шивать все это бедной сухопутной крысе в бурную ночь? Просто невозможно
придумать что-нибудь менее подобающее моряку (как мы воображаем моряков
и какими они обычно бывают), чем эти постоянные минорные рассуждения.
Эту сторону его характера я успел основательно изучить еще до конца на-
шего плавания.
Утром на семнадцатый день после нашего отплытия из Сан-Франциско,
выйдя на палубу, я обнаружил, что на парусах взяты двойные рифы и что
все-таки шхуна стремительно несется по довольно бурному морю. До сих пор
нашим уделом были ровные пассаты и гудящие, туго надутые ветром паруса.
Теперь, когда мы приближались к острову, мне все труднее становилось
сдерживать мое волнение, и уже несколько дней больше всего меня интере-
совали показания лота, результаты ежедневных определений широты и долго-
ты и прокладка нашего пути на карте. И на этот раз я немедленно посмот-
рел на компас, а затем - на лот. Лучшего я не мог бы пожелать: мы шли
точно по курсу, и начиная с девяти часов предыдущего вечера шли со ско-
ростью не меньше восьми узлов. Я даже вздохнул от удовольствия. Но тут
какой-то неприятный зимний облик моря и неба заставил мое сердце похоло-
деть. Мне показалось, что шхуна выглядит особенно маленькой, а матросы
угрюмо молчат и с опаской поглядывают на облака. Нейрс был в скверном
настроении и даже не кивнул мне. Он тоже, казалось, следил за ходом ко-
рабля внимательно и тревожно. Еще больше меня смутил тот факт, что у
штурвала стоял сам Джонсон и что он то и дело перекладывал его, часто с
видимым усилием, а когда время от времени оглядывался через плечо на
вздымающиеся за нами черные валы, то, словно человек, уклоняющийся от
удара, втягивал голову в плечи.
Я понял, что все идет не так, как следовало бы, и не пожалел бы горс-
ти долларов за ясные и прямые ответы на вопросы, которые не осмеливался
задать. Рискни я заговорить с капитаном, невзирая на его нахмуренные
брови, я услышал бы только, что суперкарго (это мое звание поминалось
только в минуты раздражения) лучше всего сидеть в каюте и не высовывать
носа на палубу. Поэтому мне оставалось только по мере сил бороться со
своими смутными страхами, пока капитан не соблаговолит по собственному
почину объяснить, что происходит. Ждать мне этого пришлось не так уж
долго. Едва кок позвал нас к завтраку, и мы уселись за узким столом друг
против друга, как Нейрс сказал, бросив на меня странный взгляд:
- Видите ли, мистер Додд, у меня к вам небольшое дельце. Последние
два дня ветер все свежел и развел большую волну. Барометр падает, ветер
продолжает свежеть, и можно ждать бури. Если я положу шхуну по ветру, то
нас унесет бог знает куда. А если я буду продолжать идти по курсу, то мы
дойдем до острова завтра днем и сможем укрыться в лагуне или с его под-
ветренной стороны. А решать вам надо вот что: предпочтете ли вы риск-
нуть, чтобы капитан Трент опередил вас, или вы предпочтете рискнуть шху-
ной. Мне было сказано: управлять кораблем так, чтобы вы были довольны, -
прибавил он, злобно усмехнувшись. - Ну, так вот вопрос, который должен
решать суперкарго.
- Капитан, - ответил я, холодея от страха, - лучше риск, чем верная
неудача.
- Жизнь - это сплошной риск, мистер Додд, - ответил он. - Но учтите,
что решать надо немедленно: через полчаса даже сам господь бог не сможет
положить шхуну по ветру.
- Хорошо, - сказал я, - идем к острову.
- К острову так к острову, - ответил он и принялся за еду.
Все эти роковые полчаса он с аппетитом жевал мясной пирог и выражал
горячее желание снова оказаться в Сан-Франциско.
Когда мы вышли на палубу, он сменил Джонсон, - у штурвала - в такую
погоду они боялись доверить штурвал матросам, - а я стал рядом с ним,
потому что от его соседства мне было как-то спокойнее. Картина разбуше-
вавшейся стихии, так же как и принятое мною решение, возбуждала во мне
восторг, смешанный со страхом. Ветер так пронзительно свистел в снастях,
что у меня порой душа уходила в пятки. Огромные валы били в борт и зах-
лестывали палубу. Пришлось задраить люки.
- И мы должны терпеть все это ради долларов мистера Пинкертона! - не-
ожиданно воскликнул капитан. - Сколько бравых моряков погибло в волнах,
мистер Додд, из-за дельцов вроде вашего друга. Разве они боятся потерять
корабль или два? Ведь корабли-то застрахованы. А что для них жизнь ко-
манды по сравнению с двумя-тремя тысячами долларов! Им нужна только ско-
рость да дурак капитан, который поведет судно на верную гибель, как сей-
час делаю я, и хоть убейте, не знаю, зачем я вообще согласился.
Я ушел подальше от кормы настолько поспешно, насколько позволяла веж-
ливость. От этого разговора мне стало еще больше не по себе, и он на-
толкнул меня на множество неприятных мыслей. Я рисковал собственной
жизнью и подвергал опасности жизнь еще семи человек, а с какой целью?
Ради довольно большого количества смертоносного яда. Другого ответа не
было. И я подумал, что если мифы о загробной жизни окажутся правдой, то,
представ сейчас перед вечным судией, я едва ли найду себе какое-нибудь
оправдание. "Ну ничего, Джим, - подумал я, - это все ради тебя".
Около одиннадцати часов на гроте был взят третий риф, и Джонсон,
расстелив на мокром полу каюты штормовой грот, начал вместе с двумя мат-
росами быстро приводить его в порядок.
К обеду я ушел с палубы и пристроился на койке, отупев от головокру-
жения и ужаса. Бедная "Нора Крейн" прыгала и металась по волнам, словно
олень, убегающий от собак, и я, ударяясь то о стол, то об угол койки,
скоро весь покрылся синяками. Над головой дико ревела охотиница-буря,
выл ветер, скрипел корпус шхуны, хлопали паруса, гремели о борта волны;
а порой, мнилось мне, перекрывая этот шум, раздавался почти человеческий
голос, подобный рыданию ангела - я знал имя этого ангела, знал, что
крылья его черны. Казалось, никакое создание рук человеческих не выдер-
жит безжалостной хватки моря, которое швыряло шхуну с одной водяной горы
на другую, сотрясая ее до самого киля, как ребенка на дыбе. Казалось,
каждая досочка на ней молит о пощаде, но тем не менее шхуна продолжала
храбро бороться с волнами, и я почувствовал большую симпатию к ней и все
усиливающееся восхищение перед ее мужеством и упорством. Эти мысли отв-
лекали меня, и я порой забывал о грозящей мне смерти. Какую благодар-
ность испытывал я к плотникам, создавшим такой маленький и такой крепкий
корабельный корпус! Они трудились не только ради денег - они помнили,
что от них зависит спасение человеческих жизней.
Остаток дня и всю ночь я просидел или пролежал не смыкая глаз на сво-
ей койке, а на рассвете новая тревога опять погнала меня на палубу. Этот
вечер и эта ночь были, пожалуй, самыми мрачными в моей жизни. Джонсон и
Нейрс продолжали сменять друг друга у штурвала, и тот, кто освобождался,
приходил в каюту. Не успев войти, они оба смотрели на барометр, затем,
хмурясь, принимались постукивать по стеклу - барометр продолжал непре-
рывно падать. Затем, если это был Джонсон, он брал из буфета бутерброд
и, стоя у стола, принимался жевать его, иногда обращаясь ко мне с ка-
ким-нибудь шутливым замечанием вроде: "Ну и холодина же на палубе, мис-
тер Додд!" Это сопровождалось усмешкой. Или: "Уж поверьте, такая ночка
не для тех, кто ходит в пижамах". А затем он кидался на свою койку и
крепко спал положенные ему два часа перед следующей вахтой.
Но капитан не ел и не спал. "Вы здесь, мистер Додд? - спрашивал он,
кончив стучать по барометру. - Ну, до острова сто четыре мили (или
сколько там оставалось), и летим мы как бешеные. Будем там завтра в че-
тыре часа, а может быть, и нет. Это уж как случится. Вот и все, что есть
новенького. А теперь, мистер Додд, вы же видите, как я устал, так что
ложитесь-ка снова на вашу койку". После этой любезности он крепко прику-
сывал свою сигару и следующие два часа сидел, глядя на качающуюся лампу
сквозь густое облако табачного дыма. Как-то потом он сказал мне, что это
был, л для него очень счастливая ночь, но сам я никогда об этом не дога-
дался бы.
- Видите ли, - объяснил он, - ветер-то был не такой уж сильный, зато
волнение ничего хорошего не обещало. Да и шхуна капризничала. А барометр
показывал, что мы где-то недалеко от центра урагана, и нельзя было ска-
зать, удаляемся мы от него или мчимся в самое пекло. Ну, а в таких слу-
чаях чувствуешь себя как-то по-особому торжественно и словно сам себе
больше нравишься. Так уж странно мы устроены, мистер Додд.
Утро занялось зловеще ясное. Воздух был пугающе прозрачен, небо чис-
то, и край горизонта четко выделялся в синей дали. Ветер и бушующие вол-
ны, успевшие за ночь стать еще огромнее, по-прежнему обрушивались на
шхуну. Я стоял на палубе, задыхаясь от страха. Мне казалось, что руки и
ноги меня не слушаются. Когда шхуна скатывалась в узкую ложбину между
двумя пенистыми горами, колени у меня подгибались, как бумажные, и я
совсем терял голову от ужаса, когда какаянибудь из этих черных гор обру-
шивалась на наш борт и я оказывался в воде чуть ли не по пояс.
Все это время я испытывал только одно сильное желание: ничем не вы-
дать охватившего меня ужаса и любой ценой вести себя достойно, какая бы
опасность ни грозила моей жизни. Как сказал капитан, "так уж странно мы
устроены". Настало время завтрака, и я заставил себя выпить немножко го-
рячего чаю. Затем меня послали вниз посмотреть, который час, и, глядя на
хронометр слезящимися глазами, я никак не мог понять, какой смысл опре-
делять местоположение шхуны, когда она несется неизвестно куда среди бу-
шующих волн. Утро тянулось нескончаемо в монотонном однообразии вечной
опасности. И каждый поворот штурвала был так же рискован и так же необ-
ходим, как прыжок пожарного внутрь охваченной огнем комнаты.
Настал полдень. Капитан определил долготу и широту и проложил прой-
денный нами путь на карте с педантичной точностью, которая вызвала во
мне насмешливое чувство, смешанное с жалостью: ведь очень возможно, что
в дальнейшем эту карту увидят только глаза любопытных рыб. Прошло еще
два часа. Капитан совсем помрачнел, и видно было, что он с трудом сдер-
живает раздражение и тревогу. Я не позавидовал бы матросу, который ре-
шился бы в эту минуту ослушаться его.
Неожиданно он повернулся к Джонсону, стоявшему у штурвала.
- Два румба право по носу, - пробормотал он, беря штурвал.
Джонсон кивнул, вытер глаза тыльной стороной своей мокрой руки, выж-
дал минуту, когда шхуна поднялась на очередную волну, и, уцепившись за
ванты, полез на грот-мачту. Я смотрел, как он взбирается все выше и вы-
ше, замирая, когда шхуна ныряла с гребня волны, и используя каждое мгно-
вение относительного затишья. Наконец, добравшись до реи и обхватив од-
ной рукой мачту, он стал всматриваться в горизонт на югозападе. Еще че-
рез мгновение, скользнув вниз по бакштагу, он уже встал на палубу и, ух-
мыльнувшись, утвердительно кивнул, глядя на капитана. Еще одно мгновение
- и он уже снова крутил штурвал, а его измученное, покрытое потом лицо
расплывалось в улыбке, волосы развевались и полы куртки громко хлопали
на ветру.
Нейрс сходил в каюту за биноклем и начал внимательно вглядываться в
горизонт. Я последовал его примеру, но только у меня не было бинокля.
Мало-помалу в белой пустыне бушующей воды я заметил пятно более густой
белизны (небо тоже было туманным и молочнобелым, как во время шквала), а
затем я стал различать рев более низкий и грозный, чем завывание бури:
громовой грохот прибоя на рифах. Нейрс обтер рукавом бинокль и передал
его мне, указав пальцем, куда смотреть. Я увидел бесконечный простор бу-
шующих волн, потом - бледный кружок неба, затем - линию горизонта, изре-
занную пенными гребнями волн, и вдруг на одно короткое мгновение, потому
что я сразу потерял их из виду, мачты, флаг и разорванный в клочья топ-
