тушили. И не потуши мы - Юденичи и Деникины вас, меньшевиков, вместе с
нами на столбах вешали бы. Вы имели возможность начинать вместе с нами...
Вы обиделись, вы раздумывали, вы упустили время. И вместо вас комиссарами
стали матросы и рабочие, которые учились грамоте, подписывая приказы на
расстрелы.
- Откуда в тебе столько холода, Сева? Столько сильного холода?
- Папа, я никогда не посмел бы спросить себя, откуда в тебе столько
легкой безответственности и ущемленного честолюбия.
- А спросил, - тихо сказал отец.
- Спросил... - Всеволода вдруг ожгло обидой. - А как нам было иначе?
Взяли власть, провозгласили диктатуру, а потом увидели, что здесь не
сходится, там трещит, - и в кусты? Бежать? Бросить все, от всего
отказаться? Это жестоко было бы, папа! По отношению к людям, к России! К
мечте, наконец! Ты меня тычешь носом в нашу повседневность, в бюрократизм,
в тупость, в идиотизм, жестокость, сплошь и рядом темную, бессмысленную,
необузданную, а мне это, между прочим, известно не менее, чем тебе, а куда
как более!
Всеволод отошел к окну, присел на подоконник и оттуда продолжал - как
бил:
- Нам трудно, мы все про себя понимаем, а десятки тысяч таких, вроде
тебя, умниц стоите в сторонке и над нами посмеиваетесь. А вы помогите! Вы
смеетесь, а матрос вас за это еще больше ненавидит: <У, интеллигенты
проклятые, от них все беды в жизни! Еще Горький им пайки требует, из
квартир выселять не дает> Папа, жизнь есть данность: ее надо поначалу
принять такой, какая она есть, а после уж перелопачивать... Благодари
Ленина, что Корнилов не стал диктатором в августе: тогда бы ты скорбел о
судьбах марксизма не в нашей квартире, а на каторге.
- И меня б это больше устроило, чем... - Отец не договорил. Поднялся
медленно и, шаркая ногами, обутыми в старые разношенные башмаки, пошел в
прихожую. - Всякое государство должно быть похоже на садовника, который
заботлив ко всем цветам - даже не очень-то модным по сезону. А вы и
плевела и злаки - все скопом...
- Папа, когда в церквах колокола бьют, голуби тоже разлетаются,
страшно им, и вороны вместе с ними летят... Разве нет? На который час
заказать тебе завтра автомобиль? Поезд в шесть сорок?
- Вороны на автомобилях не ездят, вороны пешком дойдут...
Всеволод улыбнулся, подошел к отцу:
- Не надо ссориться, папа, разъезжаемся ведь...
Отец посмотрел на него, - и столько в его взгляде было тоски и
нежности, что сердце у Всеволода замерло, и он прижался к отцовской щеке,
обнял его худую, желтоватую, в маленьких морщинках шею и замер так - как в
детстве, когда не было для него на земле человека сильнее, справедливее и
добрее, чем папа. И вдруг Всеволод почувствовал, как сотрясается спина
отца, и ему стало страшно, потому что он никогда не видел отца плачущим, и
он боялся сейчас оторваться от отцовской щеки и только прижимался к
старику все теснее и теснее, как щенок, которого прогоняют...
- Что ты, папа, - наконец проговорил он, - ну что ты, родной,
папочка, что ты...
- Бог тебе судья, - тихо сказал отец, и спина его перестала
сотрясаться, но Всеволод ощутил на своей щеке его холодные слезы.
По поводу проекта директивы Малову СНК
<Тов. Цюрупа! У нас, кажется, остается коренное разногласие.
Главное, по-моему, перенести центр тяжести с писания декретов и
приказов (глупим мы тут до идиотства) на в ы б о р л ю д е й и
п р о в е р к у и с п о л н е н и я. В этом гвоздь.
Негоден Малый СНК для этого? Допустим. Тогда В а м и
Р ы к о в у* надо 9/10 времени уделять на это (от Рабкрина и
управдела смешно ждать большего, чем исполнение п р о с т ы х
поручений). Все у нас потонули в паршивом бюрократическом болоте
<ведомств>. Большой авторитет, ум, рука нужны для повседневной борьбы
с этим. Ведомства - говно; декреты - говно. Искать людей, проверять
работу - в этом все...
Ленин>.
_______________
* Расстрелян как <враг народа> в 1938 голу.
Ленин сидел неподвижно, чувствуя, что если сейчас он шевельнется, то
не сможет дальше спокойно слушать Альского, нового замнаркомфина, которого
только что привез к нему Каменев*, и, возможно, будет резок, а ведь
Альский - человек ему незнакомый, судя по всему, не из бойцов, а скорее из
толковых, но не очень-то далеких исполнителей.
_______________
* Расстрелян как <враг народа> в 1936 году.
- Я убежден, Владимир Ильич, что в ближайшее же время работа Гохрана
будет налажена, - продолжал говорить Альский, - и мы будем рапортовать вам
о готовности этого золотого хранилища республики стать в строй нашей
борьбы наравне со всеми звеньями наркомата. Мы убеждены, что в ближайшее
же время сможем подготовить и бриллианты и платину для отправки в Европу,
чтобы закупить продукты для голодающих. Мы понимаем, сколь велика наша
ответственность, и мы добьемся коренного перелома в работе...
- Ну, хорошо, - поморщился Ленин, - вот вы рассказали нам о
непорядках в Гохране и нарисовали радужную картину
счастливо-благополучного будущего. Что дает вам уверенность в этом будущем
благополучии?
- Мы провели две ревизии - очень тщательные, дотошные: сейчас готовим
новый проект организации учета хранимых ценностей; мы усилили
политико-воспитательную работу среди тамошнего аппарата...
- Слова, слова, одни слова! Кого вы наказали - сурово, в назидание
другим? Кто виновен конкретно в халатности, в плохой организации учета?
Кого вы пригвоздили в газете за безалаберность?
- Мне казалось невозможным, - ответил Альский, - выносить наши
вопросы в печать...
За несколько дней перед этим к Ленину пришел Рыков.
- Владимир Ильич, - сказал он, - меня тут мучает червь сомнений, и я,
естественно, к вам - за советом
- Давайте вашего червя, - улыбнулся Ленин, - попробуем разобраться с
червем, хотя мне это, признаться, в новинку...
- Дело вот какого рода... Мы проводим четвертый после победы Октября
съезд, и на этом фактически утверждающем нашу победу над интервенцией и
белыми съезде мы - как я могу предположить из бесед с товарищами - снова
прежде всего будем отводить место критике, самокритике, дискуссии...
- Это закономерно...
- Да, но на этом съезде будет еще большее количество коммунистов
из-за рубежа... Мы печатаем наши отчеты в газетах, их немедленно переводят
в странах Антанты... Не подорвем ли мы веру в самих себя, в практику нашей
борьбы и строительства у наших товарищей за границей?
- А что же вы предлагаете? Выделить специальную редакционную
комиссию? Зачем же тогда нам собирать съезды? Нет, батенька мой,
давайте-ка научимся выслушивать в свой адрес самые горькие слова, если
они, естественно, продиктованы заинтересованностью нашим делом.
Злобствование или сумятица отличима немедленно и сугубо безопасна для нас,
ибо за такими словами не пойдет рабочий и не поверит в них. А что касается
наших товарищей за границей, то это статья особая... Поймут они нас на
этом этапе или не поймут, поверят или разуверятся - сие вторично. Процесс,
который происходит в мире, - объективен. Оглядываться на выражение лиц у
друзей негоже, когда врагов существует предостаточно. Мы вексель на
доверие к себе завоевали четырехлетней борьбой с армиями четырнадцати
стран. Мы за эту посильную моральную помощь, которую нам оказывали рабочие
Европы и Америки, благодарны и этого им никогда не позабудем, но смотреть
следует правде в глаза: материальную помощь им сможем оказать только мы -
опять-таки больше пока некому. Да уже и оказываем - самим фактом своего
существования: капиталист Англии начал больше платить своему рабочему,
потому что опасается, что коли он добровольно давать не станет, так
отнимут - благо русский пример памятен всем. Нет, нам в нашем деле ни на
кого оглядываться нельзя, а глазки строить в политике недопустимо. Надо
смотреть в глаза своему народу, тому, который смог взять власть в свои
руки, отстоять свою власть, а теперь эту власть хочет в сфере самой
сложной, отчаянно трудной - хозяйственной - выверить и затвердить на
многие годы вперед. Всегда надо поначалу думать о том народе, который
свершил революцию и защитил ее, - остальное приложится.
...Альский, заметно волнуясь, говорил:
- Владимир Ильич, мы обещаем в течение ближайших же дней выправить
положение в Гохране и без скандальных заметок в газете. Все развивается,
по нашему убеждению, самым лучшим образом - особенно после ваших, столь
для нас бесценных советов...
- Так, - прервал его Ленин. - Хорошо. Даем вам сроку месяц, товарищ
Альский. Месяц. За это время вы обязаны наладить все гохрановские дела. И
без болтовни и криков <ура>, - больше серьезности и поменьше пышных
реляций. Обязательно свяжитесь с Рабкрином и ЧК - без их помощи дело, я
боюсь, с мертвой точки не сдвинется, несмотря на ваш оптимизм.
Ленин сделал у себя в календаре быструю пометку и сухо закончил:
- Благодарю вас. До свиданья.
Альский поднялся.
- А вы, товарищ Каменев, пожалуйста, не сочтите за труд задержаться,
- попросил Ленин, когда Альский пошел к двери. Ленин поймал себя на том,
что ему жаль этого человека, но он понимал также, что иначе говорить с ним
не мог, попросту не имел права, ибо человека поставили отвечать за золотое
хозяйство республики.
- Что вы скажете? - спросил Ленин Каменева, когда Альский вышел. - Я
был резок? А что прикажете делать? В стране хаос, деньгами скоро мужик
начнет избы обклеивать, а товарищ Альский полон радужных надежд!
- Я могу понять его, Владимир Ильич...
- Нуте-ка... Помогите и мне...
- Всякий перелом в политике, особенно такой резкий, как нэп, ставит
наших кадровых партийцев, да и не может не ставить, перед ножницами -
слова и дела...
- Слово и дело? Это пароль опричнины. Лев Борисович. Что-то не
увязываю в целое вашу мысль.
- Слово - <мировая революция>, дело - <развитие и налаживание
товарного хозяйства>, при котором, - Каменев улыбнулся, - цитирую Ленина,
<о социализме смешно и говорить>...
- Между прочим, я экономист, а не пророк. Потом, учтите, писалось это
в начале века о стране, где все ключевые рычаги были сосредоточены в руках
царской администрации и нарождавшейся буржуазии. Да, да, по-прежнему да
здравствует мировая социалистическая революция - и не слово, но дело,
именно дело? Мы должны доказать нашему рабочему и крестьянину, от которого
получили вексель на доверие, что мы хозяйствовать, - то есть обеспечивать
его работой и отменно за работу платить, - можем и будем: чем дальше, тем
слаженнее и четче. Товарное же производство в стране, где все ключевые
рычаги находятся в руках партии, - совершенно иное; это подлежит
рассмотрению и переосмысливанию. Армия, дипломатия, тяжелая индустрия,
железные дороги, внешняя торговля - все в наших руках; этим и пристало
заниматься правительству в крестьянской стране, где городской пролетариат
взял власть в свои руки. Правительство погрязнет в мелочах, если ему
придется решать вопросы - где отгладить костюм или починить башмаки
трудящихся; это все пусть делает нэпман, да, да, нэпман, мелкий хозяин, а
еще лучше - кооператив, который постепенно организуется в индустрию
народного обслуживания... А нам надо научиться не погрязать в
бюрократических, изводящих душу и выхолащивающих идею мелочах, но
