больше Баллантрэ наслаждался злобной забавой, тем обаятельней, тем ра-
душней он выглядел! Так замысел его укреплялся самым ходом своего разви-
тия.
Человек этот с большим искусством использовал тот риск, которому (как
я уже говорил) он якобы подвергался. Он говорил о нем тем, кто его лю-
бил, с веселой небрежностью, которая делала положение его еще трога-
тельней. А по отношению к мистеру Генри он применял то же как оружие
жестоких оскорблений. Помню, как однажды, когда мы втроем были одни в
зале, он указал пальцем на простое стекло в цветном витраже.
- Его вышибла твоя счастливая гинея, Иаков, - сказал он. И когда мис-
тер Генри только угрюмо взглянул на него в ответ, прибавил: - О, не гля-
ди на меня с такой бессильной злобой, милая мушка! Ты можешь в любой мо-
мент избавиться от своего паука. Доколе, о господи? Когда же наконец ты
скатишься до предательства, мой совестливый братец? Уже это одно удержи-
вает меня в нашей дыре. Я всегда любил эксперименты.
И так как мистер Генри, нахмурившись и весь побледнев, продолжал гля-
деть на него, Баллантрэ в Конце концов захохотал и хлопнул его по плечу,
обозвав цепным псом. Мой патрон отскочил с жестом, который мне показался
угрожающим, и, по-видимому, Баллантрэ был того же мнения, потому что он
как-то смутился, и я уж не помню, чтобы он еще когда-либо прикасался к
мистеру Генри.
Но хотя грозившая ему опасность не сходила у него с уст, поведение
его казалось мне до странности неосторожным, и я начал думать, что пра-
вительство, назначившее награду за его голову, крепко уснуло. Не стану
отрицать, что не раз меня подмывало донести на него, но два соображения
меня удерживали: первое, что, если он окончит свою жизнь, как подобает
дворянину - на почетном эшафоте, он в памяти отца и жены моего патрона
навсегда останется в ореоле мученика; и второе, что если я хотя бы сто-
роною буду замешан в этом деле, то не избежать подозрений и мистеру Ген-
ри.
А тем временем наш враг появлялся всюду с непостижимой для меня без-
заботностью. То, что он возвратился домой, было известно по всей округе,
и тем не менее его никто не беспокоил. Из столь многочисленных и столь
разных свидетелей его возвращения не находилось ни одного, достаточно
верного престолу или хотя бы достаточно алчного, как твердил я в своей
бессильной злобе; и Баллантрэ свободно разъезжал повсюду, встречаемый в
силу давнишней нелюбви к мистеру Генри гораздо радушнее своего брата и
пользуясь гораздо большей безопасностью, чем даже я, вечно дрожавший пе-
ред контрабандистами.
Не то чтобы и у него не было своих забот; о них я теперь и поведу
речь, так как это имело свои серьезные последствия. Надеюсь, читатель не
забыл Джесси Браун. Она якшалась с контрабандистами, среди ее приятелей
был сам капитан Крэйл, и она одна из первых узнала о пребывании в Дэр-
рисдире мистера Балли. По-моему, она давно уже была совершенно безраз-
лична к Баллантрэ, но у нее вошло в привычку постоянно связывать свои
горести с его именем. На этом было основано все ее ломанье, и вот те-
перь, когда он вернулся, она сочла за долг околачиваться по соседству с
Дэррисдиром. Не успевал Баллантрэ выехать за ворота, как она уж тут как
тут: в растерзанном виде, чаще всего нетрезвая, она исступленно при-
ветствовала своего "милого дружка", выкрикивала чувствительные стишки и,
как мне передавали, даже пыталась поплакать на его груди. Признаюсь, что
я умыл руки и даже был рад этим домогательствам, но Баллантрэ, который
других подвергал таким испытаниям, сам менее кого-либо был способен их
выносить. И вокруг замка разыгрывались престранные сцены. Говорили, что
он прибегал к трости, а Джесси обращалась к своему излюбленному оружию -
камням. Вполне достоверно, что он предложил капитану Крэйлу избавить его
от этой женщины - предложение, которое капитан Крэйл отверг с нес-
войственной ему горячностью. И в конце концов победа осталась за Джесси.
Собраны были деньги, состоялось свидание, при котором мой гордый
джентльмен вынужден был подвергнуться лобызаниям и оплакиванию, после
чего женщина эта открыла собственный кабак где-то близ Солуэя (точно не
помню, где) и, по тем сведениям, которые однажды дошли до меня, обзаве-
лась самой низкопробной клиентурой.
Но это значит забегать много вперед. А тогда, когда Джесси только на-
чала преследовать Баллантрэ, он однажды явился в контору и сказал тоном
гораздо более вежливым, чем обычно:
- Маккеллар, одна полоумная девка не дает мне проходу. Самому мне
ввязываться в это дело неудобно, поэтому я обращаюсь к вам. Будьте доб-
ры, займитесь этим: слуги должны получить строгое приказание гнать ее
прочь.
- Сэр, - сказал я не без внутренней дрожи, - ваши грязные делишки вы
можете распутывать сами.
Не говоря ни слова, он покинул комнату.
Вскоре появился мистер Генри.
- Вот еще новости! - закричал он. - Мало мне унижений, так вы еще
подбавляете? Вы что же это - оскорбили мистера Балли?
- С вашего соизволения, мистер Генри, осмелюсь возразить, что это он
оскорбил меня, и притом весьма грубо, - сказал я. - Но возможно, что,
отвечая, я упустил из виду ваше положение. И когда вы узнаете обстоя-
тельства дела, дорогой патрон, вам достаточно сказать лишь слово. Ради
вас я готов повиноваться ему во всем и даже, да простит мне бог, взять
грех на душу, - и затем я рассказал ему, как было дело.
Мистер Генри усмехнулся, и более сумрачной усмешки я еще не видывал.
- Вы поступили правильно, - сказал он. - Пусть пьет свою Джесси Браун
до дна. - И, заметив брата на дворе, он открыл окно и, окликнув его,
пригласил зайти в комнату переговорить.
- Джеме, - сказал он, когда наш мучитель вошел и затворил за собой
дверь, глядя на меня с торжествующей улыбкой в ожидании, что я буду уни-
жен. - Джеме, ты пришел ко мне с жалобой на мистера Маккеллара, которую
я расследовал. Надо ли говорить, что его словам я всегда поверю больше,
чем твоим; мы тут одни, и я могу брать пример с твоей собственной откро-
венности. Мистер Маккеллар - джентльмен, которым я дорожу; и потрудись,
пока живешь под этой кровлей, не вступать более в ссору с тем, кого я
буду поддерживать, чего бы это ни стоило мне и моей семье. А что касает-
ся поручения, с которым ты к нему обратился, ты сам должен разделываться
с последствиями своей жестокости, и ни один из моих слуг ни в коем слу-
чае не должен быть помощником в этом деле.
- Слуг моего отца, не так ли? - сказал Баллантрэ,
- Иди к нему с этим сам, - сказал мистер Генри.
Баллантрэ весь побелел. Он указал на меня пальцем.
- Я требую, чтобы этот человек был уволен.
- Этого не будет! - сказал мистер Генри.
- Ты за это дорого заплатишь! - прошипел Баллантрэ.
- Я уже так много заплатил за преступления брата, - сказал мистер
Генри, - что я полный банкрот, даже по части страха. Да на мне живого
места нет, по которому ты мог бы ударить!
- Ну, об этом ты скоро узнаешь, - сказал Баллантрэ и выскользнул из
комнаты.
- Что он теперь затеет, Маккеллар! - воскликнул мистер Генри.
- Отпустите меня, - сказал я. - Дорогой мой патрон, отпустите меня; я
послужу причиной новых несчастий.
- Вы хотите оставить меня совсем одного? - сказал он.
Нам скоро стало ясно, какой новый подкоп готовит Баллантрэ. Вплоть до
этого дня он вел по отношению к миссис Генри очень сдержанную игру. Он
явно избегал оставаться с ней наедине, что в то время казалось мне соб-
людением приличий, а теперь представляется коварным маневром; он встре-
чался с ней, по-видимому, только за столом и вел себя при встречах, как
подобает любящему брату. Вплоть до этого дня он, можно сказать, не ста-
новился открыто между мистером Генри и его женой, если не считать того,
что выставлял перед ней мужа в самом неприглядном свете. Теперь все из-
менилось; но потому ли, что он действительно мстил, или же, скучая в
Дэррисдире, просто искал развлечения, про то один дьявол ведает.
Во всяком случае, с этого дня началась осада миссис Генри, и притом
столь искусная, что едва ли она сама что-либо замечала, а супруг ее при-
нужден был оставаться молчаливым свидетелем. Первая линия апрошей [29]
была заложена как бы невзначай. Однажды разговор, Как это часто бывало,
зашел об изгнанниках во Франции, а затем коснулся их песен.
- Если вас это интересует, - сказал Баллантрэ, - я расскажу вам про
одну песню, которая меня всегда трогала. Слова ее грубоваты, но меня,
может быть, именно в моем положении, она задевала за самое сердце. Дол-
жен вам сказать, что поется она от лица возлюбленной изгнанника, и выра-
жена в ней, может быть, не столько правда о том, что она думает, сколько
надежда и вера бедняги там, в далеком изгнании.
Тут Баллантрэ вздохнул:
- И какое же это трогательное зрелище, когда десяток грубых ирландцев
в караульной затянут ее и по слезам, катящимся из их глаз, видно, как
она их пробирает! А поется она вот как, милорд, - сказал он, весьма ис-
кусно втягивая в разговор отца. - Но если я не смогу допеть ее, то знай-
те, что это часто бывает у нас, изгнанников. - И он запел на тот же мо-
тив, который насвистывал в свое время полковник.
Слова песни, действительно непритязательные, очень трогательно пере-
давали тоску бедной девушки по своему далекому возлюбленному; один куп-
лет до сих пор звучит у меня в ушах:
На красную юбку сменю я тартан [30]
И с малюткой моим по дорогам цыган
Буду бродить, пока из тех стран
Не воротится Вилли мой!
Он пел искусно, но еще искуснее играл. Я видел знаменитых актеров,
которые заставляли плакать весь Эдинбургский театр, - на это стоило пог-
лядеть; но надо было видеть Баллантрэ, когда, исполняя эту неприхотливую
балладу, он как бы играл душами своих слушателей, то делая вид, что бли-
зок к обмороку, то как бы подавляя свои чувства. Слова и музыка будто
сами лились из его сердца, порожденные его собственным прошлым, и обра-
щены они были прямо к миссис Генри. Искусство его этим не ограничива-
лось: намек был так тонок, что никто не смог бы упрекнуть его в преду-
мышленности, - он не только не выставлял напоказ своих чувств, но можно
было поклясться, что он всеми силами их сдерживает.
Когда он кончил, все мы с минуту сидели в молчании; время он выбрал
вечернее, так что в сумерках никто из нас не видел лица даже своего со-
седа, по казалось, что все затаили дыхание, только старый милорд откаш-
лялся. Первым пошевелился сам певец: он внезапно, но мягко поднялся с
места и, отойдя в дальний конец залы, стал неслышно расхаживать там взад
и вперед, как это, бывало, делал мистер Генри. Нам предоставлялось пред-
полагать, что он успокаивает последний порыв чувства, потому что вскоре
он присоединился к нам и своим обычным тоном начал обсуждать характер
ирландцев (о которых так часто неверно судят и которых он защищал); так
что когда внесли свечи, мы уже заняты были обычным разговором. Но даже и
тогда как мне показалось, лицо миссис Генри было бледно, и к тому же она
почти тотчас покинула нас.
Другим маневром была дружба, которую этот злой дух завел с невинным
младенцем, мисс Кэтрин. Они теперь всегда были вместе, гуляли рука об
руку, как двое ребят, или же она взбиралась к нему на колени. Как и все
его дьявольские затеи, это преследовало сразу несколько целей. Это был
последний удар для мистера Генри, сознававшего, что его единственное ди-
тя восстанавливают против него; это заставляло его быть резким с ребен-
ком и еще пуще роняло в глазах жены; это, наконец, служило каким-то свя-
зующим звеном между миледи и Баллантрэ. Былая сдержанность их с каждым
днем таяла. Вскоре последовали долгие прогулки по аллеям, беседы на бал-
коне и бог весть какие еще нежности. Несомненно, миссис Генри была, как
и многие другие, порядочной женщиной, она знала свой долг, но позволяла