Калакауа. А кресел там по-прежнему шесть.
- Так-так, - пробормотал поэт. - Немногое изменилось на нашем милом
Гиперионе, а, Рауль?
- Что вы хотите сказать?
- Сказать? - переспросил старик, показывая мне свои ладони, словно
стремился убедить, что не замышляет ничего дурного. - Я просто
поддерживаю беседу. Знаешь, забавно представлять, как исторические
фигуры, тем паче герои будущих мифов платят парикмахеру за стрижку...
Странное переплетение жизни с мифологией. Я размышлял об этом много лет
назад... Тебе известно, что такое "дату"?
- Нет. - Признаться, я не ожидал, что он так резко сменит тему.
- Ветер, который дует с Гибралтара. Он приносит чудесные ароматы.
Должно быть, кому-то из поэтов и художников, которые основали
Порт-Романтик, показалось, что от зарослей челмы и плотинника на холмах
исходит приятный запах... Знаешь, что такое Гибралтар?
- Нет.
- Огромная скала на Земле. - Силен оскалил зубы. - Заметь, не на
Старой Земле, а просто на Земле. - Я заметил. - Земля остается Землей,
мой мальчик. Уж кому знать об этом, как не человеку, который на ней жил.
Неужели такое возможно?
- Я хочу, чтобы ты ее нашел, - заявил поэт, глаза которого вдруг
засверкали.
- Нашел? - повторил я. - Старую Землю? А как же ваша девочка, Энея?
- Ты спасешь Энею и найдешь Землю, - отозвался Силен, взмахом
костлявой руки отметая мое недоумение.
Я кивнул. Может, растолковать ему, что Старая Земля канула в черную
дыру после Большой Ошибки? Впрочем, Силен, наверно, и покинул Землю в ту
самую пору. Нет, не стоит разбивать иллюзии несчастного старика. В
"Песнях" говорилось, что Техно-Центр замышлял похитить Старую Землю,
переместить ее то ли в созвездие Геркулеса, то ли к Магеллановым
Облакам. Но это, несомненно, чистейшей воды фантазия. Магеллановы Облака
- другая галактика, находящаяся, если я правильно помню, более чем в ста
шестидесяти тысячах световых лет от Млечного Пути. Между тем до сего дня
еще ни один звездолет не выходил за пределы крохотной сферы в спиральном
рукаве нашей галактики. Даже с двигателем Хоукинга путешествие к
Большому Магелланову Облаку займет несколько столетий корабельного
времени и десятки тысяч лет объективного. Такую дорогу не осилить и
Бродягам, которые обитают в межзвездном пространстве. Кроме того,
планеты не похищают.
- Я хочу, чтобы ты нашел и вернул Землю, - продолжал Силен. - Я
хочу увидеть перед смертью родную планету. Верни ее мне, Рауль Эндимион.
- Разумеется, - откликнулся я, глядя на старика в упор. -
Подумаешь, эка невидаль: спасти девчонку от швейцарской гвардии и войск
Ордена, оберегать ее до тех пор, пока она не превратится в Ту-Кто-Учит,
найти Старую Землю и показать вам. Что-нибудь еще?
- Да, - торжественно произнес Мартин Силен. Все признаки
старческого слабоумия были налицо. - Я хочу, чтобы ты выяснил, какого
хрена надо Техно-Центру, и остановил этих подонков ИскИнов.
- Ладно. А чем мне заняться после того, как я разыщу пропавший
Техно-Центр и справлюсь с объединенной волей тысяч богоподобных ИскИнов?
- Сарказм капал с моего языка точно яд.
- Ты должен встретиться с Бродягами и узнать, могут ли они
предложить мне бессмертие... Настоящее бессмертие, а не это христианское
дерьмо.
Я сделал вид, будто записываю в блокнот.
- Бродяги. Бессмертие. Никакого христианского дерьма. Заметано. Что
еще?
- Я хочу, чтобы ты уничтожил Орден и подорвал могущество Церкви.
Так-так. Двести или триста миров, которые добровольно подчинились
Ордену. Триллионы принявших крещение. Армия, справиться с которой не
смогли бы все войска Гегемонии.
- Хорошо, позабочусь. Это все?
- Нет. Проследи, чтобы Шрайк не сделал больно Энее и перестал
мучить людей.
Я призадумался. Из "Песней", принадлежащих перу этого самого
Мартина Силена, следовало, что Шрайк погибнет в будущем от руки
полковника Федмана Кассада. Сознавая, что взывать к логике в разговоре с
умалишенным бесполезно, я все-таки упомянул об этом событии.
- Правильно! - воскликнул старик. - Но пока он еще жив! И погибнет
только через тысячи лет. А я хочу, чтобы ты остановил его сейчас.
- Хорошо, хорошо. - Я решил не спорить понапрасну. Мартин Силен
неожиданно обмяк, словно окончательно растерял силы. Я вновь увидел
перед собой мумию с восковой кожей, запавшими глазами и костлявыми
пальцами. Однако взгляд поэта по-прежнему пронизывал насквозь. Я
попытался представить, каким влиянием на людей обладал Силен в
молодости, но мне не хватило воображения.
Старик кивнул, и А.Беттик налил нам шампанского.
- Ты согласен, Рауль Эндимион? - строго спросил поэт. - Согласен
спасти Энею, отправиться с нею в дальний путь и совершить все остальное?
- С одним условием. - Силен нахмурился, но промолчал. - Я хочу
взять с собою А.Беттика.
Андроид стоял у стола с бутылкой шампанского в руке, глядя прямо
перед собой. Его лицо ровным счетом ничего не выражало.
- Моего андроида? - удивился поэт. - Ты серьезно?
- Вполне.
- А.Беттик служит мне с тех пор, как у твоей прапрабабки появились
титьки, - прохрипел старик и с такой силой стукнул кулаком по столу, что
я испугался, выдержат ли кости. - А.Беттик! Ты хочешь уйти с ним?
Голубокожий андроид кивнул.
- Дерьмо! - бросил Силен. - Забирай его, Рауль. Больше тебе ничего
не нужно? Как насчет моего кресла? Может, возьмешь респиратор или зубы?
- Спасибо, не надо.
- Итак, Рауль Эндимион, - поэт вновь заговорил суровым тоном, - ты
согласен выполнить мое поручение? Согласен спасти и оберегать Энею до
тех пор, пока не исполнится ее предназначение... и умереть, если
понадобится?
- Согласен, - ответил я.
Мартин Силен приподнял бокал. Я тоже. Поэт начал произносить тост,
и только тут мне пришло в голову, что следовало бы предложить
шампанского и андроиду.
- За безрассудство! - провозгласил старик. - За божественное
безумие! За бесцельные скитания и проповеди пророков! За смерть тиранов
и гибель врагов! - Я было поднес бокал к губам, но оказалось, что Силен
еще не кончил. - За героев! За героев, которые стригут волосы! - И поэт
одним глотком осушил бокал.
Я последовал его примеру.
9
Взирая на мир глазами новорожденного - в буквальном смысле слова, -
воскрешенный капитан отец Федерико де Сойя пересек площадь
Пьяцца-Сан-Пьетро, миновал изящные арки колоннады Бернини и приблизился
к базилике Святого Петра. На бледно-голубом небе ослепительно сверкало
солнце, было прохладно - единственный обитаемый континент Пасема
находился на высоте полторы тысячи метров над уровнем моря; как ни
странно, разреженный воздух был насыщен кислородом. Величавые колонны
купались в солнечном свете, который создавал некое подобие ауры над
головами людей, серебрил мраморные статуи, воспламенял пурпурные мантии
кардиналов. В глазах рябило от сине-красно-оранжевых полос на костюмах
швейцарских гвардейцев, которые замерли на посту у ворот. Посреди
площади возвышался обелиск, соперничающий в красоте с пилястрами на
фасаде базилики, а в сотне метров над площадью золотился огромный купол.
Голуби, кружившие над мостовой, то и дело меняли цвет, становились то
белыми на фоне небосвода, то черными - на фоне купола. Площадь кишела
людьми: тут были простые священники в черных сутанах с розовыми
пуговископы в белых мантиях с алым подбоем, кардиналы в багрянце и
пурпуре; граждане Нового Ватикана в иссиня-черных костюмах и рубашках с
кружевными манжетами, монахини в накрахмаленных платьях, напоминавшие
чаек с распростертыми крыльями; офицеры в красно- черной форме Ордена,
какую надел сегодня и де Сойя; туристы и гости, которым повезло
оказаться на понтификальной мессе, напялившие свои лучшие наряды, в
основном черного цвета, зато из самого дорогого материала, - эти наряды
искрились и переливались на солнце. Толпа продвигалась к базилике,
разговоры потихоньку смолкали, лица светились ожиданием, но улыбок не
было - присутствие на таком событии требовало сосредоточенности.
Воскрешенного лишь накануне капитана де Сойю - а с того момента,
как он покинул "Бальтазар", прошло четыре дня - сопровождали отец Баджо,
капитан Марджет Ву и монсеньор Лукас Одди. Пухленький, приятный в
общении Баджо руководил воскрешением де Сойи; худощавая, молчаливая Ву
была адъютантом командующего космическим флотом Ордена адмирала
Марусина; что касается Одди, несмотря на свои восемьдесят семь
стандартных лет, по-юношески резвого и отличавшегося завидным здоровьем,
тот являлся доверенным лицом и помощником Симона Августине, кардинала
Лурдзамийского, первого министра Ватикана. Молва утверждала, что
могущественнее кардинала Лурдзамийского только сам Папа, что лишь Симон
Августино имеет прямой доступ к Его Святейшеству и что первый министр -
человек необычайной проницательности. О могуществе кардинала говорило и
то, что именно он был префектом Sacra Congregatio pro Gentium
Evangelizatione se de Propaganda Fide [Священная Конгрегация всеобщего
приобщения к Евангелиям и распространения веры (лат.) или, как она
именуется сейчас, Священная Конгрегация евангелизации народов.],
легендарного Евангелического Братства.
Капитана де Сойю присутствие Марджет Ву и монсеньора Одди удивляло
не больше, чем солнечные зайчики на фасаде базилики. Толпа притихла.
Капитан и его спутники поднялись по широкой лестнице, миновали
швейцарских гвардейцев и очутились в нефе собора. Под высокими сводами
гуляло эхо; де Сойя почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы -
столь прекрасны были украшавшие собор произведения искусства: в первом
приделе справа - "Pieta" [Pieta (ит.) - "Плач Богоматери".]
Микеланджело, дальше - древняя бронзовая статуя святого Петра (правая
ступня отполирована до блеска губами верующих) работы Арнольфо ди
Камбрио и, наконец, подсвеченная сзади, исполненная непередаваемого
очарования скульптура Джулианы Фальконьери Санта Вержине, изваянная
Пьетро Кампи в шестнадцатом веке, свыше полутора тысяч лет назад.
Глотая слезы, капитан де Сойя окропил голову святою водой и встал
на колени рядом с отцом Баджо. Мало-помалу в базилике установилась
тишина: не стало слышно ни шарканья, ни кашля. Базилика погрузилась во
мрак, лишь золотились в свете галогенных ламп бесценные шедевры
прошлого. Де Сойя устремил взгляд на бронзовые византийские колонны
балдахина работы Бернини над алтарем - золоченого, украшенного
затейливой резьбой; оттуда может служить мессу только Папа - и вновь
подивился тому, сколько чудес успело произойти за последние двадцать
четыре часа. Было больно, мысли путались, словно он приходил в себя
после сильного удара по голове; обычная головная боль не шла с этим ни в
какое сравнение, каждая клеточка тела, казалось, помнила о смерти и даже
после воскрешения восставала против гибели. А другие чудеса - вкус
мясного бульона, которым его накормил отец Баджо, бледно-голубое
пасемское небо за окнами лаборатории, сострадание на лицах тех, с кем
ему довелось встретиться, мягкие, умиротворяющие голоса... Капитан де
Сойя, человек по натуре сентиментальный, не плакал с детства, с тех пор
как ему минуло пять или шесть лет; но сегодня он не стыдился слез. Иисус
Христос даровал капитану вторую жизнь, разделил с ним - простым офицером
из бедной семьи, родом с захудалой планеты - таинство воскрешения;
клетки в теле де Сойи помнили не только боль смерти, но и восторг
