наказания.
Гаврилов тем не менее спустил дело на тормозах, попросив
провести беседы с личным составом по поводу обращения к
трудящимся, никаких "мужчин" и "женщин", и чтоб честь при
этом не забывали отдавать...
После разговора с Гавриловым, чувствуя разламывающую
тяжесть в затылке (погода меняется, Галина Ивановна верно
говорила, сосуды, как тряпки; только отчего они
перламутрового цвета, как-то не вяжется, перламутр
ассоциируется с эластичностью), Степанов позвонил на
киностудию.
- Дмитрий Юрьевич, очень ждем вас, - сказал заместитель
директора съемочной группы (их три, заместителя-то; плати
директору две зарплаты, и ни одного зама не надо). -
Просмотр материала назначен на восемь.
Режиссер перед началом нудно и бессвязно говорил о том,
каким будет фильм, какова его сверхзадача, объяснял героев
(будто не я их написал, думал Степанов), мотивировал
необходимость изменения сюжета; после просмотра пригласил к
себе. Степанов чувствовал, что говорит в пустоту - когда у
человека глаза похожи на те, что бывают у вареных судаков,
убеждать нет смысла; есть люди, которые верят только себе; в
искусстве они обречены на гибель; раз повезет, другой раз
обрушится; чувство исключительности целые страны приводило к
краху, не то что молодого режиссера.
Вернулся домой в половине одиннадцатого, поставил на газ
кастрюлю с водой (жидкий "геркулес" с оливковым маслом и
протертым сыром - самая любимая еда), просмотрел газеты, за
время поездки в Ялту их скопилось множество, телефонный
звонок испугал отчего-то - поздно уже; звонил Лопух.
- Здорово, старик, привет тебе.
- Добрый вечер, Юра... Как ты?
- Звоню, чтобы попрощаться.
- Куда уезжаешь?
- Да никуда я не уезжаю. Просто рак у меня.
Степанов прижал ухом трубку, прикурил сигарету, тяжело
затянулся.
- Да брось ты, какой, к черту, там рак?!
- Рак легких, старик, И вроде бы желудка.
- Значит, надо оперироваться.
- Что я и собираюсь делать в ближайшие дни.
- Все будет в порядке.
- Возможно. Я ведь не просто так в онкологию ложусь, за
своего Дениску иду драться, ему ведь только одиннадцать,
Катя выйдет замуж, ей тридцать один, у нас двадцать пять лет
разницы, а дети трудно привыкают к отчиму - или уж в самом
раннем детстве, или лет в семнадцать, там армия, друзья,
нормальный ход...
- Погоди, Юра, погоди, ты что-то слишком рационально
мыслишь для ракового больного... Потапова помнишь?
- Какого? Игоря?
- Да. У него ведь тоже рак нашли, а потом оказалась
вполне пристойная язва...
- Митя... Старик... Друг мой, - Лопухов вздохнул
наконец, потом закашлялся тяжело, сухо. - Так ведь у него
стрессов было поменее...
Это верно, подумал Степанов, стрессов у Потапова было
мало, растение, а не человек, главное, чтоб вовремя "бросить
в топку", только чтоб зря не выделялся желудочный сок, ел по
минутам, а Лопуха, бедолагу, сняли с работы за то, что его
заместитель оказался проходимцем, жена после этого ушла,
ютился по койкам, пока Степанов не пристроил его на
"Мосфильм" администратором: там Лопушок вновь поднялся,
доказав свое умение работать, лихо вел картины, но внутри-то
кровоточило постоянно, нет ничего горше, чем несправедливое
наказание, вот его и шандарахнуло; одно слово, стресс, когда
только и кто его придумал?! Тысячи лет такое в мире
происходит, а на тебе, слово совсем недавно изобрели,
краткое слово, определяющее то, что грозит каждому: стресс.
- Кто тебя смотрел, Юр?
- Хорошие врачи... Я верю им абсолютно...
Он же ветеран, подумал Степанов, ему тогда, в войну, было
семнадцать; а в восьмидесятых пошел седьмой десяток, рубеж,
словно Рубикон, как же коротка жизнь, сколь стремительна.
- Юрок, я могу чем-нибудь помочь тебе, брат?
- А ты мне помог. Поэтому я и звоню, чтобы на всякий
случай попрощаться, Мить, я мало кому звоню, я только к тем
звоню, кто...
...Каша подгорела, не говорить же Лопуху, подожди, я газ
выключу, сиди и смотри, как чадит кастрюля, и вспоминай то
время, когда вы были молоды, ты совсем молодым, а он
сорокалетним, только поседел в одночасье, резко сдал, боль в
себе носил, как занозу... Любимая присказка была у него
тогда: "Будем жить". Поди сочини такую, не сочинишь, это
должно отлиться; неужели только боль и обида дают ощущение
истины в слове?
...В одиннадцать позвонили из редакции; Игорь стал членом
коллегии, вел иностранный отдел, попросил написать
комментарий в номер.
- Ладно... А ты поговори с ребятами из отдела очерка,
пусть подумают над тем страшноватым обращением, которое
родилось: "мужчина" и "женщина".
- Солоухин предлагал восстановить "сударя" с "сударыней",
- улыбнулся Игорь. - Как?
- Я за... Ты, кстати, Астафьева читал?
- Что именно?
- Статью "Мусор под лестницей".
- Читал.
- По моему, здорово. В моем прагматическом черепе тоже
родилась статья - в продолжение Астафьева - по поводу
многочисленных "нельзя", которые страшны тем, что крадут у
нас главное богатство общества - время. Почему оформлять
покупку машины должен я и тратить на это день принадлежащий
государству, вместо того чтобы поручить сие юристу или
нотариусу, оплатив услугу по установленному прейскуранту?
Почему не открыть еще тысячу бензоколонок, чтобы люди не
проводили в очереди часы, принадлежащие опять-таки
государству? Почему не передать первые этажи под кафе,
закусочные, бары, чайные, дабы люди не выстаивали в очередях
долгие часы, чтобы попасть в ресторан или кафе, а
неудачники, которым так и не досталось места, не
отправлялись в подворотню - гулять? Кто и почему
по-прежнему мешает - в нарушение государственного
постановления - давать трудящимся землю под садовые участки?
Зачем ограничение на то, сколько чего можно на участке
держать? Словно бы две козы и три свиньи - грех какой
нарушение, а нет такого запрещающего закона, есть дурь
чиновника, живущего по принципу "тащить и не пущать".
Посодействуй инициативе, заинтересуй людей, - и у
государственного торга будут меньше требовать, да и в
субботу с воскресеньем люди будут при деле, а не на диване
или во дворе - при "козле" и с бутылкой! Почему нет
посреднических контор, которые помогали бы мне и в том,
чтобы купить нужную книгу, построить домик на садовом
участке, сдать на комиссию автомобиль? Это же экономия
миллионов часов, а каждый час имеет свою товарную стоимость.
- Покупаю тему, - вздохнул Игорь - На корню Готов
доложить завтра на редколлегии. Как будет называться
материал? "Очередной удар по родимому разгильдяйству"?
Подумай над заголовком, чтоб не очень ретроградов пугать.
В половине двенадцатого позвонила мама.
- Меня очень беспокоит Лыс, - сказала она сердитым
голосом; Лысом называла младшую дочь Степанова. - Экзамены
на носу, а у нее запущена физика.
- Мамочка, но в актерском училище физика не требуется.
- Ты не прав. Физика нарабатывает дисциплину... Надя ей
во всем потворствует из- за того, что вы Живете врозь...
- Ну и что ты предлагаешь?
- У меня стенокардия. В больницу надо...
Господи, подумал он, ну отчего мама так любит лечиться?
Она всегда придумывала себе болезни. И как же подобрела к
старости! Стала похожа на бабушку Дуню, такая же
пучеглазая, обожает подавать еду на маленьких блюдечках; это
неистребимо в нечерноземной России, от давней нищеты,
видимо; казаки кладут еду на большие тарелки. Хотя Василий
Савельевич прав, на маленькую тарелочку можно два рада
положить, гляди, как хитро, а?!
3
...Около трех ночи его разбудил звонок; сразу понял, что
из-за границы, трезвонят, будто пожар.
- Привет тебе, - голос Евгения Ростопчина был хриплым,
видно, гулял, только- только верну лей к себе и замок, один
как перст бродит среди шкафов с книгами, статуй, гобеленов.
- Я хочу обрадовать Тебя сенсацией...
- Валяй...
Ростопчин рассмеялся.
- Боже, как по-русски!
- У тебя сейчас сколько времени?
- А бог его знает... Ночь.
- Значит, у меня утро.
- Ты сердишься? Я пробивался к тебе целый час...
- Не томи душу, Женя...
- Мне сегодня позвонил фриц Золле. Он собирал документы
о том, что картина Врубеля, которую выставляют на торги в
"Сотби"; на Нью-Бонд стрит, была, по- видимому, похищена из
музея на Украине. Так что давай-ка бери самолет и прилетай
в Лондон. Торги состоятся девятого мая, я остановлюсь в
отеле "Кларидж", его хозяин - мой давний друг, экономия
прежде всего, он меня держит бесплатно, как реликт - русский
князь в отеле английской аристократий. Восьмого мая в
десять часов жду тебя в лобби (1), там кафе, ты меня
увидишь.
...Он ждет меня восьмого мая в лобби, отель "Кларидж",
Лондон, Англия, подумал Степанов, закуривая. Я должен найти
редакцию, Которая даст деньги на этот полет. Должен выбить
командировку. Должен, и все тут.
I
"Милостивый государь Николай Сергеевич!
Безмерно рад был получить Ваше любезное письмо. Очень
обрадовали Ваши слова о том, что мой обзор передвинут на
номер раньше. Как всегда, на мели, а хозяин меблирашек
господин сурового норову, скупердяй и аккуратист.
Был бы премного Вам Признателен, посодействуй Вы срочной
пересылке мне гонорара.
Теперь о новостях. Их множество!
Как всегда, Врубель играет в оригинальность. Он посмел
прикоснуться своей рукою к стенам Владимирского собора,
написал тьму эскизов, чушь несусветная! К счастью, заседала
синодальная комиссия, да и мы, ревнители православия,
старины и традиции, загодя написали свое мнение по поводу
бесстыдных выходок этого дэкадэнтского маляра, и ему ныне
роспись запрещена. Слава богу! На решение комиссии
повлияло и то, что сам по себе Врубель - человек, не
воздержанный до спиртного, Кривляка, раскрашивающий свое
лицо то в синий, то в лиловый цвет, лишен всякой
серьезности.
Судите сами: Васнецов, навестивши Врубеля у него в
мастерской (стульев нет, одни табуретки да колченогий стол,
все пропивает и прокучивает), увидал у него картину, которая
весьма ему приглянулась. Не знаю уж, что там ему
показалось, сам он бо-оль-шой оригинал и полнейший
бесхребетник, воистину доброта хуже воровства, однако ж
немедля отправился к меценату Терещенке. Тот посмотрел
"создание" и приобрел его.
Что же сделал Врубель? Как бы поступил истинный художник
на его месте? Купил бы краски, холсты, мебель, снял бы
приличную мастерскую, оделся по-людски, а не в балахон, коим
он поражает взоры киевлян... Так нет же! Непризнанный
гений отправился в цирк, увидал там мадмуазель Гаппе, был
покорен тем, как она дрыгает ножками, пригласил ее в
ресторацию, поил дорогим шампанским вином, затем привел в
номер и там умолил позировать. А холста у голубчика не
было. Так он всю Терещенкину картину, за которую деньги
получил, и записал этой самой циркачкою!
Ничего не окажешь, нравы! Даже его отец, полковник
Врубель, из полячишек, а может, и того похлеще, говорил
своим знакомцам, что новая работа, над которой мудрит его
сыночек в те короткие часы, когда не предается Бахусу, сера
и безвкусна, хотя называется весьма претенциозно - "Демон".
Тянет их всех на великое, норовят разрушить лермонтовский
образ, дорогой сердцу каждого русского! "Баба какая-то, а
не Демон", - сказал Врубель-пала. Верно сказал, хоть сам я
не видел пока еще этого "шедевра".
Кстати, говорят, что сей "выученик" Чистякова вообще не
пишет с натуры. Попросит кого руку вытянуть, пять минут
поводит углем по холсту - и все, спасибо, больше не нужно!
А мы-то ревнители прекрасного, все мечтаем про то, что на
вернисажах будем видеть труд, правду, натуру, а не плоды
воображения эстета. Эдак они бог знает что навоображают, а
нам смотри! Я совершенно не возьму в толк, как Академия
терпит все это! Не мог же Его Высочество Великий Князь
Владимир позволить такого! Не мог! Пользуясь тем, что Е.
В. занят делами государевыми, времени для просмотра всего,
что малюют ныне, нету у него, пользуясь добротою его, ложь
