заутюженный, ударяй скорее...
Тот самый брокер, что звонил по телефону, чуть кашлянув,
сказал:
- Семнадцать тысяч.
Князь поднял мизинец,
- Восемнадцать тысяч фунтов, - начал ведущий, -
восемнадцать тысяч фунтов, восем-м-м-надцатьтысяч...,
- Двадцать, - сказал брокер.
Ростопчин обернулся к Софи; та сделала чуть заметное
движение, подавшись вперед; Степанов понял, что сейчас она
встанет.
- Двадцать тысяч, двадцать тысяч, два-д-д-дцать тысяч,
двадцать тысяч... Продано!
Перерыв...
В зале зашумели, задвигали стульями, громко говорили;
Степанов услышал смех и сжался, так это было чуждо тому, что
в нем сейчас; он посмотрел на Ростопчина; тот по-прежнему не
двигался, Софи-Клер положила свою сухую ладонь на его руки -
пальцы сцеплены, ногти белые, с синевою.
- Какая жалость, милый. Я так переживала за мистера
Степанова, - сказала она. - Я тронута твоим мужеством,
спасибо за то, что ты выполнил обещание. Мы будем обедать
вместе?
- Нет, - князь с трудом разжал губы. - Нам
целесообразнее увидеться завтра у твоего адвоката. В любое
удобное для тебя время...
- Это можно сделать и послезавтра. Столь острая
необходимость отпала, милый, я спокойна за судьбу нашего
сына.
- Послезавтра я улечу с острова, - Ростопчин поднялся,
вернул Степанову чек, сказал по-русски: - Жди моего звонка
у себя в номере... - И, кивнув Софи, пошел из зала.
"Да, - сказал себе Ростопчин, - я умел быть змеем, когда
сражался. Сейчас тоже началось сражение, и я проиграл
первую схватку... Софи, конечно, мой противник, значит, я
обязан стать оборотнем... Я перейду эту чертову Бонд стрит,
зайду в лавку и погожу, пока уйдут Софи и Эдуард, или
Эдмонд, какая, в конце концов, разница, она права, я его
помню, рыжий, на левой щеке большая родинка, говорит, чуть
запинаясь, будто с разбегу, вряд ли он изменился за тридцать
лет, такие за собою смотрят".
Он вошел в лавку и, отказавшись от услуг продавца, сразу
же кинувшегося к нему, принялся неторопливо рассматривать
товары, то и дело бросая взгляды на массивные черные ворота
"Сотби".
Ну, скорее, молил он, скорее же выходи, стерва! Ты
устроила все, что хотела, не мешай теперь мне сделать то,
что я мечтал сделать! Вспомнил, как сидел в кустах в
полукилометре от дороги в сорок четвертом, поджидая немецкие
штабные машины; боши бежали от союзников, увозили архивы;
поступил приказ перехватить их, а как перехватишь, когда все
маки повернули на Париж, из отряда их осталось четверо, а
немцы наверняка охраняют штабных, человек двадцать
эсэсовцев, не меньше... Он долго тогда обдумывал, как
выполнить приказ; Эйнштейн, одно слово; предложил ночью
перерыть дорогу (по счастью, она была грунтовая), а сверху
положить фанеру и задекорировать булыжниками; первая машина
провалится, вторая стукнет ее сзади, постреляем из леса;
начнется паника; немцы побегут, понимают же, что война
проиграна, они теперь могут драться, только если их много
или же приказ, а во время отступления приказы не так точны,
как в дни побед...
Он наконец увидел, как Софи и рыжий юрист вышли из зала;
эк трогательно он ведет ее под ручку! Вот в чем дело!
Голубки вьют гнездышко! Нужны денежки! Домик на юге
Франции! Ай-яй-яй, старый дурак, когда же ты научишься не
верить людям?! Не надо, сказал он себе, всегда верь людям,
от неверия страдаешь ты, а не они, это, как зависть, губит
человека, ест его червем, превращает в Сальери; ну, хорошо,
голуби, вейте гнездышко; наверное, и Жене в Аргентине все
подстроил этот рыжий, чтобы вынуть у меня деньги, они доки
на такие дела, отчего бы и нет?!
Ростопчин дождался, пока они сели в машину; вышел из
лавки, быстро пересек Нью-Бонд стрит, по привычке глядя не в
ту строну, по-европейски, а не как на острове, быстро
поднялся на второй этаж; ведущий был окружен толпою,
говорили оживленно, его поздравляли, истинное шоу, причем
бесплатное, лучше футбола, и там теперь стали жулить,
заранее договариваются о счете, реванш стоит дороже, а на
аукционе ничего нельзя предугадать; это как коррида,
петушиный бой, победителя никто не решится назвать; брокер,
тот, что победил, стоял возле телефона, говорил очень тихо,
медленно, как-то странно шмыгая острым носом, на котором -
Ростопчин только сейчас это заметил - росли редкие черные
волоски; брокер глянул на туфли Ростопчина, оценил их,
куплены в лучшем магазине, очень мягкая кожа, достаточно
поношены, значит, не показуха, человек вполне серьезный.
Ростопчин дождался, пока брокер кончил свои бесконечные
"да" и "нет", повесил трубку, вытер вспотевший лоб; протянул
ему свою визитную карточку; тот внимательно прочитал.
- Очень приятно князь, чем могу служить?
- Служить ничем. Речь пойдет о деле. Кому вы купили
Врубеля?
- Я не могу ответить на ваш вопрос.
- А вы позвоните тому кто поручил вам представлять свои
интересы, и передайте, что у меня есть вполне серьезное и в
высшей мере интересное предложение.
- Хорошо оставьте свой телефон, я свяжусь с вами вечером,
что-то около семи.
- Это только мы, русские, говорим "что-то около", -
усмехнулся Ростопчин. - Вы, видимо, англичанин, вам
надлежит быть точным в ответе. Меня не устраивает семь
часов. Я хочу, чтобы вы позвонили вашему шефу тотчас же...
Брокер еще раз оценивающе оглядел лощеного холодного
человека; снова прочитал визитную карточку. "Prince
Rostopchin, general director of Construction corporation.
Zurich, Vienna, Amsterdam. (20)
Повернулся к нему спиною, влез головой в стеклянную
будочку и начал набирать номер. Код Эдинбурга, заметил
Ростопчин; а теперь запоминай номер, писать нельзя, но ты
обязан запомнить; если его шеф откажется от разговора, ты
станешь звонить к нему сам и ты добьешься встречи, полетишь
в Эдинбург, ты обязан вернуть этого Врубеля, нет, это не
азарт коллекционера, это вопрос принципа; когда мне
объявляют войну, я обязан принять бой в выиграть его. Очень
хорошо, я запомнил номер, вполне легкий, и я сразу же запишу
его в блокнот, надо только постоянно повторять, чтобы
врезался, в память...
Брокер говорил шепотом, перешел на свои "да", "да", "да",
потом осторожно повесил трубку, вылез из стеклянной будочки,
снова вытер вспотевший лоб и сказал?
- Сэр Мозес Гринборо, по чьему поручению я купил эту
картину, готов переговорить с вами в любое удобное для вас
время, сэр.
- Вы продиктуете мне номер?
Брокер улыбнулся.
- Вы же и так запомнили.
3
Обозреватель телевидения, ведущий шоу Роберт Годфри ждал
Степанова в холле отеля; ослепительно улыбаясь, пошел
навстречу.
- Я сразу же вас узнал! Очень приятно, мистер Степанов!
Можете не извиняться! Я не сомневался, что торги в "Сотби"
задержатся. Едем обедать. Я заказал стол во французском
ресторане "Бельведер", это в "Холланд парке", готовят
настоящий буябес (21), там мы обсудим все наши проблемы, а
их очень много...
- Теперь слушайте, - сказал Годфри, закончив первую
тарелку (буябес подают в большой фарфоровой супнице, по
меньшей мере, на пять человек). - Можете перебивать, если
не согласны, я боксер, умею отражать атаку..,
- Я тоже баловался боксом.
- В каком весе?
- В среднем.
- Лет двадцать назад?
- Тридцать, - вздохнул Степанов. - Увы, тридцать.
- Знаете, - заметил Годфри, - я убежден, что занятие
спортом, если оно было страстью, закладывает в генетический
код человека совершенно особые качества... Борцовские...
Нас не так легко взять, как других. Выдержка, глазомер и
бесстрашие, разбитый нос заживет, бровь можно сшить, к тому
же очень нравится девушкам, они любят такие проявления
мужественности. Так вот, я имею основания предполагать, что
наше с вами шоу будут стараться загнать в угол; мы должны
навязать бой, ни в коем случае нельзя принять оборонительную
тактику...
- Я вообще-то не очень представляю, как все это будет
происходить, мистер Годфри...
- Нам с вами завтра держать площадку, давайте перейдем на
дружество; я Боб, вы Димитрий... У вас есть сокращенное
имя? Димитрий - трудновато для нашей аудитории, британцы
обычно предпочитают: Джон или Эд; так привычней, ничего не
попишешь, обломки империи. Что если я стану вас называть
Дим?
- Валяйте.
- Прекрасно. Спасибо, Дим. Итак, у меня есть все
основания предполагать, что нас постараются распять. Да,
да, я получил деньги за то, чтобы вести ваше шоу о
культурных программах в России, и поэтому я не разделяю себя
и вас на завтрашний вечер. Я почитатель Маргарет Тэтчер, у
меня есть награды от канцлера Коля и президента Рейгана, но
я приглашен работать, я получил деньги от ваших туристских
фирм и отработаю гонорар лучшим образом... Поэтому слушайте
внимательно... Чего мы не вправе допустить? Во-первых,
анархии. Я всегда держу аудиторию в кулаке, под контролем.
Во-вторых, не надо бояться обострять диалог, когда я буду
представлять вас аудитории. Я приготовил список коварных
вопросов, мы сейчас проработаем ответы...
- Не надо - сказал Степанов.
- То есть? - удивился Годфри. - Это очень удобно! Мы
заранее все отрепетируем, у меня в фирме есть сотрудник,
кончавший театральную школу, он поставит вам реплики,
срежиссирует те места, где надо засмеяться, а где быть
раздражительным! Это принято, Дим! Вас знают в России, но
тут вы никому не известны! Звезде простят все! Вам нет!
Марлон Брандо теперь не учит роли, он вставляет в ухо
микроприемник, и ассистент режиссера диктует ему текст! Но
он требует миллион за роль! Он звезда! И ему подчиняются!
А вам надо завоевать аудиторию, которая - и это главное -
будет далеко не дружественной! Так что не отказывайтесь от
моего предложения. Оно продиктовано чисто деловыми
побуждениями, завтра вечером мы с вами станем делать одно
дело, и мы обязаны сделать его хорошо: вы оттого, что
русский, приехали со своей задачей пропаганды советских
фестивалей, а я потому, что заангажирован хорошей суммой.
- Не надо, - повторил Степанов. - Я очень тронут, Боб,
только не надо заранее учить тексты...
- Дим, поймите, положение сложное... Если бы вы сказали,
что Россия вам опостылела, тогда бы не было вопросов. Но, я
полагаю, вы не намерены выступать с заявлениями такого рода?
- Не намерен.
- Вот видите...
- Боб, не надо ничего готовить загодя... Ей-богу...
Годфри пожал плечами.
- Смотрите... Я не могу не быть агрессивным, Дим. Я
живу здесь, вы там. Я обязан быть агрессивным, чтобы мне
поверила наша аудитория. Иначе люди подумают, что меня
перекупили, и шоу не получится. Все уйдут из зала, тем
более завтра пятница, люди выезжают за город и на море. Я
обязан наскакивать, допрашивать, а вы должны отвечать мне
так, чтобы это было интересно собравшимся.
- Постараюсь.
- Смотрите, я бы все-таки не отказывался от режиссуры...
Теперь вернемся к проблеме контроля над аудиторией... Я
разослал четыреста приглашений. Театр вмещает триста сорок
человек; пришло триста ответов, в которых подтверждается
прием приглашений. Вот список, проглядите...
Степанов глянул: директора фирм, Би Би Си, "Свобода",
редакции газет, институты по исследованию конъюнктуры,
политики, "советологи", институты общественного мнения,
группа "Север-Юг", ассоциация художников "Магнум"...
- Серьезные люди? - спросил Степанов, просматривая
имена.
- В высшей мере... Поэтому выпустить дело из рук,
позволить ему катиться самому по себе неразумно. Кстати, я
полагаю, вы не намерены читать по бумаге вступительное
слово? Это производит шоковое впечатление; что простительно
политику, недопустимо вам.
- Нет, нет, я ничего не стану читать по-писаному.
- Очень хорошо, - Годфри удовлетворенно откинулся на
спинку стула, налил себе и Степанову еще по половнику
буябеса, быстро съел уху, вытер рот крахмальной салфеткой и
продолжил: - Моя фирма - десять человек, но каждый стоит
десятерых, все владеют, по меньшей мере тремя языками -
подготовила бланки, которые раздадут собравшимся: вопросы
