Кому в квартале низеньких домиков было не известно, что он предлагал
матери поселиться в Верне или любом другом месте по ее выбору и платить
ей пенсию?
Но она была упряма. Вечно ему приходилось иметь дело с упрямицами!
Сейчас ее не было дома - Терлинк понял это с первого же взгляда: занаве-
си задернуты, калитка на засове.
Стоя подле машины, он подождал, пока на него обратят внимание;
действительно, вскоре одна из дверей открылась, и бледная девушка с гла-
зами альбиноски, державшая на руках грудного ребенка, объявила:
- Госпожа Иорис у Крамсов. Я схожу позову.
Чуть наклонясь из-за малыша, она быстро зашагала по кирпичной дорож-
ке, разделявшей надвое грязь тротуара. Потом постучала в крашеную корич-
невую дверь. Небо было низкое, еще ниже, чем в Верне. С моря шквалами
налетал свежий ветер. Перед домами сушились сети на креветку.
Появилась совсем дряхлая старушка в звонко постукивающих сабо и белом
чепце.
- Это ты! - сказала она, вытаскивая ключ из внутреннего кармана юбки.
И отнюдь не обрадованно добавила: - Чего тебе еще?
Она открыла калитку, отперла дверь. Лицо у нее было морщинистое, гла-
за мутные. В домике было душно, слишком душно, как в коробке, и стоял
запах, какого Терлинк нигде больше не встречал.
- Входи.
Машинально она поставила кофейник на огонь, достала из буфета чашки.
- Я была у Крамсов. Их сын сильно расхворался.
- Что с ним?
- Доктор не знает.
Терлинк, побуждаемый все той же потребностью, отозвался:
- Значит, не хочет сказать.
Мать метнула на него недобрый взгляд:
- Не может же он сказать, чего не знает.
- Послушай, мать, это который из сыновей? Высокий, худой, тот, что
все лето ходил с палкой?
- Да, Фернанд.
- Он же в последнем градусе чахотки. До Рождества не дотянет.
- Послушать тебя, так это тебе удовольствие доставляет.
- Это не доставляет мне удовольствия, я просто констатирую факт. Его
лучше бы поместить в больницу, пока он сестер и братьев не перезаразил.
- В больницу! В больницу! А если бы тебя самого туда? Ты бы и мать в
больницу сплавил, верно? Или жену.
- Но мать...
- Пей кофе, пока горячий... Ты как все богатей. Как только бедняки
заболевают, вы от них избавляетесь.
Старуха ненавидела богачей. Может быть, ненавидела и сына с тех пор,
как у него завелись деньги. Она поторопилась сварить ему кофе, но всего
лишь как гостю. Ступила ему лучшее кресло - свое собственное, плетеное,
с красной подушкой, подвешенной к спинке, а сама осталась на ногах и
расхаживала по дому.
Держались они, словно два чужих человека.
- Как Тереса?
- Хорошо.
- А Эмилия? Вот уж ее-то лучше бы отправить в больницу. Так нет:
больница - это хорошо для бедняков...
В старухе явно таился давний запас неутоленной злобы, поднимавшейся
на поверхность при каждом появлении сына. Один вид машины, окруженной
детьми, уже бесил ее.
- Ты зачем явился? Сегодня же не твой день.
Терлинк всегда навещал мать в определенный день - в среду, дважды в
месяц, поскольку это совпадало с заседаниями административного совета в
Де-Панне, отстоящем от Коксейде меньше чем на четыре километра.
- Просто захотелось тебя повидать, - отозвался Терлинк.
- Надеюсь, ты не голоден? Может, захватишь малость креветок для жены?
Наверняка ты выбросишь их в первую же канаву, но...
Мать Терлинка была высохшая, сгорбленная. В своей старушечьей одежде
она походила на съежившийся манекен. Она подкидывала в плиту уголь, шу-
ровала в ней кочергой, протирала крышку, недостаточно чистую на ее
взгляд.
В глубине комнаты стояла высокая, покрытая пурпурной периной кровать
- на ней-то и родился Иорис Терлинк. Букет искусственного флердоранжа на
камине был свадебным букетом его матери, и до сих пор еще под портретной
фотографией его отца уцелели увядшие цветы, которые рассыпались бы от
малейшего прикосновения к ним.
- Ты по-прежнему доволен жизнью?
- По-прежнему, мать.
- По-прежнему с богатеями?
- Я не богатей.
- Для меня ты богатей, а я их не люблю. Они не нужны мне, а я им.
Когда мы с твоим отцом купили этот дом... В те поры он даже тысячи фран-
ков не стоил... О чем я говорила?.. К тому времени мы уже десять лет
прожили в браке. Твой отец ловил креветок, а я с двумя корзинами ходила
по домам и торговала... Ах да! Купив дом, мы были счастливы: теперь мы
были уверены, что не умрем в богадельне. Ты еще учился в школе, и никто
не догадывался, что ты станешь богатеем и бургомистром Верне.
Мать не прощала ему, что он стал богатеем, как она выражалась. Однако
видя, что чашка его опустела, она подливала туда кофе, накладывала са-
хар.
- Ты в самом деле заехал случайно? Тебе нечего мне сказать?
Он и в ней обнаруживал ту же самую женскую недоверчивость, что в Те-
ресе и Марии, - враждебную, коварную и часто довольно проницательную.
- Мне просто хотелось тебя повидать...
Она смеялась, хотела выглядеть гостеприимной:
- Хочешь, я схожу за пирожками для тебя? Правда, они у нас не такие
вкусные, как в Верне...
Небо на улице казалось столь же низким, как окна, медная отделка ав-
томобиля мягко поблескивала, дети вокруг машины благоразумно ждали.
Старуха, семеня по комнате, твердила:
- Никто не разубедит меня, что коли уж ты приехал сегодня, значит,
что-то тебя беспокоит.
III
Когда туман начал превращаться в снежную пыль, Терлинк, как и каждый
вечер в этот час, толкнул дверь "Старой каланчи". Обычно там за большим
столом должно было бы находиться в это время по меньшей мере шесть чело-
век: четверо за картами, двое - наблюдающих за игрой. Кроме них - шахма-
тисты в углу, Кес, содержатель заведения, стоящий спиной к огню, да, по-
жалуй, один-два клиента, читающих газету.
Сегодня за столом сидели всего двое игроков, без особого интереса ма-
неврировавших шашками и костями для жаке. [4]
На месте шахматистов расположился розовощекий седенький старичок, в
прошлом мастер по деревянной обуви, которого звали г-ном Кломпеном. Он
меланхолично смотрел на дверь, но партнер его упорно не появлялся.
Йорис Терлинк воздержался от каких-либо замечаний, постарался не гля-
деть слишком пристально на незанятые места. Как всегда, снял шубу, шап-
ку, стряхнул иней с усов, вытащил и раскурил сигару, а Кес тем временем
положил перед ним войлочную подстилку и поставил на нее кружку темного
пива.
Все шло так, как полагалось, - иначе и быть не могло.
Терлинк дал столбику пепла нарасти до сантиметра с лишком, наблюдая
прищуренными глазами за местным обойщиком. Тот отлично знал, что в конце
концов бургомистр задаст-таки интересующий его вопрос. Кес тоже это
знал. Тем не менее оба лениво раскрывали рот лишь для того, чтобы выпус-
кать кольца дыма.
- Ты что, теперь в жаке играешь? - осведомился Кес у обойщика.
- А что делать, если не с кем партию составить?
Старик Кломпен вздохнул на своем месте. Он уже полчаса как расставил
фигуры на шахматной доске.
Терлинк нахмурился: он просто вынужден сам задать вопрос, коль скоро
ему никто не приходит на помощь.
- Где они?
- В Католическом собрании, где же еще? - ответил Кес.
Собрание никогда не заседало по будням, кроме как в предвыборные пе-
риоды, но когда случалось что-нибудь непредвиденное - где как не там
можно было узнать новости?
У Терлинка хватило терпения докурить сигару до половины, прежде чем
он вздохнул и поднялся. И Кес вовремя удержался от вертевшейся у него на
языке фразы: "Вы тоже отправитесь в собрание?"
Снежная крупа уже почти повсеместно легла плотным слоем на мостовую,
когда Терлинк, руки в карманах, дошел до ворот, у которых была приоткры-
та лишь одна створка. Тотчас же в темноте за другой створкой он различил
красную точку сигары и услышал голос, который внезапно зазвучал тише, а
потом и вовсе смолк.
Терлинк понял, что под воротами на ледяном сквозняке стоят двое, и
принялся не торопясь чистить обувь о скребок и стряхивать с плеч снежин-
ки.
Эти двое молчали, но их взгляды не отрывались от Терлинка, и он готов
был поклясться, что узнал глаза ван Хамме.
- Добрый вечер, господа! - бросил он, проходя мимо них.
Ответом ему было неразборчивое ворчание. Справа находилось крыльцо в
несколько ступенек и открытая дверь плохо освещенного холла. Запах, ца-
ривший в доме, напоминал запах школы в смеси с ароматами теплого пива,
писсуара и бенгальских огней.
Терлинк был в известном смысле у себя дома, потому что, как каждый в
Верне (кроме нескольких не идущих в счет исключений), тоже входил в Ка-
толическое собрание.
Тем не менее входил он в него на свой манер. Точнее, он был членом
Большого, как выражались в городе, а не Малого собрания.
Такие оттенки, хотя и не освященные уставом, имели свое значение.
Большое собрание располагалось на первом этаже, в зале, до дверей ко-
торого только что добрался Терлинк и в котором было что-то от театра,
хлебного амбара и вокзального зала ожидания, с висящими на облезлых сте-
нах старыми знаменами, геральдическими щитами и обрывками бумажных гир-
лянд, с рядами стульев, эстрадой, декорациями и пустыми бутылками на
стойке.
Рядом располагался другой зал, с биллиардами, а дальше - двор с чер-
ным земляным покровом и четырьмя деревьями, где состязались в кегли лю-
бители этой игры.
По воскресеньям в Большое собрание стекались, когда представления не
было, мужчины со всего города, а когда устраивался спектакль - женщины и
дети с конфетами и тартинками.
Сюда никогда не приходили в будни, экспромтом, беспричинно. Здание,
как правило, стояло погруженное во тьму. А когда его освещала лишь малая
часть наличных ламп, оно выглядело еще более нереально.
- Добрый вечер, баас!
Г-н Гййом, бухгалтер Терлинка, был, казалось, смущен тем, что хозяин
застал его за разговором с одним из булочников с улицы Святого Иоанна.
Йорис Терлинк, продолжая курить, медленно окидывал глазами почти пус-
той зал, где люди - там двое, чуть дальше - трое или четверо и еще двое
рядом со сценой, - всего секунду назад говорившие во весь голос, внезап-
но почувствовали себя неловко.
Как и в "Старой каланче", Терлинк выждал подобающее время, повернулся
кругом и остановился под лестницей с железными перилами, над которой за-
метил свет.
Наверху располагалось так называемое Малое собрание. Точнее было бы
назвать это место штабом, поскольку для того, чтобы быть впущенным в две
гостиные, напоминавшие собой помещение административного совета, надо
было принадлежать к числу нескольких семей, управлявших городом и с
юности связанных с фламандской консервативной партией.
Внизу можно было встретить какого-нибудь Гийома в обществе булочника.
Там можно было, коль скоро вы ходили к мессе, не заниматься активно по-
литикой и даже голосовать за демократа Терлинка.
Наверху собирался клан, враждебный бургомистру, и, поднимаясь с оста-
новками чуть не на каждой ступеньке, Йорис тщательно раскурил новую си-
гару. За дверью расслышал голоса, в частности нотариуса Команса. Бурго-
мистр толкнул створку:
- Добрый вечер, господа!
Это была беспримерная смелость. Быть может, на памяти горожан ни разу
не случалось, чтобы кто-нибудь вот так распахнул эту грязную резную
дверь и хладнокровно поздоровался с каждым по очереди. Но никто не повел
даже бровью от изумления, лицо же у Терлинка казалось еще более невозму-
тимым, чем обычно.
Первому он пожал руку седобородому нотариусу Комансу, почетному пред-
седателю собрания.
- Добрый вечер, Команс.
- Добрый вечер, Йорис.
Затем настал черед Керкхове, сенатора с красными веками. Потом - Ме-
лебека, тощего очкастого адвоката, на каждом заседании городского совета
донимавшего бургомистра разными вопросами.
- Добрый вечер, Мелебек.
- Добрый вечер, Терлинк.
В помещении находились еще четверо, но с ними он ограничился при-
