интереса ко мне, господин Вакс, - сказал Рив, еще раз
посмотрев визитную карточку американца.
- Мои коллеги и я заинтересованы в том, чтобы получить
картотеку господина Золле. Он ваш должник. Он бесспорно
честный человек, следовательно, его долг вам - три тысячи
марок, верно? - тяготит его и, видимо, тревожит вас.
Почему бы вам не поговорить с ним дружески? Предложите ему
компромисс: либо он продает нам свою картотеку и мы
выплачиваем вам его долг - вне зависимости от того, на какой
сумме мы с ним сойдемся, либо пусть предложит свой архив
Франции, там тоже заинтересованы в его работе...
- При чем здесь Франция?! Больше всего в его работе
заинтересованы красные! Он же вернул русским какие-то
ценности! Ему могли уплатить деньги здесь, называли сумму в
пятнадцать тысяч марок! Но он отказался! Он же
коллекционер, исследователь, псих...
- Фанатик, одним словом...
- Он не фанатик. Неверно. Фанатик - это другое, это
когда политика или религия. А он псих, как каждый
исследователь, филателист, коллекционер фарфора. Я встречал
таких, они невменяемы...
- А с чего у него все это началось?
- Не знаю. Анна была очень замкнутой, а он совершенно не
воспитан. Истерик, настроения меняются то и дело, верит
любому слуху, плачет, когда что-то не удается...
- Вы думаете, это бесполезно - устроить нам встречу? Я
предложил бы ему хорошие деньги...
- Совершенно бесцельная трата времени. Он, видите ли,
хочет искупить вину немцев перед русскими. А я не убежден,
что мы были так уж виновны перед большевиками...
- Были, господин Рив, были. Конюшню в их национальной
святыне, в Ясной Поляне, устроили не зулусы, а вы, немцы...
Золле сам пришел к идее поиска и возвращения русским их
ценностей? Или ему кто-то подсказал такого рода мысль?
- Не знаю. Что вы имеете в виду? Контакт с
коммунистами?
- Вы допускаете возможность такого рода контакта?
- Нет... Впрочем, а почему бы и не допустить?
- Потому что такой допуск глуп, господин Рив, - отрезал
Фол. - И вам прекрасно известно, что натолкнула его на эту
мысль церковь. Конкретно - пастор Иверс, великолепный
человек и достойнейший слуга божий, который вину немцев
перед русскими никогда не отвергал... Скажите, пожалуйста,
вы советовались с кем- нибудь из коллег перед тем, как
принять мое предложение?
- Я не понимаю вас.
- Полно! Вы все понимаете. Вам рекомендовали со мной
поужинать. Поэтому давайте говорить доверительно, так,
чтобы никто третий о нашей беседе не узнал. А интересует
меня чисто торговое дело: на что прореагирует господин
Золле, на что он откликнется, что его заденет и понудит
вступить в переговоры со мною о продаже своего уникального
архива? Меня интересуют черты его характера, привычки,
болевые точки, уязвимые места. Вы, человек богатого опыта,
прекрасно понимаете мой интерес. Вы были ближе всех к
покойной фрау Анне, она все-таки советовалась с вами,
делилась мыслями. Кстати, она говорила вам про визиты к ним
в дом некоего господина Степанова? Из России?
Рив допил вино, облегченно улыбнулся и сказал:
- Ну, теперь-то я начал понимать, в чем дело... Поначалу
вы подошли слишком уж издалека.
- Обернитесь, - требовательно сказал Фол, закаменев
лицом.
Рив испуганно обернулся.
- Видите, - сказал Фол, - это несут нашу паряжжю. Не
пугайтесь ее размеров. Все уберем. Только не надо
торопиться...
Назавтра Райхенбау попросил "господина Вакса" приехать к
нему домой; болит сердце, не тот возраст, чтобы волноваться.
Выложил все, что знал и помнил; фантазировал, как можно
нажать; говорил много пустого, пока не вспомнил, что Золле
трепетно относился к каждой строчке, которая появлялась в
прессе о его работе; делал фотокопии, клеил в альбом,
посылал детям фрау Анны. Однажды написал возмущенное письмо
в исторический журнал, когда в заметке о его деятельности
была допущена крошечная неточность, сущий пустяк,
орфография, а никак не злой умысел редакции. Ему принесли
извинение, однако он этим не удовлетворился, потребовал
напечатать официальное опровержение; журнал отказал; Золле
начал было тяжбу, но адвокат, господин Тромке, не
рекомендовал ему входить в процесс; проиграете; ошибка
пустячная; будете выглядеть болезненным честолюбцем в глазах
всех, кто вас знает; не солидно...
"Вот это как раз то, что надо, - понял Фол. - Теперь-то
мне и понадобится Ричардсон, он сам невероятно раним, надо
понаблюдать за ним, он выведет меня на то решение и на тех
людей, которые сделают дело с Золле".
...В тот же день почти одновременно и Райхенбау и Рив
отправили господину Золле официальные уведомления, в которых
сообщали, что обратятся в суд, если в течение семи дней не
будут возвращены деньги, взятые им в долг под
соответствующие расписки, заверенные в бременской конторе у
нотариуса Герберта Казански.
3
Ричардсон жил один в небольшой квартире на Бебельаллее;
на week-end (10) уезжал по четыреста тридцать третьей дороге
в Бад-Зегеберг, останавливался в пансионе господина фон
Укперна, наскоро переодевался и уходил на прогулку,
километров пятнадцать в день, не меньше. Возвращался
счастливый, уставший; пил с хозяином настоящее пльзенское
пиво (самое дорогое, пять марок бутылка, ничего не попишешь,
импорт), завороженно, как ребенок, слушал истории о моряках
(господин фон Укперн был в прошлом капитаном первого ранга,
состоял ври гросс-адмирале Редере); старику нравился этот
худой, долговязый "профессор истории"; постепенно Ричардсон
составил картотеку (все разговоры он писал, обожал свои
маленькие диктофончики, словно ребенок) на всех военных
моряков рейха, оставшихся в живых; после этого протянул нити
к тем издательствам, газетам, журналам и литературным
агентствам, которые работали со старцами (мемуары из года в
РОД набирают силу, бестселлеры). Таким образом он смог
классифицировать значительное число журналистов-записчиков
по их идейной направленности, это легко просчитывалось на
ЭВМ.
Дома он с Фолом говорить не стал, кивнул на отдушину,
"друзья", конечно же пишут каждое слово, не лыком шиты;
угостил гостя прекрасным чаем из трав, собранных им во время
прогулок, поинтересовался, не мучает ли коллегу
остеохондроз, бич всех тех, кто занят сидячей работой,
показал, как он смонтировал себе шведскую стенку совершенно
особой конструкции, а потом предложил съездить поужинать в
ресторан Шу Чжедина; поехали, конечно же, не туда, а к
итальянцам.
- У меня есть пять кандидатур, - сказал Ричардсон, когда
они заказали еду. - Журналисты разного плана, которые
сотрудничают со мною уже два-три года, вполне надежные
люди...
- Кого бы вы порекомендовали? Времени в обрез, Стив, а
промахнуться опасно.
- Видите ли, если мы будем ставить на ранимость господина
Золле, на его обостренное отношение к печатному слову, тогда
надо пускать в дело костолома. У меня есть такой, из левых,
резок, выступает с любопытными шлягерами и, что самое
важное, имеет ход на телевидение. Мир сейчас знает только
тех, кто мелькает на экранах телевизоров, все остальные
журналисты мотыльки, легковесность. Вальтер Шасс, не
слыхали?
- Слыхал. Я ведь смотрел перед вылетом ваши материалы.
Он поддается режиссуре?
- Трудно сказать... Честолюбив чрезмерно, прет, как
танк, но, в общем-то, ни разу не подводил.
- Он знает, на кого работает, или вы используете его
втемную?
- Только втемную... Он же талантлив, его не возьмешь на
тысячу марок.
- А на чем вы его взяли?
- Турне по Штатам, лекции в университетах. Собрали
десять молодых олухов, изучающих проблемы Западной Германии,
заставили шумно аплодировать, устроили интервью в местных
телекомпаниях и пару фотографий в газетах, очень
способствует налаживанию дружества.
- Его отношение к религии?
- Хороший вопрос. Меня это тоже более всего
настораживает. Он атеист, костит клерикалов, все мои
разговоры о революции в Ватикане после второго вселенского
собора ни к чему не привели. Он постоянно оперирует
архивными материалами советника посольства рейха при
Ватикане, который передавал в Берлин текст проповеди
епископа Константини: "Вчера на земле Испании, сегодня на
собственной земле большевизма, где Сатана обрел своих
представителей, храбрые воины, среди которых есть солдаты и
нашей страны, ведут величайшую из битв. Мы всем сердцем
молимся за то, чтобы это сражение привело их к окончательной
победе..."
- А про то, как Риббентроп призывал посла рейха в
Ватикане всячески избегать конфронтации с папой, он вам не
говорил?
- Нет, видимо, еще до тех архивов не добрался.
- Умеет работать с документами?
- Не очень... Но хорошо читает исторические журналы, они
у него все помечены маркерами...
- Как относится к русским?
- Период гражданской войны в Испании и последней войны
ценит положительно; к нынешнему московскому режиму настроен
отрицательно. Ему однажды отказали в визе, мои друзья
всячески напоминают об этом, реагирует он весьма болезненно.
- Отчего ему отказали в визе?
- По-моему, в одной из его статей были личные выпады, а
Москва этого не любит.
Фол усмехнулся.
- Можно подумать, что это очень нравится Вашингтону. Я
вам изложу схему. Подумайте, что в ней слабо, что пойдет в
дело, а что вообще надо похерить. Итак, мы открываем
Вальтеру Шассу материалы - видимо, стоит сказать, что они
получены вами от друзей из разведки, какой именно, не
уточнять, честолюбцы на это падки, - что русский по фамилии
Степанов, тоже журналист, постоянно встречается с рядом
немецких исследователей, получает у них информацию о судьбе
русских культурных ценностей, похищенных нацистами, причем -
в этом суть моего плана - платит им за информацию деньги, не
ахти какие, министерство культуры русских не очень-то
расшвыривается валютой, в то время как Золле не платит
ничего. В чем дело? Где причина? Может быть, господин
Золле - меценат? У него счета в швейцарских банках? Или же
он почему-то обязан отдавать свои материалы русскому
бесплатно?
- Сколько Степанов платит?
- Да ни черта он никому не платит.
- Чего вы хотите добиться, Джос? Я что-то не очень
понимаю ваш план.
- Так это очень хорошо! Это прекрасно! Если бы вы
поняли мой план, куда бы он годился?!
- Слава богу, я начинаю к вам привыкать, а то бы снова
озлился. Извольте объяснить, чего вам надо добиться?
- Мне надо, чтобы Золле сказал Степанову: "Друг мой, я
весь опутан долгами, у меня нет ни копейки, пожалуйста, дай
мне десяток тысяч, чтобы я расплатился с кредиторами". И
сказать он это должен не где-нибудь, а в Лондоне, и не
когда- нибудь, а вечером восьмого мая, и не просто так, с
глазу на глаз, а в присутствии третьего человека...
- Это еще кого?
- Пейте вино, Стив. Плачу я.
- Вальтер Шасс не подойдет для вашего дела, - сказал
Ричардсон и полез за сигаретами.
- Да? Плохо, А почему?
- Потому что он такой же хряк, как и вы, а я вижу в этом
деле человеческую работу.
- Ну и черт с ним. Значит, подойдет другой, у вас же их
пятеро. За вас, Стив. Мне приятно работать с вами.
Честное слово.
III
"Дорогой Иван Андреевич!
Только что видел Врубеля. Вид его был ужасен, глаза
запали, обычно тщательный в подборе своего гардероба (даже
несколько экстравагантный), он был одет небрежно, руки его
мелко тряслись, будто у пьяницы. "Что с вами?" - спросил я.
Он посмотрел на меня недоумевающе. "Разве вы не знаете, что
Александр Антонович покончил с собою?!"
Я сразу же представил себе маленького, кроткого,
добрейшего Александра Антоновича Риццони, его прелестное
ателье в Риме и наши совместные чаепития. Его постоянная
опека над Врубелем, когда тот работал там в начале
девяностых, да и позже, приехав к старику со своей
очаровательной женою, была истинно отеческой. О, как же он
умел опекать - требовательно, но в то же время добро, как
тактичен был в своих советах и наставлениях, как застенчив,
когда его просили показать новые работы, а ведь мудрый
