Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ, ИЛИ
ОТЕЛЬ У "ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА"
(ЕЩЕ ОДНА ОТХОДНАЯ ДЕТЕКТИВНОМУ ЖАНРУ)
"Как сообщают, в округе Винги, близ города Мюр,
опустился летательный аппарат, из которого вышли
желто-зеленые человечки о трех ногах и восьми
глазах каждый. Падкая на сенсации буржуазная
пресса поспешила объявить их пришельцами из
космоса..."
(Из газет)
1
Я остановил машину, вылез и снял черные очки. Здесь все было именно
так, как рассказывал Згут. Отель был двухэтажный, желто-зеленый, над
крыльцом красовалась траурная вывеска: "У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА". Высокие
ноздреватые сугробы по сторонам крыльца были утыканы разноцветными лыжами
- я насчитал семь штук, одна была с ботинком. С крыши свисали мутные
гофрированные сосульки толщиной с руку. В крайнее правое окно первого
этажа выглянуло чье-то бледное лицо, и тут парадная дверь отворилась, и на
крыльце появился лысый коренастый человек в рыжем меховом жилете поверх
ослепительной нейлоновой рубашки. Тяжелой медлительной поступью он
приблизился и остановился передо мною. У него была грубая красная
физиономия и шея борца-тяжеловеса. На меня он не смотрел. Его
меланхолический взгляд был устремлен куда-то в сторону и исполнен
печального достоинства. Несомненно, это был сам Алек Сневар, владелец
отеля, долины и Бутылочного Горлышка.
- Там... - произнес он неестественно низким и глухим голосом. - Вон
там это произошло. - Он простер указующую руку. В руке был штопор. - На
той вершине...
Я повернулся и, прищурившись, поглядел на сизую, жуткого вида
отвесную стену, ограждавшую долину с запада, на бледные языки снега, на
иззубренный гребень, четкий, словно нарисованный на сочно-синей
поверхности неба.
- Лопнул карабин, - все тем же глухим голосом продолжал владелец. -
Двести метров он летел по вертикали вниз, к смерти, и ему не за что было
зацепиться на гладком камне. Может быть, он кричал. Никто не слышал его.
Может быть, он молился. Его слышал только бог. Потом он достиг склона, и
мы здесь услышали лавину, рев разбуженного зверя, жадный голодный рев, и
земля дрогнула, когда он грянулся о нее вместе с сорока двумя тысячами
тонн кристаллического снега...
- Чего ради его туда понесло? - спросил я, разглядывая зловещую
стену.
- Позвольте мне погрузиться в прошлое, - проговорил владелец, склонил
голову и приложил кулак со штопором к лысому лбу.
Все было совершенно так, как рассказывал Згут. Только вот собаки
нигде не было видно, но я заметил множество ее визитных карточек на снегу
возле крыльца и вокруг лыж. Я полез в машину и достал корзину с бутылками.
- Привет от инспектора Згута, - сказал я, и владелец тут же вынырнул
из прошлого.
- Вот достойный человек! - сказал он с живостью и весьма обыкновенным
голосом. - Как он поживает?
- Неплохо, - ответил я, вручая ему корзину.
- Я вижу, он не забыл вечера, которые провел у моего камина.
- Он только о них и говорит, - сказал я и снова повернулся было к
машине, но хозяин схватил меня за руку.
- Ни шагу назад! - строго произнес он. - Этим займется Кайса. Кайса!
- трубно взревел он.
На крыльцо выскочила собака - великолепный сенбернар, белый с желтыми
пятнами, могучее животное ростом с теленка. Как я уже знал, это было все,
что осталось от Погибшего Альпиниста, если не считать некоторых мелочей,
экспонированных в номере-музее. Я был не прочь посмотреть, как этот кобель
с женским именем станет разгружать мой багаж, но хозяин твердой рукой уже
направлял меня в дом.
Мы прошли через сумрачный холл, где ощущался теплый запах погасшего
камина и тускло отсвечивали лаком модные низкие столики, свернули в
коридор налево, и хозяин плечом толкнул дверь с табличкой "Контора". Я был
усажен в уютное кресло, позвякивающая и булькающая корзинка водворилась в
углу, и хозяин распахнул на столе громоздкий гроссбух.
- Прежде всего разрешите представиться, - сказал он, сосредоточенно
обскабливая ногтями кончик пера. - Алек Сневар, владелец отеля и механик.
Вы, конечно, заметили ветряки на выезде из Бутылочного Горлышка?
- Ах, это были ветряки?..
- Да. Ветряные двигатели. Я сам сконструировал их и сам построил. Вот
этими руками.
- Что вы говорите... - пробормотал я.
- Да. Сам. И еще многое.
- А куда нести? - спросил у меня за спиной пронзительный женский
голос.
Я обернулся. В дверях, с моим чемоданом в руке, стояла эдакая
кубышечка, пышечка этакая лет двадцати пяти, с румянцем во всю щеку, с
широко расставленными и широко раскрытыми голубыми глазками.
- Это Кайса, - сообщил мне хозяин. - Кайса! Этот господин привез нам
привет от господина Згута. Ты помнишь господина Згута, Кайса? Ты должна
его помнить.
Кайса немедленно залилась краской и, поведя плечами, закрылась
ладонью.
- Помнит, - объяснил мне хозяин. - Запомнила... Н-ну-с... Так я
помещу вас в номер четыре. Это лучший номер в отеле. Кайса, отнеси чемодан
господина... м-м...
- Глебски, - сказал я.
- Отнеси чемодан господина Глебски в четвертый номер... Поразительная
дура, - сообщил он с какой-то даже гордостью, когда кубышечка скрылась. -
В своем роде феномен... Итак, господин Глебски? - Он выжидательно взглянул
на меня.
- Петер Глебски, - продиктовал я. - Инспектор полиции. В отпуске. На
две недели. Один.
Хозяин прилежно записывал все эти сведения огромными корявыми
буквами, а пока он писал, в контору, цокая когтями по линолеуму, вошел
сенбернар. Он поглядел на меня, подмигнул и вдруг с грохотом, словно
обрушилась вязанка дров, пал около сейфа, уронив морду на лапу.
- Это Лель, - сказал хозяин, завинчивая колпачок авторучки. -
Сапиенс. Все понимает на трех европейских языках. Блох нет, но линяет.
Лель вздохнул и переложил морду на другую лапу.
- Пойдемте, - сказал хозяин, вставая. - Я провожу вас в номер.
Мы снова пересекли холл и стали подниматься по лестнице.
- Обедаем мы в шесть, - рассказывал хозяин. - Но перекусить можно в
любое время, а равно и выпить чего-нибудь освежающего. В десять вечера -
легкий ужин. Танцы, бильярд, картишки, собеседования у камина.
Мы вышли в коридор второго этажа и повернули налево. У первой же
двери хозяин остановился.
- Здесь, - произнес он прежним глухим голосом. - Прошу.
Он распахнул передо мною дверь, и я вошел.
- С того самого незабываемого страшного дня... - начал он и вдруг
замолчал.
Номер был неплохой, хотя и несколько мрачноватый. Шторы были
приспущены, на кровати почему-то лежал альпеншток. Пахло свежим табачным
дымом. На спинке кресла висела чья-то брезентовая куртка, на полу рядом с
креслом валялась газета.
- Гм... - сказал я озадаченно. - По-моему, здесь уже кто-то живет.
Хозяин безмолвствовал. Взгляд его был устремлен на стол. На столе
ничего особенного не было, только большая бронзовая пепельница, в которой
лежала трубка с прямым мундштуком. Кажется "данхилл". Из трубки поднимался
дымок.
- Живет... - произнес, наконец, хозяин. - Живет ли?.. Впрочем, почему
бы и нет?
Я не нашелся, что ответить ему, и ждал продолжения. Чемодана моего
нигде не было видно, но зато в углу стоял клетчатый саквояж с
многочисленными гостиничными ярлыками. Не мой саквояж.
- Здесь, - окрепшим голосом продолжал хозяин, - вот уже шесть лет, с
того самого незабываемого страшного дня, все пребывает так, как он оставил
перед своим последним восхождением...
Я с сомнением посмотрел на курящуюся трубку.
- Да! - сказал хозяин с вызовом. - Это ЕГО трубка. Это вот - ЕГО
куртка. А вот это - ЕГО альпеншток. "Возьмите с собой альпеншток", -
сказал я ему в то утро. Он только улыбнулся и покачал головой. "Но не
хотите же вы остаться там навсегда!" - воскликнул я, холодея от страшного
предчувствия. "Пуркуа па?" - ответствовал он мне по-французски. Мне до сих
пор так и не удалось выяснить, что это означало...
- Это означало "почему бы и нет?", - заметил я.
Хозяин горестно покивал.
- Я так и думал... А вот это - ЕГО саквояж. Я не разрешил полиции
копаться в его вещах...
- А вот это - ЕГО газета, - сказал я. Я отчетливо видел, что это
позавчерашний "Мюрский Вестник".
- Нет, - сказал хозяин. - Газета, конечно, не его.
- У меня тоже такое впечатление, - согласился я.
- Газета, конечно, не его, - повторил хозяин. - И трубку,
естественно, раскурил здесь не он, а кто-то другой.
Я пробормотал что-то о недостатке уважения к памяти усопших.
- Нет, - задумчиво возразил хозяин, - здесь все сложнее. Здесь все
гораздо сложнее, господин Глебски. Но мы поговорим об этом позже. Пойдемте
в ваш номер.
Однако, прежде чем мы вышли, он заглянул в туалетную комнату, открыл
и снова закрыл дверцы стенного шкафа и, подойдя к окну, похлопал ладонями
по портьерам. По-моему, ему очень хотелось заглянуть также и под кровать,
но он сдержался. Мы вышли в коридор.
- Инспектор Згут как-то рассказывал мне, - произнес хозяин после
короткого молчания, - что его специальность - так называемые медвежатники.
А у вас какая специальность, если это, конечно, не секрет?
Он распахнул передо мною дверь четвертого номера.
- У меня скучная специальность, - ответил я. - Должностные
преступления, растраты, подлоги, подделка государственных бумаг...
Номер мне сразу понравился. Все здесь сияло чистотой, воздух был
свеж, на столе - ни пылинки, за промытым окном - снежная равнина и
сиреневые горы.
- Жаль, - сказал хозяин.
- Почему? - спросил я рассеяно и заглянул в спальню. Здесь еще
хозяйничала Кайса. Чемодан мой был раскрыт, вещи аккуратно разложены, а
Кайса взбивала подушки.
- А впрочем, и не жаль нисколько, - заявил хозяин. - Вам не
приходилось, господин Глебски, замечать, насколько неизвестное интереснее
познанного? Неизвестное будоражит мысль, заставляет кровь быстрее бежать
по жилам, рождает удивительные фантазии, обещает, манит. Неизвестное
подобно мерцающему огоньку в черной бездне ночи. Но ставши познанным, оно
становится плоским, серым и неразличимо сливается с серым фоном будней.
- Вы поэт, господин Сневар, - заметил я еще рассеяннее. Я смотрел на
Кайсу и понимал Згута. Пышечка-кубышечка на фоне постели выглядела
необычайно заманчиво. Было в ней что-то неизвестное, что-то еще
непознанное...
- Ну вот вы и дома, - сказал хозяин. - Располагайтесь, отдыхайте,
делайте что хотите. Лыжи, мази, снаряжение - все к вашим услугам внизу,
обращайтесь при необходимости прямо ко мне. Обед в шесть, а если вздумаете
перекусить прямо сейчас или освежиться - я имею в виду напитки, -
обращайтесь к Кайсе. Приветствую вас.
И он ушел.
Кайса все трудилась над постелью, доводя ее до немыслимого
совершенства, а я достал сигарету, закурил и подошел к окну. Я был один.
Благословенное небо, всеблагой Господи, наконец-то я был один! Я знаю -
нехорошо так говорить и даже думать, но до чего же в наше время сложно
устроиться таким образом, чтобы хоть на неделю, хоть на сутки, хоть на
несколько часов остаться в одиночестве! Нет, я люблю своих детей, я люблю
свою жену, у меня нет никаких злых чувств к моим родственникам, и
