боялся ее, а ведь в молодые годы ее боятся острее, чем в
старости, значит, ты не тряпка; самоуничижение; не надо, это
от психического нездоровья, а ты никогда ведь не страдал
истерией; язва была, инфаркт был, печенка ни к черту, но
голова работает; просто ты боишься причинить кому бы то ни
было боль, и это оборачивается против тебя; но где же
Степанов; наверное, в кафе, завтракает; он сейчас вернется,
надо ждать; я вчера неверно вел себя с Золле, я должен был
поддержать Митю; ах, как это важно - открыто определить
позицию, нельзя примирять, арбитр - это одно, а примиритель
- совсем другое; если бы я сказал: "Золле, разве можно не
доверять друзьям; давайте будем звонить вашим немцам", - все
могло сложиться иначе; Степанов был прав, когда предлагал
ему это, а я тыркался то к Золле, то к Мите, и это
обернулось разрывом; никаких документов Золле не прислал, а
я отчего-то был уверен, что они будут у меня в номере, когда
вернусь, я поэтому пил, оттягивая время возвращения в
"Кларидж"; что если Степанов пошел пешком на Нью-Бонд стрит?
Вполне логично, новый город, так интересно посмотреть его,
бродит себе по улицам, разглядывает прохожих; он в Цюрихе
часами просиживал за столиком кафе на улице, пил воду,
курил, а потом возвращался ко мне и часа два бормотал на
свой маленький диктофон, но совсем не про то, что видел, а
про мужчин и женщин, про то, что любовь и справедливость -
совершенно разные вещи; если ребенок говорит отцу, что
защищает его, когда бранит мама, то это еще не есть любовь,
это естественное право человека на честность, нельзя белое
называть черным; Достоевский сочинял характер, который мир
признал русским, а Толстой и Лесков с Салтыковым-Щедриным
шли за этим характером, были его рупором; если Толстой был
принят Западом, то кое-кто из Лондона, Парижа и Берлина не
сочли возможным увидеть прозорливый гений Щедрина,
непредсказуемость России, понять, что сокрыто в прозе
Лескова; Степанов наговаривал на свой диктофончик про то,
как прекрасно набирает западногерманское телевидение
благодарственную память поколения: в день, когда умер
композитор Кемпферт, автор "Странников в ночи", "Снова и
снова", "Испанских глаз", была устроена двухчасовая
передача; страшно, конечно, смотреть на человека,
дирижирующего оркестром, а его нет более, умер
пятидесятишестилетним в зените славы. Эмигрировал из
Германии, нашел себя по-настоящему в Штатах; подпевает
певцам, подмигивает телекамере... Подмигивал телекамере,
больше не будет, но память о нем после такой передачи
останется надолго; про то, как наши - я думаю о русских
"наши", как и Степанов - не умеют делать звезд, проворонили
Алейникова, и Бориса Андреева проворонили, и Бернеса;
французы сделали стереотип национального героя, снимая
Габена из картины в картину, то же с Бельмондо и Делоном, а
наши все новых открывают, российская страсть к изобретению
велосипедов, не умеют канонизировать героя, глупость какая,
а?! Черт, а сердце- то жмет, сил нет... Занятно, что все
же лучше: прожить очень долгую жизнь, отказывая себе во
всем - режим, диета, график, - или же прогореть свои
шестьдесят, но с удовольствием, не думая, можно ли выпить
лишнюю чарку и допустимо ли съесть полную тарелку картошки,
жаренной с салом и луком? Где же Степанов?
Ушел? Значит, я не смогу ему сказать то, что должен
сказать, а если стану говорить с ним в "Сотби" по-русски,
стерва все поймет, они же так все чувствуют, эти проклятые
старые бабы, Клаузевицы какие-то, а не люди, да здравствует
веселая доверчивость молодости, разница в возрасте -
гарантия доброты отношений, их стабильности, именно так,
брак однолеток - замок на леске, союз плюса с плюсом, с
каждым годом все большее отталкивание...
Конечно, она устроит в "Сотби" скандал; у нее все
подготовлено, и этот Эдуард, или Эдмонд, которого я никогда
в жизни не видел и не знал, наверняка уже там; прилетел,
словно гриф, на падаль; ах, какой это будет подарок прессе,
когда я начну торговаться, а он сделает заявление, что любая
покупка не может быть выдана мне, пока суд не примет решение
о разделе имущества. Неужели это работа тех, кого я не
знаю, но кто следил за нами вчера, устроил скандал с Золле,
не позволил прийти ко мне Розену? Ты должен стать змеем,
сказал он себе. Если Степанов не снимет трубку, ты должен
превратиться в ужа, лгать Софи, стелиться перед ней,
пообещать ей все, что она захочет, и прийти к компромиссу
сейчас же, перед торгами. Да, я поступлю именно так, но я
выполню то, что обещал, а там видно будет...
...Степанов открыл дверь, услышал телефон, подумал, кто
бы это мог звонить так рано, снял трубку, сказал свое
обычное "Степанов", он всегда так отвечал на звонки, не
"алло", "да", "слушаю", а именно "Степанов", к тебе же
звонят; телефон конкретен, ибо несет информацию, подданный
слова, ты обязан соответствовать ему, таинству черной
трубки, которая соединяет тебя с миром, черт, как же люди
столько лет жили без этого чуда; хотя тогда, раньше была
прекрасная литература - письма; а кто сейчас пишет письма?
Звонят, в лучшем случае, открытку пришлют.
- Слава богу, - услышал Степанов шепот Ростопчина. - Я
был в отчаянии...
- Почему ты шепчешь? - удивился Степанов.
- Здесь стерва. Может быть страшный скандал. Не
спрашивай ни о чем, делай, что я говорю. Перед тем, как ты
придешь в "Сотби", можешь даже опоздать, черт с ним, но
обязательно, слышишь, обязательно зайди в любой банк и
открой счет... Погоди, а у тебя нет русского банковского
счета?
- Есть, но он дома.
- Я так и думал. Значит, ты заходишь в банк, открываешь
счет, положи хоть десять фунтов, неважно сколько, главное,
чтобы у тебя была чековая книжка, они ее выдадут тебе,
сядешь рядом со мной, я представлю тебя стерве, ты достанешь
из кармана банковскую книжку и выпишешь, но так, чтобы она
это видела, чек на пятнадцать тысяч фунтов... Нет, на
всякий случай на семнадцать... Передай этот чек мне,
поблагодари за то, что я согласился быть твоим
представителем, скажи ей, что ты в восторге от ее красоты,
будь светским, понял? Вчера ты был прав с Золле, и повел
себя, как тряпка, прости меня, все, до скорого...
- Погоди... Но ведь это какой-то спектакль...
- Да, но пока я не вижу выхода. Если я смогу что-то
сделать за этот час, я скажу тебе в "Сотби", скажу
по-английски, при ней нельзя говорить по-русски, она начнет
склоку, они же здесь все такие подозрительные.
(Фол стукнул кулаком по колену, сказал Роберту: "Ни
черта не слышно, этот князь пустил воду, едем!" Он
стремительно убрал аппаратуру и бросился к лифтам; надо
успеть перехватить мистера Грибла в кафе; он должен купить
Врубеля, должен! В крайнем случае, если он скупердяй,
предложу ему свои деньги, шеф, думаю, пробьет мне
компенсацию; в такси усмехнулся: дудки, когда посол в Гане
возвратился домой в отпуск, государственный департамент
отказал ему в оплате денег за такси - из аэропорта Кеннеди
до Сентрал-парка; такси оплачивают только семейным, у кого
есть дети и жена, вообще самый надежный посол тот, у кого
внуки; у ганского деятеля была только мама; бухгалтерия
государственного департамента потребовала от посла
заявления, что мать была вместе с ним; он написал прекрасный
ответ: "Я ехал в такси, а моя мама бежала следом с
чемоданами в руках". Посмеялись вдоволь, но пятнадцать
долларов так и не отдали. Черт с ними, пускай не оплатят, в
конце концов. Успех итого дела аукнется в будущем, деньги
рано или поздно вернутся сторицей, надо уметь терять, только
тогда можно получить во сто крат больше.
...Грибл допивал свой кофе, Фола выслушал рассеянно. "Я
же сказал, на Врубеля у меня отложено десять тысяч, от силы
пятнадцать, больше никто не даст, не волнуйтесь, от нас он
не уйдет".)
В банке было пусто и торжественно.
Степанов вспомнил, как они с Бэмби приехали в Испанию, в
Гренаду, и рано утром зашли в старинный прекрасный храм;
зимнее солнце пробивалось сквозь витражи, пол из-за этого
казался цветным, желто-сине-красным; ходить по такому полу -
кощунство, но какие-то молоденькие девушки с синими тенями
от бессонной ночи быстро прошлепали своими "колледжами" -
остроносенькими туфельками с медной пряжкой, без каблучка,
высший шик, - быстро и деловито преклонили колени перед
иконой, заученно перекрестились и вновь заспешили по
сказочным теням витражей, брошенным на пол, к выходу. Бэмби
тогда сказала: "Нагрешили, помолились я снова за то же
самое".
Степанов посмотрел на клерков, сидевших за овальными
столами; порядок абсолютный; на выдвижной досочке пишущая
машинка, это только мы богатые, позволяем себе держать
машинисток, тут все служащие знают машинопись и стенографию,
время - деньги, молодцы, черти; "Учитесь у капиталистов
хозяйствовать, за ними двести лет опыта"; господи, как же он
был прав во всем, в каждой своей строке, а каждой заметке на
полях книг; Ленин и Петр, два пика российской истории.
Впрочем, Ленин - пик мировой историй; кстати, и тем, что
женщины получили здесь право не только голосовать, во и быть
премьерами, они ему обязаны, Ленину; тутошние власть
предержащие были вынуждены отступить после нашей революции,
иначе б их смели, не сдай они свои железобетонные позиции
после всего того, что Ленин не просто провозгласил, но
сделал практикой жизни России.
Степанов пошел не к клерку а к девушке; очень красивая
одета подчеркнуто тщательно, но в то же время свободно, с
каким-то шиком; на лице улыбка; доброе утро, пожалуйста,
садитесь, чем могу вам помочь?
- Я хочу открыт счет.
- Личный?
- Да.
- Тогда будьте любезны обратитесь к мистеру Джонсу. -
Она повернулась к длинному парню с типично английской
прической - волосы закрывают половину лба; воротничок
высокий с заколкой; галстук тоненький; серый пиджак в мелкую
черную клеточку. - Боб, это к тебе.
Тот поднялся, приветственно помахал Степанову рукой.
- Прошу вас, сэр...
- Доброе утре, мне надо открыть счет...
- О, мы сделаем это очень быстро. Пожалуйста, заполните
бланк. Не сердитесь, что такой длинный. Бюрократия - наш
бич, - он улыбнулся. - Хотите Вложить деньги в дело, на
срочный вклад или же открыть текущий счет?
- Текущий счет.
- Я бы рекомендовал вам подумать над вложением денег в
акций "Нестле", они резко пошли вверх... Хороша тенденция у
аграриев Айовы, "Фуд продакшнз"... Это даст вам больший
процент, чем обычный вклад, ибо Ваши деньги будут
стимулировать работу всех подразделений фирмы - от рабочего
до Совета директоров...
- Нет, благодарю, я хочу иметь чеки, чтобы не носить с
собою деньги... Клерк пробежал бланк-анкету, поднял на
Степанова глаза, в которых было доброжелательное удивление.
- Вы русский?
- Да.
- Как интересно... Какую сумму вы намерены положить на
счет?
- Четыреста фунтов...
- Вы не написали ваш адрес в Англии, сэр.
"Сейчас он обязательно потребует какую-нибудь справку, -
с тоской подумал Степанов. - И все полетит в тартарары".
- Я живу в отеле...
- Но вы намерены нанять квартиру, не так ли?
- Нет. Я приехал сюда ненадолго, не хочу носить с собою
деньги.
- Хм... Вообще-то мы, как правило, открываем счет только
тем, кто имеет здесь квартиру... Или гаранта... У вас есть
гарант?
"Если я скажу "советское посольство", он попросит
письменное подтверждение, - подумал Степанов. - Время будет
потеряно; половина десятого".
- Знаете, - сказал Степанов, - у меня здесь два
издателя...
- О, вы писатель?! Эмигрировали?
- Нет, отнюдь. Вполне красный.
- Как интересно, - повторил клерк. - Вы не могли бы
назвать ваши издательства?
- Да, конечно, - ответил Степанов, - записывайте...
Клерк достал из ящика телефонные справочники,
стремительно пролистал их, покачал головою.
- Но "Макгири энд Ли" в списках нет. Видимо,
обанкротились. Книгоиздательское дело - очень ненадежный
бизнес. Все смотрят телевизор. Как фамилия вашего второго
издателя? Ага, благодарю вас. Будьте любезны дать мае ваш
