- Я лишь слуга этой семьи, - сказал я. - Со мной вы можете быть отк-
ровенны. Я думаю, что он, вероятно, не принесет нам добра.
- Почтеннейший, - сказал полковник. - Баллантрэ - джентльмен, наде-
ленный исключительными природными достоинствами, и я им восхищаюсь и по-
читаю самую землю, по которой он ступает. - А затем он запнулся, как че-
ловек, не знающий, что сказать.
- Все это так, - сказал я, - но нам-то от этого будет мало доброго.
- Само собой, у вас на этот счет может быть свое мнение, почтенней-
ший.
К этому времени мы уже дошли до бухточки, где его ожидала шлюпка.
- Так вот, - сказал он. - Конечно, я перед вами в долгу за всю вашу
любезность, мистер, как бишь вас там, и просто на прощание и потому, что
вы проявляете в этом деле такую проницательность и заинтересованность, я
укажу вам на одно обстоятельство, которое небезынтересно будет знать ва-
шим господам. Мне сдается, что друг мой упустил из виду сообщить им, что
из всех изгнанников в Париже он пользуется самым большим пособием из
Шотландского фонда [25], и это тем большее безобразие, сэр, - выкрикнул
разгорячившийся полковник, - что для меня у них не нашлось ни одного
пенни!
При этом он вызывающе сдвинул шляпу набекрень, как будто я был в от-
вете за эту, несправедливость; затем снова напустил на себя надменную
любезность, пожал мне руку и пошел к шлюпке, неся под мышкой сверток с
деньгами и насвистывая чувствительную песню "Shule Aroon" [26].
Тогда-то я в первый раз услышал эту песню; мне еще суждено было услы-
шать и слова и напев, но уже тогда запомнился куплет из нее, который
звучал у меня в голове и после того, как контрабандисты зашипели на пол-
ковника: "Тише вы, черт вас подери!" - и все заглушил скрип уключин, а я
стоял, смотря, как занималась заря над морем и шлюпка приближалась к
люггеру, поставившему паруса в ожидании отплытия.
Брешь, пробитая в наших финансах, принесла нам много затруднений и,
между прочим, заставила меня отправиться в Эдинбург. Здесь, для того
чтобы как-нибудь покрыть прежний заем, я должен был на очень невыгодных
условиях переписать векселя и для этого на три недели отлучился из Дэр-
рисдира.
Некому было рассказать мне, что происходило там в мое отсутствие, но
по приезде я нашел, что поведение миссис Генри сильно изменилось. Опи-
санные мною беседы с милордом прекратились, к мужу она относилась мягче
и подолгу нянчилась с мисс Кэтрин. Вы можете предположить, что перемена
эта была приятна мистеру Генри. Ничуть не бывало! Наоборот, каждый знак
ее внимания только уязвлял его и служил новым доказательством ее затаен-
ных мечтаний. До тех пор, пока Баллантрэ считался умершим, она гордилась
верностью его памяти, теперь, когда стало известно, что он жив, она
должна была стыдиться этого, что и вызвало перемену в ее поведении. Мне
незачем скрывать правду, и я скажу начистоту, что, может быть, никогда
мистер Генри не показывал себя с такой плохой стороны, как в эти дни. На
людях он сдерживался, но видно было, что внутри у него все кипит. Со
мной, от которого ему не для чего было скрываться, он бывал часто несп-
раведлив и резок и даже по отношению к жене позволял себе иногда колкое
замечание: то, когда она задевала его какой-нибудь непрошеной нежностью,
то без всякого видимого повода, просто давая выход скрытому и подавлен-
ному раздражению. Когда он так забывался (что совсем не было в его при-
вычках), это сразу отражалось на всех нас, а оба они глядели друг на
друга с какимто сокрушенным изумлением.
Вредя себе этими вспышками, он еще больше вредил себе молчаливостью,
которую с одинаковым основанием можно было приписать как великодушию,
так и гордости. Контрабандисты приводили все новых гонцов от Баллантрэ,
и ни один из них не уходил с пустыми руками. Я не осмеливался спорить с
мистером Генри: он давал все требуемое в припадке благородной ярости.
Может быть, сознавая за собой природную склонность к бережливости, он
находил особое наслаждение в безоглядной щедрости, с которой выполнял
требования своего брата. Положение было настолько ложное, что, пожалуй,
заставило бы действовать так и более скромного человека. Но хозяйство
наше стонало (если можно так выразиться) под этим непосильным бременем,
мы без конца урезывали наши текущие расходы, конюшни наши пустели, в них
оставались только четыре верховые лошади; слуги были почти все рассчита-
ны, что вызвало сильное недовольство во всей округе и только подогревало
старую неприязнь к мистеру Генри. Наконец была отменена и традиционная
ежегодная поездка в Эдинбург.
Случилось это в 1756 году. Вы не должны забывать, что целых семь лет
этот кровопийца тянул все соки из Дэррисдира и что все это время патрон
мой хранил молчание. Баллантрэ с дьявольской хитростью все свои требова-
ния направлял к мистеру Генри и никогда не писал ни слова об этом милор-
ду. Семья, ничего не понимая, дивилась нашей экономии. Без сомнения, они
сетовали на то, что патрон мой стал таким скупцом - порок, во всяком
достойный сожаления, но особенно отвратительный в молодом человеке, а
ведь мистеру Генри не было еще и тридцати лет. Но он смолоду вел дела
Дэррисдира, и домашние переносили непонятные перемены все с тем же гор-
деливым и горьким молчанием, вплоть до случая с поездкой в Эдинбург.
К этому времени, как мне казалось, патрон мой и его жена вовсе перес-
тали видеться, кроме как за столом. Непосредственно после извещения,
привезенного полковником Бэрком, миссис Генри сильно изменилась к лучше-
му: можно сказать, что она пробовала робко ухаживать за своим супругом,
отказавшись от прежнего равнодушия и невнимания. Я не мог порицать мис-
тера Генри за его отпор всем этим авансам, не мог ставить супруге в вину
то, что она была уязвлена замкнутостью мужа. Но в результате последовало
полное отчуждение, так что (как я уже говорил) они редко разговаривали,
кроме как за столом. Даже вопрос о поездке в Эдинбург впервые был поднят
за обедом, и случилось, что в этот день миссис Генри была нездорова и
раздражительна. Едва она поняла намерения супруга, как румянец залил ее
щеки.
- Ну, нет! - закричала она. - Это уж слишком!
Видит бог, не много радости приносит мне жизнь, а теперь я должна еще
лишать себя моего единственного утешения! Пора покончить с этой позорной
скупостью, мы и так уже стали притчей во языцех и позорищем в глазах со-
седей. От этого впору с ума сойти, и я этого не потерплю!
- Это нам не по средствам, - сказал мистер Генри.
- Не по средствам! - закричала она - Стыдитесь! И потом у меня ведь
есть свои средства!
- По брачному контракту они принадлежат мне, сударыня, - огрызнулся
он и тотчас вышел из комнаты.
Старый лорд воздел руки к небу, и оба они с дочкой, уединившись у ка-
мина, ясно намекали мне, что я лишний. Я нашел мистера Генри в его обыч-
ном убежище - в конторе. Он сидел на краю стола и угрюмо тыкал в него
перочинным ножом.
- Мистер Генри, - сказал я. - Вы слишком несправедливы по отношению к
себе, и пора это кончить.
- А! - закричал он. - Кому я здесь нужен? Для них это в порядке ве-
щей. У меня позорные наклонности. Я скаредный пес! - И он воткнул нож в
дерево по самую рукоятку. - Но я покажу этому негодяю, - закричал он с
проклятием, - я покажу ему, кто из нас великодушнее!
- Да это не великодушие, - сказал я. - Это просто гордыня.
- В поучениях ваших я не нуждаюсь! - отрезал он.
Я полагал, что он нуждается в помощи и что я должен оказать ее, хочет
он того или не хочет, поэтому как только миссис Генри удалилась к себе в
комнату, я постучался к ней и попросил принять меня.
Она не скрыла своего удивления.
- Что вам от меня нужно, мистер Маккеллар? - спросила она.
- Бог свидетель, сударыня, - сказал я, - что я никогда не докучал вам
своими вольностями, но сейчас слишком велик груз на моей совести, чтобы
я мог промолчать. Можно ли быть такими слепцами, какими показали себя вы
с милордом? Жить все эти годы с таким благородным джентльменом, как мис-
тер Генри, и так плохо разбираться в его характере!
- Что это значит? - вскричала она.
- Да знаете ли вы, куда идут все его деньги? Его, и ваши, и все те
деньги, которые скоплены на вине, в котором он себе отказывает за сто-
лом? - продолжал я. - В Париж! Этому человеку! Восемь тысяч фунтов полу-
чил он от нас за эти семь лет, и мой патрон имеет глупость хранить это в
тайне!
- Восемь тысяч фунтов! - повторила она. - Это невозможно! Наше по-
местье не может дать столько...
- Один бог знает, как выжимали мы каждый фартинг, чтобы сколотить эти
деньги, - сказал я. - Но как бы то ни было, нами послано восемь тысяч
шестьдесят фунтов и сколько-то шиллингов. И если после этого вы станете
считать моего хозяина скупцом, я не скажу больше ни слова.
- Вам и не надо больше ничего говорить, мистер Маккеллар, - сказала
она. - Вы поступили вполне правильно в том, что с присущей вам выдержкой
вы назвали вольностью. Я достойна порицания, вы, должно быть, считаете
меня весьма невнимательной супругой (она поглядела на меня со странной
усмешкой), но я все это сейчас же исправлю. Баллантрэ всегда был очень
беззаботного нрава, но сердце у него превосходное, он воплощенное вели-
кодушие. Я сама напишу ему. Вы представить себе не можете, как огорчили
меня своим сообщением!
- А я надеялся угодить вам, сударыня, - сказал я, внутренне негодуя,
что она не перестает думать о Баллантрэ.
- И угодили, - сказала она. - Конечно, вы угодили мне.
В тот же день (не буду скрывать, что я за ними следил) я с удовлетво-
рением увидел, как мистер Генри выходит из комнаты своей жены на себя не
похожий. Лицо его было заплакано, и все же он словно не шел, а летел по
воздуху. По этому я заключил, что жена с ним объяснилась. "Ну, - думал
я, - сегодня я сделал доброе дело!"
На другое утро, когда я сидел за конторскими книгами, мистер Генри,
неслышно войдя в комнату, взял меня за плечи и потряс с шутливой лаской.
- Да вам, я вижу, нельзя доверять, Маккеллар, - сказал он и больше не
прибавил ни слова, но в тоне его было заключено как раз обратное.
И я добился большего. Когда от Баллантрэ явился следующий гонец (чего
не пришлось долго ожидать), он увез с собой только письмо. С некоторых
пор все эти сношения были возложены на меня. Мистер Генри не писал ни
слова, а я ограничивался самыми сухими и формальными выражениями. Но
этого письма я даже не видел. Едва ли оно доставило владетелю Баллантрэ
удовольствие, потому что теперь мистер Генри сознавал поддержку жены и в
день отправки письма был в очень хорошем расположении духа.
Семейные дела шли лучше, хотя нельзя было сказать, что они идут хоро-
шо. Теперь по крайней мере не было непонимания, и со всех сторон восста-
новилось доброжелательство. Я думаю, что мой патрон и его жена могли бы
вполне примириться, если бы он мог спрятать в карман свою гордыню, а она
могла бы забыть (в этом было основное) свои мечты о другом. Удивительное
дело, как сказываются во всем самые затаенные мысли; для меня и посейчас
удивительно, как покорно мы следовали за изменениями ее чувств. Хотя те-
перь она была спокойна и обращалась со всеми ровно, мы всегда чувствова-
ли, когда мыслью она была в Париже. Как будто разоблачения мои не должны
были опрокинуть этого идола! Но что поделаешь! Каждой женщиной владеет
дьявол: столько прошло лет, ни одной встречи, ни даже воспоминаний о его
чувстве, которого не было, уверенность, что он умер, а потом раскрывшая-
ся ей бессердечная его алчность, - все это не помогало, и то, что она
лелеяла в своем сердце именно этого негодяя, способно было взбесить вся-
кого порядочного человека. Я никогда не питал особой склонности к любов-
ным чувствам, а эта безрассудная страсть жены моего хозяина вконец отв-
ратила меня от подобных дел. Помнится, я разбранил служанку за то, что
