старта, он сейчас попробует снова и надеется, что получится лучше. Но
линчевать паренька таким образом было совсем неинтересно. Мы признались,
что подстроили всё это, приняли паренька в свою ватагу и сразу же
отправились обмывать это дело.
Никто из писателей-психоаналитиков не может угадать или проследить
психологию нашего падения. Только мальчишки могут полностью постигнуть
логику всего этого.
Поскольку Эрни Саутуорт сумел выйти из положения с непокорной лошадью,
он должен был стать одним из нас, а так как он одевался хорошо и нам надо
было держаться вместе, то и нам пришлось позаботиться о своей одежде. Став
пижонами, мы не очень-то следовали моде с "востока" (что в Калифорнии
означает восточнуючасть США), а шли несколько впереди её, копируя те
модели, которые изображались в комических еженедельниках. Нам они
представлялись более выразительными, чем выкройки и рисунки модельеров.
Когда ты должным образом одет, то и поступать надо соответственно одёжке.
И мы отправились на танцы и по девочкам. Теперь мир женщин, танцев и моды
- это самостоятельный мир со своими идеалами и героями.
Героем нашего нового мира был парень чуть постарше нас, который хорошо
танцевал, одевался и умело разговаривал. Девушки увивались около него
потому, что на следующий после танцев день он умело и подробно рассказывал
девочкам, как была одета та или иная красавица бала. Нам хотелось
подражать ему, но мы не умели описывать дамские наряды, так что нам
пришлось имитировать некоторые другие его поступки. И самым простым из
этого была привычка отправляться в салон, стать у бара и устроить выпивку.
Мы танцевали, пижонили и беседовали, но выпивка была главным, таким же
тщеславным занятием, как гуртование скота или охота на бобров, но не менее
увлекательным. Однажды, к примеру, когда я шатаясь (несколько больше, чем
следовало), отошёл от стойки, то услышал как один завсегдатай говорил
другому:
- Эти ребята не слабо поддают, не так ли?
Это было здорово. Но ещё лучше был ответ второго забулдыги:
- Да, - сказал он, - но каково видеть, как молодые ребята катятся по
наклонной в преисподнюю.
Глава XIII НАПОЛЕОН
Пьяницей я стал так же, как раньше был рыцарем, охотником и
проповедником, ненадолго и не со всей душой, но с большой долей
воображения. Желудок спас мне сердце. Я терпеть не мог того, что пил, мне
от этого было плохо. Если бы можно было пить пиво, или содовую, или
лимонад, то питьё мне нравилосьбы, но подумать только о том, чтобы подойти
к бару, поставить ногу на подставку, по-свойски облокотившись на
отполированный поручень... как мужчина... и затем заказать у бармена
содовую с мороженым! Невозможно! Так не делают. Пиво - да, но ведь пиво
пьют тогда, когда хочется пить, а мне-то пить не хотелось. Я катился в ад,
и никто бы не заметил и не пожалел мою меланхолическую судьбу, если бы я
заказал что-нибудь иное, кроме мордоворотного, тошнотворного пойла,
которое тогда было в моде у "плохих мужчин": ром с конфетой. Именно это
заказывал наш идеал, Уилл Росс, блестящий молодой человек, по случаю
падения которого горевал весь город.
Поэтому и мы заказывали ром с конфетой, крепились и проглатывали его
как микстуру, кроме тех случаев, время от времени, когда никто не смотрел,
выплёвывали. Я преуспевал в этом, хоть меня несколько раз и ловили, но
рисковать стоило. Тот, кому удавалось срыгнуть больше всех, мог выдержать
больше остальных, а мужская игра состояла в том, чтобы споить друг друга.
- Видишь вон того парня? - однажды услышал я, как один гуртовщик
говорил другому, и мы все посмотрели на молодого банковского клерка,
который к тому же ещё блестяще играл в биллиард. - Так вот, сэр, -
продолжил гуртовщик, - этот болван может выпить больше чем вагон
напоенного скота.
Если бы только такое сказали обо мне!
Но мы все боялись отцов. Было хорошо известно, что они "задают жару"
тому сыночку, который катится в ад, и именно на этом участке пути мы и
находились.
Некоторых ребят даже выгоняли из дому, а ведь они были самыми заядлыми
и способнейшими пропойцами. Мне же дома никогда не везло. Отец всё никак
не оправдывал моих ожиданий. Когда он узнал, "чем я занимаюсь", то вовсе
"не взвился как змей", и это его вовсе не потрясло.
Однажды вечером, когда я как обычно вернулся домой поздно, он вошёл ко
мне в комнату в ночном халате, бледный и молчаливый, понаблюдал, как я без
единого слова разделся и плюхнулся в постель.
- И в чём дело? - тогда спросил он.
- Ни в чём, - старательно и чётко ответил я.
- Ну да, понятно, ни в чём, - продолжил он. - У тебя всегда всё ни в
чём, но какого рода это твоё ничто? Если так пойдёт дальше, то уже будет
кое-что, нечто глупое, конечно, но если будешь продолжать так дальше, то
приучишься пить, и тебе это понравится.
Так он, оказывается знает, в самом деле всё понимает. И как это только
ему удалось узнать об этом больше... больше меня? Меня это раздосадовало и
унизило, но мне так хотелось спать. Он заметил это и, презрительно
хмыкнув, оставил меня в покое. Он никогда больше не возвращался к этой
теме. Однако, он стал действовать.
Однажды он заявил, что я буду учиться в частной школе, в военном
училище в Сан-Матео, городке к югу от Сан-Франциско. Я просто
ликовал...такая перемена в жизни. Насколько я помню, он привёл следующие
доводы: я не перешёл в следующий класс в неполной средней школе, не мог
попасть в среднюю школу, не отсидев второй год в том же классе, и,
очевидно, сам по себе не смогу заниматься дома.
Мне, видно, нужна была такая школа, где дисциплина достаточно жёсткая,
где меня просто заставят заниматься. Здесь, дома, я слишком разболтался,
здесь я чувствую себя слишком вольготно. Следовательно придётся идти в
военное училище.
Итак, я ликовал. Мой новый приятель, Эрни Саутуорт, уже давно
превосходил нас в одном отношении. Он знал всё о Наполеоне. Я тоже знал
кое-что о Наполеоне и Ричарде Львиное Сердце, о графе Монте-Кристо и
множестве других рыцарей. Я знал кое-что о многих подобных им
знаменитостях, которым можно было подражать:
поэтах, ковбоях, охотниках, проповедниках. Интересы мои были
разбросаны, роли были разноплановы, как у простого актёришки. У Эрни же
был один постоянный, высокий идеал, герой, Наполеон Бонапарт. И когда он,
на своём старом белом коне, начинал рассказывать нам о великом современном
завоевателе, мы затихали в ужасе, вдохновлённые, но покорные. Ибо Эрни, в
отличие от нас остальных, сам не был Наполеоном, он только следовал за ним
в качестве маршала, или солдата с маршальским жезлом в ранце... на
почтительном расстоянии позади, но смелый, обожающий, покорный.
И когда затем выяснилось, что он, Эрни, поедет на восток и будет
учиться стоматологии, а я поеду на запад, и из меня будут делать
Наполеона, восстановилось моё счастливое превосходство. Большинство других
ребят из моей ватаги собирались идти работать или же продолжать учёбу в
средней школе. Они завидовали мне и пришли вместе с девочками и членами
моего семейства устроить мне проводы, которые оказались, таким образом,
для меня счастливыми.
"Поступление" в училище считалось отличием и приключением.
Мне было в то время лет пятнадцать, но я совсем не думал о том, что мне
придётся изучать в училище, кроме, разумеется, военного дела. Когда же я
попал туда, то узнал, что мальчишки, все в такой новёхонькой серой форме,
терпеть не могли эту форму и всё, что относится к военной стороне этого
заведения. Не знаю уж, прикидывались они таким образом или нет, по крайней
мере со мной это было так, так как я просто обожал тот порядок и
дисциплину. Мой скрытый энтузиазм не пропал даром, и вскоре меня произвели
в капралы и даже больше того, меня назначили руководителем строевой
подготовки для младших, и всё своё время в училище я обучал молодёжь
тактике. Тем временем я читал книги о Наполеоне так, как если бы я читал о
своём собственном будущем.
Мне запомнилось это а также многое из того, что читал в частном
порядке, я продолжал своё самообразование своим мальчишеским образом. Но
что-то не припомню, чем же отличалась программа училища от программы той
школы, в которую я ходил дома. Это было в то время довольно хорошее
училище, возможно, лучшая из так называемых частных школ в штате, где и
государственные школы были лучшими.
Но при этом, насколько мне помнится, не предпринималось никаких попыток
заинтересовать нас в изучении этих предметов. Это была работа, и поэтому
наш ум свободно блуждал в наших играх, любопытстве и увлечениях. Я не
преуспевал в тех играх, которые культивировались в училище: футбол,
бейсбол, шарики, волчки, зайцы и гончие. Так как я слишком много увлекался
верховой ездой, то мускулы для бега и проворства оставались неразвитыми. Я
жалел, что нельзя привести в училище своего коня, и показать великим
игрокам в бейсбол и футбол, что и я могу кое-что показать им тоже...
кроме, конечно, муштры. Единственный приз, который мне удалось получить в
спорте, я получил случайно.
Однажды мы играли в зайцев и гончих. Я бежал с зайцами, и так как надо
мной давно уж посмеивались, то решил хоть разок не отставать от ведущих.
Примерно через милю я стал сдавать. Мне стало очень плохо, казалось, вот
сейчас упаду и умру. Я уже стал представлять себе, как меня мёртвого несут
назад в училище. Но тут впереди я увидел здоровенный дуб, решил добраться
до него, и к собственному изумлению, когда тот уже был совсем рядом, меня
вдруг прошибло потом, дыханье освободилось, я помчался вперёд вместе с
лидерами и закончил бег с ощущением, что могу бежать ещё сколько угодно.
Они тоже удивились этому, но объяснить ничего не смогли. Так я обрёл
второе дыхание, и впоследствии в расчёте на него я всегда выбирал бег на
длинные дистанции.
Но я все же тосковал, хоть и не по дому, а по лошади и своей ватаге, по
сельским забавам и прерванной карьере пьяницы. Были, однако, и каникулы.
Мой жеребёнок теперь уже вырос и повёз меня к моим старым друзьям, к
обходчику моста,в семью Нили и ко всем остальным. И это было лучшее в моей
жизни. Всё естественно, не надо притворяться, кроме того, что я не смог
сказать г-же Нили, что, если я и не совсем отказался, то почти совсем
забыл о желании стать проповедником. Я рассказывал ей о службе в
епископальной церкви у себя в училище. Она мне скорее нравилась, как
нравилась и муштра. У меня, наверное, выработался вкус к ритуалу.
Но для мужчин в семействе Нили и для остальных моих взрослых друзей я
стал тем, чем и был на самом деле, просто одним из школьников,
единственное отличие от которых состояло в том, что как-нибудь я всё-таки
стану великим человеком. Но вероятнее всего и все остальные школьники
отличались тем же.
Отец, который хорошо знал меня, выудил у меня или моих учителей в
Сан-Матео достаточно материала, чтобы придумать противоядие. Чтобы усилить
мой интерес к училищу, он посоветовал мне кроме книг о Наполеоне прочитать
"Тома Брауна в Рагби". И это как-то подействовало. Он, разумеется, и
рассчитывывал, что я стану подражать Тому Брауну. Но у нас в училище это
было трудно. У нас не было дедовщины. Я попытался было создать её, и
большие мальчики поддержали меня, но младшие стали возражать. Они как-то
по-снобистски противились тому, чтобы чистить нам сапоги, быть на
побегушках и в остальном превращаться в наших слуг.
Требовалась сила, и счастливый случай усилил мою власть.
Дисциплина в училище походила на кадетсткую. Дежурный отвечает за
порядок в течение суток. Однажды ночью, будучи дежурным, я услышал
какой-то шум в одной из спален и, проскользнув туда, застал нескольких
ребят вне постели. Там были и посторонние ребята. Угрожая наказанием, я
выудил у младших ребят признание и раскрыл старую, хорошо организованную
систему проституции. Возглавлял её один парень, сын генерала. У него в
качестве белых рабов было большое число маленьких ребят, которым он платил
пирожными, конфетами и ссуживал их на ночь.
