способна проявить страшную настойчивость.
- Он предупреждал вас?
- А если я отвечу "да"?
- Йорис!
Она, в свой черед, спрыгнула с постели.
- Вы знали, что он намерен убить ее, а затем покончить с собой? И вы
дали ему уйти? Подумать только, я словно чувствовала это! В тот вечер
чуть не побежала за ним... Выходит, из-за вас он...
- Лучше бы вы легли!
Ну нет! Она завелась. Это случалось спей периодически после месяцев
молчания и слез. Тогда закатывалась грандиозная сцена, производилась ре-
визия всей их совместной жизни, припоминались мелочи, забытые всеми,
кроме самой Тересы.
- И теперь у вас хватает наглости навещать эту девушку? Что вы ей
сказали? Вы же не посмеете мне ответить, верно? Ручаюсь, вы нежничаете с
ней, чтобы успокоить этим свою совесть... Господа, Господи! Откуда
только берутся люди с таким каменным сердцем?!
Они услышали, как ворочается Мария у себя в мансарде, куда долетали
их голоса.
- Вы всю жизнь были таким. На мне вы женились потому, что я урожден-
ная Бэнст, а вы, вопреки слухам, не могли поверить, что у нас нет больше
денег. Когда я была в тягости, вы не постыдились вступить в связь с Бер-
той де Гроте: она ведь была вашей хозяйкой и богачкой. А когда появился
ребенок у Марии, вы равнодушно сплавили его к кормилице.
В такие минуты Тереса плакала без слез. Это была ее особенность. Она
делала гримасы, чтобы сдержать рыдания, и время от времени ей приходи-
лось вытирать нос - из него текло.
Она была тоща. Уродлива. Терлинк не столько слушал ее, сколько разг-
лядывал.
- Правда состоит в том, что вы всех ненавидите, а любите только себя.
Что вам до смерти Жефа Клааса, коль скоро она помогла вам свалить Лео-
нарда ван Хамме! А теперь вы... Я говорила об этом с господином Постюме-
сом...
Она спохватилась, не договорила фразу, но было уже поздно.
- Что вы сказали Постюмесу?
- Не важно... Что вы делаете?! Пустите меня! Вы делаете мне больно, -
Йорис!
- Что вы сказали Постюмесу?
- Я сказала, ему, что отправить свою дочь в санаторий вы не согласи-
лись из гордости... Вы сделали мне больно!..
Она посмотрела на свое покрасневшее запястье и заплакала чуть громче:
- Один Бог знает, чем вы кончите! С вами вечно все начинаешь сначала.
Вот, кажется, кончились несчастья, а вы тут же накликаете новые. Что вы
делаете в Остенде с этой малышкой? Да разве вы посмеете признаться! А
весь Верне это уже знает. И не будь она в положении, можно было бы поду-
мать...
Он сухо рассмеялся, разглядывая линолеум у себя под ногами.
- Вот видите, вы же мне не отвечаете!.. А вам известно, что стало с
матерью Жефа?
Йорис удивленно и встревоженно поднял голову.
- Она запила. Повсюду потеряла работу, потому что пьет в трактирах
вместе с возчиками.
- Видимо, любит выпить.
Терлинк сказал это невпопад. Настолько невпопад, что жена это замети-
ла и взглянула на него менее сурово:
- Вы не могли бы что-нибудь сделать для нее?
- Что, по-вашему, я мог бы для нее сделать?
- Дать ей какое-нибудь место в ратуше или в одной из муниципальных
служб.
- Вы хотите, чтобы я дал место женщине, которая пьет?
У Терлинка замерзли ноги. Он надел брюки, шлепанцы, облокотился на
камин.
- Когда закончите и разрешите мне уснуть, скажете.
- Я как подумаю, что вы каждое воскресенье ходите в церковь, а в Но-
вый год даже причащались...
Нос у нее был длинный, узкий, остренький, глаза посажены слишком
близко. Он с трудом удержался, чтобы не посмотреть на себя в каминное
зеркало и убедиться, что время не сделало его таким же уродливым, как
ее.
- Вы всегда были эгоистом! Вы принесли в жертву меня, Марию, свою
мать...
Терлинк нахмурился:
- Что вы несете!
- Я говорю, что...
- Запрещаю вам говорить о моей матери!
Тересе казалось, комната вот-вот поплывет, нервы ее были на пределе,
ей хотелось что-то сделать, только она не знала - что.
Неужели они все еще в родном городе и это реальная повседневная
жизнь? На что похожи они оба - в ночной одежде, рядом с измятыми посте-
лями? Йорис чихнул. Он явно озяб. Жена угрожающим тоном предупредила его
об этом:
- Вам лучше бы лечь.
Ее подмывало уткнуться во что-нибудь, выплакаться всерьез, по-настоя-
щему, а не урывками, как она это делала почти тридцать лет, изойти сле-
зами, переродиться, начать новую жизнь с совершенно другим настроем,
другими мыслями.
А ведь они находились у себя дома, среди привычных предметов и запа-
хов! Над кроватью висели портреты: с одной стороны - Терлинк-отец в
морской фуражке, с другой - матушка Терлинк. У Тересы тоже были свои
портреты, по крайней мере портрет отца, потому что она не нашла доста-
точно хорошей фотографии матери, которую стоило бы увеличить.
- Почему вы так смотрите? О чем думаете? Вы ненавидите меня?
Прежде чем ответить, он задумался. Потом раскрыл рот, но в конце кон-
цов промолчал.
- Сами видите: я ненавистна вам. Вы этого не скрываете. Вы всегда пи-
тали ко мне отвращение. Потому что я, сама того не желая, мешала вам за-
жить так, как вы надеялись. Ответьте же, Йорис.
- Что я должен ответить?
- Когда-нибудь мы...
Волнение душило Тересу. Один Бог знает, какие видения представали ее
застланным слезами глазам.
- Мы уже не молоды... Рано или поздно один из нас...
И, окончательно разрыдавшись, она закончила:
- Что вы предпримете, когда я умру?
- Не знаю.
Он раскурил сигару, которую заранее взял с камина.
- Бывают минуты, когда я задаюсь вопросом: может быть, вы и впрямь
так жестоки и злы, как считают люди?
- Какие люди?
- А все. Вы же прекрасно знаете, что вас все боятся.
Из страха вас и выбрали бургомистром: известно ведь было, что вы хо-
тите им стать и любой ценой станете. А теперь... Я как подумаю, что вы
заставили Леонарда выбросить на улицу родную дочь...
- Я этим даже не занимался.
- Вы же знаете, Йорис: я права. Вы знаете, что достаточно вам было
слово сказать... А теперь - этого я не понимаю и боюсь - сами ездите в
Остенде и... Что она говорит?
- Кто она?
- Лина.
Лицо Терлинка приняло странное выражение. И тоном, не похожим на его
обычный тон, он проронил:
- Ничего она не говорит.
- Она скоро родит, верно?
- Предполагаю, что да... В пределах месяца. Может, чуть позже.
Тереса ничего не понимала. Напрасно следила за мужем, напрасно свер-
лила его глазами, привыкшими видеть его насквозь, - ей ничего не удава-
лось понять.
- Вы уже не тот, что раньше, Йорис. Иногда я думаю: не потешаетесь ли
вы над людьми, надо мной, над нами, над самим собой? Прежде вы таким не
были. Это меня пугает... Вы вправду ничего не хотите мне сказать?
- Вам надо лечь.
Она поняла, что это его последнее слово. Опираясь спиной о камин, он
курил сигару и как-то странно поглядывал вокруг, словно видел все на
свой особый лад.
Тереса устала. У нее ломило поясницу. Еще тяжелей ей было от слез,
которым она не дала выхода, от затянувшейся и, как всегда, глупо кончив-
шейся сцены.
Она легла, долго устраивалась поудобней, потом смиренно спросила:
- Не погасите ли свет?
Ей казалось, она слышит, что думает муж. Он попрежнему стоял на том
же месте - в белой ночной рубашке с обшитым красными крестиками воротом,
в черных брюках и шлепанцах на босу ногу, всем своим видом давая понять:
он погасит свет не раньше, чем ему захочется.
Она не представляла себе, какой бесформенной кажется, свернувшись вот
так, клубком, не знала и того, что из-под одеяла выбилась седая прядь ее
волос.
Она пыталась заснуть. Посапывала. Но вновь и вновь открывала глаза, и
всякий раз в них бил свет.
Терлинк по-прежнему курил. Жена так и не добилась, чтобы он не курил
в спальне, где круглые сутки пахло остывшей сигарой.
Тереса замерзла. Один раз, приподняв веки, она увидела спину мужа,
который устроился теперь у окна; рукой он отвел занавес и глядел на пло-
щадь, брусчатку которой серебрила луна.
Это была странная пустыня, похожая на море, на дюны. В небе висел ры-
жеватый диск часов на башне ратуши, с какой-то улицы доносились шаги.
- Йорис! - слабым голосом позвала Тереса.
Ответа не последовало, и она в конце концов заснула. Прошло некоторое
время. Сквозь сон она почувствовала, что кто-то стоит над ней, что в нее
вперились чьи-то глаза. Медленно, со всеми предосторожностями, она отк-
рыла один глаз и поняла, что это муж, по-прежнему стоящий в брюках и ру-
башке, смотрит на нее, докуривая сигару.
Когда сигара дотлела, он раздавил окурок о камин и лег.
Внезапно зазвенел будильник, Тереса вскинулась, боязливо посмотрела
вокруг, спрыгнула с постели и бросилась к железной кровати Терлинка.
С какой стати ей вдруг пришло в голову, что его там нет?
Он лежал там с открытой грудью, и от его ровного дыхания подрагивала
волоски рыжих усов, в которые уже вплелась седина.
Этажом выше поднялась Мария. Целый оркестр уличных шумов возвещал,
что сегодня базарный день.
Как и каждое утро, оденется Тереса позже. Пока она лишь кое-как натя-
гивает платье поверх ночной рубашки, чтобы успеть убрать комнаты внизу к
моменту, когда поднимется муж.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Ему безразлично, что его могут увидеть: все равно никто на сочтет это
правдой. Он любил это место в углу банкетки и так близко от окна кафе,
что с улицы он наверняка казался фигурой с рекламного щита. Перед ним
стояла початая кружка пива, лежали портсигар, мундштук и спички.
- Звали меня, господин Йос?
Г-н Йос - это он! Еще одно, чему никто в Верне не поверит. Этим проз-
вищем наградила его Манола, потому что не могла придумать другого
уменьшительного от Йорис, а она любила всем придумывать клички.
- Да, звал, госпожа Яннеке.
Она поднялась со вздохом, поскольку была необъятна, а в руках держала
теперь вязанье из бледно-розовой шерсти, которое лежало до того у нее на
коленях.
- Сможете пожарить мне котлету, если это не кончится через полчаса?
- Конечно, господин Йос. Даже с картошкой, если будет угодно. Сейчас
же иду на кухню.
Башенные часы прямо против него показывали пять. Он прикинул: с девя-
ти утра... В общем, восемь часов.
- Истомились, господин Йос?
Он уже знал, что сейчас она усядется напротив него. На это ей требо-
валось время. Ее место было у печки, рядом с плетеным креслом, которым
пользовался только он. Но как только появлялся клиент, начиналась одна и
та же комедия. Яннеке поднималась и стоя, с добродушным видом, перекиды-
валась с посетителем несколькими словами. Иногда продолжала при этом вя-
зать. Если клиент был ей незнаком, она справлялась, из Остенде ли он,
первый ли раз в городе, удачно ли доехал, - и все это с такой теплой за-
интересованностью, как будто перед нею ее близкий родственник.
Посетитель даже не замечал, когда, собственно, она успела осторожно
уклониться от темы или сократить разговор и опуститься на стул краешком
толстого зада. Чтобы отвлечь внимание, она считала петли, придумывала
какую-нибудь фразу, благожелательно улыбалась.
- Недурное пиво, правда?
Вопросом "правда?" Манола перемежала все, что бы ни говорила.
Она хотела ладить со всеми.
- Ну что тут удивительного, правда, господин Йос? Я знавала одну жен-
щину, дочь молочницы, у которой схватки длились два дня. Тем не менее
мальчик у нее родился такой же хорошенький, как у других. Это ведь дело
случая, правда?
Шел апрель. Дни удлинились, и закатное солнце золотило видневшиеся в
раме окна порт и морской вокзал, застывший, как на почтовой открытке,
носильщиков в голубом, которые высматривали пассажиров, и желтые или
красные трамваи, которые проходили мимо, громко скрипя тормозами на по-
воротах улиц.
Терлинк раскурил новую сигару и, хотя перед ним все время маячили
