на Запад, сразу же предложил свои услуги "Свободе"; держали
за информацию, поскольку он был набит совершенно
фантастическими историями о коллегах, оставшихся в Москве;
порою тем, кто изучал его в Лэнгли, казалось, что он задолго
до отъезда начал вести досье на всех, с кем раньше дружил.
Годилин откинулся на спинку стула, позволив официанту
накрывать стол, и, засмеявшись, ответил:
- В России я занимался сочинительством. Только там у
моих книг были больфие тиражи, чем здесь.
Пат перевела, и Фол заметил, что она не знает слова
"сочинительство"; сказала "писал", а ведь Годилин вложил
уйму оттенков в это свое "сочинительство"; чтобы понять его,
надо пожить в России, иначе такие оттенки будут
проскакивать, а ведь именно из "подробностей" и состоит
смысл языка, его суть.
Фол намеренно не ухватил "кончик", который бросил ему
Годилин, помянув тиражи своих книг; наверняка, полагал он,
собеседник, тем более американец, станет интересоваться
количеством изданных книг, названиями, издателем,
переводчиками; такого рода диалог должен был уравнять их, но
именно этого хотел избежать фол.
Еще работая в Центральном разведывательном управлении, он
сталкивался с людьми годилинского типа; почти все они (а уж
большинство наверняка) сулили скорое крушение Кремля и
сообщали, что готовят разоблачение века - новую книгу,
которая потрясет русских, подвигнув их на активные действия
против чекистского террора.
Сначала это действовало, особенно на молодых сотрудников,
потом, однако, энтузиазм сменился горьким разочарованием,
чреватым, как правило, тем, что одни вообще предлагали
сворачивать идеологическую работу на Россию как
бесперспективную, вторые настаивали на ужесточении методов;
время белых перчаток кончилось; пора закручивать гайки.
Как всегда, руководство стояло над схваткой, поддерживая
обе точки зрения; от того-то, считал Фол, дело и не
двигалось с мертвой точки. "Хочу позицию, - сказал он
своему шефу перед тем, как уйти в страховую фирму, - любую,
но позицию, которая сформулирована надолго и
бескомпромиссно. В "русскую тайну" я не верю, просто мы
плохо работаем, не можем нащупать болевую точку, не мнимую,
а истинную".
- Скажите, мистер Годилин, вам что-нибудь говорит имя
русского писателя Степанова? - спросил фол.
Годилин скептически усмехнулся.
- Писатель?
- Да, - Фол снова закурил. - По нашим сведениям, его
весьма широко читают,
- Там всех фироко читают.
- Такая глупая нация? - удивился Фол.
- Нет, отчего фе?! Просто люди лишены литературы. У них
голод на книгу.
- Толстой и Достоевский тоже запрещены к чтению?
Пат улыбнулась, глаза как-то враз помягчели; Годилин
набычился.
- Что он такое? - спросил у Пат (вместо "что" говорил
"фто", вместо "же" - "фе").
- Вопрос перевести?
- Я фе к вам обращаюсь.
- Но я знаю его столько же, сколько вы, мистер Годилин.
- Узнайте, чем вызван мой полет в Лондон - столь срочный.
Фол, выслушав Пат, ответил:
- Я объясню вам. Только сначала мне хочется еще раз
поинтересоваться, что вы знаете о Степанове.
Годилин засмеялся.
- Графоман и миллионер.
- По-русски два эти понятия равно неприемлемы, мистер
Годилин, но в нашей стране к миллионерам пока еще относятся
хорошо; дурак миллион не заработает. В чем выражается
графоманство Степанова?
Годилин пожал плечами.
- По-моему, это утверждение не требует расшифровки.
- Здесь требует, - жестко возразил Фол. - Графоман, мне
кажется, звучит как оскорбление? Или я неправ?
- В случае со Степановым это звучит как обыкновенная
констатация факта. Кадровый офицер КГБ, пишет шпионские
романы, лижет руки хозяевам...
Пат перевела "целует", смысл менялся, как бы ей
подсказать, завтра следует быть весьма аккуратной в
переводе.
- Скажите, а с точки зрения права, - продолжал Фол, -
выражение "лизать руки хозяевам" может считаться
оскорблением личности?
- Пусть оскорбляется, - отозвался Годилин. - Это меня
ничуть не тревожит.
- Но все-таки у него есть читатель?
- У липогонов, которые сочиняют развесистую клюкву,
всегда есть читатели. Пат достала маленький словарь,
попросила Годилина еще раз повторить фразу; бедненькая,
подумал Фол, она не найдет там ни "развесистой клюквы", ни
"липы", жаль, что нет словаря слэнга.
Она действительно перевела "клюкву" как "ягоду", а "липу"
как "дерево".
"Этот несостоявшийся гений завтра может выглядеть психом,
если Пат во время шоу переведет его слова о Степанове как об
авторе "ягод" и "лип"; смеху будет немало. Господи, как же
это важно, - подумал Фол, - точное понимание языка!"
- Мистер Годилин, позвольте мне объяснить вам ситуацию...
- Дафно пора, - заметил тот.
- Переводить? - спросила Пат.
- Мофете.
Пат сказала:
- Мистер Годилин давно ждет этого.
фол кивнул, подумав, что, в принципе-то, ему самому надо
было бы переводить завтра Годилина, девочке не справиться;
бедненькая, она совершенно не чувствует языка, им вбивают в
голову грамматику, а кому она нужна, пусть бы неграмотно,
зато понятно обеим сторонам.
- Так вот, - по-прежнему монотонно сказал фол, - завтра в
театре Степанов будет принимать участие в шоу...
Годилин выслушал перевод, хмыкнул:
- фто, он уфе начал петь?
"Все-таки ужасно, как эти русские не умеют у нас
адаптироваться, - подумал Фол. - Прожить семь лет на Западе
и до сих пор не знать, что в шоу у нас принимают участие
конгрессмены, публицисты и директора банков. А может, это
естественное отталкивание? Он воспитался в Советской
России, хочет, сам того не понимая, чтобы здесь было похоже
на то, к чему он привык. Нет, воистину они странные люди;
нет ни одной такой склочной эмиграции, как русская! Каждый
сам себе Толстой, все остальные - ублюдки и графоманы".
- Во время этого политического шоу, хотя оно и посвящено
вопросам культурного обмена моим друзьям кажется
целесообразным, более того, обязательным небольшая
дискуссия, во время которой собравшиеся убедятся в том, что
мистер Степанов - марионетка, присланная сюда с заданием
Кремля...
- Без заданий Кремля от них никто не ездит на Запад.
- А на Восток?
- Тофе.
Пат не поняла; Годилин повторил раздраженно:
- Тофе! Точно так фе! Фол сдержал улыбку,
- Мистер Годилин, я с вами согласен, но в этой стране
публика требует доказательности. Вы вправе писать все что
угодно для "Свободы"; вас слушают только русские, а здесь вы
имеете дело с другими людьми. Всякого рода оскорбление
Степанова как личности или страны, которую он представляет,
означает ваше поражение. Ваши вопросы должны быть
корректными, а потому разящими наповал.
- Вашу доверчивую публику вряд ли чем проймешь...
- Не надо считать публику этой страны такой уж
неподготовленной, мистер Годилин, Здесь живут вполне
достойные люди, которые думают по-своему, и, пожалуйста,
оставьте им право думать так, как они считают нужным. Они
ведь, сколько я знаю, не навязывают вам своей точки зрения
на те или иные события, почему же вы присваиваете себе право
поучать их, как им следует думать?
- Простите, мистер Фол, но мои друзья сказали, что вы
какой-то финансовый воротила... Почему вас интересует
Степанов? Зачем вам, именно вам и вафым друзьям нужен
скандал?
- Объясняю. Мой бизнес связан со страховкой произведений
искусства. Мы страхуем коллекции на сотни миллионов
долларов. Активность мистера Степанова и иже с ним наносит
ущерб нашему предприятию, поэтому мы нашли пути к вашим
мюнхенским друзьям, а те любезно посодействовали нашей
встрече.
- Почему выбор остановился именно на мне? - Годилин
пожал плечами.
Фол хотел ответить, что остальные отказались, но
сдержался, опасаясь непредсказуемой реакции собеседника,
Годилина могло понести; не время; с ним еще работать и
работать.
- Какие вопросы могли бы показать Степанова в дурном
свете?
- Что это значит "какие"? - Годилин снова пожал плечами.
- Конефно фе, гражданские права...
Фол поморщился.
- Я же определил сферу моего интереса. Вопросы культуры,
понимаете? Куль-ту- ры...
- Трагедия худофников абстрактной живописи в России...
- Абстрактная живопись зачахла и на Западе, согласитесь.
После Пикассо эта эпоха кончилась. Что еще?
- Террор цензуры.
- Уже теплее. Еще?
- Невозможность самовыражения.
- Очень хорошо. Еще?
Пат неумело закурила и, поглядев на Годилина, заметила:
- Но ведь выставка русских художников в Париже собрала
беспрецедентное количество золотых и серебряных медалей...
Об этом много писали...
- Неуфели не понятно, фто это был шаг Миттерана перед его
визитом в Москву?! - рассердился Годилин.
Фол дождался, пока Пат перевела; пусть верят, что я не
понимаю по-русски; пожал плечами.
- Значит, художники на Западе тоже лишены свободы, мистер
Годилин, если они обязаны подчиняться диктату своего
президента?
- Думаю, это последний социалистический президент во
Франции. Они с ним достаточно нахлебались.
Пат попросила повторить последнее слово; Годилин сказал
"наелись"; она не поняла, спросила; чего?
Чтобы не рассмеяться, фол закурил, тяжело затянулся.
- А что если вы расскажете про то, как встречались с ним
в России? Вы часто встречались?
- Когда-то мы друфили. Но он купил "ЗИМ" и сразу
отделился от нас.
- Что такое "ЗИМ"? - спросила Пат.
- Это очень большой автомобиль, - ответил Годилин
нетерпеливо.
- Вам было обидно, что он купил "ЗИМ"? - спросил фол.
- Мы не любим выскочек, мистер Фол. Как и все нормальные
люди.
- На каком автомобиле вы ездите здесь?
В глазах у Годилина появилось нескрываемое раздражение.
- На подержанном, мистер Фол, на подержанном.
- Ладно. Про автомобиль "ЗИМ" здешней аудитории будет
непонятно. А мне рассказывайте, мне все интересно, я же
хочу понять, что надо сделать завтра, времени-то в обрез,
вот в чем фокус...
- Довольно странно слышать все это, мистер Фол... Разве
не есть прецедент для хорофего политического скандала сам
факт, что чекист в центре Лондона пудрит мозги увафаемой
публике побасенками о русской культуре?!
Пат снова открыла словарик; Фол понял, что она ищет слова
"пудрить" и "побасенки"; так и было; перевела, однако,
вполне сносно: "пудрить парики" и "басни"; она, видимо,
думает, что "пудрить парики" приложимо к здешней палате
лордов или к высокому суду; тем не менее поймут, по-своему,
но поймут.
- Если бы вы доказали, что мистер Степанов прибыл сюда в
качестве офицера КГБ, это было бы прекрасно,
- Я покафу публике любую из его книг - больфинство
посвящено политике, чекистам!
- Хм... Как вы относитесь к идее свободы
предпринимательства?
- Так же, как и вы.
- Тогда ваш довод обернется против вас, мистер Годилин!
В зале соберутся люди большого бизнеса. Личное дело мистера
Степанова писать то, о чем он пишет, никто не вправе
попрекать его этим. Это то же, что попрекать Грэма Грина и
Ле Карре, Вы можете зачитать отрывок из его книг, в которых
бы содержался призыв завоевать Остров силами ЧК или что-то в
этом роде? Вы озлобите публику, мистер Годилин, потому что
уважаемые джентльмены, которые соберутся в театре, имеют
большой и весьма выгодный бизнес с Россией. Они будут
шокированы, если вы на основании того, что Степанов пишет
шпионские бестселлеры, обвините их в сотрудничестве с КГБ
как с одним из институтов государственной машины, входящей
наравне с торговыми министерствами в состав Совета Министров
России...
- Несчастные доверчивые бизнесмены... Чем больфе они
торгуют с Россией, тем глубфе копают себе яму.
- Это их личное дело. Не надо давать бесплатные советы,
здесь этого не любят, Я определил предмет моего интереса.
Давайте думать о нем серьезно, ладно? И последнее: мне
кажется, вы делаете все, чтобы советские писатели видели в
Кремле свою единственную надежду и защиту. Вы же топчете их
нещадно, разве нет? Может, целесообразнее отторгнуть их от
