дяя указывало на твердую решимость, большую нужду и сильное оружие. Я
вспомнил неведомого Картью, и мне стало тяжело при мысли, что этот хорек
идет по его следу.
Я навел справки, и оказалось, что Бэллерса совсем недавно лишили ад-
вокатского звания за какие-то нечестные поступки. Эти сведения только
усилили мое беспокойство: с одной стороны - мошенник, не имеющий ни гро-
ша, лишенный возможности честно заработать себе на жизнь, публично опо-
зоренный и, несомненно, затаивший зло против всех и вся, с другой - че-
ловек, замешанный в какие-то темные тайны, богатый, охваченный паникой,
практически скрывающийся. Человек, который был готов заплатить пятьдесят
тысяч долларов за останки "Летящего по ветру".
Незаметно я проникся сочувствием к гонимой жертве и весь день не на-
ходил себе места, раздумывая, что известно Бэллерсу, о чем он догадыва-
ется и как собирается нападать.
Кое-какие из мучивших меня вопросов остаются загадкой и по сей день.
Ответы на другие я впоследствии нашел. Откуда он узнал имя Картью, мне
по-прежнему неизвестно. Может быть, от какого-нибудь матроса с "Бури"
или даже каким-нибудь образом через доктора Эркварта. Но случилось так,
что я был совсем рядом, когда он узнал адрес Картью.
Как-то вечером, когда мне надо было убить час перед деловым свидани-
ем, я спустился в сад отеля, где играл оркестр. От электрических фонарей
там было светло, как днем, и я легко узнал Бэллерса, который поодаль
разговаривал с каким-то человеком, чье лицо показалось мне знакомым. Од-
нако я никак не мог вспомнить, кто это такой и где я его видел. Тогда я
обратился к швейцару, и тот рассеял мое недоумение. Он сказал, что этот
господин служил на английском крейсере и в Гонолулу, где стоял его ко-
рабль, получил длительный отпуск по болезни. И действительно, только
штатский костюм да болезненная худоба помешали мне сразу узнать моего
друга, лейтенанта Сибрайта, любезно пригласившего меня на борт "Бури".
Встреча Сибрайта и Бэллерса, по моему мнению, ни к чему хорошему при-
вести не могла, и я решил подойти к ним. Но, очевидно, Бэллерс уже успел
узнать все, что ему было нужно, - он почти немедленно юркнул в толпу,
оставив лейтенанта одного. Подойдя к тому, я сказал:
- Вы знаете, с кем сейчас разговаривали, мистер Сибрайт?
- Нет, - ответил он, - я в первый раз видел этого человека. А в чем
дело?
- Это довольно темная личность, - объяснил я. - Он юрист, которого
недавно за неблаговидные поступки исключили из адвокатского сословия.
Жаль, что я не предупредил вас вовремя. Надеюсь, вы ему ничего не расс-
казали о Картью?
Он покраснел до корней волос.
- Чертовски жаль, - сказал он. - Этот господин был очень вежлив, а
мне хотелось поскорее от него отделаться. Ведь он попросил только адрес.
- И вы ему его сказали?
- Мне чертовски жаль, - повторил Сибрайт, - но я дал ему адрес.
- Господи! Что вы наделали! - И с этими словами я повернулся к нему
спиной.
Я понимал, что положение становилось критическим - Бэллерс раздобыл
интересовавший его адрес, и в самом ближайшем времени Картью предстояла
новая встреча с ним. Я настолько был в этом убежден, что на следующее
утро отправился в контору бывшего юриста. Какая-то старуха мыла крыльцо,
на столбике которого уже не было прежней вывески.
- Адвокат Бэллерс? - переспросила старуха. - Он сегодня утром уехал в
Нью-Йорк. Обратитесь к адвокату Дину, он живет на соседней улице.
Я не стал беспокоить адвоката Дина и медленно побрел домой, раздумы-
вая о случившемся. Образ старухи, отмывающей эти оскверненные ступеньки,
поразил мое воображение: казалось, вся вода и все мыло города не могли
их очистить - слишком долго тут был приют грязных тайн и темных дел. А
теперь рачительная хозяйка в образе судьи смахнула паутину, и жирный па-
ук отправился искать новые жертвы в другом месте. Как я уже говорил,
последнее время я незаметно для себя проникся симпатией к Картью, а те-
перь, когда ему грозила новая опасность, это чувство стало еще более го-
рячим, и я начал искать способа помочь ему. Разыгрывался новый акт тра-
гедии "Летящего по ветру". С самого начала история этого корабля была
загадочна и необычна и обещала какую-то удивительную развязку, и я, зап-
латив так дорого за возможность ознакомиться с первой ее частью, имел
все основания потратить еще немного, чтобы узнать, чем же она кончится.
Почему бы не поехать вслед за Бэллерсом, чтобы держать его под наблюде-
нием? Если мне не удастся его разыскать, - что же, я окажусь ближе к Па-
рижу, только и всего. А если я сумею напасть на его след, то уж, навер-
ное, смогу разрушить его планы, и, во всяком случае, мне удастся узнать
много интересного.
Повинуясь этому настроению, я решил ехать в НьюЙорк и таким образом
снова стал участником истории Картью и "Летящего по ветру". В тот же ве-
чер я написал прощальное письмо Джиму и еще одно - доктору Эркварту,
умоляя его предупредить Картью, а через десять дней уже гулял по палубе
"Города Денвера". К этому времени я успел опомниться и считал, что еду в
Париж или Фонтенбло, чтобы снова заняться искусством, и, вспоминая о
Картью и Бэллерсе, только посмеивался над собственной горячностью. Пер-
вому я ничем не мог помочь, даже если бы хотел, второго все равно не су-
мел бы отыскать, даже если бы мое присутствие и могло оказать на него
какое-нибудь сдерживающее влияние.
Но, несмотря на все рассуждения, оказалось, что мне не удалось покон-
чить с этой историей. В первый же вечер за ужином я очутился рядом с че-
ловеком, которого знавал в Сан-Франциско. Из нашего разговора выясни-
лось, что он приехал в Нью-Йорк за два дня до меня и что "Город Денвер"
был первым пароходом, отплывшим оттуда в Европу с момента его приезда.
Если он приехал на два дня раньше меня, значит, он на один день опередил
Бэллерса, и, едва ужин кончился, как я уже сидел в каюте помощника капи-
тана.
- Бэллерс? - повторил он. - Среди пассажиров первого класса его, во
всяком случае, нет. Может быть, у него билет второго класса? Списки пас-
сажиров еще не готовы, но... вы сказали "Гарри Д. Бэллерс"? Да, он на
пароходе. Вот его фамилия.
А на следующее утро я увидел Бэллерса на носовой палубе. Он сидел в
шезлонге с книгой в руках, кутаясь в старенький коврик из меха пумы.
Постороннему наблюдателю он мог бы показаться обедневшим, но вполне поч-
тенным человеком. Я продолжал исподтишка наблюдать за ним. Он довольно
много читал, иногда вставал и подходил к борту полюбоваться морем, иног-
да обменивался несколькими словами со своими соседями. А один раз, когда
какой-то ребенок упал и начал плакать, он помог ему встать и постарался
его утешить. В душе я проклинал Бэллерса: книга, которую, по моему мне-
нию, он вовсе не читал, море, к которому, я готов был поклясться, он ис-
пытывал полнейшее равнодушие, ребенок, которого, по моему глубокому
убеждению, он предпочел бы просто выбросить за борт, - все это казалось
мне аксессуарами театрального представления, и я не сомневался, что Бэл-
лерс уже вынюхивает тайны своих соседей. Я не скрывал от себя, что
чувствую к нему не только отвращение, но и презрение.
Он ни разу не посмотрел в мою сторону, и только вечером я узнал, что
мое присутствие не осталось незамеченным.
Я стоял с сигарой у двери в машинное отделение (ночной воздух был
очень прохладен), как вдруг в темноте рядом со мной кто-то сказал:
- Если не ошибаюсь, мистер Додд?
- Это вы, Бэллерс? - отозвался я.
- Разрешите задать вам один вопрос, сэр. Ваше присутствие на корабле
никак не связано с нашей беседой? - сказал он. - Вы не собираетесь пе-
ресмотреть свое решение, мистер Додд?
- Нет, - ответил я и, заметив, что он медлит, добавил: - Спокойной
ночи.
После чего он вздохнул и удалился.
На следующий день он снова сидел на палубе, закутавшись в коврик из
меха пумы, читал свою книгу и с прежним постоянством глядел на море. Ря-
дом не оказалось плачущих детей, но я заметил, что он то и дело оказыва-
ет мелкие услуги какой-то больной женщине. Ничто так не развивает подоз-
рительности, как слежка: стоит человеку, за которым мы наблюдаем, выс-
моркаться, как мы уже готовы обвинить его в черных замыслах. Я вос-
пользовался первым удобным случаем, чтобы пройти на нос и поближе расс-
мотреть эту больную. Она оказалась бедной, пожилой и очень некрасивой. Я
почувствовал угрызения совести, и мне захотелось как-то загладить несп-
раведливость, которую я допустил по отношению к Бэллерсу. Поэтому, заме-
тив, что он опять стоит у перил и смотрит на море, я подошел к нему и
окликнул его:
- Вы, кажется, любите море? - сказал я.
- Страстно, мистер Додд, - ответил он. - Я не устаю им любоваться,
сэр. Я в первый раз пересекаю океан, и, мне кажется, в мире нет ничего
великолепнее. - Тут он процитировал строфу из стихотворения Байрона.
Хотя это самое стихотворение я учил в школе, но я родился слишком
поздно (или слишком рано), чтобы любить Байрона, и звучные стихи, про-
декламированные с большим чувством, поразили меня.
- Так вы, значит, любите поэзию? - спросил я.
- Я обожаю чтение, - ответил он. - Одно время у меня была небольшая,
но хорошо подобранная библиотека, хотя потом я лишился ее. Но все же мне
удалось сохранить несколько томиков, которые были верными спутниками мо-
их странствий.
- Это один из них? - спросил я, указывая на книгу, которую он держал.
- Нет, сэр, - ответил он, показывая мне перевод на английский язык
"Страданий молодого Вертера". - Этот роман недавно попал мне в руки. Я
получил от него большое удовольствие, хотя он и безнравствен.
- Как безнравствен?! - воскликнул я, по обыкновению негодуя на подоб-
ное смешение искусства и морали.
- Право же, сэр, вы не станете этого отрицать, если он вам знаком, -
ответил Бэллерс. - В нем описывается преступная страсть, хотя изображена
она весьма трогательно. Подобную книгу невозможно предложить порядочной
женщине. О чем можно только пожалеть. Не знаю, как вы смотрите на это
произведение, но на мой взгляд - я говорю об описании чувств - автор да-
леко превосходит даже таких знаменитых писателей, как Вальтер Скотт,
Диккенс, Теккерей или Готторн, которые, по-моему, не описывали любовь
столь возвышенно.
- Ваше мнение совпадает с общепринятым, - сказал я.
- Неужели, сэр? - воскликнул он с искренним волнением. - Значит, это
известная книга? А кто такой Гете? Он был известным писателем? У "его
есть и другие произведения?
Таков был мой первый разговор с Бэллерсом, за которым последовало
много других, и в каждом проявлялись все те же его симпатичные и антипа-
тичные черты. Его любовь к литературе была глубокой и искренней, его
чувствительность, хотя и казалась наивной и довольно смешной, отнюдь не
была притворной. Я дивился моему собственному наивному удивлению. Я
знал, что Гомер любил вздремнуть, что Цезарь составил сборник анекдотов,
что Шелли делал бумажные кораблики, а Вордсворт носил зеленые очки, -
так как же я, мог ожидать, что характер Бэллерса окажется созданным из
одного материала и что он во всем будет подлецом?
Поскольку я презирал его ремесло, я думал, что буду презирать и само-
го человека. И вдруг оказалось, что он мне нравится. Я искренне жалел
его. Он был очень нервным, очень чувствительным, робким, но обладал
по-своему поэтической натурой. Храбрости он был лишен вовсе, его наг-
лость порождалась отчаянием, на подлости его толкала нужда. Он принадле-
жал к тем людям, которые готовы совершить убийство, лишь бы не приз-
наться в краже почтовой марки. Я был уверен, что предстоящий разговор с
Картью терзает его, как кошмар; мне казалось, что я замечаю, когда он
думает об этом свидании, - тогда по его лицу пробегала мучительная судо-
