был кризис.
"Может быть, как раз в это время", - предположила она, и у меня сдавило
горло. Я снова упал на колени и стал молиться вслух, а матушка была рядом.
На следующий день я зашёл к доктору. Он уже выходил из кабинета,
торопясь к пациенту, уже другому пациенту.
- Г-жа Нили? - откликнулся он. - Ах да, г-жа Нили, прекрасная женщина,
у неё всё в порядке. У неё был острый кризис, я был у неё и почти
отчаялся, но примерно в девять часов у неё вдруг всё прошло и она уснула.
А теперь, вчера ночью и сегодня утром она уже стала полностью
выздоравливать.
Девять вечера! Именно в тот час. Я сообщил об этом матушке, и мы с ней
порадовались вместе. В девять вечера я как раз ложился спать, именно в это
время и молился. Мы так подружились с матушкой в тот день, разговаривали о
моём будущем, о церкви и о тех добрых делах, которые я совершу для
человечества. Это было великолепно. Я полагал, что отец присоединится к
нам. Он ведь знал о наших молитвах, матушка наверняка ведь говорила с ним
об этом. И когда он вернулся домой вечером, то сказал, что видел доктора
г-жи Нили, и что она уже поправляется.
- Знаем, - добавила матушка, - и кризис случился в девять часов, как
раз тогда, когда Лэнни молился.
- Да-а-а, - протянул отец, - час был тот, но только врач сказал, что
дело было в воскресенье...
- О, Джозеф, - прервала его мать, и тот замолчал. Никто из нас больше
не упоминал об этом, ни тогда, ни позже, но как у нас дома, так и на ферме
с тех пор считают, что именно я спас г-жу Нили своими молитвами. И это
была прекраснаямысль, приятная вера, к которой даже отец относился с
уважением.
Потому как, помнится, когда я однажды размышляя о последних словах
герцога, спросил отца за столом, что же хотел сказать тот ковбой,
утверждая, что романтика есть везде, даже дома, отец ответил: "Так ведь
так оно и есть, не так ли?"
И я тогда каким-то образом понял, что это также относится и ко мне и
моей религии, или... что-то в этом роде. А ведь и он был религиозным
человеком.
Глава XI ВОСПИТАНИЕ ЖЕРЕБЁНКА
Полковник Картер подарил мне жеребёнка. У меня уже был пони, отец тем
временем купил пару черных лошадей для упряжки и корову, за всем этим
приходилось ухаживать мне, когда у нас не было "человека". А в те времена
слуг было очень трудно нанять и содержать, женщины выходили замуж, а
мужчины вскоре уходили, пользуясь постоянно открывающимися возможностями.
Так что я был довольно плотно занят в конюшне. А полковник вроде бы
считал, что обещал подарить мне лошадь. На самом деле этого не было, я бы
тогда знал об этом. Ну да неважно. Он полагал, что это так, а может быть,
он обещал себе подарить мне жеребёнка. И этого было достаточно.
Такойчеловек, который весьма успешно водил обозы иммигрантов через
континент, если уж дал слово, то обязательно сдержит его. Однажды он
приехал из Стоктона и привёл с собой двухлетку, которую привязал у
парадных дверей и отдал мне. Такая лошадь!
Это была буланая кобылка с чёрной чёлкой, гривой и хвостом, а также
черной полосой посредине спины. Высокая, стройная и норовистая. Я тогда
считал... да и теперь так думаю, что она была самой прекрасной из лошадей.
Полковник Картер растил и воспитывал её с учётом моих нужд и потребностей.
Она появилась на свет в результате тщательного подбора кобылы-мустанга и
чистокровного жеребца, у неё была выносливость дикой лошади и скорость и
грация скаковой. И у неё было чувство юмора. Когда полковник Картер вылез
из своей брички и подошёл к ней, она зафырчала, отпрянула, высоко вскинула
голову, затем подошла к нему и доверчиво сунула свой нос ему под мышку.
- Я много занимался с ней, - сказал он. - Она нежна как котенок, но
также чувствительна, как благородная дама. Одной ошибкой можно испортить
её. Если ты хоть раз выйдешь из себя, если злоупотребишь её доверием, то
испортишь её навсегда. И она ещё необъезжена. Я мог бы объездить её для
тебя, но не стал делать этого. Хочу, чтобы ты сделал это сам. Я научил её
ходить в поводу, как видишь, мне пришлось сделатьэто, чтобы привести её
сюда. И вот она твоя, необъезженный жеребёнок. Бери и воспитывай. Ты пока
ещё мальчик, но если ты правильно объездишь жеребёнка, то станешь
мужчиной, молодым человеком, но уже мужчиной. А я расскажу тебе как.
Ну, как известно, на западе лошадей объезжают, поймав их в лассо,
свалив наземь и одев на них седло. Затем им, испуганным и потрясённым,
дают встать с орущим ковбоем в седле, и дают волю, прыгать, брыкаться,
скакать, падать до тех пор, пока под влиянием всадника, узды и шпор лошади
ломаются как телом, так и душой.
Моего же жеребёнка объезжать надо не так.
- Ты должен объездить её так, чтобы она и не заметила этого, - сказал
полковник Картер. - Ты сам корми и чисти её, сам, не поручай этого конюху.
Води её на водопой и на прогулку. Посади её на длинную верёвку и давай ей
играть, призывая её к себе и подтягивая верёвку. Если она не пойдёт, не
принуждай. Когда она захочет пить или есть, то прибежит на твой зов, и ты
будешь ласкать и кормить её, ухаживать заней. Он рассказывал мне об этом с
полчаса, подробно излагая все премудрости. При этом он смеялся. Он
позволил мне провести её вокруг конюшни, напоить, поставить её в стойло и
накормить.
И там я увидал своего пони. Отец, сёстры, полковник Картер, все видели,
как я остановился и уставился на пони.
- Что ты будешь с ним делать? - спросила одна из сестёр. А я вдруг
растерялся.
Что мне делать с маленькой гнедой лошадкой? И я тут же решил.
- Можете взять его, - ответил я сёстрам.
- Нет, - сказал полковник Картер, - пока ещё нет. Со временем ты отдашь
его сёстрам, но он тебе ещё понадобится, пока ты не научишь жеребёнка
возить себя и седло, на это уйдут месяцы, и торопиться не надо. Надо
воспитать в себе терпеливость, и ты этому научишься, если дашь и жеребёнку
время научиться.
Выдержка и сдержанность. Нельзя управлять молодой лошадью, если не
умеешь управлять собой. Стрелять умеешь? -спросил он вдруг.
Я не умел. Правда, у меня было ружьё, и иногда я им пользовался, но это
была винтовка, и с ней нельзя было охотиться на ту дичь, которая водилась
в окрестностях Сакраменто: птицу и зайцев. Полковник Картер глянул в
сторону отца, и я этозаметил. Отец тоже заметил его. И вскоре у меня
появился дробовик. А тогда полковник Картер повернулся ко мне и спросил:
- Не умеешь стрелять метко, так? А ты знаешь, что это значит? Раз ты не
владеешь оружием, то не можешь владеть и собой, глазом, руками, нервами.
Ты вот и сейчас дёргаешься. А я тебе скажу, что хороший стрелок - всегда
хороший человек. То есть он может быть и "плохим", но это всегда
спокойный, сильный, твердый человек, как в речах, так в поступках и
рассудке. Ну да ладно. Если ты правильно объездишь жеребёнка, если ты
научишь его правильным повадкам, то он научит тебя и стрелять, и не
нервничать.
Он отправился с отцом в город, а я занялся жеребёнком. Я кормил его,
выводил, чистил, осторожно, как если бы он был стеклянным. Он же был игрив
и покладист, ну просто чудо. Когда полковник Картер вернулся домой с отцом
на ужин, он стал расспрашивать меня.
- Тебе не стоило заниматься с ней сегодня, - заметил он. - Она
проделала сегодня такой большой путь от Стоктона и наверняка устала. Да,
да, она не подаст и виду, она слишком деликатна и слишком молода, чтобы
поступить благоразумно. Тебе следует думать за неё, заботиться о ней так
же, как и о сёстрах.
Сёстры! Думать! Да я никогда вообще и не помышлял о них. Я правда не
сказал этого, но полковник Картер засмеялся и кивнул в сторону моих
сестёр. Как будто бы он прочёл мои мысли. А затем он вселил мне в
воображение образ кентавра:
жеребёнок - это тело коня, а я, мальчик, - голова и мозги единого
создания. Мне это понравилось. Вот этим я и стану. Я и жеребёнок - кентавр.
Когда полковник Картер уехал домой, я занялся своей новой лошадью.
Старую же, пони, я использовал только по делу: ездить на пожары, навещать
друзей, выполнять поручения и ездить на охоту со своим новым дробовым
ружьём. Но игрой, занимавшей всё моё внимание, была объездка жеребёнка,
прекрасной буланой кобылки, которая вскоре познакомилась со мной ... и
моими карманами. Я носил с собой сахар, чтобы поощрять её, когда она
поступает правильно, и она обнаружила, где я ношу его. То же самое и пони,
когда я был занят чем-то, они совали нос в мои карманы, которые в
результате были довольно часто порванными. И жеребёнок научался. Я научил
его бегать по кругу, по сигналу поворачиваться и бежать обратно. Сёстры
помогали мне. Я держал длинный повод и плеть (для сигналов), а одна из
сестёр вела лошадь. Работа для них была тяжёлая, но они делали это по
очереди. Они заворачивали жеребёнка вновь и вновь, а я щёлкал кнутом,
затем они поворачивались сами до тех пор, пока лошадка не стала делать это
сама. И она очень быстро этому научилась. Она здоровалась за руку всеми
своими четырьмя конечностями. Она позволяла нам пробегать под собой взад и
вперёд. И только ездить на себе она не давалась долго. Следуя инструкциям
полковника Картера, я начал с того, что стал класть руку на подпругу на её
спине. Если она начинала дрожать, я потихоньку убирал руку. Если же она
терпела, то я пытался подтягивать подпругу всё туже и туже. Затем стал
накрывать её попоной, вначале сложенной, затем раскрытой, и наконец, и сам
взобрался на неё, посидел там секунду, и как только она задрожала,
соскользнул. Сестры держали её для меня, а когда я сумел взобраться нанеё
и посидеть там минуту другую, то стал привязывать её к коновязи, а мы с
сёстрами по очереди залезали на неё и слезали. Вскоре она привыкла к этому
и позволяла нам ползать у себя по крупу, но прошло ещё много времени,
прежде чем она начала возить меня.
Мы проделывали это, ведя её вдоль высокого вала, где можно было
вскочить на неё на ходу, проехать несколько шагов, и если она чувствовала
меня и взбрыкивала, то соскакивать. Но она так и не научилась возить на
себе девочек, и им приходилось вести её, пока я ехал верхом. Это не было
нарочно. Не знаю уж, как это случилось, но помню, как она впервые провезла
меня верхом вокруг всего двора, а когда мы попыталисьпосадить на неё одну
из девочек, то она отказалась повторить.
Она задрожала, затряслась и перепугала их всех.
В то время, как мы объезжали жеребёнка, в город приехал цирк. Он
расположился через дорогу напротив нашего дома. Чудесно! Целую неделю я
прожил в цирке. Само представление я посмотрел только раз, но запомнил
дрессировщиков лошадей и по утрам, когда они были не очень заняты,
рассказывал им о своём жеребёнке, показывал им его, и расспрашивал их, как
научить его цирковым трюкам. Пользуясь их советами, я научил лошадку
стоять на задних ногах, становиться на колени, ложиться на землю и
балансировать на небольшом ящике. И это оказалось гораздо легче, чем
казалось вначале. Я поставил её на невысокий, но широкий ящик и научил её
поворачиваться на нём. Затем я достал ящик поменьше, и она проделала то же
самое и на нём. Со временем она стала взбираться на высокий, но такой
узкий ящик, что все её четыре ноги почти касались друг друга, но она всё
же повернулась и на нём.
Циркач дал мне один совет, который стоил всех остальных трюков вместе
взятых. - Ты примечай, что она делает сама, что смотрится хорошо, - сказал
он, - а затем развивай это. - И вот таким образом я научил её кланяться
людям. В тот день, когда мы впервые проехали с ней по улицам, я был очень
горд, и жеребёнок тоже, видимо, гордился. Она не просто шла, а танцевала,
возможно она была возбуждена, нервничала, а мне всё равно нравилось, как
она вскидывала голову, грызла удила и вытанцовывая, припрыгивая, шла вдоль
по улице. Все останавливались посмотреть на нас, и тогда, когда она
немного отрезвела, я начал взбадривать её каблуками и уздой, говоря: "Вот
же люди, милая", - и к моему восторгу она снова начинала хорохориться.
