возможностей исказить правду. Да и потом те, - Фол
посмотрел на огромный стол полковника, - которые занимают
ключевые позиции на вершине иерархии, редко считаются с
рекомендациями рядовых работников. Вот и получается, что
информацию подгоняют под требования боссов во имя видимого
сохранения единства взглядов...
- Я благодарю вас за то, что вы ознакомили меня с вашей
концепцией, очень ново; в таком случае, полагаю, вы
наберетесь терпения и выслушаете меня. Я очень плохо
отношусь к тем в нашей службе, кто единственной целью
разведки - в стене конкурентов ли, врагов, друзей - полагает
сбор информации. Я за прогнозирование в разведке, мистер
Фол. Тот, кто противится этому, - антиинтеллектуал. Ставка
на одни лишь операции недальновидна, К тому же культ
секретности несет в себе угрозу для качества информации,
являясь страшным препятствием в перемещении информации от
одного эксперта к другому, ибо автор секрета дорожит им, как
мать ребенком. Чрезмерная секретность службы его величества
сыграла с нами злую шутку, когда мы недооценили Гитлера;
отсутствие прогнозов и неуправляемый страх перед
большевизмом не позволили нам сделать верную ставку, мистер
фол, и началась вторая мировая война.
- А мне отчего-то казалось, что вторая мировая война
началась из-за того, что Москва заключила договор с
Берлином.
- Видимо, у вас не было времени прочитать воспоминания
сэра Уинстона Черчилля, мистер фол. Он очень не любил
большевизм как идейное течение, однако сэр Уинстон весьма
уважительно относился к такому серьезному явлению, каким
была, есть и будет Советская Россия. Если бы на
Даунинг-стрит в тридцать девятом году жил сэр Уинстон, а не
сэр Невилл, уверяю вас, пакта Москвы с Берлином не было бы,
был бы пакт Лондон - Москва...
- Что-то похожее я читал в коммунистической прессе,
полковник...
- В коммунистической прессе работали Маркс, Ленин,
Плеханов, Люксембург, Тольятти, Торез, Пик; впрочем, в свое
время Бернард Шоу, Ромен Роллан, Теодор Драйзер и Уолтер
Липпман также обвинялись в подверженности красным влияниям.
Я бы не рекомендовал вам сбрасывать со счетов коммунизм,
мистер Фол; по Гегелю, все действительное разумно в такой же
мере, как все разумное действительно. Вам знакомо имя этого
немецкого философа, не так ли?
...Вечером в клубе, где полковник Бринингз обычно ужинал,
он встретился с сэром Мозесом; своим правом приглашать сюда
знакомых он не пользовался - если уж клуб, то лишь для
своих; каждый знает каждого, абсолютное доверие друг другу -
после девяти часов в кабинете, где работа заключается в том,
чтобы не доверять, тут можно наконец расслабиться и
отдохнуть по-настоящему.
Мозес Гринборо был кадровым сотрудником разведки; вышел в
отставку двадцать лет назад, но в свои семьдесят два
выглядел от силы на пятьдесят; по-прежнему играл в теннис
(но с тренером уже, боялся перегружать себя чрезмерным
передвижением по корту; мера, во всем должна быть мера), раз
в неделю посещал одну из своих приятельниц, летом уезжал в
Норвегию рыбачить; он там воевал в сороковом; остались еще
друзья, однако же воспоминаний бежал, считая их горьким
уделом старости; нельзя стареть, это поражение, сдача,
своего рода Дюнкерк.
Как правило, полковник никогда не говорил с Гринборо о
профессии; раз ты вышел из предприятия, раз принял решение
отойти от дела, значит, сам себя обрек на определенного рода
отчуждение; закон бывает писаный, но неписаный порою
сильней.
Так же как и полковник, сэр Мозес был почитателем
Черчилля - оба имели счастье работать в ту пору, когда тот
возглавлял кабинет его величества; речь в Фултоне они
расценили как грандиозный маневр политика, который уступил
Соединенным Штатам право на конфронтацию с Кремлем, выиграв,
таким образом, для Британии право арбитра, высшее право в
политике; не его вина, что последователи не смогли
воспользоваться тем, что он так гениально придумал; беда
последователей как раз в том и заключается, что они
последователи.
Так же как и полковник, сэр Мозес был сторонником
европейской тенденции растворение в Америке считал
невозможным; твердость по отношению к Москве никогда не
отождествлял с неразумным упорством; гибкость полагал
серьезным инструментом политики; прогнозировать мир, исходя
из "точной даты крушения" Советов, называл детством; история
научила его реализму; выступления в парламентах или статьи в
журналах - одно дело, а практическая каждодневная работа во
имя британского содружества наций - совершенно иное.
Именно в этот вечер изменив правилам, полковник легко
поделился с сэром Мозесом кой-какими соображениями по поводу
того, что младший брат начинает развивать излишнюю
активность на Острове! очевидна тенденция; да, вполне
возможно, что некий русский связан со спецслужбами, но это
надо доказать; попробуем, в этом направлении наши друзья
работают, причем весьма активно; однако же меня не
устраивает главный посыл: сейчас, когда в мире все трещит,
когда каждая сторона слышит только себя, совершенно
неразумно, более того, рискованно мешать контактам на уровне
университетов, живописи, литературы, музыки, журналистики; в
конце концов, это такие мосты, по которым потом снова пойдут
политики; Ростопчин абсолютно нейтрален, истинный русский
барин, вполне вжившийся в наш мир, очень, кстати, странно,
не находите? Немец из Бремена являет собою образчик
совершеннейшего архивного червя, он, кстати, помог нашим
друзьям найти исключительные материалы об активности
гитлеровской разведки в Шотландии, да, да, охотился за
человеком, который, служа в штабе рейхсляйтера Розенберга,
был при этом офицером Шелленберга и поэтому интересовал нас.
К Золле обратились наши люди, и он сразу же передал свою
документацию, открытый человек, доверчив и благороден...
По-моему, если кто и должен быть заинтересован в нарушении
такого рода контактов, так именно Красная площадь, не правда
ли?
- Вопрос не однозначен, - ответил сэр Мозес. - В
каком-то смысле этой площади такого рода контакты тоже
выгодны.
- Вы совершенно верно заметили: в каком-то смысле. Но в
каком? Здесь случай беспрецедентен. Аристократ, лютеранин
и красный. По-моему, Ростопчин опирается на моральную
поддержку мистера Шагала, так что круг разрастается. Если
бы мистер Шагал был коммунистом, я бы забил тревогу. Однако
сейчас - если только мистер Степанов не проявит себя
соответствующим образом во время визита - я склоняюсь к
тому, чтобы не мешать ему. Как вы отнесетесь к такого рода
препозиции?
- Это тот самый случай, когда я не готов к ответу,
полковник, - произнес сэр Мозес после долгого молчания. -
Может быть, в этом и есть симптом старения?
- Старость-это память. А вы продолжаете помнить имя сэра
Годфри, не так ли?
- О да, это блистательный журналист, мастер всякого рода
шоу, я порою играю с ним партию в Уимблдоне, очень хорош в
обороне... Он вас интересует?
V
"Милые Папочка и Мамочка!
...Вдохновение - порыв страстных неопределенных желаний,
есть душевное состояние, доступное всем, особенно в молодые
годы; у артиста оно, правда, несколько специализируется,
направляясь на желание что-нибудь воссоздать. Но все-таки
остается только формой, выполнять приходится не дрожащими
руками истерика, а спокойными - ремесленника. (Пар двигает
локомотив, но, не будь строго рассчитанного, сложного
механизма, недоставай даже в нем какого-нибудь дрянного
винтика, и пар разлетелся, растаял в воздухе, и нет огромной
силы, как не бывало.)
...Репин превозносит мой акварельный прием. Рисую я
задумавшуюся Асю... На столе серебряный двусвечник рококо,
гипсовая статуэтка Геркулеса, букет цветов и только что
сброшенная осенняя шляпа, отделанная синим бархатом; сзади
белая стена в полутоне и спинка дивана с белым крашеным
деревом и бледно-голубоватой атласной обивкой с цветами а la
Louis. Это этюд для тонких нюансов: серебро, гипс,
известка, окраска и обивка мебели, платье (голубое) - нежная
и тонкая гамма; затем тело теплым и глубоким аккордом
переводит к пестроте цветов и все покрывается резкой мощью
синего бархата шляпы...
...До свидания, Папочка и Мамочка...
Ваш сын Миша Врубель" (14).
7
Назавтра в девять пятнадцать сэр Бромсли - лично, а не
через секретаря - позвонил полковнику Бринингзу и попросил
его приехать в резиденцию к одиннадцати пятнадцати; если вам
придется подождать пять минут, вы, надеюсь, извините меня,
принимаю коллегу из Бонна; как правило, самое главное немцы
говорят только в конце беседы, полагая, что первые сорок
пять минут они изучают собеседника, готовя к главному;
таинственная нация.
Тем не менее сэр Бромсли принял полковника в точно
назначенное время; обменявшись в дверях прощальным
рукопожатием с боннским заместителем министра, он здесь же,
не сходя с места, дружески приветствовал своего старого и
доброго знакомца, пригласил его к маленькому столику,
который секретарь, мисс Призм, уже успела убрать после
первого визитера и накрыть к приходу Бринингза (ветеранов
службы сэр Бромсли выделял, оказывая им заметное для всех
почтение), сам налил ему чаю; только что прислали из Пекина,
совершенно поразительный аромат; заметил, что немца он
угощал кофе; "Этот жасминный экстракт здоровья я берегу для
своих"; и лишь после этого в обычной своей манере -
абсолютная прямолинейность в разговоре с асами - сказал:
- Нью-Йорк обижен, полковник. Я получил телеграмму от
наших младших братьев, они несколько обескуражены вашей
позицией...
- Я ждал этого, сэр. Вы в курсе того, о чем они просят?
- Да, но лишь в общих чертах.
- Я благодарен судьбе за то, что великий англичанин сэр
Сомерсет Моэм дарил меня своей дружбой... Он был членом
моего клуба, мы встречались только там, и однажды он
пригласил меня провести два благословенных дня в его замке
на Ривьере. Вы помните его роман о писателе, - "Скелет в
шкафу" - о его очаровательной ветреной жене, о том, как он
чувствовал правду, не зная ее, и лишь поэтому писал такую
правду, которая потрясает.
- Это когда жена литератора - после смерти их девочки -
не может быть дома и уходит в гульбу, потом возвращается
домой, а он той же ночью уже написал все то, что с нею
произошло?
- Именно это я и имел в виду, сэр... Прежде чем ответить
мистеру фолу - так, как я ему ответил, - мне пришлось
провести довольно кропотливое исследование... Я
проанализировал наши досье, нашел кое-что о князе
Ростопчине, он был в маки, в тех группах, которые
сотрудничали с нашими людьми, отзывы о нем самые высокие:
мужествен, добр, неподкупен; никакой тяги к коммунизму, да и
откуда ей взяться...
- Простите, полковник, но русский граф Игнатьев, военный
атташе императора в Париже, кончил свою жизнь
генерал-лейтенантом Красной Армии...
- Полковник генерального штаба царской армии Борис
Шапошников кончил свою жизнь в ранге маршала Красной Армии,
сэр, ближайший сотрудник Сталина. Смыкание русской идеи с
коммунизмом - далеко не изученная тема; мы не вправе
руководствоваться в нашей государственной деятельности
эмоциями непризнанных русских гениев, которые они столь
ядовито излагают в своих безответственных радиокомментариях,
вещающих на Россию из Мюнхена.
- Это довод. Простите, что перебил вас...
- Я противник монологов, - улыбнулся Бринингз; глаза из
льдистых сделались густо-синими, морщины на лбу разошлись, и
желтоватая, нездоровая бледность сменилась чуть заметным
румянцем на скулах. - Диалог предполагает два мнения, он
демократичен, а я, как старый консерватор, превыше всего
ценю демократию, сэр. Позволите продолжить?
- Пожалуйста, пожалуйста! Еще чаю?
- Да, благодарю. Он восхитителен. Итак, князь... Я
внимательно посмотрел все то, что мы смогли собрать на него.
Он состоялся без помощи каких бы то ни было сил извне.
Причем, любопытно, не занимался спекуляцией, не имел
покровителей со средствами, не получал наследства. Это меня
насторожило. Я опросил всех наших ветеранов - тех, кто еще
