произведении. Я принял их и стал даже находить их интересными - так мы
восхищаемся дымящейся вершиной вулкана или густыми зарослями на топком
болоте.
Капитан происходил из хорошей семьи. Он родился в Восточных штатах и
учился в прекрасной школе. Однако с самого детства он был вспыльчив и
необыкновенно упрям (весьма возможно, что эти качества он унаследовал от
своего отца, и в его разрыве с семьей виноват, вероятно, не он один) и,
поссорившись с родными, стал юнгой. На корабле с ним обращались ужасно,
но это не заставило его раскаяться в своем решении, а только ожесточило:
он сбежал с этого корабля в одном из южноамериканских портов, занялся
там какой-то торговлей и, хотя был еще совсем мальчиком, нажил порядоч-
ные деньги, попал в дурную компанию, был дочиста ограблен, попросился на
корабль матросом без жалованья с тем только, чтобы снова вернуться на
родину, и в одно прекрасное утро постучался в дверь старушки соседки, у
которой в детстве воровал в саду яблоки. Казалось бы, его появление
должно было доставить ей мало удовольствия, но Нейрс знал, что делает.
Увидев перед собой своего былого врага в лохмотьях, изможденного, старая
дева растрогалась.
- Я всегда питал слабость к этой старушке, - сказал Нейрс. - Даже
когда она метлой выгоняла меня из своего сада или сердито грозила мне
пальцем в наперстке, стоило мне пройти мимо ее окошка. Я всегда считал,
что она старуха добрая. Ну, когда она мне открыла дверь в то утро, я так
ей это и сказал и еще сказал, что я совсем на мели. А она меня сразу
провела в комнату и стала угощать пирогом.
Она одела его, платила за его обучение и снова отправила в море, а
потом приветливо встречала при возвращении из каждого плавания и, когда
умерла, оставила ему все свое имущество.
- Очень она была добрая, - говорил он. - И знаете, мистер Додд, ужас-
но смешно это было, - когда мы с ней гуляли по ее саду, а мой старик
хмурился на нас через забор. Она же была его соседкой, и, наверное, по-
тому-то я к ней и пришел, Я хотел, чтобы он знал, до чего мне скверно и
что я все-таки скорее обращусь за помощью к черту, чем к нему. А ему это
было еще неприятнее, потому что он в свое время с ней рассорился из-за
меня и из-за яблок, и теперь он бесился дальше некуда. Да, я в молодости
был порядочной свиньей, но старушку мою никогда не обижал.
Постепенно он стал знающим и опытным моряком. Наследство ему доста-
лось во время плавания на "Жнеце", и теперь, как только улягутся разго-
воры, вызванные капитаном этого судна, он должен был получить под свою
команду корабль. Ему было около тридцати лет. Он производил впечатление
человека очень сильного и подвижного. Глаза у него были синие, густые
каштановые волосы росли низко надо лбом, а его энергичный подбородок
всегда был чисто выбрит. Он неплохо пел, неплохо играл на любимом
инструменте моряков - аккордеоне, был находчив в споре и очень наблюда-
телен, когда хотел, умел быть необыкновенно любезным и милым, а порой
становился настоящим зверем. Его обращение с командой, его издева-
тельства, ругань и постоянные придирки могли бы, кажется, заставить
взбунтоваться даже галерных рабов. Предположим, рулевой на что-нибудь
загляделся. "Ах ты... голландец [18] - голодранец! - рявкал Нейрс. - Вот
дам тебе хорошего пинка, так будешь знать, как глазеть по сторонам! А
ну, смотри на компас, не то плохо тебе придется!" Или, предположим, ка-
кой-нибудь матрос задержался на корме, куда его за чем-нибудь вызвали.
"Мистер Дэниэлс, не сделаете ли вы мне большое одолжение, отойдя от мач-
ты? - начинал капитан с насмешливой вежливостью. - Благодарю вас. И, мо-
жет быть, вы будете так добры сказать мне, какого черта вас сюда занес-
ло? Я не хочу, чтобы здесь околачивались олухи вроде вас! Вам что, нечем
заняться? Обратитесь к помощнику. Лучше не ждите, чтобы я сам нашел вам
работу, а не то две недели проваляетесь в лазарете".
Подобные высказывания, тем более обидные, что капитан знал все слабые
места своей жертвы и умел этими знаниями пользоваться, произносились та-
ким грозным голосом и сопровождались такими яростными взглядами, что
несчастного матроса начинала бить дрожь; Очень часто за подобной речью
следовал удар кулаком, и у меня вся кровь вскипала при виде такого трус-
ливого нападения - ведь матрос не мог ответить тем же, потому что это
было бы тяжелым преступлением, за которое ему пришлось бы отвечать по
закону. Он вставал с палубы и, пошатываясь, уходил в кубрик, испытывая,
вероятно, жгучую ненависть к своему обидчику.
Может показаться странным, что я начал питать дружеские чувства к
этому тирану. Может показаться еще более странным, что я оставался спо-
койным зрителем и не пытался положить конец подобным сценам. Однако я
был не настолько глуп, чтобы вмешиваться на людях: ведь это могло при-
вести к тому, что половина из нас погибла бы во время мятежа, а вторая
половина отправилась бы на виселицу. Уж лучше пусть будет избит один че-
ловек, рассуждал я. Впрочем, когда мы оставались наедине, я не переста-
вая спорил с ним.
- Капитан, - сказал я ему однажды, взывая к его патриотизму, потому
что он считал себя патриотом, - разве можно так обращаться с американс-
кими моряками? Неужели это по-американски - смотреть на матросов, как на
собак?
- Американцы? - повторил он угрюмо. - По-вашему, все эти голландцы и
черномазые итальяшки - американцы? Вот уже четырнадцать лет, как я пла-
ваю по морям и - за одним исключением - всегда под американским флагом,
и я еще ни разу не видел матросаамериканца. А с этой швалью надо держать
ухо востро. Если их распустить, того и гляди, получишь нож в спину или
упадешь за борт темной ночью. Нет, единственный способ держать команду в
руках - это нагнать на нее страх.
- Но послушайте, капитан, - сказал я, - всему есть мера. У американс-
ких кораблей такая скверная репутация, что, если бы не большое жалованье
и приличная еда, ни один матрос не пошел бы служить на них. Даже и так
многие предпочитают английские корабли, хоть там и платят меньше и кор-
мят скверно.
- А, лимонщики? - сказал он. - Они тоже матросам спуску не дают, хоть
и попадаются среди них тюфяки. - Тут он улыбнулся как человек, вспомнив-
ший чтото смешное, и продолжал: - Вот я вам сейчас кое-что расскажу,
хоть, может, это и не в мою пользу. В 1874 году нанялся я помощником на
английский корабль "Мария", отправлявшийся из Фриско в Мельбурн. Такой
странной посудины я с тех пор никогда не видывал. Еда такая, что в рот
не положишь, и все сдобрено лимонным соком. Когда я смотрел, что ела ко-
манда, меня тошнило, да и собственный обед аппетита не вызывал. Капитан
был ничего себе, кроткий такой старикашка, по фамилии Грин. Но команда -
сброд сбродом. А когда я пытался привести матросов в человеческий вид,
капитан всегда становился на их сторону! Но будьте уверены, я никому не
позволю мной командовать! "Отдавайте мне распоряжения, капитан Грин, -
сказал я, - и я их выполню, а остальное вас не касается. Свои обязаннос-
ти я буду выполнять, а уж как - это мое дело, и ничьих поучений мне не
требуется". Ну, конечно, старик озлил меня и озлил всю команду. И мне
приходилось драться чуть ли не каждую вахту. Матросы меня так возненави-
дели, что зубами скрипели, когда я проходил мимо. Както раз гляжу, ско-
тина-голландец избивает юнгу. Я подо шел и сшиб мерзавца с ног. Он вско-
чил, а я его опять уложил. "Ну, - говорю, - хочешь еще? Только скажи, и
я тебе все ребра переломаю!" Но он остался лежать смирнехонько, точно
поп на похоронах. Так его и вниз унесли - пусть себе думает про свою
Голландию. Как то ночью на двадцать пятом градусе южной широты попали мы
в шквал Наверное, мы все спали, потому что не успел я сообразить, в чем
дело, как у нас сорвало фор-брамсель. Кинулся я на нос, ругаюсь - небу
жарко, а когда пробегал мимо фок-мачты, что-то свистнуло у меля над ухом
и вонзилось в плечо. Гляжу - а это нож! Негодяи подкололи меня, как
свинью. "Капитан! - кричу я. "В чем дело?" - спрашивает он. "Они меня
подкололи", - говорю я. "Подкололи? - спрашивает он. - Ну, я этого давно
ждал". "А, черт побери! - кричу я. - Я сведу с ними счеты!" "Вот что,
мистер Нейрс, - говорит он, - идите-ка вы к себе в каюту. Будь я на мес-
те матросов, вы бы так дешево не отделались. И попрошу вас больше на па-
лубе не ругаться. Вы и так уж обошлись мне в фор-брамсель". Вот так ста-
рик Грин стоял за своих офицеров! Но вы погодите, ягодки еще впереди.
Пришли мы в Мельбурн, старик и говорит: "Мистер Нейрс, мы с вами не сра-
ботались. Моряк вы первоклассный, с этим никто не спорит, но - такого
неприятного человека мне еще встречать не приходилось, а вашу ругань и
обращение с командой я больше терпеть не намерен. Нам лучше расстаться".
Уйти-то я был рад, только я на него озлился и решил отплатить ему за его
подлость тем же. Ну, я сказал, что пойду на берег и осмотрюсь, Съездил я
на берег, навел справки - вроде все хорошо складывается, вернулся опять
на "Марию" и поднялся на мостик. "Ну как, думаете укладывать ваш багаж,
мистер Нейрс?" - спрашивает старик. "Нет, - говорю, - пожалуй, до Фриско
мы с вами не расстанемся. Хотя это вам решать: я-то рад уйти с "Марии",
да не знаю, захотите ли вы выплатить мне за три месяца вперед по догово-
ру". Он тут же полез за деньгами. "Сынок, - говорит, - это, - говорит, -
еще дешево!" Так он меня опять поддел.
Странный это был рассказ, особенно если вспомнить, о чем мы вели
спор, но он вполне отвечал характеру Нейрса. Стоило мне высказать ка-
кой-нибудь убедительный довод, стоило мне справедливо осудить какие-ни-
будь его поступки или слова, как он подробно записывал мои возражения в
свой дневник (который мне довелось прочесть впоследствии), причем указы-
вал, что я был прав. Точно так же, когда он говорил о своем отце, кото-
рого ненавидел, он старался быть к нему справедливым, что производило
даже трогательное впечатление. Больше мне не доводилось встречать чело-
века с таким странным характером - столь внутренне справедливого и столь
обидчивого, причем обидчивость всегда брала верх над чувством справедли-
вости. Такой же странной была его храбрость. Он любил бороться с опас-
ностью, она никогда не заставала его врасплох. И в то же время мне не
доводилось встречать человека, который с таким постоянством ожидал бы
дурных последствий когда угодно и от чего угодно, особенно если дело ка-
салось моря. Храбрость была у него в крови не только охлажденной, но
просто замороженной дурными предчувствиями. Во время шквала он ставил
нашу скорлупку боком к ветру и черпал бортом воду до тех пор, пока я не
решал, что пришел мой последний час, а матросы без команды бросались на
свои места. "Ну вот, - заявлял он. - Наверное, тут не найдется человека,
который был бы способен продержать ее так дольше, чем я: больше они уже
не станут хихикать, будто я ничего не понимаю в шхунах. Бьюсь об заклад,
ни один капитан этой лохани, будь он пьян или трезв, не сумел бы продер-
жаться так долго на критическом крене". И тут же он принимался каяться и
жалеть, что вообще ввязался в это плавание, а затем подробно расписывал
коварство океана, ненадежность оснастки любой шхуны (терпеть он шхун не
может!), бесчисленные способы, какими мы могли отправиться на дно, и
внушительные флотилии кораблей, которые уходили в плавание на протяжении
истории, скрывались из глаз наблюдателей и более не возвращались в род-
ной порт. "Ну, да важность какая! - заканчивал он обычно свои тирады. -
И для чего житьто? Конечно, будь мне сейчас лет двенадцать, да сиди я на
чужой яблоне и угощайся чужими яблоками, я бы так не говорил. А эта
взрослая жизнь - чепуха, и больше ничего: моряцкое дело, политика, свя-
тошество и все прочее. Куда лучше спокойно утонуть!" Каково было выслу-
