поручение.
- Да, но я не знаю вас, мистер Луиджи. - Розен хорошо
говорил по-английски, но с невероятным акцентом, по
образованию техник, ничего не попишешь, страсть к точности,
в русском-то говорится, как читается, одним словом,
фонетика; потому- то, наверное, русские так недоверчивы к
англосаксам, во всем ищут второй смысл а поди не ищи, если
каждое слово - загадка и два в ней смысла.
- Я Луиджи Роселли, владелец фирмы по торговле правами на
журнальные и газетные статьи. С мафией не связан, - мужчина
улыбнулся; лицо похоже на Бельмондо; далеко за пятьдесят; но
зубы все свои; или же летал в Штаты, там вживляют новые,
вырванные у юношей, погибших в автокатастрофах, бешеные
деньги, но гарантия абсолютная. - Я отвезу вас, - он кивнул
на свой "мерседес", - по дороге поговорим...
- Я не езжу с незнакомыми, - ответил Розен, ища глазами
полицейского, увидел двух, успокоился. - Вы можете сказать
мне то, что хотите, здесь...
- Хорошо, я подъеду в ваш отель, - сказал Роселли. -
Право, я не намерен похитить вас. Или шантажировать. Меня
просили поговорить с вами о том деле, которое касается не
вас, но вашей семьи.
- Говорите! - воскликнул Розен, сложив на груди свои
короткие маленькие руки.
- Вы не хотите, чтобы я знал, где вы остановитесь на эту
ночь? Но ведь это так легко выяснить... Впрочем, как вам
угодно, пойдемте в кафе.
- Да, но у меня чемодан...
- Это, конечно, очень серьезное препятствие, - Роселли
смешливо дернул кончиком тонкого перебитого носа. - Я
занимался спортом и помогу докатить ваш чемодан до кафе; за
воду и сандвич плачу я.
Когда они сели за столик, Роселли попросил наглого
официанта - посмел не провести их за столик, а лишь
барственно кивнул бритой головой - принести два кофе,
поинтересовался, не хочет ли Розен двойной, тот ответил, что
несколько ошеломлен происходящим, кофе вообще не пьет,
только чай; сердце; ограничится стаканом воды; "Нет, нет,
самой обыкновенной, от минеральной у меня изжога"; и
приготовился слушать, как-то странно при этом похлопывая
себя по карманам.
- Хотите курить? - осведомился Роселли. - Пожалуйста,
только мои без фильтра, я долго жил в Париже. Привычка -
вторая натура...
- Благодарю. Я бросил курить, хотя до сих пор не могу
себе отказать в двух-трех сигаретах...
- Фокусы, - вдруг жестко к сухо сказал Роселли. - Так вы
курить никогда не бросите. Это опасное занятие - сидеть
между двумя стульями, мистер Розен.
- Что? - спросил Розен и снова почувствовал в груди
холод.
- То самое. Словом, мне поручено сказать, что мистер
Степанов работает на Кремль; "красный князь" ведет здесь -
по его заданию - пропаганду, "мир и дружба", словом, сами
понимаете... Если вы действительно решили платить им
деньги, вашему предприятию в Панаме может быть нанесен
ощутимый урон.
- Да, но я имею право тратить мои деньги так, как хочу!
Я это делаю в интересах моего бизнеса, в конце концов! Мне
никто не поможет, если я себе не помогу! И потом что тут
предосудительного - купить несколько картин и вернуть их
России?
- Ничего. Ровным счетом. Речь идет лишь об этом
аукционе. Те люди, которые намерены приобрести Врубеля, не
позволят, чтобы он ушел на Восток. Эти люди имеют большой
вес в банковском мире. Они сомнут вас.
- Откуда вы узнали, что я намерен...
Роселли вытащил из кармана конверт, вынул из него две
странички, протянул Розену.
- Читайте. Это запись телефонных разговоров Степанова с
князем...
- Вы из разведки?
- Упаси бог! Вы никогда не прибегали к услугам частных
детективных агентств?
- Да, но зачем мне это?!
- Прочитайте, прочитайте, мистер Розен. А прочитав,
подумайте, не придется ли вам прибегнуть к их помощи.
- У вас есть очки? - спросил Розен. - Мои в портфеле.
- Я читаю без очков.
Розен открыл свой плоский портфель, неожиданно для себя
протянул Роселли ложку из Хохломы, которую на самолетах
Аэрофлота дарят пассажирам первого класса; достал очки;
прочитал странички, не прикасаясь к ним пальцами.
- Да, но это ж явная слежка. У вас есть основания
следить за этими людьми? Они делают что-то противозаконное?
- Повторяю, меня уполномочили передать вам, что в ваших
же интересах взять сейчас билет на самолет, который идет в
Нью-Йорк или Панаму. И улететь. Люди, которые мне поручили
эту миссию, относятся к вам с симпатией. Вы доверчивый
человек. Москва втягивает в свои сети на чем угодно -
культура, спорт, медицина, - а потом бизнесмен оказывается в
центре паутины, выпутаться из которой невозможно.
- Да, но я заангажирован, мистер Роселли! Я говорил в
Москве, что я хочу помочь им!
- Понятно, понятно... И под это пошли вам навстречу?
Сулили льготы? Обещали наибольшее благоприятствование?
Скажите им, что у вас случился сердечный приступ. Если
хотите, мы подготовим соответствующие справки. Пришлете
потом письмо, что по-прежнему горите желанием проявить себя
на ниве меценатства, пусть только сообщат, где будет новый
аукцион русской живописи. Прекрасный выход из положения...
- Тем не менее ваш ультиматум ставит меня в сложное
положение. Может быть, господа, которые поручили вам эту
миссию, каким-то образом компенсируют сложности, которые
возникнут у меня в Москве?
- Вас ведь никто не вынуждал в Москве к меценатству, я
полагаю? Это была ваша инициатива? Или кто-то намекнул на
целесообразность такого рода комбинации?
Розен снова всплеснул руками.
- Какая комбинация?! Я был совершенно искренен! В конце
концов, я обязан им спасением...
- Перестаньте, мистер Розен. Своим спасением вы обязаны
самому себе. И никому другому. - Он обернулся к официанту,
щелкнул пальцами (отчего-то именно этот сухой, властный
щелчок произвел самое ужасающее впечатление), не глядя на
счет, бросил деньги, положил в карман сдачу и резко
поднялся.
Розен тоже встал, по привычке сложил не груди руки.
- Погодите же! Мы ни о чем ив договорились...
- Честь имею, мистер Розен, Я свое поручение выполнил, -
ступая мягко, как рысь, Роселли пошел к выходу.
- Погодите! - взмолился Розен. - Вы же говорили о
заключении врачей, погодите!
Роселли, не оборачиваясь; остановился; секунду стоял,
словно бы в раздумье, потом вернулся, постоял над Розеном,
который так и не поднялся со стула, сказал рубяще, властно:
- Я найду вас сегодня в десять вечера в "Савойе".
По-моему, вы останавливаетесь именно там?
- Да, но откуда вы знаете?!
- Мистер Розен, вы не мальчик, и я вышел их детского
возраста. Я чувствую, что вы продолжаете комбинировать, еще
не приняли окончательного решения... Напрасно... Взвесьте
все, что я вам сказал... Вы ищете выход; вы умный, но и я
не дурак... Смотрите, не заиграйтесь. Итак, "Савой" лобби,
десять вечера. Честь имею...
...Розен первым делом позвонил в Нью-Йорк Жаклин;
продиктовал свой телефон; сказал, что неважно себя
чувствует, спросил, как дети, не звонил ли кто их фирмы, все
ли спокойно, пожаловался на колотье в боку; на вопрос, как
дела - Жаклин была главным советчиком, умница, - ответил,
что все нормально.
Потом разделся, налил а громадную ванну горячей воды и
блаженно опустился в зелено-пенное озеро; отчего-то
испугался, что может захлебнуться, потому что ноги не
доставали до краев: высший шик - громадные ванны,
утопленные в мраморном полу, рассчитано на голиафов или на
то, чтобы с тобою рядом нежилась девица; расслабился, закрыл
глаза и только тогда подумал, что положение у него
чудовищное, появиться в Москве невозможно; если не выполнить
обещания, Степанов его просто-напросто не поймет. Нет,
сказал он себе, я должен найти выход; наверное, нужно
позвонить князю, это прямо-таки - необходимо; нельзя,
возразил он себе, они слушают все телефоны, эти итальянские
бандиты; а как же поступить? Позвонить в его офис, когда
князя нет? А что? Верно. Сказать секретарю, что Розен
здесь, времени в обрез, надо кое-что передать, самолет
уходит через три часа. А если секретарь его найдет? Или
сам князь приедет в аэропорт? Можно дать неверный телефон.
А потом сказать, что перепутал секретарь; нет, детство,
наивность, не годится. Надо было в Москве езде по телефону
спросить номер его счета и перевести деньги, этого никто не
узнает, никакие детективы, частные или государственные;
детектив детективом, а, банк есть банк...
...Телефон в номере прозвонил резко, требовательно; Розен
снова ощутил тошнотную пустоту в желудке, накинул халат,
прошлепал маленькими мокрыми ступнями по синему персидскому
ковру, снял трубку; кто-то прерывисто дышал, на его
испуганный вопрос "Кто, кто там?!" не ответили; он очень
тихо вытерся, словно бы в номере был еще кто-то невидимый,
и, достав из портфеля карты, быстро разбросал
"наполеоновскую косыночку", очень верил...
Потом позвонила Жаклин; к ней только что приходили;
плакала; умоляла вернуться; путанно говорила о
предчувствиях; "Поверь, родной, если ты будешь упрямиться,
нас ждет горе..."
5
Лондон ошеломил Степанова. Он бывал во всех столицах
Европы, подолгу жил в Париже, Берлине, Мадриде; однажды, лет
восемь назад, провел в столице Англии пять часов; плыл тогда
на теплоходе в Гавр; устроили экскурсию; "Посмотрите налево,
посмотрите направо"; завели в диккенсовскую Лавку
древностей; в одном из парков на низко стриженном газоне
стоял обнаженный парень с гривой спутанных волос, держал на
плече орла и делал странные гимнастические упражнения; птица
в такт махала громадными крыльями; Степанов тогда ощутил
запах гнезда, терпкий какой-то.
Пожалуй, более всего его поразили старые, стертые
лестницы и порту; именно в них он ощутил величие; оно Не
очень-то считается с внешними аксессуарами; важнее
количество судов, стоящих на рейде, чем внешний вид порта.
Проезжал по районам, где жил когда-то Джек Лондон;
вспомнил, как в молодости, еще репортером, мечтал пожить
здесь, написать Цикл новелл об американце, пытался сделать
это и В Испании - пройти по всем местам "Испанского
дневника" Кольцова, - тоже не успел. Как же много пролетает
мимо, Не успеваем... После того как улетел из Аргентины,
гонял в маленьком двухместном самолетике над пустыней Наска
в Перу, где кем-то и Когда-то были выложены таинственные
знаки для древних астронавтов: разговорился с молодым
пилотом; тот учился в Буэнос-Айресе; "У нас механиком был
старик, он готовил к полету машины французского писателя со
сложным именем". - "Сент-Экзюпери? - спросил Степанов. -
Вы его имеете в виду?" - "Кажется, да, - ответил парень, -
что-то похожее, старик очень интересно рассказывал, как
тогда летали через океан на маленьких двухмоторных
самолетиках и француз этот не боялся поднимать машину ни в
грозу, ни в ураган". Степанову стало мучительно стыдно:
прожил два месяца в стране, а про Сент-Экзюпери забыл;
"Суета, суета, суета, неоплаченные счета". Подумал, откуда
эти слова, и вспомнил Москву шестьдесят четвертого, премьеру
"Трех апельсинов" в Театре юного зрителя, банкет, который
устроил потом в "Арагви" Михаил Аркадьевич Светлов; тогда
еще был жив Мирингоф, он привел Степанова в театр и заставил
написать пьесу, и Варпаховский еще был жив, и Гриценко, и
Алейников, только не надо сейчас о них, сказал себе
Степанов, очень пусто станет тогда жить, надо жить живыми;
Бэмби надо жить, Лысом; но ведь эти слова написал Светлов, а
его нет; Степанов прочитал ему свои стихи, каждый прозаик
балуется стихами, а Светлов - с его острым лунным профилем -
взял салфетку и написал на ней: "Сколько раз я в гробу
пролежал, столько раз я друзьям задолжал, суета, суета,
суета, неоплаченные счета". Протянув салфетку Степанову, он
сказал тогда: "Мальчик мой, не занимайтесь чужим делом,
лучше поедем ко мне и, если хотите, поговорим о поэзии, хотя
говорить о ней кощунственно".
Нет, ничего Степанов тогда не понял в Лондоне; надо
поездить по этому громадному и такому разному городу, надо
подивиться его паркам и озерам, надо понять всю значимость
различия между районами Челси и Кенсингтона, Вестминстера,
