- Кому же еще! Штиблеты комиссар носит малиновые, а несчастный мужик
как жил в зверстве, так и живет. На что замахнулись? Ни одна страна в мире
не приходила в другую страну с униженной просьбой: <Владейте нами, земля
наша обильна, а порядка нет!> Россия - приходила. А вы ее - в передовую
революцию - носом, носом! А она к революции готова, как я - к
деторождению!
- Да вы не волнуйтесь, - попросил Пожамчи. - Может, я...
- Что вы?! Что?! Нет революций! Честолюбцы есть! Сколько ж вы
миллионов людей обманули, а?! Куда ей - грязной и нищей России, социальную
революцию совершать?! Им, - Никандров яростно кивнул головой на
проплывавший эстонский пейзаж, - следовало начинать, а не нам с голой
задницей и горячечными татарскими инстинктами!
Никандров чувствовал, что сейчас он выглядит смешно и жалко,
выкрикивая то, что наболело, но он не мог остановить себя. Он видел, что
его попутчик хочет что-то возразить, но это бесило его еще более.
- Я знаю ваши возражения! Страна безграмотных рабов тщится предложить
новый путь миру! Мы, не знающие, что такое метрополитен и аэроплан,
замахиваемся на мощь Северо-Американских Штатов! Пьяное мужичье, сжигающее
картины только питому, что они висели в помещичьем доме, собирается
переделать мир! Революция - верх логического развития! Революция обязана
сделать жизнь лучше той, которую она отвергла! А что ваша революция
принесла?! Голод! Разруху! Власть быдла, которое мне диктует, что надо, а
чего не надо писать!
Чем яростнее выкрикивал Никандров, тем улыбчивее делалось лицо
Пожамчи, и он уже не прижимал к груди так напуганно толстый, свиной кожи
портфель.
- Что же смеетесь-то вы?! - спросил Никандров с болью. - Над собой не
пришлось бы вам посмеяться. Зло мстительно, только оно и во втором колене
мстить будет, и в третьем. О себе забыли, упиваясь минутой власти, так о
детях бы подумали! Не простит вам Россия того, что вы с ней вытворили, -
никогда не простит, и путь ее назад, к разуму, будет кровавым, и кровь
этих лет не пойдет ни в какое сравнение с той кровью, которая грядет вам
за грехи ваши...
- Вы напрасно так изволите гневаться, - усмехнувшись, сказал Пожамчи,
воспользовавшись тем, что Никандров раскуривал трубку. - Я, с вашего
позволения, думаю так же, как и вы, и не собираюсь возвращаться в
Совдепию...
- Что?!
- Да вот то самое, - как-то злорадно ответил Пожамчи, - только, судя
по всему, вам это было легче - <адье, Россия!>, а вот мне уехать больших
трудов стоило и пребольшого риска, милостивый государь.
И, взглянув еще раз на расписание остановок, Пожамчи не спеша
направился к выходу: поезд останавливался на какой-то маленькой станции.
Возле вокзального здания Никандров увидел несколько саней и черный,
звероподобный автомобиль - скорее всего, немецкий - с номером, заляпанным
коричневой грязью.
И вдруг Никандров рассмеялся. Он приседал, хлопал себя большими
сухими ладонями, иссеченными резкими линиями, по коленям, задыхаясь от
смеха, а потом снова почувствовал соленые слезы в горле. <Господи, - думал
он, - свободен! Он - как крыса с тонущего корабля, а я - гордо! Я домой
вернусь как победитель, а он - никогда!>
Проводник, протерев тряпочкой медный поручень, сказал Пожамчи:
- Здесь мы всего пять минут, не отстаньте, товарищ. Они тут
по-русскому не лопочут, все по-своему...
- Спасибо, - ответил Пожамчи и, не по годам легко спрыгнул на перрон,
затрусил в вокзал.
За столиком в маленьком чистеньком буфете сидело три человека. Они
мельком глянули на вошедшего и продолжали молча сосать пиво из глиняных
кружек.
- Милейший, - обратился Пожамчи к буфетчику, - кого здесь можно
подрядить до Ревеля?
- Поезд идет, - ответил буфетчик на чистом русском, - зачем же
лошадки?
Пожамчи угодливо засмеялся:
- Я чтобы в саночках. Ну-ка, стопочку мне и рыбки.
- Какой рыбки?
- А вот этой, красненькой. У красных с красненькой рыбкой плохо! -
снова посмеялся он, доставая из внутреннего кармана пальто бумажник.
- Не надо вам пить, - услышал он голос сзади и почувствовал на своем
плече руку.
Стало ему сразу легко-легко, и ноги ослабли, сделавшись враз ледяными
и влажными. Он обернулся. Те трое, что сидели за столиком возле окна,
теперь были у него за спиной: двое быстро ощупали карманы - нет ли оружия,
а третий, видимо главный, по-прежнему держал руку на его плече.
- Вы кто? - спросил Пожамчи, не узнавая своего голоса.
- Пить вам не следует, а то посол запах водки учует, у товарища
Литвинова нюх отменный, и будут вам после неприятности в Наркомфине у
Николай Николаича, у товарища Крестинского*...
_______________
* Расстрелян как <враг народа> в 1938 году.
- Так вы наши будете?
- Наши, - ответил старший и подтолкнул его к выходу. - Вас посольские
должны на следующей станции встречать?
- А что?
- Вы мне вопросами не егозите, - сказал старший, беря его под руку, -
вы отвечайте.
- На следующей... А вы-вот они, даже пораньше, - залепетал Пожамчи, -
и слава богу, а то я весь в страхе, поэтому и решил себе позволить для
храбрости.
- Ну и хорошо... Мы сейчас к вам в купе зайдем - вы один ведь
следуете?
- Именно так.
- Ну и хорошо, - повторил старший, помогая Пожамчи подняться в вагон.
<Господи, - пронеслось в мозгу холодно и стремительно, - а я ведь
литератору брякнул, что в Совдепию вертаться не хочу! Господи, неужели
пропал? К полиции брошусь в Ревеле, кричать стану, отобьют...>
Трое завели Пожамчи в купе - Никандрова в коридоре не было, -
затворили дверь и сели на плюшевые сидения, только старший остался стоять,
чуть склонившись над испуганным человеком в касторовом пальто с зажатым в
правой руке желтым портфелем.
- Сколько у вас сейчас бриллиантов?
- Если по долларовому курсу - то... Я только прошу извинить - вы мне
даже мандатов не показали....
Старший обернулся к спутникам:
- Влас Игоревич, предъявите ваш мандат,
Влас Игоревич достал из кармана тупорылый браунинг и навел его на
Пожамчи.
- Вот это первый мандат, - неторопливо заговорил старший, - но он
слишком громкий, поэтому мы взяли и второй мандат, не так ли, Валентин
Францевич?
Валентин Францевич вытащил руку из кармана коротенького казакина,
отороченного серой мерлушкой. В руке у него был нож, и Пожамчи сразу же
ощутил, какой он острый, этот нож, и какой холодный, хотя видел он
хирургически белый кусок стали всего мгновенье: Валентин Францевич сразу
же спрятал его, усмешливо глянув на гохрановского контролера.
- Так вы что ж - грабители?
- Неужели я похож на грабителя? - спросил старший. - В прошлые годы
вы меня даже по имени-отчеству не рисковали, а все больше <ваше
превосходительство>.
- Господи, Виктор Витальевич, неужто вы?!
- Слава богу, - улыбнулся старший, - признали. Усы меня так старят
или очки? Так сколько в долларах будет?
- Миллиона два будет.
- И вы с таким-то богатством, принадлежащим республике рабочих и
крестьян, деру хотели дать? Ай-яй-яй, Николай Макарыч, как совестно! Народ
голодает, а вы хотели <тю-тю> изобразить.
- Господи, Виктор Витальевич, да я готов отдать вам половину,
только...
- Не буду, не буду, - усмехнулся Виктор Витальевич, - я вас убивать
не буду. Курить хотите?
- Бросил.
- Сердечко?
- Да нет, не жалуюсь. Табак дороговат.
- С вашими-то деньгами?
- Курочка по зернышку клюет, - попробовал пошутить Николай Макарыч и
даже чуть посмеялся, уголком глаз посматривая на двух сидевших у двери, но
Виктор Витальевич его оборвал:
- Ладно. Воспоминания кончились, времени у нас в обрез. Закурить - я
один закурю. На следующей станции к вам сядут двое из посольства, чтобы
камушки охранять; нам стоило большого труда опередить их, так что давайте
будем кратки и серьезны. Как вы думаете, среди тех камушков, которые у вас
в портфеле, моей семье что-либо принадлежит?
- Колье изумрудное и осыпь - ваша тетушка их брала у меня за тридцать
две тысячи весной семнадцатого, до переворота.
Пожамчи потянулся к портфелю, но Виктор Витальевич снова положил
ладонь на его плечо:
- Не надо, Николай Макарыч. Не возьму я камушки, они всегда мне были
ненавистны, а уж сейчас тем более. У меня к вам просьба: доставить эти
камушки товарищу Литвинову в самой полнейшей сохранности. Ясно?
- Не могу понять, ваше превосходительство...
Виктор Витальевич усмехнулся:
- Да уж превосходительство, куда как превзойти мое
превосходительство! Так вот, не превосходительство я и не граф, а просто
Воронцов. Эмигрант. Враг трудового народа. Без родины и племени. А это
очень плохо, Николай Макарыч, Воронцову быть на земле без роду и племени.
Вам, торговцам, легко: для вас родина гам, где можно вести куплю-продажу,
а для меня родина - одна, и с ней в сердце я умру, и зовется она - Россия.
И я туда намерен вернуться. Тогда и вам сызнова - легче станет, и
торговать можно будет камушками, и гешефт с моей тетечкой делать. И вы,
Николай Макарыч, поможете мне вернуться на родину, а для этого нужно,
чтобы вы по-прежнему трудились в Гохране. Вы сколько имели дохода до
переворота?
- Тринадцать тысяч. По счету в банке легко проверить.
- Я не Рабкрин, проверять не стану, я вам на слово верю. Как думаете
- долго еще большевики продержатся?
- Долго не смогут.
- А если еще мы поднажмем?
- Тогда повалятся, Виктор Витальевич. Только если вы серьезно будете
за дело браться, попусту народ не гневить - поркой там или виселицею...
- Ну, знаете, от ошибок кто гарантирован... Битые - мы умней стали.
Так вот: за все годы Совдепии получите по пятидесяти тысяч золотом.
Расписку давать - или на слово поверите?
- Не могу я туда возвращаться, нет сил моих.
- Николай Макарыч, я хочу быть доказательным. Слушайте меня
внимательно: если вы, несмотря на мою просьбу, тем не менее решите сейчас
сбежать, я сделаю так, что вас выдадут полиции: вы похитили ценности,
принадлежащие не государству, нет, а нам - Воронцовым, Нарышкиным,
Юсуповым. Никто у вас этих камушков не примет, а мы докажем свое, вы это
знаете...
- Знаю, - вздохнул Николай Макарыч, - как не знать...
- И полиция посадит вас в тюрьму, а здешние тюрьмы ничуть не лучше
московских. Даже хуже: гут амнистий не бывает, тут сроки, как и деньги,
считать научены. И учтите, здешние правители так же, как мы, ненавидят
кремлевских властелинов, только они еще их очень боятся и вас за милую
душу выдадут Москве, провались кто-нибудь из ихних посольских дворников.
Через пять минут будет остановка и к вам придут люди от Литвинова и
довезут вас прямо до улицы Пикк. Если вы по дороге вздумаете кричать и
звать полицию - мои друзья помогут чекистам, которые будут вас охранять.
Вы не откажетесь выполнить эту работу, Валентин Францевич?
Тот молча кивнул головой.
- Если же вы согласитесь выполнять наши просьбы, - продолжал
Воронцов, - то я готов показать вам ваш паспорт - гражданина Германии. Вы
его получите здесь же, после того, как сделаете еще три-четыре рейса. Вы
хоть понимаете, что у вас нет иного выхода, как принять мое условие?
- Дурак не поймет, - ответил Николай Макарович.
- Ну и хорошо. Завтра приходите вечерком в подвальчик <Золотая
крона>, я вас там найду. Договорились?
- Да.
- Не свирепейте, не свирепейте, - мягко улыбнулся Воронцов, - с
эдаким-то богатством вы тут не справитесь - темечко не выдержит, да и
