отменный, соответствующий созданной прозе. Кстати, Врубель
эпатирует общественность, браня повсюду Толстого: мол,
пристрастен, Анну Каренину не любит, оттого и бросил ее под
поезд, князя Андрея терпеть не может, оттого и заставляет
его, несчастного, мучаться в лазарете. Признает только
"Севастопольские рассказы". Считает, Толстой присвоил себе
функции высшего судии, а сие, по его мнению, от папства.
Достоевского тоже костит, мол, конструирует характер,
подделка под Запад, оттого в Лондоне так и нравится. Зато
Гоголя знает наизусть; читая, плачет и смеется, как ребенок.
Отвлекся. Это я с силами собирался, чтоб рассказать про
то, что разыгралось на моих глазах.
Гроза начала собираться, когда приехали старцы из
Академии, дабы самолично наблюдать за развеской своих
картин. Когда Коровин приш°л в павильон (Врубель в то время
работал под потолком, на лесах, как только не сверзился,
сделаны шатко, все скрипит, шатается!), поглядел на
привезенные работы - сплошь мундиры с крестами или же
безоблачные дали, и то и другое зализано отменно, - лицо его
помрачнело.
"Зарежут Врубеля, Вася, - сказал он мне, - не простят,
что его панно давят этих карликов".
Я, признаться, решил, что живописец, как и всякий человек
искусства, склонен к преувеличениям, и не поверил ему.
Действительно, что можно сделать с готовой уже работой,
поражающей каждого, кто входит в павильон?!
Однако по прошествии немногих дней лишний раз убедился в
том, что художник всегда чувствует точнее, чем мы, грешные.
Старцы из Императорской Академии объявили, что не желают
выставлять свои картины рядом с "дэкадэнтским безобразием"
Врубеля. Кто-то подсказал им, что решение Сергей Юльевича
Витте об оформлении павильонов не согласовано с
Императорской Академией. Была создана специальная комиссия,
которая прибыла в Нижний Новгород и сразу ж" забраковала
панно Врубеля как чуждые "духу православия, Самодержия и
Народности".
Бедный Врубель впал в прострацию, начал прикладываться к
бутылке, и, что б с ним стало, не знаю - сначала травили в
Киеве, запретив роспись Собора, травят постоянно в
довременной печати за "дэкадэнтство", - не покровительствуй
ему Мамонтов и не обожай его наш добрый Поленов. Оба
бросились в бой, каждый по- своему. Мамонтов отправился к
Витте, Поленов к Врубелю, опекал ею, как добрый дядька, не
отходил ни днем, ни ночью. Витте, выслушав Мамонтова,
обещал подумать. Положение его трудное, как-никак
живописью, распоряжается не кто- нибудь, а Великий Князь,
его слово есть истина в последней инстанции. А Мамонтов,
закусив удила, не стал дожидаться решения вопроса в Сферах,
вернулся в Нижний и, не скупясь на "борзых" для местного
начальства, арендовал пустырь возле Всероссийской выставки.
Несмотря на вею нашу азиатскую неповоротливую косность,
Мамонтов получил разрешение властей и в несколько дней
построил павильон специально дли панно Врубеля. И повелел у
входа повесить огромную вывеску: "Выставка декоративных
паяно художника Врубеля, забракованных жюри Императорской
Академии художеств".
Поленов помог закончить второе панно, поскольку Врубель
по-прежнему был в прострации, ошеломленный и раздавленный.
А когда именно на Врубеля повалили толпы народа и
художник узнал о невероятном своем успехе, он сел в поезд и
уехал из Нижнего. Истинная слава пришла к нему в его
отсутствие.
Я спросил Поленова, что слышно о несчастном, опасаясь за
него.
Тот ответил, чтоб я не переживал, ибо Врубель уехал к
своей невесте, оперной певице Надежде Забеле; любит ее без
ума; это, верно, и спасло его от гибели в те страшные дни.
Давай-то бог, чтоб всегда любовь помогала художнику.
Да его ли одного это доля?! Не есть ли это удел всего
нашего общества, где Истину определяет Победоносцев да те
еще, кто толпится вокруг трона?!
Я пробуду здесь до конца месяца, Иван Андреевич. Адрес
мой прежний, гостиница "Волга". Был бы рад Вашему письму.
Нижайший поклон всему милому семейству.
Искренне Ваш
Василий Скорятнн".
Часть вторая
1
- Фриц Золле похоронил любимую женщину полгода назад, -
сказал Ричардсон, пропуская Фола в маленький бар возле
Репеербана, пустого, не расцвеченного еще вечерними
рекламами; тишина и усталость; в летние месяцы проститутки
работают круглосуточно; в апреле сезон еще не начался. -
Посидим тут, никто не будет мешать. Что хотите? Пиво? Или
виски?
- Молоко. И хороший гамбургер.
- Молока здесь нет. Я схожу в "Эдеку", за углом. Какое
любите, жирное или постное?
- Жирное. Спасибо, мистер Ричардсон, но ходить и "Эдеку"
не надо, не смею вас затруднять. Выпью воды, я плохо
переношу перелеты, живот болит, с удовольствием жахну с вами
хорошего виски завтра вечером.
- Меня зовут Стив...
- Очень приятно, я Джос. Вы, полагаю, знаете предмет
моего интереса?
- Знаю. Странно, человек с таким, казалось бы, мягким
именем занимает столь жесткую позицию.
- Разумную. Так точно. Надоело отступать - у меня отец
погиб в Дюнкерке в сороковом... Я помню его и горжусь им.
Ричардсон возглавлял подразделение, занимавшееся анализом
информации по интеллектуалам Западной Германий; именно ему
было поручено обобщить все те материалы, которые собраны на
Фрица Золле; указание из Вашингтона он получил неделю назад;
в прошлом научный сотрудник Центра стратегических и
международных исследований Джорджтаунского университета, он
был привлечен к работе, когда команда из Джорджтауна вошла в
администрацию Рейгана, чтобы отстаивать концепцию
военно-морского присутствия Соединенных Штатов во всем мире
для обеспечения контроля над ключевыми районами
энергетических ресурсов.
- Если захотите вкусно поесть, я отведу вас в хороший
кабачок, сытная еда, причем недорого. Я-то думал, что в
самолете вас обкормили, поэтому пригласил сюда - здесь можно
спокойно поговорить о деле, нет посетителей, начнут
собираться к семи часам, не раньше.
- Вы все правильно решили. Давайте о Золле. Он меня
сейчас интересует больше, чем все остальные.
- Но я не знаю остальных.
Фол отрезал:
- Я знаю.
Ричардсон обернулся к бармену, чтобы Фол не заметил
острого чувства неприязни, вспыхнувшего в нем: интеллигент,
он строил свои отношения с коллегами на принципе доверия и
дружества, только поэтому и сумел собрать уникальную
картотеку и завязать добрые связи с ведущей профессурой
университетов севера Германии (на юге работал другой центр,
базировавшийся в Мюнхене, под крышей филиала фирмы "Кемикл
индастри лимитед", в Бонне работала резидентура посольства,
в Базеле и Аахене дислоцировались филиалы швейцарского и
голландского центров в рамках "Общества по исследованию
проблем мира и развития").
- Пожалуйста, Франц, - сказал Ричардсон бармену, -
принесите кофе моему другу и мне. Если бы вы смогли
организовать пакет молока, было бы вообще совершенно
великолепно, И большой гамбургер. - Ричардсон наконец
обернулся к Фолу; в глазах была смешинка; он давно уже
подсчитал, чтобы погасить в себе гнев, ему достаточно
семь-восемь секунд; вначале, правда, на это уходило секунд
двадцать; собеседник, если не был полным чурбаном, не мог не
обратить внимания на то, как долго Ричардсон копался в
кармане, доставал сигарету, мял ее, прикуривал; всякая
задержка темпоритма неестественна; только разве что
заикание. Увы, далеко не всякий наделен этим удобнейшим
качеством: естественная возможность продумать ответ,
погасить ненужные эмоций, вызвать улыбку или даже
сострадание собеседника.
- Вы зря на меня обиделись, Став, - заметал Фол. - Я бы
никогда не посмел просить имена ваших информаторов. Это не
входит в мои правила. Каждый делает свое дело так, как
считает нужным, и с тем, кто ему пришелся по душе. Но и я
никому не открываю то, что считаю своим. Поймите меня
верно.
- Почему вы решили, что я обиделся?
Фол пожал плечами.
- Я мог бы принять вашу ложь, однако наши отношения после
этого сломались бы, Стив, Я человек открытый, поэтому отвечу
вам: я знаю, как вы работали над собой, чтобы научиться
скрывать эмоции. Я знаю, с кем вы делились своими
соображениями по этому вопросу. Более того, - он улыбнулся,
- мне известно имя той актрисы из Бохума" которая давала вам
уроки, некий сплав систем Станиславского, Брехта и "Комеди
Франсез"...
- Что ж, значит, красные не очень-то далеки от истины,
когда говорят, что мы стали страной тотальной слежки, привет
Орвеллу, очень весело...
- Красные весьма далеки от истины, а вот обижаться друг
на друга нам не пристало... Итак, я весь внимание, Стив.
Ричардсон откинулся на спинку стула, чтобы не мешать
бармену накрывать стол, закурил, прикрыл глаза и,
откашлявшись, начал монотонно, без всякого интереса, как-то
со стороны раскручивать:
- После того как у Золле умерла помощница и подруга, он
остался совершенно один, не приспособленный к жизни, с
кредиторами, которых сдерживала она же, фрау Анна, с ее
родственниками, теперь уже никто их не может уговорить,
чтобы она повременили с выплатой им процентов йод деньги,
взятые Золле в рост...
- Простите, что перебиваю, Стив. Деньги были взяты им,
чтобы фотокопировать документы, необходимые для его поиска
русских, польских и французских культурных ценностей?
- Естественно.
- Вы не обидитесь, если я, слушая вас, расправлюсь с
гамбургером?
- Не обижусь. А я в это время выпью кофе.
- Да что же вы такой колючий?!
- В такой же мере, в какой вы бестактный.
Фол стремительно съел гамбургер, выпил молоко из высокого
стакана, тщательно вытер рот салфеткой, на которой был
изображен толстый бармен Франц, номер телефона и адрес его
заведения, взяв зубочистку, прикрыл рот ладонью и, тщательно
проверив, не осталось ли мяса во рту, сказал:
- Стив, если вам трудно со мной работать, я готов
предложить некий паллиатив сотрудничества: вы знакомите
меня со всеми материалами, а я после их изучения ставлю вам
те вопросы, которые, возможно, возникнут. Устраивает? Я не
люблю трепать нервы коллегам. У меня, наверно,
действительно дрянной характер. Бухаю то, что думаю, весь
на виду, не учен политесу...
- Учены, - отрезал Ричардсон. - Мой контакт из здешнего
ведомства по охране конституции познакомил меня с записью
вашего разговора с профессором из Аахенского университета.
Ваш такт и учтивость показались мне образцом джентльменства.
- Так ведь этот профессор-немец, то есть иностранец. Вы
же знаете про наш комплекс преклонения перед иностранцами.
Европа! Матерь мировой цивилизации...
- Матерью мировой цивилизации серьезные ученые считают
Египет, Грецию и Рим.
- Так ведь это серьезные ученые, - жестко рассмеялся Фол.
- А я нувориш. Парень из провинции. Знаете, как одного
англичанина спросили, в чем секрет его интеллигентности?
- Знаю. Он ответил, что надо кончить Оксфорд.
Собеседник заметил, что он тоже окончил Оксфорд, тогда
англичанин хмыкнул: "Я имею в виду дедушку. Ваш дедушка
должен был окончить Оксфорд". Вы это хотели рассказать?
- Именно.
- Ну и напрасно, потому что ваш дед окончил университет,
Джос. А мой отец был шофером такси. Не подделывайтесь под
меня, не надо. Тем более вы мой начальник... В какой-то
степени... До той поры, пока я не отправлю рапорт в Центр с
оповещением о том, что принял приглашение Института анализа
внешней политики в Кембридже и расстаюсь со своей работой в
конторе.
- Только не пишите в рапорте, что причина вашего ухода
моя бестактность. Вам не поверят.
- Поверят, - ответил Ричардсон.
"Псих, - подумал Фол. - Господи, какой тяжкий возраст
между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Неужели я стану таким
же?"
- Стив, послушайте. Я знаю имена всех кредиторов Золле.
Из родственников покойной фрау Анны меня интересуют только
Зигфрид Рив и Карл Уве Райхенбау. Что касается парников
Золле, то вчера утром он сдал их в аренду племяннице
