торчит на морозе.
- Уважаемый господин Мозес, - произнес хозяин с достоинством, -
именно сейчас весьма желательно, чтобы все мы были в сборе. Я имею
сообщить моим уважаемым гостям весьма приятную новость... Кайса, быстро!
- Да не хотят они...
Я поставил тарелку с закуской на столик.
- Погодите, - сказал я. - Сейчас я его приведу.
Выходя из столовой, я услыхал, как Симонэ сказал: "Правильно!
Пусть-ка полиция, наконец, займется своим делом", после чего залился
кладбищенским хохотом, сопровождавшим меня до самой чердачной лестницы.
Я поднялся по лестнице, толкнул грубую деревянную дверь и оказался в
круглом, сплошь застекленном павильончике с узкими скамейками для отдыха
вдоль стен. Здесь было холодно, странно пахло снегом и пылью, горой
громоздились сложенные шезлонги. Фанерная дверь, ведущая наружу, была
приоткрыта.
Плоская крыша была покрыта толстым слоем снега, вокруг павильончика
снег был утоптан, а дальше, к покосившейся антенне вела тропинка, и в
конце этой тропинки неподвижно сидел в шезлонге закутанный в шубу Хинкус.
Левой рукой он придерживал на колене бутылку, а правую прятал за пазухой,
должно быть, отогревал. Лица его почти не было видно, оно было скрыто
воротником шубы и козырьком меховой шапки, только настороженные глаза
поблескивали оттуда - словно тарантул глядел из норки.
- Пойдемте, Хинкус, - сказал я. - Все собрались.
- Все? - хрипло спросил он.
Я выдохнул клуб пара, приблизился и сунул руки в карманы.
- Все до одного. Ждем вас.
- Значит, все... - повторил Хинкус.
Я кивнул и огляделся. Солнце скрылось за хребтом, снег в долине
казался лиловатым, в темнеющее небо поднималась бледная луна.
Краем глаза я заметил, что Хинкус внимательно следит за мной.
- А чего меня ждать? - спросил он. - Начинали бы... Зачем людей зря
беспокоить?
- Хозяин хочет сделать нам какой-то сюрприз, и ему нужно, чтобы мы
все собрались.
- Сюрприз... - сказал Хинкус и покашлял. - Туберкулез у меня, -
сообщил он вдруг. - Врачи говорят, мне все время надо на свежем воздухе...
И мясо черномясой курицы, - добавил он, помолчав.
Мне стало его жалко.
- Черт возьми, - сказал я искренне, - сочувствую вам. Но обедать-то
все-таки тоже нужно...
- Нужно, конечно, - согласился он и встал. - Пообедаю и опять сюда
вернусь. - Он поставил бутылку в снег. - Как вы думаете, врут доктора или
нет? Насчет свежего воздуха...
- Думаю, что нет, - сказал я. Я вспомнил, какой бледно-зеленый он
спускался днем по лестнице, и спросил: - Послушайте, зачем вы так глушите
водку? Ведь вам это должно быть вредно.
- Э-э! - произнес он с тихим отчаянием. - Разве мне можно без водки?
- Он замолчал. Мы спускались по лестнице. - Без водки мне нельзя, - сказал
он решительно. - Страшно. Я без водки с ума сойти могу.
- Ну-ну, Хинкус, - сказал я. - Туберкулез теперь лечат. Это вам не
девятнадцатый век.
- Да, наверное, - вяло согласился он. Мы свернули в коридор. В
столовой звенела посуда, гудели голоса. - Вы идите, я шубу сброшу, -
сказал он, останавливаясь у своей двери.
Я кивнул и вошел в столовую.
- А где арестованный? - громогласно вопросил Симонэ.
- Я же говорю, они не идут... - пискнула Кайса.
- Все в порядке, - сказал я. - Сейчас придет.
Я сел на свое место, затем, вспомнив о здешних правилах, вскочил и
пошел за супом. Дю Барнстокр что-то рассказывал о магии чисел. Госпожа
Мозес ахала. Симонэ отрывисто похохатывал. "Бросьте, Бардл... Дюбр... -
гудел Мозес. - Все это - средневековый вздор". Я наливал себе суп, когда в
столовой появился Хинкус. Губы у него дрожали, и опять он был какой-то
зеленоватый. Его встретил взрыв приветствий, а он, торопливо обведя стол
глазами, как-то неуверенно направился к своему месту - между мною и
Олафом.
- Нет-нет! - вскричал хозяин, набегая на него с рюмкой настойки. -
Боевое крещение!
Хинкус остановился, поглядел на рюмку и что-то сказал, неслышное за
общим шумом.
- Нет-нет! - возразил хозяин. - Это - лучшее лекарство. От всех
скорбей! Так сказать, панацея. Прошу!
Хинкус не стал спорить. Он выплеснул в рот зелье, поставил рюмку на
поднос и сел за стол.
- Ах, какой мужчина! - восхищенно прозвенела госпожа Мозес. -
Господа, вот истинный мужчина!
Я вернулся на свое место и принялся за еду. Хинкус за первым не
пошел, он только положил себе немного жаркого. Теперь он выглядел не так
дурно и, казалось, о чем-то сосредоточенно размышлял. Я стал слушать
разглагольствования дю Барнстокра, и в это время хозяин постучал ножом о
край тарелки.
- Господа! - торжественно провозгласил он. - Прошу минуточку
внимания! Теперь, когда мы все собрались здесь, я позволю себе сообщить
вам приятную новость. Идя навстречу многочисленным пожеланиям гостей,
администрация отеля приняла решение устроить сегодня праздничный бал
Встречи Весны. Конца обеду не будет! Танцы, господа, вино, карты, веселая
беседа!
Симонэ с треском ударил в костлявые ладони. Госпожа Мозес тоже
зааплодировала. Все оживились, и даже неуступчивый господин Мозес, сделав
основательный глоток из кружки, просипел: "Ну, карты - это еще куда ни
шло..." А дитя стучало вилкой об стол и показывало мне язык. Розовый такой
язычок, вполне приятного вида. И в самый разгар этого шума и оживления
Хинкус вдруг придвинулся ко мне и зашептал в ухо:
- Слушайте, инспектор, вы, я слышал, полицейский... Что мне делать?
Полез я сейчас в баул... за лекарством. Мне велено пить перед обедом
микстуру какую-то... А у меня там... ну, одежда кое-какая теплая, жилет
меховой, носки там... Так ничего этого у меня не осталось. Тряпки какие-то
- не мои, белье рваное... и книжки...
Я осторожно опустил ложку на стол и посмотрел на него. Глаза у него
были круглые, правое веко подергивалось, и в глазах был страх. Крупный
гангстер. Маньяк и садист.
- Ну, хорошо, - сказал я сквозь зубы. - А чего вы от меня хотите?
Он сразу как-то увял и втянул голову в плечи.
- Да нет... ничего... Я только не понимаю, это шутка или как... Если
кража, так ведь вы - полицейский... А может быть, конечно, и шутка, как вы
полагаете?
- Да, Хинкус, - сказал я, отведя глаза и снова принимаясь за суп. -
Тут, знаете ли, все шутят. Считайте, что это шутка, Хинкус.
6
К моему немалому удивлению, затея с вечеринкой удалась. Пообедали
быстро и неосновательно, и никто не покинул столовой, кроме Хинкуса,
который, пробормотав какие-то извинения, поплелся обратно на крышу
промывать легкие горным кислородом. Я проводил его взглядом, испытывая
что-то вроде угрызений совести. У меня даже возникла идея снова забраться
к нему в номер и извлечь все-таки из баула эти проклятые часы. Шутки
шутками, а из-за этих часов у него могут случиться серьезные неприятности.
Хватит с него неприятностей, подумал я. Хватит с меня этих неприятностей,
хватит с меня этих шуток и моей собственной глупости... Напьюсь, решил я,
и мне сразу стало легче. Я пошарил глазами по столу и переменил рюмку на
стакан. Какое мне до всего этого дело? Я в отпуске. И я вообще не
полицейский. Мало ли как я там зарегистрировался... На самом деле, если
хотите знать, я торговый агент. Торгую подержанными умывальниками. И
унитазами... Мельком я подумал, что для ходатая по делам, даже по делам
несовершеннолетних, у Хинкуса слишком уж убогий лексикон. Я отогнал эту
мысль и старательно загоготал вместе с Симонэ над какой-то его очередной
суконной остротой, которую не расслышал. Я залпом проглотил полстакана
бренди и налил еще. В голове у меня зашумело.
Между тем веселье началось. Кайса еще не успела собрать грязную
посуду, а господин Мозес и дю Барнстокр, делая друг другу приглашающие
жесты, проследовали к карточному столику с зеленым сукном, появившемуся
вдруг в углу столовой. Хозяин включил оглушительную музыку. Олаф и Симонэ
одновременно устремились к госпоже Мозес, и, поскольку та оказалась не в
силах выбрать кавалера, они принялись отплясывать втроем. Чадо снова
показало мне язык. Правильно! Я вылез из-за стола и, ступая по возможности
твердо, понес к этой разбойнице... к этому бандиту бутылку и стакан.
Сейчас или никогда, думал я. Такое расследование во всяком случае
интереснее, чем кража часов и иного барахла. Впрочем, я ведь торговец.
Хорошо и прямо-таки чудом сохранившиеся умывальники...
- Танец, мадм'зель? - произнес я, плюхнувшись на стул рядом с чадом.
- Я не танцую, сударыня, - лениво ответило чадо. - Бросьте трепаться
и дайте сигаретку.
Я дал ему сигаретку, хватил еще бренди и принялся объяснять этому
существу, что его поведение - по-ве-де-ние! - аморально, что так нельзя.
Что я когда-нибудь его выпорю, дайте мне только срок. Или, добавил я,
подумав, привлеку за ношение неподобающей одежды в местах общественного
пользования. Развешивание лозунгов, сказал я. Нехорошо. На дверях.
Шокирует и будирует... Будирует! Я честный торговец, и я не позволю
никому... Блестящая мысль осенила меня. Я пожалуюсь на вас в полицию,
сказал я, заливаясь счастливым смехом. Со своей же стороны могу предложить
вам... нет, не унитаз, конечно, это было бы неприлично, тем более за
столом... но... прекрасный умывальник. Дивно сохранившийся, несмотря ни на
что. Фирмы "Павел Буре". Не угодно ли? Отдыхать так отдыхать!..
Чадо отвечало мне что-то, и довольно остроумно, то хрипловатым
мальчишеским баском, то нежным девичьим альтом. Голова у меня пошла
кругом, и скоро мне стало казаться, что разговариваю я сразу с двумя
собеседниками. Где-то тут обретался испорченный вставший на дурной путь
подросток, который все время хлобыстал мое бренди и за которого я нес
определенную ответственность как работник полиции, опытный торговый агент
и старший по чину. И где-то тут же пребывала очаровательная пикантная
девушка, которая, слава богу, ну совершенно не походила на мою старуху и к
которой я, кажется, начинал испытывать чувства более нежные, нежели
отеческие. Отпихивая все время ввязывавшегося в разговор подростка, я
изложил девушке свои взгляды на брак как на добровольный союз двух сердец,
взявших на себя определенные моральные обязательства. И никаких
велосипедов-мотоциклов, добавил я строго. Условимся об этом сразу же. Моя
старуха этого не выносит... Мы условились и выпили - сначала с подростком,
потом с девушкой, моей невестой. Почему бы, черт возьми, молодой
совершеннолетней девице не выпить немножко хорошего коньяку? Трижды
повторив не без вызова эту мысль, показавшуюся мне самому несколько
спорной, я откинулся на стуле и оглядел зал.
Все шло прекрасно. Ни законы, ни моральные нормы не нарушались. Никто
не вывешивал лозунгов, не писал записок и не крал часов. Музыка гремела.
Дю Барнстокр, Мозес и хозяин резались в тринадцать без ограничения ставок.
Госпожа Мозес лихо отплясывала с Симонэ что-то совершенно современное,
Кайса убирала посуду. Тарелки, вилки и Олафы так и вились вокруг нее. Вся
посуда на столе находилась в движении - я едва успел подхватить убегающую
бутылку и облил себе брюки.
- Брюн, - сказал я проникновенно, - не обращайте внимания. Это все
идиотские шутки. Всякие там золотые часы, пододеяльники... - Тут меня
осенила новая мысль. - А что, парень, - сказал я, - не поучить ли мне тебя
стрелять из пистолета?
- Я не парень, - грустно сказала девушка. - Мы же с вами обручились.
- Тем более! - воскликнул я энтузиазмом. - У меня есть дамский
