крепкой, утоляющей боль и восстанавливающей душевное равновесие". Господин
Симонэ издевательски рыдал и гукал с вершины телефонного столба, господин
дю Барнстокр, извиняясь, прижимал к сердцу растопыренную пятерню, а
подъехавший ходатай Хинкус, азартно толкаясь и вертя головой, спрашивал у
всех, много ли переломов и "куда его унесли".
Пока меня отряхивали, ощупывали, массировали, вытирали мне лицо,
выгребали у меня из-за шиворота снег и искали мой шлем, конец троса
подхватил Олаф Андварафорс, и меня тут же бросили, чтобы упиться новым
зрелищем - действительно, довольно эффектным. Всеми покинутый и забытый, я
все еще приводил себя в порядок, а изменчивая толпа уже восторженно
приветствовала нового кумира. Но фортуне, знаете ли, безразлично, кто вы -
белокурый бог снегов или стареющий полицейский чиновник. В апогее триумфа,
когда викинг уже возвышался у крыльца, картинно опершись на палки и
посылая ослепительные улыбки госпоже Мозес, фортуна слегка повернула свое
крылатое колесо. Сенбернар Лель деловито подошел к победителю, пристально
его обнюхал и вдруг коротким, точным движением поднял лапу прямо ему на
пьексы. О большем я и мечтать не мог. Госпожа Мозес взвизгнула, разразился
многоголосый взрыв возмущения, и я ушел в дом. По натуре я человек не
злорадный, я только люблю справедливость. Во всем.
В буфетной я не без труда выяснил у Кайсы, что душ в отеле работает,
оказывается, только на первом этаже, поспешил за свежим бельем и
полотенцем, но как я ни спешил, а все-таки опоздал. Душ оказался уже
занят, из-за двери доносился плеск струй и неразборчивое пение, а перед
дверью стоял Симонэ, тоже с полотенцем через плечо. Я встал за ним, а за
мной сейчас же пристроился господин дю Барнстокр. Мы закурили. Симонэ,
давясь от смеха и оглядываясь по сторонам, принялся рассказывать анекдот
про холостяка, который поселился у вдовы с тремя дочками. Но тут, к
счастью, появилась госпожа Мозес, которая спросила у нас, не проходил ли
здесь господин Мозес, ее супруг и повелитель. Господин дю Барнстокр
галантно и пространно ответил ей, что, увы, нет. Симонэ, облизнувшись,
впился в госпожу Мозес томным взором, а я прислушался к голосу,
доносившемуся из душевой, и высказал предположение, что господин Мозес
находится там. Госпожа Мозес встретила это предположение с явным
недоверием. Она улыбнулась, покачала головой и поведала нам, что в
особняке на Рю де Шанель у них две ванны - одна золотая, а другая,
кажется, платиновая, и, когда мы не нашлись, что на это ответить,
сообщила, что пойдет поищет господина Мозеса в другом месте. Симонэ тут же
вызвался сопровождать ее, и мы с дю Барнстокром остались вдвоем. Дю
Барнстокр, понизив голос, осведомился, видел ли я досадную сцену, имевшую
место между сенбернаром Лелем и господином Андварафорсом. Я доставил себе
маленькое удовольствие, ответивши, что нет, не видел. Тогда дю Барнстокр
описал мне эту сцену со всеми подробностями и, когда я кончил всплескивать
руками и сокрушенно цокать языком, скорбно добавил, что наш добрый хозяин
совершенно распустил своего пса, ибо не далее как позавчера сенбернар
точно так же обошелся в гараже с самой госпожой Мозес. Я снова всплеснул
руками и зацокал языком, на этот раз уже вполне искренне, но тут к нам
присоединился Хинкус, который немедленно принялся раздражаться в том
смысле, что деньги вот дерут как с двоих, а душ вот работает только один.
Господин дю Барнстокр ловко успокоил его: извлек из его полотенца двух
леденцовых петушков на палочке. Хинкус немедленно замолчал и даже,
бедняга, переменился в лице. Он принял петушков, засунул их себе в рот и
уставился на великого престидижитатора с ужасом и недоверием. Тогда
господин дю Барнстокр, чрезвычайно довольный произведенным эффектом,
пустился развлекать нас умножением и делением в уме многозначных чисел.
А в душе шумели струи, и только пение прекратилось, сменившись
неразборчивым бормотанием. С верхнего этажа, тяжело ступая, сошли рука об
руку господин Мозес и опозоренный невоспитанной собакой кумир дня Олаф.
Сойдя, они расстались. Господин Мозес, прихлебывая на ходу, унес свою
кружку к себе за портьеры, а викинг, не говоря лишнего слова, встал в наш
строй. Я посмотрел на часы. Мы ждали уже больше десяти минут.
Хлопнула входная дверь. Мимо нас, не задерживаясь, пронеслось наверх
неслышными скачками чадо, оставив за собой запахи бензина, пота и духов. И
тут до моего сознания дошло, что из кухни слышатся голоса хозяина и Кайсы,
и какое-то странное подозрение впервые осенило меня. Я в нерешительности
уставился на дверь душевой.
- Давно стоите? - осведомился Олаф.
- Да, довольно давно, - отозвался дю Барнстокр.
Хинкус вдруг неразборчиво что-то пробормотал и, толкнув Олафа плечом,
устремился в холл.
- Послушайте, - сказал я. - Кто-нибудь еще приехал сегодня утром?
- Только вот эти господа, - сказал дю Барнстокр. - Господин
Андварафорс и господин... э-э... вот этот маленький господин, который
только что ушел...
- Мы приехали вчера вечером, - возразил Олаф.
Я и сам знал, когда они приехали. На секунду в воображении моем
возникло видение скелета, мурлыкающего песенки под горячими струями и
моющего у себя под мышками. Я рассердился и толкнул дверь. И конечно же,
дверь открылась. И конечно же, в душевой никого не оказалось. Шумела
пущенная до отказа горячая вода, пар стоял столбом, на крючке висела
знакомая брезентовая куртка Погибшего Альпиниста, а на дубовой скамье под
нею бормотал и посвистывал старенький транзисторный приемник.
- Кэ дьябль! - воскликнул дю Барнстокр. - Хозяин! Подите сюда!
Поднялся шум. Бухая тяжелыми башмаками, прибежал хозяин. Вынырнул,
словно из-под земли, Симонэ. Перегнулось через перила чадо с окурком,
прилипшим к нижней губе. Из холла опасливо выглянул Хинкус.
- Это невероятно! - возбужденно говорил дю Барнстокр. - Мы стоим
здесь и ждем никак не менее четверти часа, не правда ли, инспектор?
- А у меня опять кто-то на постели валялся, - сообщило чадо сверху. -
И полотенце все мокрое.
В глазах Симонэ прыгало дьявольское веселье.
- Господа, господа... - приговаривал хозяин, делая успокаивающие
жесты. Он нырнул в душевую и прежде всего выключил воду. Затем он снял с
крючка куртку, взял приемник и повернулся к нам. Лицо у него было
торжественное. - Господа! - произнес он глухим голосом. - Я могу только
засвидетельствовать факты. Это ЕГО приемник, господа. И это ЕГО куртка.
- А, собственно, чья... - спокойно начал Олаф.
- ЕГО. Погибшего.
- Я хотел спросить, чья, собственное, очередь? - по-прежнему спокойно
сказал Олаф.
Я молча отстранил хозяина, вошел в душевую и запер за собой дверь.
Уже содрав с себя одежду, я сообразил, что очередь, собственно, не моя, а
Симонэ, но никаких угрызений совести не ощутил. Он же и устроил, наверное,
подумал я со злостью. Пусть-ка теперь постоит. Герой национальной науки.
Сколько воды зря пропало... Нет, этих шутников надо ловить. И наказывать.
Я вам покажу, как со мной шутки шутить...
Когда я вышел из душевой, публика в холле продолжала обсуждать
происшествие. Ничего нового, впрочем, не говорилось, и я не стал
задерживаться. На лестнице я миновал чадо, по-прежнему висящее на перилах.
"Сумасшедший дом!" - сказало оно мне с вызовом. Я промолчал и пошел прямо
к себе в номер.
Под влиянием душа и приятной усталости злость моя совершенно
улеглась. Я придвинул к окну кресло, выбрал самую толстую и самую
серьезную книгу и уселся, задрав ноги на край стола. На первой же странице
я задремал и пробудился, вероятно, часа через полтора - солнце
переместилось изрядно, и тень отеля лежала теперь под моим окном. Судя по
тени, на крыше сидел человек, и я спросонок подумал, что это, должно быть,
великий физик Симонэ прыгает там с трубы на трубу и гогочет на всю долину.
Я снова заснул, потом книга свалилась на пол, я вздрогнул и проснулся
окончательно. Теперь на крыше отчетливо виднелись тени двух человек -
один, по-видимому, сидел, другой стоял перед ним. Загорают, подумал я и
отправился умываться. Пока я умывался, мне пришло в голову, что неплохо бы
выпить чашечку кофе для бодрости, да и перекусить не мешало бы слегка. Я
закурил и вышел в коридор. Было уже около трех.
На лестничной площадке я встретился с Хинкусом. Он спускался по
чердачной лестнице, и вид у него был какой-то странный. Он был голый до
пояса и лоснился от пота, лицо у него при этом было белое до зелени, глаза
не мигали, обеими руками он прижимал к груди ком смятой одежды.
Увидев меня, он сильно вздрогнул и приостановился.
- Загораете? - спросил я из вежливости. - Не сгорите там. Вид у вас
нездоровый.
Проявив таким образом заботу о ближнем, я, не дожидаясь ответа, пошел
вниз. Хинкус топал по ступенькам следом.
- Захотелось вот выпить, - проговорил он хрипловато.
- Жарко? - спросил я, не оборачиваясь.
- Д-да... Жарковато.
- Смотрите, - сказал я. - Мартовское солнце в горах - злое.
- Да ничего... Выпью вот, и ничего.
Мы спустились в холл.
- Вы бы все-таки оделись, - посоветовал я. - Вдруг там госпожа
Мозес...
- Да, - сказал он. - Натурально. Совсем забыл.
Он остановился и принялся торопливо напяливать рубашку и куртку, а я
прошел в буфетную, где получил от Кайсы тарелку с холодным ростбифом, хлеб
и кофе. Хинкус, уже одетый и уже не такой зеленый, присоединился ко мне и
потребовал что-нибудь покрепче.
- Симонэ тоже там? - спросил я. Мне пришло в голову скоротать время
за бильярдом.
- Где? - отрывисто спросил Хинкус, осторожно поднося ко рту полную
рюмку.
- На крыше.
Рука у Хинкуса дрогнула, бренди потекло по пальцам. Он торопливо
выпил, потянул носом воздух и, вытирая рот ладонью, сказал:
- Нет. Никого там нет.
Я с удивлением посмотрел на него. Губы у него были поджаты, он
наливал себе вторую рюмку.
- Странно, - сказал я. - Мне почему-то показалось, что Симонэ тоже
там, на крыше.
- А вы перекреститесь, чтобы вам не казалось, - грубо ответил ходатай
по делам и выпил. И тут же налил снова.
- Что это с вами? - спросил я.
Некоторое время он молча смотрел на полную рюмку и вдруг сказал:
- Послушайте, а вы не хотите позагорать на крыше?
- Да нет, спасибо, - ответил я. - Боюсь сгореть. Кожа чувствительная.
- И никогда не загораете?
- Нет.
Он подумал, взял бутылку, навинтил колпачок.
- Воздух там хорош, - произнес он. - И вид прекрасный. Вся долина как
на ладони. Горы...
- Пойдемте сыграем на бильярде, - предложил я. - Вы играете?
Он впервые посмотрел мне прямо в лицо маленькими больными глазками.
- Нет, - сказал он. - Я уж лучше воздухом подышу.
Затем он снова отвинтил колпачок и налил себе четвертую рюмку. Я доел
ростбиф, выпил кофе и собрался уходить. Хинкус тупо разглядывал свое
бренди.
- Смотрите, не свалитесь с крыши, - сказал я ему.
Он криво ухмыльнулся и ничего не ответил. Я снова поднялся на второй
этаж. Стука шаров не было слышно, и я толкнулся в номер Симонэ. Никто не
отозвался. Из-за дверей соседнего номера слышались неразборчивые голоса, и
я постучался туда. Симонэ там тоже не было. Дю Барнстокр и Олаф, сидя за
столом, играли в карты. Посредине стола высилась кучка смятых банкнот.
Увидев меня, дю Барнстокр сделал широкий жест и воскликнул:
- Заходите, заходите, инспектор! Дорогой Олаф, вы, конечно,
приглашаете господина инспектора?
