Дэн Симмонс.
Эндимион 1-2
Дэн Симмонс. Эндимион
------------------------------------------------------------------------
Dan SIMMONS - Endymion (1996)
Пер. с английского К.М. Королев, 1996
М.: "АСТ" 1998. - 688 с. ISBN 5-237-00257-9
OCR и правка: alef@df.ru, при обнаружении ошибок тотчас же телеграфируйте.
Программа eLib - конвертер txt-2-HTML для электронных книг. http://www.df.ru/~alef/
--------------------
"Мы не должны забывать, что человеческий дух, сколь независимым ни
представляла бы его философия, неотделим, в силу своего рождения и
развития, от универсума, в котором возник".
П. Тейяр де Шарден
"Дайте, дайте,
Дайте же нам богов!
Мы так устали от людей
И от машин".
Дэвид Г. Лоуренс
[Данный перевод и все прочие стихотворные переводы, за исключением
особо оговоренных случаев, выполнены К. Королевым (здесь и далее
примечания переводчика).]
1
Право слово, зря вы это читаете. Если вы читаете, потому что вам
любопытно, каково любить мессию - нашего мессию, - прошу вас, отложите
книгу, ибо в таком случае вы лишь немногим лучше любителя подсматривать.
Если потому, что без ума от "Песней" древнего поэта и вам не
терпится узнать, что было дальше с теми, кто совершил знаменитое
паломничество на Гиперион, моя книга вас разочарует. Я не знаю, что
сталось с большинством из них. В конце концов они жили за три столетия
до моего появления на свет.
Если потому, что хотите постичь всю глубину посланий Той-Кто-Учит,
вам снова не избежать разочарования. Дело в том, что она гораздо сильнее
интересовала меня как женщина, а не как наставница или мессия.
И наконец, если вы читаете потому, что стремитесь узнать ее или
даже мою судьбу, вы взяли в руки не тот документ. Разумеется, чему быть,
того, как известно, не миновать; но у нее своя судьба, которая
свершилась, когда меня рядом не было, а что касается моей собственной,
сейчас, когда я пишу эти строки, близится последний миг...
Признаться, я несказанно удивлюсь, если вообще кто-либо прочтет мою
писанину. Впрочем, жизнь удивляла меня и раньше. За несколько лет
произошло столько невероятных событий, причем каждое мнилось невероятнее
и неотвратимее предыдущего! Я пишу для того, чтобы поделиться
воспоминаниями. Может быть, не то чтобы поделиться (эту рукопись почти
наверняка никогда не найдут), но чтобы изложить ход событий и тем самым
упорядочить его в памяти.
"Откуда мне знать, о чем я думаю, до тех пор, пока я не увижу
написанного своей рукой?" - заметил как-то некий древний автор. Вот
именно. Я должен видеть то, что написано о минувших годах, чтобы
составить о них представление. Должен видеть, как события складываются в
строчки, чувства выстраиваются в предложения и абзацы, а иначе не
поверю, что все это было на самом деле и не с кем-нибудь, а со мной.
Если вы читаете по той же причине, по какой я, пишу, - чтобы
вычленить из хаоса последних лет какой-никакой порядок, чтобы попытаться
структурировать череду более или менее случайных событий, оказывавших
такое влияние на наши жизни, - тогда, быть может, вы читаете и не зря.
С чего начать? Со смертного приговора? Но с чьего - моего или ее? А
если с моего, то с какого именно? Их ведь было несколько, выбирай любой.
Наверно, с окончательного - так сказать, начнем с конца.
Я пишу эти строки в "кошачьем ящике" Шредингера, который вывели на
орбиту вокруг Армагаста, где объявлен карантин. Ящик представляет собой
гладкостенный эллипсоид, шесть на три метра в поперечнике, который я при
всем желании не покину до самой смерти. Обстановка моего крохотного
спартанского мирка такова: система рециркуляции воздуха и воды, койка,
синтезатор пищи, узкая стойка, которая служит одновременно обеденным и
письменным столом, а также туалет, раковина и душ, почему-то отделенные
от всего остального пластиковой перегородкой. Учитывая, что меня никто
не навещает, подобная забота о соблюдении приличий кажется насмешкой.
Я располагаю палетой и пером; дописав очередную страницу, переношу
текст на микровелен, который производит система рециркуляции.
Единственное, что меняется с течением времени в моем мирке, - толщина
стопки веленевых листов.
В корпусе "ящика" спрятана капсула с отравляющим газом. Она
вмонтирована в воздушный фильтр, и всякая попытка добраться до нее или
проделать дыру в корпусе приведет к тому, что внутрь начнет поступать
цианид. Кроме того, в статико-динамическом поле "ящика" находятся
счетчик радиации, изотопный элемент и таймер. Мне не суждено узнать,
когда именно таймер включит счетчик, когда крохотный изотоп лишится
свинцовой оболочки, когда в камеру устремится поток частиц...
Но в ту секунду, когда это случится, я пойму, что счетчик
заработал, и успею еще ощутить перед смертью запах горького миндаля.
Надеюсь, все произойдет быстро.
С технической точки зрения, если вспомнить древние загадки
квантовой механики, я сейчас не жив и не мертв. Пребываю в подвешенном
состоянии, плещусь в волнах вероятности, которые предназначались
когда-то для кошки в мысленном эксперименте Шредингера. Поскольку корпус
моей тюрьмы - не более чем сгусток "сжиженной" энергии, готовой
вырваться на свободу при первой возможности, ни один человек не заглянет
сюда, чтобы проверить, жив я или нет. Теоретически никто из людей
ответственности за мою смерть не несет, ибо всем управляют непогрешимые
законы квантовой механики, которые каждую микросекунду сначала осуждают
меня, а затем - пока - милуют. Людей поблизости не найти.
Если не считать меня самого. Я внимательно наблюдаю за
происходящим, ожидая, когда же наконец волны возможного належатся друг
на друга. Это не просто любопытство. В тот миг, когда послышится шипение
газа, за мгновение до того, как цианид проникнет мне в легкие, поразит
сердце и мозг, я узнаю, как устроена вселенная.
По крайней мере для меня. Если вдуматься, это главное во вселенной
едва ли не для каждого человека.
А пока я ем и сплю, дышу и наведываюсь за перегородку - в общем,
занимаюсь повседневными делами, которые моментально вылетают из памяти.
Какая ирония - ведь сейчас я живу (если "жить" - подходящее слово) лишь
для того, чтобы вспоминать и записывать то, что вспоминается.
Нет, не обессудьте, но зря вы читаете мою рукопись. Правда, так уж
получается, что причина, по которой человек что-то делает, - вовсе не
самое важное. Гораздо важнее сам факт, в данном случае - то, что я пишу,
а вы читаете написанное мной.
С чего же начать? С нее? Вам, без сомнения, хочется узнать о ней
поподробнее; кроме того, она - единственная, о ком я стремлюсь помнить.
Однако начать, пожалуй, стоит с тех событий, которые свели нас вместе, а
затем увлекли в странствие по вселенной.
Полагаю, начинать лучше с начала - то бишь с моего первого
смертного приговора.
2
Меня зовут Рауль Эндимион. Я родился на Гиперионе в 693 году по
местному календарю, или в 3099 году от Р.Х. по старому календарю "до
Хиджры" - или, если, как то делает большинство в эпоху Мира, считать
по-новому, 247 лет спустя после Падения.
Когда я странствовал с Той-Кто-Учит, обо мне говорили, будто я был
пастухом. В том была доля истины. Мои родичи издавна пасли скот на
пустошах и лугах в захолустье Аквилы, среди которого я вырос, и в
детстве мне частенько приходилось им помогать. Какими славными кажутся
теперь ночи под звездным небом Гипериона! В шестнадцать лет (по
гиперионскому календарю) я сбежал из дома и завербовался в подчинявшиеся
Ордену силы самообороны. За все три года скуки и маеты выпало
одно-единственное, весьма сомнительное развлечение - на протяжении
четырех месяцев мы сражались с урсианскими повстанцами на Ледяном Когте.
После демобилизации я работал вышибалой-крупье в едва ли не самом
занюханном казино на Девяти Хвостах, в течение двух сезонов водил баржи
в верховьях Кэнса, а потом разбивал сады в поместьях Клюва под
руководством мастера-планировщика Эврола Юма. Впрочем, все эти профессии
не очень-то красили человека, сопровождавшего Ту-Которая-Наставляет, в
глазах поздних хронистов. Другое дело пастух, верно? Пастух, пастырь -
чем не библейский сюжет?
Я не против, чтобы меня называли пастырем. Но на страницах этой
рукописи я предстану перед вами пастырем, чья паства состояла всего лишь
из одной, хоть и необычайно ценной овечки. Я ее не столько нашел,
сколько потерял.
К тому времени, когда моя жизнь круто переменилась и когда начали
происходить события, о которых пойдет речь ниже, мне исполнилось
двадцать семь лет. По гиперионским меркам я был высок ростом, выделялся
среди сверстников мозолями на руках да любовью ко всякого рода
завиральным идеям, а на жизнь зарабатывал тем, что водил охотничьи
экспедиции по болотам вблизи залива Тоскахай, в сотне километров к
северу от Порт-Романтика. Я успел узнать кое-что о сексе и гораздо
больше об оружии, усвоил на собственной шкуре, что поступками мужчин и
женщин руководит жадность, научился пользоваться кулаками и скромными
умственными способностями, изнывал от неутоленного любопытства и был
уверен только в том, что судьба почти наверняка не сулит великих
потрясений.
Каким же я был глупцом!
Пожалуй, чтобы описать, что я собой в ту пору представлял, проще
всего перечислить, чего я не делал. Я никогда не покидал Гиперион и даже
не мечтал о том, чтобы оказаться в космосе. Разумеется, меня водили в
соборы - ведь влияние Ордена распространялось и на захолустье вроде
того, в которое переселилась моя семья после разорения города Эндимион,
- однако я так и не стал верующим и не принял крещение. Обзаведясь
кое-каким опытом общения с женщинами, я еще ни разу не влюблялся. Что
касается образования, то, если не считать наставлений бабушки, свои
знания я почерпнул самостоятельно из книг, которые я буквально глотал, а
потому полагал, что знаю все на свете.
На деле же я ничего не знал.
И вот, в свое двадцатисемилетие, гордый собственным невежеством,
непоколебимо уверенный в том, что существенных перемен в жизни не
предвидится, я совершил поступок, за который меня приговорили к смерти и
с которого началась моя настоящая жизнь.
Болота близ залива Тоскахай - грозившие гибелью неосторожному,
насыщавшие воздух миазмами - существовали с незапамятных времен. Сотни
богатых охотников, многие из которых прилетали с других миров,
стремились туда, чтобы пострелять уток. Большинство протоуток вымерло
вскоре после того, как их воскресили и выпустили с борта "ковчега" семь
столетий тому назад, однако некоторые выжили и приспособились к климату
на севере Аквилы. Вот за этими-то утками и охотились денежные мешки, у
которых я работал проводником.
Мы четверо - я и три моих товарища-проводника - обосновались на
заброшенной фибропластовой плантации, которая находилась на узком
перешейке между болотами и притоком Кэнса. Другие проводники в отличие
от меня еще ловили рыбу и загоняли крупную дичь, но я предпочитал уток.
Болота представляли собой заросли полутропических челмы и плотинника,
над выступавшими из воды нагромождениями камней возвышались гигантские
стволы прометея; ранней осенью слегка подсыхавшие топи изобиловали
утками, которые отдыхали здесь на пути с южных островов к озерам,
