говорить поменьше. К тому же Леонард ван Хамме такой тщеславный!
Он жил один в своем большом доме: его сын, офицерлетчик, жил в Брюс-
селе, и отец рассказывал каждому встречному-поперечному, что его отпрыск
уже несколько раз возил на своем самолете короля.
Кто, увидев, как мимо него проходит Терлинк в своей шубе, выдровой
шапке и с неизменной сигарой, усомнился бы, вправду ли это тот же чело-
век, что накануне?
Он замечал все. На Брюгской улице двухколесная повозка с кирпичом
стояла на неположенной стороне, и бургомистр сделал полицейскому замеча-
ние.
- Возчик сказал, что он справится за несколько минут.
- Дело не в минутах, а в порядке.
Все это - визит Жефа Клааса, который смахивал на сумасшедшего, и
выстрелы через окно - произошло так быстро, что Терлинк еще не успел об-
думать возможные последствия.
Уйдет ли Леонард ван Хамме с поста председателя Католического собра-
ния? Появится ли он снова в городском совете во главе консерваторов?
Возможно, его сыну после такого скандала придется уволиться из армии.
Терлинк заметил, что на главной площади в такой час все еще валяются
капустные листья, и это отложилось в каком-то уголке его сознания. Он об
этом не забудет.
До второго завтрака оставалось еще пять минут, и бургомистр маши-
нально направился к себе в кабинет, остановился перед дверью, внезапно
осознал, что остановился непроизвольно, и это вызвало в нем недо-
вольство.
Почему он не вошел совершенно естественно, как в прочие дни? И почему
у него на секунду - нет, много меньше, чем на секунду, появилось ощуще-
ние, что сзади и слева от него в коридоре, на том месте, где накануне
его ждал в темноте Жеф Клаас, кто-то стоит?
Он распахнул и захлопнул дверь, наклонился и поднес спичку к газовой
печке, вспыхнувшей с привычным слабеньким взрывом. Потом воспользовался
тем, что ему не нужно было набивать портсигар, и, встав перед печкой,
повернулся к ней поясницей.
Он не сожалел, что отказал Клаасу. У него не было никаких причин да-
вать тысячу или хотя бы сто франков своему служащему только оттого, что
этот служащий сделал ребенка некоей девице.
Он не любил ни Жефа Клааса, ни кого бы то ни было.
Он был ничем никому не обязан, кроме самого себя, лютому что никто
никогда ему не помог, не подарил ему ничего, даже маленькой радости.
И уж если говорить о его христианском долге, последний, бесспорно,
состоял не в том, чтобы помогать любовникам совершать смертный грех, к
тому же являющийся преступлением.
Появилась Мария и, ни слова не говоря, отворила дверь, что означало:
еда подана. На столе уже стоял суп - в доме ели его дважды в день. Затем
последовали "отлеты с брюссельской капустой.
Тереса брала еду, как делала вообще все - украдкой, робкими движения-
ми, видя которые казалось, будто она ждет, что ее сейчас ударят.
А ведь Терлинк никогда ее не бил; в отличие от большинства мужей, он
даже ни разу не повысил на нее голос.
Насколько ему помнилось, в девушках она была такой же веселой, как ее
подруги, довольно хорошенькой, кругленькой, с ямочками, мысль о которых
даже не могла прийти в голову при взгляде на нее теперь.
Она была дочерью архитектора Юстеса Бэнста, отпрыска одного из ста-
рейших семейств страны, которые во времена Ван де Влита были достаточно
богаты, чтобы оплачивать постройку плотин и создавать польдеры.
Юстес Бэнст сохранил надменность дедов, только вот лишился их денег,
а к тому же был еще оригиналом, отказывавшимся строить на заказ дома, не
соответствовавшие его вкусу.
Во времена сватовства Терлинка он уже злоупотреблял спиртным, а за-
тем, оставшись один в доме на улице Святой Валбюрги, запил так, что нес-
колько раз на неделе его приходилось уводить восвояси.
В те годы Йорис Терлинк был беден и ютился с женой в двух комнатках.
Сохраняла ли Тереса и тогда былую веселость? Как ни странно, он этого
не помнил. Правда, он уходил утром, а возвращался только вечером. Да еще
приносил работу и просиживал над ней часть ночи.
Он был бухгалтером. Но работал не на одного хозяина, а два часа
здесь, три - там, содержа в ажуре отчетность мелких торговцев, не спо-
собных делать это самостоятельно.
Может быть, оттого он так хорошо и знал Верне.
В числе прочих, он два часа в день вел счетные книги г-жи Берты де
Троте, сорокапятилетней вдовы. Ей принадлежал лучший табачный магазин в
городе. Терлинк посоветовал ей создать небольшую фабричку.
Он действительно с трудом припоминал, какой была Тереса в ту пору.
Она ждала ребенка. Беременность протекала трудно. Мать ее уже умерла,
поэтому помогала ей по хозяйству старая соседка, которую Терлинк не вы-
носил.
Раньше, пожелай он в самом деле оживить свои воспоминания, ему доста-
точно было бы обратиться к фотографиям в альбоме. Правда, фотографиро-
вался он не часто: это стоило недешево.
Теперь размышления о прошлом представлялись ему делом, с одной сторо-
ны, очень долгим, с другой - очень коротким. У Тересы случился выкидыш,
и она несколько лет хворала.
Примерно год спустя, дождавшись, когда беспричинно ненавидимая Тер-
линком соседка ушла, Тереса спросила:
- Она сказала правду?
- Что она сказала?
- Что у тебя... у вас с госпожой де Гроте...
Договорить она не решилась.
Ямочки у нее исчезли. Она больше не была пухленькой, лицо ее вытяну-
лось, под глазами легли круги. Бледная-пребледная, она плакала, плакала
так, что казалось, слезы ее никогда не иссякнут.
- Во-первых, ты знаешь, что врач запретил нам сношения на определен-
ное время. С госпожой де Гроте, уверен, я не подхвачу никакой болезни.
Наконец, ты сама еще убедишься: это может пригодиться...
Сколько тогда ему было? Двадцать пять? Двадцать шесть? Он уже был
спокоен, мыслил без обиняков, говорил так же, руководствовался жестким
здравым смыслом.
Он знал, что прав: ублажать г-жу де Гроте с ее несколько смешными ап-
петитами и ухватками молоденькой девушки - в интересах и его самого, и
его жены.
Он сам написал для нее завещание, по которому она ничего не оставила
племяннику и племяннице, жившим в Брюсселе и дважды в год наезжавшим со
всеми детьми в Верне обхаживать тетку.
Самое любопытное состояло в том, что г-жа де Гроте, которой всегда
было жарко, умерла от воспаления легких как раз тогда, когда Тереса за-
беременела снова.
Завещание вскрыли. Племянник с племянницей угрожали судом, но их ад-
вокат отсоветовал им.
Тереса, вместо того чтобы радоваться, вздыхала:
- Вот увидите, это принесет нам несчастье.
К тому времени они с мужем перешли на "вы".
С тех пор было уже невозможно выбить у нее из головы, что ненор-
мальный ребенок, произведенный ею на свет, - это кара небесная!
Стоило ли Терлинку всю жизнь втолковывать жене, что тут нет никакой
связи? Тереса не хотела слушать никаких резонов.
Пришлось приучиться видеть ее плачущей по пустякам и бродящей по дому
с неизбывным ужасом в глазах.
Говорила она мало, а когда говорила, это выглядело как итог долгого
внутреннего диалога. Осторожно подвинув к Терлинку салатницу с голубыми
цветочками, она сказала только:
- Малыш родится без отца...
Муж не посмотрел на нее. Он накладывал себе салат рапуецель, по при-
вычке наполнив им тарелку доверху. И так как он знал все, что она пере-
думала, прежде чем произнести эту обрывочную фразу, возразил:
- Во время войны такие тоже рождались.
Почувствовав, что за спиной у него стоит служанка, он повернулся:
- Чего вы ждете, Мария?
- Ничего, баас.
Бывали моменты, когда его раздражало все, особенно эти две женщины -
одна, что вечно плакала или горестно вперялась в скатерть, и другая, что
стояла позади него, всячески готовая, разумеется, ему услужить, но также
постоянно пытавшаяся угадать, о чем он думает.
Он это знал! Его не проведешь! За ним с утра до вечера шпионили, и он
догадывался, какими взглядами они обмениваются за его спиной, какие воп-
росы задают тебе о нем, как только он уходит наконец из дому.
Они ведь дышат полной грудью, лишь когда его нет. Даже сидя у себя в
кабинете за запертой дверью, он стеснял их до такой степени, что они
считали себя обязанными говорить шепотом, как в церкви.
Что в нем было особенного? Сын торговки "креветками из Коксейде, жен-
щины, еще более бедной, чем мать Жефа Клааса, он стал одним из самых бо-
гатых жителей Верне, богаче даже, чем Леонард ван Хамме, у которого еще
дед был пивоваром.
Его сигарная фабрика процветала. У него были собственные табачные
плантации на берегах Лейе, фермы на лучших польдерах.
Он был бургомистром, баасом.
И никто не осмелился бы намекнуть, даже вполголоса, что первые свои
деньги он получил от Берты де Троте.
А если дочь у него идиотка, которая в двадцать восемь лет не встает с
постели и ходит под себя, как грудной младенец, так это не его Вина: он
нанимал лучших врачей, вызывал их из Брюсселя. И разве не он сам трижды
в день носит ей еду?
Не для нее ли он каждый вечер покупает у ван Мелле то цыпленка, то
куропатку, то дроздов, то паштет?
А что касается Марии, то да, она уже долгие годы была его любовницей,
и он никогда не пытался лгать жене на этот счет.
- Раз уж этого не избежать, пусть это происходит дома.
У Марии родился ребенок. Терлинк не стремился к этому сознательно. Не
шевельнул он пальцем и для того, чтобы помешать ему появиться на свет,
но он его не признал. На воспитание малыша отправили в деревню, что было
вполне естественно. Затем, избегая встреч с мальчиком, чтобы тот не до-
гадался, чей он сын, Терлинк отдал его учиться ремеслу в Ньивпорте.
Так что же на уме у этих женщин сейчас, почему они переглядываются и
шушукаются за его спиной?
Терлинк ничего им не говорил. Но их поведение раздражало его, и ради
того чтобы сломить их, он готов был выложить на стол миллион, два милли-
она, добыть себе редкий орден, стать сенатором, сделать все, что угодно,
в обмен на возможность бросить им: "Ну, что теперь скажете?
Они обе знали, что накануне приходил Жеф. Догадывались, о чем он про-
сил. Может быть, Мария даже подслушивала под дверями. И они пользовались
этим, чтобы вздыхать, разглядывать его с боязливым осуждением и, конеч-
но, молиться за него.
Он редко сообщал им, куда идет. Однако на этот раз, встав из-за сто-
ла, почувствовал потребность объявить:
- Я еду в Коксейде.
Что означало для домашних: "Еду навестить мать".
Не для того чтобы бросить вызов им или своей бедной старухе матери, а
для того чтобы бросить его самому себе, чтобы утвердиться в мысли, что
прав он и ему не страшны их причитания.
Из гаража, устроенного за домом и выходившего в проулок, он вывел ма-
шину. Это был старый буржуазный автомобиль, высокий и комфортабельный,
на котором еще сохранились надраенные до блеска медные украшения.
Терлинк, конечно, мог бы, как ван Хамме и многие другие, купить себе
новую машину, побыстроходней. Он мог позволить себе самый красивый авто-
мобиль в Верне и даже во всей Фландрии.
Но эту он приобрел тогда, когда другие еще ни разу не садились за
руль. Она со своими фонарями от фиакра выглядела благородней, чем их се-
рийные авто. И велика ли важность, что ему каждый раз приходится по чет-
верть часа крутить заводную ручку?
Ехать было всего ничего, едва ли пятнадцать километров. На краю де-
ревни, откуда уже были видны дюны и зеленая морская вода, выстроились в
линию одноэтажные домики с оградой перед каждым. Ограды были выкрашены в
голубой, белый, зеленый цвет. У матери его она была бледно-зеленая.
Он знал, что сквозь каждую занавеску на него смотрят соседи. Знал,
что они говорят:
- Это бургомистр Верне.
А соседи знали, что старый Йорис, его отец, до последнего дня ловил
креветок с берега, погоняя лошадь, тащившую сеть во время отлива.
