дарил: раньше - какую-либо вещь: серебряные часы, потом золотые, один
раз пальто, другой - сберкнижку; теперь, когда Альберт превратился в мо-
лодого человека, - стофранковый билет.
- Можете подавать, Мария.
Через муслин занавесей пробивалось солнце, делая жару еще ощутимей.
Тереса прочла предобеденную молитву. Альберт, даже не перекрестившись,
налил себе бульону.
Было ли ему известно, что он сын Терлинка, и не потому ли он считал,
что может позволить себе все?
Йорис часто думал об этом. Мария, неизменно угадывавшая его мысли,
заверяла:
- Клянусь вам, баас, что он никогда со мной об этом не говорил, а я,
со своей стороны...
Возможно. Альберт от природы непочтителен. И не честолюбив, как Йорис
в его возрасте.
Гордость - да! Ее в них обоих хватало - и в Йорисе, и в Альберте.
Только у Альберта она проявлялась не в том, чтобы чего-то добиться, дос-
тичь чего-то раньше других. Она состояла в том, чтобы ничего и никого не
бояться, и он гордился числом дней, проведенных на гауптвахте, а если бы
пришлось, то и в тюрьме.
- Вас хоть хорошо кормят в казармах?
- Меня - да, потому что я провернул одну комбинацию с поваром из ун-
тер-офицерской столовой.
Терлинк оставался бесстрастен. Он наблюдал за молодым человеком, но
не выказывал никаких чувств. Да и были ли они у него? Когда Мария
объявила ему, что затяжелела, он сказал:
- Вот и хорошо.
И сделал все необходимое в том смысле, что на три месяца нанял другую
служанку, нашел кормилицу, принял на себя все расходы. Жене без обиняков
объявил:
- Думаю, что ребенок от меня. Я помогу Марии вырастить его, но, разу-
меется, не признаю.
Тереса расплакалась. Она всегда плакала, когда ей что-нибудь сообща-
ли, а сообщали ей исключительно О несчастьях. В то время было еще неиз-
вестно, что Эмилия неизлечима. Считалось, что она просто отстала в своем
развитии. А потом почти каждое воскресенье в доме стал появляться
Альберт, чересчур смышленый, озорной, хитрый. Тереса наблюдала за мужем
и удивлялась, почему он не проявляет нежности к мальчику.
Йорис никогда не был ласков с Альбертом. Он ограничивался тем, что
холодно наблюдал за ним. Это был его сын, который в то же время не мог
быть его сыном. Мальчик называл его "крестный". Ему объяснили, что отец
его умер.
Быть может, Терлинк думал, что если Альберт когданибудь выкажет себя
достойным его...
Парень шел, однако, другой дорогой. Он плохо занимался в школе, за-
тем, отданный в ученье, стал таким же плохим подмастерьем, после чего на
три года завербовался в армию. Солдатом он явно оказался таким же сквер-
ным. От каждой среды, в которую он попадал, Альберт брал только худшее.
- Это вы раздали им всем сигары, торчавшие у них в пасти утром? - по-
любопытствовал он, накладывая себе курятины. - Для рекламы, а?
Тем хуже для него! Терлинк не сердился на то, что Альберт такой. Если
хорошенько поразмыслить, Йорис был скорее даже доволен этим: кто знает,
как все повернулось бы, придись ему парень по сердцу?
Когда он отслужит свои три года, ему что-нибудь подыщут, а если он и
тогда не наладится, его отправят в Конго.
Мария, зная, что от мальчишки можно ждать чего угодно, время от вре-
мени подслушивала у дверей, о чем говорится в столовой.
- Нет, вы подумайте! Похоже, тут у вас страшная драма произошла. Я
читал про это в газете. Самое забавное, что я чуть ли не каждое утро
встречаю девчонку ван Хамме.
Тереса потупилась и разом потеряла аппетит: от нее не укрылось, что
муж, напротив, вздернул голову:
- Каждое утро?
- Да, когда хожу в наряд фуражиром... Вы знаете, где казарма?.. Со
своей фурой я еду по набережной и часов в десять утра, возвращаясь из
интендантства, почти всегда вижу, как она прогуливается. Она живет в на-
шем квартале, над лавкой канатчика...
Вилки, постукивая по фаянсу, продолжали свою работу. Терлинк не раск-
рывал больше рта. На мгновение молчание стало таким же тягостным, как
утром в ратуше при появлении Леонарда ван Хамме.
- Почему этот мальчишка покончил с собой?
Тереса вздохнула, готовая расплакаться. Мария в дверях пыталась по-
дать знак сыну, но тот не смотрел в ее сторону.
- Не вижу необходимости убивать себя только потому, что ты сделал де-
вушке ребенка. А уж если она богата - тем более, верно?
Альберт нарочно выбрал этот тон. Он знал, что шокирует их, что подоб-
ный язык не принят в доме. Но в нем жила неизбывная потребность перечить
чувствам собеседников.
- Ручаюсь: на его месте...
- Альберт! - прикрикнула Мария из кухни.
- Ну что? Что я плохого сказал? Вечно ты рассуждаешь так, словно все
мужчины - святые.
Терлинк попробовал перехватить его взгляд. Фраза могла быть адресова-
на ему, Йорису. В таком случае Альберт знает. Но молодой человек, не
глядя на него, продолжал с аппетитом есть.
- Нет ли там еще картошечки, мать?
В такие праздники, как этот, атмосфера в доме менялась. Да и кабинет
Терлинка утром был не таким, как в остальные дни года. Разве Йорис не
пожимал подружески руку каждому и служащих, для которых у него обычно не
находилось ничего, кроме холодных, как лед, замечаний?
На следующий день жизнь опять войдет в накатанную колею. А пока
Альберт, не отрываясь от еды, говорил и говорил с набитым ртом, чего
Терлинк никогда бы не спустил своему настоящему сыну.
- У нее беленький песик, померанский шпиц - это такая порода, и ба-
рышня останавливается всякий раз, когда он захочет пописать...
Казалось, Тереса в самом деле наделена способностью предчувствовать
беду. Она подняла голову одновременно с мужем. Она чувствовала, она была
уверена, что Йорис сейчас задаст вопрос.
Их взгляды встретились. Терлинк понял, что она угадала, но тем не ме-
нее спросил:
- Где она живет?
- Знаете морской вокзал, да? Напротив, по другую сторону моста, там,
где швартуются малые рыбачьи суда, есть с полдюжины кабачков, где торгу-
ют мидиями и жареной рыбой. За третьим из них, там, где прислуживает
красивая испанка, - лавка канатчика, трехэтажный белый дом. Так вот, я
видел, как она возвращалась туда.
Мария подала торт.
- Тесто не пропечено, - объявил Альберт. - Мать никогда не умела де-
лать торты, но упрямится.
Это была правда. Тем не менее Тереса нашла, что торт объедение и
удался на славу.
Терлинк встал, взял сигару сам, протянул другую молодому человеку.
- Когда ты должен вернуться в Остенде?
- К пятичасовой поверке: я ведь без увольнительной. В четыре есть
трамвай...
- Хочешь, подвезу?
- Это было бы потрясно! Трамвай-то восемь франков стоит.
Взгляды Тересы и Марии встретились.
- Зайди на минутку ко мне в кабинет.
Выходя из столовой, молодой человек не удержался и подмигнул матери.
- Сколько я давал тебе раньше?
- Сто франков.
Терлинк открыл сейф. Делать это, когда в кабинете находится посторон-
ний, было у него сущей манией, проистекавшей, вероятно, из потребности
бросать людям вызов, показывая им лежащие на полках толстые бумажные па-
кеты, в которых могли храниться только ценные бумаги.
- Когда тебе стукнуло двадцать?
- Месяц назад.
Терлинк порылся в старом туго набитом бумажнике и протянул два стоф-
ранковых банкнота.
- Спасибо, крестный.
- Выпьем кофе и поедем.
- Хорошо, крестный.
Тереса помогала Марии мыть посуду. Обе шушукались в кухне над ракови-
ной. Терлинк в гараже заправлял машину маслом. Альберт критическим взо-
ром оглядывал старый автомобиль.
Город был пуст, и когда навстречу попадались люди, это неизменно ока-
зывались семьи в полном составе и в праздничной одежде, направлявшиеся
чуть ли не строем, вроде делегации, в гости к какой-нибудь другой семье.
Пока мотор прогревался, Терлинк переоделся в свой повседневный наряд,
надел короткую шубу и выдровую шапку.
Мужчины уехали. Мария с опасливым видом проводила сына глазами. Тере-
са, вернувшись в дом, вздохнула:
- Эта история не принесет нам ничего хорошего.
Чем занималась она всю вторую половину дня? Зашли к ней всего две со-
седки. Она угостила их сладким вином и галетами. Немного повздыхала и
покачала головой, слушая рассказ о чужих бедах, потому что у каждого
свои беды, и за год умирает столько народу.
- А тут еще бедная Теодора, у которой - при пятито детях! - случился
рак желудка...
Остальное время она находилась на кухне, разговаривала с Марией или
наводила порядок в каком-нибудь шкафу.
Стемнело уже в четыре. Прозвонили к вечерне, но Тереса не пошла в
церковь. Они с Марией, стоя на кухне, поделили одну вафлю, запив ее ко-
фе, оставшимся от второго завтрака.
Затем пробило пять, шесть, наступило время накрыть на стол, а приборы
под лампой с розовым абажуром все так же хранили свой светло-зеленый
свет и оставались девственно нетронутыми.
- Мария, я все думаю: не случилось ли с ним чего из-за этого гололе-
да?
- Гололед сошел.
- Сошел, когда было солнце, но сейчас снова подмораживает, а он упря-
мится и не покупает новые шины.
Терлинк не вернулся и в восемь, чего никогда не случалось. Телефона в
доме не было - он стоял лишь на фабрике, сегодня безлюдной.
В восемь десять прибежала дочь почтарки и, заикаясь от робости, сооб-
щила:
- Господин Терлинк попал в аварию. Вернется только через час. Велел
передать вам, чтобы вы не беспокоились.
Девушка, принаряженная, как все в городе, выпалила две эти фразы,
словно поздравление, присела, как ее учили в школе, и сочла необходимым
добавить:
- С Новым годом!
V
Разглядывая из окна прохожих на улице в этот день, было трудно не
вспомнить о первых кинофильмах, где слишком большая скорость кадра вы-
нуждала персонажей бежать и жестикулировать, подобно разболтанным кар-
тонным паяцам.
Дождь зарядил невиданный. Капли стучали о тротуар, как пластмассовые
пули, и вода лилась отовсюду: из водосточных труб, из канав, казалось,
даже из-под дверей - и образовывала лужи, в которые автобус и тот въез-
жал с осторожностью.
Неба не было, воздух лишился всякой глубины и красок. Ничего, кроме
ледяной воды. Почтенные женщины высоко подтыкали юбки, являя глазам под-
вязанные лентами чулки; зонтики провисали, и с них капало на хозяев; за
окнами домов смутно колыхались мрачные, поблекшие, словно законсервиро-
ванные лица.
Тем не менее с восьми утра на главной площади стояло уже десять ма-
шин, из которых вылезали незнакомые господа, заходили на минутку пог-
реться в "Старую каланчу" и скрывались в ратуше.
Затем появился г-н Команс со своим старшим клерком. За ними Мелебек,
эшевен, отвечающий за общественные работы.
Люди опять бегом пересекали тротуар, а машины, как в дни торжествен-
ных процессий, подъезжали одна за другой, вздымая по бокам, словно
крылья, струи воды и грязи. Кирпич фасадов был отмыт до такой степени,
что выглядел черным. Сырым быстро становилось все - и люди в автомоби-
лях, и бумаги в портфеле клерка при нотариусе.
Однако человекам двенадцати - пятнадцати, следовавшим за Терлинком,
пришлось прошлепать по грязи вокруг газового завода, теснясь кучками под
одним зонтиком. Иногда кто-нибудь из них отходил подальше, чтобы произ-
вести какие-либо измерения или посовещаться в стороне с другими.
Все это происходило на строительной площадке, смахивавшей на пустырь,
метрах в ста от линии мрачных домов, выстроенных по типу рабочих городов
во времена, когда бургомистром был ван Хамме.
Бледные люди, стоявшие за стеклами этих домов, тоже смотрели на про-
исходящее.
Действовать следовало быстро - слишком уж сильный был дождь.
- Господа, если вы разделяете мою точку зрения и вам нечего больше
осматривать, проследуем в ратушу и приступим к торгам.
Терлинк в гетрах, короткой шубе и выдровой шапке не обращал внимания
