- Русские иногда выкупали вещи на аукционах. Это было в
Париже и Монте-Карло, - продолжал Золле. - У меня есть
факты! Вы не смеете отрицать факты, господин Степанов.
- Ну, хорошо, хорошо, - сказал Ростопчин. - Я оплачу вам
расходы, профессор, нам нужны ваши документы о картине
Врубеля, ради этого мы и собрались здесь...
- Я мог прислать вам эти документы по почте, - тем же
звенящим голосом ответил Золле, побледнев еще больше. -
Меня привело сюда чувство негодования! За какие- то
дерьмовые бумажки господин Степанов платил другим людям,
плохим людям, с дурным прошлым, а я пустил по ветру все, что
было, как последний осел! А я не осел! - голос его
сорвался, и он заплакал. Плакал молча, только слезы
катились по щекам, быстрые старческие слезы.
- Зигфрид, Зигфрид, ну что ты?! - сказал Степанов,
положил руку ему на колено. - Нас с тобою кто-то хочет
поссорить! Это все неправда! Я был убежден, что мы
работаем от сердца, а не для денег...
- У господина Ранненброка есть расписка, данная вами, -
ответил Золле, плача по-прежнему. - И эта ваша
отвратительная ложь делает невозможным наше сотрудничество.
- Дайте телефон господина Ранненброка, - сказал Степанов,
- мы позвоним ему сейчас же.
- У меня нет оснований не верить расписке. Там была ваша
подпись!
- Это фальшивка!
- Значит, три человека, мои соотечественники, лгут, и
только вы говорите правду?!
- Повторяю, - отчеканил Степанов, - я никому, никогда и
нигде не платил денег! Я неофициальное лицо, я... Словом,
я настаиваю, чтобы мы сейчас же позвонили этому самому
Ранненсбургу!
- Ранненброку! - так же отчеканил Золле. - И мне стыдно
за вашу ложь!
- Я не стану продолжать разговор в таком тоне!
- Господа, ну нельзя же так! - лицо Ростопчина сделалось
морщинистым, стало видно, что он очень постарел. - Надо же
обо всем говорить спокойно...
Золле сбросил руку Степанова со своего колена и обернулся
к Ростопчину.
- Это вы можете говорить спокойно! И он, - кивнул на
Степанова. - А я не могу! Не могу, ясно вам!
И, резко поднявшись, выбежал из "Клариджа".
(Через две минуты после того, как позвонили из холла и
сказали, что ждут внизу на бутылку белого вина
"либефраумильх" семидесятого года - пароль, означавший, что
операция с Золле прошла успешно. Фол набрал цифры 7529712;
когда в отеле ответили, он попросил телефониста семнадцатый
номер, мистера Грибла; представился Ваксом из Нью-Йорка,
фирма по реставрации старины и скупке произведений изящных
искусств, сказал, что все улажено, серьезного конкурента во
время завтрашнего мероприятия не будет; интересующую картину
Врубеля можно взять по вполне пристойной цене, дело сделано.
Мистер Грибл только что прилетел из Америки;
действительно любитель русской старины; арендовал чартерный
рейс; последние два года он собирал коллекцию русской
живописи и икон; недавно вышел из дела с девятью миллионами
на личном счету; земли в Техасе сдавал в аренду - лишняя
подстраховка на случай "черной пятницы", инфляции типа
двадцать девятого года; земля - она и есть земля, самое
надежное вложение капитала.
- Мистер Вакс, я признателен за информацию. Гонорар, как
и уговаривались, будет переведен вам после завтрашних
торгов, спокойной ночи.
фол поднялся, закурил, прошелся по номеру; черт с ним, с
этим гонораром; все что угодно, только бы развалить троицу,
поставить крест на альянсе: Ростопчин - Степанов - Золле;
даже если немец вдруг и пошлет почтовым "экспрессом" свои
документы о том, что Врубель был похищен, Ростопчин их не
получит, вопрос проработан; Степанов тем более, да и потом
Золле не знает, где остановился красный; можно спускаться
вниз, рейнское вино со странным названием "молоко любимой
женщины" воистину прекрасно, почему бы не начать с него?!
фол позвонил Джильберту, сказал, чтобы за немцем
присмотрели, не более того; события ни в коем случае не
форсировать; он нам нужен живым и в полнейшем сознании;
сейчас джентльмен на последнем градусе истерии, возможен
срыв; я должен знать, каким теплоходом он отплывет или когда
вылетит в бремен; его обязаны встретить наши люди; дорога
успокаивает или же, наоборот, доводит до криза; и то и
другое равно выгодно комбинации.
Позвонил Ричардсону в Гамбург, попросил запустить вдело
прессу; время, место прибытия Золле и точную дату сообщит
Джильберт, включите автоматический ответчик на телефонном
аппарате, если отлучитесь надолго.)
- Ну и что? - спросил Степанов. - Конец предприятия?
Ростопчин вздохнул.
- Едем отсюда к чертовой матери.
- Едем.
- К итальянцам? Или китайцам?
- Ты ж хотел к итальянцам... Только у них все мучное, не
боишься разжиреть?
- Боюсь. Едем к китайцам.
Ростопчин чуть поднял руку, и нему сразу же подошел
официант; склонившись, по- воробьиному повернул голову,
словно рассматривал какую-то невидаль.
- Пожалуйста, подскажите, какой китайский ресторан
считается в Лондоне самым хорошим? - спросил князь.
- Сейчас же наведу справки, сэр, - официант отпорхнул к
портье, что-то сказал ему, тот ловко открыл один из двадцати
справочников, лежавших у него под рукой; через три минуты
официант вернулся, принес листок бумаги (весь в тисненых
разводах, герб "Клариджа", шрифт золотой, нет на них,
дьяволов, бумажного голода) с адресами и телефонами
Тринадцати ресторанов.
- Это наиболее престижные, сэр. Всего в городе более
двухсот китайских заведений, однако мы не считаем возможным
рекомендовать их Вам. Если позволите дать совет, я бы
предпочел ужин В "Пекинз мун" (Родней роуд, шесть), очень
любопытная кухня - не Кантон, те фокусничают, - настоящий
Пекин...
- Благодарю. - Ростопчин поднялся. - Завтра я скажу,
насколько ваш совет был удачным.
Они вышли из отеля, швейцар в своем коричневом котелке
сделал рукою факирский жест, сразу же подкатил старомодный
черный "Остии"; Ростопчин назвал адрес; поехали; внезапно
лицо его замерло, осунулось даже.
- Мне это очень не нравится, - заметил он.
- Мне тоже.
- Я не о том... За нами следят, Митя.
- Зачем? Кто?
- Не знаю... Те двое, что сидели рядом за столиком и
лобби, выскочили следом и едут за нами... Очень странно...
- Пусть себе... Для тебя авантюра, для меня сюжет...
- Официант сказал "Пекинз мун"... Они слышали.... Очень
хорошо... Ты же не воевал, Митя?
- Я не воевал, Женя.
- Видишь, а я воевал. Точнее, сражался. Партизаны
сражаются... Послушайте, - ^ обратился он к шоферу. - Я
вам буду очень благодарен, если вы сделаете так, чтобы наша
машина проехала под желтый свет. Следом идет автомобиль с
теми людьми, которых я не хочу более видеть.
- Да, сэр, - ответил шофер, - но штраф довольно высок.
- Не сомневаюсь, - согласился Ростопчин, сказав Степанову
по-русски: - Наверное, они не поедут на желтый свет, они же
убеждены, что мы отправились любоваться пекинской луной...
Он достал из кармана бумажку, принесенную официантом, дал
шоферу другой адрес: Холливуд роуд, шесть, ресторан
называть не стал; уроки маки; покачал головою.
- Знаешь, перебирать мы с тобою не будем. Есть что
анализировать. А эту работу можно делать лишь на трезвую
голову...
(Люди Фола, потеряв такси Ростопчина, действительно
поехали в "Пекинз мун".)
Ростопчин я Степанов устроились в "Голден дак" в глубине
зала; официант сразу же принес свечу, зажег ее; подал
тяжелые меню, выслушал заказ и засеменил на кухню. Лоб
Ростопчина был по-прежнему изрезан морщинами; Степанов не
видел его таким никогда еще - маска, а не лицо.
- Сейчас будем звонить к юристам, - сказал Ростопчин. -
Хорошо бы найти зубастых журналистов. У тебя здесь никого
нет?
- Никого. Ты убежден, что за нами следили?
- Да.
- А почему нам нужны юристы или зубастые журналисты?
- Загибай пальцы, - сказал Ростопчин, - Истерика Золле...
Ты действительно никому не платил денег за документы?
- Могу побожиться.
- Не поверю. Вы все атеисты... Итак, истерика Золле...
Раз. В высшей мере странная истерика... Его, видимо,
кто-то чем-то невероятно обидел, понимаешь? Сказали про
тебя такое, чего он просто не мог вынести... Он очень
чистый, незащищенный человек...
- Мне могли говорить про него что угодно, я бы никогда не
поверил...
- Даже если предъявить доказательства?
- Какие?
- Ну, такие, например, что он намеренно вводит наш поиск
в заблуждение.
- Этого не может быть!
- Эмоции, - сухо оборвал Ростопчин; он и говорил сейчас
иначе; рублено, коротко, сухо. - Если бы тебе показали
документы и выложили на стол факты, ты бы поверил. Да, да,
не спорь. Значит, ему тоже выложили факты.
- Почему он не согласился звонить к этому самому
Равеибрюку?! Я же предлагал...
- Потому что там был не один лишь господин Ранненброк.
Там были еще двое. И они беседовали с ним на его родном
языке, Митя. Это очень важно, когда с человеком говорят на
его родном языке. Он пережил в "Кларидже" трагедию...
- Почему?
- Потому что ты вел себя неверно.
- Как я должен был себя вести?
- Как врач. Как добрый доктор, который говорит с
тяжелобольным человеком,
- Что же он, псих, что ли?!
Ростопчин вздохнул.
- В какой-то мере да... Как и ты, кстати. И как я...
Это происходит незаметно, исподволь, но, если ты засыпаешь с
мыслью о чем-то одном, крайне важном для себя, и с этой же
мыслью просыпаешься, все твое естество постепенно
подчиняется одному, единственному. У меня есть бизнес, сын,
наконец, у тебя журналистика, дочки, кино, а он один.
Совершенно один... Да, да, я вполне серьезно... Если бы ты
распластался перед ним, говорил, как с женою, страдающей
истерией, можно было бы договориться. А - ты...
- Ладно, допустим, с Золле ты прав. Дальше?
- Дальше... Я пока не рассказывал тебе... Вдруг узнаю
совершенно неожиданно накануне вылета: мой сын,
оказывается, в безвыходном положении - кто-то хочет
доказать, что он купил землю, часть которой принадлежала
фирме, строящей дороги. Юристы из Буэнос-Айреса говорят
мне, что дело странное, но процесс, если его начинать, может
вылиться в чудовищную сумму, противники моего сына - могучие
люди, перепилят... Включилась стерва... Нервотрепка...
Истерики... Это уже удар против меня. Я должен был
выложить деньги, чтобы спасти сына. Да, да, те деньги,
которые были приготовлены на Врубеля. Пятнадцать тысяч я
сохранил, но не убежден, что нам хватит... То есть
наверняка не хватит... Драка на аукционе будет невероятная,
у "Сотби" умеют нагнетать страсти. Это два. Теперь Розен.
Если он сам к тебе пришел, если имеет бизнес с Россией,
заангажировал себя предложением помочь нам, завязал под это
связи - а он, я убежден, с твоей помощью это сделал - и даже
не позвонить мне... Он ведь не дурак? Нет? Тогда почему
не позвонил? Не знаю. И ты не знаешь. Но это три, Митя,
это три. И последнее. Два молодых человека, которые сидели
рядом с нами в "Кларидже", а потом бросились в машину и
поехали следом. Это четыре. Можешь возразить?..
- Могу. По пунктам...
- Не надо, милостивый государь, - услыхали они за спиной
скрипучий старческий голос; фраза была произнесена
по-русски, без акцента; обернулись резко, будто кто-то
толкнул их; за соседним столиком сидел старик с водянистыми,
чуть навыкате глазами; тонкая пергаментная шея торчала из
широкого воротника старомодной рубашки, "бабочка" болталась
где-то на груди - черная в белый горошек. - Вы не
опровергнете доводов вашего знакомца. Это говорю вам я,
Иван Грешев. С вашего позволения, я занимаюсь не одним
только Врубелем, но и им тоже, вот уже семьдесят лет... Я
живу по соседству, милости прошу ко мне, там побеседуем.
6
В Нью-Йорк Розен вылетел той же ночью, что прилетел в
Цюрих, благо шел самолет из Индии; домой приехал совершенно
разбитый, сразу же сел к телефону, связался с Эндрю -
адвокатом, который работал с ним последние пятнадцать лет;
тот рассердился:
- Посмотри на часы! Это у вас в Москве день, а у нас еще
