собою, работал артистично; хрустел его накрахмаленный халат,
хрустели соли на шейных позвонках клиента; наслаждение,
возвращение молодости; эластичность, что может быть
надежнее?!
...Нарро вошел не постучавшись.
- Князь, на проводе Москва...
Ростопчин бросился к аппарату, как был, полуодетый
схватил трубку.
- Да неужели?! Слушай, как я счастлив, что застал тебя,
Митя! Я, признаться, отнесся с юмором к твоему сообщению, о
польском господине Розене, но сейчас он мне будет очень
кстати, нужны деньги! Чем бабы старее, тем большие они
стервы... Когда Розен прилетает в Цюрих?
И Степанов ответил:
- Он будет у тебя завтра, Женя. Рейс Аэрофлота. Сразу
же позвонит, я дал ему все твои телефоны.
VII
"Милостивый государь Николай Сергеевич!
Посылаю Вам вырезочку ив "Нового времени"; "Дэкадэнт,
художник Врубель, совеем как отец дэкадэнтов Бодлер, недавно
сошел с ума".
Так вот в чем дело-то! Несчастный, несчастный Врубель!
Я кусаю пальцы от горя и неловкости! На кого же я
ополчался? Супротив кого воевал последние годы?!
Несчастный душевнобольной человек... Я в отчаянье... Не
знаю, как уж и быть в таком положении. Намерен пустить
заемный лист для сбора денег на его лечение, помочь Забеле,
каково-то ей - после гибели единственного сына такое теперь
с мужем?!
Оглядываясь на прошлое, я снова я снова спрашиваю себя;
имел ли я право выступать против того, что он делал в
искусстве? Ведь, оказывается, он с рождения был болен,
отсюда все его выверты в форме и краске, вея его
чужеродность, столь меня отталкивавшая. Меня ли одного?!
Или я ошибаюсь? Может, надо было не замечать нездорового
уродства, проходить мимо? Слава богу, Императорская
Академия (в отличие от вседозволенности старого академика
Чистякова, наплодившего разрушителей традиции типа того же
Коровина и Бакста) пока еще дает Руси высокий образец
живописи, чуждый дэкадансу и разнузданному европейскому
мракобесию.
Нет, отвечаю я себе, ты был прав! Он, господь наш,
принял на себя тяжкий крест борьбы за чистоту детей своих, а
я каждый свой поступок проверяю Его словом и делом...
Ты прав, отвечаю я себе, потому что волновало тебя не
частное дело, но судьба нации! От врубелевского бунта
против традиций до бунта черни - один шаг! От
омерзительного наброска, который Репин посмел сделать с
Победоносцева до призыва к неповиновению власти - один шаг.
От "Распятия" Ге, слава богу, запрещенного Синодом и
Императорской Академией, до непослушания слову церкви - один
шаг! От клеветы, которую возводил на русское воинство в
своих полотнах Верещагин. До пугачевской смуты и того
ближе...
Нет, никогда бытие не определяло дух, лишь дух определяет
жизнь и ее моральное здоровье, лишь здоровый дух!
Вот и выплакался я Вам, На сердце полегчало, и
почувствовал в себе сяду продолжать то дело, коему был
предан четверть века.
Остаюсь, милостивый государь Николай Сергеевич, Вашим
покорным слугою, сердечно Ваш.
Гавриил Иванов-Дагрель.
P.S. Танечка просит передать огромнейший привет
мудрейшему Суворину, коли Вы его увидите в ближайшие дни, до
того, как я выберусь к нему. Она, душенька, считает, что в
напечатанной им заметке про Врубеля ничего нет
оскорбительного. Все мы, говорит она, норовим не
договаривать, боимся сказать правду открыто, потоку и
страдаем. "Когда травят мышей - заметила она," их ведь тоже
жаль, маленькие, серенькие, глазенки бусинками, но ведь,
коли их не травить, всю крупу сгрызут!" Вот она, женская
логика! До чего точна и предельна.
До встречи!"
2
- Ах господин Вакс, - вздохнул Иван Ефимович Грешев,
эксперт по русской истории и старославянскому языку, - мне
делается жаль вас, европейцев, когда вы начинаете судить
русское искусство.
- Я американец,
- Тем более. Вас еще, как единой американской общности,
нет.
- Мы каждый сам по себе, - возразил фол, - в этом наша
общность. Высшая, с вашего позволения...
- Где учили русский?
- В Штатах, Праге и Москве.
- Состоите на службе в разведке?
- Я же вам дал мою визитную карточку. Там довольно четко
определена моя должность в нашей фирме.
Странно покачивая острой птичьей головою, Грешев поднялся
с низенького кресла (семнадцатый век, карельская береза;
желтый, под золото, атлас поистрепался и залоснился, но все
еще хранил тайну какого-то странного, видимо геральдического
рисунка) прошаркал к столу, пригласил Фола устроиться рядом
с собою (стулья тоже обтянуты золотистым атласом, спинки
очень высокие, человек среднего роста просто-напросто
утопает в нем), отхлебнул черного холодного чая из высокой
кружки (фарфор, семнадцатый век) и только после этого
рассмеялся.
- Милостивый государь, я сотрудничал и с британской
разведкой, и с частным бюро господина Николаи после краха
кайзера, с французами и с бельгийцами - самые, пожалуй,
талантливые шпионы, чувствуют друга и врага, что называется
ладонями... Не надо от меня таиться, это делает отношения
между собеседниками фальшивыми, не получится диалога и потом
не я вас искал, но вы меня...
- Если вам хочется считать меня шпионом, считайте, -
ответил Фол, - иногда это нравится взрослым людям;
какая-никакая, а игра.
- Я очень старый человек, я не помню, когда был взрослым.
Мой друг и ваш добрый знакомый Александр Двинн позвонил из
Вашингтона и сказал, что, возможно, меня навестит мистер
фол, описал вас, у меня схватывающая память, а вы дали
карточку с фамилией Вакс, вот и все... Что интересует вас?
- Очень многое, но сейчас более всего меня заинтересовали
вы, Иван Ефимович.
- Я всех интересую. Все хотят обладать рецептом на
выживание. Знаете, сколько мне сейчас лет?
- Семьдесят?
- Не стоит так грубо льстить... Вы же прекрасно видите,
что больше восьмидесяти... И не говорите - не может быть!
Мне девяносто два! Поэтому каждый день для меня так
неповторим.
- Чем вы сейчас заняты, Иван Ефимович?
Грешев вздохнул, развязал тесемочки на старой папке, еще
русская, дореволюционная, успел подумать Фол, и достал
оттуда рисунок.
- Русский герб, двуглавый орел. Видали когда-нибудь?
- Конечно. В историческом музее.
- Там экспонирован один из тридцати трех. Запомните эту
цифру! Каждое царствие на Руси отмечалось своим гербом.
Да, да, именно так! Я посвятил этому исследованию три года.
Идите сюда, ближе... Наш первый герб пришел из Византии с
Софией Палеолог к Ивану Третьему, собирателю земель моей
страны. Двуглавый орел, то есть герб Византии, нес в себе
высший смысл державы: в лапах Западно- Римской империи был
меч, а Восточно-Византийской - крест; подтекст очевиден -
христианство идет на восток, оберегая мечом свои западные
границы. Две короны, как и полагается; но Максимилиан
Второй, император Византийский, отправляя Софию Палеолог,
чтобы обратить Русь в католичество - в этом же смысл брака,
в чем еще?! - дал ей стяг, на котором был не императорский
орел, но цесарский, и в лапах его не было ни меча, ни
креста. Но зашаталась Византия, и наш Иван быстрехонько
меняет византийского орла своей венценосной супруги;
появляются две короны, царские, а не княжеские, и Георгий
Победоносец на груди у орла. Спустя семь лет, после того
как Ивану не пришлось более униженно ездить в Орду, иго
сброшено, орел снова изменился: крылья вверх, в лапах -
крест и меч, клювы раскрыты, яростны... Сын Ивана, царь
Василий, меняет орла по-своему. Помер Василий, и пришел его
сын, малолетний Ванечка, которого потом назовут Грозным, но
поначалу будет управлять Русью не он, а боярство, и
свершится беда, милостивый государь, истинная беда,
объяснение коей в лености, чопорности и дурости русского
боярства, поскольку для него чем жирней, тем уважаемей, чем
медлительней, тем умнее... Вот и появился орел боярский:
тучный, крылья опущены, меча нет, клювы закрыты, все подобно
политике той поры - инертность, лень, прозябание, интриги.
Но лишь только Ивану стукнуло шестнадцать, происходит чудо -
в древних актах об этом ни слова, ни единой бумаги, -
появляется новый орел: крылья вверх, предполетная
устремленность; в когтях меч, клювы открыты грозно -
предтеча действа, начало движения! И композиция завершается
тремя крестами - впервые, заметьте себе, милостивый
государь, впервые! Почему? Ведь еще не выдвинута теория
Москвы как преемницы Рима! Ведь мудрец, автор концепции
третьего Рима, не старец еще, не подобен мне, он еще
взрослый, - Грешев мелко засмеялся, тело его затряслось,
только глаза смотрели на гостя холодно, с каким-то
пренебрежением. - Но бояре-то ведь достали Ивана, он ведь
еще не был Грозным, он мальчишечкой был, молочко еще не
обсохло. И удалился затем от царства, недостойны бояре его
правления, мелюзга, друг другу горло грызут, наушничают, в
заклад отдают, только моргни; как с такими держать Россию?
Только Иван ушел в Троице-Сергиеву лавру, как сразу ж бояре
создали своего орла! Крылья книзу, в лапах - ни меча, ни
креста; нету и Мономаховой шапки. Мистика?! А что ж еще?
Набирал Иван силы в своем добровольном заточении, внимал
молчаливо Пересветову, который предлагал поучиться у турок
властвованию: на всех непокорных напустить янычар, гвардию
императора, все позволено во имя силы державы; родилась
концепция опричнины. Вернулся в столицу, и вместо Святого
Георгия на груди орла появился единорог! Впервые,
единственный раз в Троице- Сергиевской лавре Георгий
Победоносец уступил на груди орла место диковинному
нерусскому единорогу, В чем дело? А? Не догадываетесь?
- Я обо всем этом слышу в первый раз...
- Интересно? Я могу рассказать, если чувствую в глазах
слушателя интерес... Так вот, царь Давид, библейский герой,
по имени Кроткий, казнил врагов своих куда как более, чем
Иван, прозванный Грозным. И в поучении к псалму девяносто
первому есть строки: "Враги твои гибнут, а мой рог ты
вознесешь, как рог Единорога". С единорогом на груди орел
Ивана благословил опричнину, казни, кровь... А уж после
разгула этого Иван отменил единорога - доподлинно известно,
не мистика уже, а царев указ, - вернул Победоносца, все
возвращается на крути своя... Но пришел Федор Иоаннович, и
снова крылья стали жалостливы, вид один, взлета не
чувствуется. Да, да, вот, не выдумка ж, правда! И клювики
закрыты, и глазки на орлиных головах сонные. Воцарился
Борис Годунов - и вновь новый орел! Головы его вопиют
вместо меча. О чем же молит Борис? О снисхождении, что ль?
За Димитрия всенародно бьет челом о прощении?! Появился
Лжедмитрий, и с ним орел с императорской короной, которой
папа искушал Ивана Грозного в период его затвора... И того
не искусил, и этот не успел. Не надоел вам? - резко
прервал себя Грешев.
- Да будет вам, Иван Ефимович, - поморщился Фол, - вы же
чувствуете, как любопытно все, о чем вы говорите. Намерены
печатать?
- А кому это здесь надо? Вам надо, чтоб я облил грязью
сельское хозяйство Советов. А орлы? Так, безделица,
пустое... Ваша пропаганда весьма прагматична, на том и
обожжетесь, а уж молодцы из "Свободы" таким ядом исходят,
так уж жалки они в своей ненависти, что Кремлю прямо-таки
каждый день подарок делают; злость- то разъедает, она вроде
ржавчины, а россиянина можно добром брать, иначе - не-а, не
выйдет.
- Любопытно. Хоть и не согласен. Но вы продолжайте,
пожалуйста.
- Ну что ж! Россия помнит орла, приготовленного для
Лжедмитрия в панстве: ни меча, ни креста, крылышки книзу.
А с Романовыми - крылышки вверх; Мономахова шапка, в лапах
крест и держава, но меча еще нет, истощена Русь боярством.
А потом Богдан Хмельницкий, - вот и трехглавый орел, да
ненадолго. Пришла Софья, исчез Георгий Победоносец... А
после стрелецкого бунта кто-то нарисовал у орла розочки,
цветочки! Что за прелесть, а?! Ну, кто же, кто мог такое
художникам приказывать?! Никто не мог, это сам о... А
потом петровский орел, могуч, крепок... Помер Великий, и
по-онесло! Снова чехарда. Ну, а потом тарабумбия началась
с Временным, там ужас что портачили, такие гербы шлепали,
