собственной трусости никому еще не служило поддержкой в тяжелый час.
ГЛАВА XVII
СВЕДЕНИЯ С ВОЕННОГО КОРАБЛЯ
На другой день, едва встало солнце, мы снялись с якоря и, подгоняемые
крепким бризом, понеслись к белым домикам города, утопавшим в зелени.
Очень скоро мы уже вошли в маленькую гавань, где стояло много судов, и
я, помнится, обратил внимание на один военный корабль, но на душе у меня
было так тяжело, что я скоро забыл об этом обстоятельстве.
И вообще у меня было мало времени для размышлений. Шарп и Фаулер
расстались со мной накануне в полной уверенности, что я лжец, каких ма-
ло, и это милое мнение заставило их явиться к нам на борт, едва мы по-
дошли к пристани, и предложить мне свою помощь и гостеприимство - оче-
видно, наша сделка в их глазах была для меня лучшей рекомендацией. Мне
надо было покончить с делами, я нуждался в помощи, и Фаулер почему-то
произвел на меня приятное впечатление. Короче говоря, я воспользовался
их любезностью. В первую половину дня я под руководством Шарпа подыски-
вал покупателей для чая и шелка, а потом пообедал с ним в отдельном ка-
бинете ресторана "Гавайи" (в присутствии третьих лиц Шарп был убежденным
поборником трезвости). В четыре часа дня я отправился в бунгало Фаулера
на пляже Вайкики, где провел вечер в обществе золотой молодежи Гонолулу;
мы выкупались в море, пообедали, послушали музыку и потом почти до утра
играли в покер. Я никогда не находил большого удовольствия в том, чтобы
глубокой ночью проигрывать деньги какому-нибудь пьяному юнцу, но в этот
вечер, признаюсь, такое времяпрепровождение показалось мне восхити-
тельным, и я сорил деньгами моих кредиторов и пил шампанское Фаулера с
равным успехом и беспечностью.
На другое утро я проснулся с легкой головной болью и обнаружил, что
рискую остаться без завтрака, - молодые кутилы, многие из которых еще не
успели отрезветь, завладели кухней и принялись собственноручно стряпать
завтрак, но, поскольку каждый хотел изготовить именно свое собственное
блюдо и, не стесняясь, уничтожал плоды стараний своих соседей, я не сом-
невался, что яиц будет разбито много, а яичниц изжарено мало. Однако,
отыскав на полке кувшин молока и ломоть хлеба, я утолил свой голод и ре-
шил незаметно отправиться погулять, прежде чем вчерашние развлечения во-
зобновятся. Было воскресенье, и я мог, забыв о делах, насладиться про-
гулкой по свежему воздуху и одиночеством.
Я пошел по тропинке к морю вдоль подножия погасшего кратера, извест-
ного под названием ДайамондХед. Тропинка вилась среди рощи вечнозеленых
деревьев, где там и сям виднелись домики местных жителей. Тут я мог
вдосталь налюбоваться картинами туземной жизни. Большеглазые голые ребя-
тишки играли с поросятами, под деревом спал юноша, почтенный старец в
очках читал по складам библию на гавайском языке, в ручье купалась юная
дама (зрелище, несколько меня смутившее), а в густой тени возле домиков
мелькали яркие пятна пестрых одеяний. Оттуда я вышел на пляж и побрел по
песку навстречу ударам могучего пассата. С одной стороны, за сверкающей
полосой прибоя, виднелась бухта, усеянная множеством парусов, слева
бесплодные кручи и узкие ущелья поднимались к кратеру и синему небу.
Несмотря на общество веселых парусников, мной вдруг овладело чувство не-
избывного одиночества. Мне вспомнилось, как накануне за обедом кто-то
рассказывал, что примерно над этим местом расположена пещера, уходящая в
самые недра вулкана, куда можно проникнуть только с факелами, - там хра-
нятся кости бесчисленных жрецов и воинов и ни на мгновение не умолкает
голос невидимой реки, которая устремляется к морю по подземным ходам го-
ры. И тут я внезапно понял, что бунгало, Фаулер и его приятели, делови-
тый красивый город И корабли в его гавани - всего лишь дети вчерашнего
дня, а за много веков до этого на острове, неведомая нам, подобно под-
земной реке, текла жизнь туземцев со своей славой и честолюбивыми уст-
ремлениями, со своими радостями, преступлениями и муками. Даже Халдея не
казалась такой древней, а египетские пирамиды - такими таинственными; я
услышал, как время отмеряется "барабанами и громом шагов" незапамятных
завоеваний, и увидел себя поденкой. И дух вечности улыбнулся над банк-
ротством "Пинкертона и Додда" и над мучениями совести младшего ком-
паньона.
Этому настроению философской грусти, без сомнения, способствовали и
вчерашние мои эксцессы, - ведь не только добродетель таит в себе свою
награду. Как бы то ни было, у меня стало легче на душе. Вдруг за поворо-
том тропинки я увидел сигнальную станцию, построенную на самом краю уте-
са. Новый, свежевыкрашенный дом был открыт всем ударам пассата. В окнах,
обращенных к морю, не переставая, дребезжали стекла, и звук этот сливал-
ся с грохотом прибоя, разбивающегося о подножия утесов; естественно, что
обитатели дома не услышали моих шагов на узкой веранде.
Их было двое: смотритель - пожилой моряк с седеющей бородой и тем
особым выражением лица, которое бывает у людей, долго живущих в одино-
честве, и его гость - уже немолодой краснобай в форме матроса английско-
го военного флота, сидевший на столе и куривший сигару. Я был встречен
очень любезно и вскоре уже слушал с улыбкой разглагольствования моряка.
- Не родись я англичанином, - заявил он, между прочим, - я хотел бы
быть французом. Все другие им и в подметки не годятся. Возьмите хоть Со-
единенные Штаты - там без взятки и дня не проживешь. Знавал я одного
американского моряка. Хороший был парень - тоже англичанин по рождению;
он служил сигнальщиком на "Вьяндотте". Так он говорил, что никогда бы не
получил такого места, если бы не "нашел общего языка с ребятами". Так
вот прямо мне и сказал. Ну, мы здесь все англичане...
- Боюсь, что я американец, - перебил я с виноватым видом.
Он на секунду как будто смутился, но тут же оправился и сделал мне
необычайно тактичный комплимент:
- Да что вы говорите! Вот уж не подумал бы! По вас этого никак не
скажешь, - заключил он, словно я признался, что хлебнул лишнего.
Я поблагодарил его, как всегда благодарю его соотечественников, когда
они говорят мне что-нибудь подобное (благодарю я их не столько за любез-
ное отношение ко мне и к моей стране, сколько за проявление истинного
британского духа и вкуса). Мое смирение настолько его смягчило, что он
одобрительно отозвался об американской манере сшивать паруса.
- Вы сшиваете паруса лучше нас, - сказал он. - Можете утверждать это
с чистой совестью.
- Спасибо, - ответил я, - не премину.
После этого наша дружба начала крепнуть с удивительной быстротой, и,
когда я стал прощаться, собираясь вернуться в бунгало Фаулера, мой новый
знакомый соскочил со стола и предложил составить мне компанию. Я был
этому рад, потому что его болтовня весьма меня забавляла. Но, когда он
взял свою бескозырку, я обнаружил, что наша беседа может оказаться куда
интереснее, чем я предполагал: на ленточке было написано "Буря".
- Послушайте, - сказал я, когда мы попрощались со смотрителем и спус-
тились с веранды на дорожку, - не ваш ли корабль подобрал команду "Летя-
щего по ветру"?
- Он самый, - ответил мой спутник. - И им здорово повезло: этот ост-
ров Мидуэй - дыра, каких мало.
- Я как раз оттуда, - заметил я. - Мы с моим компаньоном купили их
бриг.
- Прошу прощения, сэр, - вскричал матрос, - вы, значит, хозяин этой
белой шхуны?
- Да, - ответил я и продолжал: - Меня очень заинтересовала вся эта
история, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы рассказали, как их
спасли.
- Дело было так, - начал он. - Нам было приказано зайти на Мидуэй
проверить, нет ли там потерпевших кораблекрушение, и мы приблизились к
нему под вечер. Ночью мы еле ползли - так, чтобы добраться до острова к
полудню: старик Тутльс... прошу прощения, сэр, - наш капитан боялся по-
дойти к нему слишком близко ночью, ведь вокруг этого Мидуэя полно всяких
подлых течений, - вы же это знаете, потому что были там. Ну, и, навер-
ное, одно из них нас потащило, потому что, когда пробило шесть склянок,
хоть мы еще должны были быть далеко от острова, кто-то вдруг увидел па-
рус, а потом и мы все рассмотрели мачты большого брига. Тут мы прибавили
ходу, и бриг вместе с островом прямо как вырос из воды. Мы разглядели,
что бриг сидит на мели и что вымпел поднят, а флаг спущен. Прибой там
здоровый, так что мы в лагуну входить не стали, а послали туда пару шлю-
пок. Я сам в шлюпке не был, а только стоял у борта и смотрел, но ребята
рассказывали, что все они там были перепуганы насмерть и ничего в толк
взять не могли. Один все хныкал и заламывал руки. Первым на борт поднял-
ся этот Трент - у него рука была замотана окровавленной тряпкой. Я стоял
совсем рядом с трапом и заметил, что ему сильно не по себе. Он словно
все время задыхался. Ну, и то сказать, было им чего испугаться. А за
Трентом полез его помощник...
- Годдедааль! - воскликнул я.
- Хорошее имечко, ничего не скажешь, - засмеялся матрос, - да только
оно было не настоящее - свое настоящее имя он скрывал, потому что проис-
ходил из знатной семьи. Один из наших офицеров был с ним знаком в Анг-
лии, он его узнал, подошел к нему и говорит: "Здравствуй, Норри, стари-
на! ", - а тот до тех пор держался молодцом, как аристократу и положено,
а тут, чуть услышал свое настоящее имя, побелел как полотно, посмотрел
на мистера Сибрайта, словно черта увидел, и как хлопнется на палубу в
обморок! "Отнесите его в мою каюту, - говорит мистер Сибрайт, - это бед-
ный Норри Картью".
- А какой он был, этот мистер Картью? - еле выговорил я.
- Офицерский стюард говорил мне, что он из очень знатной семьи, - от-
ветил мой приятель, - и отец у него был баронетом.
- Я спрашиваю, каков он был из себя? - повторил я.
- Самый обыкновенный. Я бы по виду не догадался, кто он такой. Прав-
да, я ведь его видел, только когда он был весь оборван и перемазан.
- Как же так! - воскликнул я. - Ах да, вспоминаю, он был болен все
время, пока вы шли во Фриско...
- Может, болен, а может, просто не хотел, чтобы его видели, только
никуда он из каюты не выходил, и стюард, который носил ему обед, говорил
мне, что он почти ничего не ел. А во Фриско его отправили на берег тай-
ком от всех. Говорят, дело было так. Его старший брат умер, и он оказал-
ся наследником, а перед этим он рассорился с семьей, и никто не знал,
куда он делся. И вот, пока он трудился на торговом бриге, потерпел кру-
шение на Мидуэе и уже складывал свои пожитки, готовясь пуститься в море
на шлюпке, вдруг приходит наш корабль, он узнает, что стал богачом и
его, того и гляди, выберут в парламент. Вот ему и не хотелось на людях
показываться. Мы бы с вами на его месте тоже так поступили.
- Возможно, - ответил я. - Ну, а остальных-то вы сидели?
- Само собой, - ответил он, - и ничего дурного о них сказать не могу.
Харди, например, много на своем веку повидал, знал и несчастья и удачу.
Очень он мне нравился. Хороший человек. Такой образованный, знал фран-
цузский и на латыни изъяснялся, что твой туземец. И красив к тому же.
- Много они рассказывали о кораблекрушении? - спросил я.
- А чего там было рассказывать? - ответил матрос. - Об этом уж все в
газетах написали. Харди больше рассказывал о том, как он водил зна-
комство с жокеями, с призовыми боксерами, актерами и прочей такой компа-
нией... А вот и моя лошадь, так что, с вашего разрешения, я тут с вами
попрощаюсь.
- Минуточку, - оказал я. - Мистер Сибрайт на борту?
- Нет, сэр, - ответил матрос, - он сейчас на берегу. Я сам отвозил
его чемодан в отель.
На этом мы расстались, но мой новый знакомый тут же обогнал меня,
восседая на коне (взятом из прокатной конюшни), который явно презирал
своего всадника. Я пошел своей дорогой, и в голове моей теснились самые
