холодность, что я этого не сделал. Я зашел к тебе, увидел, что ты спишь,
что лицо у тебя очень усталое, и решил тебя не; тревожить. Я рассудил,
что новости могут подождать до утра. А ведь даже ты, Лауден, не про-
чувствуешь их так, как я.
- Какие новости? - спросил я.
- Вот как было дело, - ответил Джим. - Я объяснил ей наше положение и
сказал, что хочу вернуть ей ее слово. "Вы меня разлюбили?" - спрашивает
она. Нет, ты только подумай! Но, я снова объяснил ей наше положение,
сказал, что нам грозит банкротство, что тебе непременно нужно уехать и
что я обязательно хочу, чтобы ты был моим шафером. Ну, и все остальное.
"Если вы меня еще любите, то, мне кажется, есть только один выход, - от-
вечает она. - Давайте поженимся завтра, и мистер Лауден успеет стать ва-
шим шафером прежде, чем он отплывет". Вот так она прямо и сказала, слов-
но какая-нибудь героиня Диккенса! Даже разорение ее не испугало. "Зна-
чит, я тем более буду вам нужна", - сказала она. Нет человека, которому
бы так везло, как мне! Ты, я и Мэйми - это словно веревка из трех пря-
дей, Лауден. Я и подумать боюсь, что кто-нибудь из вас может умереть...
И ты ей очень нравишься, она считает тебя очень даровитым и говорит, что
у тебя истинно аристократическая внешность. И она не меньше меня хочет,
чтобы ты был моим шафером. Она зовет тебя "мистер Лауден". Как дружески
это звучит! Вчера она не ложилась до трех - все возилась со своим подве-
нечным платьем. До чего же было приятно смотреть на нее, Лауден! Следить
за тем, как мелькает игла, и думать: "Вся эта спешка, Джим, только для
того, чтобы выйти за тебя замуж". Я просто поверить этому не мог - слов-
но какая-нибудь сказка! А когда я вспомнил о тех временах, когда был
бродячим фотографом, тут у меня уж и вовсе голова закружилась: каким я
был тогда необразованным, некультурным и одиноким! А теперь! Ну просто
не понимаю, чем я заслужил такое счастье...
И он продолжал изливать свою простодушную радость, а я старался уяс-
нить из его бессвязной речи, каковы его дальнейшие планы. Оказалось, что
они действительно собираются сегодня пожениться, что свадебный обед бу-
дет в ресторане Франка, что вечером они посетят "Нору Крейн" и что затем
мы с Джимом расстанемся: он поедет с женой на свою новую квартиру, а я
поплыву к острову Мидуэй.
Если я и питал неприязнь к мисс Мэйми, то в эту минуту я все ей прос-
тил: ведь она проявила истинное мужество, доброту и благородство.
Погода испортилась, небо закрыли свинцовые тучи - я никогда еще не
видел Сан-Франциско таким унылым, жалким и грязным. Казалось, он преж-
девременно состарился. Но все время, пока я, судорожно спеша, заканчивал
дела в порту, в конторах, среди оглушительного шума и малопривлека-
тельных зрелищ, у меня в душе раздавалась тихая музыка - я вспоминал о
счастье своего друга.
И то сказать, это был чрезвычайно хлопотливый день. Не успели мы по-
завтракать, как Джим уже умчался в муниципалитет и в ресторан Фрэнка -
ведь надо было подготовить свадьбу, а я поспешил в контору Джона Смита
договариваться о поставке припасов, а оттуда - на "Нору Крейн". Среди
окружавших ее могучих кораблей она показалась мне еще меньше, чем вчера.
На ней и вокруг нее царил невообразимый хаос. Набережная была завалена
бочками, ящиками, жестянками, инструментами, бухтами каната и миниатюр-
ными бочонками с порохом. Казалось, никакой человеческий гений не в си-
лах будет уместить все это в ее трюме. Джонсона я нашел на шкафуте. По-
мощник капитана был облачен в красную рубаху и холщовые брюки и весь ки-
пел энергией. Обменявшись с ним несколькими словами, я отправился по уз-
кому проходу между бортом и рубкой на корму и спустился по трапу в общую
каюту, где капитан пил вино с портовым чиновником.
Я с неприязнью оглядел крохотную каморку, которой в течение многих
недель предстояло быть моим домом. Справа тянулась перегородка, отделяв-
шая капитанскую каюту, а слева одна над другой виднелись две неопрятные
койки, упиравшиеся в ветхий буфет. Стены были желтые и сырые, пол - чер-
ный и измазанный каким-то жиром. Повсюду валялись старые газеты, солома,
доски от ящиков, а единственными украшениями были подставка для стака-
нов, термометр, преподнесенный "в знак уважения" каким-то торговцем вис-
ки, рекламирующим свой товар, и подвешенная к потолку лампа. Трудно было
представить себе, что не пройдет и недели, как эта каюта покажется мне
веселой, светлой, нисколько не душной и даже обширной.
Я был представлен портовому чиновнику и его молодому приятелю, кото-
рого, как мне показалось, он привел с собой только для того, чтобы тот
мог вволю накуриться дорогих сигар. Мы выпили за здоровье друг друга по
стаканчику калифорнийского портвейна, слишком сладкого и слишком липко-
го, чтобы быть подходящим утренним напитком, а затем чиновник разложил
на столе свои бумаги и была вызвана команда. Несколько минут спустя мат-
росы ввалились в каюту и остановились, неуклюже переминаясь с ноги на
ногу и глядя либо, в пол, либо в потолок. На их лицах было написано сму-
щение и явное желание сплюнуть, на что, конечно, никто не осмеливался.
Единственным исключением был китаец-кок в белоснежном халате, державший-
ся с большой уверенностью и достоинством.
Полагаю, вам никогда не приходилось участвовать в фарсе, вроде того,
который затем последовал. Морские законы Соединенных Штатов составлены в
духе отеческой строгости и, очевидно, исходят из предпосылки, что всякий
матрос - идиот от рождения, а его наниматели - негодяи и мошенники. Каж-
дому матросу по очереди прочитывался длинный и многословный документ,
именуемый "Инструкцией о правах кубрика". Прослушав его пять раз подряд,
я, казалось бы, должен был вполне постигнуть его содержание; однако чи-
новник (весьма достойный человек) проделывал подобную процедуру каждый
божий день по многу раз подряд, отчего, разумеется, читал с такой быст-
ротой и монотонностью, что даже я, человек образованный, умевший сосре-
доточиваться, почти ничего не понял, а о матросах уж и говорить нечего.
Отдача приказов не должна сопровождаться руганью, ношение ножей запреща-
ется, место назначения - остров Мидуэй или любой другой порт, куда решит
зайти капитан до истечения шести календарных месяцев, выплата жалованья
в этом порту - вот что излагалось в этом документе с удивительным мно-
гословием, а больше я ничего уловить не сумел. Закончив чтение, чиновник
каждый раз переводил дух и затем начинал разговор о деле уже нормальным
голосом. "Итак, любезный, - говорил он, - вы поступаете матросом на этот
корабль за столько-то долларов в американской валюте. Напишите свою фа-
милию вот здесь, если у вас есть фамилия и вы умеете писать". После того
как матрос, пыхтя от напряжения, подписывался, чиновник начинал запол-
нять официальный бланк с описанием его наружности: рост, особые приметы
и т, п. При создании этих литературных портретов он, кажется, полагался
всецело на вдохновение, ибо я ни разу не заметил, чтобы он бросил хоть
один взгляд на своих натурщиков. Правда, ему помогали замечания капита-
на, вроде: "Волосы голубые, глаза рыжие... Нос пять футов семь дюймов,
рост сломанный", - и прочие шуточки, родившиеся вместе с возникновением
американского торгового флота. Вершина юмора была достигнута, когда ки-
тайца-кока записали под именем "Пей-чай". В ответ на его протесты порто-
вый чиновник только весело ухмыльнулся.
- Кроме того, капитан, - сказал он, начиная складывать свои бумаги,
когда матросы удалились, - согласно закону, вы обязаны иметь на борту
судовую лавку и аптечку.
- Я знаю, - ответил Нейрс.
- Очень хорошо, - закончил чиновник и налил себе еще стакан портвей-
на.
Однако, когда он ушел, я вернулся к этой теме, так как прекрасно
знал, что у нас нет ни той, ни другой.
- Ну как же, - протянул Нейрс, - сон на набережной лежит ящик с
шестьюдесятью фунтами табака и еще двадцать фунтов всяких консервов. А
кроме того, я никогда не ухожу в плавание без обезболивающей микстуры.
На самом деле у капитана был большой запас всяческих патентованных
снадобий, которыми он, по обычаю моряков, пользовался с большим рвением,
но очень бестолково. У него хранился также запас каких-то покрытых пле-
сенью полупустых пузырьков без этикеток, и время от времени он открывал
их, нюхал и размышлял вслух: "Кажется, пахнет, как средство от поноса.
Попробовать, что ли? Пожалуй, попробую". Однако товары в судовой лавке
исчерпывались пачками дешевого табака. Вот так составляются отечески
строгие законы и так они обходятся: когда наша шхуна вышла в море, она,
как и множество других, подлежала штрафу в шестьсот долларов за от-
сутствие лавки и аптечки.
Этот эпизод, который занял столько места в моем описании, на самом
деле промелькнул совсем незаметно - день был слишком полон всяческих
волнений и забот. Чтобы от зари и до сумерек успеть снарядить шхуну в
плавание и подготовить брачную церемонию, требовались поистине героичес-
кие усилия. Весь день мы с Джимом бегали по городу, смеялись, чуть не
плакали, тревожно советовались друг с другом, а затем устремлялись (с
готовым сарказмом на устах) к модистке, задержавшей шляпку, на шхуну или
в контору Джона Смита, а на каждом втором углу нами же выпущенные огром-
ные афиши напоминали нам о нашем отчаянном положении. И все же я улучил
время посетить полдюжины ювелирных лавок, и выбранный мной подарок был
принят очень мило. Кажется, покупка подарка была последней (хотя отнюдь
не наименьшей) из моих забот, перед тем как старого священника, добро-
душного старичка, извлекли из его дома и привели в нашу контору, словно
дрессированного пуделя. И там, в сгущающихся сумерках, под холодным
блеском двухсот бутылок "Тринадцати звездочек", рядом с пестрым велико-
лепием сельскохозяйственной машины, Мэйми и Джим соединились навек.
Хотя обстановка была более чем неподходящая, сама церемония показа-
лась мне очень милой и трогательной машинистки, сияя улыбками, держали
чудесные букеты, Мэйми скромно потупляла глаза, а Джим... как я могу
описать бедного преображенного Джима? Он начал с того, что отвел священ-
ника в дальний угол конторы. Не знаю, о чем шла речь, но у меня есть ос-
нования полагать, что он объявлял себя недостойным такого счастья. Раз-
говаривая со священником, он плакал, а тот растроганно утешал и ободрял
его, и я слышал, как он произнес следующее: "Уверяю вас, мистер Пинкер-
тон, что не много найдется людей, которые имели бы право сказать о себе
это..." Отсюда я сделал вывод, что мой друг, осыпая себя обвинениями,
позволил себе по крайней мере одну законную похвальбу. Затем Джим подо-
шел ко мне, и, хотя у него хватило сил только назвать меня по имени и
стиснуть мою руку, он заразил своим волнениям и шафера.
Наконец брачная церемония началась. Джим был просто в экстазе. Даже
священник проникся к нему глубочайшей симпатией и закончил службу не-
большой теплой речью, в которой поздравил Мэйми с чудесным мужем и зая-
вил, что ему редко приходилось сочетать браком более интересную пару. В
эту самую минуту к довершению общей радости в контору была доставлена
карточка Дугласа Лонгхерста с поздравлениями и ящик с четырьмя дюжинами
шампанского. Одну из бутылок откупорили немедленно, священник провозгла-
сил тост за новобрачную, подружки после жеманных отнекиваний согласились
отпить вина, после чего я, в свою очередь, произнес веселый тост. Но
бедняге Джиму не пришлось попробовать шампанского: улучив момент, я шеп-
нул ему:
- Не пей! Ты так взволнован, что сразу станешь пьян как сапожник.
И, пожав мне руку, Джим шепнул в ответ:
- Спасибо, Лауден! Ты снова меня спас!
Затем мы с несколько судорожной веселостью поужинали в ресторане
Фрэнка, откуда, захватив двадцать бутылок шампанского (больше я взять
