почти не выпускают, видимо, нерентабельно, много тары
уходит, устрой царский пир, достань записные книжки и толком
подумай, кто может тебя поддержать. Только не надо смотреть
все записные книжки, возразил он себе, там еще есть телефоны
тех, кто уже ушел, господи, сколько же друзей ушло, а
телефоны остались; самое Страшное - звонок в пустоту.
Он отчего-то вспомнил, как хоронили режиссера Ивана
Пырьева; после гражданской панихиды Марк Донской поцеловал
его в лоб и тихо сказал:
- До свидания, Ваня.)
8
...Федоров пришел в новую газету с первой "командой";
пересидел всех редакторов, стал наконец шефом, быстро обрел
"начальственную форму" и поэтому слушал Степанова с плохо
скрываемым раздражением, передвигал на большом полированном
столе прибор, то и дело поправлял стопку бумаги, ровняя ее
так, будто готовился продать придирчивому клиенту, а потом
все же не выдержал, прервал:
- Слушай. Дмитрий Юрьевич, давай-ка я внесу тебе
встречное предложение, а?
- Давай, - согласился Степанов, поняв уже, что зря он
сюда пришел.
- Хочешь, я дам тебе командировку на Кубань? В Сибирь?
На Ставрополье? Напиши о посевной. О том, как решается
деле с культурным охватом тружеников полей. О новом в
сельском строительстве, о бригадном подряде, наконец, о
нерешенных проблемах экономики,
- Ладно, - легко согласился Степанов. - Напишу. А ты
съезди в Лондон и постарайся вернуть Врубеля. Сговорились?
- Пусть этим делом Министерство культуры занимается, это
им вменено в обязанность. Им, а не тебе. И не мне.
- "Вменено в обязанность", - повторял Степанов. -
Каждому человеку вменено в обязанность то, что он, как
гражданин, считает долгом себе вменить. И никак иначе.
Если иначе, то дров много наломаем; хватит, наломали уже,
когда ждали вменения обязанностей сверху, директивно. Что
же касаемо проблем села, то я - увы, не специалист - вижу
один и тот же вопрос сугубо не решенным и в промышленности,
и в науке, и на селе: недоверие к руководителю, мелочность
опеки, оппозиция инициативе. Если директор сможет платить
хорошему рабочему премию не в сумме семи рублей десяти
копеек, а три или пять зарплат, если он получит право
держать столько рабочих, сколько нужно делу, а не штатному
расписанию, если инициатива будет гарантирована законом,
только тогда мы пойдем вперед воистину семимильно.
- Ты зря сердишься, товарищ Степанов. Я действительно
считаю литературу о рабочем классе, о селе ведущей. Поэтому
и предлагаю тебе прокатиться по России... Не обижайся, но
картины - это все же гарнир, Нужный, не спорю, но гарнир.
- А я полагаю, что важнее всего литература для рабочего
класса и крестьянства. Не считай рабочий класс
приготовишкой от культуры. Ты верь ему, а не клянись им.
Он сам разбирается, какая литература ему нужна, а какая нет.
Послал бы своего корреспондента на книжный рынок, там можно
убедиться, какую литературу втридорога покупает рабочий, а
какую тащит в макулатуру.
Федоров откинулся на спинку стула, прищурился, впервые
посмотрел прямо в глаза Степанову.
- Ну, и какую же он тянет в макулатуру?
- Спекулятивную.
- Это как понять?
- Да очень просто. В частности, когда литератор
описывает в романе технологию производства станин, лампочек
или шин там каких... Надо уважать читателя. пора, он
заслужил.
- Демагогия это.
- Почему? Обнажение проблемы, всего-навсего. Ты сам-то,
товарищ Федоров, обливаешься слезами над романом о том, как
передовой главный инженер бьется с директором, который
консерватор? Или к Пушкину припадаешь, который больше
занимался проблемами политики, истории, этики? - Степанов
поднялся. - Жаль, что пришел к тебе. Ей-богу, жаль.
- Да и мне твой визит радости не доставил, - откликнулся
Федоров.
- Вот и обменялись откровениями, - согласился Степанов.
- Но самое досадное заключается в том, что тебе никто не
вменял твоего отношения к тому делу, которым пытаюсь
заниматься я. Это твое мнение, твое кредо. На этом ты и
рухнешь, помяни мое слово. Рано или поздно.
9
...Конечно же, спас предприятие Андрей Петрович -
седовласый, моложавый, собранный, элегантный (только на
пляже Степанов увидел, как изранено и обожжено его тело,
начал войну на рассвете двадцать второго июня, партизанил,
освобождал Польшу, закончил Парадом Победы; чрезвычайный и
полномочный посол в прошлом, член ЦК).
- Все понимаю, - сказал он, выслушав Степанова, - но
какой прок из вашего вояжа можно ожидать в государевом
плане? Какую выгоду - помимо попытки спасения Врубеля -
получат наши ведомства культуры? Если бы вы провели
пресс-конференцию о новых фестивалях в Ленинграде и Крыму, о
готовящемся юбилее Новгорода, как- никак вторая тысяча лет
идет Господину, о Пушкинских днях в Михайловском, тогда мне
с руки войти с предложением о вашей командировке в мае...
Готовы к такого рода уговору?
- Конечно.
- Успеете подготовиться?
- Постараюсь.
- Я попрошу товарищей из управления культуры подобрать
кое-какие материалы. Пригодится?
- Еще как.
- Думаете писать об этом?
- Вряд ли, Андрей Петрович... Просто сердце рвется,
когда видишь наши картины на чужбине... Убили вдову Василия
Кандинского года три, что ли, тому назад, лучшие его вещи
она держала в сейфе в банке, кажется, в Цюрихе; то, что
украли в доме у старушки, как в воду кануло: ни один музей
не купит, только частная коллекция, а это гибельно для
живописца, тотальная закрытость.
- Не каждый решится покупать такие вещи, скупка краденого
у них тоже порицаема, кажется, и по закону...
- Не везде. Если доказать, что вещь была у вас в доме
более тридцати лет, то изъять ее по суду невозможно... Мой
друг из Гамбурга, исследователь Георг Штайн, выискал икону
четырнадцатого века, Иверскую; нацисты вывезли из Пскова;
нашел в молельне кардинала Соединенных Штатов Спелмана...
Писал, требовал вернуть похищенное в русский храм, без
толку. Обратился к папе. После этого семья покойного
кардинала подарила икону церкви в Сан-Франциско, все вроде
бы соблюдено, ушло к православным, а там и по-русски-то
никто не говорит, старшее поколение вымерло, молодые не
знают языка, привержены той культуре, а не нашей, о войне
знают понаслышке...
- Трагедия современной войны заключается еще и в том, что
сразу же перестанут поступать свет, вода и тепло, -
задумчиво, словно бы продолжая разговор с кем- то, заметил
Андрей Петрович. - Нынешняя война-это уничтожение детей и
стариков в первую очередь. До начала Отечественной в
городах еще были колодцы; газ считался новинкой; в деревнях
хлеб пекли; а сейчас? Как жить без привычного водопровода,
электричества и газа? Рейган не может представить себе, что
это такое, но ведь европейцы должны помнить войну?
- Поляки помнят... Югославы... Норвежцы... французы,
хотя за Париж кровавой битвы не было, Гитлер туда вроде как
на экскурсию приехал; Гаагу не бомбили, Брюссель тоже...
Лондон не знал оккупационного статута, а "фау" Гитлер
использовал уже после Сталинграда, когда дни его были
сочтены.
- Но ведь Бонн знал оккупационный статут, бомбежки,
голод... Они-то о чем думают?
- Слишком крепко повязаны Белым домом, план Маршалла еще
в сорок восьмом году начался. Но, мне сдается, западные
немцы рано или поздно осознают свою значимость в раскладе
сил мира. Дядя Сэм нервничает, потому что Бонн тянет на
себя одеяло в Аргентине, Венесуэле, Боливия. Если
социал-демократы выиграют выборы, возможен серьезный поворот
в Европе. А тенденция, куда ни крути, социал-
демократическая - Лиссабон, Мадрид, Париж, Стокгольм...
- Тенденция, - улыбнулся Андрей Петрович, - Политика берет
в расчет очевидность, Дмитрий Юрьевич, особенно нынешняя
политика сверхскоростей... Пока-то вызреет тенденция,
пока-то наберет силу, пока-то станет реальностью. Экономику
Франции кто расстреливает? Или Испании? То-то и оно, что
не французы с испанцами. С реальностью трудно бороться, с
тенденцией куда легче. А возьмите реальность американского
консерватизма. Она проистекает из инерции, страха и
соперничества; а такие черты характера чаще всего приложены
к людям неблагополучным, живущим под секирой неуверенности в
завтрашнем дне, полагают, что "раньше было лучше", отсюда
один шаг до реакционности, которая мечтает реставрировать
то, что было в пору дедов и прадедов. Когда наши внуки
мечтают жить в условиях рыцарства Айвенго или удалого
гусарства Дениса Давыдова - это одно дело, детская игра, а
вот если президент не может признать допустимым то, что не
укладывается в его сознании, тогда вызревает конфликтная
ситуация. Противоречия правого консерватизма наиболее
отчетливо обнаружились в Генри Форде - махровом реакционере,
склонном к крайним мерам во имя того, чтобы сохранить
традиции. Но ведь то, что он сделал для Штатов в
автопромышленности, на самом-то деле революционизировало
страну, вывело ее к решению совершенно новых проблем, и
завершил это здравомыслящий Рузвельт, которого Форд не
любил. Любопытно, знаете ли: американские либералы ставят
на примат государственной стратегии, на сильное
правительство, которое знает, как вывести страну из тупика,
а консерваторы уповают на челюсти и мускулы каждого,
способного действовать круто и резко, - возвращение к
временам Клондайка... Пугает метание; то провозглашение
абсолютного изоляционизма, то безусловное и немедленное
освобождение Восточной Европы от коммунистов. Джон Фостер
Даллес провозгласил эту доктрину весьма шумно, дело
провалилось. Перешли к тактике сдерживания Советского
Союза, оттуда к войне во Вьетнаме, которая стала
национальной катастрофой; как выход - разрядка; потом прочь
от нее; ныне приглашают к крестовому походу против нас с
вами, "исчадий ада". Чего ждать дальше? Все понимаю -
разочарование в идеалах, рост антиамериканизма в мире,
хочется как-то помочь делу, но... И еще: когда правый
ультра Уоллес нападает на государственный аппарат как на
самых страшных врагов, охранников либерализма и демократии,
я вспоминаю Германию начала тридцатых годов. Дмитрий
Юрьевич... Я очень боюсь, что там, за океаном, появятся
люди, крепкие люди, которые станут играть на нынешней
конъюнктуре, играть круто, и привести это может к
неуправляемым ситуациям.
II
"Дорогой Иван Андреевич!
Нет сил видеть трагедию, разыгрывающуюся ныне в Нижнем
Новгороде, на "Всероссийской промышленной и
сельскохозяйственной выставке".
Савва Иванович Мамонтов, имеющий, видно, добрые отношения
с министром финансов Сергеем Юльевичем Витте, чувствовал
себя здесь хозяином, но не хамом-нуворишем, как большинство
наших хозяев, а меценатом, которого отличают такт и
доброжелательство, что вообще присуще истинно русскому
интеллигенту, радеющему о культуре не на словах, а на деле.
Он и привлек к росписи павильона, посвященного Крайнему
Северу, своего любимца Константина Коровина, а огромные
панно в центральном павильоне поручил Врубелю. Конечно,
только Мамонтов мог позволить себе такое. Когда старики
академики развесили в центральном павильоне свои картины в
громадных рамах, они оказались раздавленными талантливостью
Врубеля. Работает он с невероятной скоростью и не считает
нужным скрывать этого. Представляете, как это злобит его
многочисленных врагов?! На одной стене наш сюжет, русский.
А на противоположной - его панно "Принцесса Греза" по Эдмону
Ростану. Он, кстати, сам и перевод сделал. Тот, что
опубликовали, не понравился ему; французский, латынь Врубель
знает, как русский, в совершенстве; по-моему, и немецкий
чувствует великолепно, Ростановскую вещь сделал мастерски,
лучше наших литераторов. Вообще же, коли говорить о
иерархии в мире искусств, то, бесспорно, на первом месте
стоит музыка, на втором живопись и лишь на третьем
литература. Ведь ни Бах, ни Мусоргский перевода не требуют,
они входят в сердца и души сразу же и навсегда. А
литература субъективна в восприятии, да и перевод потребен
