задул свечу.
- Пойдет снег, - сказал милорд, - и это лучшее, чего можно пожелать.
Идем обратно; в темноте ничего нельзя сделать.
Идя к дому в снова наступившем затишье, мы услышали нараставший шум
и, выйдя из-под густой сени деревьев, поняли, что пошел проливной дождь.
Все это время я не переставал удивляться ясности мысли милорда и его
неутомимости. Но это чувство еще усилилось во время совета, который мы
держали по возвращении. Ясно было, говорил он, что контрабандисты подоб-
рали Баллантрэ, но живого или мертвого, об этом мы могли только гадать.
Дождь еще до рассвета смоет все следы, и этим мы должны воспользоваться.
Баллантрэ неожиданно появился под покровом ночи; теперь надо было предс-
тавить дело так, что он столь же внезапно уехал до наступления дня. Что-
бы придать всему этому больше вероятия, мне следовало подняться к нему в
комнату, собрать и спрятать его вещи. Правда, мы всецело зависели от
молчания контрабандистов, и в этом была неизбежная уязвимость нашего об-
мана.
Я выслушал милорда, как уже сказал, удивляясь его спокойствию, и пос-
пешил исполнить его приказание. Мистер и миссис Генри ушли из залы, ми-
лорд поспешил в постель, чтобы согреться; слуги все еще не подавали
признаков жизни, и, когда я поднялся по лестнице в башню и вошел в ком-
нату умершего, мною овладел трепет. К величайшему моему изумлению, в
комнате все говорило о спешных сборах. Из трех его саквояжей два были
уже увязаны, а третий раскрыт и почти полонИ сразу у меня промелькнула
догадка. Так, значит, он готовился к отъезду, он только ждал Крэйла, а
Крэйл ждал ветра. Ночью капитан заметил, что погода меняется, и послал
шлюпку предупредить, а то и взять пассажира, которого команда шлюпки
нашла по дороге в луже крови. Да, но за этим крылось и другое. Эти при-
готовления к отъезду бросали свет и на страшное оскорбление, брошенное
им брату накануне вечером; это был прощальный удар, взрыв ненависти, уже
не подавляемый расчетом. И, с другой стороны, характер его выходки, как
и поведение миссис Генри, наводили на догадку, которую я не проверил и
теперь уж никогда не проверю до страшного суда, - догадку, что он
все-таки забылся, зашел слишком далеко в своих домогательствах и получил
отпор. Это, как я сказал, не может быть проверено; но, когда я в то утро
стоя, среди его вещей, мысль эта была мне слаще меда.
Прежде чем запереть раскрытый саквояж, я заглянул в него. Там были
превосходные кружева и белье, несколько смен изысканного платья, в кото-
ром Баллантрэ так любил появляться; десяток книг, притом отборных: "Ком-
ментарии" Цезаря, том Гоббса, "Генриада" Вольтера, работа об Индии, ка-
кой-то математический труд, недоступный для моего понимания, - вот что
увидел я с весьма смешанным чувством. Но в открытом саквояже не было ни
следа каких-либо бумаг. Это заставило меня призадуматься. Возможно, что
он мертв, но, судя по тому, что контрабандисты подобрали его, это не
очень вероятно. Возможно, что он умрет от раны, но и это вовсе не обяза-
тельно. А в таком случае приходилось заручиться средствами защиты.
Один за другим я перетащил все саквояжи на чердак, который всегда был
на запоре; потом сходил к себе за связкой ключей и, к радости своей, об-
наружил, что два из них подошли к замкам саквояжей. В одном я нашел шаг-
реневый бювар, который и вскрыл ножом, и отныне (поскольку дело касалось
доброго имени) человек этот был в моей власти. Там оказалась обширная
коллекция любовных писем, по преимуществу парижского периода его жизни,
и, что более меня интересовало, там были черновики его собственных доне-
сений английскому министру по делам Шотландии и оригиналы ответных писем
министра; убийственные документы, опубликование которых опозорило бы
Баллантрэ и действительно подвергло бы опасности самую его жизнь. Читая
эти бумаги, я смеялся от радости, я потирал руки и напевал себе под нос.
Рассвет застал меня за этим приятным занятием, но я не оторвался от бу-
маг; подойдя к окну, я только удостоверился, что снег весь сошел, все
кругом черно, а дождь и ветер свирепствуют в заливе, где и следа не было
люггера, на котором Баллантрэ (живой или мертвый) мотался теперь по Ир-
ландскому морю.
Быть может, уместнее всего именно здесь рассказать то немногое, что я
позднее узнал о событиях этой ночи. На это потребовалось немало времени,
потому что мы не осмеливались расспрашивать прямо, а контрабандисты пи-
тали ко мне неприязнь, если не вражду. Только через полгода мы вообще
узнали о том, что Баллантрэ выжил, и только много лет спустя я узнал от
одного из команды Крэйла, который на свои неправедно нажитые деньги отк-
рыл трактир, о некоторых подробностях, показавшихся мне достоверными.
Оказывается, что, когда контрабандисты нашли Баллантрэ, он полулежал,
опершись на локоть, и то озирался по сторонам, то ошалело глядел на све-
чу и на свою окровавленную руку. При их появлении он будто бы пришел в
себя, попросил отнести его на корабль и держать все дело в тайне, а на
вопрос капитана, как это он оказался в таком положении, ответил потоком
отчаянной брани и тут же потерял сознание. Они было заспорили, но, боясь
пропустить попутный ветер и в ожидании большого куша за переправу его во
Францию, не стали медлить. К тому же он пользовался любовью этих през-
ренных негодяев; они считали его приговоренным к смерти, не знали, какое
коварство навлекло на него беду, и, по-своему великодушные, сочли своей
обязанностью укрыть его от новых напастей. Они погрузили его на корабль,
по пути он оправился и уже выздоравливающим был спущен на берег в
Гавр-де-Грасе. И что действительно знаменательно: он никому ни словом не
обмолвился о дуэли, и до сего дня ни один контрабандист не знает, в ка-
кой ссоре и от чьей руки он получил свою рану. У всякого другого я при-
писал бы это естественной порядочности, у него же - только гордыне. Он
не мог признаться, быть может, даже себе самому, что был побежден тем,
кому нанес столько оскорблений и кого так жестоко презирал.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ОБЗОР СОБЫТИЙ ВО ВРЕМЯ ВТОРОЙ ОТЛУЧКИ БАЛЛАНТРЭ
О тяжкой болезни, которая на другое же утро открылась у мистера Ген-
ри, я могу вспоминать спокойно, уже как о последней напасти, постигшей
моего хозяина; она, собственно, была для него скрытым благом, потому что
какой телесный недуг может сравняться с терзаниями ума? Ухаживали за ним
миссис Генри и я. Милорд время от времени наведывался узнать о состоянии
больного, но обычно не переступал порога. Только однажды, когда почти не
оставалось надежды, он подошел к кровати, вгляделся в лицо сына и пошел
прочь, вскинув голову и простирая вверх руку - жест, который навсегда
запомнился мне своей трагичностью: такую печаль и горечь он выражал. Но
большую часть времени больной был на попечении миссис Генри и моем;
ночью мы сменялись, а днем обычно составляли друг другу компанию, потому
что дежурства наши были тоскливы. Мистер Генри, с выбритой головой, об-
вязанной платком, не переставая, метался, колотя руками о кровать. Он
говорил без умолку, и голос его журчал, как речная вода, так что сердце
мое устало от этого звука. Интересно отметить (и для меня это было осо-
бенно тягостно), что он все время говорил о всяких незначащих вещах: о
каких-то приездах и отъездах, о лошадях, - их он приказывал седлать,
должно быть, думая (бедняга!), что сможет уехать от своих напастей; или
распоряжался по саду, приказывал готовить сети и (что меня особенно бе-
сило) все время распространялся о хозяйственных делах, подсчитывая ка-
кие-то суммы и препираясь с арендаторами. Никогда ни слова об отце, жене
или о Баллантрэ, - только два-три дня ум его был всецело поглощен воспо-
минаниями прошлого. Он воображал себя мальчиком и вспоминал, как играл в
детстве с братом. И что было особенно трогательно: оказывается, Баллант-
рэ в детстве едва избежал гибели, и, вспоминая об этом, мистер Генри
снова и снова тревожно кричал: "Джемми тонет! Спасите Джемми!"
Это, как я говорил, очень трогало и миссис Генри и меня, но в ос-
тальном бред этот был не в пользу моего хозяина. Он, казалось, взялся
подкрепить все наветы брата, словно стараясь представить себя человеком
черствым, всецело поглощенным стяжанием. Будь я один, я бы и ухом не по-
вел, но, слушая его, я все время прикидывал, какое впечатление это долж-
но производить на его жену, и говорил себе, что он все ниже падает в ее
глазах. На всем земном шаре один я по-настоящему понимал его, и я считал
своим долгом раскрыть это хотя бы еще одному человеку. Суждено ли ему
было умереть и унести с собой свои добродетели, или он должен был выжить
и принять на свои плечи печальный груз воспоминаний, я считал своим дол-
гом сделать так, чтобы он был должным образом оплакан в первом случае, а
во втором - от всего сердца обласкан человеком, которого он больше всего
любил, - женою.
Не находя возможности объясниться на словах, я остановился наконец
на, так сказать, документальном разоблачении и в течение ряда ночей,
свободных от дежурства, за счет сна подготовил то, что можно было наз-
вать нашим бюджетом. Но это оказалось самой легкой частью дела, а то,
что оставалось, - то есть вручение всего подготовленного миледи, - было
мне почти что не по силам; Несколько дней я носил под мышкой целую связ-
ку документов и все выжидал удобного стечения обстоятельств, которое по-
могло бы мне начать разговор. Не стану отрицать, что удобные случаи бы-
ли, но каждый раз язык у меня прилипал к гортани; и, мне кажется, я и по
сей день носил бы с собой сверток, если бы счастливый случай не избавил
меня от всех колебаний. Это случилось ночью, когда я покидал комнату,
так и не выполнив задуманного и кляня себя за трусость.
- Что это вы носите с собою? - спросила она. - Все эти дни я вижу вас
все с тем же свертком.
Не говоря ни слова, я вернулся в комнату, положил сверток на стол пе-
ред нею и оставил ее одну с моими документами. Теперь я должен дать вам
представление о том, что в них заключалось. А для этого, может быть,
лучше всего воспроизвести письмо, которое было предпослано моему отчету
и черновик которого, следуя своей привычке, я сохранил. Это покажет так-
же, какую скромную роль играл я во всем этом деле, как бы ни старались
некоторые люди представить все по-другому.
Дэррисдир, 1757 г.
Милостивая государыня!
Смею вас уверить, что без уважительной причины я бы никогда не осме-
лился выйти из рамок своего положения; но я был свидетелем того, сколь
много зла проистекло в прошлом для всего вашего благородного дома из-за
злополучной скрытности, и бумаги, которые я осмеливаюсь предложить ваше-
му вниманию, являются фамильными документами, с коими вам следует непре-
менно ознакомиться.
При сем прилагаю опись с необходимыми пояснениями и остаюсь, милости-
вая государыня, готовый к услугам, покорный слуга вашей милости
Эфраим Маккеллар.
Опись документов
А. Черновики десяти писем Эфраима Маккеллара к достопочтенному Джемсу
Дьюри, эсквайру, именуемому также владетелем Баллантрэ, за время пребы-
вания последнего в Париже от... (следуют даты).
Примечание. Читать, сопоставляя с В, и С.
В. Три подлинных письма вышеупомянутого Баллантрэ к вышеупомянутому
Э. Маккеллару от... (следуют даты).
С. Три подлинных письма вышеупомянутого Баллантрэ к достопочтенному
Генри Дьюри, эсквайру от... (следуют даты).
Примечание. Письма были вручены мне мистером Генри для ответа. Копии
с моих ответов А4, А5 и А9 прилагаются. Смысл ответов мистера Генри,
черновика которых у меня не сохранилось, ясен из последующих писем его
бессердечного брата.
О. Переписка (в подлинниках и копиях) за последние три года, кончая
текущим январем, между вышеупомянутым Баллантрэ и мистером... помощником
министра... всего 37.
Примечание. Найдены среди бумаг Баллантрэ.
