первого урока, а я был горд.
Я сел на коня и показал, как умею ездить сам, туда и сюда, вокруг
квартала любым аллюром. "Видишь, как просто?"
Нам нужно было сходить в Капитолий и в лобби гостиниц, чтобы узнать о
его назначении, которое ему было только обещано, и я тревожился, я-то уж
знал, что такое обещания. Я пошёл с ним, и теперь он в свою очередь
показал мне кое-что.
Он вроде бы знал о политике столько же, сколько я о верховой езде, но
его больше интересовала верховая езда, чем Законодательное собрание. Он
ещё и ещё раз заставлял меня повторять, куда мы поедем: вниз по реке,
вверх по реке, за город, к эстакаде с мостом, к ловушкам на бобров. С его
назначением долго тянули, и я всё удивлялся почему. Законодатели уже были
в городе: Сакраменто был просто напичкан ими, а Законодательное собрание
всё никак не собиралось. Почему?
Чарли с равнодушным видом пояснил мне, что они "организуются". Нужно
было "создать" комитеты, и будет распределение многих жирных кусков,
назначать будут не только рассыльных, но и клерков, парламентских
приставов, всех, их сотни, и всё же мест не хватит. К примеру, мальчиков,
которым обещали место рассыльного, втрое больше, чем самих мест, а место
это было всего лишь мелочью. Рассыльный получает всего лишь 10 долларов в
день. Некоторые места оплачиваются гораздо лучше, да к тому же ещё был
кое-какой навар.
- Все зависит от того, кто получит место спикера, - объяснил Чарли. -
Поехали кататься.
- А ты не боишься, что тебя не возьмут? - озабоченно спросил я.
Его это не беспокоило. Его "спонсор" был руководителем республиканской
железнодорожной группировки в Сан-Франциско, которая наверняка получит
место спикера и таким образом всю организацию Палаты. Они могли бы
заполнить все места своими людьми, но, разумеется, им придётся отдать
кое-что и железнодорожной группировке демократов и "подкормить" слегка
оппозиционных республиканцев. И это была "хорошая политика".
Итак, мы отправились кататься верхом, вдвоём на одной лошади. Я сидел
впереди, Чарли держался сзади, обхватив меня за пояс. Он был рад этой
задержке. До тех пор, пока начнутся заседания, мы можем играть каждый день
вместе, а зарплата его тем временем накапливалась - 10 долларов в день!
Меня впечатляла эта сумма.
Мальчик, получающий 10 долларов в день, это было просто чудо для меня,
никогда не получавшего более гривенника за один раз. А Чарли об этом почти
не думал. Его мысли были заняты пони, тем, как научиться ездить, осмотреть
реки и окрестности, тем, чтобы поиграть в индейцев или крестоносцев, тем,
чтобы ловить бобров.
Жаль, что не могу вспомнить всё, что с нами было в ту зиму. Это было
откровение, для меня это была революция. Чарли назначили рассыльным, все
мы отправились на открытие сессии, где с соблюдением всех приличий был
избран спикер (как будтобы ничего не было "подстроено"), произносились
речи (как будто бы спонтанно), были зачитаны списки членов комитетов и
оглашена вся организация (как будто бы всё это не было "утрясено" в
течение многих дней и ночей до этого). Затем я понял, почему Чарли не
интересовала зарплата: он не получал из неё ничего, она целиком отсылалась
домой, и в кармане у него было денег не больше, чем у меня. Я также понял,
что законодательное собрание - это вовсе не то, о чем мне говорили отец,
учителя, о чём думали взрослые. Это было даже не то, о чем говорилось в
историях, которые я читал в книгах. В нёмбыло нечто таинственное, точно
так же, как это было с искусством, да и со всем остальным. Всё было не
так, как оно предполагалось, и это мне было непонятно. И больше всего меня
беспокоило то, что никто из них особо не реагировал на это противоречие. Я
же тревожился. Помню, как я страдал, мне очень хотелось, мне нужно было
устранить разницу между тем, что казалось, и что было на самом деле.
Где-то что-то было не так, и я не мог этого исправить. И никто не хотел
мне помочь.
Чарли всё время хотелось убежать подальше от Капитолия. То же самое и с
законодателями. Они всё время откладывали заседания, то по случаю каждого
праздника, по случаю воскресенья и субботы, и снова по случаю субботы,
воскресенья ипонедельника. Поэтому нам удавалось поездить верхом, и мы не
упускали этой возможности. Мы отправлялись в далёкие поездки на ранчо,
вверх и вниз по речкам и даже за них. Чарли это не надоедало, он всегда
готов был к исследованиям и романтике.Он воспринял дух моих игр в рыцарей
или ковбоев. Он научился ездить верхом, он мог бы ездить и один, но и мне
езда нравилась, так что он предпочитал, чтобы мы ездили вместе. Гораздо
интереснее было разговаривать об ожидавших нас опасностях, и безопаснее
было встречать их плечо к плечу. И мне нравилось в течение многих, многих
дней играть так свободно.
Но мне также нравилось присутствовать на сессиях палаты, когда Чарли
нужно было находиться там. Он нашёл мне местечко у барьера, где можно было
сидеть и наблюдать за ним и другими рассыльными, которые бегали между
законодателями, сидевшими на своих местах. Чарли обычно стоял около меня,
другие рассыльные тоже, когда не были заняты, и мы изучили процедуру. Мы
просто стали экспертами по правилам. А сами прения, помимо
рассматривавшихся законодательных актов, просто завораживали меня. Я
только сожалел, что всё это было не настоящее. С виду всё было так
красиво, даже правдоподобно. Однако же, когда по важным вопросам
произносились речи, а зале почти никого не было, кроме спикера, клерков и
нас, мальчиков. Но где же были члены палаты? Я не часто задавал этот
вопрос, по крайней мере вслух. Рассыльные посмеивались, да и все смеялись.
Чарли всё объяснил.
- Члены палаты сейчас находятся там, где решается судьба обсуждаемых
здесь вопросов, - и он повёл меня по комнатам комитетов и номерам
гостиниц, где с выпивкой и сигарами они играли в покер с лоббистами и
лидерами. - Членам, выступающим против законопроекта, разрешается
добиваться цены, согласованной для того, чтобы купить их голос.
Взяточничество! Это было для меня как выстрел в сердце. Где-то в
глубине души я был сильно ранен.
Однажды, когда спикера не было на своём месте, а многие из
присутствующих сидели на местах, а прения были очень напряжёнными, я
направился по коридору к закрытой двери одного из комитетов. У неё
толпились журналисты и прочие люди, ожидавшие выхода. Мы прождали
некоторое время, затем вышел спикер, что-то сказал и заторопился,
окружённый толпой, назад в зал заседаний. Чарли придержал меня и показал
мне "больших шишек", которые поднялись "вверх по реке", чтобы "протолкнуть
законопроект", они там "закрутили гайки". Меня очень поразило то, что один
из боссов был слепым. Мы вернулись в палату представителей, и вскоре,
после предшествовавших многочасовых прений, законопроект был принят в
третьем чтении иотправлен в Сенат, где со временем его тоже приняли. Это
была "сделка", говорили ребята, и помнится, отец покачал головой по этому
поводу. "Негодяи!", - пробормотал он.
И в этом, насколько я мог выяснить у него и у других свидетелей,
заключалось всё объяснение. Законодательное собрание, правительство, всё
это было "в порядке", только было несколько "плохих ребят", которые
портили всё дело... время от времени. Этих плохих ребят звали
"политиками". Как я их ненавидел, в общем и целом. А конкретно, я
частенько видел Чарли Проджера в лобби Законодательного собрания, и,
помнится, кто-то сказал, что он "из этих", "политик". Но я ведь был знаком
с Чарли Проджером, и я знал, что он не "плохой человек".
А парламентский пристав, которого называли "плохим", один из
сан-франциской банды, был добрейшим, милейшим из знакомых мне людей. Он
благоволил мне, заботился о всех ребятах. Много раз он отпускал Чарли
Марпла погулять со мной.
Были и другие, каждый из знакомых мне "трюкачей", казалось, принадлежал
к классу обходчика моста, г-жи и г-на Сторцов и других взрослых мужчин и
женщин, которые "понимают человека", они не придерживались правил, не
смеялись над тем, что говоритмальчик, и не хмурились по поводу любой из
мелочей.
Когда сессия Законодательного собрания закончилась, и Чарли Марпл уехал
домой, мне пришлось ездить по округе одному, я всё думал и думал. Я,
разумеется, задавал вопросы, я не мог всё обдумать сам, всё то, что узнал
в ту зиму, не так-то просто было отвязаться от проблемы правительства,
проблемы хороших и плохих людей. Но у своих друзей мне не удалось получить
каких-либо ответов, проясняющих мою темноту.
Обходчик моста, сказал, что все законодатели таковы. То же самое сказал
и Джим Нили. А А-Хука это вовсе не интересовало.
- И чего это ты пристаёшь ко мне с дурацкими вопросами, - сказал он. -
Китаец давно уже знает, что все правительства одинаковы, крупные мошенники.
Но примерно в то же время появился в некотором роде ответ на один из
моих вопросов: "Почему же никто не бросит вызов негодяям... раз уж они
такие плохие?
Босс Сакраменто, Фрэнк Родс, азартный игрок, проводил однажды сборище
местных вожаков шаек в комнате под игорным домом. Дело было ночью.
Посторонних не было, в них не нуждались, а сами они были боевые люди,
умевшие стрелять. Во время сборища Гроув Л. Джонсон, известный в городе
юрист, зашёл туда со своими сыновьями, Альбертом и Хирамом, которые в то
время были чуть ли не подростками, но у обоих были револьверы. Они вошли
туда, один из ребят стоял слева от него, второй справа, и г-н Джонсон
высказал им всё, что думает о них и чем они занимаются. Он был сердит,
бесстрашен и откровенен, он оскорблял их, бросал вызов этим политикам,
призывал город очиститься от них и предсказал, что их власть когда-нибудь
будет сломлена. Ответа не последовало. Закончив, он вышел вместе с
сыновьями.
Что-то во мне откликнулось на это событие. Это был один из путей
решения моей проблемы. Других же решений, насколько мне было известно, не
было. О Гроуве Л.
Джонсоне говорили неприятные вещи, а шайка Родса продолжала править в
городе.И только много позже босс куда-то подевался, а ещё позже Гроув Л.
Джонсон сам стал одним из боссов в Законодательном собрании. Альберт
Джонсон умер. А Хирам Джонсон стал губернатором-реформатором Калифорнии и
сенатором Соединённых Штатов.
Что меня удивило и поразило в то время, так это то, что это смелое
выступление Джонсонов, в особенности ребят, никак не повлияло на знакомых
мне людей. Я пытался видеть Законодательное собрание и правительство так,
как г-н Марпл видел тот закат сквозь кустарник в пойме реки, не грязь,
а... золото, индейцев...
некоторую красоту в них. Художник говорил, что всегда есть нечто
прекрасное, что можно увидеть. Так вот, г-н Джонсон и его двое сыновей, их
вызов был прекрасен, не так ли? Я думал именно так, но никто не разделял
моего мнения. Отчего? И я отступился, вернее, отложил этот вопрос.Мне было
о чём думать, о прекрасных вещах, о том, что было мне ближе.
Глава VII ФЕРМА НИЛИ
Когда романтика скачек стала тускнеть, я стал осматриваться в поисках
новых увлечений, но в старых рамках таковых не оказалось. Я почти истощил
ресурсы мира, окружавшего меня в пределах четверти дня езды от дома. Круг
следовало расширять, надо выезжать на целый день. Что же меня удерживало?
Только не родители, они разрешали мне делать всё, что заблагорассудится. И
не пони, это была выносливая индейская лошадка. Я же был привязан к
полуденному обеду. Если бы только я мог уезжать за город до обеда, потом
поесть где-нибудь, затем возвращаться назад после обеда, то смог бы
проехать много, много миль, увидеть новые места, новых людей. Проблема
состояла в том, где поесть самому и как покормить пони.
Сначала я попробовал обойтись без этого. Я проехал полдня, спешился у
виноградника и наелся винограда. Но там, где растёт спелый виноград, нет
травы, и пони приходилось довольствоваться стернёй. Этого ему явно не
хватало, а я вскоре пресытился виноградом. Я вернулся домой, и у меня
заболел живот. Матушка, совершенно не понимавшая мальчиков, сказала, что
