может смягчить гнев господень.
- А я? - вскричала она, вскакивая, и, обхватив голову Жюльена обеими
руками, заглянула ему в глаза. - А я? Я могу любить тебя как брата? В
моей ли власти любить тебя как брата?
Жюльен залился слезами.
- Как хочешь, как хочешь! - воскликнул он, падая к ее ногам. - Только
скажи, что мне делать! Я послушаюсь. Больше мне теперь ничего не остает-
ся. У меня разум помрачился, я не знаю, как быть. Уйду я - ты все мужу
расскажешь, ты погибнешь, да и он с тобой. Никогда уж после такого срама
ему не быть депутатом. Останусь - ты будешь думать, что из-за меня погиб
твой сын, и сама умрешь от горя. Ну, хочешь, попытаемся, - я уйду? Хо-
чешь, я наложу на себя наказание за наш грех и уйду от тебя на неделю?
Уйду и скроюсь совсем, туда, куда ты велишь. Ну хоть в аббатство
Бре-ле-о? Но поклянись мне, что ты ничего без меня не будешь говорить
мужу. Ты только подумай: если ты скажешь, мне уж нельзя будет вернуться.
Она обещала; он ушел, но не прошло и двух дней, как она вызвала его
обратно.
- Без тебя мне не сдержать клятвы, которую я тебе дала. Если тебя не
будет здесь, если ты не будешь постоянно приказывать мне взглядом, чтобы
я молчала, я все расскажу мужу. И каждый час этой невыносимой жизни мне
кажется за день.
Наконец небо сжалилось над несчастной матерью. Постепенно Станислав
начал поправляться. Но покой уже был нарушен, она теперь сознавала всю
чудовищность содеянного ею греха и уж не могла обрести прежнего равнове-
сия. Угрызения совести не покидали ее, и только теперь они стали для нее
тем, чем неминуемо должны были стать для чистого сердца. Жизнь ее была
то раем, то адом: адом, когда она не видела Жюльена; раем, когда она бы-
ла у его ног. И теперь уже не обманываю себя ни в чем, - говорила она
ему даже в те минуты, когда, забываясь, всей душой отдавалась любви. - Я
знаю, что я погибла, погибла, и нет мне пощады. Ты мальчик, ты просто
поддался соблазну, а соблазнила тебя я. Тебя бог может простить, а я те-
перь проклята навеки. И я это наверное знаю, потому что мне страшно, -
да и кому бы не было страшно, когда видишь перед собой ад? Но я, в сущ-
ности, даже не раскаиваюсь. Я бы опять совершила этот грех, если бы все
снова вернулось. Только бог не покарал бы меня на этом свете, через моих
детей, - и это уже будет много больше, чем я заслуживаю. Но ты-то, по
крайней мере, ты, мой Жюльен, - восклицала она в иные минуты, - ты
счастлив, скажи мне?! Чувствуешь ты, как я тебя люблю?"
Недоверчивость и болезненная гордость Жюльена, которому именно и нуж-
на была такая самоотверженная любовь, не могли устоять перед этим вели-
ким самопожертвованием, проявлявшимся столь очевидно чуть ли не каждую
минуту. Он боготворил теперь г-жу де Реналь. "Пусть она знатная дама, а
я сын простого мастерового - она любит меня... Нет, я для нее не какой-
нибудь лакей, которого взяли в любовники". Избавившись от этого страха,
Жюльен обрел способность испытывать все безумства любви, все ее мучи-
тельные сомнения.
- Друг мой! - говорила она ему, видя, что он вдруг начинает сомне-
ваться в ее любви. - Пусть я, по крайней мере, хоть дам тебе счастье в
те немногие часы, которые нам осталось провести вместе. Будем спешить,
милый, быть может, завтра мне уже больше не суждено быть твоей. Если не-
бо покарает меня в моих детях, тогда уж все равно, - как бы я ни стара-
лась жить только для того, чтобы любить тебя, не думая о том, что мой
грех убивает их, - я все равно не смогу, сойду с ума. Ах, если бы я
только могла взять на себя еще и твою вину, так же вот самоотверженно,
как ты тогда хотел взять на себя эту ужасную горячку бедного Станислава.
Этот резкий душевный перелом совершенно изменил и самое чувство
Жюльена к его возлюбленной. Теперь уже любовь его не была только восхи-
щением ее красотой, гордостью обладания. Отныне счастье их стало гораздо
более возвышенным, а пламя, снедавшее их, запылало еще сильнее. Их слов-
но охватывало какое-то безумие. Со стороны, пожалуй, могло бы пока-
заться, что счастье их стало полнее, но они теперь утратили ту сладост-
ную безмятежность, то безоблачное блаженство и легкую радость первых
дней своей любви, когда все опасения г-жи де Реналь сводились к одному:
достаточно ли сильно любит ее Жюльен? Теперь же счастье их нередко напо-
минало преступление.
В самые счастливые и, казалось бы, самые безмятежные минуты г-жа де
Реналь вдруг вскрикивала:
- Боже мой! Вот он, ад, я вижу его! - и судорожно стискивала руку
Жюльена. - Ах, какие чудовищные пытки! Но я заслужила их! - И она сжима-
ла его в своих объятиях и замирала, прильнув к нему, словно плющ к сте-
не.
Тщетно Жюльен пытался успокоить ее смятенную душу. Она хватала его
руку, осыпала ее поцелуями, а через минуту снова погружалась в мрачное
оцепенение.
- Ад, - говорила она, - ад - ведь это было бы милостью для меня: зна-
чит, мне было бы даровано еще несколько дней на земле, с ним... Но ад в
этой жизни, смерть детей моих. И, однако, быть может, этой ценой мой
грех был бы искуплен... О боже великий, не даждь мне прощения такой
страшной ценой! Эти несчастные дети, да разве они повинны перед тобой!
Я, одна я виновна! Я согрешила: я люблю человека, который не муж мне.
Бывали минуты, когда Жюльену казалось, что г-жа де Реналь как будто
успокаивается. Она старалась взять себя в руки, не отравлять жизнь тому,
кого она так любила.
В этих чередованиях любви, угрызений совести и наслаждения время для
них пролетало, как молния. Жюльен совершенно утратил привычку размыш-
лять.
Как-то раз горничная Элиза отправилась в Верьер, - у нее была тяжба в
суде. Она встретила г-на Вально и из разговора с ним обнаружила, что он
страшно сердит на Жюльена. Она теперь ненавидела гувернера и частенько
судачила о нем с г-ном Вально.
- Вы ведь меня погубите, сударь, коли я вам всю правду расскажу... -
сказала она г-ну Вально. - Хозяева всегда друг за дружку стоят, как
всерьез до дела дойдет... А прислуга, если в чем проболтается, так ей ни
за что не простят...
После этого весьма обыденного вступления, которое нетерпеливое любо-
пытство г-на Вально постаралось насколько возможно сократить, он услышал
от нее вещи, весьма обидные для его самолюбия.
Эта женщина, самая блестящая женщина во всей округе, которую он в те-
чение целых шести лет окружал таким вниманием, - это, к сожалению, про-
исходило у всех на виду и было всем отлично известно, - эта гордячка,
которая столько раз заставляла его краснеть своим презрительным обраще-
нием, - и что же... оказывается, она взяла себе в любовники этого под-
мастерья, пожалованного в гувернеры! Мало того, в довершение этой нес-
терпимой обиды, нанесенной господину директору дома призрения, г-жа де
Реналь, оказывается, обожала своего любовника.
- Сказать правду, - тяжко вздохнув, добавила горничная, - господин
Жюльен вовсе даже и не домогался этого; он и с нашей госпожой так же хо-
лодно держится, как со всеми.
Только в Вержи Элиза убедилась в этом окончательно, но, по ее мнению,
эта история тянется уже давно.
- И вот из-за этого-то, конечно, - прибавила она с горечью, - он тог-
да и отказался на мне жениться. А ято, дура, пошла еще к госпоже де Ре-
наль посоветоваться, просила ее поговорить с гувернером!
В тот же вечер г-н де Реналь получил из города вместе со своей газе-
той пространное анонимное письмо, в котором ему весьма подробно сообщали
о том, что происходит у него в доме. Жюльен заметил, как г-н де Реналь,
читая это письмо, написанное на голубоватой бумаге, внезапно побелел, и
после этого Жюльен несколько раз ловил на себе его свирепые взгляды.
Весь вечер господин мэр был явно чем-то расстроен; тщетно Жюльен пытался
подольститься к нему, расспрашивая его о генеалогии самых знатных бур-
гундских семей.
XX
АНОНИМНЫЕ ПИСЬМА
Do not give dalliance.
Too much the rein; the strongest oaths are straw.
To the fire i'the blood.
Tempest [11].
Когда они около полуночи расходились по своим комнатам, Жюльен улучил
минутку и шепнул своей подруге:
- Сегодня нам нельзя видеться: у вашего мужа зародились подозрения;
готов об заклад побиться, что это длинное письмо, над которым он так
вздыхал, не что иное, как анонимное послание.
По счастью, Жюльен заперся в своей комнате на ключ. Г-же де Реналь
пришла в голову безумная мысль, что опасения, высказанные Жюльеном,
только предлог для того, чтобы им сегодня не видеться. Она совсем поте-
ряла голову и в обычный час отправилась к нему в комнату. Жюльен, заслы-
шав шаги в коридоре, тотчас же задул лампу. Кто-то пытался открыть его
дверь: кто, г-жа де Реналь или ее ревнивый муж?
Рано утром кухарка, которая всегда благоволила к Жюльену, принесла
ему книгу; на обложке ее было написано несколько слов по-итальянски:
guardate alia pagina 130 [12].
Жюльена бросило в дрожь от этой неосторожности; он поспешно открыл
книгу на указанной странице и нашел приколотое булавкой письмо, написан-
ное кое-как, наспех, все закапанное слезами и без малейшего соблюдения
правил орфографии. Обычно г-жа де Реналь была очень аккуратна по части
правописания, и его так растрогала эта красноречивая подробность, что он
даже забыл об ужасной неосторожности своей возлюбленной.
"Ты не захотел меня впустить к себе сегодня ночью? Бывают минуты,
когда мне кажется, что мне, в сущности, никогда не удавалось узнать до
конца, что происходит у тебя в душе. Ты глядишь на меня - и твой взгляд
меня пугает. Я боюсь тебя. Боже великий! Да неужели же ты никогда не лю-
бил меня? Если так, то пусть муж узнает все про нашу любовь и пусть он
запрет меня на всю жизнь в деревне, в неволе, вдали от моих детей. Быть
может, это и есть воля божья. Ну что ж, я скоро умру! А ты! Ты будешь
чудовищем. Так, значит, не любишь? Тебе надоели мои безумства и вечные
мои угрызения? Безбожный! Хочешь меня погубить? Вот самое простое
средство. Ступай в Верьер, покажи это письмо всему городу, а еще лучше -
пойди покажи его господину Вально. Скажи ему, что я люблю тебя - нет,
нет, боже тебя сохрани от такого кощунства! - скажи ему, что я боготворю
тебя, что жизнь для меня началась только с того дня, когда я увидала те-
бя, что даже в юности, когда предаешься самым безумным мечтам, я никогда
не грезила о таком счастье, каким я тебе обязана, что я тебе жизнь свою
отдала, душой своей для тебя пожертвовала, - да, ты знаешь, что я для
тебя и гораздо большим пожертвую.
Но разве он что-нибудь понимает в том, что такое жертва, этот чело-
век? Нет, ты ему скажи, скажи, чтобы его разозлить, что я ничуть не бо-
юсь никаких злоязычников и что нет для меня на свете никакого другого
несчастья, кроме одного: видеть, что ко мне охладел единственный чело-
век, который меня привязывает к жизни. О, какое было бы для меня счастье
совсем расстаться с нею, принести ее в жертву и больше уже не бояться за
своих детей!
Милый друг, можете не сомневаться: если это действительно анонимное
письмо, его прислал не кто иной, как этот гнусный человек, который в те-
чение шести лет подряд преследовал меня своим оглушительным басом, пос-
тоянными рассказами о своем искусстве ездить верхом, своим самодо-
вольством и бесконечным перечислением всех своих несравненных досто-
инств.
Да было ли оно, это анонимное письмо? Злюка! Вот о чем я только и хо-
тела с тобой поговорить. Но нет, ты хорошо сделал. Разве я могла бы, об-
нимая тебя, быть может, в последний раз, рассуждать хладнокровно, как я
это делаю сейчас, одна? Теперь уже наше счастье не будет даваться нам
так легко. Огорчит ли это вас? Разве только в те дни, когда ваш Фуке не
пришлет вам какой-нибудь занимательной книжки. Но все равно, жертва уже
