Я подумал.
- Советую вам, - сказал я наконец, - написать формальное заявление.
Тогда я вызову полицию.
Мозес уставился на меня, и некоторое время мы молчали. Потом он
отхлебнул из кружки и сказал:
- На кой черт вам заявление и полиция? Я вовсе не хочу, чтобы мое имя
трепали вонючие газетчики. Почему вы не можете заняться этим сами? Я же
объявил награду. Хотите задаток?
- Мне неудобно вмешиваться в это дело, - возразил я, пожав плечами. -
Я не частный сыщик, я государственный служащий. Существует
профессиональная этика, и кроме того...
- Ладно, - сказал он вдруг. - Я подумаю... - Он помолчал. - Может
быть, они сами найдутся. Хотелось бы надеяться, что это очередная глупая
шутка. Но если часы не найдутся до завтра, утром я напишу вам это
заявление.
На том мы и порешили. Мозес пошел к себе, а я - к себе.
Не знаю, что новенького обнаружил Мозес у себя в номере. У меня
новенького было полно. Во-первых, на двери косо висел лозунг: "Когда я
слышу слово "культура", я вызываю мою полицию". Лозунг я, конечно, содрал,
но это было только начало. Стол в моем номере оказался залит уже застывшим
гуммиарабиком - поливали прямо из бутылки, бутылка валялась тут же - в
центре этой засохшей лужи красовался листок бумаги. Записка. Совершенно
дурацкая записка. Корявыми печатными буквами было написано: "Господина
инспектора Глебски извещают, что в отеле находится в настоящее время под
именем Хинкус опасный гангстер, маньяк и садист, известный в преступных
кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному из клиентов
отеля. Господина инспектора убедительно просят принять какие-нибудь меры".
Я был до такой степени взбешен и ошарашен, что прочел записку дважды,
прежде чем понял ее содержание. Потом я закурил и оглядел номер. Следов,
конечно, я никаких не заметил. Я расправил смятый лозунг и сравнил его с
запиской. Буквы лозунга были тоже печатные и тоже корявые, но выписаны они
были карандашом. Впрочем, с лозунгом и так все было ясно - это была,
конечно, чадова работа. Просто шутка. Один из тех дурацких лозунгов,
которые французы писали на своей Сорбонне. С запиской же дело обстояло
значительно хуже. Мистификатор мог подсунуть записку под дверь, мог
воткнуть ее в замочную скважину, просто положить на стол и придавить,
например, пепельницей. Нужно быть полным кретином или дикарем, чтобы ради
дурацкой шутки загадить такой хороший стол. Я еще раз перечитал записку,
изо всех сил затянулся и подошел к окну. Вот тебе и отпуск, подумал я. Вот
тебе и долгожданная свобода...
Солнце было уже совсем низко, тень отеля протянулась на добрую сотню
метров. На крыше по-прежнему торчал опасный гангстер, маньяк и садист
господин Хинкус. Он был один.
5
Я остановился перед номером Хинкуса и осторожно огляделся. Коридор
был как всегда пуст. Из бильярдной доносился треск шаров - там был Симонэ.
Дю Барнстокр продолжал чистить Олафа в номере у Олафа. Чадо возилось с
мотоциклом. Мозесы были у себя. Хинкус сидел на крыше. Пять минут назад он
спустился в буфетную, взял еще бутылку, зашел в номер, облачился в шубу и
теперь намерен, судя по всему, дышать чистым воздухом по крайней мере до
обеда. А я стоял перед его номером, пробовал в замочной скважине ключи из
связки, которую утащил из конторки хозяина, и готовился совершить
должностной проступок. Конечно, я не имел ни малейшего права вторгаться в
чужой номер и производить там обыск или даже просто осмотр без ордера. Но
я чувствовал, что это необходимо сделать, иначе я не смогу спокойно спать
и вообще жить в ближайшее время.
Пятый или шестой ключ мягко щелкнул, и я проскользнул в номер. Я
сделал это так, как обычно делают герои шпионских боевиков - других
способов я не знал. Солнце уже почти зашло за хребет, но в номере было
довольно светло. Вид у номера был нежилой, кровать не смята, пепельница
пуста и чиста, а оба баула стояли прямо посредине комнаты. Никак не
подумаешь, что человек собирается прожить здесь две недели.
Содержимое первого, более тяжелого баула насторожило меня еще
сильнее. Это был типичный фальшивый багаж: какое-то тряпье, драные
простыни и наволочки и пачка книг, подобранных самым нелепым образом. Ясно
было, что Хинкус валил в этот баул все, что подвертывалось под руку.
Настоящий багаж содержался во втором бауле. Здесь было три смены белья,
пижама, несессер, пачка денег - солидная пачка, побольше моей - и две
дюжины носовых платков. Была там также небольшая серебряная фляжка -
пустая, футляр с темными очками и бутылка с иностранной наклейкой, полная.
А на самом дне баула, под бельем, я нашел массивные золотые часы со
сложным циферблатом и маленький дамский браунинг.
Я сел на пол и прислушался. Пока все было тихо, но времени на
размышление у меня оставалось крайне мало. Я оглядел часы. На крышке была
выгравирована какая-то сложная монограмма. Золото было настоящее,
червонное, с красноватым отблеском, циферблат был украшен знаками зодиака.
Это были, несомненно, часы господина Мозеса. Потом я оглядел пистолет.
Безделушка с перламутровой рукояткой, никелированный ствол, калибр 0.25,
оружие для рукопашного боя и, строго говоря, вообще не оружие... Вздор,
все это вздор. Гангстеры не обременяют себя такой чепухой. И если на то
пошло, гангстеры не воруют часов, даже таких старинных и массивных -
настоящие гангстеры, с именем и репутацией. Тем более в гостинице, в
первый же день, с риском немедленно засыпаться.
Так-так-так... Давай-ка быстренько сформулируем самую суть. Никаких
доказательств, что Хинкус - опасный гангстер, маньяк и садист, и сколько
угодно доказательств, что кому-то хочется выдать его за такового. Правда,
фальшивый багаж... Ладно, с этим я разберусь потом. Что делать с
пистолетом и часами? Если изъять их, а Хинкус действительно вор (хотя и не
гангстер), тогда он выходит сухим из воды... Если их ему подбросили...
Черт, никак не соображу... Опыта не хватает. Тоже мне, Эркюль Пуаро...
Если их изъять, то, во-первых, куда я их дену? Таскать при себе? Еще
обвинят в воровстве... И в номере прятать нельзя...
Я снова прислушался. В столовой звенели посудой - Кайса уже накрывала
на стол. Кто-то протопал мимо дверей. Голос Симонэ зычно осведомился: "А
где же инспектор? Где он, наш храбрец?" Пронзительно взвизгнула Кайса,
леденящий хохот сотряс этаж. Пора было удирать.
Так ничего и не придумав, я торопливо разрядил обойму, сунул патроны
в карман, а пистолет и часы вернул на дно баула. Я едва успел выскочить и
повернуть ключ, как в другом конце коридора появился дю Барнстокр. Обратив
ко мне аристократический профиль, он говорил кому-то, по-видимому, Олафу:
- Дорогой мой, о чем может быть речь? Когда это дю Барнстокры
отказывались от реванша? Сегодня же, если вам будет угодно! Скажем, в
десять часов вечера, у вас...
Я принял непринужденную позу (то есть вытащил зубочистку и стал ею
орудовать), а дю Барнстокр повернулся и, увидев меня, приветливо помахал
рукой.
- Дорогой инспектор! - провозгласил он. - Победа, слава, богатство!
Таков всегдашний удел дю Барнстокров.
Я пошел ему навстречу, и мы сблизились возле дверей его номера.
- Обчистили Олафа? - спросил я.
- Представьте себе, да! - сказал он, счастливо улыбаясь. - Наш милый
Олаф слишком уж методичен, играет, как машина, никакой фантазии. Даже
скучно... Минуточку, что это у вас? - Он ловко выдернул у меня из
нагрудного кармана игральную карту. - А, это тот самый туз червей, которым
я окончательно сразил нашего беднягу Олафа...
Бедняга Олаф вышел из своего номера, огромный, румяный, легкий,
прошел мимо нас и добродушно улыбнулся, буркнув: "Выпить перед обедом..."
Дю Барнстокр, улыбаясь, проводил его глазами и вдруг, словно что-то
вспомнив, схватил меня за рукав.
- Кстати, милый инспектор. Вы знаете, какую новую шутку учинил наш
дорогой покойник? Зайдемте-ка на минуточку ко мне...
Он втащил меня к себе в номер, пихнул в кресло и предложил сигару.
- Где же она? - пробормотал он, похлопывая себя по карманам. - Ага!
Вот, извольте взглянуть, что я получил сегодня. - Он протянул мне смятый
клочок бумаги.
Это опять была записка. Корявыми печатными буквами, с
орфографическими ошибками, там было написано: "Мы вас нашли. Я держу вас
на мушке. Не пытайтесь бежать и не делайте глупостей. Стрелять буду без
предупреждения. Ф."
Стиснув зубами сигару, я перечитал это послание дважды и трижды.
- Прелестно, не правда ли? - сказал дю Барнстокр, охорашиваясь перед
зеркалом. - Даже подпись есть. Надо бы спросить хозяина, как звали
Погибшего...
- Как она к вам попала?
- Ее подбросили в номер к Олафу, когда мы играли. Олаф отправился в
буфет за спиртным, а я сидел и курил сигару. Раздался стук в дверь, я
сказал: "Да-да, войдите", но никто не вошел. Я удивился, и вдруг я увидел,
что у двери лежит эта записка. Видимо, ее подсунули под дверь.
- Вы, конечно, выглянули в коридор и, конечно, никого не увидели, -
сказал я.
- Ну, мне пришлось довольно долго выкарабкиваться из кресла, - сказал
дю Барнстокр. - Пойдемте? Откровенно говоря, я основательно проголодался.
Я положил записку в карман, и мы отправились в столовую, захватив по
дороге чадо и так и не сумев уговорить его помыть руки.
- Какой-то у вас озабоченный вид, инспектор, - заметил дю Барнстокр,
когда мы подошли к столовой.
Я посмотрел в его ясные старческие глаза, и мне вдруг пришло в
голову, что всю историю с этими записками устроил он. На секунду меня
охватило холодное бешенство, мне захотелось затопать ногами и заорать:
"Оставьте меня в покое! Дайте мне спокойно кататься на лыжах!" Но я,
конечно сдержался.
Мы вошли в столовую. Кажется, все уже были в сборе. Госпожа Мозес
обслуживала господина Мозеса, Симонэ и Олаф топтались возле стола с
закусками, хозяин разливал настойку. Дю Барнстокр и чадо отправились на
свои места, а я присоединился к мужчинам. Симонэ зловещим шепотом читал
Олафу лекцию о воздействии эдельвейсовой настойки на человеческие
внутренности. Упоминались: лейкемия, желтуха, рак двенадцатиперстной
кишки. Олаф, добродушно хмыкая, поедал икру. Тут вошла Кайса и принялась
тарахтеть, обращаясь к хозяину:
- Они не желают идти, они сказали, раз не все собрались, так и они не
пойдут. А когда все соберутся, тогда они и придут. Они так и сказали... И
две бутылки пустые...
- Так пойди и скажи ему, что все уже собрались, - приказал хозяин.
- Они мне не верят, я и так сказала, что все собрались, а они мне...
- О ком речь? - отрывисто вопросил господин Мозес.
- Речь идет о господине Хинкусе, - откликнулся хозяин. - Он все еще
пребывает на крыше, а я хотел бы...
- Чего там - на крыше! - сиплым басом сказало чадо. - Вон он -
Хинкус! - И оно указало вилкой с нанизанным пикулем на Олафа.
- Дитя мое, вы заблуждаетесь, - мягко произнес дю Барнстокр, а Олаф
добродушно осклабился и прогудел:
- Олаф Андварафорс, к вашим услугам, детка. Можно просто Олаф.
- А почему тогда он?.. - вилка с пикулем протянулась в мою сторону.
- Господа, господа! - вмешался хозяин. - Не надо спорить. Все это
сущие пустяки. Господин Хинкус, пользуясь той свободой, которую
гарантирует каждому администрация нашего отеля, пребывает на крыше, и
Кайса сейчас приведет его сюда.
- Да не идут они... - заныла Кайса.
- Какого дьявола, Сневар! - сказал Мозес. - Не хочет идти - пусть
