расстрелять - прямо здесь, не сходя с места... Ладно, ладно! Москва слезам
не верит!.. На те драгоценности, которые у вас отобрали, можно завод
накормить!
- Но мне же двадцать лет! Двадцать всего! - закричал Белов и начал
хрустко ломать пальцы. - Я жить хочу! Мне надобно жить - я ведь молодой,
глупый!
- Свою голову надо иметь в двадцать лет... Мне - двадцать шесть,
кстати говоря. Хотите - напишите все подробно на мое имя: и про то, как
убили Кузьму Туманова, и про то, где оборудовали тайник, - неторопливо
говорил Мессинг, замечая, как расширяются зрачки Белова и как он медленно
подается назад, - и чем подробнее напишите - тем будет лучше...
- Для меня?
- Больше, конечно, для нас, - усмехнулся Мессинг, - но, глядишь,
трибунал учтет ваши глупые годы, глядишь - докажете, что не вы похищали, а
другие, а вы только были передаточным звеном...
<Молчи, кругом молчи, - вспомнил Белов отчетливо и до жути явно лицо
Ивана Ивановича во время их последней встречи. - Как бы ни было тебе
страшно и плохо - молчи. Это я не пугаю тебя, это я тебе свою тайну
открываю. Ты гляди: амнистии каждый год - на Первомай и в Октябрьские.
Раз. Потом - не долги они, их голод сломит. Два. Мы своих в обиду не даем,
у нас тоже руки длинные, мы из таких передряг выходили - что ты... это
третье будет. И помни, время всегда на того работает, кто смел и тверд.
Кто раскис, того время сразу в расход списывает>.
- Ничего я писать не буду, - сказал Белов наконец. - Можете и не
допрашивать: под лежачий камень вода не течет. Не хотели по-хорошему - и
не надо.
- От мерзавец, - удивленно протянул Мессинг, - ну, каков же мерзавец,
а? Ладно, идите в камеру. И запомните, больше я с вами говорить не
стану-как ни просите. Это мое последнее слово.
Об аресте Белова Мессинг поставил в известность замнаркомфина
Альского, попросив его об этом никому больше не сообщать.
- Я бы даже попросил вас сообщить в Гохран, что Белов откомандирован
в Тобольск.
- Такие фокусы мне не очень-то нравятся, - ответил Альский, - но если
вам это кажется целесообразным, я пойду вам навстречу - в виде исключения.
- Товарищ Альский, исключение здесь ни при чем, просто Белов похитил
драгоценностей на миллион.
- Сколько?! - ахнул Альский. - Не может быть!
- Знаете, у меня от правды голова трещит, так что выдумывать сил нет,
да и профессия мне этого не позволяет.
- Кто оценивал?
- Мы возили цацки в Петроград, чтобы не подключать к делу ваших
гохранщиков.
- Из-за одного негодяя ставите под сомнение коллектив?
- Где вы там видели коллектив?
- А Шелехес? Пожамчи? Александров? Левицкий, наконец, старый спец,
который прекрасно работает?
- Помимо названных товарищей там трудится еще много народа. И у меня
есть к вам просьба: было бы целесообразно ввести троих наших людей к
вам-под видом рабочих. Как вы к этому отнесетесь?
- Отрицательно, - ответил Альский. - Неужели вы не верите, что мы
сами сможем навести там порядок? Я назначу ревизию, брошу настоящих
специалистов - зачем же считать Гохран каким-то притоном?
- Глядите... Я не имею права вторгаться в ваши прерогативы, но
Феликсу Эдмундовичу я об этом деле доложу.
НАЧАЛО НАЧАЛ
__________________________________________________________________________
Когда в приемной ВЧК рано утром раздался звонок и некто хрипловатым
голосом с нерусским акцентом спросил прямой телефон начальника
контрразведки и когда выяснилось, что звонил к чекистам поляк
Стеф-Стопанский, досье на которого было весьма пухлым (Стопанский был
сотрудником второго отдела польского генштаба), беседовать с ним член
коллегии ВЧК Кедров* отправил - по совету Дзержинского - помначинотдела
Всеволода Владимирова.
_______________
* Расстрелян как <враг народа> в 1941 году.
- Всеволод с его блеском, - сказал Феликс Эдмундович, - в беседе со
шляхтичем будет незаменим. Молодость Всеволода, его изящество и мягкость
позволят нам точно понять Стопанского: зубр, видимо, решит поиграть с
нашим юношей. Всякая игра рано или поздно открывает разведчика, его
истинные намерения. А отказываться от контакта со Стопанским неразумно: у
пего есть выходы на Лондон, Париж и на Берлин.
Встретился Всеволод со Стопанским в табачной лавке на Третьей
Мещанской. Цепко оглядев собеседника, поляк сказал:
- Мне приятно увидаться с вами, и я понимаю, где мы с вами сейчас
находимся. Однако я просил бы пристрелочную часть разговора провести на
улице, где нас никто не будет слышать. Если мы верно поймем друг друга на
воле, - он усмехнулся, - кажется, так у вас говорят о <не тюрьме>, тогда
мы продолжим беседу здесь, где, как я догадываюсь, каждое мое слово будет
слышно еще по крайней мере двум вашим сослуживцам.
Всеволод весело посмотрел на Стопанского, взял его под руку и сказал:
- Не скрою, я чертовски устал, поэтому прогулка мне не
помешает - особенно с таким интересным собеседником.
...Выезжая на встречу с поляком, он уже знал от службы наружного
наблюдения, что Стопанский идет один. На всякий случай, правда, он надел
дымчатые очки с нулевой диоптрией - он относился к тому типу людей,
которых очки очень сильно меняли.
Они шли по булыжному тротуару, сквозь который уже проступала свежая,
словно бы подстриженная на английский манер трава, мимо маленьких домиков,
и со стороны казалось, что прогуливаются два товарища.
- Так что же вас привело ко мне? - спросил Всеволод.
- К вам меня ничто не приводило. Я пришел в ЧК.
- Похвально. Я, как индивид, и мы, как коллектив, любим, когда к нам
приходят интересные люди...
- Представляться мне надо?
- То есть?
- Звание, операции, связи?
- Вообще-то мы знаем вас.
- Вы знаете, что я подполковник польской разведки?
- Детали, думаю, мы лучше запомним, если они будут изложены в
письменном виде. Нет?
- Вы думаете, я стану писать?
- Станете. Если вы затеяли что-то против нас - вам придется играть. А
если вас привело к нам истинное намерение сотрудничать, вы захотите
убедить нас в своей искренности и начнете делать это с мелочей, а именно:
с фамилий ваших друзей, близких и родных. Разве нет?
- Браво!
Взгляды их встретились. Всеволод улыбался, и в глазах у него не было
той жестокости и чувства превосходства, которое так боялся увидеть
Стеф-Стопанский.
В свою очередь Всеволод отметил, что поляк небрит, рубашка у него
измятая, ботинки не чищены, пальто испачкано, на левом плече несколько
пушинок, а пальцы покрыты тем сероватым налетом грязи, который особенно
заметен на ухоженных и полных руках.
- Браво! - повторил Стопанский. - Вы четко мыслите, молодой
человек...
- Иначе не стоит.
- Я не хотел обидеть, упомянув про вашу молодость...
- Этим нельзя обидеть. Наоборот...
- Я не знаю, - сказал Стопанский, начавший отчего-то злиться, -
приходилось ли вам иметь дело с серьезными агентами из иностранных
разведслужб, но хочу заметить: польский генштаб сейчас находится в
средоточии интересов всех европейских стран. Я, в частности, имею контакты
с французами и англичанами.
- Помните имена ваших людей в Париже и Лондоне?
- Естественно.
- Операции?
- Старые?
- Новые тоже.
- Те, которые собирается проводить Лондон и Париж, - я не знаю. Но их
операции меня не минуют - я считаюсь специалистом по Совдепии... простите,
по РСФСР.
- А что вы за <совдепию> извиняетесь? Ничего обидного.
- Когда вы доложите начальству об этой беседе? Можете вы пригласить
кого-либо из ваших ответственных руководителей?
- Это мы устроим, - пообещал Всеволод.
- Когда?
- Дней через семь. Устроит?
- Это невозможно...
- Ну, что ж делать...
После долгой паузы Всеволод спросил:
- Когда вас обокрали?
Он не знал наверняка и не мог знать этого. Просто его мозг - мозг
аналитика, человека смелого и веселого, человека, привыкшего работать <под
Дзержинским>, который требовал от своих сотрудников фантазии и логики,
осторожности и смелости, - мозг его автоматически проанализировал факты.
Из всей массы полученной информации Всеволод отобрал для себя
следующую: во-первых, поляк голоден, ибо он несколько раз смотрел на
вывески трактиров и принюхивался к запахам жареной колбасы, доносившимся
оттуда; во-вторых, он хочет курить, но курева у него нет; в-третьих,
Стеф-Стопанский слыл щеголем, и одежда его всегда отличалась отменным
вкусом, а сейчас он был неряшлив и грязен; в-четвертых, он всячески
подчеркивал свою значимость, а это обычно бывает с людьми, которые
вынуждены в силу каких-то обстоятельств больше уповать на прошлое, чем
верить в спасительное будущее.
<Если бы, - думал Всеволод, - он сейчас играл легенду униженности, то
он не мог не допустить нескольких проколов. Он бы обязательно педалировал
на <грязные руки>, а он их тщательно прячет в карманы; он бы старался быть
более униженным, а он все время фанаберится и старается надувать грудь; он
бы попросил у меня закурить, а он мучается, но курить не просит. Если я не
прав, тогда он гениальный разведчик, а я первую партию в нашем турнире
наверняка проиграл>.
Стеф-Стопанский брезгливо поморщился:
- Ваша работа?
- Разве друзья в посольстве не могли вам помочь? - не отвечая на его
вопрос, продолжал Всеволод.
- В Европе вы не жили?
- Жил.
- Видимо, в среде эмиграции... Взаимовыручка, товарищество и так
далее... Молодой чело... Простите...
- Да нет, господь с вами, пожалуйста, пожалуйста... Мы ведь чины не
возрастом выслуживаем.
- Деловыми качествами?
- Именно.
- Кто в Европе <просто так> дает деньги?
- Заявите, что вас обворовала ЧК... Неужели на обратную дорогу не
воспомоществуют?
- Браво! А в Варшаве что делать?!
<Оп! - сказал себе Всеволод. - Мышка попалась! Там ему будет нечего
кусать, потому что прогонят из разведки, ибо он что-то важное тащил в
портмоне или слишком много денег. Видимо, он к нам прет вчистую>.
- Закуривайте, - предложил Всеволод.
По тому, как жадно затянулся Стопанский, норовя при этом держать
папиросу так, чтобы не показывать свои грязные пальцы, Владимиров до конца
уверовал в то, что его версия точна и правильна.
- Зайдем в трактир? - улыбнулся Всеволод. - А?
Заказав Стопанскому Извозчичьей колбасы, холодца и пива, он сказал:
- В ресторан, видимо, идти нет смысла: там могут быть ваши знакомые.
Стопанский молча кивнул, потому что рта открыть не мог - колбаса была
горячая, но, как всякий голодный человек, он отрезал себе слишком большой
кусок и сейчас осторожно втягивал воздух, чтобы как-то остудить шипучее,
грубое, прекрасное мясо...
После обеда Стеф-Стопанский закрыл глаза и сказал:
- А теперь за час сна - полжизни.
- Пошли ко мне: там все обговорим, и можете лечь поспать, пока вам
приготовят номер в гостинице. У меня еще несколько вопросов к вам.
- Пожалуйста...
- Вам фамилия Бечковский ничего не говорит?
- Нет.
- А Кряковяцкий?
- Нет.
- А Леснобродский?
- Полковник Леснобродский? По-моему, он курирует ваше
представительство в Варшаве.
Н о т а
полномочного представителя РСФСР в Польше
министру иностранных дел Польши Скирмунту
В течение последних недель в Российское полномочное
представительство несколько раз являлось неизвестное лицо,
