ей смотреть же мог; а она села ко мне на кровать и долго со мной разго-
варивала: все твердила, какой хороший мальчик наш Сид, и никак не могла
про него наговориться и то и дело спрашивала ценя, как я думаю: не заб-
лудился ли он, не ранен ли, а может, утонул, может быть, лежит в эту са-
мую минуту где-нибудь раненый или убитый, а она даже не знает, где он...
И тут у нее слезы закапали, а я ей все повторяю, что ничего с Сидом не
слупилось и к утру он, наверно, вернется домой; а она меня то погладит
по руке, а то поцелует, велит повторить это еще раз и еще, потому что ей
от этого легче, уж очень она беспокоится. А когда она уходила, то пос-
мотрела мне в глаза так пристально, ласково и говорит:
- Дверь я не стану запирать, Том. Конечно, есть и окно я громоотвод,
только ты ведь послушаешься - не уйдешь? Ради меня!
Уж как мне хотелось удрать, посмотреть, что делается с Томом, я так и
собирался сделать, но после этого я не мог уйти, Даже за полцарства.
Тетя Салли все не шла у меня из головы, и Том тоже, так это я спал
очень плохо. Два раза я спускался ночью по громоотводу, обходил дом кру-
гом и видел, что она все сидит у окна, усмотрит на дорогу и плачет, а
возле нее свечка; мне очень хотелось что-нибудь для нее сделать, только
ничего нельзя было; дай, думаю, хоть поклянусь, что никогда больше не
буду ее ворчать. А в третий раз я проснулся уже на рассвете, спустился
вниз; гляжу - а тетя Салли все сидит там, и свечка у нее догорает, а она
уронила свою седую голову на руку - и спит.
ГЛАВА XLII
Перед завтраком старик опять ездил в город, но так и не разыскал То-
ма; и оба они сидели за столом задумавшись и молчали, вид у них был
грустный, они ничего не ели, и кофе остывал у них в чашках. И вдруг ста-
рик говорит:
- Отдал я тебе письмо или нет?
- Какое письмо?
- Да то, что я получил вчера на почте?
- Нет, ты мне никакого письма не давал.
- Забыл, должно быть.
И начал рыться в карманах, потом вспомнил, куда он его положил, пошел
и принес - и отдал ей. А она и говорит:
- Да ведь это из Сент-Питерсберга от сестры!
Я решил, что мне будет полезно опять прогуляться, но не мог двинуться
с места. И вдруг... не успела она распечатать письмо, как бросила его и
выбежала вон из комнаты - что-то увидела. И я тоже увидел: Тома Сойера
на носилках, и старичка доктора, и Джима все в том же ситцевом платье,
со связанными за спиной руками, и еще много народу. Я скорей засунул
письмо под первую вещь, какая попалась на глаза, и тоже побежал. Тетя
Салли бросилась к Тому, заплакала и говорит:
- Он умер, умер, я знаю, что умер!
А Том повернул немножко голову и что-то бормочет: сразу видать - не в
своем уме; а она всплеснула руками и говорит:
- Он жив, слава богу! Пока довольно и этого.
Поцеловала его на ходу и побежала в дом - готовить ему постель, на
каждом шагу раздавая всякие приказания и неграм, и всем другим, да так
быстро, что едва язык успевал поворачиваться.
Я пошел за толпой - поглядеть, что будут делать с Джимом, а старичок
доктор и дядя Сайлас пошли за Томом в комнаты. Все эти фермеры ужасно
обозлились, а некоторые даже хотели повесить Джима, в пример всем здеш-
ним неграм, чтобы им было неповадно бегать, как Джим убежал, устраивать
такой переполох и день и ночь держать в страхе целую семью. А другие го-
ворили: не надо его вешать, совсем это ни к чему - негр не наш, того и
гляди, явится его хозяин и заставит, пожалуй, за него заплатить. Это
немножко охладило остальных: ведь как раз тем людям, которым больше всех
хочется повесить негра, если он попался, обыкновенно меньше всех хочется
платить, когда потеха кончится.
Они долго ругали Джима и раза два-три угостили его хорошей затрещи-
ной, а Джим все молчал и даже виду не подал, что он меня знает; а они
отвели его в тот же сарай, переодели в старую одежду и опять приковали
на цепь, только уже не к кровати, а к кольцу, которое ввинтили в нижнее
бревно в стене, а по рукам тоже сковали, и на обе ноги тоже надели цепи,
и велели посадить его на хлеб и на воду, пока не приедет его хозяин, а
если не приедет, то до тех пор, пока его не продадут с аукциона, и зава-
лили землей наш подкоп, и велели двум фермерам с ружьями стеречь сарай
по ночам, а днем привязывать около двери бульдога; потом, когда они уже
покончили со всеми делами, стали ругать Джима просто так, от нечего де-
лать; а тут подошел старичок доктор, послушал и говорит:
- Не обращайтесь с ним строже, чем следует, потому что он неплохой
негр. Когда я приехал туда, где лежал этот мальчик, я не мог вынуть пулю
без посторонней помощи, а оставить его и поехать за кем-нибудь тоже было
нельзя - он чувствовал себя очень плохо; и ему становилось все хуже и
хуже, а потом он стал бредить и не подпускал меня к себе, грозил, что
убьет меня, если я поставлю мелом крест на плоту, - словом, нес всякий
вздор, а я ничего не мог с ним поделать; тут я сказал, что без чьей-ни-
будь помощи мне не обойтись; и в ту же минуту откуда-то вылезает этот
самый негр, говорит, что он мне поможет, - и сделал все, что надо, очень
ловко. Я, конечно, так и придумал, что это беглый негр и есть, а ведь
мне пришлось там пробыть весь тот день до конца и всю ночь. Вот положе-
ние, скажу я вам! У меня в городе осталось два пациента с простудой, и,
конечно, надо бы их навестить, но я не отважился: вдруг, думаю, этот
негр убежит, тогда меня все за это осудят; на реке ни одной лодки не
видно, и позвать некого. Так и пришлось торчать на острове до сегодняш-
него утра; и я никогда не видел, чтобы негр так хорошо ухаживал за
больными; а ведь он рисковал из-за этого свободой, да и устал очень то-
же, - я по всему видел, что за последнее время ему пришлось делать много
тяжелой работы. Мне это очень в нем понравилось. Я вам скажу, джентльме-
ны: за такого негра не жалко заплатить и тысячу долларов, и обращаться с
ним надо ласково. У меня под руками было все, что нужно, и мальчику там
было не хуже, чем дома; может, даже лучше, потому что там было тихо. Но
мне-то пришлось из-за них просидеть там до рассвета - ведь оба они были
у меня на руках; потом, смотрю, едут какие-то в лодке, и, на их счастье,
негр в это время крепко уснул, сидя на тюфяке, и голову опустил на коле-
ни; я им тихонько сделал знак, они подкрались к нему, схватили и связа-
ли, прежде чем он успел сообразить, в чем дело. А мальчик тоже спал, хо-
тя очень беспокойно; тогда мы обвязали весла тряпками, прицепили плот к
челноку и потихоньку двинулись к городу, а негр не сопротивлялся и даже
слова не сказал; он с самого начала вел себя тихо. Он неплохой негр,
джентльмены.
Кто-то заметил:
- Да, надо сказать, ничего плохого я тут не вижу, доктор.
Тогда и другие тоже смягчились, а я был очень благодарен доктору за
то, что он оказал Джиму такую услугу; я очень образовался, что и доктор
о нем думает по-моему; я, как только с Джимом познакомился, сразу уви-
дел, что сердце у него доброе и что человек он хороший. Все согласились,
что он вел себя очень хорошо и заслужил, чтобы на это обратили внимание
и чем-нибудь вознаградили. И все до одного тут же обещали - Видно, что
от души, - не ругать его больше.
Потом они вышли из сарайчика и заперли его на замок. Я думал, они
скажут, что надо бы снять с него хоть одну цепь, потому что эти цепи бы-
ли уж очень тяжелые, или что надо бы иду давать не один хлеб и воду, а
еще мясо и овощи, но никому его и в голову не пришло, а я решил, что мне
лучше в это дело не соваться, а рассказать тете Салли то, что говорил
доктор, как только я миную пороги и мели, то есть объясню ей, почему я
забыл сказать, что Сид был ранен, когда мы с ним в челноке гнались за
беглым негром.
Времени у меня было еще много. Тетя Салли день и ночь не выходила из
комнаты больного, а когда я видел дядю Сайласа, я всякий раз удирал от
него.
На другое утро я услышал, что Тому гораздо лучше и что тетя Салли
пошла прилечь. Я проскользнул к больному в комнату, - думаю: если он не
спит, нам с ним вместе надо бы придумать, как соврать половчее, чтобы
сошло для родных. Но он спал, и спал очень спокойно, и лицо у него было
бледное, а не такое огненное, как когда его принесли. Я сел и стал дожи-
даться, пока он проснется. Через каких-нибудь полчаса в комнату неслышно
входит тетя Салли, и я опять попался! Она сделала знак, чтобы я сидел
тихо, села рядом со мной и начала шепотом говорить, что все мы теперь
должны радоваться, потому что симптомы у него первый сорт, и он давно
уже спит вот так, и все становится спокойнее и здоровей с виду, и десять
шансов против одного за то, что он проснется в своем уме.
Мы сидели и стерегли его, и скоро он пошевелился, открыл глаза, как
обыкновенно, поглядел и говорит:
- Э, да ведь я дома! Как же это так? А плот где?
- Плот в порядке, - говорю я.
- А Джим?
- Тоже, - говорю я, но не так твердо.
Он ничего не заметил и говорит:
- Отлично! Великолепно! Теперь все кончилось, и бояться нам нечего!
Ты сказал тете?
Я хотел ответить "да", а тут она сама говорит:
- Про что это, Сид?
- Да про то, как мы все это устроили.
- Что "все"?
- Да все; ведь только одно и было: как мы с Томом освободили беглого
негра.
- Боже милостивый! Освободили бег... О чем это ты, милый? Господи,
опять он заговаривается!
- Нет, не заговариваюсь, я знаю, о чем говорю. Мы его освободили, мы
с Томом. Решили так сделать и сделали. Да еще как превосходно!
Он пустился рассказывать, а она его не останавливала, все сидела и
слушала и глядела на него круглыми глазами, и я уж видел, что мне в это
дело соваться нечего.
- Ну как же, тетя, чего нам это стоило! Работали целыми неделями, час
за часом, каждую ночь, пока вы все спали. Нам пришлось красть и свечи, и
простыню, и рубашку, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и ножи,
и сковородку, и жернов, и муку - да всего и не перечесть! Вы себе предс-
тавить не можете, чего нам стоило сделать пилу, и перья, и надписи, и
все остальное, и как это было весело! А потом надо было еще рисовать
гроб и кости, писать анонимные письма от разбойников, вылезать и влезать
по громоотводу, вести подкоп, делать веревочную лестницу и запекать ее в
пироге, пересылать в вашем кармане ложки для работы...
- Господи помилуй!
- ... напускать в сарайчик змей, крыс, пауков, чтобы Джим не скучал
один; а потом вы так долго продержали Тома с маслом в шляпе, что едва
все дело нам не испортили: мы не успели уйти, и фермеры нас застали еще
в сарайчике; мы скорее вылезли и побежали, а они нас услышали и пусти-
лись в погоню; тут меня и подстрелили, а потом мы свернули с дороги, да-
ли им пробежать мимо себя; а когда вы спустили собак, то им бежать за
нами было неинтересно, они бросились туда, где шум, мы сели в челнок и
благополучно переправились на плот, и Джим теперь свободный человек, и
мы все это сами сделали - вот здорово, тетечка!
- Ну, я ничего подобного не слыхала, сколько ни живу на свете! Так
это вы, озорники этакие, столько наделали нам хлопот, что у всех голова
пошла кругом, и напугали всех чуть не до смерти?! Хочется мне взять сей-
час да и выколотить из вас всю дурь, вот сию минуту! Подумать только, а
я-то не сплю, сижу ночь за ночью, как... Ну, негодник эдакий, вот только
выздоровеешь, я уж за тебя примусь, повыбью из вас обоих всякую чертов-
щину!
Но Том весь сиял от гордости и никак не мог удержаться - все болтал и
болтал, а она то и дело перебивала его и все время сердилась и выходила
из себя, и оба они вместе орали, как кошки на крыше; а потом она и гово-
рит:
- Ну, хорошо, можешь радоваться, сколько тебе угодно, но смотри, если
ты еще раз сунешься не в свое дело...
- В какое дело? - говорит Том, а сам больше не улыбается: видно, что
