- Не думаю. Она была еще жива, когда...
Бургомистр снял с крючка свою шубу, нахлобучил выдровую шапку:
- Пошли!
Идти было недалеко: ван Хамме жил на Рыночной улице, через три дома
от ван Мелле, где Терлинк купил куропатку. Но лавка была давно уже зак-
рыта. В темных углах, держась на известной дистанции, жались люди.
Дом у ван Хамме был большой, каждый этаж тремя окнами выходил на ули-
цу, как у бургомистра, да и у других здесь по вечерам не закрывали став-
ни, может быть, для того, чтобы показать всем богатство обстановки.
Комиссар Клооп был уже на месте. С ним трое полицейских.
Понять, что произошло, особенно увидев на тротуаре осколки стекла,
было нетрудно.
Один из углов передней комнаты в доме ван Хамме занимал рояль. Лина,
без сомнения, играла. Толстяк ван Хамме, ее отец, весивший сто тридцать
кило, наверняка стоял рядом, переворачивая нотные страницы.
Жеф Клаас выстрелил с улицы, целясь в Лину.
Затем сунул себе в рот еще горячий ствол и...
- Я звонил в больницу, баас. Мне обещали прислать карету скорой помо-
щи.
- Она жива?
- Вам ее не видно, потому что девушка скрыта красной софой. Она лежит
на полу. У нее сильное кровотечение. Ее отец...
И внезапно в небе с нечеловеческой ясностью разнеслись крылатые ноты
перезвона, а вместе с ними девять ударов на часах ратуши.
- Осторожнее, баас. Я набросил на него одеяло: картина-то не слишком
приятная.
Речь шла о теле Жефа Клааса, все еще лежащем поперек тротуара и, час-
тично, на брусчатой мостовой. Один из полицейских разряжал револьвер,
подобранный им у сточной канавы.
Сверху падала изморось - не настоящий дождь, но тем не менее нечто
еще более сырое, а в глубине улицы, между крышами, всходила окруженная
коричневым ореолом луна.
Когда Терлинк вошел в дом, он чуть не наткнулся на Леонарда ван Хам-
ме, который рыдал, держась обеими руками за стену коридора.
II
Это просачивалось медленно, так же медленно, как неосязаемые капельки
сквозь кисею тумана, постоянно висящую над городом и окрестными полями.
И однако с первого же дня, с первого же часа г-жа Терлинк, которую
люди предпочитали называть Тересой, заметила, что происходит, заметила,
возможно, раньше самого Йориса.
Как она узнала новость? Мокрая брусчатая мостовая на площади была та-
кой звонкой, особенно по ночам! Люди стали останавливаться, окна - отк-
рываться. Терееву разумеется, открыла и свое, но не высунулась наружу, а
спряталась в коридоре, слушая через узкую щель между рамами.
Когда Терлинк вернулся, она лежала в постели, но не успел он щелкнуть
выключателем, как увидел на фоне белой подушки открытый глаз жены.
Они спали в одной комнате, но в разных постелях, потому что Йорис
уверял, что отдыхает лишь на железной кровати с металлической сеткой. Он
сел на край кровати, снял гетры, ботинки - и все это время видел откры-
тый глаз. Ему очень хотелось ускользнуть от этого взгляда или изобразить
на лице полное бесстрастие, но он чувствовал, что это ему не удастся и
глаз это заметит.
Тем не менее это было всего лишь чем-то вроде колебания, нереши-
тельности, а еще вернее - удивления, сдобренного капелькой наивности.
Жеф Клаас выстрелил через окно, в которое можно было видеть гостиную
ван Хамме с ее великолепной, недавно выписанной из Брюсселя обстановкой;
затем он покончил с собой.
И теперь Терлинк мог поклясться, что посмей жена задать ему вопрос,
она спросила бы о том, о чем он сам спросил себя, как только узнал но-
вость: успел ли Жеф, уйдя от него, Терлинка, увидеться с Линой, погово-
рить с ней, рассказать о своем разговоре с баасом?
Ответ был отрицательный. Мальчишка не сказал никому ни слова - это
было уже ясно. Он влетел в маленькое кафе на углу улицы Святого Иоанна.
Несколько завсегдатаев слушали радио. Парень прошел прямо к прилавку и
одну за другой опрокинул три стопки можжевеловки.
Терлинк вздохнул: его выводил из себя смотревший на него глаз, и ему
почудилось, что он закрыл его, повернув наконец выключатель.
Как всегда, он проснулся в шесть и, спустившись вниз, снова встретил
тот же взгляд: Тереса уже успела прочесть газету и, особенно явственно
удрученная несчастьями человечества, горестно покачивала головой, смахи-
вая пыль.
День был базарный. Еще не рассвело, но на площади слышались конский
топот, петушиное кукареканье, иногда - долгое мычание: сегодня город жил
в ином ритме, чем обычно, да и запахи были другие.
Йорис Терлинк долго - после умывания у него коченели кончики пальцев
- грел бледные руки над кухонной плитой, сняв с нее крышку. Потом, не
обращая внимания на Марию, которая готовила первый завтрак и клала лом-
тики сала на сковородку, пошел и взял три яйца с полки, висевшей за
дверью в подвал.
Терлинк взбил яйца в чашке с цветочками - как всегда в одной и той
же, - посолил, поперчил, накрошил в них мягкого хлеба и пошел вверх по
лестнице.
С полдороги он уже начал прислушиваться. По шороху он заранее опреде-
лял, спокойна ли Эмилия или сцена будет мучительной. Подойдя к двери, он
послушал, открыл окошко, посмотрел и вошел, держа чашку в руке.
- Вот яички, - сказал он. - Вкусные яички для Мимиль. Она ведь будет
умницей? Она с удовольствием скушает вкусные яички, правда?
Он не улыбался. Черты его лица оставались такими же жесткими, как в
ратуше, когда он подписывал почту, поданную ему Кемпенаром.
Бывали утра, когда Эмилия издавала пронзительные крики, в неудержимом
ужасе прижимаясь к стене, которую пачкала всеми мыслимыми способами.
В иные дни он заставал ее лежащей на животе, всегда голой, потому что
она не выносила соприкосновения с одеждой или одеялом; зубами она впива-
лась в матрас, ногтями вцеплялась в его ткань.
- Умница Мимиль...
Этим утром она смотрелась в кусочек зеркала и не обратила внимания на
приход отца. Терлинк сумел поставить чашку рядом с ней и осторожно, что-
бы не напугать дочь, вытащить даже кусок клеенки, который всегда подкла-
дывали под нее, потому что она никогда не вставала в не знала чувства
отвращения.
Комната освещалась только слуховым окном, которое пришлось забрать
решеткой. Для проветривания нужно было дожидаться спокойной минуты, и
Терлинк в это утро удовлетворился тем, что вытащил испачканную клеенку.
- Кушай, Мимиль...
Пятясь, он вышел. И сам, без всякой тошноты, вымыл клеенку под краном
в глубине коридора.
Он съел, как обычно, яичницу с салом. Подумал о ван Хамме и, по ассо-
циации, посмотрел на Тересу, которая смотрела на него. Пустяк, конечно,
но настроение у него испортилось.
Терлинк прошел через рынок. Кучки людей обсуждали событие, но не
слишком пылко, сдержанно, особенно при детях.
С восьми до девяти он находился в ратуше, в неизменившемся за десяти-
летия просторном кабинете, лицом к лицу с Ван де Влитом, с которым каж-
дое утро странно здоровался одними глазами. Потом закуривал первую сига-
ру, открывал привычно щелкающий футляр.
Занимался вялый приглушенный день, свет которого пересекали смутные
медлительные фигуры.
Появился Кемпенар, доложивший, что бургомистра уже полчаса дожидается
г-жа Клаас, мать Жефа.
- Что мне сказать ей, баас? Думаю, она насчет похорон...
Йорис принял ее. Она была в черном и промокшая, как все в это утро:
лицо влажное от измороси и слез, уже покрасневшие хлюпающие ноздри.
- За что ко мне цепляться, баас? Я честная женщина, это в Верне все
знают. Всю жизнь я не покладая рук работала, чтобы поднять мальчика...
Терлинк нисколько не взволновался. Он попыхивал сигарой:
- С какой стати кому-нибудь к вам цепляться? Не вы же стреляли в Лину
ван Хамме, не так ли?
- Я даже не знала, что он бегает за ней. Уж я-то внушила бы ему, что
эта девушка не про него.
Крестьянки на площади раскрыли зонтики, хотя дождя в полном смысле
слова не было. Под самыми окнами Терлинка оглушительно крякали утки.
- Короче, зачем вы пришли?
- Я сижу без гроша, баас. Я думала, у него была с собой хоть малость,
но ничего не нашла в карманах. А на похороны...
- Справка о необеспеченности у вас есть?
Справки у нее не было. Она всегда перебивалась как приходящая прислу-
га, и до сих пор сын отдавал ей то, что получал у Терлинка.
- Я уверена, люди не захотят больше брать меня на работу.
Это ему было безразлично. Он вызвал звонком Кемпенара:
- Выправите справку о необеспеченности на имя вдовы Клаас.
Секретарь вышел, но бургомистр вновь вызвал его:
- У нас остались гробы?
Имелись в виду длинные ящики из плохо оструганного и покрашенного де-
рева, которые хранились про запас, на случай необходимости, в сарае, где
стоял пожарный насос.
- Три штуки, баас.
- Выдайте один госпоже Клаас.
Вот! Все урегулировано. И, по-прежнему хлюпая носом и держась как
можно незаметней, она смиренно исчезла за дверью.
Пришел комиссар Клооп с донесением. Терлинк размашисто подписал бума-
гу, вышел из ратуши и отправился на сигарную фабрику, высившуюся в новом
квартале.
- Нужно подобрать замену маленькому Клаасу, - объявил он бухгалтеру,
усевшись у себя в кабинете.
Здесь, в отличие от ратуши и его собственного дома, все было светлое,
современное, пахло лаком и линолеумом.
- Я уже кое-кого нашел, баас.
Но Терлинк, из принципа или духа противоречия, отрезал:
- Мне это не подходит. Дайте объявление в газете, и я сам посмотрю
кандидатов.
Он не выносил г-на Гийома, своего бухгалтера, выполнявшего, по су-
ществу, обязанности директора. Не выносил, вероятно, больше всего за то,
что не мог его ни в чем упрекнуть. Это был аккуратный толстячок, изыс-
канно вежливый, педантично опрятный, со свежей кожей и гранатовой булав-
кой в сиреневом галстуке.
- Я договорюсь насчет объявления, баас. Рекламки тонких сигар прибы-
ли. Голубой цвет вышел побледнее, тем на макете, но печатник утверждает,
что добиться такого же колера было невозможно.
Возвращаясь в полдень домой, Терлинк прошел неподалеку от старой
больницы, которая не замедлит перетекать в новое, воздвигаемое им зда-
ние, как только оно будет закончено.
А Больница представляла собой старинное мрачное сооружение с квадрат-
ным двором, где, как чайки, метались угловатые чепцы вечно куда-то спе-
шащих монахинь.
Бургомистр не собирался заходить в больницу и все же нехотя зашел,
напустив на себя вид главы города, инспектирующего одну из муниципальных
служб. Он остановился посреди двора и осмотрел стены, заглянул на первый
этаж, в просторную кухню, где стоял тошнотворный запах.
Так, внешне безразличный ко всему, он поднялся на второй этаж и очу-
тился в длинном навощенном коридоре, куда выходили двери палат.
- Добрый день, господин бургомистр. Пришли навестить нашу раненую?
Это была сестра Адония, самая старая в монастыре и уже как бы не
имевшая возраста, но все еще розовая и гладкая, словно конфета. Было лю-
бопытно видеть, с каким выражением таинственности на оставшемся детском
личике она тащила собеседника за рукав в пустую палату.
- Вы уже в курсе, господин бургомистр? Утром приходил господин ван
Хамме и, узнав новость, отказался войти в комнату дочери.
Сестра Адония шептала, как умеют шептать только монахини, и зерна че-
ток пощелкивали в глубоких складках ее юбки.
- Эта девица, как установил доктор Деринг при первом же осмотре, на-
ходится в интересном положении. Похоже, она тяжела уже по четвертому ме-
сяцу и затягивалась до потери дыхания... Хотите ее видеть?
Поколебавшись, он ответил "нет".
- Пуля лишь задела легкое. Ее извлекли нынче утром, операция прошла
весьма успешно. Сейчас она спит.
Он мог бы на нее взглянуть - она же спала. Терлинка подмывало так и
поступить. Но нет!
- Благодарю, сестра. Я пришлю узнать, что нового.
В городе наверняка все уже было известно, но о таких вещах стараются
