углу комнаты уже успели пробить полночь.
- А теперь, - сказал мой хозяин, - пришла моя очередь рассказать вам
свою историю, хотя мне это крайне тяжело, так как она отвратительна. Сам
не знаю, как я еще могу спать. Я уже рассказывал ее однажды, мистер
Додд.
- Леди Энн? - спросил я.
- Вы угадали, - ответил он. - И, по правде говоря, дал клятву никому
ее больше не рассказывать. Но вам я не имею права отказать. Вы за нее
дорого заплатили, и я могу только надеяться, что, добившись своего, вы
не разочаруетесь!
С этими словами он начал свой рассказ, а когда он его закончил, на
дворе уже был ясный день, в деревне пели петухи, и крестьяне направля-
лись в поля.
ГЛАВА XXII
ЧЕЛОВЕК, ЖИВУЩИЙ НА ПОСОБИЕ
Синглтон Картью, отец Норриса, был человек толстый, слабовольный,
чувствительный, как музыкант, глупый, как баран, и добросовестный, как
дрессированная собака. Он с большой серьезностью относился к своему по-
ложению: огромные комнаты и безмолвные слуги казались ему принадлеж-
ностью какого-то религиозного ритуала, в котором он занимал место смерт-
ного бога. Как все глупые люди, он не терпел глупости в других и, как
все тщеславные, боялся, что его тщеславие может быть замечено. И в том и
в другом отношении Норрис постоянно раздражал и оскорблял его. Он считал
своего сына дураком и подозревал, что тот придерживается о нем такого же
мнения. История их отношений очень проста: они встречались редко и ссо-
рились часто. Для его матери, гордой и честолюбивой женщины, уже успев-
шей разочароваться в своем муже и старшем сыне, Норрис был только новым
разочарованием.
Однако недостатки молодого Картью были не особенно серьезными. Он рос
застенчивым, уступчивым, малоэнергичным.
Он совсем не был честолюбив, всякой деятельности предпочитал роль
постороннего зрителя и скептически наблюдал, как его отец торжественно
переливает из пустого в порожнее, мать самозабвенно гоняется за мо-
тыльками, которые зовутся светскими успехами, а брат в поте лица занима-
ется тем, что называют развлечениями. Картью пришел к убеждению, что его
родные тратят свою жизнь на скучные пустяки. Он родился разочарованным,
и карьера, открывавшаяся перед ним благодаря его происхождению, была ему
совсем не по душе. Он любил жизнь на открытом воздухе, всему предпочитал
одиночество и в то же время легко завязывал приятельские отношения со
случайными встречными. Но больше всего его влекла живопись. С детства он
не уставал любоваться прекрасными картинами в галерее Столлбриджа. Хотя,
судя по этому собранию, его предки интересовались искусством, Норрис,
пожалуй, был первым в роду, кто захотел сделать искусство своим призва-
нием. Он с детства мечтал стать художником, но родители решительно восп-
ротивились этому, и он уступил без всякой борьбы. Когда настало время
поступать в Оксфорд, он попробовал спорить. Науки его не интересуют,
объяснил он, ему хочется стать художником. Эти слова настолько потрясли
его отца, что Норрис поспешил уступить. "Это ведь было не так уж важно,
- сказал он, - а мне не хотелось дразнить старика".
И вот он покорно отправился в Оксфорд и скоро стал там центром не-
большого кружка убежденных бездельников. Завистливые первокурсники пыта-
лись подражать полному отсутствию всякого старания и страха, которое у
него было совершенно естественным. "Все пустяки" - было его девизом, и
он следовал ему даже во время бесед с профессорами. Хотя он всегда был
вежлив, это полное равнодушие производило впечатление беззастенчивой
наглости, и в конце концов на втором году обучения он был исключен из
университета.
Ни с кем из Картью еще никогда не случалось ничего подобного, и отец
Норриса не собирался смотреть на это сквозь пальцы. Он давно уже имел
привычку пророчить своему второму сыну бесславную и позорную жизнь. И
теперь его прежние пророчества стали для него источником утешения. Он то
и дело повторял: "Я же говорил!" - и уже не сомневался, что его сын кон-
чит виселицей или каторгой. Незначительные долги, которые Норрис сделал
в университете, в глазах его отца превратились в неслыханное мотовство,
грозившее семье чуть ли не полным разорением.
- По-моему, это несправедливо, сэр, - сказал Норрис. - Я жил в уни-
верситете так, как вы мне советовали. Мне жаль, что меня исключили, и вы
имеете право бранить меня за это, но вот попрекать меня долгами вы права
не имеете.
Нетрудно представить, какое впечатление могли произвести эти слова на
очень глупого человека, имевшего к тому же некоторые основания для свое-
го гнева.
Выслушав несколько яростных тирад своего отца, Норрис наконец сказал:
- Знаете что, сэр? Из этого ничего не выйдет. Лучше позвольте мне за-
няться живописью. Это единственное, что меня хоть сколько-нибудь интере-
сует. Ничем другим я все равно заниматься не буду.
- Вы явились ко мне опозоренным, сударь, и я думал, у вас хватит сты-
да не повторять больше эти глупости!
На этом разговор закончился, и Норрис вскоре был послан за границу
изучать иностранные языки. Это обошлось его отцу недешево, потому что
Норрис наделал новых долгов и не обратил никакого внимания на совершенно
справедливое негодование отца, который их заплатил. В оксфордской исто-
рии с ним поступили несправедливо, и он со злопамятством и упрямством,
удивительными в человеке, столь покладистом и слабовольном, не считал
нужным ограничивать себя в расходах. Он швырял деньгами направо и нале-
во, позволял своим слугам обкрадывать себя и, когда окончательно запуты-
вался в долгах, извещал об этом отца с хладнокровием, которое приводило
того в бешенство. Наконец ему выделили определенный капитал, устроили на
дипломатическую службу и заявили, что на помощь отца он больше рассчиты-
вать не должен.
Когда Норрису исполнилось двадцать пять лет, он уже истратил все свои
деньги, наделал множество долгов и в конце концов, как многие слабо-
вольные, меланхоличные люди, пристрастился к азартным играм. Австрийский
полковник (тот самый, который впоследствии повесился в Монте-Карло) пре-
подал ему хороший урок - за двадцать два часа Норрис потерял все, что у
него оставалось, и многое сверх того. Его отец опять спас честь своего
рода - на этот раз действительно ценой значительной суммы, но теперь
поставил Норрису гораздо более жесткие условия. Ему было предложено отп-
равиться в Новый Южный Уэльс, где нотариусу в Сиднее поручалось раз в
три месяца выплачивать ему семьдесят пять фунтов. Писать домой ему зап-
рещалось. Если по той или иной причине он в день выплаты не явится к но-
тариусу, то будет сочтен мертвым, и высылка денег будет прекращена. Если
он посмеет вернуться в Европу, во всех крупных газетах будет помещено
заявление, что его семья от него отрекается.
Пожалуй, его отца больше всего раздражали неизменная вежливость и
спокойствие, не покидавшие Норриса в самый разгар семейной бури. Он ждал
неприятностей и, когда они наступили, встретил их равнодушно. Безмолвно
выслушав все упреки, он взял деньги и в точности выполнил все, что от
него требовалось: сел на корабль и отправился в Сидней. Есть люди, кото-
рые в двадцать пять лет остаются еще детьми. Таков был Норрис. Через во-
семнадцать дней после того, как он приехал в Австралию, он истратил все
деньги, на которые ему предстояло жить три месяца, и с легкомысленной
надеждой на возможности, которые открываются перед приезжими в молодой
стране, начал ходить по конторам, предлагая свои услуги. Всюду его
встречал отказ, и в конце концов его попросили освободить квартиру, ко-
торую он снимал. Он еще носил свой щегольской летний костюм, но оказался
на улице без гроша в кармане, как самый последний бродяга.
Тогда он решил обратиться за помощью к нотариусу, который выплачивал
ему деньги.
- Прошу вас запомнить, мистер Картью, что я не могу тратить мое время
на пустяки, - сказал нотариус. - Можете не описывать мне своего положе-
ния. Люди, живущие на пособие своих родных, для меня не такая уж ред-
кость. В подобных случаях я действую по определенной системе. Сейчас я
вам дам фунт. Вот он. В любой день, когда вы решите зайти, мой клерк вы-
даст вам авансом шиллинг" По субботам, поскольку моя контора в воскре-
сенье закрыта, он будет давать вам два шиллинга. Условия мои таковы: вы
не будете обращаться лично ко мне, а только к моему клерку, вы не будете
являться сюда пьяным, и вы будете немедленно уходить, как только распи-
шетесь в получении шиллинга. Всего хорошего.
- Вероятно, я должен вас поблагодарить, - сказал Картью. - Я в столь
отчаянном положении, что не могу отказаться даже от такого нищенского
пособия.
- Нищенского? - улыбнулся нотариус. - В нашем городе человек, у кото-
рого в кармане имеется шиллинг, не считается нищим. У меня на руках есть
еще один молодой человек, который вот уже шесть лет беспробудно пьет на
такое пособие.
И он занялся своими бумагами. В течение многих месяцев улыбающееся
лицо нотариуса стояло перед глазами Картью. "Этот трехминутный разговор,
- пояснил он, - научил меня большему, чем все мои прежние занятия. Это
была сама жизнь. И я подумал: неужели я дошел до того, что завидую этому
старому сухарю?"
В течение следующих трех недель Норрис, небритый и исхудавший, каждое
утро появлялся в конторе нотариуса. Ночью он спал на скамье в парке,
днем лежал там на траве в обществе других бездомных бродяг. Каждое утро
его будили лучи солнца, встающего за маяком. Он поднимался на ноги и
смотрел, как меняются краски в восточной части неба, смотрел на еще не
проснувшийся город, смотрел на кишащий кораблями порт, где начиналась
утренняя работа. Его собратья по ночлегу продолжали лежать на своих
скамьях и на траве, стараясь урвать лишний часок сна, а Картью бродил по
дорожкам парка, проклиная свою былую лень и глупость. Днем в парке появ-
лялись няньки с детьми, а потом - нарядно одетая публика, а Картью и ос-
тальная "шваль" (это было его собственное горькое выражение), покусывая
травинки, угрюмо поглядывали на проходящую мимо пеструю вереницу. Потом
наступал вечер, потом ночь, и все начиналось сначала. Иногда ночью раз-
давались крики о помощи.
- Вы можете этому не поверить, - сказал Картью, - но я дошел до тако-
го состояния, когда меня уже ничто не трогало. Как-то раз меня разбудил
крик женщины. Она звала на помощь. А я только повернулся на другой бок и
снова заснул... Да, странное место этот парк, где весь день гуляют на-
рядные дамы со своими детьми, а ночью грабят прохожих, хотя кругом горят
огни большого города и слышится шум экипажей, в которых гости возвраща-
ются с губернаторского бала.
Единственным развлечением Норриса в те дни были разговоры с другими
бродягами. Ему пришлось выслушать много скучных, много странных и много
страшных историй.
Пошли дожди, и он был вынужден каждый день тратить четыре пенса за
право переночевать в ночлежке, лишая себя завтрака. Как-то утром, голод-
ный и мокрый, он сидел на скамье в парке, как вдруг услышал громкий со-
бачий визг. Оглянувшись, он увидел, что неподалеку несколько хулиганов
развлекаются, мучая какого-то пса. И Норрис, остававшийся равнодушным к
крикам людей, попавших в беду, не выдержал страданий ни в чем не повин-
ного животного. Он бросился на хулиганов, раскидал их во все стороны,
схватил собаку и, прислонившись к дереву, приготовился отразить нападе-
ние. Их было шестеро, но, как это часто случается, жестокость в них со-
четалась с трусостью, и они предпочли удалиться, осыпая его руга-
тельствами. На соседней скамье сидел безработный приказчик, веселый ры-
жий человечек, по фамилии Хемстед. Сам он не рискнул вмешаться, однако
поспешил принести Картью свои поздравления и предостеречь его, что в
следующий раз подобное вмешательство может окончиться для него плохо.
