немного ослабить пластиковые ремни, и принялся выкрикивать ругательства,
проклиная на чем свет стоит тюремные стены и физиономии за перегородкой,
поганую Церковь с ее вшивым миропорядком, гнусного выродка, который убил
мою собаку, и тех треклятых трусов...
Не знаю, какое число появилось на дисплее. Я не заметил и не
услышал, как загудел нейродеструктор. Однако я кое-что почувствовал: в
затылке возникло онемение, которое быстро распространилось по всему
телу. Признаться, я поразился, что ощутил хотя бы это. "Специалисты
ошибались, - подумалось мне, - человек в состоянии почувствовать свой
конец". Если бы не онемение, накатившее волной, я бы, наверно,
засмеялся.
В следующий миг черные воды забытья увлекли меня за собой.
4
Очнувшись и поняв, что жив, я поначалу ничуть не удивился. Если
вдуматься, чему тут удивляться - вот если бы я очнулся и обнаружил, что
мертв... Короче говоря, я не ощущал ни малейшего неудобства, за
исключением легкого покалывания в конечностях, и лежал себе, наблюдая,
как солнечный свет крадется по грубо оштукатуренному потолку, - до тех
пор, пока неожиданная мысль не заставила меня сесть.
Минуточку! Разве я не?.. Разве меня...
Я огляделся по сторонам. Если мне и казалось, что казнь произошла
во сне, аскетическая обстановка комнаты начисто рассеяла подобные
заблуждения. Комната имела форму эллипса, стены были выбелены известкой,
потолок покрывал толстый слой штукатурки. Единственным предметом мебели
была кровать, а сероватое постельное белье фактурой напоминало
штукатурку. В стене виднелась массивная деревянная дверь - естественно,
закрытая; напротив располагалось распахнутое настежь сводчатое окно.
Бросив взгляд на лазурное небо, я удостоверился, что по-прежнему
нахожусь на Гиперионе. Вот только это вовсе не тюрьма Порт-Романтика:
слишком уж древние тут стены, слишком затейлива резьба на двери, да и
постельное белье заведомо лучше тюремного.
Я встал и, не обращая внимания на то, что на мне нет ровным счетом
никакой одежды, подошел к окну. Задувал прохладный ветерок, однако
солнце еще пригревало. Выглянув из окна, я увидел, что нахожусь в
каменной башне. К горизонту уходила гряда холмов, верхушки которых
венчали густые заросли челмы и плотинника, а на скалистых участках рос
вечноголубой кустарник. Вдалеке, на гребне, на котором возвышалась
башня, можно было различить стены, бастионы и очертания другой башни.
Судя по внешнему виду, эти сооружения возвели задолго до Падения; в них
ощущались те вкус и умение, какие отличали древних.
Я сразу сообразил, куда меня занесло: челма и плотинник
подтверждали, что я не покидал Аквилы, а пленительные в своей древности
руины свидетельствовали, что я очутился в покинутом городе Эндимион.
Признаться, я ни разу не бывал в городе, название которого стало
моей фамилией, однако многажды слышал о нем от бабушки, знавшей
множество самых разных историй. Эндимион возник вскоре после крушения
"ковчега", случившегося без малого семьсот лет тому назад. До Падения он
славился своим университетом - огромным, похожим на замок сооружением,
что возвышалось на холме над городом. Дед бабушкиного прадеда преподавал
в университете еще до того, как войска Ордена захватили центральную
часть Аквилы, был отдан приказ об эвакуации и тысячам людей пришлось
покинуть родные места.
И вот я здесь.
Дверь открылась, и вошел мужчина - лысый, с голубой кожей и
небесно-голубыми глазами. Он принес нательное белье и костюм из той же
ткани, что и простыни.
- Будьте добры одеться, - произнес он.
Я таращился на него, пока он не вышел в коридор. Голубая кожа,
ярко-голубые глаза, полное отсутствие волос... Первый андроид, которого
я увидел воочию! А ведь спроси меня кто-нибудь пять минут назад, я бы
поклялся чем угодно, что на Гиперионе нет ни единого андроида.
Изготавливать андроидов запретили законом еще до Падения, и хотя
Печальный Король Билли именно с их помощью выстроил большинство городов
на севере, мне не доводилось слышать о том, что они остались на нашей
планете. Я тряхнул головой и принялся одеваться. Несмотря на то, что
фигура у меня была нетипичная - чересчур широкие плечи, длинные ноги, -
костюм сидел как влитой.
Одевшись, я вновь подошел к окну, и тут в дверном проеме снова
возник андроид, который сделал приглашающий жест:
- Сюда, месье Эндимион.
Я подавил желание пристать к нему с расспросами, поднялся следом за
ним по лестнице и очутился в помещении, которое занимало целый этаж.
Солнечные лучи проникали внутрь сквозь желто-красные витражные стекла.
Одно из окон было распахнуто, снаружи доносился шелест листвы.
Обстановка была не менее скудной, чем у меня в комнате, если не
считать разнообразного медицинского и прочего оборудования. Андроид
ушел, а мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что все это
оборудование предназначается для человека.
По крайней мере он показался мне человеком.
Мужчина лежал на пенолитовой "летающей кровати", положение которой
отрегулировали таким образом, чтобы изголовье находилось значительно
выше изножья. От оборудования к нему тянулись многочисленные трубки
(некоторые выглядели точь-в-точь как пиявки); чуть поодаль мерцали
экраны мониторов. Тело высохшее, едва ли не мумифицированное,
морщинистая кожа пошла складками, на почти лысой голове виднелись пятна,
руки и ноги производили впечатление рудиментарных отростков. Мне
почему-то подумалось, что он похож на еще не оперившегося птенца,
выпавшего из гнезда. Кожа мужчины отливала голубым, и я было решил, что
передо мной второй андроид, но потом заметил, что оттенки голубого
сильно различаются. А когда обратил внимание на то, что от ладоней,
грудной клетки и лба исходит слабое свечение, догадался, что вижу
человека, познавшего, и не раз, все прелести - или муки -
поульсенизации.
Но ведь сейчас ее не делают! Технологию утратили во время Падения
заодно с сырьем, что поступало к нам из других, затерянных в
пространстве миров. Во всяком случае, так я думал. Однако вот человек,
которому несколько сотен лет и который, судя по его виду, прошел
поульсенизацию всего лишь лет тридцать-сорок назад.
Мужчина открыл глаза.
Впоследствии мне доводилось встречать не менее властные взгляды, но
тогда он застал меня врасплох. Кажется, я попятился.
- Подойди поближе, Рауль Эндимион, - произнес мужчина. Голос был
такой, словно кто-то тупым пером царапал пергамент, а губы человека,
когда он говорил, складывались в некое подобие черепашьего клюва.
Я приблизился почти вплотную, теперь нас разделяла только консоль
передатчика. Старик моргнул, поднял костлявую ладонь, слишком массивную
на вид для тонкого, будто ветка, запястья.
- Знаешь, кто я такой? - прошептал он.
Я покачал головой.
- А где находишься, знаешь?
- В Эндимионе, - ответил я, сделав глубокий вдох. - По-моему, на
территории университета.
Старик усмехнулся беззубым ртом:
- Молодец. Узнал, значит, город, от которого получил фамилию. Но
кто такой я, ты даже предположить не можешь?
- Нет.
- И не хочешь спросить, каким образом выжил после казни?
Я слегка расслабился, ожидая продолжения.
- И впрямь молодец. - Мужчина снова усмехнулся. - Кто умеет ждать,
тот добьется своего... К тому же это не слишком интересно - взятки
высоким чинам, станнер вместо нейродеструктора, взятки тем, кто
подтверждает летальный исход и избавляется от тела. Насколько я понимаю,
Рауль Эндимион, вопрос "как" нас не заботит, верно?
- Верно, - согласился я. - Важно не как, а зачем.
Старик кивнул. Мне бросилось в глаза, что, несмотря на возраст, его
лицо не разгладилось, сохранило присущие более молодым резкие, угловатые
черты. Кстати, лицом старик смахивал на сатира.
- Вот именно. В самом деле, зачем? Какого хрена разыгрывать казнь и
тащить твою долбаную тушу на другой конец долбаного континента? -
Ругательства, которыми он вдруг начал сыпать, не казались особенно
грубыми. Как будто старик уснащал ими свою речь так долго, что они
превратились в естественное дополнение к остальным словам. - Я хочу,
чтобы ты выполнил мое поручение. Согласен?
Дышал старик тяжело, со свистом. По трубкам внутривенного питания
текла прозрачная жидкость.
- А разве у меня есть выбор? Старческие губы растянулись в улыбке,
однако глаза оставались холодными как камень стен.
- Мальчик, выбор есть всегда. Ты вполне можешь наплевать на то, что
обязан мне жизнью, повернуться и уйти. Никто тебя не остановит. Если
повезет, ты рано или поздно доберешься до цивилизованных земель и
сумеешь избежать встречи с патрулями Ордена - иначе я не позавидую твой
участи, ведь официально ты мертв.
Я кивнул. Моя одежда вместе с хронометром, документами и
удостоверением личности покоилась скорее всего на дне залива Тоскахай.
Вот что значит практически не бывать в городах: я совсем забыл, сколь
часто власти устраивают облавы. Ничего, стоит мне очутиться в любом из
городов побережья, я тут же вспомню... Дурацкое положение; без
удостоверения меня не возьмут даже пастухом, поскольку в нем ставятся
отметки о взимании налога и десятины. Иными словами, придется до конца
своих дней прятаться в глуши, перейти на подножный корм и избегать
людей.
- А если выполнишь мое поручение, - продолжал старик, - то
разбогатеешь. - Он сделал паузу и оглядел меня с головы до ног. Так
профессиональные охотники изучают щенков, прикидывая, вырастут ли те в
хороших охотничьих собак.
- Что я должен делать?
Старик опустил веки, хрипло вздохнул и, не открывая глаз, спросил:
- Ты умеешь читать, Рауль?
- Да.
- А читал ли ты поэму под названием "Песни"?
- Нет.
- Но слышал о ней, верно? Ведь ты из клана северных бродячих
пастухов, значит, у вас должен быть свой рассказчик, который наверняка
цитировал "Песни". - В его голосе прозвучали странные нотки: он словно о
чем- то умолял.
Я пожал плечами:
- Я слышал отрывки. Мои родичи предпочитали "Роман о Саде" и "Сагу
о Гленнон-Хайте".
Старик одарил меня козлиной ухмылкой.
- Говоришь, "Роман о Саде"? Помнится, героя-кентавра звали Раулем.
Я промолчал. Бабушке и впрямь нравились истории про этого кентавра.
Она рассказывала их еще моей матери, когда та была маленькой.
- Ты веришь тому, что слышал? Я имею в виду, веришь "Песням"?
- Верю ли? - переспросил я. - В смысле, верю ли, что все
происходило на самом деле? Что были паломники, был Шрайк и все
остальные? - Я призадумался. Многие люди, насколько мне было известно,
верили каждому слову "Песней". Многие же считали поэму нагромождением
мифов и откровенной лжи, состряпанным, чтобы придать некую загадочность
гнусной войне и всеобщему смятению, которые ныне известны как Падение. -
Честно говоря, никогда об этом не думал. А что, есть какая- то разница?
Старик будто поперхнулся. В следующий миг я сообразил, что он
всего-навсего рассмеялся.
- Вообще-то нет. Слушай внимательно, я изложу тебе суть поручения.
Когда я говорю, мои силы тают быстрее, поэтому не перебивай меня
вопросами. - Он моргнул, указал на кресло, покрытое белой простыней. -
Садись.
Я покачал головой и остался стоять, где стоял.
- Как хочешь. История начинается двести семьдесят с лишним лет
назад, во время Падения. В "Песнях" говорится о паломниках. Среди них
