Эту последнюю ночь, проведенную в лагуне острова Мидуэй, я почти не
спал, так что на следующее утро, когда с первыми лучами солнца мы сня-
лись с якоря, я еще лежал, охваченный тяжелой дремой, и поднялся на па-
лубу, только когда шхуна уже выходила из узкого прохода в открытое море.
Почти у самого ее борта с ревом развертывался свиток белых бурунов, а
позади я увидел клубы дыма, поднимавшиеся над остовом брига. Из его лю-
ков уже вырывались языки пламени, и стаи морских птиц в испуге летели
прочь от своего бывшего приюта. Чем дальше мы отплывали, тем сильнее
разгорался пожар на "Летящем по ветру", и, когда остров уже скрылся за
горизонтом, мы еще видели столб дыма, словно вырывавшийся из пароходной
трубы. Потом и он исчез из виду, и "Нора Крейн" снова оказалась в пус-
тынном мире облаков и воды, однообразие которого было нарушено только
через одиннадцать дней, когда в синей дали замаячили суровые горы Оаху.
С тех пор я часто с удовольствием вспоминал, что мы перед отплытием
уничтожили останки "Летящего по ветру", ибо иначе они могли бы расска-
зать постороннему глазу странную историю. И часто задумывался над тем
странным совпадением, что последним моим впечатлением от этого корабля
был столб дыма на горизонте, ибо столб дыма несколько раз играл немалую
роль во всей этой истории, заманив некоторых ее участников навстречу
судьбе, которой они никак не ожидали, и наполнив души других невыразимым
ужасом. Однако дым, который видели мы, был последним, и, когда он рассе-
ялся, тайна "Летящего по ветру" стала личным секретом одного человека.
Оаху, главный остров Гавайского архипелага, мы увидели на рассвете,
когда уже совсем к нему приближались. Мы пошли вдоль берега, держась как
можно ближе к нему. Дул свежий бриз, небо было безоблачно, и ничто не
мешало нам рассматривать бесплодные горные склоны и лохматые кокосовые
пальмы этого довольно унылого острова. Часов около четырех мы обогнули
мыс Вайманоло, прикрывающий с запада большую бухту Гонолулу, минут двад-
цать крейсировали на виду у всего города, а потом снова вернулись на
подветренную сторону Вайманоло, где и лежали в дрейфе до самого вечера.
Когда стемнело, мы снова обогнули мыс и, соблюдая всяческую осторож-
ность, направились к устью Пирл Лох, где, как мы договорились с Джимом,
мне предстояло встретиться с контрабандистами. На наше счастье, ночь бы-
ла темной, а море - очень спокойным. Согласно полученным инструкциям, мы
шли с погашенными огнями, вывесив только красные фонари на обеих
кран-балках почти у самой воды. На бушприте был выставлен дозорный, дру-
гой поместился на рее, а вся остальная команда столпилась на носу, вни-
мательно следя, не появятся ли друзья, или враги. Наступала решительная
минута всего нашего предприятия. Мы рисковали своей свободой и репутаци-
ей - и ради суммы, столь ничтожной для человека, которому грозило такое
банкротство, как мне, что я с трудом удерживался от горького смеха. Но
пьеса была поставлена, и мы должны были сыграть ее до конца.
Некоторое время мы видели лишь темные очертания гор, красноватые отб-
лески факелов, при свете которых местные жители ловили рыбу у берега, и
скопление ярких огней там" где находился город Гонолулу. Вскоре между
нами и берегом появилась красная звездочка и начала медленно к нам приб-
лижаться. Это был условный сигнал, и мы поспешили, соответственно
инструкции, погасить оба красных фонаря и зажечь белый фонарь на рубке.
Красная звездочка все приближалась, затем послышались плеск весел и
человеческие голоса, и наконец с невидимой лодки донесся окрик:
- Это мистер Додд?
- Да, - ответил я. - Джим Пинкертон с вами?
- Нет, сэр, - последовал ответ, - но с нами один из его подручных, по
фамилии Спиди.
- Это я, мистер Додд, - раздался голос самого Спиди. - Я привез вам
письма.
- Отлично, господа! - сказал я. - Поднимайтесь на борт и позвольте
мне просмотреть мою корреспонденцию.
К борту шхуны подошел вельбот, и по трапу поднялись три человека: мой
старый знакомец Спиди, морщинистый старичок по фамилии Шарп и красноли-
цый толстяк, фамилия которого была Фаулер. Эти двое, как я узнал впос-
ледствии, часто работали вместе. Шарп поставлял нужные капиталы, а Фау-
лер, занимавший на острове довольно видное положение, вкладывал в дело
свою энергию, а также личные связи, без которых в подобных случаях не
обойтись. Насколько я мог понять, Фаулера особенно привлекала романти-
ческая сторона подобных предприятий, и позднее, в тот же вечер, я по-
чувствовал к нему довольно большую симпатию. Однако в эти первые минуты
мне было не до моих новых знакомых - прежде чем Спиди успел достать
письма, я уже знал всю величину постигшего нас несчастья.
- Мы должны сообщить вам неприятную новость, мистер Додд, - сказал
Фаулер, - ваша фирма обанкротилась.
- Как! Уже? - воскликнул я.
- Еще удивительно, что Пинкертон сумел продержаться так долго, - пос-
ледовал ответ. - Покупка брига истощила ваш кредит. Ведь хотя ваша фирма
и вела большие дела, капиталы ее были очень невелики, так что, когда по-
ложение обострилось, вас могло спасти только чудо. Пинкертон объявлен
банкротом, кредиторы получили по семь центов за доллар, но, в общем, все
обошлось сравнительно благополучно, и газеты на ваг не особенно нападали
- насколько мне известно, у Джима в этих кругах есть связи. Беда только
в том, что теперь ваша покупка "Летящего по ветру" получила большую ог-
ласку, в частности здесь, в Гонолулу. Так что чем скорее мы заберем то-
вар и выложим доллары, тем лучше для всех нас.
- Господа, - сказал я, - вы должны извинить меня.
Мой друг капитан угостит вас шампанским, чтобы вам не было так скучно
ждать, потому что, пока я не прочту эти письма, я не способен ни о чем
разговаривать.
Они начали было возражать - и, безусловно, всякое промедление было
чревато опасностью, - но моя растерянность и горе были настолько очевид-
ны, что у них не хватило духу настаивать, и вскоре я, оставшись один на
палубе, уже читал печальные письма, которые привожу ниже.
"Мой дорогой Лауден! - начиналось первое. - Это письмо передаст тебе
твой друг Спиди, с которым вы делили акции серебряных рудников. Его не-
поколебимая честность и искренняя привязанность к тебе делают его наибо-
лее подходящим агентом для наших целей в Гонолулу, потому что нам при-
дется иметь дело отнюдь не с простаками. Главный там - Билли Фаулер (ты,
наверное, слышал о Билли?). Он занимается политикой и умеет найти общий
язык с таможней. Мне предстоит тяжелое время в конторе, но я исполнен
сил и бодрости. Со мной Мэйми, а мой компаньон мчится на всех парусах к
сокровищу, скрытому на бриге, и я чувствую, что могу жонглировать еги-
петскими пирамидами, как фокусник жестяными тарелками. Я могу пожелать
только одного, Лауден: чтобы ты чувствовал то же одушевление, что и я.
Мне кажется, я не хожу, а летаю. Мэйми просто чудо. Лучшей поддержки не
мог бы себе пожелать ни один человек. Я бью все рекорды.
Твой верный компаньон Джим Пинкертон.
Второе письмо было написано совсем в ином тоне:
"Дорогой Лауден!
Как мне подготовить тебя к тяжелому известию? Я боюсь, ты не перене-
сешь этого удара: сегодня без четверти двенадцать паша фирма обанкроти-
лась, и всему причиной вексель Бредли (на двести долларов). Он оказался
последней соломинкой, и дефицит равен двумстам пятидесяти тысячам долла-
ров. Какой позор! Какое несчастье! А ты ведь уехал всего три недели на-
зад, Лауден, поверь, твой компаньон делал что мог. Если бы это было в
человеческих силах, я нашел бы выход из положения, но все рухнуло разом.
Я выплачу, что смогу. Все кредиторы накинулись на нас, как стая волков.
Я еще не знаю точно, какими капиталами мы будем располагать, настолько
разнообразны операции, которые проводила наша фирма, но я работаю дни и
ночи и надеюсь, что сумма наберется немалая. Если только "Летящий по
ветру" принесет хотя бы половину того, на что мы рассчитываем, последнее
слово останется за нами. Я бодр и полон сил, как всегда, и никакие неп-
риятности не могут сломить мой дух, а Мэйми служит мне истинной поддерж-
кой. У меня такое ощущение, что банкротство поразило только меня, не
коснувшись ни тебя, ни ее. Поторопись. Это все, что от тебя требуется.
Всегда твой Дж. Пинкертон".
Третье письмо можно назвать просто унылым.
"Мой бедный Лауден! - начиналось оно. - Я каждый день засиживаюсь да-
леко за полночь, стараясь привести наши дела в порядок. Ты и представить
себе не можешь, как они сложны и запутанны. Дуглас Лонгхерст сказал в
шутку, что ликвидатор просто захлебнется. И не могу отрицать, что
кое-какие сделки смахивают на спекуляции. Не дай бог, чтоб тебе, челове-
ку такому утонченному и щепетильному, когда-нибудь пришлось столкнуться
с судебными исполнителями. Они лишены всякого подобия человеческих
чувств. Но мне было бы легче переносить все это, если бы не шумиха, под-
нятая газетами. Как часто, Лауден, вспоминаю я твои справедливые упреки
в адрес нашей печати! Одна газета напечатала интервью со мной, безбожно
исказив все, что я говорил, и снабдив его издевательскими пояснениями.
Ты был бы вне себя, настолько оно бесчеловечно. Да я бы не написал так и
о бешеной собаке, случись с ней такое несчастье, как со мной. Мэйми
просто ахнула. А до сих пор она держалась совсем молодцом. Как удиви-
тельно верно заметил ты тогда в Париже, что не надо касаться внешности!
Этот репортеришко написал... (далее следовала тщательно вычеркнутая
строчка, после чего мой друг перешел к другой теме). Мне трудно писать о
состоянии наших дел. У нас нет никаких активов.
Даже от "Тринадцати звездочек" толку мало, хотя более доходное предп-
риятие трудно было придумать. После покупки этого брига проклятие легло
на все наши дела. И что толку! Что бы ты ни нашел на этом бриге, этого
не хватит для покрытия нашего дефицита. Меня мучает мысль, что ты счита-
ешь меня виноватым Я ведь помню, как не слушал твоих уговоров. Ах, Лау-
ден, пожалей своего несчастного компаньона! Это меня убивает. Мысль о
твоих строгих принципах приводит меня в трепет. Меня угнетает, что не
все мои книги в порядке, и я не знаю, что мне делать, словно у меня по-
мутилось в голове. Лауден, если будут какие-нибудь неприятности, то я
постараюсь выгородить тебя. Я уже заявил, судебным исполнителям, что ты
ничего не понимаешь в делах и не занимался ими. Хочу верить, что я пос-
тупил правильно. Я знаю, что это была большая вольность с моей стороны.
Я знаю, что ты имеешь полное право жаловаться. Но если бы ты слышал, что
они говорили! А ведь я всегда действовал в рамках закона. Даже ты с тво-
ей щепетильностью не мог бы ни к чему придраться, если бы все пошло так,
как надо. И ведь ты знаешь, что покупка "Летящего по ветру" была самой
крупной нашей сделкой, а предложил ее ты. Мэйми говорит, что никогда бы
не смогла взглянуть тебе в лицо, если бы купить его предложил я. Она та-
кая щепетильная!
Твой замученный Джим.
Последнее письмо начиналось без всякого обращения:
"Моей деловой карьере пришел конец. Я сдаюсь, у меня не осталось
больше сил. Наверное, мне надо бы радоваться, потому что все кончено и
суд уже был. Не знаю, как я его перенес, и ничего не помню. Если опера-
ция закончится благополучно - я имею в виду "Летящий по ветру", - мы уе-
дем в Европу и будем жить на проценты с капитала. Работать я больше не
смогу. Меня начинает бить дрожь, когда кто-нибудь со мной заговаривает.
Прежде я всегда надеялся и работал не покладая рук. А к чему это приве-
ло? Я хочу лежать в гамаке, ни о чем не думать и читать Шекспира. Не
считай меня трусом, Лауден, я просто болен. Мне необходимо отдохнуть.
Всю жизнь я трудился изо всех сил, не щадя себя. Каждый заработанный
мной доллар я чеканил из собственного мозга. Подлостей я никогда не де-
