем.
   - Так что же нам делать, Том?
   - Я тебе скажу что. Может, это и неправильно, и  нехорошо,  и  против
нравственности, и нас за это осудят, если узнают, но только другого спо-
соба все равно нет: будем копать мотыгами, а вообразим, будто это ножи.
   - Вот это дело! - говорю. - Ну, Том Сойер, голова  у  тебя  и  раньше
здорово работала, а теперь еще лучше. Мотыги - это вещь, а что  нехорошо
и против нравственности, так мне на это ровным счетом  наплевать.  Когда
мне вздумается украсть негра, или арбуз, или учебник из воскресной  шко-
лы, я разбираться не стану, как там по правилам полагается делать,  лишь
бы было сделано. Что мне нужно - так это негр, или арбуз,  или  учебник;
если мотыгой ловчее, так я мотыгой и откопаю этого негра, или там арбуз,
или учебник; а твои авторитеты пускай думают, что хотят, я за них и дох-
лой крысы не дам.
   - Ну что ж, - говорит, - в таком деле можно и вообразить  что-нибудь,
и мотыгу пустить в ход; а если бы не это, я и сам был бы против, не поз-
волил бы себе нарушать правила: что полагается, то полагается, а что нет
- то нет; и если кто знает, как надо, тому нельзя действовать без разбо-
ру, как попало. Это тебе можно откапывать Джима мотыгой, просто так, ни-
чего не воображая, потому что ты ровно ничего не смыслишь; а мне нельзя,
потому что я знаю, как полагается. Дай сюда нож!
   У него был ножик, но я все-таки подал ему свой.  Он  швырнул  его  на
землю и говорит:
   - Дай сюда нож!
   Я сначала не знал,  что  делать,  потом  сообразил.  Порылся  в  куче
старья, разыскал кирку и подаю ему, а он схватил и  давай  копать  и  ни
слова мне не говорит.
   Он и всегда был такой привередник. Все у него  по  правилам.  Я  взял
тогда лопату, и мы с ним давай орудовать то киркой, то лопатой, так  что
только комья летели. Копали мы, должно быть, полчаса - больше не  могли,
очень устали, и то получилась порядочная дыра. Я поднялся к себе наверх,
подошел к окну и вижу: Том старается вовсю - хочет влезть по  громоотво-
ду, только ничего у него не получается с волдырями  на  руках.  В  конце
концов он сказал:
   - Ничего не выходит, никак не могу влезть. Как по-твоему, что мне де-
лать? Может, придумаешь что-нибудь?
   - Да, - говорю, - только это, пожалуй, против правил. Ступай по лест-
нице, а вообрази, будто это громоотвод.
   Так он и сделал.
   На другой день Том стащил в большом доме  оловянную  ложку  и  медный
подсвечник, чтобы наделать Джиму перьев, я еще шесть сальных свечей; а я
все слонялся вокруг негритянских хижин, поджидая удобного случая, и ста-
щил три жестяные тарелки. Том сказал, что этого мало, а я  ответил,  что
все равно никто этих тарелок не увидит, потому что, когда Джим  выбросит
их в окно, они упадут в бурьян около собачьей конуры, мы их тогда подбе-
рем, - и пускай он опять на них пишет. Том успокоился и сказал:
   - Теперь надо подумать, как переправить вещи Джиму.
   - Протащим их в дыру, - говорю, - когда кончим копать.
   Он только посмотрел на меня с презрением и выразился  в  таком  роде,
что будто бы отродясь не слыхал про такое идиотство, а потом опять  стал
думать. И в конце концов сказал, что наметил два-три способа, только ос-
танавливаться на каком-нибудь из них пока нет  надобности.  Сказал,  что
сначала надо поговорить с Джимом.
   В этот вечер мы спустились по  громоотводу  в  начале  одиннадцатого,
захватили с собой одну свечку, постояли под окошком у Джима и  услышали,
что он храпит; тогда мы бросили свечку в окно, но он  не  проснулся.  Мы
начали копать киркой и лопатой, и часа через два с половиной вся  работа
была кончена. Мы влезли под кровать к Джиму, а там и в хибарку, пошарили
ощупью, нашли свечку, зажгли ее и сначала постояли около Джима, погляде-
ли, какой он, - оказалось, что крепкий и здоровый с виду, - а потом ста-
ли будить его потихоньку. Он так нам обрадовался, что чуть не  заплакал,
называл нас "голубчиками" и всякими ласковыми  именами,  потом  захотел,
чтобы мы сейчас же принесли откуда-нибудь зубило, сняли цепь  у  него  с
ноги и убежали бы вместе с ним, не теряя ни минуты. Но Том доказал  ему,
что это будет не по правилам, сел к нему на кровать и рассказал, какие у
нас планы и как мы все это переменим в один миг, если поднимется  трево-
га; и что бояться ему нечего - мы его освободим обязательно.
   Тогда Джим согласился и сказал: пускай все так и будет. И мы еще дол-
го с ним сидели; сначала толковали про старые времена, а после Том  стал
его про все расспрашивать, и когда узнал, что дядя Сайлас приходит  чуть
ли не каждый день и молится вместе с ним, а тетя Салли забегает  узнать,
хорошо ли ему тут и сыт ли он, - добрей и быть нельзя! - то сказал:
   - Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы тебе кое-что будем посылать
с ними.
   Я ему говорю:
   - Вот это ты напрасно, про такое идиотство я отроду не слыхал!
   Но он даже не обратил внимания на мои слова, и продолжал рассказывать
дальше. Он и всегда был такой, если что задумает. Он сказал  Джиму,  что
мы доставим ему пирог с лестницей и другие крупные вещи через Ната - то-
го негра, который носит ему еду, а ему надо только глядеть в оба, ничему
не удивляться и только стараться, чтобы Нат не видел, как он  их  доста-
нет. А вещи помельче мы будем класть дяде в карманы, и Джиму надо только
будет их оттуда незаметно вытащить; будем также привязывать  к  тесемкам
теткиного фартука или класть ей в карман, когда подвернется случай. Ска-
зал ему также, какие это будут вещи и для чего они.  А  еще  Том  научил
его, как вести дневник на рубашке, и всему, чему следует. Все ему  расс-
казал. Джим никак не мог понять, зачем все это надо, но решил,  что  нам
лучше знать, раз мы белые; в общем, он остался доволен и сказал, что так
все и сделает, как Том велел.
   У Джима было много табаку и трубок из маисовых початков, так  что  мы
очень неплохо провели время; потом вылезли обратно в дыру и пошли спать,
только руки у нас были все ободранные. Том очень радовался, говорил, что
еще никогда у него не было такой веселой игры и такой богатой  пищи  для
ума; и если бы только он узнал, как это сделать, он бы всю жизнь  в  нее
играл, а потом завещал бы нашим детям освободить Джима, потому что Джим,
конечно, со временем привыкнет и ему все больше  и  больше  будет  здесь
нравиться. Он сказал, что это дело можно растянуть лет на восемьдесят  и
поставить рекорд. И тогда все, кто в нем участвовал, прославятся,  и  мы
тоже прославимся.
   Утром мы пошли к поленнице и изрубили подсвечник  топором  на  мелкие
части, и Том положил их вместе с ложкой к себе в карман. Потом мы  пошли
к негритянским хижинам, и, пока я разговорами отводил негру  глаза,  Том
засунул кусок подсвечника в маисовую лепешку, которая лежала в миске для
Джима, а после того мы проводили Ната к Джиму, чтобы посмотреть, что по-
лучится. И получилось замечательно: Джим откусил кусок лепешки и чуть не
обломал все зубы - лучше и быть не могло. Том Сойер сам так сказал. Джим
и виду не подал, сказал, что это, должно быть, камешек или  еще  что-ни-
будь попалось в хлебе - это бывает, знаете ли, - только после  этого  он
никогда ничего не кусал так прямо, а сначала всегда возьмет  и  потыкает
вилкой местах в трех-четырех.
   И вот стоим мы в темноте, как вдруг из-под Джимовой кровати  выскаки-
вают две собаки, а там еще и еще, пока не  набралось  штук  одиннадцать,
так что прямо-таки негде было повернуться. Ей-богу, мы  забыли  запереть
дверь в пристройке! А негр Нат как заорет: "Ведьмы!" - повалился на  пол
среди собак и стонет, точно помирать собрался. Том распахнул дверь  нас-
тежь и выкинул на двор кусок мяса из Джимовой миски; собаки бросились за
мясом, а Том в одну секунду выбежал, тут же вернулся и захлопнул  дверь,
- и я понял, что дверь в сарайчик он тоже успел прикрыть, - а потом стал
обрабатывать негра - все уговаривал его, утешал и  расспрашивал,  уж  не
померещилось ли ему что-нибудь. Негр встал, поморгал глазами и говорит:
   - Мистер Сид, вы небось скажете, что я дурак; только помереть мне  на
этом самом месте, если я своими глазами не видел целый мильон собак, или
чертей, или я уж не знаю кого! Ей-богу, видел! Мистер Сид, я их чувство-
вал, - да, сэр! - они по мне ходили, по всему телу. Ну, попадись  только
мне в руки какая-нибудь ведьма, пускай хоть бы один-единственный  разок,
- уж я бы ей показал! А лучше оставили бы они меня в покое, больше я ни-
чего не прошу.
   Том сказал:
   - Ладно, я тебе скажу, что я думаю. Почему они сюда прибегают  всякий
раз, когда этот беглый негр завтракает? Потому что есть хотят - вот  по-
чему. Ты им испеки заколдованный пирог - вот что тебе надо сделать.
   - Господи, мистер Сид, да как же я испеку такой пирог? Я и  не  знаю,
как его печь. Даже и не слыхивал отродясь про такие пироги.
   - Ну что ж, тогда придется мне самому печь.
   - Неужто испечете, голубчик? Испеките, да я вам за это что угодно - в
ножки поклонюсь, вот как!
   - Ладно уж, испеку, раз это для тебя: ты ведь к нам хорошо относился,
беглого негра нам показал. Только уж смотри будь поосторожней. Когда  мы
придем, ты повернись к нам спиной, и боже тебя упаси глядеть, что мы бу-
дем класть в миску! И когда Джим будет вынимать пирог, тоже не  гляди  -
мало ли что может случиться, я почем знаю! А главное, не  трогай  ничего
заколдованного.
   - Не трогать? Да господь с вами, мистер Сид! Я и пальцем ни  до  чего
не дотронусь, хоть озолоти меня!


   ГЛАВА XXXVII

   Это дело мы уладили; потом пошли на задний двор, к мусорной куче, где
валялись старые сапоги, тряпки, битые бутылки, дырявые кастрюльки и про-
чий хлам, покопались в нем и разыскали старый жестяной таз, заткнули по-
лучше дырки, чтобы испечь в нем пирог, спустились в  погреб  и  насыпали
полный таз муки, а оттуда пошли завтракать. По дороге нам  попалось  два
обойных гвоздя, и Том сказал, что они пригодятся узнику - выцарапать ими
на стене темницы свое имя и свои злоключения; один гвоздь мы положили  в
карман фартука тети Салли, который висел на стуле, а другой заткнули  за
ленту на шляпе дяди Сайласа, что лежала на конторке: от детей мы  слыша-
ли, что папа с мамой собираются сегодня утром пойти к беглому негру. По-
том мы сели за стол, и Том  опустил  оловянную  ложку  в  дядин  карман.
Только тети Салли еще не было - пришлось ее дожидаться. А когда она сош-
ла к завтраку, то была вся красная и сердитая и едва дождалась  молитвы;
одной рукой она разливала кофе, а другой все время стукала наперстком по
голове того из ребят, который подвертывался под руку, а потом и говорит:
   - Я искала-искала, весь дом перевернула и просто ума не приложу, куда
могла деваться твоя другая рубашка!
   Сердце у меня упало и запуталось в кишках, и кусок  маисовой  лепешки
стал поперек горла; я закашлялся, кусок у меня выскочил,  полетел  через
стол и угодил в глаз одному из ребятишек, так  что  он  завертелся,  как
червяк на крючке, и заорал во все горло; а  Том  даже  весь  посинел  от
страха. И с четверть минуты или около того наше положение было  незавид-
ное, и я бы свою долю продал за полцены, если бы нашелся покупатель.  Но
после этого мы скоро успокоились - это только от неожиданности  нас  как
будто вышибло из колеи. Дядя Сайлас сказал:
   - Удивительное дело, я и сам ничего не понимаю. Отлично помню, что  я
ее снял, потому что...
   - Потому что на тебе надета одна рубашка, а  не  две.  Тебя  послушай
только! Вот я так действительно знаю, что ты ее снял, лучше  тебя  знаю,
потому что вчера она сушилась на веревке - я своими глазами ее видела. А
теперь рубашка пропала, вот тебе и все!  Будешь  теперь  носить  красную
фланелевую фуфайку, пока я не выберу время сшить тебе новую. За два года
это уж третью рубашку тебе приходится шить. Горят они на тебе,  что  ли?
Просто не понимаю, что ты с ними делаешь, только и знай - шей  тебе  ру-
башки! В твои годы пора бы научиться беречь вещи!
   - Знаю, Салли, я уж стараюсь беречь, как только можно. Но  тут  не  я
один виноват - ты же знаешь, что я их только и вижу, пока они на мне,  а
ведь не мог же я сам с себя потерять рубашку!
   - Ну, это уж не твоя вина, Сайлас: было бы можно, так ты бы ее  поте-
рял, я думаю. Ведь не только эта рубашка пропала. И ложка тоже  пропала,
да и это еще не все. Было десять ложек, а теперь стало всего девять. Ну,
рубашку, я думаю, теленок сжевал, но ложку-то он не мог проглотить,  это
уж верно.
   - А еще что пропало, Салли?
   - Полдюжины свечей пропало - вот что пропало! Может, крысы их  съели?
Я думаю, что это они; удивительно, как они весь дом еще не изгрызли!  Ты
все собираешься заделать дыры ж никак не можешь собраться; будь они  по-
хитрей, так спали бы у тебя на голове, а ты бы ничего не почуял. Но ведь
не крысы же стащили ложку, уж это-то я знаю!
   - Ну, Салли, виноват, сознаюсь, - это моя оплошность. Завтра же  обя-
зательно заделаю все дыры!
   - Куда так спешить, и в будущем году еще успеется. Матильда Энджелина
Араминта Фелпс!
   Трах! - наперсток стукнул, и девочка вытащила  руку  из  сахарницы  и
смирно уселась на месте. Вдруг прибегает негритянка и говорит:
   - Миссис Салли, у нас простыня пропала!
   - Простыня пропала! Ах ты господи!
   - Я сегодня же заткну все дыры, - говорит дядя Сайлас, а сам,  видно,
расстроился.
   - Замолчи ты, пожалуйста! Крысы, что ли, стянули простыню! Как же это
она пропала, Лиза?
   - Ей-богу, не знаю, миссис Салли. Вчера висела на веревке,  а  теперь
пропала: нет ее там.
   - Ну, должно быть, светопреставление начинается. Ничего подобного  не
видывала, сколько живу на свете! Рубашка, простыня,  ложка  и  полдюжины
свечей...
   - Миссис, - вбегает молодая мулатка, - медный подсвечник куда-то  де-
вался!
   - Убирайся вон отсюда, дрянь этакая! А то как запущу в тебя  кофейни-
ком!..
   Тетя Салли просто вся кипела. Вижу - надо удирать при первой  возмож-
ности; улизну, думаю, потихоньку и буду сидеть в  лесу,  пока  гроза  не
пройдет. А тетя Салли развоевалась, просто  удержу  нет,  зато  все  ос-
тальные притихли и присмирели; и вдруг дядя Сайлас выуживает из  кармана
эту самую ложку, и вид у него довольно глупый. Тетя Салли всплеснула ру-
ками я замолчала, разинув рот, - а мне  захотелось  убраться  куданибудь
подальше, - но ненадолго, потому что она сейчас же сказала:
   - Ну, так я и думала! Значит, она все время была у  тебя  в  кармане;
надо полагать, и все остальное тоже там. Как она туда попала?
   - Право, не знаю, Салли, - говорит дядя, вроде как бы оправдываясь, -
а не то я бы тебе сказал. Перед завтраком я сидел и читал "Деяния  апос-
толов", главу семнадцатую, и, должно быть,  нечаянно  положил  в  карман
ложку вместо Евангелия... наверно, так, потому что Евангелия  у  меня  в
кармане нет. Сейчас пойду посмотрю: если Евангелие там лежит, значит,  я
положил его не в карман, а на стол и взял ложку, а после того...
   - Ради бога, замолчи! Дайте мне покой! Убирайтесь отсюда все, все  до
единого, и не подходите ко мне, пока я не успокоюсь!
   Я бы ее услышал, даже если бы она шептала про себя, а не кричала так,
и встал бы и послушался, даже если бы лежал мертвый. Когда мы  проходили
через гостиную, старик взял свою шляпу, и гвоздь упал на пол;  тогда  он
просто подобрал его, положил на каминную полку и вышел - и  даже  ничего
не сказал. Том все это видел, вспомнил про ложку и сказал:
   - Нет, с ним никаких вещей посылать нельзя, он не  надежен.  -  Потом
прибавил: - А все-таки он нам здорово помог с этой ложкой, сам  того  не
зная, и мы ему тоже поможем - и опять-таки  он  знать  не  будет:  давай
заткнем эти крысиные норы!
   Внизу, в погребе, оказалась пропасть крысиных нор, и мы возились  це-
лый час, зато уж все заделали "как следует, прочно  и  аккуратно.  Потом
слышим на лестнице шаги - мы скорей потушили свечку и спрятались;  смот-
рим - идет наш старик со свечкой в одной руке и с целой  охапкой  всякой
всячины в другой, и такой рассеянный - тычется, как во сне. Сначала  су-
нулся к одной норе, потом к другой - все по очереди обошел. Потом  заду-
мался и стоял, должно быть, минут пять, обирая сало со свечки; потом по-
вернулся и побрел к лестнице, еле-еле,  будто  сонный,  а  сам  говорит:
"Хоть убей, не помню, когда я это сделал! Вот надо было бы  сказать  ей,
что зря она из-за крыс меня ругала. Ну да уж ладно,  пускай!  Все  равно
никакого толку не выйдет", - и стал подниматься по лестнице, а сам  бор-
мочет что-то. А за ним и мы ушли. Очень хороший был старик! Он и  сейчас
такой!
   Том очень беспокоился, как же нам быть с ложкой, сказал, что без лож-
ки нам никак нельзя, и стал думать. Сообразил все как следует,  а  потом
сказал мне, что делать. Вот мы все и вертелись около корзины с  ложками,
пока не увидели, что тетя Салли идет; тогда Том стал пересчитывать ложки
и класть их рядом с корзинкой; я спрятал одну в рукав, а Том и говорит:
   - Знаете, тетя Салли, а все-таки ложек только девять.
   Она говорит:
   - Ступай играть и не приставай ко мне! Мне лучше  знать,  я  сама  их
считала.
   - Я тоже два раза пересчитал, тетя, и все-таки получается девять.
   Она, видно, из себя выходит, но, конечно, стала считать, да в  всякий
на ее месте стал бы.
   - Бог знает, что такое! И правда, всего девять! - говорит она.  -  А,
да пропади они совсем, придется считать еще раз!
   Я подсунул ей ту ложку, что была у меня в рукаве, она  Пересчитала  и
говорит:
   - Вот еще напасть - опять их десять!
   А сама и сердится, и не знает, что делать. А Том говорит:
   - Нет, тетя, не может быть, чтобы было десять.
   - Что ж ты, болван, не видел, как я считала?
   - Видел, да только...
   - Ну ладно, я еще раз сочту.
   Я опять стянул одну, и опять получилось девять, как и в тот раз.  Ну,
она прямо рвала и метала, даже вся дрожит - до того взбеленилась. А сама
все считает и считает и уж до того запуталась, что корзину стала считать
вместе с ложками, и оттого три раза у нее получилось правильно, а другие
три раза - неправильно. Тут она как схватит корзинку и шварк ее в угол -
кошку чуть не убила; потом велела нам убираться и не мешать ей,  а  если
мы до обеда еще раз попадемся ей на глаза, она нас выдерет. Мы взяли эту
лишнюю ложку да и сунули ей в карман, пока она нас  отчитывала,  и  Джим
получил ложку вместе с гвоздем, все как следует, еще до обеда. Мы  оста-
лись очень довольны и Том сказал, что  для  такого  дела  стоило  потру-
диться, потому что ей теперь этих ложек ни за  что  не  сосчитать,  хоть
убей, - все будет сбиваться; и правильно сочтет, да себе не  поверит;  а
еще денька три посчитает - у нее и совсем голова  кругом  пойдет,  тогда
она бросит считать эти ложки да еще пристукнет  на  месте  всякого,  кто
только попросит их сосчитать.
   Вечером мы опять повесили ту простыню на веревку и украли  другую,  у
тети Салли из шкафа, и два дня подряд только тем и занимались: то  пове-
сим, то опять, стащим, пока она не сбилась со счета и не сказала, что ей
наплевать, сколько у нее простынь, - не губить же из-за них  свою  душу!
Считать она больше ни за что на свете не станет, лучше умрет.
   Так что насчет рубашки, простыни, ложки и свечей нам нечего было бес-
покоиться - обошлось: тут и теленок помог, и крысы, и путаница в  счете;
ну а с подсвечником тоже как-нибудь дело обойдется, это не важно.
   Зато с пирогом была возня: мы с ним просто замучились. Мы его  месили
в лесу и пекли там же; в конце концов все сделали, и довольно  прилично,
но не в один день; мы извели три полных таза муки, пока его  состряпали,
обожгли себе все руки" и глаза разъело дымом; нам, понимаете  ли,  нужна
была одна только корка, а она никак не держалась, все проваливалась.  Но
в конце концов мы все-таки придумали, как надо сделать: положить в пирог
лестницу да так и запечь вместе. Вот на другую ночь мы уселись вместе  с
Джимом, порвали всю простыню на узенькие полоски и свили  их  вместе,  и
еще до рассвета получилась у нас замечательная веревка, хоть человека на
ней вешай. Мы вообразили, будто делали ее девять месяцев.
   А перед обедом мы отнесли ее в лес, но только в пирог она не  влезла.
Если б понадобилось, этой веревки хватило бы на сорок пирогов, раз мы ее
сделали из целой простыни; осталось бы и на суп, и на колбасы, и на  что
угодно. Целый обед можно было приготовить. Но нам это было  ни  к  чему.
Нам было нужно ровно столько, сколько могло влезть в пирог, а  остальное
мы выбросили. В умывальном тазу мы никаких пирогов не пеклибоялись,  что
замазка отвалится; зато у дяди Сайласа  оказалась  замечательная  медная
грелка с длинной деревянной ручкой, он ею очень дорожил, потому что  ка-
кой-то там благородный предок привез ее из Англии вместе  с  Вильгельмом
Завоевателем на "Мейфлауэре" или еще на каком-то из  первых  кораблей  и
спрятал на чердаке вместе со всяким старьем и другими ценными вещами;  и
не то чтобы они дорого стоили - они вовсе ничего не стоили, а просто бы-
ли ему дороги как память; так вот мы ее стащили потихоньку и  отнесли  в
лес; но только сначала пироги в ней тоже не удавались - мы не  умели  их
печь, а зато в последний раз здорово получилось. Мы взяли грелку,  обма-
зали ее внутри тестом, поставили на уголья, запихали туда веревку, опять
обмазали сверху тестом, накрыли крышкой и засыпали горячими угольями,  а
сами стояли шагах в пяти и держали ее за длинную ручку, так что  было  и
не жарко и удобно, и через четверть часа испекся пирог,  да  такой,  что
одно загляденье. Только тому, кто стал бы есть этот пирог, надо было  бы
сначала запасти пачек сто зубочисток, да и живот бы у  него  заболел  от
этой веревочной лестницы - небось скрючило бы в три погибели!  Не  скоро
запросил бы еды, я-то уж знаю!
   Нат не стал смотреть, как мы клали заколдованный пирог Джиму в миску,
а в самый низ, под провизию, мы сунули три жестяные тарелки, и Джим  все
это получил в полном порядке; а как только остался один, разломал  пирог
и спрятал веревочную лестницу к себе в тюфяк, а потом нацарапал какие-то
каракули на тарелке и выбросил ее в окно.


   ГЛАВА XXXVIII

   Делать эти самые перья было сущее мученье, да и пилу тоже; а Джим бо-
ялся, что всего трудней будет с надписью, с  той  самой,  которую  узник
должен выцарапывать на стене. И всетаки надо было, - Том сказал, что без
этого нельзя; не было еще ни одного случая, чтобы государственный  прес-
тупник не оставил на стене надписи и своего герба.
   - Возьми хоть леди Джейн Грэй, - сказал он, - или Гилфорда Дадли, или
хоть старика Нортумберленда! А что же делать, Гек,  если  возни  с  этим
много? Как же иначе быть? Ведь без этого не обойдешься! Все равно  Джиму
придется делать и надпись и герб. Все делают.
   Джим говорит:
   - Что вы, мистер Том! У меня никакого герба нету, ничего у меня  нет,
кроме вот этой старой рубахи, а на ней мне надо вести дневник, сами зна-
ете.
   - Ты ничего не понимаешь, Джим; герб - это совсем другое.
   - А все-таки, - говорю я, - Джим верно сказал, что герба у него нету,
потому что откуда же у него герб?
   - Мне это тоже известно, - говорит Том, - только герб у его непремен-
но будет, еще до побега, - если бежать, так уж бежать по всем  правилам,
честь по чести.
   И пока мы с Джимом точили перья на кирпиче - Джим медное, а я из оло-
вянной ложки, - Том придумывал ему герб.
   Наконец он сказал, что ему вспомнилось очень  много  хороших  гербов,
так что он даже не знает, который взять; а впрочем, есть  один  подходя-
щий, на нем он и остановится.
   - На рыцарском щите у нас будет золотой пояс; внизу  справа  -  косой
червленый крест и повязка, и на нем лежащая собака-это значит опасность,
а под лапой у нее цепь, украденная зубцами, - это рабство; зеленый  шев-
рон с зарубками в верхней части, три вогнутые линии в лазурном поле, а в
середина щита - герб и кругом зазубрины; сверху - беглый негр, чернью, с
узелком через плечо, на черной полосе с левой стороны, а внизу две черв-
леные подставки поддерживают щит - это  асы  с  тобой;  девиз  "Maggiore
fretta, minore att". Это я из книжки взял - значит: "Тише едешь - дальше
будешь".
   - Здорово! - говорю. - А все остальное-то что значит?
   - Нам с этим возиться некогда, - говорит Том, - нам надо кончать пос-
корее, да и удирать отсюда.
   - Ну хоть что-нибудь скажи! Что значит "повязка"?
   - Повязка-это... в общем, незачем тебе знать, что это  такое.  Я  ему
покажу, как это делается, когда надо будет.
   - Как тебе не стыдно, - говорю, - мог бы все-таки сказать человеку! А
что такое "черная полоса с левой стороны"?
   - Я почем знаю! Только Джиму без нее никак нельзя. У всех вельмож она
есть.
   Вот он и всегда так. Если не захочет почему-нибудь объяснять, так  ни
за что не станет. Хоть неделю к нему приставай, все равно толку  не  бу-
дет.
   Уладив дело с гербом, он принялся за остальную работу - стал придумы-
вать надпись пожалобнее; сказал, что Джиму без нее никак нельзя, у  всех
она бывает. Он придумал много разных надписей, написал на бумажке и про-
чел нам все по порядку:
   "1. Здесь разорвалось сердце узника.
   2. Здесь бедный пленник, покинутый всем  светом  и  друзьями,  влачил
свое печальное существование.
   3. Здесь разбилось одинокое сердце и усталый дух отошел на покой пос-
ле тридцати семи лет одиночного заключения.
   4. Здесь, без семьи и друзей, после тридцати семи лет горестного  за-
точения погиб благородный незнакомец, побочный сын Людовика  Четырнадца-
того".
   Голос Тома дрожал, когда он читал нам эти надписи, он чуть не плакал.
После этого он никак не мог решить, которую надпись выбрать для Джима, -
уж очень все они были хороши; и в конце концов решил, чтобы Джим выцара-
пал на стенке все эти надписи. Джим сказал, что тогда ему целый год при-
дется возиться - выцарапывать столько всякой чепухи гвоздем  на  бревне,
да он еще и буквы-то писать не умеет; но Том ответил, что он сам ему на-
метит буквы начерно, и тогда ему ничего не надо будет  делать  -  только
обвести их, и все. Потом он помолчал немного и сказал:
   - Нет, как подумаешь, все-таки бревна не годятся: в тюрьмах не бывает
бревенчатых стен. Нам надо выдалбливать надпись на камне. Ну что ж, дос-
танем камень.
   Джим сказал, что камень будет еще хуже бревна и уйдет такая  пропасть
времени, пока все это выдолбишь, что этак он и не  освободится  никогда.
Том сказал, что я ему буду помогать, и подошел  посмотреть,  как  у  нас
подвигается дело с перьями. Ужасно скучная и противная была работа,  та-
кая с ней возня! И руки у меня никак не заживали после волдырей, и  дело
у нас что-то плохо двигалось, так что Том сказал:
   - Я знаю, как это уладить. Нам все равно нужен камень для герба и для
скорбных надписей, вот мы и убьем двух зайцев одним камнем. У  лесопилки
валяется здоровый жернов, мы его стащим, выдолбим на нем все, что  надо,
а заодно будем оттачивать на нем перья и пилу тоже.
   Мысль была неплохая, да и жернов тоже был ничего себе, и  мы  решили,
что как-нибудь справимся. Еще не было полуночи, и мы отправились на  ле-
сопилку, а Джима усадили работать. Мы стащили этот жернов и покатили его
домой; ну и работа же с ним была - просто адская! Как мы ни старались, а
он все валился набок, и нас чуть-чуть не придавило. Том сказал, что  ко-
го-нибудь одного непременно придавит жерновом, пока мы  его  докатим  до
дому. Доволокли мы его до полдороги, а сами окончательно выдохлись - об-
ливаемся потом. Видим, что ничего у нас не выходит, взяли да и пошли  за
Джимом. Он приподнял свою кровать, снял с ножки цепь, обмотал ее  вокруг
шеи, потом мы пролезли в подкоп и дальше в пристройку, а там мы с Джимом
навалились на жернов и покатили его, как перышко,  а  Том  распоряжался.
Распоряжаться-то он был мастер, куда до него всем другим мальчишкам!  Да
он и вообще знал, как что делается.
   Дыру мы прокопали большую, но все-таки жернов в нее не пролезал; Джим
тогда взял мотыгу и в два счета ее расширил. Том  нацарапал  на  жернове
гвоздем эти самые надписи и засадил Джима за работу - с  гвоздем  вместо
зубила и с железным болтом вместо молотка, а нашли мы его среди хлама  в
пристройке - и велел ему долбить жернов, пока свеча не догорит, а  после
этого ложиться спать, только сперва велел ему спрятать жернов под матрас
и спать на нем. Потом мы ему помогли надеть цепь обратно на ножку крова-
ти и сами тоже решили отправиться ко сну. Вдруг Том  что-то  вспомнил  и
говорит.
   - Джим, а пауки здесь у тебя есть?
   - Нет, сэр! Слава богу, нет, мистер Том.
   - Ну ладно, мы тебе достанем.
   - Да господь с вами, на что они мне? Я их боюсь  до  смерти.  Уж,  по
мне, лучше гремучие змеи.
   Том задумался на минутку, а потом и говорит:
   - Хорошая мысль! И, кажется, так и раньше делали. Ну, само собой, де-
лали. Да, просто замечательная мысль! А где ты же будешь держать?
   - Кого это, мистер Том?
   - Да гремучую змею.
   - Господи ты мой боже, мистер Том! Да  если  сюда  заползет  гремучая
змея, я убегу или прошибу головой эту самую стенку!
   - Да что ты, Джим, ты к ней привыкнешь, а там и бояться  перестанешь.
Ты ее приручи.
   - "Приручи"!
   - Ну да, что ж тут трудного? Всякое животное любит, чтобы его прилас-
кали, и даже не подумает кусать человека, который с ним ласково  обраща-
ется. Во всех книжках про это говорится. Ты попробуй  только,  больше  я
тебя ни о чем не прощу, - попробуй дня два или три.  Ты  ее  можешь  так
приручить, что она тебя скоро полюбит, будет спать с тобой и ни на мину-
ту с тобой не расстанется: будет обертываться вокруг твоей шеи и засовы-
вать голову тебе в рот.
   - О! не говорите, мистер Том, ради бога! Слышать не могу! Это она мне
в рот голову засунет? Подумаешь, одолжила! Очень нужно!  Нет,  ей  долго
ждать придется, чтобы я ее попросил. Да и спать с ней я тоже не желаю.
   - Джим, не дури! Узнику полагается иметь ручных животных, а если гре-
мучей змеи ни у кого еще не было, тем больше тебе чести, что  ты  первый
ее приручишь, - лучше и не придумаешь способа прославиться.
   - Нет, мистер Том, не хочу я такой славы. Укусит меня змея в подборо-
док, на что тогда и слава! Нет, сэр, ничего этого я не желаю.
   - Да ну тебя, неужели хоть попробовать не можешь? Ты только попробуй,
а не выйдет, возьмешь и бросишь.
   - А пока я буду пробовать, змея меня укусит, тогда уж  поздно  будет.
Мистер Том, я на все согласен; если надо, что хотите сделаю;  но  только
если вы с Геком притащите гремучую змею, чтобы я ее приручал,  я  отсюда
убегу, верно вам говорю!
   - Ну ладно, пускай, раз ты такой упрямый. Мы тебе достанем ужей, а ты
навяжи им пуговиц на хвосты, будто бы это гремучий, - сойдет  и  так,  я
думаю.
   - Ну, это еще туда-сюда, мистер Том, хотя, сказать вам по правде,  не
больно-то они мне нужны. Вот уж не думал, что такое это хлопотливое дело
- быть узником.
   - А как же, и всегда так бывает, если все делается по правилам. Крысы
тут у тебя есть?
   - Нет, сэр, ни одной не видал.
   - Ну, мы тебе раздобудем крыс.
   - Зачем мистер Том? Мне крыс не надо! Хуже крыс ничего на свете  нет:
никакого от них покою, так и бегают по всему телу и за ноги кусают, ког-
да спать хочется, и мало ли еще что! Нет, сэр, уж  лучше  напустите  мне
ужей, коли нельзя без этого, а крыс мне никаких не надо  -  на  что  они
мне, ну их совсем!
   - Нет, Джим, без крыс тебе нельзя, у всех они бывают. И,  пожалуйста,
не упирайся. Узнику без крыс никак невозможно,  даже  и  примеров  таких
нет. Они их воспитывают, приручают, учат разным фокусам, и крысы  к  ним
привыкают, лезут, как мухи. А тебе надо бы их  приманивать  музыкой.  Ты
умеешь играть на чем-нибудь?
   - У меня ничего такого нет, разве вот гребенка с бумажкой да еще губ-
ная гармошка; им, я думаю, неинтересно будет слушать.
   - Отчего же неинтересно! Им все равно, на  чем  ни  играют,  была  бы
только музыка. Для крыс сойдет и губная гармошка. Все животные любят му-
зыку, а в тюрьме так просто жить без нее не могут. Особенно если что-ни-
будь грустное; а на губной гармошке только такое и  получается.  Им  это
всегда бывает любопытно: они высовываются посмотреть, что такое с  тобой
делается... Ну, теперь у тебя все в порядке, очень  хорошо  все  устрои-
лось. По вечерам, перед сном, ты сиди на кровати и играй, и по утрам то-
же. Играй "Навек расстались мы" - это крысам скорей всего должно  понра-
виться. Поиграешь минуты две - сам увидишь, как все крысы, змеи, пауки и
другие твари соскучатся и вылезут. Так и начнут по тебе лазить все вмес-
те, кувыркаться... Вот увидишь - им сделается очень весело!
   - Да, им-то еще бы не весело, мистер Том, а вот каково мне будет?  Не
вижу я в этом ничего хорошего. Ну, если надо, что ж, ничего  не  подела-
ешь. Уж буду крыс забавлять, только бы нам с вами не поссориться.
   Том постоял еще, подумал, не забыл ли он чего-нибудь, а потом и гово-
рит:
   - Да, еще одно чуть не забыл. Можешь ты здесь вырастить  цветок,  как
по-твоему?
   - Не знаю, может, я и вырастил бы, мистер Том,  но  только  уж  очень
темно тут, да и цветок мне ни к чему - хлопот с ним не оберешься.
   - Нет, ты все-таки попробуй. Другие узники выращивали.
   - Какой-нибудь репей, этакий длинный, вроде розги, пожалуй, вырастет,
мистер Том, только стоит ли с ним возиться, радость невелика.
   - Ты про это не думай. Мы тебе достанем совсем маленький, ты его  по-
сади вон в том углу и выращивай. Да зови его не репей,  а  "пиччола",  -
так полагается, если он растет в тюрьме. А поливать будешь своими слеза-
ми.
   - Да у меня из колодца много воды, мистер Том.
   - Вода из колодца тебе ни к чему, тебе надо  поливать  цветок  своими
слезами. Уж это всегда так делается.
   - Мистер Том, вот увидите, у меня от воды он так будет расти хорошо -
другому и со слезами за мной не угнаться!
   - Не в том дело. Обязательно надо поливать слезами.
   - Он у меня завянет, мистер Том, ей-богу, завянет: ведь  я  не  плачу
почти что никогда.
   Даже Том не знал, что на это сказать. Он все-таки подумал и  ответил,
что придется Джиму как-нибудь постараться - хуком, что ли, потереть гла-
за. Он пообещал, что утром потихоньку сбегает к негритянским  хижинам  и
бросит луковицу ему В кофейник. Джим на это сказал, что уж лучше он себе
табаку в кофей насыплет, и вообще очень ворчал, ко  всему  придирался  и
ничего не желал делать: ни возиться с репейником, ни играть для крыс  на
гармошке, ни заманивать и приручать змей, пауков и  прочих  тварей;  это
кроме всякой другой работы: изготовления перьев, надписей,  дневников  и
всего остального. Он говорил, что быть узником - каторжная работа,  хуже
всего, что ему до сих пор приходилось делать, да еще и отвечать  за  все
надо. Том даже рассердился на него в конце концов и  сказал,  что  такой
замечательной возможности прославиться еще ни у одного узника никогда не
было, а он ничего этого не ценит, все только пропадает даром - не в коня
корм. Тут Джим раскаялся, сказал, что он больше никогда спорить  не  бу-
дет, и после этого мы с Томом ушли спать.


   ГЛАВА XXXIX

   Утром мы сходили в город и купили проволочную крысоловку, принесли ее
домой, откупорили самую большую крысиную нору, и через какой-нибудь  час
у нас набралось штук пятнадцать крыс, да еще каких - самых  здоровенных!
Мы взяли и поставили крысоловку в надежное место,  под  кровать  к  тете
Салли. Но покамест мы ходили за пауками маленький Томас Франклин Бенджа-
мен Джефферсон Александер Фелпс нашел ее там и открыл дверцу  -  посмот-
реть, вылезут ли крысы; и они, конечно, вылезли; а тут вошла тетя Салли,
и когда мы вернулись, она стояла на кровати и визжала во весь  голос,  а
крысы старались, как могли, чтобы ей не было скучно. Она схватила орехо-
вый прут и отстегала нас обоих так, что пыль летела, а потом мы часа два
ловили еще пятнадцать штук, - провалиться бы этому мальчишке, везде  ле-
зет! - да и крысы-то попались так себе, неважные, потому что  самые  что
ни на есть отборные были в первом улове. Я отродясь не видел таких  здо-
ровенных крыс, какие нам попались в первый раз.
   Мы наловили самых отборных пауков, лягушек, жуков, гусениц  и  прочей
живности; хотели было захватить с собой осиное гнездо, а потом  раздума-
ли: осы были в гнезде. Мы не сразу бросили это дело, а  сидели,  дожида-
лись, сколько могли вытерпеть: думали, может, мы  их  выживем,  а  вышло
так, что они нас выжили. Мы раздобыли нашатыря, натерли им укусы, и поч-
ти что все прошло, только садиться мы все-таки не могли. Потом мы  пошли
за змеями и наловили десятка два ужей и медяниц, посадили их в  мешок  и
положили в нашей комнате, а к тому времени пора было ужинать;  да  мы  и
поработали в тот день как следует, на совесть, а уж проголодались - и не
говорите! А когда мы вернулись, ни одной змеи в мешке не было:  мы  его,
должно быть, плохо завязали, и  они  ухитрились  как-то  вылезти  и  все
уползли. Только это было не важно, потому что все они  остались  тут,  в
комнатах, - и мы так и думали, что опять их переловим. Но еще долго пос-
ле этого змей в доме было сколько угодно! То и дело они валились  с  по-
толка или еще откуда-нибудь и обыкновенно норовили попасть к тебе в  та-
релку или за шиворот, и всегда не вовремя. Они были такие красивые,  по-
лосатые и ничего плохого не делали, но тетя Салли в этом не разбиралась:
она терпеть не могла змей какой бы ни было породы и совсем  не  могла  к
ним привыкнуть, сколько мы ее ни приучали. Каждый раз, как змея  на  нее
сваливалась, тетя Салли бросала работу, чем бы ни была занята, и убегала
вон из комнаты. Я такой женщины еще не видывал. А вопила она так, что  в
Иерихоне слышно было. Никак нельзя было ее заставить дотронуться до змеи
даже щипцами. А если она находила змею у себя в постели, то  выскакивала
оттуда и поднимала такой крик, будто в доме пожар. Она так  растревожила
старика, что он сказал, лучше бы господь бог совсем никаких змей не соз-
давал. Ни одной змеи уже не оставалось в доме, и после того прошла целая
неделя, а тетя Салли все никак не могла успокоиться. Какое  там!  Сидит,
бывало, задумавшись о чем-нибудь, и только дотронешься  перышком  ей  до
шеи, она так и вскочит. Глядеть смешно! Том сказал, что все женщины  та-
кие. Он сказал, что так уж они устроены, а почему - кто их знает.
   Нас стегали прутом каждый раз, как тете Салли попадалась на глаза ка-
кая-нибудь из наших змей, и она грозилась, что еще и не так нас отстега-
ет, если мы опять напустим змей полон дом. Я на нее не обижался,  потому
что стегала она не больно; обидно только было возиться -  опять  их  ло-
вить. Но мы всетаки наловили и змей, и всякой прочей живности, - и то-то
веселье начиналось у Джима в хибарке, когда он, бывало, заиграет, а  они
все так и полезут к нему! Джим не любил пауков, и пауки тоже  его  недо-
любливали, так что ему приходилось от них солоно. И он говорил, что  ему
даже спать негде из-за всех этих крыс и змей, да еще и жернов тут  же  в
кровати; а если бы даже и было место, все равно не уснешь  -  такое  тут
творится; и все время так, потому что все эти твари спят по очереди: ко-
гда змеи спят, тогда крысы на палубе; а крысы уснут, так змеи на  вахте;
и вечно они у него под боком, мешают лечь как следует, а  другие  скачут
по нему, как в цирке; а если он встанет поискать себе другого места, так
пауки за него принимаются. Он сказал, что если  когда-нибудь  выйдет  на
свободу, так ни за что больше не сядет в тюрьму, даже за  большое  жало-
ванье.
   Так вот, недели через три все у нас отлично наладилось и шло  как  по
маслу. Рубашку мы давно ему доставили, тоже в пироге; и каждый раз,  как
Джима кусала крыса, он вставал и писал строчку-другую в  дневнике,  пока
чернила еще свежие; перья тоже были готовы, надписи и  все  прочее  было
высечено на жернове; ножку кровати мы распилили надвое, а опилки  съели,
и от этого животы у нас разболелись до невозможности. Так и думали,  что
помрем, однако не померли. Ничего хуже этих опилок я еще не пробовал,  и
Том то же говорит. Я уже сказал, что вся работа у нас была в конце  кон-
цов сделана, но только мы совсем замучились, особенно Джим. Дядя  Сайлас
писал раза два на плантацию под Новый Орлеан, чтобы они приехали и  заб-
рали своего беглого негра, но ответа не получил, потому что такой  план-
тации вовсе не было; тогда он решил дать объявление про Джима в газетах,
в Новом Орлеане и в Сент-Луисе; а когда он помянул про Сент-Луис, у меня
даже мурашки забегали по спине: вижу - время терять нечего. Том  сказал,
что теперь пора писать анонимные письма.
   - А это что такое? - спрашиваю.
   - Это предостережение людям, если им что-нибудь грозит. Иногда делают
так, иногда по-другому. В общем, всегда кто-нибудь следит за  преступни-
ком и дает знать коменданту крепости. Когда Людовик  Шестнадцатый  соби-
рался дать тягу из Тюильри, одна служанка его выследила.  Очень  хороший
способ, ну и анонимные письма тоже ничего. Мы будем действовать и так  и
этак. А то еще бывает - мать узника меняется с ним одеждой: она  остает-
ся, а он бежит в ее платье. И так тоже можно.
   - Послушай-ка, Том, зачем это нам предупреждать их? Пускай сами дога-
дываются, это уж их дело.
   - Да, я знаю, только надеяться на них нельзя.  С  самого  начала  так
пошло - все нам самим приходилось делать. Они такие доверчивые  и  недо-
гадливые, ровно ничего не замечают. Если мы их не предупредим, нам никто
и мешать не станет, и после всех наших трудов и хлопот этот побег  прой-
дет без сучка, без задоринки, и ничего у нас не получится, ничего не бу-
дет интересного.
   - Вот это мне как раз подошло бы, Том, это мне нравится.
   - Да ну тебя! - говорит, а сам надулся.
   Тогда я сказал:
   - Ну ладно, я жаловаться не собираюсь. Что тебе подходит,  то  и  мне
подойдет. А как же нам быть со служанкой?
   - Ты и будешь служанка. Прокрадешься среди ночи и  стянешь  платье  у
этой мулатки.
   - Что ты. Том! Да ведь утром переполох поднимется,  у  нее,  наверно,
только одно это платье и есть.
   - Я знаю; но тебе оно всего на четверть часа и понадобится, чтобы от-
нести анонимное письмо и подсунуть его под дверь.
   - Ну ладно, я отнесу; только не все ли равно - я бы и в своей  одежде
отнес.
   - Да ведь ты тогда не будешь похож на служанку, верно?
   - Ну и не буду, да ведь никто меня все равно не увидит.
   - Это к делу не относится. Нам надо только  выполнить  свой  долг,  а
увидит кто или не увидит, об этом беспокоиться нечего. Что у тебя,  сов-
сем никаких принципов нет?
   - Ну ладно, я ничего не говорю: пускай я буду служанка. А кто  у  нас
Джимова мать?
   - Я буду его мать. Стащу платье у тети Салли.
   - Ну что ж, только тебе придется остаться в  сарайчике,  когда  мы  с
Джимом убежим.
   - Еще чего! Я набью платье Джима соломой и уложу на кровати, будто бы
это его переодетая мать; а Джим наденет платье с меня, и мы  все  вместе
"проследуем в изгнание". Когда бежит какой-нибудь узник из  благородных,
то говорится, что он "проследовал в  изгнание".  Всегда  так  говорится,
когда, например, король убежит. И королевский сын то  же  самое,  -  все
равно законный сын или противозаконный, это значения не имеет.
   Том написал анонимное письмо, а я в  ту  же  ночь  стянул  у  мулатки
платье, переоделся в него и подсунул письмо под парадную дверь; все сде-
лал, как Том велел. Письмо было такое:
   "Берегитесь. Вам грозит беда. Будьте настороже.
   Неизвестный друг"
   На следующую ночь мы налепили на парадную дверь картинку, которую Том
нарисовал кровью: череп и две скрещенные кости; а на другую ночь еще од-
ну - с гробом - на кухонную дверь. Я еще не видывал, чтобы люди так  пу-
гались. Все ваши до того перепугались, будто их на каждом шагу и за две-
рями и под кроватями стерегли привидения  и  носились  в  воздухе.  Если
кто-нибудь хлопал дверью, тетя Салли вздрагивала и  охала;  если  падала
какая-нибудь вещь, она тоже вздрагивала и охала;  если,  бывало,  дотро-
нешься до нее как-нибудь незаметно, она тоже охает; куда бы она ни обер-
тывалась лицом, ей все казалось, что кто-нибудь стоит сзади, и она то  и
дело оглядывалась и охала; и не успеет, бывало, повернуться на три  чет-
верти, как опять оглядывается и охает; она боялась и в постель ложиться,
и сидеть ей тоже было страшно. Так что письмо подействовало  как  нельзя
лучше, - это Том сказал; он сказал, что лучше даже и быть не  может.  Из
этого видно, говорит, что мы поступали правильно.
   А теперь, говорит, пора нанести главный удар! И на  другое  же  утро,
едва начало светать, мы написали еще письмо, только не знали, как с  ним
быть, потому что за ужином наши говорили, что поставят у обеих дверей по
негру на всю ночь. Том спустился по громоотводу на разведку; увидел, что
негр на черном ходу спит, засунул письмо ему за шиворот  и  вернулся.  В
письме говорилось:
   "Не выдавайте меня, я ваш друг. Целая шайка самых отчаянных злодеев с
индейской территории собирается нынче ночью украсть вашего беглого  нег-
ра; они вас пугают, чтобы вы сидели дома и не мешали им. Я тоже из  шай-
ки, только я уверовал в бога и хочу бросить разбой и стать честным чело-
веком - вот почему я вам выдаю их адский замысел. Они подкрадутся с  се-
вера, вдоль забора, ровно в полночь; у них есть поддельный ключ от  того
сарая, где сидит беглый негр. Если им будет грозить опасность, я  должен
протрубить в рожок, но вместо этого я буду блеять овцой, когда они забе-
рутся в сарай, а трубить не стану. Пока они будут снимать с  него  цепи,
вы подкрадитесь и заприте их всех на замок, тогда вы их  можете  преспо-
койно убить. Делайте так, как я вам говорю, и больше ничего, а не то они
что-нибудь заподозрят и поднимут целый тарарам. Никакой награды я не же-
лаю, с меня довольно и того, что я поступил по-честному.
   Неизвестный друг"


   ГЛАВА XL

   После завтрака мы, в самом отличном настроении, взяли  мой  челнок  и
поехали за реку ловить рыбу и обед с собой захватили; очень хорошо  про-
вели время, осмотрели плот, нашли, что он в полном порядке, и домой вер-
нулись поздно, к самому ужину; смотрим - все ходят  такие  перепуганные,
встревоженные, что совсем ничего не соображают; нам велели,  как  только
мы поужинаем, в ту же минуту идти спать, а почему - не  сказали,  и  про
новое письмо - ни слова; да мы и не нуждались, потому что и так все зна-
ли не хуже ихнего; а как только мы поднялись на лестницу  и  тетя  Салли
повернулась к нам спиной, мы сейчас же юркнули в погреб, к шкафу, нагру-
зились провизией на целый обед, перенесли все это к  себе  в  комнату  и
легли, а около половины двенадцатого опять встали; Том надел платье, ко-
торое стащил у тети Салли, и хотел было нести провизию, но  вдруг  гово-
рит:
   - А где же масло?
   - Я положил кусок на маисовую лепешку, - говорю.
   - Значит, там и оставил - масла здесь нет.
   - Может обойтись и без масла, - говорю.
   - Ас маслом еще лучше, - говорит Том. - Ступай-ка ты в погреб да при-
неси его. А потом спустись по громоотводу и приходи скорей. Я набью  со-
ломой Джимово платье - будто это его переодетая мать, - а как только  ты
вернешься, я проблею овцой, и мы убежим все вместе.
   И он ушел, а я спустился в погреб. Кусок масла,  примерно  с  большой
кулак, лежал там, где я его оставил; я захватил его вместе  с  лепешкой,
задул свечу и стал осторожно подниматься по лестнице. Благополучно  доб-
рался доверху, гляжу - идет тетя Салли со свечкой в руке; я скорей сунул
масло в шляпу, а шляпу нахлобучил на голову;  тут  она  меня  увидела  и
спрашивает:
   - Ты был в погребе?
   - Да, тетя.
   - Что ты там делал?
   - Ничего.
   - Как ничего?
   - Да так, ничего.
   - Что это тебе вздумалось таскаться туда по ночам?
   - Не знаю, тетя.
   - Не знаешь? Ты мне так не отвечай. Том, мне нужно знать, что ты  там
делал!
   - Ничего я там не делал, тетя Салли, вот, ей-богу, ничего не делал!
   Ну, думаю, теперь она меня отпустит; да в обыкновенное время и отпус-
тила бы, только уж очень много у нас в доме творилось странного, так что
она стала бояться всего маломальски подозрительного,  даже  пустяков,  и
потому очень решительно сказала:
   - Ступай сию минуту в гостиную и  сиди  там,  пока  я  не  приду.  Ты
что-то, кажется, суешь нос куда не следует! Смотри,  я  тебя  выведу  на
чистую воду, не беспокойся!
   Она ушла, а я отворил дверь в гостиную и вошел. Ой, а там полно наро-
ду! Пятнадцать фермеров - и все до одного с ружьями.
   Мне даже нехорошо сделалось; я плюхнулся на стул  и  сижу.  Они  тоже
расселись по всей комнате; кое-кто разговаривал потихоньку, и все сидели
как на иголках, всем было не по себе, хотя они старались этого не  пока-
зывать; только я-то видел, потому что они то снимут шляпы,  то  наденут,
то почешут в затылке, и пересаживаются все время с места на место, и пе-
ребирают пуговицы... Мне тоже было не по себе, только шляпу  я  все-таки
не снял.
   Мне захотелось, чтобы тетя Салли поскорей  пришла  и  разделалась  со
мной - отколотила бы меня, что ли, если ей вздумается, - и тогда я побе-
гу к Тому и скажу ему, что мы перестарались: такое осиное гнездо растре-
вожили, что мое почтение! И дурака валять больше  нечего,  надо  поживей
удирать вместе с Джимом, пока эти молодчики до нас не добрались.
   Наконец тетя пришла и давай меня расспрашивать; только я ни  на  один
вопрос не мог ответить как следует, совсем ничего не  соображал,  потому
что фермеры ужасно волновались: одни хотели сейчас же идти на  бандитов,
говорили, что до полуночи осталось всего несколько минут, а другие  уго-
варивали подождать, пока бандит не заблеет овцой; да еще тут тетя  Салли
пристала со своими расспросами, а я весь дрожу и едва стою на  ногах  от
страха; а в комнате делалось все жарче и жарче, и масло у меня под  шля-
пой начало таять и потекло по шее и по вискам; и когда один фермер  ска-
зал, что "надо сейчас же идти в хибарку, засесть там и сцапать  их,  как
только они явятся", - я чуть не свалился; а тут масло потекло у меня  по
лбу. Тетя Салли как увидела, побелела вся, точно простыня, и говорит:
   - Господи помилуй! Что такое с ребенком! Наверное, воспаление мозгов,
вон они уже и текут из него!
   Все подошли поглядеть, а она сорвала с меня шляпу, а масло и  вывали-
лось вместе с хлебом; тут она схватила меня, обняла и говорит:
   - Ну и напугал же ты меня! Еще слава богу, что не хуже, я и этому ра-
да; последнее время нам что-то не везет, - того и жди,  что  опять  беда
случится. А я, как увидела у тебя эту штуку, ну, думаю, не  жилец  он  у
нас: оно по цвету точь-в-точь такое, как должны быть мозги,  если...  Ах
ты господи, ну что же ты мне не сказал, зачем ты ходил в погреб, я бы  и
не беспокоилась! А теперь ступай спать, и чтобы я тебя до утра не  виде-
ла!
   Я в одну секунду взлетел наверх, в другую - спустился по  громоотводу
и, спотыкаясь в темноте, помчался к сарайчику. Я даже говорить не мог  -
до того разволновался, но все-таки одним духом выпалил  Тому,  что  надо
убираться поживей, ни минуты терять нельзя - в доме полно людей и все  с
ружьями!
   Глаза у него так и засверкали, и он сказал:
   - Да что ты! Быть не может! Вот это здорово! Ну, Гек, если  бы  приш-
лось опять начинать все сначала, я бы человек двести собрал, не  меньше.
Эх, если бы можно было отложить немножко!
   - Скорей, - говорю, - скорей! Где Джим?
   - Да вот же он, рядом; протяни руку - и дотронешься до него.  Он  уже
переодет, и все готово. Теперь давайте выберемся отсюда и заблеем.
   Но тут мы услышали топот - фермеры подошли к двери, потом начали гро-
мыхать замком, а один и сказал.
   - Я же вам говорил, что рано выходить; их  еще  нет  -  сами  видите,
дверь на замке. Вот что: я запру вас тут, а вы сидите в темноте, подсте-
регите их и перестреляйте всех, когда явятся; а остальные пускай тут бу-
дут: рассыпьтесь кругом и слушайте, не идут ли они.
   Несколько человек вошли в хибарку, но только в  темноте  они  нас  не
увидели и чуть не наступили на нас, когда мы  полезли  под  кровать.  Мы
благополучно вылезли в подкоп, быстро, но без шума: Джим первый, за  ним
я, а Том за мной - это он так распорядился. Теперь мы были в  пристройке
и слышали, как они топают во дворе, совсем рядом. Мы тихонько подкрались
к двери, но Том остановил нас и стал глядеть в щелку, только  ничего  не
мог разобрать - очень было темно; Том сказал шепотом, что будет  прислу-
шиваться, и как только шаги затихнут, он нас толкнет локтем: тогда  пус-
кай Джим выбирается первым, а он выйдет последним. Он приложил ухо к ще-
ли и стал слушать - слушал, слушал, а кругом все время шаги, но в  конце
концов он нас толкнул, мы выскочили из сарая, нагнулись пониже и, затаив
дыхание, совсем бесшумно стали красться к забору, один за другим,  вере-
ницей, как индейцы; добрались до забора благополучно, и мы с Джимом  пе-
релезли, а Том зацепился штаниной за щепку в верхней перекладине и  слы-
шит - подходят; он рванулся - щепка отломилась и затрещала, и когда  Том
спрыгнул и побежал за нами, кто-то крикнул:
   - Кто там? Отвечай, а то стрелять буду!
   Но мы ничего не ответили, а припустились бегом  и  давай  улепетывать
вовсю. Они бросились за нами; потом - трах! трах! трах! - и  пули  прос-
вистели у нас над головой. Слышим - кричат:
   - Вот они! К реке побежали! За ними, ребята, спустите собак!
   Слышим - гонятся за нами вовсю. Нам-то слышно было,  потому  что  все
они в сапогах и орут, а мы были босиком и не орали. Мы побежали к  лесо-
пилке, а как только они стали нагонять, мы свернули в кусты и пропустили
их мимо себя, а потом опять побежали за ними. Сначала всех собак  запер-
ли, чтобы они не спугнули бандитов, а теперь кто-то их выпустил;  слышим
- они тоже бегут за нами, а лают так, будто их целый миллион. Только со-
баки-то были свои; мы остановились, подождали их, а когда  они  увидали,
что это мы и ничего тут интересного для них нет, они повиляли хвостами и
побежали дальше, туда, где были шум и топот; а мы опять пустились за ни-
ми следом, да так и бежали почти до самой лесопилки, а  там  свернули  и
пробрались через кусты к тому месту, где был привязан мой челнок,  прыг-
нули в него и давай изо всех сил грести к середине реки,  только  стара-
лись не шуметь. Потом мы повернули не спеша к  тому  островку,  где  был
спрятан мой плот; и долго еще слышно было, как собаки лают друг на друга
и мечутся взад и вперед по берегу; но как только  мы  отплыли  подальше,
шум сделался тише, а там и совсем замер. А когда мы влезли  на  плот,  я
сказал:
   - Ну, Джим, теперь ты опять свободный человек и больше уж никогда ра-
бом не будешь!
   - Да еще как хорошо все вышло-то, Гек! И  придумано  было  хорошо,  а
сделано еще того лучше, никому другому не придумать, чтобы так было  хо-
рошо и так заковыристо!
   Мы все радовались не знаю как, а больше всех радовался Том Сойер, по-
тому что у него в ноге засела пуля.
   Когда мы с Джимом про это услышали, то  сразу  перестали  веселиться.
Тому было очень больно, и кровь сильно текла; мы уложили его  в  шалаше,
разорвали рубашку герцога и хотели перевязать ему ногу, но он сказал:
   - Дайте-ка сюда тряпки, это я и сам сумею. Не задерживайтесь,  дурака
валять некогда! Раз побег удался великолепно, то отвязывайте плот и  бе-
ритесь за весла! Ребята, мы устроили побег замечательно, просто шикарно.
Хотелось бы мне, чтобы Людовик Шестнадцатый попал нам в  руки,  тогда  в
его биографии не было бы написано: "Потомок Людовика Святого отправляет-
ся на небеса!" Нет, сэр, мы бы его переправили через границу, вот что мы
сделали бы, да еще как ловко! Беритесь за весла, беритесь за весла!
   Но мы с Джимом посоветовались и стали думать. Подумали  с  минуту,  а
потом я сказал:
   - Говори ты, Джим.
   Он сказал:
   - Ну вот, по-моему, выходит так. Если б это был мистер Том и  мы  его
освободили, а кого-нибудь из нас подстрелили, разве он сказал  бы:  "Ва-
ляйте спасайте меня, плюньте на всяких там  докторов  для  раненого!"  -
разве это похоже на мистера Тома? Разве он так скажет? Да никогда в жиз-
ни! Ну, а Джим разве скажет так? Нет, сэр, я и с места не сдвинусь, пока
доктора тут не будет, хоть сорок лет просижу!
   Я всегда знал, что душа у него хорошая, и так и ждал, что он это  са-
мое скажет; теперь все было в порядке, и я объявил Тому, что иду за док-
тором. Он поднял из-за этого страшный шум, а мы с Джимом стояли на своем
и никак не уступали. Он хотел было сам ползти отвязывать плот, да мы его
не пустили. Тогда он начал ругаться с нами, только это нисколько не  по-
могло.
   А когда он увидел, что я отвязываю челнок, то сказал:
   - Ну ладно, уж если тебе так хочется ехать, я тебе  скажу,  что  надо
делать, когда придешь в город. Запри дверь, свяжи доктора по рукам и  по
ногам, надень ему на глаза повязку, и пусть поклянется молчать, как  мо-
гила, а потом сунь ему в руку кошелек, полный золота, и веди его не пря-
мо, а в темноте, по задворкам; привези его сюда в челноке  -  опять-таки
не прямо, а путайся подольше среди островков; да не забудь обыскать  его
и отбери мелок, а отдашь после, когда переправишь обратно в город, а  то
он наставит мелом крестов, чтобы можно было найти наш плот.  Всегда  так
делается.
   Я сказал, что все исполню, как он велит, и уехал в челноке,  а  Джиму
велел спрятаться в лесу, как только увидит доктора, и сидеть до тех пор,
пока доктор не уедет.


   ГЛАВА XLI

   Доктор, когда я его разбудил, оказался старичком,  таким  приятным  и
добрым с виду. Я рассказал ему, что мы с братом вчера охотились  на  Ис-
панском острове, нашли там плот и остались на нем ночевать, а около  по-
луночи брат, должно быть, толкнул во сне ружье, оно выстрелило,  и  пуля
попала ему в ногу; так вот мы просим доктора поехать туда  и  перевязать
рану, только ничего никому не говорить, потому что  мы  хотим  вернуться
домой нынче вечером, а наши родные еще ничего не знают.
   - А кто ваши родные? - спрашивает он.
   - Фелпсы, они живут за городом.
   - Ах, вот как! - говорит он; потом помолчал немного и  спрашивает:  -
Так как же это, вы говорите, его ранило?
   - Ему что-то приснилось, - говорю, - и ружье выстрелило.
   - Странный сон, - говорит доктор.
   Он зажег фонарь, собрал, что нужно, в сумку, и мы отправились. Только
когда доктор увидел мой челнок, он ему не понравился: для одного,  гово-
рит, еще туда-сюда, а двоих не выдержит.
   Я ему говорю:
   - Да вы не бойтесь, сэр, он нас и троих отлично выдержал.
   - Как это - троих?
   - Так: меня и Сида, а еще... а еще ружья, вот я что хотел сказать.
   - Ах, так, - говорит он.
   Он все-таки поставил ногу на борт, попробовал челнок, а потом покачал
головой и сказал,  что  постарается  найти  что-нибудь  поосновательнее.
Только все другие лодки были на цепи я на замке, и он взял мой челнок, а
мне велел подождать, пока он не вернется, или поискать другую  лодку,  а
то, если я хочу, Пойти домой и подготовить родных к такому  сюрпризу.  Я
сказал, что нет, не хочу, потом объяснил ему, как найти плот, и  он  уе-
хал.
   И тут мне пришла в голову одна мысль. А что, думаю, может ли он выле-
чить Тома так сразу - как говорится, не  успеет  овца  хвостом  махнуть?
Вдруг ему на это понадобится дня тричетыре? Как мне тогда  быть?  Сидеть
тут, дожидаться, пока он всем разболтает? Нет, сэр! Я знаю, что  сделаю.
Подожду его, а если он вернется и скажет, что ему  еще  раз  нужно  туда
съездить, я тоже с ним отправлюсь, - все равно, хотя бы вплавь, а там мы
его возьмем да и свяжем, оставим на плоту и поплывем по  реке;  а  когда
Тому он будет больше не нужен, дадим ему, сколько это  стоит,  или  все,
что у нас есть, и высадим на берег.
   Я забрался на бревна - хотел выспаться;  а  когда  проснулся"  солнце
стояло высоко у меня над головой. Я вскочил и скорей к доктору, но у не-
го дома мне сказали, что он уехал к больному еще ночью и до сих  пор  не
возвращался. Ну, думаю, значит, дела Тома плохи, надо поскорей переправ-
ляться на остров. Иду от доктора - и только повернул за угол,  чуть-чуть
не угодил головой в живот дяде Сайласу!
   - Том, это ты? Где же ты был все это время, негодный мальчишка? - го-
ворит он.
   - Нигде я не был, - говорю, - просто мы ловили беглого негра вместе с
Сидом.
   - А куда же вы все-таки пропали? - говорит он.  -  Твоя  тетка  очень
беспокоилась.
   - Зря она беспокоилась, - говорю, - ничего с нами  не  случилось.  Мы
побежали за людьми и за собаками, только они нас обогнали, и мы их поте-
ряли из виду, а потом нам показалось, будто они уже за рекой;  мы  взяли
челнок и переправились на ту сторону, но только никого там  не  нашли  и
поехали против течения; сначала все держались около берега, а потом  ус-
тали и захотели спать; тогда мы привязали челнок и легли  и  только  час
назад проснулись и переправились сюда. Сид пошел на почту - узнать,  нет
ли чего нового, а я вот только разыщу чегонибудь нам поесть, и потом  мы
вернемся домой.
   Мы вместе с дядей Сайласом зашли на почту "за Сидом", но, как я и по-
лагал, его там не оказалось; старик получил какое-то  письмо;  потом  мы
подождали еще немножко, но Сид так и не  пришел;  тогда  старик  сказал:
"Поедем-ка домой, Сид вернется пешком или на лодке,  когда  ему  надоест
шататься, а мы поедем на лошади!" Мне он так и не  позволил  остаться  и
подождать Сида: говорит, это ни к чему, надо скорей домой,  пускай  тетя
Салли увидит, что с нами ничего не случилось.
   Когда мы вернулись домой, тетя Салли до того  обрадовалась  мне  -  и
смеялась, и плакала, и  обнимала  меня,  и  даже  принималась  колотить,
только совсем не больно; обещала и Силу тоже задать, когда он вернется.
   А в доме было полным-полно гостей: все фермеры с женами у нас  обеда-
ли, и такой трескотни я еще никогда не слыхал. Хуже  всех  была  старуха
Гочкис, язык у нее молол без умолку.
   - Ну, - говорит, - сестра Фелпс, видела я этот сарай и думаю, что ваш
негр полоумный. Говорю сестре Демрел: "А что я говорила, сестра  Демрел?
Ведь он полоумный, - так и сказала, этими самыми словами:  вы  все  меня
слыхали, - он полоумный, говорю, по всему видать. Взять хоть этот  самый
жернов, - и не говорите мне лучше! Чтобы человек в здравом уме  да  стал
царапать всякую чушь на жернове? С чего бы это? - говорю. Здесь такой-то
разорвал свое сердце, а здесь такой-то утомлялся  тридцать  семь  лет  и
прочее, побочный сын какого-то Людовика... забыла, как его фамилия... ну
просто чушь! Совсем рехнулся, говорю". Так с самого начала и сказала,  и
потом говорила, и сейчас говорю, и всегда буду говорить: этот негр  сов-
сем полоумный, чистый Навуходоносор, говорю...
   - А лестница-то из тряпок, сестра Гочкис! - перебила старуха  Демрел.
- Ну для чего она ему понадобилась, скажите на милость?
   - Вот это самое я и говорила сию минуту сестре Оттербек, она вам  мо-
жет подтвердить. "А веревочная-то лестница?" - говорит. А я говорю: "Вот
именно, на что она ему", говорю. А сестра Оттербек и говорит...
   - А как же все-таки этот жернов туда попал? И кто прокопал эту  самую
дыру? И кто...
   - Вот это самое я и говорю, брат Пенрод! Я только что сказала...  пе-
редайте-ка мне блюдце с патокой... только что я сказала  сестре  Данлеп,
вот только сию минуту! "Как же это они ухитрились втащить туда  жернов?"
- говорю. "И ведь без всякой помощи, заметьте,  никто  не  помогал!  Вот
именно!.." - "Да что вы, говорю, как можно, чтобы  без  помощи,  говорю,
кто-нибудь да помогал, говорю, да еще и не один помогал,  говорю;  этому
негру человек двадцать помогали, говорю; доведись до  меня,  я  бы  всех
негров тут перепорола, до единого, а уж разузнала бы,  кто  это  сделал,
говорю; да мало того... "
   - Вы говорите - человек двадцать! Да тут и сорок не управились бы. Вы
только посмотрите: и пилы понаделаны из ножей, и всякая  штука,  а  ведь
столько со всем этим возни! Ведь такой пилой ножку у кровати отпилить  -
и то десятерым надо целую неделю возиться. А негра-то на кровати видели?
Из соломы сделан. А видели вы...
   - И не говорите, брат Хайтауэр! Я вот только что  сказала  это  самое
брату Фелпсу. Он говорит: "Ну, что вы думаете, сестра Гочкис?" - "Насчет
чего это?" - говорю. "Насчет этой мой ножки: как это так ее перепилили?"
- говорит. "Что думаю? Не сама же она отвалилась, говорю, кто-нибудь  ее
да отпилил, говорю. Вот мое мнение, а там думайте, что хотите, говорю, а
только мое мнение вот такое, а если кто думает подругому, и  пускай  его
думает, говорю, вот и все". Говорю сестре Данлеп: "Вот как, говорю... "
   - Да этих самых негров тут, должно быть, полон  дом  собрался,  и  не
меньше месяца им надо было по ночам работать, чтобы со всем  этим  упра-
виться, сестра Фелпс. Взять хоть эту рубашку - вся сплошь покрыта тайны-
ми африканскими письменами, и все до последнего значка написано  кровью!
Должно быть, целая шайка тут орудовала, да еще  сколько  времени!  Я  бы
двух долларов не пожалел, чтобы мне все это разобрали и  прочли;  а  тех
негров, которые писали, я бы отстегал как следует...
   - Вы говорите - ему помогали, брат Марплз? Еще бы ему помогали! Пожи-
ли бы у нас в доме это время, сами увидели бы. А сколько всего они у нас
потаскали, - ну все тащили, только под руку подвернется! И ведь заметьте
себе - мы жили все время. Эту самую рубашку стянули прямо с  веревки.  А
ту простыню, из которой у них сделана веревочная лестница, они уж я и не
помню сколько раз таскали! А муку, свечи, а подсвечники, а ложки, а ста-
рую сковородку - где это мне теперь все упомнить? А мое  новое  ситцевое
платье! Мы ведь мы с Сайласом и Том с Сидом день и ночь за ними следили,
я вам уже говорила, да так ничего и не выследили. И вдруг в  самую  пос-
леднюю минуту - нате вам! - проскользнули у нас под носом и провели нас,
да и не нас одних, а еще и целую шайку бандитов с индейской  территории,
и преспокойно удрали с этим самым негром, - а ведь за ними по пятам гна-
лись шестнадцать человек и двадцать две собаки! Разве черти какие-нибудь
могли бы так ловко управиться, да и то едва ли.  По-моему,  это  и  были
черти; ведь вы знаете наших собак - очень хорошие собаки, лучше ни у ко-
го нет, - так они даже и на след напасть не могли ни единого раза! Вот и
объясните мне кто-нибудь, в чем тут дело, если можете!
   - Да, это, знаете ли...
   - Боже ты мой, вот уж никогда...
   - Помилуй господи, не хотел бы я быть...
   - Домашние воры, а еще и...
   - Я бы в таком доме побоялась жить, упаси меня бог!
   - Побоялись бы жить! Я и сама боялась - и спать ложиться  и  вставать
боялась, не смела ни сесть, ни лечь, сестра Риджуэй! Как они  только  не
украли... можете себе представить, так меня трясло от страха вчера, ког-
да стало подходить к полуночи! Вот вам бог свидетель, я уже  начала  бо-
яться, как бы они детей не украли. Вот до чего допила, последний  рассу-
док потеряла! Сейчас, днем, все это кажется довольно глупо, а тогда  ду-
маю: как это мои бедные Том с Сидом спят там наверху одни в комнате?  И,
господь свидетель, до того растревожилась, что потихоньку пробралась на-
верх и заперла их на ключ! Взяла да и заперла. И всякий бы на моем месте
запер. Потому что, вы знаете, когда вот так боишься -  чем  дальше,  тем
хуже, час от часу становится не легче, в голове все путается,  -  вот  и
делаешь бог знает какие глупости! Думаешь: а если бы я была мальчиком да
оставалась бы там одна в комнате, а дверь не заперта...
   Она замолчала и как будто задумалась, а потом медленно повернулась  в
мою сторону и взглянула на меня; ну, тут я встал  и  вышел  прогуляться.
Говорю себе: "Я, пожалуй, лучше сумею объяснить,  почему  сегодня  утром
нас не оказалось в комнате, если отойду в сторонку и  подумаю,  как  тут
быть". Так я и сделал. Но далеко уйти я не посмел, а то, думаю, еще пош-
лет кого-нибудь за мной. Потом, попозже, когда гости разошлись, я к  ней
пришел и говорю, что нас с Сидом разбудили стрельба и шум;  нам  захоте-
лось поглядеть, что делается, а дверь была заперта, вот мы и  спустились
по громоотводу, оба ушиблись немножко и больше никогда этого  делать  не
будем. Ну, а дальше я ей рассказал все то, что рассказывал дяде Сайласу;
а она сказала, что прощает нас, да, может, особенно и прощать  нечего  -
другого от мальчишек ждать не приходится, все они  озорники  порядочные,
насколько ей известно; и раз ничего плохого из этого не вышло,  то  надо
не беспокоиться и не сердиться на то, что было и прошло,  а  благодарить
бога за то, что мы живы и здоровы и никуда не  пропали.  Она  поцеловала
меня, погладила по голове, а потом задумалась и стала какая-то скучная -
и вдруг как вздрогнет, будто испугалась:
   - Господи помилуй, ночь на дворе, а Сида все еще нету!  Куда  он  мог
пропасть?
   Вижу, случай подходящий, я вскочил и говорю:
   - Я сбегаю в город, разыщу его.
   - Нет уж, пожалуйста, - говорит. - Оставайся, где ты есть. Довольно и
того, что один пропал. Если он к ужину не вернется, поедет твой дядя.
   Ну, к ужину он, конечно, не вернулся, и дядя уехал в город сейчас  же
после ужина.
   Часам к десяти дядя вернулся, немножко встревоженный - он даже и сле-
дов Тома не отыскал. Тетя Салли - та очень встревожилась, а дядя сказал,
что пока еще рано горевать: "Мальчишки - они и есть мальчишки; вот  уви-
дишь, и этот утром явится живой и здоровый". Пришлось ей на этом успоко-
иться. Но она сказала, что не будет ложиться, подождет  его  все-таки  и
свечу гасить не будет, чтобы ему было видно. " А потом, когда  я  лег  в
постель, она тоже пошла со мной и захватила свою свечку, укрыла  меня  и
ухаживала за мной, как родная мать; мне даже совестно стало, я и в глаза
ей смотреть же мог; а она села ко мне на кровать и долго со мной  разго-
варивала: все твердила, какой хороший мальчик наш Сид, и никак не  могла
про него наговориться и то и дело спрашивала ценя, как я думаю: не  заб-
лудился ли он, не ранен ли, а может, утонул, может быть, лежит в эту са-
мую минуту где-нибудь раненый или убитый, а она даже не знает, где он...
И тут у нее слезы закапали, а я ей все повторяю, что ничего с  Сидом  не
слупилось и к утру он, наверно, вернется домой; а она меня  то  погладит
по руке, а то поцелует, велит повторить это еще раз и еще, потому что ей
от этого легче, уж очень она беспокоится. А когда она уходила,  то  пос-
мотрела мне в глаза так пристально, ласково и говорит:
   - Дверь я не стану запирать, Том. Конечно, есть и окно я  громоотвод,
только ты ведь послушаешься - не уйдешь? Ради меня!
   Уж как мне хотелось удрать, посмотреть, что делается с Томом, я так и
собирался сделать, но после этого я не мог уйти, Даже за полцарства.
   Тетя Салли все не шла у меня из головы, и Том тоже, так  это  я  спал
очень плохо. Два раза я спускался ночью по громоотводу, обходил дом кру-
гом и видел, что она все сидит у окна, усмотрит на дорогу  и  плачет,  а
возле нее свечка; мне очень хотелось что-нибудь для нее сделать,  только
ничего нельзя было; дай, думаю, хоть поклянусь, что  никогда  больше  не
буду ее ворчать. А в третий раз я проснулся уже на  рассвете,  спустился
вниз; гляжу - а тетя Салли все сидит там, и свечка у нее догорает, а она
уронила свою седую голову на руку - и спит.


   ГЛАВА XLII

   Перед завтраком старик опять ездил в город, но так и не разыскал  То-
ма; и оба они сидели за столом задумавшись и  молчали,  вид  у  них  был
грустный, они ничего не ели, и кофе остывал у них в чашках. И вдруг ста-
рик говорит:
   - Отдал я тебе письмо или нет?
   - Какое письмо?
   - Да то, что я получил вчера на почте?
   - Нет, ты мне никакого письма не давал.
   - Забыл, должно быть.
   И начал рыться в карманах, потом вспомнил, куда он его положил, пошел
и принес - и отдал ей. А она и говорит:
   - Да ведь это из Сент-Питерсберга от сестры!
   Я решил, что мне будет полезно опять прогуляться, но не мог двинуться
с места. И вдруг... не успела она распечатать письмо, как бросила его  и
выбежала вон из комнаты - что-то увидела. И я тоже увидел:  Тома  Сойера
на носилках, и старичка доктора, и Джима все в том же  ситцевом  платье,
со связанными за спиной руками, и еще много  народу.  Я  скорей  засунул
письмо под первую вещь, какая попалась на глаза, и  тоже  побежал.  Тетя
Салли бросилась к Тому, заплакала и говорит:
   - Он умер, умер, я знаю, что умер!
   А Том повернул немножко голову и что-то бормочет: сразу видать - не в
своем уме; а она всплеснула руками и говорит:
   - Он жив, слава богу! Пока довольно и этого.
   Поцеловала его на ходу и побежала в дом - готовить  ему  постель,  на
каждом шагу раздавая всякие приказания и неграм, и всем другим,  да  так
быстро, что едва язык успевал поворачиваться.
   Я пошел за толпой - поглядеть, что будут делать с Джимом, а  старичок
доктор и дядя Сайлас пошли за Томом в комнаты. Все  эти  фермеры  ужасно
обозлились, а некоторые даже хотели повесить Джима, в пример всем  здеш-
ним неграм, чтобы им было неповадно бегать, как Джим убежал,  устраивать
такой переполох и день и ночь держать в страхе целую семью. А другие го-
ворили: не надо его вешать, совсем это ни к чему - негр не наш,  того  и
гляди, явится его хозяин и заставит, пожалуй,  за  него  заплатить.  Это
немножко охладило остальных: ведь как раз тем людям, которым больше всех
хочется повесить негра, если он попался, обыкновенно меньше всех хочется
платить, когда потеха кончится.
   Они долго ругали Джима и раза два-три угостили его  хорошей  затрещи-
ной, а Джим все молчал и даже виду не подал, что он меня  знает;  а  они
отвели его в тот же сарай, переодели в старую одежду и  опять  приковали
на цепь, только уже не к кровати, а к кольцу, которое ввинтили в  нижнее
бревно в стене, а по рукам тоже сковали, и на обе ноги тоже надели цепи,
и велели посадить его на хлеб и на воду, пока не приедет его  хозяин,  а
если не приедет, то до тех пор, пока его не продадут с аукциона, и зава-
лили землей наш подкоп, и велели двум фермерам с ружьями  стеречь  сарай
по ночам, а днем привязывать около двери бульдога; потом, когда они  уже
покончили со всеми делами, стали ругать Джима просто так, от нечего  де-
лать; а тут подошел старичок доктор, послушал и говорит:
   - Не обращайтесь с ним строже, чем следует, потому  что  он  неплохой
негр. Когда я приехал туда, где лежал этот мальчик, я не мог вынуть пулю
без посторонней помощи, а оставить его и поехать за кем-нибудь тоже было
нельзя - он чувствовал себя очень плохо; и ему становилось  все  хуже  и
хуже, а потом он стал бредить и не подпускал меня к  себе,  грозил,  что
убьет меня, если я поставлю мелом крест на плоту, - словом,  нес  всякий
вздор, а я ничего не мог с ним поделать; тут я сказал, что без  чьей-ни-
будь помощи мне не обойтись; и в ту же минуту  откуда-то  вылезает  этот
самый негр, говорит, что он мне поможет, - и сделал все, что надо, очень
ловко. Я, конечно, так и придумал, что это беглый негр и  есть,  а  ведь
мне пришлось там пробыть весь тот день до конца и всю ночь. Вот  положе-
ние, скажу я вам! У меня в городе осталось два пациента с простудой,  и,
конечно, надо бы их навестить, но я не  отважился:  вдруг,  думаю,  этот
негр убежит, тогда меня все за это осудят; на реке  ни  одной  лодки  не
видно, и позвать некого. Так и пришлось торчать на острове до  сегодняш-
него утра; и я никогда не видел,  чтобы  негр  так  хорошо  ухаживал  за
больными; а ведь он рисковал из-за этого свободой, да и устал очень  то-
же, - я по всему видел, что за последнее время ему пришлось делать много
тяжелой работы. Мне это очень в нем понравилось. Я вам скажу, джентльме-
ны: за такого негра не жалко заплатить и тысячу долларов, и обращаться с
ним надо ласково. У меня под руками было все, что нужно, и мальчику  там
было не хуже, чем дома; может, даже лучше, потому что там было тихо.  Но
мне-то пришлось из-за них просидеть там до рассвета - ведь оба они  были
у меня на руках; потом, смотрю, едут какие-то в лодке, и, на их счастье,
негр в это время крепко уснул, сидя на тюфяке, и голову опустил на коле-
ни; я им тихонько сделал знак, они подкрались к нему, схватили и  связа-
ли, прежде чем он успел сообразить, в чем дело. А мальчик тоже спал, хо-
тя очень беспокойно; тогда мы обвязали весла тряпками, прицепили плот  к
челноку и потихоньку двинулись к городу, а негр не сопротивлялся и  даже
слова не сказал; он с самого начала вел себя  тихо.  Он  неплохой  негр,
джентльмены.
   Кто-то заметил:
   - Да, надо сказать, ничего плохого я тут не вижу, доктор.
   Тогда и другие тоже смягчились, а я был очень благодарен  доктору  за
то, что он оказал Джиму такую услугу; я очень образовался, что и  доктор
о нем думает по-моему; я, как только с Джимом познакомился,  сразу  уви-
дел, что сердце у него доброе и что человек он хороший. Все согласились,
что он вел себя очень хорошо и заслужил, чтобы на это обратили  внимание
и чем-нибудь вознаградили. И все до одного тут же обещали -  Видно,  что
от души, - не ругать его больше.
   Потом они вышли из сарайчика и заперли его на  замок.  Я  думал,  они
скажут, что надо бы снять с него хоть одну цепь, потому что эти цепи бы-
ли уж очень тяжелые, или что надо бы иду давать не один хлеб и  воду,  а
еще мясо и овощи, но никому его и в голову не пришло, а я решил, что мне
лучше в это дело не соваться, а рассказать тете Салли  то,  что  говорил
доктор, как только я миную пороги и мели, то есть объясню ей,  почему  я
забыл сказать, что Сид был ранен, когда мы с ним в  челноке  гнались  за
беглым негром.
   Времени у меня было еще много. Тетя Салли день и ночь не выходила  из
комнаты больного, а когда я видел дядю Сайласа, я всякий раз  удирал  от
него.
   На другое утро я услышал, что Тому гораздо лучше  и  что  тетя  Салли
пошла прилечь. Я проскользнул к больному в комнату, - думаю: если он  не
спит, нам с ним вместе надо бы придумать, как  соврать  половчее,  чтобы
сошло для родных. Но он спал, и спал очень спокойно, и лицо у него  было
бледное, а не такое огненное, как когда его принесли. Я сел и стал дожи-
даться, пока он проснется. Через каких-нибудь полчаса в комнату неслышно
входит тетя Салли, и я опять попался! Она сделала знак,  чтобы  я  сидел
тихо, села рядом со мной и начала шепотом говорить, что  все  мы  теперь
должны радоваться, потому что симптомы у него первый сорт,  и  он  давно
уже спит вот так, и все становится спокойнее и здоровей с виду, и десять
шансов против одного за то, что он проснется в своем уме.
   Мы сидели и стерегли его, и скоро он пошевелился, открыл  глаза,  как
обыкновенно, поглядел и говорит:
   - Э, да ведь я дома! Как же это так? А плот где?
   - Плот в порядке, - говорю я.
   - А Джим?
   - Тоже, - говорю я, но не так твердо.
   Он ничего не заметил и говорит:
   - Отлично! Великолепно! Теперь все кончилось, и бояться  нам  нечего!
Ты сказал тете?
   Я хотел ответить "да", а тут она сама говорит:
   - Про что это, Сид?
   - Да про то, как мы все это устроили.
   - Что "все"?
   - Да все; ведь только одно и было: как мы с Томом освободили  беглого
негра.
   - Боже милостивый! Освободили бег... О чем это  ты,  милый?  Господи,
опять он заговаривается!
   - Нет, не заговариваюсь, я знаю, о чем говорю. Мы его освободили,  мы
с Томом. Решили так сделать и сделали. Да еще как превосходно!
   Он пустился рассказывать, а она его не останавливала,  все  сидела  и
слушала и глядела на него круглыми глазами, и я уж видел, что мне в  это
дело соваться нечего.
   - Ну как же, тетя, чего нам это стоило! Работали целыми неделями, час
за часом, каждую ночь, пока вы все спали. Нам пришлось красть и свечи, и
простыню, и рубашку, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и ножи,
и сковородку, и жернов, и муку - да всего и не перечесть! Вы себе предс-
тавить не можете, чего нам стоило сделать пилу, и перья,  и  надписи,  и
все остальное, и как это было весело! А потом  надо  было  еще  рисовать
гроб и кости, писать анонимные письма от разбойников, вылезать и влезать
по громоотводу, вести подкоп, делать веревочную лестницу и запекать ее в
пироге, пересылать в вашем кармане ложки для работы...
   - Господи помилуй!
   - ... напускать в сарайчик змей, крыс, пауков, чтобы Джим  не  скучал
один; а потом вы так долго продержали Тома с маслом в  шляпе,  что  едва
все дело нам не испортили: мы не успели уйти, и фермеры нас застали  еще
в сарайчике; мы скорее вылезли и побежали, а они нас услышали  и  пусти-
лись в погоню; тут меня и подстрелили, а потом мы свернули с дороги, да-
ли им пробежать мимо себя; а когда вы спустили собак, то  им  бежать  за
нами было неинтересно, они бросились туда, где шум, мы сели в  челнок  и
благополучно переправились на плот, и Джим теперь свободный  человек,  и
мы все это сами сделали - вот здорово, тетечка!
   - Ну, я ничего подобного не слыхала, сколько ни живу  на  свете!  Так
это вы, озорники этакие, столько наделали нам хлопот, что у всех  голова
пошла кругом, и напугали всех чуть не до смерти?! Хочется мне взять сей-
час да и выколотить из вас всю дурь, вот сию минуту! Подумать только,  а
я-то не сплю, сижу ночь за ночью, как... Ну, негодник эдакий, вот только
выздоровеешь, я уж за тебя примусь, повыбью из вас обоих всякую  чертов-
щину!
   Но Том весь сиял от гордости и никак не мог удержаться - все болтал и
болтал, а она то и дело перебивала его и все время сердилась и  выходила
из себя, и оба они вместе орали, как кошки на крыше; а потом она и гово-
рит:
   - Ну, хорошо, можешь радоваться, сколько тебе угодно, но смотри, если
ты еще раз сунешься не в свое дело...
   - В какое дело? - говорит Том, а сам больше не улыбается: видно,  что
удивился.
   - Как - в какое? Да с этим беглым негром, конечно. А ты что думал?
   Том посмотрел на меня очень сурово и говорит:
   - Том, ведь ты мне только что сказал, что Джим в безопасности.  Разве
он не убежал?
   - Кто? - говорит тетя Салли. - Беглый негр? Никуда он не убежал.  Его
опять поймали, живого и невредимого, и он опять сидит в  сарае  и  будет
сидеть на хлебе и на воде и в цепях; а если хозяин за ним не явится,  то
его продадут.
   Том сразу сел на кровать, - глаза у него загорелись, а ноздри  задви-
гались, как жабры, - и кричит:
   - Они не имеют никакого права запирать его! Беги! Не теряй ни минуты!
Выпусти его, он вовсе не раб, а такой же свободный, как и  все  люди  на
земле!
   - Что этот ребенок выдумывает!
   - Ничего я не выдумываю, тут каждое слово правда, тетя Салли! А  если
никто не пойдет, я сам туда пойду! Я всю жизнь Джима  знаю,  и  Том  его
знает тоже. Старая мисс Уотсон умерла два месяца назад. Ей стало стыдно,
что она хотела продать Джима в низовья реки, она это сама говорила;  вот
она и освободила Джима в своем завещании.
   - Так для чего же тебе понадобилось его освобождать, если он уже сво-
бодный?
   - Вот это вопрос, - это как раз похоже на женщин! А как же  приключе-
ния-то? Да я бы и в крови по колено не  побоялся...  Ой,  господи,  тетя
Полли!
   И провалиться мне на этом месте, если она не стояла  тут,  в  дверях,
довольная и кроткая, как ангел.
   Тетя Салли бросилась к ней, заплакала и  принялась  ее  обнимать,  да
так, что чуть не оторвала ей голову; а я сразу понял, что самое подходя-
щее для меня место - под кроватью; похоже было, что над нами  собирается
гроза. Я выглянул, смотрю - тетя Полли высвободилась и стоит, смотрит на
Тома поверх очков - да так, будто с землей сровнять его хочет. А потом и
говорит:
   - Да, Том, лучше отвернись в сторонку. Я бы на твоем месте  тоже  от-
вернулась.
   - Боже ты мой! - говорит тетя Салли. - Неужели он так изменился? Ведь
это же не Том, это Сид! Он... он... да где же Том?  Он  только  что  был
тут, сию минуту.
   - Ты хочешь сказать, где Гек Финн, - вот что  ты  хочешь  сказать!  Я
столько лет растила этого озорника Тома, мне ли его не узнать! Вот  было
бы хорошо! Гек Финн, вылезай из-под кровати сию минуту!
   Я и вылез, только совсем оробел.
   Тетя Салли до того растерялась, что уж дальше некуда; разве вот  один
только дядя Сайлас растерялся еще больше, когда приехал из города и  все
это ему рассказали. Он сделался, можно сказать, вроде пьяного и весь ос-
тальной день ничего не соображал и такую сказал проповедь  в  тот  день,
что даже первый мудрец на свете и тот ничего в ней не разобрал  бы,  так
что после этого все к нему стали относиться с почтением.  А  тетя  Полли
рассказала им, кто я такой и откуда взялся, и мне пришлось говорить, что
я не знал, как выйти из положения, когда миссис Фелпс  приняла  меня  за
Тома Сойера... (Тут она перебила меня и  говорит:  "Нет,  ты  зови  меня
по-старому: тетя Салли, я теперь к этому привыкла и менять ни к чему! ")
Когда тетя Салли приняла меня за Тома Сойера, и мне  пришлось  это  тер-
петь, другого выхода не было, а я знал, что Том не обидится -  напротив,
будет рад, потому что получается таинственно, у него из этого выйдет це-
лое приключение, и он будет доволен. Так оно и оказалось. Он выдал  себя
за Сида и устроил так, что для меня все сошло гладко.
   А тетя Полли сказала, что Том  говорит  правду:  старая  мисс  Уотсон
действительно освободила Джима по завещанию; значит, верно -  Том  Сойер
столько хлопотал и возился для того, чтобы освободить свободного  негра!
А я-то никак не мог понять, вплоть до этой самой минуты и до этого  раз-
говора, как это он ври таком воспитании и вдруг помогает мне  освободить
негра!
   Тетя Полли говорила, что как только тетя Салли написала ей, что Том с
Сидом доехали благополучно, она подумала: "Ну, так  и  есть!  Надо  было
этого ожидать, раз я отпустила его одного и присмотреть за ним некому".
   - Вот теперь и тащись в такую даль сама, на пароходе, за  тысячу  сто
миль, узнавай, что там еще этот дрянной мальчишка натворил на этот  раз,
- ведь от тебя я никакого ответа добиться "в могла.
   - Да ведь и я от тебя никаких писем не получала! - говорят тетя  Сал-
ли.
   - Быть не может! Я тебе два раза писала, спрашивала,  почему  ты  пи-
шешь, что Сид здесь, - что это значит?
   - Ну, а я ни одного письма не получила.
   Тетя Полли не спеша поворачивается и строго говорит:
   - Том?
   - Ну что? - отвечает он, надувшись.
   - Не "что", озорник ты этакий, а подавай сюда письма!
   - Какие письма?
   - Такие, те самые! Ну, вижу, придется за тебя взяться...
   - Они в сундучке. И никто их не трогал, так и лежат с Тех пор, как  я
их получил на почте. Я так и знал, что они наделают беды; думал, вам все
равно спешить некуда...
   - Выдрать бы тебя как следует! А ведь я еще одно письмо написала, что
выезжаю; он, должно быть, и это письмо...
   - Нет, оно только вчера пришло; я его еще не читала, но оно цело, ле-
жит у меня.
   Я хотел поспорить на два доллара, что не лежит, а потом подумал, что,
может, лучше не спорить. И так ничего и не "казал.


   ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

   В первый же раз, как я застал Тома одного, я спросил его, для чего он
затеял всю эту историю с побегом, что он намерен был делать, если бы по-
бег ему удался и он ухитрился бы  освободить  негра,  который  был  дав-
ным-давно свободен. А Том на это сказал, что если бы нам удалось  благо-
получно увезти Джима, то мы проехались бы вниз по реке на плоту до само-
го устья - приключений ради, - он с самого начала так задумал,  а  после
того Том сказал бы Джиму, что он свободен, и мы повезли бы его домой  на
пароходе, заплатили бы ему за трату времени, послали бы  вперед  письмо,
чтобы все негры собрались его встречать, и в город бы  его  проводили  с
факелами и с музыкой, и после этого он стал бы  героем,  и  мы  тоже.  А
по-моему, и без этого все кончилось неплохо.
   Мы в одну минуту освободили Джима от цепей, а когда тетя Салли с  дя-
дей Сайласом и тетя Полли узнали, как хорошо он помогал  доктору  ухажи-
вать за Томом, они стали с ним ужасно носиться: устроили его  как  можно
лучше, есть ему давали все, что он захочет, старались, чтобы он не  ску-
чал и ровно ничего не делал. Мы позвали Джима  в  комнату  больного  для
серьезного разговора; и Том подарил ему сорок долларов за то, что он был
узником и все терпел и так хорошо себя вел; а Джим обрадовался и не  мог
больше молчать:
   - Ну вот, Гек, что я тебе говорил? Что я тебе говорил на  Джексоновом
острове? Говорил, что грудь у меня волосатая и к чему такая  примета;  а
еще говорил, что я уже был один раз богатый и опять разбогатею; вот  оно
и вышло по-моему! Ну вот! И не говори лучше в другой раз, - примета, она
и есть примета, попомни мое слово! А я все равно знал, что опять  разбо-
гатею, это уж как пить дать!
   А после этого Том опять принялся за свое и пошел  и  пошел:  давайте,
говорит, как-нибудь ночью убежим все втроем, перерядимся и отправимся на
поиски приключений к индейцам, на индейскую территорию, недельки на две,
на три; а я ему говорю, ладно, это дело подходящее, только денег у  меня
нет на индейский костюм, а из дому вряд ли я получу,  потому  что  отец,
должно быть, уже вернулся, забрал все мои деньги у судьи Тэтчера и  про-
пил их.
   - Нет, не пропил, - говорит Том, - они все целы, шесть тысяч, и  даже
больше; а твой отец так и не возвращался с тех пор.  Во  всяком  случае,
когда я уезжал, его еще не было.
   А Джим и говорит, да так торжественно:
   - Он больше никогда не вернется, Гек!
   Я говорю:
   - Почему не вернется, Джим?
   - Почему бы там ни было, не все ли равно, Гек, а только он больше  не
вернется.
   Но я к нему пристал, и в конце концов он признался:
   - Помнишь тот дом, что плыл вниз по  реке?  Там  еще  лежал  человек,
прикрытый одеялом, а я открыл и посмотрел, а тебя не пустил к  нему?  Ну
вот, свои деньги ты получишь, когда понадобится, потому что  это  и  был
твой отец...
   Том давно поправился и носит свою пулю на цепочке вместо брелока и то
и дело лезет поглядеть, который час; а больше писать не о чем, и я этому
очень рад, потому что если бы я раньше знал, какая это канитель - писать
книжку, то нипочем бы не взялся, и больше уж я писать никогда ничего  не
буду. Я, должно быть, удеру на индейскую территорию раньше Тома  с  Джи-
мом, потому что тетя Салли собирается меня усыновить  и  воспитывать,  а
мне этого не стерпеть. Я уж пробовал.
   Конец.
   С совершенным почтением Гек Финн.


   ПРИМЕЧАНИЯ

   ПРИКЛЮЧЕНИЯ: ТОМА СОЙЕРА

   Стр. 23. Доре  Гюстав  (1833-1883)-французский  художник-иллюстратор;
большую известность приобрели иллюстрации Доре к классическим памятникам
мировой литературы: к "Гаргантюа и Пантагрюэлю" Рабле,  к  "Божественной
Комедии" Данте, к "Дон Кихоту" М.  Сервантеса,  к  Библии,  "Потерянному
раю" Дж. Мильтона и др.
   Стр. 27. Первых двух апостолов звали... Давид и  Голиаф!  -  Согласно
библейскому сказанию, Давид был пастух, убивший силача Голиафа.  Первыми
апостолами Евангелие называет Петра и Андрея.
   Стр. 100. "О, дайте мне свободу!" - Слова из речи американского Поли-
тического  деятеля  эпохи   войны   за   Независимость   Патрика   Генри
"1736-1799).
   "На пылающей палубе мальчик стоял:"  -  Первая  строка  стихотворения
"Касабьянка" английской поэтессы Фелиции Хименс (1793-1835).
   "Ассирияне шли..." - первые слова  стихотворения  Байрона  "Поражение
Сеннахериба" из "Еврейских мелодий" (перевод А. К. Толстого).
   Стр. 102... молния гневно сверкала... как  бы  пренебрегая  тем,  что
знаменитый Франклин укротил ее  свирепость!  -  Выдающийся  американский
ученый, писатель, политический деятель  и  дипломат  Бенджанин  Франклин
(1706-1790) был создателем громоотвода.
   Стр. 103. Дэниель Уэбстер (1782-1852) - государственный и  политичес-
кий деятель США, известный оратор.
   Четвертое июля - праздник в  Соединенных  Штатах  Америки:  годовщина
Декларации независимости (1776).
   Стр. 112. Вроде этого старого горбуна Ричарда. - Имеется в виду  анг-
лийский король Ричард III (1452-1485).
   Стр. 121. Сахем. - Так некоторые индейские племена  Северной  Америки
называли своих главных вождей.
   Стр. 156... с хваленой правдой Георга Вашингтона насчет топорика... -
Имеется в виду хрестоматийный рассказ о детстве Георга Вашингтона,  пер-
вого президента США. Мальчик отличался необыкновенной правдивостью; ког-
да отец подарил ему топорик, он подрубил  вишневое  дерево,  но  тут  же
признался в этом отцу, хотя был уверен, что его ждет строгое наказание.
   Н. Будавей

   ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА

   Стр. 182... Адам - сплошная глина. - Согласно Библии, бог создал пер-
вого человека из глины (древнееврейское слово  "адама"  значит  "земля",
"адам" - "человек").
   Стр. 195. Аболиционист - борец за отмену рабства негров.
   .. продать меня в Орлеан... - Имеется в виду американский город Новый
Орлеан (штат Луизиана), в устье реки Миссисипи; в первой половине XIX в.
- крупный порт рабовладельческого Юга, один из центров торговли рабами.
   Стр. 217. Битенг - двойная металлическая или деревянная тумба на баке
судна, на которую крепят якорную цепь либо буксирный трос.
   Стр. 223. Каир - город в США (штат Иллинойс), на реке Миссисипи.
   Стр. 255... без вести пропавшего дофина Людовика Семнадцатого. -  Сын
казненного в 1793 г., во время французской буржуазной революции,  короля
Людовика XVI, наследный принц Шарль (Людовик XVII; 17851795) не царство-
вал; он был арестован якобинцами и умер от болезни в тюрьме. После  рес-
таврации Бурбонов (1815) были предприняты бесплодные  попытки  разыскать
его труп в общей могиле, где он был похоронен.  Отсюда  легенда  о  "без
вести пропавшем дофине".
   Стр. 258. Гаррик Младший - Давид Гаррик (1717-1779) - выдающийся анг-
лийский актер, один из основоположников реализма в  европейском  театре.
Играл в тридцати пяти пьесах Шекспира.
   Стр. 264. Капет - официальное имя французского  короля  Людовика  XVI
после его низложения; во время революции, как и прочим дворянам, ему бы-
ло предложено отказаться от титулов и называться по фамилии.
   Быть или не быть? Вот в чем загвоздка! - Искаженный стих  из  "Гамле-
та". Далее следует бессмысленный набор стихов, взятых из различных  про-
изведений Шекспира.
   Стр. 265. Эдмунд Кин Старший. - Эдмунд Кин (1787-1833)  -  величайший
английский актер романтической школы, создавший свои лучшие роли в  тра-
гедиях Шекспира.
   Стр. 277... тех, про кого я читал в истории. - Гек путает  историчес-
кие факты: американская война за Независимость началась  при  английском
короле Георге III; последний король Англии, носивший имя Генрих,  правил
в XVI в; герцог Веллингтон - реакционный политический деятель и полково-
дец, сражавшийся при Ватерлоо против Наполеона (1815), никакого  отноше-
ния к королю Генриху иметь не мог; в  бочке  с  вином  (мальвазией)  был
утоплен в 1478 г. брат английского короля Эдуарда IV, герцог Кларенс; по
преданию, обвиненный в заговоре против короля, он сам выбрал себе  такую
казнь.
   Стр. 291. Вильгельм Четвертый. - Король Вильгельм IV умер в 1837г.
   Стр. 334 Да хоть бы вы до мафусаиловых лет дожили... - По Библии, Ма-
фусаил - долговечнейший из людей,  прожил  девятьсот  шестьдесят  девять
лет.
   Стр. 341. Я и о бароне Трэнке, ни о Казанове, ни о Бенвенуто Челлини?
- Барон Трэнк Фредерик (1726-1794) - немецкий авантюрист;  яережил  мно-
жество приключений, несколько раз подвергался аресту и довершал  дерзкие
побеги, описанные  в  его  "Автобиографии".  Казанова  Джованни  Джакомо
(1725-1798) - итальянский авантюрист, автор "Мемуаров". В "Истории моего
побега" рассказал о своем столкновении с инквизицией и побеге ив венеци-
анской тюрьмы. Бенвенуто Челлини 1500-1571) -  крупнейший  флорентийский
скульптор и золотых дел Мастер эпохи Возрождения; прожил  жизнь,  полную
приключений, обвинялся в убийстве и отравлении, несколько лет был  мона-
хом. Автор увлекательных "Мемуаров".
   Стр. 345. Замок д'Иф. - Замок-крепость д'Иф был выстроен в начале XVI
в. французским королем Франциском I на островке в  Средиземном  Море,  в
трех километрах от порта  Марсель.  Вплоть  до  конца  XVIII  в.  служил
тюрьмой, где томились десятилетиями государственные преступники.
   Стр. 354. Вильгельм Завоеватель - норманнский герцог, который в  1066
г. высадился на остров Британия и завоевал его;  к  колонизации  Америки
он, естественно, никакого отношения не имел.
   "Мейфлауэр" (Майский цветок) - судно, которое в 1620  г.  привезло  к
берегам Америки сто поселенцев, основавших первую  колонию  "Новая  Анг-
лия".


   Марк Твен
   Том Сойер - сыщик


   Необычайные события, изложенные в этой повести,  не  придуманы  мной,
они имели место в действительности, даже публичное признание  подсудимо-
го. Я взял эти факты из старого судебного  процесса  в  Швеции,  изменил
действующих лиц и перенес действие в Америку. Некоторые детали  я  доба-
вил, но только одна или две из них являются существенными. - М. Т.

   Глава I
   ТОМ И ГЕК ПОЛУЧАЮТ ПРИГЛАШЕНИЕ

   Это случилось весной, на следующий год после того, как мы с Томом Со-
йером освободили нашего старого негра Джима, когда его, как беглого  ра-
ба, посадили на цепь на ферме дяди Сайласа в Арканзасе.
   Земля уже начала оттаивать, в воздухе повеяло теплом, и с каждым днем
приближалось то блаженное время, когда можно будет бегать босиком, а по-
том начнется игра "в шарики", "в чижика", можно будет гонять обруч,  за-
пускать воздушного змея, - а там, глядишь, уже и лето, и можно купаться.
Любой мальчишка в эту пору начинает тосковать и считать дни до  лета.  В
такое время вздыхаешь, грустишь и сам не знаешь, что с  тобой  творится.
Просто места себе не находишь -  хандришь,  задумываешься  о  чем-то,  и
больше всего хочется уйти, чтобы никто тебя не видел, забраться на холм,
куда-нибудь на опушку леса, сидеть там и смотреть  вдаль  на  Миссисипи,
которая катит свои воды далеко-далеко, на много миль, где  леса  окутаны
словно дымкой и так все вокруг - торжественно, что кажется,  будто  все,
кого ты любишь, умерли, и самому тебе тоже хочется  умереть  и  уйти  из
этого мира.
   Вы, конечно, знаете, что это такое? Это весенняя лихорадка.  Вот  как
это называется. И если уж вы подхватили ее, вам хочется - вы  даже  сами
не знаете, чего именно, - но так хочется, что просто сердце щемит.  Если
разобраться, то, пожалуй, больше всего вам хочется уехать, уехать от од-
них и тех же знакомых вам мест, которые вы видите каждый день и  которые
уже осточертели вам; уехать, чтобы увидеть что-нибудь новенькое. Вот что
вам хочется - уехать и стать путешественником, вас тянет в далекие стра-
ны, где все так таинственно, удивительно и романтично. - Ну а если вы не
можете сделать это, то вы согласны и на меньшее: уехать туда, куда  воз-
можно, - и на том спасибо.
   Так вот, мы с Томом Сойером заболели этой весенней лихорадкой в самой
тяжелой форме. Но нечего было и думать, что Тому удастся удрать куда-ни-
будь, потому что, как он сам объяснил, тетя Полли  никогда  не  позволит
ему бросить школу и шататься без дела. Так что настроение у нас с  Томом
было самое унылое. Сидели мы так однажды вечером на крыльце  и  болтали,
как вдруг выходит тетя Полли с письмом в руке и говорит:
   - Том, придется тебе собираться и ехать в Арканзас. Ты зачем-то пона-
добился тете Салли.
   Я чуть не подпрыгнул от радости. Я был уверен, что Том тут же бросит-
ся к тетке и задушит ее в объятиях, а он (вы подумайте только) сидел не-
подвижно, как скала, не вымолвив ни единого слова. Я чуть не заплакал от
злости, что он ведет себя как дурак, когда представляется такая  замеча-
тельная возможность.
   Ведь все может погибнуть, если он заговорит  и  не  покажет,  как  он
счастлив и благодарен ей. А Том сидел и раздумывал, пока я  от  отчаяния
уже не знал, что и делать. Наконец он заговорил, да так спокойно, что  я
просто застрелил бы ею, если бы мог.
   - Очень жаль, тетя Полли, - сказал он, - ты  меня  извини,  только  я
сейчас не могу поехать.
   Тетя Полли была так огорошена этой хладнокровной  дерзостью,  что  по
крайней мере на полминуты лишилась дара речи, а  я  воспользовался  этой
передышкой, чтобы подтолкнуть Тома локтем и прошипеть:
   - Ты что, с ума сошел? Разве можно упускать такой случай? Но Том даже
глазом не моргнул и только шепнул мне в ответ:
   - Гек Финн, неужели ты хочешь, чтобы я показал ей, до чего мне хочет-
ся поехать? Она тут же начнет сомневаться, воображать  всевозможные  бо-
лезни, опасности, придумывать всякие возражения - и  кончится  тем,  что
она передумает. Предоставь это дело мне, я знаю как с ней обращаться.
   Мне все это, конечно, и в голову не пришло бы. Однако Том  был  прав.
Вообще Том Сойер всегда оказывается прав - второй такой головы я не  ви-
дывал, - всегда знает, что к чему, и готов к любой случайности.
   Тетя Полли пришла наконец в себя и напустилась на Тома:
   - Извинить его! Он не может! Да я в жизни ничего подобного не  слыша-
ла! Да как тебе в голову пришло так разговаривать  со  мной!  Немедленно
убирайся отсюда и иди укладывать свои вещи. И если я еще раз услышу хоть
слово о том, что ты можешь и что нет, то ты увидишь, как я  тебя  извиню
розгой!
   Мы помчались в дом, но она успела щелкнуть Тома наперстком по голове,
и Том, взлетая по лестнице, притворялся, что хнычет от боли.  Очутившись
наверху, в своей комнате, Том бросился обнимать меня; он был вне себя от
счастья - ведь ему предстояло путешествие! Он сказал мне:
   - Мы еще и уехать не успеем, как она начнет жалеть, что отпускает ме-
ня, но будет уже поздно. Гордость не позволит ей взять свои слова обрат-
но.
   Том собрал вещи в десять минут, - все, кроме тех, которые  предстояло
укладывать тете Полли и Мэри. Потом мы выждали еще десять  минут,  чтобы
тетя Полли успела остыть и вновь стать милой и доброй. Том объяснил мне,
что ей требуется не менее десяти минут, чтобы успокоиться, в том  случае
если она наполовину выведена из себя, и двадцать минут - когда возмущены
все ее чувства; а на этот раз они были возмущены все до  единого.  Затем
мы спустились вниз, сгорая от любопытства и желания узнать, что же напи-
сано в письме.
   Тетя Полли сидела в мрачной задумчивости, письмо лежало у нее на  ко-
ленях. Мы присели, и она сказала:
   - У них там какие-то серьезные неприятности, и они думают, что  ты  и
Гек поможете им отвлечься, "успокоите" их, как  они  пишут.  Представляю
себе, как вы с Геком Финном "успокоите" их! У них есть  сосед  по  имени
Брейс Данлеп, который месяца три ухаживал за Бенни, и наконец они  наот-
рез отказали ему. Теперь он злится на них, и это их очень  волнует.  Как
мне кажется, они считают, что он такой человек, с которым лучше не  ссо-
риться, и поэтому они стараются всячески ублаготворить его.  Они  наняли
его никчемного братца в работники, хотя у них нет лишних денег и  вообще
он им совсем не нужен. Кто такие эти Данлепы?
   - Они живут в миле от фермы дяди Сайласа и тети Салли. Там все  фермы
приблизительно в миле друг от друга. А Брейс Данлеп - самый большой  бо-
гач во всей округе, и у него целая куча негров. Он вдовец, тридцати шес-
ти лет, детей у него нет; он ужасно гордится своими деньгами и очень лю-
бит всеми командовать, и все его немного побаиваются. По-моему, он прос-
то уверен, что стоит ему только захотеть, и  любая  девушка  с  радостью
пойдет за него замуж. И то, что он получи отказ от Бенпи, конечно, долж-
но было взбесить его. Ведь он вдвое старше Бенки, а она  такая  милая  и
такая красивая, - ну вы ведь сами видели ее. Бедный дядя  Сайлас,  поду-
мать только, с чем ему приходится мириться; ему и так  туго,  а  он  еще
должен нанимать этого бездельника Юпитера Даялена только ради того, что-
бы угодить его братцу.
   - Что это еще за имя - Юпитер? Откуда оно взялось?
   - Да это просто прозвище. По-моему, все давным-давно забыли его  нас-
тоящее имя. Ему сейчас двадцать семь лет, а зовут его так с тех пор, как
он впервые пошел купаться. Он разделся, и учитель увидел у него над  ко-
леном коричневую родинку величиной с десятицентовую  монету,  окруженную
еще четырьмя маленькими родинками, и сказал, что они похожи на Юпитера и
его спутников.
   Мальчишкам это показалось очень смешным, и  они  стали  называть  его
Юпитером. Так он и остался Юпитером. Он высокий, ленивый, хитрый,  трус-
ливый, а в общем - довольно добродушный парень. У него длинные  каштано-
вые волосы, а борода у него не растет. У  него  никогда  нет  ни  цента,
Брейс кормит его, дает ему свою старую одежду и ни в грош не  ставит.  А
вообще у Юпитера был еще один брат - близнец.
   - А какой он?
   - Говорят, точная копия Юпитера. Во всяком случае, был таким;  только
он вот уже семь лет как пропал. Он начал воровать, когда  ему  было  лет
девятнадцать - двадцать, и его засадили в тюрьму. А он удрал и  исчез  -
сбежал куда-то на север. Иногда до них доходили слухи, что он занимается
воровством и грабежами, но это было давно. Теперь он уже помер. Во  вся-
ком случае, они так говорят. Они ничего о нем с тех пор не слышали.
   - А как его звали?
   - Джек. Наступило длительное молчание - тетя Полли думала.
   Наконец она сказала:
   - Тетю Салли больше всего беспокоит то, что этот Юпитер доводит  дядю
до бешенства.
   Том очень удивился, да и я тоже.
   - До бешенства? Дядю Сайласа? Убей меня бог, тетя, вы  шутите!  Я  не
представляю себе, чтобы его вообще можно было рассердить.
   - Во всяком случае, тетя Салли пишет, что этот  Юпитер  доводит  дядю
просто до бешенства. Временами дядя доходит до того, что  может  ударить
Юпитера.
   - Тетя Полли, этого не может быть. Дядя Сайлас мягок, как каша.
   - И все-таки тетя Салли волнуется. Она пишет, что из-за этих ссор дя-
дя Сайлас совершенно переменился.
   Все соседи уже говорят об этом и, конечно, обвиняют дядю Сайласа, по-
тому что он проповедник и не должен ссориться. Тетя Салли пишет, что ему
так стыдно, что он с трудом заставляет себя читать проповеди; и все ста-
ли хуже к нему относиться,  и  его  теперь  любят  гораздо  меньше,  чем
раньше.
   - Ну и дела! Вы ведь знаете, тетя Полли, дядя Сайлас всегда был таким
добрым, таким рассеянным, не от мира сего - ну просто как ангел! И что с
ним произошла, ума не приложу!

   Глава II
   ДЖЕК ДАНЛЕП

   Нам здорово повезло - мы попали на пароход, который плыл с  севера  в
какую-то из мелких рек в Луизиане, так что мы могли проехать всю Верхнюю
и Нижнюю Миссисипи прямо до фермы дяди Сайласа в Арканзасе без пересадки
в Сент-Луисе - ни много ни мало чуть не тысячу миль.
   Пароход нам попался на редкость унылый, пассажиров было совсем  мало,
все старики и старухи, которые держались подальше друг от друга,  дрема-
ли, и их вообще не слышно было. Четыре дня ушло на то, чтобы выбраться с
верховьев реки, потому что пароход то и дело садился на мель. И все-таки
нам не было скучно - разве могут скучать мальчишки, которые  путешеству-
ют!
   С самого же начала мы с Томом решили, что в соседней с нами отдельной
каюте находится какой-то больной, потому что стюард относил туда еду.  В
конце концов мы спросили об этом у стюарда, - то есть Том спросил.  Стю-
ард сказал, что там мужчина, но что он совсем не выглядит больным.
   - Как, разве он не больной?
   - Понятия не имею, может, и  больной,  только,  по-моему,  он  просто
притворяется.
   - А почему вы так решили?
   - Да потому, что, если бы он был больным, он хоть когда-нибудь разде-
вался бы, - как по-вашему? А он никогда не раздевается.  Даже  сапог  не
снимает.
   - Ну да? Даже когда ложится спать?
   - Так и ложится в сапогах. Ну, Тома Сойера хлебом  не  корми,  только
дай ему какую-нибудь тайну. Если вы перед ним и передо мной положите ря-
дом тайну и кусок пирога, то вам и предлагать нечего, чтобы мы  выбирали
то или другое; все решится само собой. Уж такой я человек,  что  тут  же
брошусь к пирогу, а Том обязательно бросится к тайне. Люди  ведь  бывают
разные. Да это и к лучшему. Так вот, Том и спрашивает у стюарда:
   - А как его фамилия?
   - Филлипс.
   - А где он сел на пароход?
   - Кажется, что в Александрии, в Айове.
   - А как по-вашему, что он затеял?
   - Понятия не имею, я никогда над этим не задумывался.  Вот  еще  один
человек, подумал я, который потянется за пирогом.
   - А вы ничего не заметили особенного в том, как он  ведет  себя,  как
разговаривает?
   - Да нет, ничего. Разве только пугливый он очень, дверь каюты  всегда
запирает - и днем и ночью. А когда стучишь к нему, никогда  не  откроет,
пока через щелочку не увидит, кто это.
   - Черт возьми, это интересно! Хотелось бы мне взглянуть на него. Пос-
лушайте, когда вы следующий раз понесете ему еду,  как  вы  думаете,  не
удастся ли вам пошире открыть дверь и...
   - Ничего не выйдет. Он всегда стоит за дверью. Так что из этого ниче-
го не выйдет.
   Том подумал, подумал и говорит:
   - Вот что! Дайте мне свой фартук, и я утром отнесу ему завтрак. А вам
я за это дам двадцать пять центов.
   Парень согласился, при условии, если старший стюард не будет  против.
Том заверил его, что все будет в порядке и что он сумеет договориться со
старшим стюардом.
   Так оно и получилось. Том условился, что мы оба наденем фартуки и по-
несем завтрак.
   Тому до того не терпелось попасть в соседнюю каюту и  раскрыть  тайну
Филлипса, что он никак не мог  заснуть:  всю  ночь  он  строил  догадки.
По-моему, это было вовсе ни к чему, - если вы собираетесь  что-то  выяс-
нить, что толку гадать заранее и тратить порох попусту? Я лично прекрас-
но выспался. Плевать мне на тайну этого самого Филлипса, сказал я себе.
   Утром мы с Томом надели на себя фартуки, взяли по подносу с  едой,  и
Том постучал в дверь соседней каюты.
   Пассажир приоткрыл дверь, впустил нас и быстро захлопнул ее. Бог мой!
Как только мы увидели его, мы чуть не выронили наши подносы; а Том воск-
ликнул:
   - Юпитер Данлеп! Как вы сюда попасти? Пассажир, ясное дело,  остолбе-
нел от удивления; в первую минуту он, похоже, не  знал,  испугаться  ему
или обрадоваться, а может, и то и другое вместе, но потом, видимо, решил
обрадоваться. Во всяком случае, щеки его опять порозовели, хотя поначалу
он ужасно побледнел.
   Пока он завтракал, мы разговорились. И он нам заявляет:
   - Только я не Юпитер Данлеп. Я вам сейчас расскажу, кто  я,  если  вы
поклянетесь, что будете молчать. Дело в том, что я и не Филлипс.
   Тут Том ему и выпалил:
   - Молчать-то мы будем, но если вы не Юпитер Данлеп, то  можете  и  не
говорить, кто вы.
   - Почему?
   - Потому, что если вы не Юпитер, то вы близнец - Джек. Вы просто  ко-
пия Юпитера.
   - Ты прав, парень. Я и есть Джек. Только ты мне  объясни,  откуда  ты
нас, Данлепов, знаешь?
   Том рассказал ему о наших приключениях прошлым летом  на  ферме  дяди
Сайласа. И когда Джек понял, что нам известно все о его семье,  да  и  о
нем самом, он перестал таиться и начал разговаривать  совершенно  откро-
венно. Ни чуточки не стесняясь, он признался нам, что был вором, что  он
занимается этим ремеслом и сейчас, и не сомневается, что будет  воровать
до конца дней своих. Конечно, заявил он, это  жизнь,  полная  опасностей
и...
   Тут он затаил дыхание и наклонил голову, прислушиваясь к чему-то.  Мы
молчали, и секунду или две в каюте царила  глубокая  тишина  и  не  было
слышно ничего, кроме поскрипывания деревянных перегородок и стука машины
под полом.
   Затем нам с Томом удалось его успокоить, и мы принялись  рассказывать
Джеку о его родных, о том, что жена Брейса вот уже три года как умерла и
он хотел жениться на Бенни, а она отказала ему; что  Юпитер  работает  у
дяди Сайласа и они все время ссорятся; наконец Джек размяк и начал  сме-
яться.
   - Ах, черт меня побери! - воскликнул он. - До чего  же  это  приятно,
совсем как в былые времена, слушать все эти сплетни! Вот уже больше семи
лет, как я ничего не знаю о доме. А что они обо мне говорят?
   - Кто?
   - Ну, соседи и братья.
   - А они никогда и не говорят о вас. Разве  только  редко-редко  когда
упомянут случайно.
   - Черт! - с изумлением воскликнул Джек. - А почему же они никогда  не
говорят обо мне?
   - Да потому, что они думают, что вы давным-давно умерли.
   - А ты не врешь? Дай честное слово! - Джек даже вскочил от  возбужде-
ния.
   - Честное благородное. Все там уверены, что вас давно нет в живых.
   - Тогда я спасен! Ей-богу, я спасен! Я еду домой. Они спрячут меня  и
спасут. А вы будете молчать. Поклянитесь, что вы никогда на меня не  до-
несете. Ребята, вы должны пожалеть такого беднягу,  как  я,  за  которым
охотятся днем и ночью и который носу высунуть не может.
   Я ведь никогда ничего худого вам не делами и никогда не сделаю, видит
бог! Поклянитесь, что вы не выдадите меня и поможете мне спастись.
   Конечно, мы поклялись; будь на его месте собака, все равно мы  бы  не
отказались. А он, бедняга, был так счастлив, что не знал, как нас благо-
дарить, готов был просто задушить нас в объятиях.
   Мы опять принялись болтать, а Джек вытащил маленький саквояж,  попро-
сил нас отвернуться и открыл его. Мы отвернулись, а когда он сказал нам,
что можно смотреть, то перед нами оказался совсем другой человек. На нем
были синие очки и самого что ни на есть натурального вида каштановые ба-
кенбарды и усы. Родная мать не узнала бы его. Он спросил нас,  похож  ли
он сейчас на своего брата Юпитера.
   - Ничуть, - сказал Том, - ничего похожего, кроме разве длинных волос.
   - Ладно, я их подстригу покороче, прежде чем приеду к ним. А там Юпи-
тер и Брейс будут держать все в секрете, и я смогу жить у них как чужой.
Соседи никогда не узнают меня. Как вы считаете?
   Том немного подумал и сказал:
   - Конечно, мы с Геком будем молчать, а вот если вы будете  разговари-
вать, то в этом деле есть риск, - может, и небольшой, а все-таки риск. Я
что хочу сказать: если вы будете говорить, люди могут обратить внимание,
что у вас голос совершенно как у Юпитера, а потом могут припомнить  вто-
рого близнеца, о котором был слух, что он умер, и  догадаться,  что  все
это время он скрывался под чужим именем.
   - Ей-богу, ты умный парень! - воскликнул Джек. - Ты совершенно  прав.
Когда кто-нибудь из соседей будет поблизости, я буду притворяться глухо-
немым.
   Если бы я пробрался домой, а о голосе бы забыл...
   Впрочем, я ведь не думал пробираться туда. Я искал какое-нибудь  мес-
течко, где я мог бы укрыться от ребят - тех,  которые  преследуют  меня.
Там бы я загримировался, переоделся и...
   Джек Данлеп побледнел, бросился к двери, прильнул к ней ухом и, тяже-
ло дыша, стал прислушиваться. Нам он прошептал:
   - Мне послышалось, что взводят курок. Бог мой, ну и жизнь! Он упал  в
кресло, совершенно обессиленный и разбитый, и принялся вытирать  пот  со
лба.

   Глава III
   ПОХИЩЕНИЕ БРИЛЬЯНТОВ

   С этого утра мы почти все время проводили вместе с Джеком Данлепом  и
по очереди ночевали у него в каюте на верхней койке. Джек  говорил,  что
он ужасно одинок и очень рад, что при  его  неприятностях  у  него  есть
друзья, с которыми он может поговорить. Мы сгорали от желания узнать его
тайну, но Том сказал мне, что лучший способ - не проявлять  любопытства,
тогда он в каком-нибудь разговоре обязательно проболтается,  а  если  мы
будем расспрашивать его, он перестанет нам доверять, и тогда уж из  него
ничего не вытянешь. Так оно и получилось.
   Мы ясно видели, что Джеку хочется рассказать нам все, но каждый  раз,
когда он, казалось, вот-вот выложит свою тайну, он пугался и начинал го-
ворить о чем-нибудь другом.
   Но в конце концов он все-таки не выдержал.
   Джек все расспрашивал нас о пассажирах, которых мы видим  на  палубе,
но делал вид, что его это не интересует. Мы рассказали. Однако Джек  ос-
тался недоволен, он сказал, что мы рассказываем недостаточно подробно, и
попросил описать пассажиров во всех деталях. Том описал ему всех. И вот,
когда Том дошел до одного из самых неотесанных и оборванных  пассажиров,
Джек вздрогнул, у него перехватило дыхание, и он пробормотал:
   - Бог мой, это один из них! Они здесь, на пароходе, я так и  знал.  Я
надеялся скрыться от них, но никогда не верил, что мне это удастся.  Ну,
продолжай.
   Том стал описывать ему другого противного и грубого палубного  пасса-
жира; Джек опять задрожал и сказал:
   - Это он! Это второй! Если бы только была хоть одна  темная  грозовая
ночь, я сумел бы сойти на берег. Они наверняка поручили кому-нибудь сле-
дить за мной. Они ведь могут пойти в буфет и раздобыть там выпивку,  вот
они и воспользовались этим, чтобы подкупить какого-нибудь  грузчика  или
юнгу следить за мной. Если бы даже мне удалось ускользнуть на берег так,
чтобы никто меня не видел, они все равно узнают об  этом  самое  большее
через час.
   Тут он принялся ходить взад-вперед по каюте и в конце концов  расска-
зал нам свою историю. Он рассказал нам о всяких своих делах и  неудачах,
а потом перешел к последнему делу.
   - Это была игра на доверии. Мы сыграли ее  с  ювелирным  магазином  в
Сент-Луисе. Охотились мы за парочкой шикарных брильянтов,  крупных,  как
орехи. Все в городе бегали на них смотреть. Мы были одеты с  иголочки  и
проделали все это среди бела дня. Мы приказали принести нам эти брильян-
ты в гостиницу, а там мы рассмотрим их и решим, покупать ли их.  И  пока
мы рассматривали брильянты, мы подменили их поддельными. Эти-то стекляш-
ки и унес с собой приказчик, после того как мы  заявили,  что  брильянты
недостаточно чистой воды, чтобы стоить двенадцать тысяч долларов.
   - Двенадцать тысяч долларов! - воскликнул Том. - И  вы  уверены,  что
они стоят таких денег?
   - До последнего цента.
   - И вам удалось их увезти?
   - Это было проще простого. Я думаю, что эти ювелиры до сих пор не до-
гадываются, что их обокрали. Но оставаться в Сент-Луисе,  конечно,  было
глупо, и мы стали думать, куда нам скрыться. Один предлагал одно, другой
другое, тогда мы бросили монету, и выпала Верхняя Миссисипи. Мы положили
брильянты в бумажный пакетик, написали на нем наши имена и отдали их  на
хранение конторщику в гостинице с условием, чтобы он  не  отдавал  этого
пакета никому из нас в отдельности. После этого мы, каждый сам по  себе,
отправились в город. Вероятно, у всех у нас была одна и та же мысль.  Я,
конечно, не уверен, но думаю, что дело было именно так.
   - Какая мысль? - спросил Том.
   - Обокрасть остальных.
   - Как, одному забрать все, что вы добыли вместе?
   - Конечно. Том Сойер возмутился и заявил, что никогда в жизни не слы-
шал о такой низости. Но Джек Данлеп объяснил, что в их профессии это де-
ло обычное. Если уж ты взялся за такое дело, сказал он,  то  должен  сам
защищать свои интересы, никто другой за тебя этого не сделает. Потом  он
стал рассказывать дальше.
   - Понимаете, вся трудность была в том, что невозможно  разделить  два
брильянта между тремя. Вот если бы их было три... но об этом нечего  го-
ворить, их было не три, а только два. Так вот, бродил я по самым  глухим
улочкам и все думал, думал. И наконец  я  сказал  себе  -  я  стяну  эти
брильянты при первом же удобном случае, приготовлю себе другую одежду  и
все, что нужно, чтобы меня нельзя было узнать, удеру от своих  приятелей
и, как только окажусь в безопасности, переоденусь,  -  пусть  они  потом
найдут меня, если сумеют. Купил я себе фальшивые бакенбарды, очки и  вот
эту одежду, спрятал все это в саквояж и пошел. Вдруг в одной их тех  ла-
вок, где продается всякая всячина, вижу через окно одного из своих прия-
телей. Это был Бэд Диксон. Сами понимаете, как я обрадовался. Посмотрим,
сказал я себе, что он будет покупать. Притаился и слежу. Ну, как вы  ду-
маете, что он купил?
   - Бакенбарды? - спросят я.
   - Нет.
   - Очки?
   - Нет.
   - Да помолчи ты, Гек Финн! Ты ведь только мешаешь. Так что же он  ку-
пил, Джек?
   - Никогда в жизни не догадаешься. Это  был?  всего-навсего  отвертка.
Просто маленькая отвертка.
   - Вот так-так! А зачем она ему понадобилась?
   - Вот и я задрался над этим. Это было очень странно. Я просто  ничего
не мог понять. Стою и думаю, что же он собирается делать с этой  штукой?
Когда Бэд вышел из магазина, я сначала спрятался, а потом  стал  следить
за ним дальше. Он зашел к старьевщику и купил там красную фланелевую ру-
баху и еще какие-то отрепья.
   Те самые, которые сейчас на нем, - как вы сказали. Потом я отправился
на пристань, спрятал свои вещи на пароходе, на котором мы решили  уехать
вверх по реке, и пошел обратно. Тут мне второй раз чертовски повезло.  Я
увидел третьего нашего компаньона, когда он покупал старую  одежду.  Ну,
забрали мы наши брильянты и сели на пароход.
   Вот тут-то мы и оказались в затруднительном положении: никто  из  нас
не мог лечь спать, - мы должны были сидеть и караулить друг  друга.  Это
было просто ужасно, что мы оказались связанными друг с  другом.  Дело  в
том, что мы никогда друзьями не были и сошлись только для этого дела.  А
недели за две до этого мы вообще перессорились.
   Но что поделаешь, когда два брильянта на троих. Ну, мы поужинали, по-
том часов до двенадцати бродили вместе по палубе и курили, затем спусти-
лись в мою каюту, заперли дверь и развернули  бумагу,  чтобы  убедиться,
что брильянты на месте. Положили мы наш сверток на нижней койке на самом
виду, а сами сидим и сидим. А спать хочется - чем  дальше,  тем  больше,
просто сил нет. Наконец первым сдался Бэд Диксон. Когда он уже  захрапел
во всю мочь, голова у него упала на грудь и  стало  ясно,  что  он  спит
крепким сном, Гэл Клейтон кивнул на брильянты и на дверь - и я  его  по-
нял. Я дотянулся до бумажного свертка, мы оба с Гэлом встали и замерли -
Бэд не пошевелился; тогда я с величайшей  осторожностью  повернул  ключ,
нажал ручку двери, мы на цыпочках выбрались из каюты и тихонечко прикры-
ли за собой дверь.
   Кругом все спали, пароход спокойно плыл по широкой  реке  в  туманном
свете луны. Мы, не говоря друг другу ни слова, пробрались на верхнюю па-
лубу над кормой и уселись там на световом люке. Нам не нужно было ничего
говорить друг другу, каждый из нас отлично понимал, на что мы пошли. Бэд
Диксон проснется, обнаружит кражу и бросится сюда, к нам, - этот человек
никого и ничего на свете не боялся. Он прибежит сюда, и либо  мы  должны
будем выбросить его за борт, либо он попытается убить нас. При этой мыс-
ли меня начинала пробирать дрожь, потому что я не такой храбрец, как не-
которые, но я слишком хорошо знал, чем все для меня кончится, если я по-
кажу, что струсил. Я надеялся только на то, что пароход где-нибудь прис-
танет и мы сможем ускользнуть на берег и избежать таким образом  схватки
с Бэдом Диксоном. Но надежды на это было мало - на Верхней Миссисипи па-
роходы редко пристают к берегу.
   Время шло, а Бэд Диксон не появлялся. Уже рассветать  начало,  а  его
все не было.
   - Черт меня побери! - говорю я. - Что ты  думаешь  по  этому  поводу?
По-моему, здесь что-то не так!
   - Ах, дьявол! - восклицает мне в ответ Гэл. - Уж не  думаешь  ли  ты,
что он обдурил нас? Разверни-ка бумагу!
   Я разворачиваю, и - бог мой! - в ней нет ничего, кроме двух  кусочков
сахара. Вот почему Бэд Диксон мог сидеть там и спокойно спать всю  ночь!
Здорово, а? По-моему, очень здорово! У него заранее был заготовлен  вто-
рой такой же пакетик, и он подменил его у нас под носом.
   Мы поняли, как он нас обдурил. Однако надо было что-то придумать, ка-
кой-то план. Так мы и сделали. Мы решили, что завернем бумагу точно так,
как она была, тихонечко проберемся обратно в каюту, положим ее на старое
место, на койку, и притворимся, что мы и не подозреваем, что он  обдурил
нас и посмеивался над нами, притворяясь, что храпит. А потом мы уж ни на
шаг не отстанем от него и в первую же ночь, как окажемся на берегу,  на-
поим его, обыщем и заберем брильянты. Ну, а  потом  придется  прикончить
его, если это не будет слишком рискованно. Если нам удастся  отобрать  у
него добычу, волей-неволей от него нужно будет избавиться, а  не  то  он
наверняка будет нас преследовать и так или иначе прикончит нас. По прав-
де говоря, я не очень-то надеялся на этот план. Напоить-то мы его напоим
- от выпивки он никогда не откажется, - а что толку от этого? Его  можно
хоть год обыскивать и так и не найти...
   Вот тут-то меня и осенило, я чуть не задохнулся от  волнения!  Мне  в
голову пришла такая догадка, что я почувствовал, словно у меня мозги все
перевернулись. И, черт побери, я сразу обрадовался и успокоился. Понима-
ете, я сидел, сняв сапоги, чтобы ноги немного отдохнули,  и  как  раз  в
этот момент я взял один сапог, чтобы надеть, и случайно глянул  на  каб-
лук. Тут меня и осенило! Вы помните о той маленькой отвертке?
   - Ну еще бы, конечно! - в возбуждении воскликнул Том.
   - Так вот, когда я взглянул на этот каблук, я понял, где  он  спрятал
брильянты! Смотрите на мой каблук. Видите, здесь есть стальная  пластин-
ка, и прикреплена она маленькими винтиками. У Бэда нигде больше не  было
винтиков, кроме как на каблуках. И раз ему понадобилась отвертка, то  я,
кажется, догадался, для чего.
   - Гек, вот здорово! - воскликнул Том.
   - Надел я, значит, свои сапоги, мы спустились вниз, пробрались в каю-
ту, положили бумажку с двумя кусочками сахара на койку, уселись  сами  и
тихо, спокойно слушаем, как храпит Бэд Диксон. Очень скоро уснул  и  Гэл
Клейтон, но я держался. Никогда в жизни я не был таким бодрым, как  тог-
да. Я надвинул шляпу пониже, чтоб не видно было лица, а сам шарю глазами
по полу, ищу обрезки кожи. Долго я так высматривал, даже  начал  подумы-
вать, что, может, моя догадка неправильна, и  наконец  все-таки  заметил
их. Кусочек кожи лежал у стенной перегородки, почти такого же цвета, как
ковер. Это был маленький круглый кусочек, не толще моего мизинца.
   Значит, на месте этого кусочка лежит сейчас брильянт, сказал я  себе.
Через некоторое время я увидел и вторую такую же пробку.
   Нет, вы подумайте, какой  хладнокровной  продувной  бестией  оказался
этот Бэд! Он продумал весь свой план и заранее знал, что  мы  будем  де-
лать; и мы, как два идиота, точно проделали все, как он хотел. Он остал-
ся сидеть в каюте, и у него было сколько угодно времени, чтобы отвинтить
стальные пластинки на своих каблуках, вырезать в них две ямки, запрятать
туда брильянты и привинтить пластинки обратно. Он дал нам украсть кусоч-
ки сахара и сидеть потом всю ночь ждать его, чтобы выбросить за борт.  И
клянусь дьяволом, мы именно так и сделали!
   По-моему, это было здорово хитро придумано.
   - Еще бы! - с восторгом воскликнул Том.

   Глава IV
   ТРОЕ СПЯЩИХ

   - Так мы весь день и просидели, притворяясь, что  наблюдаем  друг  за
другом. И должен вам сказать, что для двух из нас это была паршивая  ра-
бота и нам было чертовски трудно притворяться. К вечеру мы высадились  в
одном из маленьких городков в штате Миссури, не доезжая Айовы, поужинали
в местной гостинице и взяли себе наверху комнату с койкой и  двуспальной
постелью. А когда мы туда отправились - впереди хозяин с сальной свечой,
а за ним все гуськом, причем я последним, - я  спрятал  свой  саквояж  в
темной прихожей под столом. Мы запаслись виски и сели играть в карты  по
маленькой. Но как только Бэд начал пьянеть, мы  перестали  пить,  а  его
продолжали угощать. И так мы его угощали, пока он не свалился со стула и
не захрапел.
   Тут мы и приступили к делу. Я предложил разуться, чтобы не шуметь,  и
снять с Бэда сапоги, чтобы легче его было переворачивать  и  обыскивать.
Так мы и сделали. Я поставил свои сапоги рядом с  сапогами  Бэда,  чтобы
они были под рукой. Потом мы раздели Бэда и принялись шарить по его кар-
манам, в швах, в носках, в сапогах, в его вещах  -  повсюду.  Брильянтов
нигде не было. Когда мы нашли отвертку, Гэл мне и говорит:
   - Как ты думаешь, зачем она ему понадобилась? Я сказал,  что  понятия
не имею, а как только он отвернулся, сунул ее в карман. Наконец Гзлу все
это надоело, у него что называется руки опустились, и он мне говорит:
   - Пора бросить это дело. А я только этого и ждал. И говорю ему:
   - Есть одно место, где мы еще не искали.
   - Где?
   - У него в животе.
   - Ах, черт меня побери! Мне это и в голову не пришло. Вот уж когда мы
до них добрались! А как мы их достанем?
   - А вот как, - говорю ему, - ты оставайся здесь с ним, а я пойду  ра-
зыщу аптеку, и там я наверняка достану кое-что, чтобы его вывернуло  на-
изнанку вместе с брильянтами.
   Гэл согласился на этот план, и тут я прямо у него на  глазах  надеваю
сапоги Бэда вместо своих, и он ничего не замечает. Сапоги оказались нем-
ного велики мне, но хуже было бы, если б они были  малы.  В  прихожей  я
прихватил свой саквояж и через минуту уже был на улице  и  припустил  по
дороге вдоль реки со скоростью пять миль в час.
   Так вот, должен вам сказать, это совсем не такая плохая штука  -  хо-
дить на брильянтах. Прошло минут пятнадцать, и я  подумал,  что  отмахал
уже больше мили, а в той комнате в гостинице все спокойно. Еще пять  ми-
нут, и я сказал себе, что  нас  разделяет  уже  гораздо  большее  прост-
ранство, а Гэл начинает удивляться, что могло  со  мной  случиться.  Еще
пять минут - и я представляю себе, что он уже беспокоится -  ходит,  на-
верное, по комнате. Еще пять минут - я одолел мили две с половиной, а он
уже в полном волнении - не иначе как ругается  последними  словами.  Еще
немного - и я себе говорю: прошло сорок минут - он уже понимает,  -  тут
что-то неладно. Пятьдесят минут - и он наконец догадался! Он решил, что,
пока мы обыскивали Бэда, я нашел брильянты, спрятал их в карман  и  виду
не показал. Теперь он бросается в погоню за мной. Он начнет  разыскивать
в пыли свежие следы, но они с таким же успехом могут повести его вниз по
реке, как и вверх.
   И вот тут-то я увидел человека, который ехал навстречу мне на муле, и
я, не подумав, вдруг бросился в кусты. Такая глупость! Когда этот  чело-
век поравнялся со мной, он остановился и некоторое время ожидал, пока  я
выйду, а потом поехал дальше. Только я уж больше не веселился. Я  сказал
себе, что этой глупостью испортил все дело, что не  миновать  мне  беды,
если только этот человек повстречается с Гэлом Клейтоном.
   Часам к трем утра я добрался до Александрии, увидел  там  у  пристани
этот пароход и ужасно обрадовался, потому что решил, что я теперь в пол-
ной безопасности. Уже рассветало. Я поднялся на борт,  взял  эту  каюту,
переоделся в новое платье и поднялся в рубку лоцмана, чтобы понаблюдать,
хотя и считал, что большой нужды в этом нет. Сижу  там,  думаю  о  своих
брильянтах и все жду, когда пароход отчалит. Жду, жду - а он не отплыва-
ет.
   Оказывается, чинили машину, а я ничего не знал; мне, понимаете, очень
редко приходилось ездить на пароходах.
   Короче говоря, так мы стояли до самого полудня, только я  задолго  до
этого спрятался в своей каюте, потому что перед завтраком я увидел  вда-
леке человека, который шел к пристани, и походка у него была  похожа  на
походку Гэла Клейтона. Мне просто нехорошо стало. Я сказал себе: если он
узнает, что я нахожусь на этом пароходе, то я попал, как мышь в мышелов-
ку. Ему нужно будет только следить за мной и ждать, ждать, пока я  сойду
на берег, в полной уверенности, что он остался  за  тысячу  миль,  сойти
вслед за мной, идти за мной до какого-нибудь подходящего  места,  заста-
вить меня отдать ему брильянты, а после этого... я-то знаю, что он  сде-
лает потом! Это ужасно, ужасно! А теперь получается,  что  и  второй  на
борту. Вот уж не везет мне, ребята, так не везет! Но  вы  ведь  поможете
мне спастись, правда ведь?
   Мальчики, вы не бросите несчастного, за которым охотятся чтобы  убить
его? Вы спасете меня? Я буду благословлять землю, по которой вы ходите!
   Мы успокоили Джека и улеглись спать, сказав, что придумаем  какой-ни-
будь план и поможем ему, а он не должен так бояться. Вскоре к нему  вер-
нулось хорошее настроение, он отвинтил  стальные  пластиночки  на  своих
каблуках, вытащил брильянты и принялся поворачивать их и так и эдак, лю-
боваться ими, восхищаться. И что правда, то правда, когда свет падал  на
брильянты, они выглядели замечательно - они вроде бы вспыхивали, и  вок-
руг них словно разливалось сияние. И все-таки я подумал, что Джек  поря-
дочный дурак. Если бы я был на его месте, я отдал бы эти  брильянты  тем
парням, и пусть бы они сошли на берег и оставили меня в покое.  Но  Джек
был сделан из другого теста. Он говорил, что  в  этих  брильянтах  целое
состояние и что он не в силах с ними расстаться.
   Наш пароход дважды останавливался, чтобы чинить машину, и  стоял  по-
долгу, один раз - ночью; но было не так уж темно, и Джек  побоялся  схо-
дить. А вот когда мы остановились в третий раз, случай оказался подходя-
щим.
   Во втором часу ночи пароход причалил у дровяного склада, милях в  со-
рока от фермы дяди Сайласа. Ночь была темная,  и  собирался  дождь.  Тут
Джек решил попытать счастья и попробовать незаметно удрать.  На  пароход
начали грузить дрова. Вскоре дождь полил как из ведра, да  еще  поднялся
сильный ветер. Ну, ясно, все матросы, которые носили дрова,  нахлобучили
на головы мешки, чтобы прикрыться от дождя. Мы нашли такой же мешок  для
Джека, и он, прихватив свой саквояж, сошел на берег вместе с  матросами.
Когда мы увидели, что он миновал освещенное факелом место и исчез в тем-
ноте, мы наконец вздохнули с облегчением. Только радость наша  оказалась
преждевременной. Кто-то, я думаю, сообщил им, потому что минут через де-
сять его два компаньона стремглав бросились вслед за ним на берег и про-
пали из виду. До самого рассвета мы с Томом ждали и надеялись,  что  они
вернутся, только они так и не вернулись. Мы совсем расстроились  и  пали
духом. Единственная наша надежда была, что Джек намного  опередил  их  и
они не найдут его следов, а он сумеет добраться до фермы  своего  брата,
спрятаться там и будет наконец в безопасности.
   Джек собирался идти вдоль реки и просил нас, чтобы мы узнали, дома ли
Брейс и Юпитер и нет ли там кого-нибудь чужого, а  после  захода  солнца
прибежали и рассказали бы все ему. Он сказал, что будет ждать нас в  ма-
ленькой платановой рощице позади табачной плантации дяди Сайласа, у  до-
роги, - место такое, что там никто не бывает.
   Долго сидели мы с Томом и обсуждали, удалось ли ему от них  скрыться,
и Том сказал, что если эти парни пустились вверх по  реке,  вместо  того
чтобы направиться вниз, тогда все в порядке, - только вряд  ли  так  оно
получится. Может быть, они знают, откуда Джек родом.
   Скорее всего, они двинутся куда надо, будут весь день следить за ним,
- а он ведь ничего не подозревает, - и как только стемнеет, убьют его  и
заберут сапоги. Так что у нас с Томом на душе было очень скверно.

   Глава V
   ТРАГЕДИЯ В РОЩЕ

   Машину чинили до конца дня, и мы добрались до места только на  закате
и, никуда не заходя, бросились к платановой роще, чтобы объяснить Джеку,
почему мы задержались, и попросить его подождать, пока мы сходим к Брей-
су и узнаем, как там обстоят дела. Когда мы, потные  и  запыхавшиеся  от
быстрой ходьбы, добрались до опушки леса и ярдах в тридцати впереди  по-
казалась платановая роща, мы увидели двух мужчин, вбегавших  в  рощу,  и
услышали отчаянные крики о помощи. "Ну вот, - сказали мы, - значит, уби-
ли беднягу Джека". Перепугались мы насмерть, бросились к табачной  план-
тации и спрятались там. А дрожали мы так, словно и  одежда  нас  уже  не
грела.
   Только мы успели прыгнуть в канаву, как мимо нас стремглав  пробежали
двое мужчин и скрылись в роще, а еще через секунду из рощи выбежало  уже
четверо: двое удирали со всех ног, а двое других преследовали их.
   Мы лежали ни живы ни мертвы и прислушивались, что  будет  дальше;  но
ничего не было слышно, кроме стука наших сердец. Мы думали о том  страш-
ном, что лежит там, под платанами; и мне все казалось, что где-то  рядом
с нами привидение, так что меня холодный пот прошибал.
   За деревьями взошла луна, огромная, круглая и яркая, похожая на лицо,
выглядывающее из-за тюремной решетки. Кругом появились черные тени и бе-
лые пятна, которые перемещались, повеял ночной ветерок, и стало до  жути
тихо, словно на кладбище. И вдруг Том прошептал:
   - Смотри, что это?
   - Перестань, - говорю я ему, - нельзя так пугать людей. Я и без  того
чуть не умираю от страха.
   - Смотри сюда, говорю тебе! Там, между платанами, что-то виднеется.
   - Перестань, Том!
   - Оно ужасно высокое!
   - Господи, спаси нас!
   - Помолчи! Оно идет сюда! Том был так взволнован, что у него дух зах-
ватывало.
   Тут я уже не выдержал - я должен был взглянуть. Теперь мы оба  стояли
на коленях, приподнявшись над перекладиной изгороди, и смотрели не отры-
ваясь, а душа у нас ушла в пятки. Оно двигалось по  направлению  к  нам,
сначала оно еще было в тени деревьев, и мы не могли рассмотреть его  как
следует, потом оно приблизилось и вступило в полосу лунного  света  -  и
тут мы оба нырнули в нашу канаву: это был дух Джека Данлепа! В  этом  мы
не сомневались.
   Минуту или две мы не могли пошевелиться. За это время привидение  ис-
чезло. Тогда мы начали шептаться.
   Том заговорил первым:
   - Обычно они всегда туманны и расплывчаты, как будто сделаны из дыма,
а это привидение совсем не такое.
   - Да уж, - говорю я, - я совершенно ясно видел очки и бакенбарды.
   - Да и все на нем яркое, словно на нем праздничный костюм - клетчатые
брюки, зеленые с чер1Яэ1м...
   - И вельветовый жилет в красную и желтую клетку...
   - А на брюках у него кожаные штрипки, и одна болтается...
   - А шляпа!..
   - Да уж, странная шляпа для привидения! Понимаете, дело  в  том,  что
такие шляпы - черные, с твердыми полями и высоким круглым верхом,  похо-
жие на сахарную голову, - только в этом году вошли в моду.
   - Ты не заметил, Гек, волосы у него остались прежними?
   - Нет... Сначала мне показалось, что такие же, а потом вроде нет.
   - Я тоже не заметил. А вот саквояж с ним был, это я видел.
   - И я. Слушай, Том, а разве саквояж может стать привидением?
   - Ну вот! На твоем месте, Гек Финн, я не проявлял бы такого невежест-
ва. Все, что есть у привидения, тоже становится привидением. Они же, как
и все, должны иметь свои вещи. Ты же сам видел, что вся его одежда  тоже
стала привидением, а чем саквояж от нее  отличается?  Конечно,  он  тоже
стал привидением. Это было справедливо. Мне нечего было возражать. В это
время мимо нас прошли Билл Уиверс со своим братом Джеком, и мы услышали,
как Джек сказал:
   - Как ты думаешь, что он тащил?
   - Откуда я знаю, что-то тяжелое.
   - Да уж, он весь согнулся. Наверное, какой-нибудь негр стащил кукуру-
зу у проповедника Сайласа.
   - Наверное. Потому я и не скажу, что видел его.
   - И я тоже. Они рассмеялись и прошли дальше.  Нам  стало  ясно,  нас-
колько хуже относились теперь здесь к дяде Сайласу.  Уиверсы  никогда  в
жизни не позволили бы негру безнаказанно украсть кукурузу у  кого-нибудь
другого.
   Вскоре мы услышали еще голоса и смех, какие-то  люди  приближались  к
нам. Оказалось, что это Лем Биб и Джим Лейн. Джим Лейн говорил:
   - Кто? Юпитер Данлеп?
   - Ну да.
   - Ну, не знаю. Наверное, там. Я видел его с час назад, как раз  перед
заходом солнца. Он копал там что-то вместе с проповедником.  Он  сказал,
что вряд ли пойдет с нами сегодня, но если мы хотим, то сможем взять его
собаку.
   - Небось устал, бедняга!
   - Да уж, работает он прилежно, ничего не скажешь!
   - Еще бы! Лем и Джим хихикнули и пошли дальше. Том предложил  вылезти
и пойти за ними, так как нам с ними по пути, а встретить опять  привиде-
ние и оказаться с ним наедине нам совсем не хотелось. Так мы и сделали и
благополучно добрались до дома.
   Это было второе сентября, суббота. Никогда не забуду этого дня. Скоро
вы сами поймете почему.

   Глава VI
   КАК ДОБЫТЬ БРИЛЬЯНТЫ

   Так мы тащились вслед за Джимом и Лемом, пока не добрались до заднего
перелаза, где стояла хижина, в которой был заперт наш негр  Джим,  когда
мы его освобождали. Тут нас окружили собаки, прыгая и приветствуя  лаем,
в доме горел свет, так что мы уже перестали бояться и  собирались  пере-
лезть во двор, как вдруг Том говорит мне:
   - Подожди, присядь-ка на минутку.
   - Что такое? - спрашиваю я.
   - Есть дело, и серьезное, - говорит он. - Ты, конечно,  думаешь,  что
мы немедленно побежим рассказывать родным о том, кто лежит  убитый  там,
под платанами, о мошенниках, которые убили его,  о  брильянтах,  которые
они утащили с трупа, - что мы выложим всю эту историю  и  о  нас  пойдет
слава, будто мы больше всех знаем об этом деле?
   - Ну еще бы! Ты не был бы Томом Сойером, если бы упустил  такой  слу-
чай. Уж я-то знаю, что когда ты примешься рассказывать,  то  разукрасишь
все как надо.
   - А что ты скажешь, - совершенно спокойно заявляет он мне, -  если  я
сообщу тебе, что не собираюсь ничего рассказывать?
   Я был поражен, услышав от него такие слова.
   - Скажу, что это чепуха. Ты ведь шутишь, Том Сойер?
   - Так вот, ты сейчас сам увидишь. Скажи мне, привидение было босое?
   - Нет. Ну и что из этого?
   - Подожди, подожди, сейчас поймешь. Были на нем сапоги?
   - Конечно, я ясно видел их.
   - Ты можешь поклясться, что видел их?
   - Конечно.
   - Ну и я могу. А понимаешь ли ты, что это значит?
   - Ничего не понимаю. Что это значит?
   - А вот что. Это значит, что брильянты не достались ворам!
   - Вот так штука! Почему ты так думаешь?
   - Я не думаю, я знаю. Разве брюки, и очки, и бакенбарды, и саквояж, и
все его вещи не превратились в привидения? Все, что  на  нем  было,  все
превратилось в привидения. А из этого ясно, что его сапоги тоже  превра-
тились в привидения, потому что они были на нем в тот момент, когда Джек
стал привидением. И если это не доказательство того, что сапоги грабите-
лям не достались, хотел бы я знать, какое тебе еще нужно доказательство.
   Нет, вы подумайте только. Такой головы, как у этого парня, я  никогда
еще не встречал. У меня ведь тоже есть глаза, и я тоже все видел, но мне
и в голову не придет такое. А вот Том Сойер другой  человек.  Когда  Том
Сойер смотрит на какую-нибудь вещь, то эта вещь встает на задние лапы  и
разговаривает с ним, она просто раскрывает ему все свои секреты.  Право,
я такой головы не встречал еще.
   - Том Сойер, - сказал я, - я еще раз скажу то, что говорил уже  много
раз: я недостоин чистить твои башмаки! Ну да ладно, это к делу не  отно-
сится. Господь бог создал нас всех, и одним он дал глаза, которые ничего
не видят, а другим дал глаза, которые видят все; а для чего он это  сде-
лал - не нам судить. Значит, так и надо было, иначе он  бы  устроил  это
по-другому. Теперь я понял, что воры не унесли брильянтов. А вот почему,
как ты думаешь?
   - Да потому, что те двое спугнули их раньше, чем они успели  снять  с
трупа сапоги.
   - Вот оно как? Все понятно. Только скажи мне, Том, почему бы  нам  не
пойти и не рассказать все это?
   - Да ну тебя, Гек Финн, неужели ты сам не понимаешь? Ты сообрази, что
будет дальше? Завтра утром начнется расследование.  Те  двое  расскажут,
как они услышали крики и прибежали туда, но слишком поздно, чтобы спасти
незнакомца. Потом присяжные будут долго болтать и наконец вынесут  реше-
ние, что человек этот был  застрелен,  или  зарезан,  или  его  стукнули
чем-нибудь по голове и по воле господа бога он  отдал  ему  душу.  После
этого его похоронят, а вещи продадут с аукциона, чтобы оплатить расходы.
Вот тут-то и придет наш черед.
   - Каким образом, Том?
   - Мы купим эти сапоги за пару долларов! Я чуть не задохнулся от  вос-
торга.
   - Господи, Том, так мы получим брильянты!
   - А как же ты думал! За их находку будет наверняка объявлена  большая
награда - тысяча долларов, не меньше. И мы ее получим! Ну а теперь пошли
в дом. И не забудь, что мы ничего не знаем ни о каком убийстве, ни о ка-
ких брильянтах, ни о каких ворах.
   Мне оставалось только вздохнуть по поводу такого решения. Я  бы,  ко-
нечно, продал эти брильянты - да, да, уважаемые господа! - за двенадцать
тысяч долларов. Но я промолчал. Все равно спорить с Томом толку не было.
   Я спросил только:
   - Том, а как мы объясним тете Салли, где мы пропадали столько  време-
ни?
   - Ну, это я предоставляю тебе, -  заявил  он.  -  Я  рассчитываю,  ты
что-нибудь придумаешь.
   Вот он всегда такой - строгий и щепетильный.  Никогда  сам  не  будет
врать.
   Мы прошли через большой двор, узнавая на каждом шагу знакомые предме-
ты, которые так приятно было опять увидеть, подошли  к  крытому  проходу
между большим бревенчатым домом и кухней, - на стене, как и всегда,  ви-
сели все те же вещи, даже застиранная зеленая рабочая куртка дяди Сайла-
са с капюшоном; на ней была грубая белая заплата  между  лопатками,  так
что всегда казалось, что в дядю Сайласа кто-то засадил снежком. Мы  под-
няли щеколду и вошли.
   Тетя Салли в этот момент рвала и метала, дети жались в одном углу,  а
старик, укрывшись в другом, молился о ниспослании помощи  в  час  нужды.
Тетя Салли бросилась нам навстречу, смеясь и плача, закатила  нам  обоим
по оплеухе, сжала нас в объятиях, расцеловала и выдала нам еще по  одной
пощечине. Казалось, ей это никогда не надоест, так она была рада  видеть
нас. А потом она сказала:
   - Где же вы шлялись все это время, негодные бездельники? Я уж до того
беспокоилась, что не знала, что и делать. Ваши  вещи  привезли  уже  бог
знает когда, и я уже четыре раза заново стряпала ужин,  чтобы  накормить
вас получше, как только вы приедете, пока у меня уж окончательно не лоп-
нуло терпенье, и я теперь готова заживо с вас  шкуру  снять.  Бедненькие
мои, вы же, наверное, умираете с голода! А ну, все за стол, быстрей,  не
тратьте зря времени.
   Ну и приятно же было, должен вам сказать, опять, как когда-то, сидеть
за столом, а перед тобой этот вкуснейший ржаной хлеб, и свиные отбивные,
и вообще все, что можно пожелать на этом свете. Дядя  Сайлас  выдал  нам
одно из самых своих замысловатых благословений, в котором сложных оборо-
тов было не меньше, чем слоев в луковице, и пока  ангелы  разбирались  в
этом, я мучительно придумывал, как же мне объяснить причину нашего опоз-
дания. Когда нам положили еду на тарелки и мы принялись  за  дело,  тетя
Салли сразу же спросила меня об этом, и я принялся мямлить:
   - Да вот, понимаете... миссис...
   - Гек Финн! С каких это пор я стала для тебя  "миссис"?  Или  я  ког-
да-нибудь скупилась на подзатыльники и поцелуи для тебя с того дня,  как
ты появился в этой комнате и я приняла тебя за Тома Сойера и благодарила
бога за то, что он послал мне тебя, хотя ты наговорил  мне  сорок  бочек
вранья, а я, как дурочка, всему поверила? Зови меня, как и раньше, тетей
Салли.
   Так я и сделал и говорю ей:
   - Так вот, мы с Томом решили пройтись пешком и подышать лесным возду-
хом, и тут мы встретили Лема Биба и Джима Лейна, а  они  предложили  нам
пойти вместе с ними собирать чернику и сказали, что они могут взять  со-
баку Юпитера Данлепа, так как они только что говорили с ним...
   - А где они его видели? - спросил дядя Сайлас. Я посмотрел  на  него,
удивившись, почему это он заинтересовался такой мелочью, и вижу, что  он
ну прямо впился в меня глазами, так его это задело. Я  удивился  и  даже
растерялся, но потом собрался с мыслями и говорю ему:
   - Да когда он вместе с вами копал что-то, перед  заходом  солнца  или
около этого.
   Дядя Сайлас только хмыкнул, вроде как разочарованно, и перестал  меня
слушать. Тогда я решил продолжать и говорю:
   - Ну так вот, как я уже объяснял...
   - Достаточно, дальше ты можешь не продолжать! -  прервала  меня  тетя
Салли. Она с возмущением смотрела на меня в упор. - Гек Финн, -  сказала
она, - может быть, ты объяснишь, с чего это они собрались за черникой  в
сентябре в наших краях?
   Тут я понял, что запутался, и прикусил язык.  Тетя  Салли  подождала,
по-прежнему глядя на меня в упор, и наконец заявила:
   - И как могла прийти людям в голову такая идиотская мысль - идти  со-
бирать чернику ночью?
   - Да ведь они... мэм, э-э... они сказали, что у них  есть  фонарь,  и
что...
   - Замолчи, с меня хватит! И скажи-ка мне, что они собирались делать с
собакой? Охотиться с нею на чернику?
   - Я думаю, мэм, что они...
   - Ну а ты. Том Сойер, какое вранье ты собираешься  добавить  к  этому
вороху лжи? Ну-ка, говори, только, прежде чем ты  начнешь,  предупреждаю
тебя, что я не верю ни одному твоему слову. Я прекрасно знаю, что  вы  с
Геком Финном занимались тем, чем не следовало, я ведь отлично  знаю  вас
обоих. А теперь объясни мне про собаку, и про чернику, и про  фонарь,  и
про всю эту чепуху.
   И не вздумай водить меня за нос, слышишь?
   Том напустил на себя весьма обиженный вид и с достоинством заявил:
   - Мне очень жаль, что Гека ругают за то, что он оговорился, а это  со
всяким может случиться.
   - Как же это он оговорился?
   - Он сказал "черника", вместо того чтобы сказать "земляника".
   - Том Сойер, если ты и дальше будешь злить меня, я...
   - Тетя Салли, вы по незнанию и, конечно, не намеренно, впали в  ошиб-
ку. Если бы вы изучали естественную историю, как полагается, вы бы  зна-
ли, что во всем мире, за исключением Арканзаса, землянику всегда ищут  с
собакой... и с фонарем...
   Но тут она обрушилась на него, словно снежная  лавина,  и  совершенно
подавила его. Она была в такой ярости, что слова не успевали выскакивать
у нее изо рта, они изливались  сплошным  нескончаемым  потоком.  А  Тому
только этого и нужно было. Он всегда так - даст ей повод, разозлит ее  и
предоставит ей выкричаться. После этого всякое упоминание о  том,  из-за
чего шел спор, так будет раздражать ее, что она никогда уже ни слова  не
скажет и другим не позволит. Так оно и случилось. Когда тетя Салли приш-
ла наконец в изнеможение и должна была остановиться, он совершенно  спо-
койно начал:
   - И все-таки, тетя Салли...
   - Замолчи! - закричала она. - Я не желаю больше слушать об этом!  Та-
ким образом, нам больше ничего не грозило и никто к нам больше не  прис-
тавал с этим опозданием. Том провел это дело блестяще.

   Глава VII
   НОЧНОЕ НАБЛЮДЕНИЕ

   Бенни во время ужина казалась ужасно огорченной и то и дело вздыхала,
но вскоре она принялась расспрашивать нас о Мэри, о Сиде, о тете  Полли;
потом и тучи, омрачавшие тетю Салли, разошлись, к ней вернулось ее обыч-
ное хорошее настроение, и она тоже начала забрасывать нас вопросами. Та-
ким образом, конец ужина прошел весело и приятно. Один только дядя  Сай-
лас не принимал никакого участия в нашем разговоре, он был рассеян,  без
конца вздыхал и явно был чем-то обеспокоен. Очень тяжело было видеть его
таким унылым, расстроенным и встревоженным.
   Вскоре после ужина явился негр, постучал  в  дверь,  просунул  голову
внутрь и, держа в руке старую соломенную шляпу и расшаркиваясь и  кланя-
ясь, сказал, что масса Брейс стоит у перелаза и ждет своего  брата;  ему
надоело ждать его с ужином, и не будет ли масса Сайлас  так  добр  и  не
скажет ли, где Юпитер?
   Я никогда раньше не видел, чтобы дядя  Сайлас  разговаривал  с  таким
раздражением. Он закричал:
   - Разве я сторож брату его? - Тут он сразу как будто сник; похоже бы-
ло, что он пожалел, что сказал так, и деликатно продолжал: -  Ты  только
не передавай 'твоему хозяину того, что я сказал.  Билли;  я  стал  очень
раздражителен последнее время, и ты застал меня врасплох. И вообще я не-
хорошо себя чувствую и с трудом соображаю.
   Скажи ему, что его брата здесь нет.
   Негр ушел, а дядя Сайлас  принялся  ходить  взад  и  вперед,  бормоча
что-то себе под нос и ероша волосы. Было просто до  невозможности  жалко
смотреть на него. Тетя Салли шепнула нам, чтобы мы не обращали  на  дядю
внимания, потому что это смущает его. С тех пор, сказала тетя Салли, как
начались все эти неприятности, он все время вот так думает и  думает,  и
ей кажется, что когда на него такое находит, то он сам вряд ли понимает,
где он и что с ним. И еще она добавила, что дядя Сайлас  теперь  гораздо
чаще бродит во сне, чем раньше, а иногда во сне ходит по дому и даже  по
двору, и если, сказала тетя Салли, мы его встретим в  такую  минуту,  то
надо оставить его в покое и не трогать. По ее мнению, это  не  причиняет
ему вреда, а может быть, даже идет на пользу.
   В такие дни помочь ему может одна только Бенни. Она одна знает, когда
его нужно успокаивать, а когда лучше оставить его в покое.
   А дядя Сайлас продолжал ходить взад и вперед по комнате  и  бормотать
что-то про себя, пока не утомился, тогда Бенни подошла к нему, взяла его
за руку, другой рукой обняла и увела. Дядя Сайлас улыбнулся ей  и,  наг-
нувшись, поцеловал ее. Лицо его мало-помалу  стало  спокойнее,  и  Бенни
уговорила его уйти в его комнату. Они так были ласковы  друг  с  другом,
что на них было умилительно смотреть.
   Тетя Салли принялась укладывать детей спать, нам с Томом стало  скуч-
но, и мы пошли погулять при луне, забрели в огород, сорвали арбуз  и  за
разговором съели его.
   Том сказал мне, что он готов держать пари, что  ссоры  происходят  по
вине Юпитера, и он, Том, при первой же возможности, постарается быть при
такой ссоре и понаблюдать. И если он прав,  то  сделает  все  возможное,
чтобы дядя Сайлас прогнал Юпитера.
   Так вот мы часа два сидели, курили, болтали  и  объедались  арбузами;
наконец стало совсем поздно, и когда мы вернулись, в доме все было темно
и тихо, все спали.
   Том - он всегда все замечает. Вот и теперь он заметил, что старая зе-
леная рабочая куртка исчезла, и сказал, что, когда мы выходили, она была
на месте. Он заявил, что здесь что-то не так, и мы пошли спать.
   Мы слышали, как за стеной ходит Бенни по своей комнате, и решили, что
она волнуется из-за отца и не может уснуть. Но мы и сами тоже  не  могли
уснуть. Долго мы так сидели, курили, разговаривая вполголоса, и было нам
грустно и тоскливо. Мы без конца говорили об убийстве и о  привидении  и
до того сами себя напугали, что уже никак не могли уснуть.
   Кругом стояла такая полная тишина,  которая  бывает  только  глубокой
ночью, и вдруг Том толкнул меня локтем и шепнул мне, чтобы я посмотрел в
окно. Мы увидели человека, бесцельно бродившего взад и вперед  по  двору
так, словно он сам не знает, чего ищет. Ночь была довольно темная, и  мы
не могли рассмотреть его как следует. Но вот он направился  к  перелазу;
свет луны упал на него, - и мы увидели, что в  руках  у  него  лопата  с
длинной рукояткой, а на спине старой рабочей куртки светилась белая зап-
лата. Тут Том и говорит:
   - Это он во сне разгуливает. Хотел бы я пойти за  ним  и  посмотреть,
куда это он собрался. Смотри, он повернул к табачной плантации. Ну,  те-
перь совсем пропал из виду. Это ужасно, что он не находит себе покоя.
   Долго мы ожидали, но он так и не вернулся, а может быть, он  вернулся
другим путем. Наконец мы совсем уже сомлели от усталости и  уснули.  Нам
снились страшные сны, миллионы страшных снов. Однако перед рассветом  мы
проснулись - началась гроза, гремел страшный гром и сверкали молнии, ве-
тер сгибал деревья, косой ливень лил как из ведра, и каждая канава прев-
ратилась в бурную реку. Том сказал мне:
   - Послушай, Гек, я скажу  тебе  одну  очень  странную  вещь.  Вот  уж
сколько времени прошло с тех пор, как мы пришли сюда  вчера  вечером,  а
никто еще не знает об убийстве Джека Данлепа, а ведь те люди, что  спуг-
нули Гэла Клейтона и Бэда Диксона, должны были в первые же полчаса  раз-
болтать всем встречным, и каждый, кто услышал об этом, сразу побежал  бы
по соседним фермам, чтобы первым сообщить новость. Еще бы, такого случая
у них не было, наверное, лет тридцать. Все это очень странно, Гек, я ни-
чего не понимаю.
   Том сгорал от нетерпения, ожидая, когда кончится дождь,  чтобы  можно
было выскочить на улицу, завязать с кем-нибудь разговор и послушать, что
будут нам рассказывать об убийстве. Он предупредил меня, что  мы  должны
делать вид, будто ужасно удивлены и поражены.
   Едва кончился дождь, мы уже были на улице. Было раннее погожее  утро.
Мы слонялись по дороге, то и дело встречая знакомых, здоровались с ними,
рассказывали о том, когда мы приехали, как дела у нас дома, сколько вре-
мени мы собираемся пробыть здесь, и все в таком роде, - и никто, ни один
человек, не сказал нам ни слова об убийстве. Это было  совершенно  непо-
нятно, однако это было так. Том сказал, что если мы пойдем в  платановую
рощу, то наверняка найдем там труп и ни единой души  вокруг.  Не  иначе,
говорит, как те люди, что спугнули воров, гнались за ними так  далеко  в
лес, что воры, может быть, решили воспользоваться этим и сами напали  на
них. В конце концов, может, они все поубивали друг друга и  не  осталось
никого в живых, кто мог бы рассказать об этом.
   Так мы болтали, пока не дошли до платановой рощи.
   Тут у меня уж мурашки побежали по спине, и, как Том ни  настаивал,  я
сказал, что дальше ни шагу не сделаю.
   Но Том не мог удержаться, он должен был посмотреть,  остались  ли  на
трупе сапоги. И он пошел туда, но уже через минуту он выскочил  обратно,
и глаза у него прямо чуть не на лоб вылезли от удивления.
   - Гек, - выдавил он, - его там нет! Я чуть не обалдел.
   - Том, - сказал я, - этого не может быть.
   - А я тебе говорю, что его там нет. И  никаких  следов  не  осталось.
Земля немного притоптана, но если там и была кровь, то ее смыло  дождем,
теперь там, кроме грязи и слякоти, ничего нет.
   Наконец я сдался и решился сам пойти туда и посмотреть. Все было так,
как сказал Том, - труп исчез бесследно.
   - Вот тебе и фунт изюму! - только и мог выговорить я. -  Брильянты-то
приказали кланяться. Как ты думаешь, Том, может, это воры прокрались об-
ратно и утащили его?
   - Похоже на то. Так оно, видимо, и есть. Только  вот  где  они  могли
спрятать его, как ты думаешь?
   - Понятия не имею, - с отвращением сказал я, - и все это меня  вообще
уже больше не интересует. Сапоги они забрали, и  это  единственное,  что
меня волновало. А покойнику долгонько  придется  лежать  здесь  в  лесу,
прежде чем я начну разыскивать его.
   Тома, в общем, тоже не очень уж теперь интересовала судьба покойника,
ему было просто любопытно, что случилось с трупом. Но он сказал, что  мы
все-таки должны помалкивать и ничего не рассказывать, потому что  вскоре
собаки или еще кто-нибудь обязательно наткнется на труп.
   Домой к завтраку мы вернулись расстроенные, разочарованные, чувствуя,
что нас надули. Никогда еще в жизни я так не расстраивался  из-за  како-
го-то покойника.

   Глава VIII
   РАЗГОВОР С ПРИВИДЕНИЕМ

   Невеселый это был завтрак. Тетя Салли выглядела усталой  и  постарев-
шей; она словно и не замечала, что дети ссорятся и шумят за столом, -  а
это было на нее совсем не похоже. Том и я помалкивали, нам  было  о  чем
подумать и без разговоров. Бенни, наверное, вообще почти не спала ночью,
и когда она чуть приподнимала голову от тарелки и бросала взгляд на сво-
его отца, в ее глазах блестели слезы. Что же касается дяди  Сайласа,  то
завтрак стыл у него на тарелке, а он как будто и не замечал,  что  перед
ним, - он все думал и думал о чем-то своем, так и не проронив ни слова и
не прикоснувшись к еде.
   И вот в этой тишине в дверь опять просунулась голова тоге  же  самого
негра, и он сказал, что масса Брейс ужасно беспокоится за массу Юпитера,
который до сих пор не пришел домой, и  не  будет  ли  масса  Сайлас  так
добр...
   Негр посмотрел на дядю Сайласа, и слова застряли у него в горле: дядя
Сайлас поднялся, держась руками за стол и дрожа всем телом; он  задыхал-
ся, глаза его впились в негра, он сделал несколько  судорожных  глотков,
схватился рукой за горло и наконец  сумел  выдавить  из  себя  несколько
бессвязных слов:
   - Что он... что он... что он думает? Скажи ему... скажи ему... -  Тут
он без сил рухнул обратно в кресло и пролепетал чуть слышным голосом:  -
Уходи... уходи...
   Перепуганный негр немедленно скрылся, а мы почувствовали себя... - не
могу даже сказать, как мы себя чувствовали, но  страшно  было  смотреть,
как задыхается наш старый дядя Сайлас, - глаза у  него  остановились,  и
вообще у него был такой вид, словно он умирает.  Никто  из  нас  не  мог
сдвинуться с места. Одна только Бенни тихо скользнула вокруг стола, сле-
зы текли по ее лицу; обняв отца, она прижала к своей  груди  его  старую
седую голову и принялась баюкать его, как ребенка. При этом она  сделала
нам всем знак уйти, и мы вышли, стараясь не шуметь, как будто в  комнате
был покойник.
   Мы с Томом пошли в лес, и нам было очень грустно; по дороге мы  гово-
рили о том, как все изменилось по сравнению с прошлым  летом,  когда  мы
жили здесь. Тогда все было мирно, все были счастливы, кругом все уважали
дядю Сайласа, а он сам был весел, простодушен,  ласков  и  чудаковат.  А
посмотрите на него сейчас! Если он еще не свихнулся, говорили мы, то ему
до этого недалеко.
   Был чудесный день, яркий и солнечный, мы уходили все дальше за холмы,
в сторону прерии, деревья и цветы становились все красивее, и так стран-
но было думать, что в таком замечательном мире существуют горе и беда. И
вдруг у меня перехватило дыхание, я уцепился за руку Тома, а все мои пе-
ченки и легкие ушли в пятки.
   - Вот оно! - прошептал я, и мы оба, дрожа от  страха,  спрятались  за
кустом.
   - Т-с-с! - зашипел Том. - Ни звука! Оно сидело, задумавшись, на брев-
не на лужайке. Я попытался увести Тома, но он не хотел, а сам я  не  мог
пошевелиться. Том стал объяснять мне, что  второго  случая  увидеть  это
привидение у нас не будет и что он решил как следует насмотреться на не-
го, хотя бы ему угрожала смерть. Мне ничего не  оставалось  делать,  как
тоже смотреть, хотя меня от этого било как в лихорадке. Том не мог  мол-
чать; но он говорил все-таки шепотом.
   - Бедный Джеки, - бормотал он, - он успел переодеться, как собирался.
Теперь ты можешь увидеть то, в чем мы не были уверены, - его волосы. Они
не такие длинные, как были, он постриг их покороче,  как  я  и  говорил.
Гек, я никогда в жизни не видел ничего более естественного, чем это при-
видение.
   - И я не видел, - согласился я. - Я его где хочешь узнаю.
   - И я узнаю. Оно выглядит совсем взаправдашним человеком,  совершенно
таким же, как до смерти.
   Так мы продолжали глазеть, пока Том не сказал:
   - Гек, а знаешь, это привидение какое-то странное. Днем-то ему ходить
не положено.
   - А ведь и правда, Том! Я никогда не слышал, чтобы они ходили днем.
   - Вот именно, сэр! Мало того, что они появляются только по  ночам,  -
они не могут появиться, пока часы не пробьют двенадцать. А с этим приви-
дением что-то не в порядке, помяни мои слова. Я уверен, что оно не имеет
права появляться днем. И до чего же естественно  оно  выглядит!  Слушай,
Джек ведь собирался изображать из себя глухонемого, чтобы соседи не  уз-
нали его по голосу. Как ты думаешь, если мы окликнем его - оно  отзовет-
ся?
   - Бог с тобой, Том, что ты говоришь! Я тут же умру, если ты окликнешь
его.
   - Да успокойся, я не собираюсь окликать его. Смотри, смотри, Гек, оно
чешет голову! Ты видишь?
   - Вижу, ну и что из этого?
   - Как что! Зачем привидению чесать голову? Там же нечему чесаться:  у
привидения голова из тумана или чего-то вроде этого. Она  не  может  че-
саться! Туман не может чесаться, это каждому дураку ясно.
   - Послушай, Том, если оно не должно чесаться и не может чесаться, так
чего ради оно лезет рукой в затылок?
   А может быть, это просто привычка?
   - Нет, сэр, я этого не думаю. Не нравится мне,  как  ведет  себя  это
привидение. У меня сильное подозрение, что оно не настоящее. Это так  же
точно, как то, что я сижу здесь. Потому что, если оно... Гек!
   - Ну, что еще?
   - Гек, ведь кустов сквозь него не видно!
   - А ведь правда, Том. Оно плотное, как корова. Я начинаю думать...
   - Гек, оно откусило кусок табака! Пусть меня сожрут черти, но  приви-
дения не жуют табак - им нечем жевать! Гек!
   - Ну, что?
   - Гек, это не привидение. Это Джек Данлеп собственной персоной.
   - Да ты рехнулся! - воскликнул я.
   - Скажи мне, Гек Финн, нашли мы труп в платановой роще?
   - Нет.
   - Или хоть какие-нибудь следы трупа?
   - Нет.
   - Вот тебе и отгадка. Там никогда и не было никакого трупа.
   - Подожди, Том, но ведь мы слышали...
   - Да, мы слышали крики. Но разве это доказывает, что  кого-то  убили?
Конечно, нет. Мы видели четырех бегущих мужчин, потом мы увидели  его  и
решили, что это привидение. А он был таким же привидением, как мы с  то-
бой. Это был не кто иной, как сам Джек Данлеп. И сейчас это Джек Данлеп.
Он как и собирался, остриг себе волосы и притворяется, что он здесь  ни-
кого не знает, точно так, как он и говорил. Привидение! Это он-то приви-
дение? Да он здоров как бык!
   Тут я все понял и сообразил, что мы слишком много сами насочиняли.  Я
очень обрадовался, что Джек жив, и Том тоже обрадовался. Мы стали разду-
мывать, что предпочтет Джек - чтобы мы делали вид, что никогда его преж-
де не видели, или наоборот? И Том сказал, что, пожалуй, самое правильное
спросить самого Джека, и пошел к нему. Я все-таки держался позади, пото-
му что кто его знает, а может, это все-таки привидение.  Том  подошел  к
Джеку и сказал:
   - Мы с Геком ужасно рады видеть вас, и вам  нечего  бояться,  что  мы
проболтаемся. Если вы считаете, что вам безопаснее, чтобы  мы,  встречая
вас, делали вид, что не знаем вас, только скажите, и вы увидите, что мо-
жете на нас положиться. Мы лучше дадим отрубить себе руку, чем  подверг-
нем вас хоть какой-нибудь опасности.
   В первый момент он посмотрел на нас с удивлением и, пожалуй, без вся-
кого удовольствия, но по мере того как Том говорил, лицо его становилось
добрее, а когда Том кончил, он улыбнулся нам, закивал головой, стал  де-
лать какие-то знаки руками и замычал "гу-у-у-гу-у-у", как делают  глухо-
немые.
   В эту минуту мы увидели Стива Никерсона с женой и детьми, - они живут
по ту сторону поля. И Том сказал:
   - Вы отлично делаете это, я просто никогда в жизни  не  видел,  чтобы
кто-нибудь делал это лучше. Так и надо, притворяйтесь и при нас, для вас
это будет практика, и вы не наделаете ошибок.  Мы  будем  держаться  по-
дальше и делать вид, что не знаем вас, но в любое время, когда вам  пот-
ребуется наша помощь, дайте нам только знать.
   Потом мы пошли, как будто гуляя, навстречу Никерсонам; ну и они,  ко-
нечно, принялись расспрашивать, что это за человек, и откуда он,  и  как
его зовут, баптист он или методист, и за какую он партию - за демократов
или вигов, и сколько времени он здесь пробудет, - в общем, все те вопро-
сы, которые задают обычно люди, когда появляется новый человек.  Собаки,
впрочем, делают то же самое. Том сказал, что это глухонемой и он  только
мычит и размахивает руками, так что понять ничего нельзя. Никерсоны  тут
же подошли к глухонемому и принялись подшучивать над ним, а мы с  трево-
гой следили за этим. Том сказал, что Джек не сразу привыкнет вести  себя
как глухонемой и того гляди заговорит прежде, чем успеет сообразить, что
делать. Наконец мы убедились, что Джек ведет себя совершенно правильно и
отлично делает руками всякие знаки, и отправились в школу, которая нахо-
дилась милях в трех отсюда, с тем чтобы попасть к перерыву между  урока-
ми.
   Я был так огорчен тем, что Джек не рассказал о схватке  в  платановой
роще и о том, как его чуть не убили, что у меня даже настроение испорти-
лось; да и Том чувствовал себя так же, но он сказал, что если бы мы были
на месте Джека, то мы тоже были бы осторожны и помалкивали, чтобы не по-
пасться.
   Мальчишки и девчонки в школе ужасно обрадовались нам, и мы очень  ве-
село провели там все время их перерыва. Сыновья Гендерсона по  дороге  в
школу увидели неизвестного глухонемого и рассказали о нем, так  что  все
только о нем и говорили, все хотели увидеть его, потому  что  никогда  в
своей жизни не видели глухонемого, словом, это вызвало  всеобщее  волне-
ние.
   Том сказал мне, что молчать при таких обстоятельствах ужасно трудно и
что если бы мы сейчас рассказали все, что мы знаем, то стали бы героями,
но еще более героически хранить молчание, - может, только двое мальчишек
из миллиона способны на это. Вот как рассудил Том Сойер, и попробовал бы
кто-нибудь рассудить лучше.

   Глава IX
   ЮПИТЕР ДАНЛЕП НАЙДЕН

   В первые же дни глухонемой стал всеобщим любимцем. Его знали  уже  на
всех фермах в округе, все с ним возились и ухаживали за ним и были ужас-
но горды тем, что у нас появился такой чудной человек.  Одни  приглашали
его к завтраку, другие к обеду, третьи к ужину, его набивали  до  отказа
кукурузной кашей со свининой и никогда не уставали глазеть на него,  ди-
виться ему, и все старались хоть что-нибудь узнать о нем - уж  очень  он
казался необычной фигурой. Толку от его знаков никакого не  было,  никто
не мог его понять, да и он, наверное, сам не знал,  что  хотел  сказать,
однако гудел он исправно, и все вокруг были чрезвычайно довольны и с ин-
тересом слушали, как он гудел.
   Он повсюду носил с собой грифельную доску и грифель, - все писали  на
ней вопросы, а он писал ответы; но никто, кроме Брейса Данлепа,  не  мог
ничего разобрать в его каракулях. Брейс говорил, что он тоже не очень-то
хорошо разбирается в них, а большей  частью  догадывается,  о  чем  идет
речь. По рассказам Брейса выходило, что глухонемой приехал сюда  издале-
ка; раньше он был богат, но мошенники, которым он доверял, разорили его,
теперь он нищий и жить ему не на что.
   Все кругом расхваливали Брейса Данлепа за его доброту: он дал бедному
калеке отдельную деревянную хижину, приказал своим неграм  заботиться  о
нем и носить ему еды, сколько он захочет.
   Бывал глухонемой несколько раз и в нашем доме, - дело в том, что дядя
Сайлас так страдал сам в эти дни, что всякий другой  несчастный  человек
был ему утешением. Мы с  Томом  ничего  не  выдали,  что  встречали  его
раньше, и он никак не показывал, что знал нас.
   Семья дяди Сайласа разговаривала при глухонемом о  своих  бедах  так,
будто его и нет здесь, но мы рассудили, что ничего худого в том, что  он
слышит эти разговоры, нет. Обычно он не обращал внимания на эти разгово-
ры, но иногда как будто и прислушивался.
   Так прошло два или три дня, и все вокруг всерьез встревожились  из-за
того, что Юпитер Данлеп пропал неизвестно куда. Все  расспрашивали  друг
друга, что же могло с ним случиться. Но никто ничего не знал, все только
качали головами и говорили, что это очень странно. Прошел еще один день,
и еще один, и все вокруг начали говорить, что, наверное, его убили.  Ох,
и всполошились тут все! Языки так и трещали. В субботу несколько человек
- по двое, по трое - отправились обыскивать лес, в надежде найти останки
Юпитера. Мы с Томом взялись помогать им, и это было  замечательно  инте-
ресно. Том был так увлечен этим делом, что ему было уже не до еды, не до
отдыха. Он говорил, что если мы найдем труп, то мы прославимся и  разго-
воров об этом будет больше, чем если бы мы утонули.
   Остальным поиски скоро надоели, и они их бросили, но  только  не  Том
Сойер - это было не в его характере.
   В субботу ночью он вовсе не спал - все старался придумать план.  И  к
утру план был готов. Том вытащил меня из постели  и,  страшно  волнуясь,
сказал:
   - Гек, одевайся скорее, я придумал! Нам нужна ищейка! Через две мину-
ты мы мчались по дороге к городку. У старого Джефа Гукера была ищейка, и
Том надеялся выпросить ее. Я ему говорю:
   - Слушай, Том, ведь следы слишком старые, и, кроме того, ты  же  зна-
ешь, прошел дождь.
   - Это не имеет никакого значения, Гек. Если тело спрятано  где-нибудь
здесь, в лесу, то ищейка найдет его.
   Если его убили и зарыли, то вряд ли зарыли глубоко, и если собака по-
падет на это место, то она его наверняка почует. Гек, клянусь, мы  прос-
лавимся, - это так же верно, как то, что ты родился на свет.
   Он весь загорелся, а уж когда Том чем-нибудь загорается,  то  остано-
вить его невозможно. Так было и на этот раз. Не прошло и двух минут, как
он все себе представил - не только отыскал труп, нет - он уже  напал  на
след убийцы. Так как ему и этого было мало, он уже  собирался  преследо-
вать убийцу до тех пор, пока...
   - Ну ладно, - сказал я, - ты сначала найди труп. Я думаю, что пока  и
этого будет достаточно. А может, никакого трупа нет и в помине и  вообще
никого не убивали. Этот малый мог просто уйти куда-нибудь, и  никто  его
не убивал.
   Том как будто растерялся и говорит:
   - Гек Финн, я никогда еще не встречал такого человека, как ты,  кото-
рый бы так старался все испортить.
   Если ты сам ни на что не надеешься, так ты и другим мешаешь.  Ну  что
тебе за радость вылить ушат холодной воды на этот труп и  говорить,  что
убийства вообще не было? Никакой. Не понимаю, как ты можешь так  делать.
Я бы так не сделал по отношению к тебе, ты это знаешь. У нас есть  такая
замечательная возможность прославиться и...
   - Ну, валяй, валяй, - говорю я ему, - я очень извиняюсь и  беру  свои
слова обратно. Я ничего не хотел сказать. Поступай, как ты  хочешь.  Мне
до него нет никакого дела. Если его убили, то я так же рад этому, как  и
ты, а если его...
   - Я никогда не говорил, что я рад, я только...
   - Ну ладно, тогда я так же огорчен, как и ты. В общем, пользуйся этой
возможностью так, как ты считаешь нужным. А этот тип...
   - Никаких разговоров о возможности я не вел, Гек Финн. Никто об  этом
не говорил. А что касается...
   Тут Том забыл, о чем он говорил, и, задумавшись, пошел дальше.  Видно
было, что он опять постепенно приходит в раж; и действительно, вскоре он
заявил мне:
   - Гек, это же будет первоклассная штука, если мы  найдем  труп  после
того, как все бросили искать его, а потом мы еще и убийцу раскроем.  Это
будет честь не только для нас, но и для дяди Сайласа, потому что сделаем
это мы. Это дело опять поднимет его, вот увидишь.
   Однако когда мы заявились в кузницу Джефа Гукера  и  рассказали  ему,
зачем пришли, он высмеял всю нашу затею.
   - Собаку вы можете взять, - сказал он, - только трупа вы не  найдете,
потому что его вообще нет. Все бросили искать и правильно сделали. Стои-
ло немного подумать, и все поняли, что никакого трупа нет и в помине.  И
я вам объясню почему. Вот ответь-ка мне, Том Сойер: почему человек  уби-
вает другого человека? Отвечай-ка.
   - Ну, как почему...
   - Отвечай, отвечай. Ты ведь не дурак. Почему он его убивает?
   - Иногда бывает из мести, иногда...
   - Стоп. Не все сразу. Месть, говоришь ты. Правильно. А  теперь  скажи
мне, кто мог иметь что-нибудь против этого дурачка? Ну подумай сам, кому
могло понадобиться убивать такого кролика, как Юпитер?
   Том был озадачен. Я понял, что до сих пор ему и в голову не  приходи-
ло, что для убийства нужна какая-то причина,  а  теперь  он  понял,  что
действительно вряд ли у кого-нибудь был зуб против такого  ягненка,  как
Юпитер.
   А кузнец продолжал:
   - Теперь ты сам видишь, что месть тут ни при чем. Ну, что  еще  может
быть? Ограбление? А знаешь что, это похоже на правду. Мы с тобой в самую
точку попали! Да, да, не иначе, как кто-то позарился на его подтяжки, ну
и...
   Тут ему самому до того смешно стало, что он принялся хохотать. Он хо-
хотал, заливался смехом, давился смехом, пока совсем не изнемог, а у То-
ма был при этом такой унылый и пристыженный вид, что я понимал: он жале-
ет, что пришел сюда. А старик Гукер не унимался. Он перечислил все  воз-
можные причины, по которым один человек может убить другого,  и  каждому
дураку было ясно, что к этому случаю ни одна из этих причин не подходит.
   Насмешкам Гукера не было конца, он издевался над всей этой  затеей  и
над теми, кто разыскивал тело. Наконец он сказал:
   - Если бы у них была хоть капля мозгов в голове, они  бы  догадались,
что этот ленивый бездельник удрал куда-то просто потому, что решил  уст-
роить себе отдых от работы. Через пару недель этот лодырь  заявится  об-
ратно.
   И каково вам тогда будет! Но коли тебе так хочется, дело твое,  заби-
рай собаку и отправляйтесь разыскивать останки!
   И Джеф Гукер снова разразился своим громыхающим хохотом. Отступать  -
Тому после всего этого было уже невозможно, и он сказал:
   - Хорошо, спускайте ее с цепи. Кузнец спустил собаку, и  мы  отправи-
лись с ней домой, слыша позади себя раскаты хохота.
   Собака была замечательная. Ни у одной породы собак нет такого хороше-
го характера, как у ищеек, а эта ищейка знала и любила нас. Она  прыгала
и бегала вокруг, радуясь тому, что оказалась на свободе. Но Том до  того
приуныл, что даже не смотрел на нее. Он сказал, что очень жалеет, что не
подумал как следует, прежде чем браться за это идиотское дело.  Том  уже
заранее предполагал, как Джеф Гукер будет  рассказывать  о  нас  каждому
встречному-поперечному, и шуткам не будет конца.
   В таком мрачном настроении плелись мы задворками домой. Как раз когда
мы проходили через дальний угол нашей табачной плантации,  собака  вдруг
завыла; мы бросились t ней и увидели, что наша ищейка изо всех сил  роет
землю, время от времени поднимая морду кверху и воя.
   Место, где рыла собака, было довольно  четко  обозначенным  четыреху-
гольником - под дождем земля здесь осела и образовалась впадина. Мы сто-
яли молча, глядя друг на друга. Ищейка разрыла землю на  несколько  дюй-
мов, схватила что-то зубами и вытащила - это была рука.
   Том ахнул и прошептал:
   - Бежим, Гек! Это он! Я весь оледенел от страха. Мы бросились к доро-
ге и позвали первых же встретившихся нам людей. Они взяли из сарая лопа-
ту и вырыли труп. Все были страшно взволнованы. Лица у покойника  разоб-
рать было невозможно, но в этом и не было надобности. Все говорили:
   - Бедный Юпитер, это же его одежда, до последней тряпки. Кое-кто бро-
сился, чтобы рассказать эту новость соседям и сообщить судье,  чтобы  он
начал расследовать. А мы с Томом помчались домой. Мы ворвались в  комна-
ту, где сидели дядя Сайлас, тетя Салли и Бенни, и  Том,  запыхавшийся  и
счастливый, выпалил:
   - А мы с Геком нашли труп Юпитера Данлепа! Сами нашли, с ищейкой! Все
бросили это дело! Если бы не мы, его никогда бы не  нашли!  А  ведь  его
убили! Дубинкой или чем-то вроде этого.  А  теперь  я  займусь  поисками
убийцы - и найду его, вот увидите, я найду его!
   Тетя Салли и Бенни вскочили, побледнев от изумления,  а  дядя  Сайлас
покачнулся в своем кресле и упал на пол, простонав:
   - Боже мой, вы его уже нашли!

   Глава Х
   АРЕСТ ДЯДИ САЙЛАСА

   Мы в ужасе застыли от этих слов. По крайней мере полминуты мы были не
в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Наконец мы  как-то  пришли  в
себя, подняли дядю Сайласа и усадили его в кресло. Бенни принялась  лас-
кать отца, целовать и успокаивать его. Бедняжка тетя Салли старалась де-
лать то же самое. Но только обе они были так потрясены и сбиты с  толку,
что вряд ли понимали сами, что делают. На Тома страшно было  смотреть  -
он совершенно оцепенел от мысли, что навлек на своего дядю неприятности,
в тысячу раз худшие, чем прежде; и, быть может, всего этого не случилось
бы, если бы не его желание прославиться и если бы он,  по  примеру  всех
остальных, предоставил бы трупу лежать там, где  лежал.  Но  вскоре  Том
справился со своим волнением и сказал:
   - Дядя Сайлас, никогда больше не говорите таких слов. Это  опасно,  и
кроме того, в них нет и тени правды.
   Тетя Салли и Бенни очень обрадовались, услышав это, и сами стали  го-
ворить то же самое, но старик горестно и безнадежно качал седой головой,
слезы катились у него по лицу, и он пробормотал:
   - Нет... это я сделал... бедный Юпитер... это я сделал... Слушать его
было ужасно. Дядя Сайлас рассказал нам, что все случилось  в  тот  день,
когда приехали мы с Томом, как раз перед заходом солнца. Юпитер злил его
до тех пор, пока дядя Сайлас совсем не взбесился, схватил  палку  и  изо
всей силы стукнул Юпитера по голове так, что тот тут  же  свалился.  Тут
дядя Сайлас перепугался и огорчился, стал рядом с ним на колени,  поднял
его голову и стал умолять Юпитера сказать, что он  жив.  Прошло  немного
времени. Юпитер очнулся, увидел, кто поддерживает  его  голову,  вскочил
так, словно перепугался до смерти, перемахнул через изгородь и  помчался
в лес. После этого дядя Сайлас решил, что не так уж сильно стукнул его.
   - Однако, - продолжал дядя Сайлас, - это только страх придал ему нем-
ного сил, но, конечно, силы вскоре оставили его, и он  свалился  где-ни-
будь в кустах; не было никого, кто мог бы помочь ему, и он там  скончал-
ся.
   При этих словах старик опять начал плакать и говорить, что он  убийца
и что на нем проклятие Каина, что он опозорил всю семью и что его обяза-
тельно разоблачат и повесят.
   - Нет, нет, - прервал его Том, - никто вас не разоблачит. Вы не  уби-
вали его. Одним ударом его нельзя было убить. Это сделал кто-то другой.
   - Увы, - причитал дядя, - это сделал я и никто другой.  Кто  еще  мог
иметь что-нибудь против него?
   И он посмотрел на нас, словно в надежде, что кто-нибудь из нас  назо-
вет человека, который имел бы что-нибудь против этого безобидного ничто-
жества. Но смотреть было бесполезно - нам нечего было сказать. Он  понял
это и опять впал в отчаяние. Я никогда еще не видел более несчастного  и
жалкого лица, чем у него в этот момент.  Тут  Тома  осенила  неожиданная
мысль, и он воскликнул:
   - Постойте! Но ведь кто-то закопал его! Кто же... И тут же осекся.  Я
знал почему. Когда Том произнес эти слова, у  меня  дрожь  пробежала  по
спине, потому что я вспомнил, как мы в  ту  ночь  видели  дядю  Сайласа,
кравшегося со двора с лопатой в руках. Я знал,  что  Бенни  тоже  видела
его, потому что она как-то упомянула об этом.
   Том тут же постарался переменить тему разговора и стал  просить  дядю
Сайласа никому ничего не говорить.
   Мы все тоже принялись уговаривать дядю Сайласа, что он должен  помал-
кивать и что это не его дело наговаривать на самого себя;  что  если  он
будет молчать, никто никогда и не узнает, а если все выяснится и на него
обрушится беда, то он погубит всю семью и убьет их всех, а пользы никому
от этого не будет. Наконец дядя Сайлас дал нам обещание молчать. Мы  все
вздохнули с облегчением и постарались приободрить дядю. Мы говорили ему,
что главное - это чтобы он молчал, и вскоре все это дело  забудется.  Мы
все в один голос уверяли дядю Сайласа, что никто никогда  не  заподозрит
его, никому это и в голову не придет, он ведь такой добрый, и у него та-
кая хорошая репутация; а Том со всей своей  ласковостью  и  сердечностью
стал говорить:
   - Нет, вы только подумайте одну минутку, - говорил Том, - вы рассуди-
те. Вот перед вами дядя Сайлас, все эти годы он  был  проповедником,  не
получая за это ни гроша, все эти годы он делал добро людям, не  считаясь
ни с чем, всегда, когда это было в его силах. Все его любят  и  уважают,
он всегда был мирным человеком и никогда не вмешивался в чужие дела, все
в округе знают, что он не может ударить человека. Подозревать  его?  Это
так же невозможно, как...
   - Именем штата Арканзас арестовываю вас по обвинению в убийстве  Юпи-
тера Данлепа! - загремел в дверях голос шерифа.
   Это было ужасное мгновение. Тетя Салли и Бенни бросились к дяде Сани-
асу и повисли на нем с причитаниями и плачем. Тетя Салли принялась  кри-
чать шерифу и людям, которые пришли с ним, чтобы они убирались, что  она
не отпустит дядю Сайласа; негры, столпившиеся у дверей, плакали.  В  об-
щем, я не мог больше переносить этого. Такая сцена могла разбить челове-
ческое сердце, и я вышел из комнаты.
   Дядю Сайласа должны были поместить в жалкую деревенскую тюрьму, и  мы
пошли проводить его; Том по дороге в возбуждении принялся  шептать  мне:
"Ты представляешь, какое это будет замечательное дело и сколько нам  бу-
дет грозить опасностей, когда в какую-нибудь темную ночь мы будем  выру-
чать его отсюда. Об этом деле растрезвонят повсюду, и мы наверняка прос-
лавимся". Однако дядя Сайлас отверг этот план в ту же минуту, когда  Том
шепнул ему о нем на ухо. Старик заявил, что долг  обязывает  его  подчи-
ниться представителям закона, что бы они с ним ни делали, и что он оста-
нется в тюрьме столько, сколько потребуется, даже если там не будет две-
рей и запоров. Дядины слова сильно разочаровали Тома, однако делать было
нечего.
   И все-таки Том считал себя виноватым в несчастье дяди Сайласа и твер-
до решил, что, так или иначе, он должен освободить  старика  из  тюрьмы.
Поэтому, прощаясь с тетей Салли, он сказал ей, чтобы она не волновалась,
потому что он решил вмешаться в это дело и будет заниматься  им  день  и
ночь, пока не сорвет эту игру и не докажет  невиновность  дяди  Сайласа.
Тетя Салли совсем растрогалась и принялась благодарить Тома. Она сказала
ему, что уверена, что он сделает все возможное. Она поручила  нам  помо-
гать Бенни вести хозяйство и смотреть за детьми. Мы со слезами  попроща-
лись с ней и отправились обратно на ферму, а тетя Салли осталась жить  у
жены тюремщика до октября, когда должен был состояться суд.

   Глава XI
   ТОМ СОЙЕР РАЗОБЛАЧАЕТ УБИЙЦ

   Этот месяц был очень тяжелым для всех нас. Бедняжка  Бенни  старалась
быть как можно бодрее, да и мы с Томом прилагали все усилия, чтобы  под-
держивать настроение в доме, но все это, как  говорится,  было  впустую.
Такая же история происходила и в тюрьме. Мы ходили туда каждый день  на-
вещать стариков. Но настроение у них все равно было ужасное. Дядя Сайлас
почти не спал по ночам и часто бродил во сне; выглядел он совершенно из-
нуренным и измученным, разум его как будто помутился, и  мы  все  ужасно
боялись, что эти треволнения доконают его и сведут в могилу. А когда  мы
старались приободрить его, дядя Сайлас только качал головой  и  говорил,
что, если бы мы несли у себя в сердце груз убийства, мы бы так не разго-
варивали. Том, да и все мы убеждали дядю Сайласа, что это было не  умыш-
ленное убийство, а случайное, но для него разницы не было. Когда прибли-
зилось время суда, он уже прямо заявлял, что он пытался  убить  Юпитера.
Сами понимаете, это уже была катастрофа. Дело, таким  образом,  станови-
лось во много раз хуже, и тетя Салли и Бенни совсем уже потеряли  покой.
С трудом мы добились от дяди Сайласа обещания, что он не будет  говорить
об убийстве при посторонних. Мы были и этому уже рады.
   Весь месяц Том ломал себе голову над тем, какой придумать план, чтобы
спасти дядю Сайласа. Сколько раз по ночам он не  давал  мне  спать,  без
конца изобретая все новые и новые планы, но так ничего  толкового  и  не
мог придумать. Мне казалось, что из затеи Тома ничего не выйдет, - слиш-
ком все это выглядело безнадежно, и я совсем пал духом. Но Том не подда-
вался унынию. Он накрепко вцепился в это дело и продолжал думать,  стро-
ить планы и ломать себе голову.
   Наконец в середине октября состоялся суд. Мы все сидели в зале, кото-
рый, само собой разумеется, был битком набит. Бедный дядя Сайлас! Он сам
выглядел не лучше мертвеца, глаза у него ввалились,  он  исхудал  и  был
ужасно мрачен. Рядом с ним по одну сторону сидела Бенни, а по  другую  -
тетя Салли, обе под вуалями, обе трепещущие от страха. Том сидел рядом с
нашим защитником и уж, конечно, совал свой нос  во  все.  И  защитник  и
судья позволяли ему это. Временами Том, по существу, вообще оттеснял за-
щитника и брал дело в свои руки. И надо сказать,  что  это  было  совсем
неплохо, потому что защитник был из захолустных адвокатишек и, как гово-
рится, звезд с неба не хватал.
   Присяжных привели к присяге, потом встал прокурор и начал свою  речь.
В ней были страшные обвинения против дяди Сайласа. Старик только  громко
вздыхал и стонал, а Бенни и тетя Салли горько плакали. Мы просто  расте-
рялись, когда услышали, как прокурор говорит об убийстве, настолько  это
выглядело иначе, чем в рассказе дяди Сайласа. Прокурор заявил, что дока-
жет, что двое свидетелей видели, как дядя Сайлас убивал Юпитера Данлепа,
и видели, что он это сделал намеренно, и слышали, как дядя  Сайлас  ска-
зал, что убьет Юпитера, как раз в ту минуту, когда  ударил  его  палкой,
что свидетели видели, как дядя Сайлас спрятал труп в кустах,  и  видели,
что Юпитер был мертв. Прокурор утверждал, что дядя Сайлас потом пришел и
перетащил труп Юпитера на табачную плантацию, и еще двое свидетелей  ви-
дели это. А ночью, продолжал обвинитель, дядя Сайлас вернулся и  закопал
труп, и опять-таки его при этом видели.
   Я про себя подумал, что бедный дядя Сайлас наврал нам,  полагая,  что
его никто не видел, - он не хотел разбивать сердце тети Салли и Бенни. И
правильно сделал; если бы я был на его месте, я бы врал так  же,  как  и
он, да и всякий сделал бы то же самое, чтобы уберечь их от  несчастья  и
горя, в котором они-то не виноваты.
   Защитник наш при этом совсем скис, да и Том был сбит с толку, но  по-
том он взял себя в руки и стал делать вид, что ему все это  нипочем,  но
я-то видел, каково ему. Ну а публика - та совсем расшумелась и разволно-
валась.
   Когда прокурор рассказал суду все, что он собирается доказать, он сел
на место и начал вызывать свидетелей.
   Поначалу он вызвал кучу людей, чтобы они подтвердили, что между дядей
Сайласом и покойным были очень плохие отношения. И все они показали, что
много раз слышали, как дядя Сайлас угрожал Юпитеру, что отношения  между
дядей Сайласом и Юпитером становились все хуже и хуже, все это  знали  и
говорили об этом; сказали, что Юпитер боялся за свою жизнь  и  двум  или
трем из них сам говорил, что дядя Сайлас когда-нибудь разъярится и убьет
его.
   Том и наш защитник задали им несколько вопросов, но это  было  беспо-
лезно - все свидетели твердо стояли на своем.
   Затем обвинитель вызвал Лема Биба, и тот занял  свидетельское  место.
Тут я вспомнил, что в тот вечер мы видели Лема и Джима Лейна,  вспомнил,
как они разговаривали о том, чтобы попросить у Юпитера собаку, и как по-
том из-за этого началась история с черникой и фонарем. Тут  я  вспомнил,
как Билл и Джек Уиверс прошли мимо нас, разговаривая о том, что какой-то
негр украл мешок кукурузы у дяди Сайласа, и как после них появилось наше
привидение, и как мы перепугались... Глухонемой тоже был здесь, в  суде,
- из уважения ему поставили стул за барьером, чтобы он мог сесть со все-
ми удобствами, положив ногу на ногу, в то время как все остальные сидели
в такой тесноте, что дохнуть было невозможно. Мне припомнился  весь  тот
день, и так грустно стало, когда я подумал, как все было тогда хорошо  и
какие несчастья обрушились на нас с тех пор.
   Лем Биб принес присягу и стал говорить:
   - В тот день, это было второго сентября, шел я, и был  со  мной  Джим
Лейн. Дело было перед заходом солнца. Услышали мы громкий разговор, вро-
де ссоры, подошли поближе - нас от разговаривавших отделяли только  оре-
ховые кусты, что растут вдоль изгороди, - и слышим голос: "Я тебе уже не
раз говорил, что когда-нибудь убью тебя". Мы узнали голос подсудимого  и
тут же увидели, как над кустами мелькнула дубинка и опустилась, мы услы-
шали глухой стук и стон. Мы потихоньку подошли ближе, чтобы  посмотреть,
и увидели мертвого Юпитера Данлепа, над которым стоял подсудимый  с  ду-
бинкой в руке.
   Тут он потащил тело в кусты и спрятал там. А  мы  пригнулись  пониже,
чтобы он нас не заметил, и ушли.
   Сами понимаете, каково было слушать это. У всех  прямо-таки  кровь  в
жилах застыла от этого рассказа, в зале стояла такая тишина, словно  там
ни души не было.
   А когда Лем закончил, все стали вздыхать и охать  и  переглядываться,
словно желая сказать: "Подумайте, какой ужас! Страсть-то какая!"
   Тут меня поразила одна вещь. Все время, пока первые свидетели расска-
зывали суду о ссорах, угрозах и тому подобном,  Том  внимательно  слушал
их; как только они заканчивали, он тут же набрасывался на них и изо всех
сил старался поймать их на лжи и опровергнуть их показания.  А  тут  все
пошло наоборот! Когда Лем начал говорить и ни словом не упомянул о  том,
что они разговаривали с Юпитером и собирались взять у него собаку, видно
было, что Том так и рвется замучить Лема перекрестным допросом, и  я  уж
был уверен, что мы с Томом вот-вот займем свидетельское место и  расска-
жем, о чем они с.
   Джимом Лейном разговаривали на самом деле. Но когда я опять посмотрел
на Тома, меня прошиб холодный пот. Он был погружен  в  глубочайшее  раз-
думье - похоже было, что он сейчас за много-много  миль  отсюда.  Он  не
слышал ни слова из того, что говорил Лем Биб, и когда  тот  кончил,  Том
все еще был погружен в свои мысли. Наш защитник подтолкнул  его  локтем.
Том вроде как бы очнулся и говорит ему:
   - Займитесь этим свидетелем, если вам нужно, а меня оставьте в покое,
я должен подумать.
   Меня это совсем огорошило, я ничего не мог понять.
   А у Бенни и тети Салли был совсем убитый вид, так они разволновались.
Они обе приподняли свои вуали и старались поймать взгляд  Тома,  но  это
было бесполезно, я тоже не мог поймать его взгляда. Наш растяпа защитник
пытался сбить Лема своими вопросами, но из этого ничего не вышло,  и  он
только напортил.
   Затем судья вызвал Джима Лейна, и тот слово в слово повторил все, что
перед ним говорил Лем. Том его уже совсем не слушал,  он  сидел  глубоко
задумавшись, и мысли его витали где-то далеко. Растяпа защитник опять  в
одиночку принялся допрашивать Лейна и опять  попал  впросак.  Обвинитель
сидел чрезвычайно довольный, но судья был огорчен. Дело в том,  что  Том
обладал правами настоящего защитника, потому что законы  штата  Арканзас
разрешают обвиняемому выбирать кого угодно для помощи защитнику,  и  Том
уговорил дядю Сайласа избрать его, а теперь, когда Том молчал, судье это
не нравилось.
   Нашему растяпе защитнику удалось только одно выжать из Лема и  Джима,
он спросил их:
   - Почему вы не рассказали обо всем, что вы видели?
   - Мы боялись, что сами окажемся замешанными в это дело.  Кроме  того,
мы как раз уезжали на охоту вниз по реке на целую неделю. Но как  только
мы вернулись и услышали, что разыскивают тело Юпитера, мы пошли к Брейсу
Данлепу и рассказали ему все.
   - Когда это было?
   - В субботу вечером, девятого сентября. Тут судья прервал их:
   - Шериф, арестуйте обоих свидетелей по  подозрению  в  укрывательстве
убийцы.
   Обвинитель в возмущении вскочил и начал возражать:
   - Ваша честь, я протестую против столь неоправданного...
   - Сядьте, - заявил судья, положив свой длинный охотничий нож  на  ка-
федру, - и прошу вас уважать суд!
   На том дело и кончилось. Затем вызвали Билла Уиверса.
   Билл принес присягу и заявил:
   - В субботу, второго сентября, перед заходом солнца,  я  шел  с  моим
братом Джеком мимо поля, принадлежащего подсудимому; мы увидели  челове-
ка, который тащил что-то тяжелое на спине, и решили, что это  негр,  ук-
равший кукурузу. Но потом мы разглядели, и нам показалось, что это  один
человек несет другого и, судя по тому, как тот висел на нем, мы  решили,
что это, наверное, пьяный. Мы узнали по походке проповедника  Сайласа  и
подумали, что он нашел на дороге пьяного Сэма Купера:  проповедник  ведь
все старается вернуть Сэма на путь истинный, - вот он, не  иначе,  решил
оттащить его от греха подальше.
   Я видел, как сидящих в  зале,  что  называется  дрожь  пробрала:  они
представляли себе, как дядя Сайлас тащил убитого на свою табачную  план-
тацию, где потом собака разыскала труп. На лицах у  всех  было  написано
негодование, и я слышал, как какой-то парень сказал: "Вот уж  самая  что
ни на есть хладнокровная работа -  тащить  вот  так  человека,  которого
только что убил, и зарыть его, как скотину. А еще проповедник!"
   Том все сидел задумавшись и ни на что не обращал  внимания.  Пришлось
адвокату самому допрашивать свидетеля, он старался, как мог, но толку от
этого было мало.
   Вслед за Биллом Уиверсом вызвали его брата  Джека,  который  повторил
всю историю слово в слово.
   Следующим занял свидетельское место Брейс Данлеп.
   У него был совершенно убитый вид, он почти плакал.
   Кругом все зашептались, зашевелились, многие женщины уж вытирали сле-
зы и жалостливо вздыхали: "Несчастный, бедненький!" В зале все затихли и
приготовились слушать.
   Брейс Данлеп принес присягу и начал свою речь:
   - Я уже давно серьезно волновался за своего брата, но я, конечно,  не
предполагал, что дело зашло так далеко, как он мне говорил. Я  никак  не
мог представить себе, что найдется человек, у которого  поднимется  рука
ударить такое беззащитное создание, как мой брат. "Тут  мне  показалось,
что Том встрепенулся, но тут же опять задумался.)
   - Вы сами понимаете, - продолжал Брейс, - мне и  в  голову  не  могло
прийти, что проповедник может причинить ему вред, - это было  дико  даже
представить себе. И я не обращал внимания, а теперь я никогда в жизни не
прощу себе: если бы я иначе отнесся, то мой бедный брат был бы сейчас со
мной, а не лежал мертвым.
   Тут у Брейса как будто не хватило сил продолжать,  он  переждал  нес-
колько минут, а все вокруг ахали и охали, женщины плакали; потом  насту-
пила мертвая тишина, и все услышали стон,  вырвавшийся  у  бедного  дяди
Сайласа.
   - В субботу, второго сентября - продолжал Брейс, - Юпитер  не  лришел
домой к ужину. Через некоторое время я начал волноваться и послал одного
из моих негров к подсудимому - узнать, в чем дело, но  негр  вернулся  и
сказал, что брата там нет. Я обеспокоился еще больше. Я  лег  спать,  но
никак не мог уснуть и уже поздно ночью встал, пошел к дому  проповедника
и долго бродил там, надеясь, что встречу своего бедного брата. Я не  по-
дозревал тогда, что его уже нет в живых... - Брейс опять  умолк,  теперь
уже женщины плакали все как одна. - Я его, конечно, не встретил, вернул-
ся домой и пытался уснуть, но не мог. Прошел день-другой, и соседи  тоже
начали беспокоиться и вспоминать угрозы, которыми осыпал брата  подсуди-
мый. Возникло подозрение, что мой брат убит, но я этому не поверил.  На-
чались поиски, но тела его не нашли. Я тогда решил, что брат,  вероятно,
уехал куда-нибудь, чтобы отдохнуть от всех этих  передряг,  и  вернется,
когда забудет о своих обидах. Но девятого сентября ночью ко; мне  пришли
Лем Биб и Джим Лейн  и  рассказали  мне  все...  рассказали  об  ужаеном
убийстве. Сердце мое было разбито. И тогда я вспомнил  один  случай,  на
который в свое время я не обратил внимания.
   Я слышал, что подсудимый имеет привычку разгуливать во сне и  сам  не
знает в этот момент, что он делает. Я  расскажу  вам,  что  я  вспомнил.
Поздно ночью в ту ужасную субботу, когда я в отчаянии бродил вокруг дома
подсудимого, я остановился у табачной плантации и  услышал,  как  кто-то
копает - окаменевшую землю. Я подошел поближе, раздвинул кустарник,  что
растет у него вдоль изгороди, и увидел подсудимого, у которого  в  руках
была лопата с длинной ручкой, и он кончал засыпать землей  большую  яму.
Подсудимый стоял ко мне спиной, но ночь была лунная, и я  узнал  его  по
старой куртке: у нее на спине белая заплата, словно попали  снежком.  Он
закапывал человека, которого он убил...
   С этими словами Брейс упал на стул и зарыдал; в зале слышались только
причитания, плач и возгласы: "Это ужасно!.. Это невероятно!" Все были  в
страшном волнении, и шум стоял такой, что можно, было оглохнуть. И вдруг
дядя Сайлас вскочил белый, как бумага, и выкрикнул:
   - Все это правда! До последнего слова! Я убил его, и убил  намеренно!
Клянусь вам, это ошеломило зал. Все вскочили с  мест,  стараясь  получше
рассмотреть его, судья изо всех сил  стучал  молотком  по  столу,  шериф
орал: "Тише! Прекратите беспорядок в суде!"
   И среди всего этого шума и гама стоял наш старик, весь трясясь, с го-
рящими глазами; он старался не смотреть на жену и дочь,  которые  цепля-
лись за него и умоляли успокоиться, он отталкивал их и  кричал,  что  он
хочет очистить свою душу от преступления, хочет снять с себя это невыно-
симое бремя, что он ни часу не может более терпеть! И  тут  дядя  Сайлас
начал свой страшный рассказ, и все в зале - судья, присяжные, обвинитель
и защитник, публика - слушали его затаив дыхание, а Бенни и  тетя  Салли
рыдали так, что казалось, сердце разорвется.
   И вы подумайте - Том ни разу даже не глянул на дядю Сайласа! Ни разу!
Вот так и сидел, уставившись на что-то, - не могу сказать, на что  имен-
но.
   А дядя Сайлас, захлебываясь от волнения, говорил и говорил:
   - Я убил его! Я виновен! Но я не хотел причинить ему вреда, - сколько
бы здесь ни лгали, что я угрожал ему, - до той самой минуты, когда я за-
махнулся на него палкой, - тут мое сердце  окаменело,  жалость  покинула
мою душу, и я ударил его с желанием убить. В эту минуту во мне поднялось
все зло, которое мне причинили, я вспомнил все оскорбления, которые  на-
нес мне этот человек и его негодяй брат, как они сговорились  оклеветать
меня и опорочить мое доброе имя, как они толкали меня на поступки, кото-
рые должны были погубить меня и мою семью, а ведь мы никогда не  сделали
им ничего худого.
   Они хотели отомстить мне. За что? За то, что моя ни в чем не повинная
бедная дочь, сидящая сейчас рядом со мной,  отказалась  выйти  замуж  за
этого богатого, наглого и невежественного труса Брейса Данлепа,  который
проливал здесь лживые слезы по поводу своего брата, хотя на  самом  деле
он никогда не любил его. (Тут я заметил, что Том встрепенулся и как буд-
то обрадовался чему-то.) В тот миг я забыл о боге и помнил только о сво-
их бедах, да простит мне бог! И я ударил его! Я тут же пожалел об  этом,
меня охватило раскаяние, но я подумал о моей бедной семье и  решил,  что
ради их спасения я должен скрыть содеянное мною, и я спрятал труп в кус-
тах, потом перетащил его на табачную плантацию, а глубокой ночью  отпра-
вился туда с лопатой и закопал его там...
   В этот момент вскочил Том и закричал:
   - Теперь я знаю! Он очень величественно махнул рукой в  сторону  дяди
Сайласа и сказал ему:
   - Сядьте! Убийство было совершено, но вы не имеете  к  нему  никакого
отношения!
   Ну, должен вам сказать, тут все замерли, и можно было  услышать,  как
муха пролетит. Дядя Сайлас в полном замешательстве опустился на  скамью,
но тетя Салли и Бенни даже не заметили этого, до того они были  потрясе-
ны, - они уставились на Тома, рты у них так и остались  разинутыми,  они
просто ничего не могли сообразить. Да и все  в  зале  сидели  совершенно
ошеломленные.
   В жизни своей не видел, чтобы люди выглядели  такими  беспомощными  и
растерянными. А Том, совершенно спокойный, обратился к судье:
   - Ваша честь, вы разрешите мне сказать?
   - Ради бога, говори! - только и мог сказать растерявшийся и смущенный
судья.
   А Том постоял секунду-другую - для эффекта, как он это называл,  -  и
спокойненько так начал говорить:
   - Вот уже две недели на здании суда висит маленькое объявление, в ко-
тором предлагается награда в две тысячи долларов тому,  кто  найдет  два
большие брильянта, украденные в Сент-Луисе. Эти брильянты стоят  двенад-
цать тысяч долларов. Но к этому мы еще вернемся. А сейчас я расскажу вам
об убийстве - как оно произошло и кто совершил его, во  всех  подробнос-
тях.
   Все так и подались вперед, стараясь не пропустить ни слова.
   - Этот вот человек, Брейс Данлеп, который так горевал здесь  о  своем
убитом брате, хотя вы все знаете, что он его ни в грош не ставил,  хотел
жениться на этой девушке, а она ему отказала. Тогда  Брейс  сказал  дяде
Сайласу, что он заставит его пожалеть об этом. Дядя Сайлас  знал,  какая
сила у Брейса Данлепа и понимал, что он не может бороться с ним. Вот  он
и боялся, и волновался, и старался сделать все что мог, чтобы смягчить и
задобрить Брейса Данлепа. Дядя Сайлас даже взял к себе на ферму это нич-
тожество, его брата Юпитера, и стал платить ему  жалованье,  лишая  ради
этого свою семью всего необходимого. А Юпитер стал делать все, что подс-
казывал ему его брат, чтобы оскорблять дядю Сайласа, терзать и волновать
его. Он старался довести дядю Сайласа до того,  чтобы  тот  обидел  его,
чтобы соседи стали думать о дяде Сайласе плохо. Так  оно  и  получилось.
Все отвернулись от дяди Сайласа и начали говорить о нем  самые  скверные
вещи, и это так его расстраивало и мучило, что он бывал просто не в  се-
бе.
   Так вот, в ту самую субботу, о которой здесь так много говорили, двое
свидетелей, выступавших здесь, Лем Биб и Джим Лейн, проходили мимо  того
места, где работали дядя Сайлас и Юпитер Данлеп.  Вот  это  единственная
правда из того, что они здесь говорили, все остальное  -  ложь.  Они  не
слышали, как дядя Сайлас сказал, что убьет Юпитера, они не слышали звука
удара, они не видели убитого, и они не видели, как  дядя  Сайлас  прятал
что-то в кустах. Посмотрите на них - видите, как они жалеют теперь,  что
дали волю своим языкам. Во всяком случае, они пожалеют об  этом  прежде,
чем я кончу говорить.
   В тот субботний вечер Билл и Джек Уиверсы действительно  видели,  как
какой-то человек тащил на себе другого. Тут они сказали  правду,  а  все
остальное - вранье.
   Во-первых, они решили, что это какой-то негр утащил кукурузу  с  поля
дяди Сайллса. Они и не подозревали, что кто-то слышал их разговор. Обра-
тите внимание, какой у них сейчас глупый вид. Дело в том, что они  потом
узнали, кто это был, а почему они присягали здесь, что по походке узнали
дядю Сайласа, известно им самим, - ведь они, когда клялись здесь, знали,
что это был не он.
   Один человек действительно видел, как убитого закапывали на  табачном
поле, - но закапывал его совсем не дядя Сайлас. Дядя Сайлас в это  время
спокойно спал в своей постели.
   А теперь, прежде чем продолжать, я хочу спросить вас, не обращали  ли
вы внимания на то, что, когда человек глубоко задумается или взволнован,
он, сам того не замечая, делает какой-нибудь определенный жест.  Некото-
рые поглаживают подбородок, некоторые почесывают  нос,  другие  потирают
шею, третьи крутят цепочку, четвертые пуговицу. Есть и такие которые ри-
суют пальцем на нижней губе, на щеке или  под  подбородком  какую-нибудь
цифру или букву. Так бывает со мной,  например.  Когда  я  волнуюсь  или
сильно задумаюсь, я рисую на щеке или на губе букву "В" и почти  никогда
не замечаю, что я делаю.
   Это Том здорово подметил. Я сам делаю то же  самое,  только  я  рисую
букву "О". И я увидел, что многие кивают головами, соглашаясь с Томом.
   - Теперь я буду рассказывать дальше. В ту субботу, -  хотя  нет,  это
было накануне ночью, - к пристани Флаглера, в сорока милях отсюда,  при-
чалил пароход. Был сильный дождь и гроза.  На  этом  пароходе  находится
вор, и у него были те два брильянта, о которых сказано в  объявлении  на
дверях суда. Этот вор тайком высадился на берег со своим саквояжем и ис-
чез в темноте, надеясь благополучно добраться до нашего городка.  Но  на
том же пароходе прятались еще два  его  бывших  сообщника,  которые,  он
знал, собираются при первой же возможности убить его и забрать  брильян-
ты. Дело в том, что украли эти брильянты они втроем, а он один  захватил
драгоценности и скрылся с ними.
   Не прошло и десяти минут после того, как этот человек сошел на берег,
а эти ребята узнали об этом и бросились вслед за ним. Наверное, при све-
те спичек они обнаружили его следы. Во всяком случае, они незаметно  шли
по его следам всю субботу. Перед заходом солнца он добрался до  платано-
вой рощи около поля дяди Сайласа и укрылся там, чтобы переодеться, преж-
де чем войти в город. Это случилось как раз после того, как дядя  Сайлас
ударил Юпитера Данлепа дубинкой по голове, - а он его действительно уда-
рил.
   Но в ту минуту, когда преследователи увидели, что вор скрылся в  пла-
тановой роще, они выскочили из кустов и бросились туда вслед за ним. Они
напали на него и принялись избивать. Он кричал и стонал, но  они  безжа-
лостно убили его. Двое людей, которые шли в это время по дороге, услыша-
ли его крики и бросились в платановую рощу, - а они туда и так направля-
лись, - и когда убийцы увидели их, пустились наутек,  а  двое  пришедших
бросились за ними. Но гнались они совсем недолго - минуту или две, а по-
том потихоньку вернулись обратно в платановую рощу.
   Что же они потом стали делать? Я вам расскажу. Они обнаружили одежду,
которую убитый вор успел вытащить из своего саквояжа, и один из них  на-
дел ее на себя.
   Том выждал минуту - опять-таки для пущего эффекта - и именно  продол-
жал:
   - Человек, который надел на себя одежду убитого был... Юпитер Данлеп!
   - Господи! - воскликнули в зале, а дядя Сайлас сидел совершенно  оше-
ломленный.
   - Да, да, это был Юпитер Данлеп. И, как вы понимаете, ничуть не мерт-
вый. Затем эти двое сняли с убитого сапоги и надели на него старые  рва-
ные башмаки Юпитера, а сапоги убитого надел на себя Юпитер Данлеп. Затем
Юпитер Данлеп остался в роще, а второй человек спрятал труп и после  по-
луночи отправился к дому дяди Сайласа, взял там старую  зеленую  рабочую
куртку, которая висела на веревке в проходе между домом и кухней, лопату
с длинной ручкой, пробрался на табачную плантацию и зарыл там труп.
   Том остановился и помолчал с полминуты.
   - Кто бы вы думали, был этот убитый? Это  был...  Джек  Данлеп,  дав-
ным-давно пропавший без вести грабитель!
   - Господи!
   - А человек, который закопал его, был...  Брейс  Данлеп,  его  родной
брат!
   - Господи!
   - А кто бы вы думали, этот гримасничающий идиот, который вот уже нес-
колько недель притворяется глухонемым? Это Юпитер Данлеп!
   Что тут началось! Поднялся такой шум, что вы за  всю  свою  жизнь  не
увидели бы такой суматохи. А Том подскочил к Юпитеру и сорвал с него оч-
ки и фальшивые бакенбарды. Перед нами оказался убитый  Юпитер,  живой  и
целехонький. Тетя Салли и Бенни с плачем бросились обнимать  и  целовать
дядю Сайласа, и до того затискали бедного старика, что он совсем потерял
голову. А публика принялась кричать:
   - Том Сойер! Том Сойер! Замолчите все, пусть он рассказывает  дальше!
Рассказывай дальше, Том Соейр!
   Том был на верху блаженства, потому что его хлебом не  корми,  только
дай ему быть в центре внимания, стать героем, как он говорит. Когда  все
утихло, он опять заговорил:
   - Мне осталось сказать немного: когда Брейс Данлеп измучил дядю  Сай-
ласа до того, что бедный старик совсем лишился  ума  и  в  конце  концов
стукнул его пустоголового братца по голове  дубинкой,  Брейс,  вероятно,
решил, что это подходящий случай. Юпитер побежал в лес, чтобы спрятаться
там, и я думаю, что план у них был такой, - чтобы Юпитер  той  же  ночью
скрылся из этих мест. Тогда Брейс убедил бы всех, что дядя  Сайлас  убил
Юпитера и где-то закопал его труп. Таким образом, Брейс рассчитывал  до-
конать дядю Сайласа и добиться того, чтобы он уехал из этих мест, а  мо-
жет быть, и того, чтобы его повесили, этого я не знаю. Но  когда  они  в
платановой роще нашли своего убитого брата, - хотя они  не  узнали  его,
так он был изуродован, - они придумали другую штуку: переодеть Юпитера в
одежду Джека, а того закопать в одежде Юпитера и подкупить Джима  Лейна,
Билла Уиверса и остальных дать ложные показания. Вот посмотрите  на  них
всех, какой у них вид, - я ведь предупреждал их, что они пожалеют  преж-
де, чем я кончу говорить, так оно и вышло...
   Так вот, мы с Геком Финном плыли на одном пароходе с ворами, и покой-
ник рассказал нам все про брильянты; кроме того, он сказал нам,  что  те
двое убьют его, если только поймают. Мы обещали  помочь  ему,  насколько
это будет в наших силах. Мы как раз были около платановой рощи и  слыша-
ли, как его там убивали, но попали мы в рощу только  рано  утром,  после
того как прошел ливень, и в конце концов решили, что там никого не  уби-
ли. А когда мы увидели здесь Юпитера Данлепа, переодетого точно так, как
собираются переодеться Джек, мы были уверены, что это Джек, к тому же он
мычал, изображая из себя глухонемого, как и было условлено.
   После того как все бросили разыскивать тело, мы  с  Геком  продолжали
поиски - и нашли труп. Конечно, мы ужасно гордились этим, но когда  дядя
Сайлас сказал нам, что это он убил  Юпитера,  мы  просто  оцепенели.  Мы
страшно жалели, что нашли труп, и решили спасти дядю Сайласа от  висели-
цы, если только сможем. Это было нелегко, потому что дядя Сайлас не раз-
решил нам выкрасть его из тюрьмы, как мы украли, если вы помните, нашего
негра Джима.
   Весь этот месяц я ломал голову, чтобы придумать  какой-нибудь  способ
спасти дядю Сайласа, но ничего не мог сообразить. Так что сегодня, когда
мы пришли в зал суда, у меня никакого плана не было, и я не видел  выхо-
да. Но потом я заметил кое-что, и это кое-что заставило меня задуматься.
Это был пустяк, и я не мог быть уверен, но я стал припоминать и следить.
Все время, пока я делал вид, что сижу в раздумье, я наблюдал. И  вскоре,
как раз когда дядя Сайлас выпаливал свои признания, что это он убил Юпи-
тера Данлепа, я снова увидел то, что ожидал.
   Тут я вскочил и прервал заседание, - я понял, что передо  мной  сидит
Юпитер Данлеп. Я узнал его по одному движению, которое я заметил  раньше
и запомнил. Год назад, когда я был здесь, я это заметил.
   На этом месте Том замолчит и с минуту раздумывал - опять-таки для эф-
фекта, - я-то отлично знал его фокусы. Потом он повернулся, словно соби-
раясь вернуться на свое место, и протянул этак лениво и небрежно:
   - Ну вот, кажется, и все. Такого шума я еще  не  слыхивал,  весь  зал
кричал:
   - Что ты увидел? Не смей уходить, чертенок ты эдакий! Ты что же, рас-
писывал все это, пока у нас слюнки не потекли, а теперь хочешь уйти?  Ты
говори, что он делал?!
   Ну, вы сами понимаете, что Тому только этого и надо было,  -  он  все
это проделал для эффекта, на самом-то деле его с этой трибуны целой  уп-
ряжкой волов нельзя было бы стащить.
   - Да это пустяк, мелочь, - сказал он, - я  заметил,  что  он  немного
взволновался, когда увидел, что дядя Сайлас  сам  лезет  в  петлю  из-за
убийства, которого он не совершал. Он волновался все больше и больше,  а
я наблюдал за ним, не показывая вида, - и вдруг  его  пальцы  беспокойно
задвигались, и вскоре он поднял левую руку и стал рисовать пальцем крест
на щеке. Тут-то я и поймал его.
   Все словно с ума сошли, начали кричать, стучать ногами  и  хлопать  в
ладоши, - а Том Сойер был так горд и счастлив, что уже не  знал,  как  и
вести себя. Тогда судья нагнулся со своей кафедры и спросил:
   - Скажи мне, ты действительно видел все подробности  этого  странного
заговора и всей этой трагедии, которые ты здесь рассказал?
   - Нет, ваша честь, я ничего этого не видел.
   - Ты ничего не видел? Но ведь ты рассказал нам эту историю так, слов-
но ты видел все собственными глазами.
   Как ты сумел это сделать?
   Том ответил ему спокойно и небрежно:
   - Просто я внимательно слушал показания и сопоставлял их, ваша честь.
Это обычное дело сыщика, каждый мог бы сделать то же самое.
   - Ничего подобного! На это способен один  из  миллиона.  Ты  исключи-
тельный мальчик.
   Тут Тому опять начали хлопать, а он... ну а он не променял бы эту ми-
нуту на целый серебряный рудник.
   Наконец судья опять спросил его:
   - Но ты уверен, что правильно рассказал нам всю эту странную историю?
   - Да, ваша честь. Вот Брейс Данлеп, пусть он, если  хочет,  попробует
отрицать свое участие в этом деле. Я ручаюсь, что заставлю его пожалеть,
если он на это решится. Вы видите, он молчит. И братец его тоже помалки-
вает. И все четверо свидетелей, которые так лгали потому, что им  запла-
тили за это, не хотят ничего говорить.
   Ну а дядя Сайлас тоже не может ничего возразить, даже говори  он  под
присягой.
   Ну, сами понимаете, что эти слова вызвали новый шум и  смех  в  зале,
даже судья не выдержал и рассмеялся. Том чувствовал себя на  верху  бла-
женства. И тут, среди всеобщего смеха, он повернулся к судье и сказал:
   - Ваша честь, здесь, в зале, вор.
   - Вор?
   - Да, сэр. И на нем находятся те самые брильянты стоимостью в двенад-
цать тысяч долларов.
   Бог ты мой, это было как взрыв бомбы! Все кричали:
   - Кто он? Кто он? Укажи на него! А судья сказал:
   - Укажи его, мой мальчик. Шериф, вы арестуете его. Кто это? Том  ска-
зал:
   - Вот этот воскресший покойник - Юпитер Данлеп. Раздался новый  взрыв
изумленных и взволнованных криков, но Юпитер, который так  был  потрясен
всем, что произошло до этого, теперь выглядел  совершенно  ошеломленным.
Он закричал, почти плача:
   - Ну вот это уже вранье! Ваша честь, это несправедливо, мне и так ху-
до пришлось. Все, что здесь говорили, -  правда,  меня  на  это  толкнул
Брейс, он уговорил меня, обещал сделать меня богатым, вот я и  согласил-
ся.
   А теперь жалею; лучше бы я этого не  делал.  Но  я  не  крал  никаких
брильянтов, провалиться мне на этом месте! Пусть шериф обыщет меня.
   Том прервал его:
   - Ваша честь, назвать его вором не совсем правильно, и я  здесь  нес-
колько преувеличил. Он действительно украл брильянты, но сам не знал  об
этом. Он украл их у своего брата Джека, когда тот лежал мертвым, а  Джек
украл их у двух других воров. Просто Юпитер не знал, что  крадет  их,  и
целый месяц он разгуливал с ними. Да, сэр, на  нем  находятся  брильянты
ценой в двенадцать тысяч долларов - целое богатство, а он-то жил  милос-
тыней целый месяц. Да, ваша честь, они и сейчас находятся на нем.
   Судья распорядился:
   - Шериф, обыщите его. Ну что вам сказать, шериф обшарил его с  головы
до ног всего - обыскал его шляпу, носки, швы, сапоги - все,  что  только
можно было, а Том стоял рядом, совершенно спокойный, подготавливая новый
эффект. Наконец шериф закончил, все сидели разочарованные, а Юпитер зая-
вил:
   - Ну, вы видите? Что я говорил? Тогда судья сказал:
   - Похоже, мой мальчик, что на этот раз ты ошибся. Том тут принял  те-
атральную позу и, почесывая голову, сделал вид, что он мучительно  дума-
ет. Затем он вроде как бы просиял и сказал:
   - Ах, вот в чем дело! А я совсем забыл. Я-то знал, что это вранье.  А
он говорит:
   - Не будет ли кто-нибудь из присутствующих так добр одолжить мне  ма-
ленькую отвертку? В саквояже вашего брата, который вы  стащили,  Юпитер,
была такая отвертка, но я думаю, что сюда вы ее не принесли.
   - Нет, конечно, она была мне ни к чему, и я ее отдал.
   - Это потому, что вы не знали, для чего она нужна. Юпитер к этому мо-
менту опять надел свои сапоги, и когда отвертку, которую просил Том, пе-
редали через головы собравшихся, Том приказал Юпитеру:
   - Положите ногу на стул. Потом он стал на колени и начал  отвинчивать
стальную пластинку с каблука. Все с трепетом следили за его  движениями.
И когда Том вытащил из каблука огромный брильянт, поднял его и  брильянт
засверкал в солнечных лучах, переливаясь всеми цветами радуги, все так и
ахнули. А Юпитер выглядел таким жалким и убитым, что даже сказать невоз-
можно. Ну а уж когда Том вытащил второй брильянт, Юпитер совсем скис. Он
представил себе, как он мог бы удрать за границу и стать там  богатым  и
независимым, если бы только ему пришло в голову, зачем в саквояже лежала
отвертка. Волнение в зале было неописуемое, а Том купался в лучах славы.
Судья забрал брильянты, встал во весь рост за  своей  кафедрой,  сдвинул
очки на лоб, откашлялся и заявил:
   - Я оставлю их пока у себя и извещу  владельцев,  а  когда  владельцы
пришлют за ними, то для меня будет истинным удовольствием  вручить  тебе
награду в две тысячи долларов, ибо ты заслужил эти деньги. А кроме того,
ты заслужил самую глубокую и самую искреннюю  благодарность  всей  нашей
общины за то, что ты избавил невинную и оклеветанную семью от  позора  и
гибели, а доброго и честного человека спас от позорной смерти. Мы  также
благодарны тебе за то, что ты разоблачил и передают  в  руки  правосудия
жестокого и гнусного негодяя и его подлых сообщников.
   Ну что вам сказать, для полного счастья не хватайте  только  духового
оркестра. Том впоследствии сказал, что он чувствовал то же самое.
   Шериф тут же забрал Брейса Данлепа и всю его компанию,  а  через  ка-
кой-нибудь месяц судья приговорил их всех к тюремному заключению.
   С этого дня, как и в былые времена, все жители округи опять стали со-
бираться в маленькой старой церкви дяди Сайласа, все старались быть  как
можно добрее и любезнее к нему и ко всей его семье. А дядя Сайлас произ-
носил такие несусветные, такие путаные и идиотские проповеди, что  после
них люди с трудом находили дорогу домой среди бела дня.  Но  все  делали
вид, что это самые лучшие и блестящие проповеди, какие они только слыша-
ли в своей жизни, стояли в церкви и плакали от любви и  жалости  к  дяде
Сайласу. Мне казалось, что я сойду с ума, что эти проповеди доведут меня
просто до белой горячки и мозги у меня совершенно высохнут. Но постепен-
но, оттого, что все были с ним так добры, к дяде Сайласу вернулся рассу-
док, и голова у него стала такой же крепкой, как и раньше, а  это  можно
сказать без лести. Вся семья была совершенно счастлива, и не было границ
их благодарности и любви к Тому Сойеру; эта любовь и благодарность расп-
ространялись и на меня, хотя я тут был ни при чем. А  когда  прибыли  те
две тысячи долларов, Том отдал мне половину и никому об этом не  сказал.
Ну, меня это не удивило, потому что уж я-то его хорошо знаю.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (54)