Терлинк, удовлетворенно его разглядывая, старался не стряхивать как мож-
но дольше, медленно-медленно струился дымок.
- Когда тебе в последний раз давали аванс?
- Два месяца назад. У меня болела мать.
- Она что, снова заболела?
- Нет, баас.
Проситель затряс головой. В этом кабинете, постепенно затопляемом
теплом газовой печи, он чувствовал себя более затерянным, чем в незнако-
мом городе или в пустыне.
- Если вы не ссудите мне тысячу франков, я покончу особой.
- Вот как? - равнодушно отозвался Терлинк, подняв голову. - Ты
действительно это сделаешь?
- Придется... Клянусь вам, баас, мне совершенно необходимы эти
деньги.
- Да у тебя хоть револьвер-то есть?
Мальчишка, не удержавшись, ощупал свой карман и с непроизвольной гор-
достью объявил:
- Есть.
- Я совсем забыл, что отец у тебя был фельдфебелем.
Снова настало молчание, в маленьких дырочках обогревателя слышнее за-
шипел газ, веселей заплясало голубое пламя.
- Послушайте, баас, если вы настаиваете, я скажу вам все, одному вам,
но прошу держать мои слова в тайне...
Отполированный временем письменный стол из некрашеного дерева был
обит темно-зеленым сафьяном, на котором выстроились чернильницы, ручки и
пресспапье из толстого стекла с изображением храма Богоматери Лурдской.
Справа от Терлинка, в пределах досягаемости его руки, находился наглухо
вмурованный в стену черный сейф.
- Слушаю.
- Так вот, я сделал ребенка одной девушке. Я женюсь на ней. Клянусь,
что в свое время женюсь на ней, но сейчас это невозможно.
Ни один мускул на лице Терлинка не дрогнул, и глаза его по-прежнему
смотрели на молодого человека, как на стену.
- Мы должны что-то предпринять... Вы понимаете, что я имею в виду? Я
нашел в Ньивпорте женщину, которая согласна за две тысячи франков, поло-
вину вперед...
Он задыхался в ожидании ответа - если уж не слова, то хотя бы жеста,
но вместо этого услышал лишь банальный, даже не насмешливый вопрос:
- Сколько тебе лет?
- Девятнадцать, баас... Мне еще предстоит отбыть военную службу. Уве-
рен, что после я сумею завоевать определенное положение и смогу...
По тротуару кто-то прошел, и Жеф Клаас непроизвольно повернулся к ок-
ну, смущенный мыслью о том, что его могут увидеть с улицы в позе проси-
теля. Разве нельзя угадать даже издали, о чем он говорит?
- Если бы я мог жениться на ней сейчас, я не поколебался бы. Но это
совершенно невозможно: ее отец выставит меня за дверь. Он уже давно зап-
ретил нам встречаться.
- Кто она?
Ответа не последовало. Мальчишка колебался. Ему было жарко. Щеки у
него пылали. Молчание Терлинка казалось еще более повелительным, чем его
речь.
В конце концов Жеф, склонив голову, пролепетал:
- Лина ван Хамме.
- Дочь Леонарда?
- Умоляю вас, баас... Я знаю, вы человек добрый...
- Никогда им не был.
- Я знаю, вы все понимаете и...
- Ничего я не понимаю.
Возможно ли? Нет, он, наверно, просто шутит. Жеф поднял голову, пыта-
ясь прочесть ответ на лице хозяина.
- Если я уйду отсюда без денег, я покончу с собой. Вы мне не верите?
У меня в кармане заряженный револьвер. Я не желаю, чтобы Лина была опо-
зорена.
- Самое разумное было оставить ее в покое.
Терлинк был так же спокоен, как в ратуше, когда выкладывал г-ну Кем-
пенару, что он о нем думает.
- Баас, я готов на колени встать...
- Это тебе не поможет - только будешь дураком выглядеть.
- Но вы же не откажете в моей просьбе! Что для вас тысяча франков?
- Тысяча всегда тысяча.
- А для меня это вся жизнь, честь, счастье Лины. Не верю, что чело-
век...
- Придется поверить.
- Баас!
- Что?
Терлинк отчетливо различил в глазах молодого человека, страшную угро-
зу, ненависть до головокружения.
- Что, на сейф поглядываешь? Говоришь себе, что мог бы убить меня и
забрать, что там лежит - многие тысячи франков, на которые можно нанять
сколько хочешь акушерок?
Он огорченно вздохнул: пепел сигары осыпался, и бургомистру пришлось
отряхнуть лацкан пиджака.
- Это пройдет, Жеф, ты молод.
И встал.
- Значит, отказываете?
- Отказываю.
- Почему?
- Потому что каждый обязан нести ответственность за свои поступки. Не
я предавался восторгам с барышней ван Хамме, верно?
Бургомистр шагнул вперед, и Жеф попятился.
- Я давным-давно запретил беспокоить меня дома.
Собеседник Терлинка выбрался в прохладу коридора. Бургомистр щелкнул
выключателем, распахнул дверь:
- До свиданья!
И дверь, выходящая на безлюдную площадь, по которой гулко разнеслись
шаги Жефа Клааса, захлопнулась.
Йорису даже не пришло в голову рассказать жене, зачем приходил Жеф, а
та и подавно не подумала спросить об этом. Склонившись над шитьем, она
ограничилась тем, что украдкой посматривала на мужа, и с лица ее не схо-
дило вечное выражение тревоги и уныния.
Эта женщина проплакала всю жизнь и должна была плакать до конца своих
дней. Мария, надев передник в мелкую клетку, убирала со стола остатки
посуды.
- Готова? - спросил Терлинк.
- Готова, баас.
Он вышел на кухню и взял эмалированный поднос с куропаткой. Держа
дичь поближе к огню, он разрезал ее на мелкие кусочки и накрошил в под-
ливу хлеба, как это делают, приготовляя корм собаке.
Потом он поднялся на третий этаж, прошел по довольно длинному коридо-
ру между мансардными комнатами. Чем дальше Терлинк углублялся в него,
тем тише он вел себя, стараясь идти на цыпочках, и наконец открыл око-
шечко, проделанное в одной из дверей.
Тотчас же оборвался напев, или, скорее, речитатив, выводимый женским
голосом. По ту сторону окошечка царила ночная темнота. Лишь с трудом там
можно было различить чье-то тело, свернувшееся на постели.
- Это я, Эмилия, - кротко произнес Терлинк.
Молчание. Но бургомистр видел вперившиеся в него, словно из лесной
мглы, глаза.
- Ты умница, правда? Ты большая умница? Сегодня я принес тебе куро-
патку.
Он выжидал, подобно укротителю, выжидающему, прежде чем войти в клет-
ку, пока хищник полностью не успокоился.
- Эмилия умница, умница...
Он медленно повернул ключ в замке и приоткрыл дверь. Теперь остава-
лось шагнуть вперед и поставить эмалированный поднос на кровать.
- Умница...
Все тот же взгляд, обнаженное тело, свернувшееся на кровати...
- Умница...
Он запер дверь, еще раз заглянул в окошечко, хотя и знал: пока он ря-
дом, Эмилия не шелохнется.
Внизу опять он ничего не сказал. Жена шила, время от времени поднимая
на него глаза и со вздохом опуская их. Сквозь открытую дверь было видно,
как Мария моет посуду.
Как и каждый вечер, бургомистр надел шубу, выдровую шапку, зашел в
кабинет и взял сигар из коробки на выступе камина.
На улице дождя не было, но землю и предметы покрывал липкий слой ту-
мана. Светились лишь красноватый диск часов на башне ратуши да словно
кровоточащий фонарь слева от входа в полицейский комиссариат.
Прежде чем войти, как каждый вечер, в кафе "Старая каланча", Терлинк
машинально прочел на одном из соседних домов золотые буквы настенной
плиты под мрамор: "Пиво ван Хамме".
Не улыбнувшись, он отряхнул обувь, открыл дверь с матовым стеклом и
шагнул в пропитанное запахом сигар тепло, в негромкий гул голосов, в ко-
тором, как лейтмотив, угадывалось:
- Добрый вечер, баас!
Стены были темные. Мебель тоже. Кафе "Старая каланча" копировало тя-
желовесный и строгий стиль ратуши, и, как в ратуше, стены были украшены
гербами, а камин окружен резным деревом.
Не торопясь, пожалуй, даже нарочито медленно, Терлинк снял шубу, пос-
мотрел налево, направо, заглянул в карты игроков в вист, оценил располо-
жение фигур на шахматной доске и наконец уселся на свое место между при-
лавком и камином.
Бургомистр щелкнул футляром. Он докурил сигару до половины и, как
всегда в такой момент, достал другой янтарный мундштук, длиннее, чем
первый, чтобы дым проходил то же расстояние и сохранял одинаковую темпе-
ратуру.
Второй мундштук также хранился в футляре, лежащем в другом кармашке
жилета.
Кес, владелец "Старой каланчи", подал Терлинку кружку коричневого пи-
ва, покрытого кремовой пеной:
- Добрый вечер, баас!
- ...вечер, Кес!
По правде говоря, слова эти звучали более тяжеловесно и жестко, пото-
му что говорили здесь по-фламандски, да еще с местным вернским акцентом.
Так что Кес на самом деле сказал:
- Goeden avond. Baas.
А Терлинк буркнул нечто вроде:
- ...den avond, Kees.
Репродукции на стене изображали: одна - на четверть искуренную сига-
ру, которая лежит на столе, покрытом скатертью с бахромой; другая - бла-
женно улыбающегося толстяка курильщика.
Обе репродукции, выдержанные в колорите старых фламандских картин,
были рекламой сигар "Vlaamsche Vlag" [3], которые производил Терлинк.
Кое-кто потягивал можжевеловку, но большинство пили пиво. И все-таки
в кафе царил острый запах можжевеловки, прорываясь сквозь густой аромат
сигар и трубок.
Равномерно урчащая печка с тяжелыми медными накладками время от вре-
мени, когда тянуло сквозняком, разгоралась с неожиданным неистовством.
Вистеры постепенно накалялись. Пешки двигались по шахматной доске. Вда-
ли, на плацу у казарм, пел горн.
- Плутуешь, Потерман! - миролюбиво бросил попрежнему невозмутимый
Терлинк со своего места в углу у камина.
И Потерман краснел, потому что это не было шуткой.
Терлинк никогда не шутил. Он изрекал истины, вроде этой, спокойно, не
давая себе труда сопроводить их улыбкой или негодованием.
- Плутую? Я?
- Да, ты. Ты только что мизинцем передвинул своего слона на одну
клетку.
- Если и так, то, клянусь, не нарочно.
Все здесь было тяжеловесным - жесты, воздух, свет, с трудом пробивав-
шийся сквозь завесу дыма в кафе и другую" на улице, - завесу летучей сы-
рости, сотканную из мириад незримых капелек и повисшую над городом Я по-
лями.
Тяжеловесны были пешки на шахматной доске, карты с наивными рисунка-
ми, репродукции, жара и даже набранное готическим шрифтом название мест-
ной газеты, которую разворачивал Йорис Терлинк.
Кес, хозяин "Старой каланчи", обтирал пивной насос после каждого на-
качанного стакана, а его жена в глубине зала чинила штаны, принадлежа-
щие, по всей видимости, мальчику лет десяти.
В воздухе еще тянуло запахом жареной крольчатины.
Хозяева ели ее на ужин. Служанка уже спала на верхнем этаже: она под-
нималась в пять утра.
И вдруг завсегдатаи услышали торопливые шаги, прочертившие шумную ди-
агональ через площадь. Подбежавший к кафе человек завозился у двери, ко-
торую не сумел открыть сразу: в спешке он повернул ручку в обратную сто-
рону.
Все уставились на него. Это был один из десяти вернских полицейских,
отец многочисленного семейства, принятый на службу два года назад.
- Баас! Баас!
Несмотря на серьезность ситуации, все почувствовали, насколько неу-
местно его вторжение и присутствие в кафе, где собирается исключительно
элита города, и чем больше бедняга съеживался, стараясь проскользнуть
между столиками, тем чаще наталкивался на стулья.
Он даже не знал" вправе ли он говорить при всех.
Бургомистр посмотрел на него недобрыми глазами.
- Стреляли из револьвера...
Должен он говорить или не должен? Ну почему его не подбодрят хоть
словом или взглядом?
- Один мертв.
Над сигарой поднялся густой клуб дыма, и Терлинк слегка пошевелил но-
гами.
- Это Жеф Клаас. Сперва он выстрелил через окно в барышню ван Хам-
ме...
Все удивились, потому что Йорис Терлинк не шелохнулся и, более того,
долго сидел с закрытыми глазами.
- Это случилось только что. Мой напарник ван Стетен остался на месте
происшествия, а я побежал сюда.
Полицейскому очень хотелось подбодрить себя пивом или, лучше, можже-
веловой, стаканы с которыми стояли на столах.
- Мертва? - осведомился наконец Терлинк.
