ибо иначе весь мир рухнет и задохнется в страшном смятении. И еще
сильнее я чувствовал, что я есть, что я просто существую на земле и есть
Пат, что я живу, что я спасся от ужаса войны, что у меня глаза, и руки,
и мысли, и горячее биение крови, и что все это - непостижимое чудо.
- Робби! - снова позвала Пат и помахала мне рукой.
Я поднял ее купальный халат и быстро пошел ей навстречу.
- Ты слишком долго пробыла в воде, - сказал я.
- А мне совсем тепло, - ответила она, задыхаясь.
Я поцеловал ее влажное плечо:
- На первых порах тебе надо быть более благоразумной.
Она покачала головой и посмотрела на меня лучистыми глазами:
- Я достаточно долго была благоразумной.
- Разве?
- Конечно! Более чем достаточно! Хочу наконец быть неблагоразумной! -
Она засмеялась и прижалась щекой к моему лицу. - Будем неблагоразумны,
Робби! Ни о чем не будем думать, совсем ни о чем, только о нас, и о
солнце, и об отпуске, и о море!
- Хорошо, - сказал я и взял махровое полотенце. - Дай-ка я тебя спер-
ва вытру досуха. Когда ты успела так загореть?
Она надела купальный халат.
- Это результат моего "благоразумного" года. Каждый день я должна бы-
ла проводить целый час на балконе и принимать солнечную ванну. В восемь
часов вечера я ложилась. А сегодня в восемь часов вечера пойду опять ку-
паться.
- Это мы еще посмотрим, - сказал я. - Человек всегда велик в намере-
ниях. Но не в их выполнении. В этом и состоит его очарование.
Вечером никто из нас не купался. Мы прошлись в деревню, а когда нас-
тупили сумерки, покатались на "ситроене". Вдруг Пат почувствовала
сильную усталость и попросила меня вернуться. Уже не раз я замечал, как
буйная жизнерадостность мгновенно и резко сменялась в ней глубокой уста-
лостью. У нее не было никакого запаса сил, хотя с виду она не казалась
слабой. Она всегда расточительно расходовала свои силы и казалась неис-
черпаемой в своей свежей юности. Но внезапно наставал момент, когда лицо
ее бледнело, а глаза глубоко западали. Тогда все кончалось. Она утомля-
лась не постепенно, а сразу, в одну секунду.
- Поедем домой, Робби, - попросила она, и ее низкий голос прозвучал
глуше обычного.
- Домой? К фройляйн Мюллер с золотым крестиком на груди? Интересно,
что еще могло прийти в голову старой чертовке в наше отсутствие...
- Домой, Робби, - сказала Пат и в изнеможении прислонилась к моему
плечу. - Там теперь наш дом.
Я отнял одну руку от руля и обнял ее за плечи. Мы медленно ехали
сквозь синие, мглистые сумерки, и, когда наконец увидели освещенные окна
маленькой виллы, примостившейся, как темное животное, в пологой ложбин-
ке, мы и впрямь почувствовали, что возвращаемся в родной дом.
Фройляйн Мюллер ожидала нас. Она переоделась, и вместо черного шерс-
тяного на ней было черное шелковое платье такого же пуританского покроя,
а вместо крестика к нему была приколота другая эмблема - сердце, якорь и
крест, - церковный символ веры, надежды и любви.
Она была гораздо приветливее, чем перед нашим уходом, и спросила,
устроит ли нас приготовленный ею ужин: яйца, холодное мясо и копченая
рыба.
- Ну конечно, - сказал я.
- Вам не нравится? Совсем свежая копченая камбала. - Она робко пос-
мотрела на меня.
- Разумеется, - сказал я холодно.
- Свежекопченая камбала - это должно быть очень вкусно, - заявила Пат
и с упреком взглянула на меня. - Фройляйн Мюллер, первый день у моря и
такой ужин! Чего еще желать? Если бы еще вдобавок крепкого горячего чаю.
- Ну как же! Очень горячий чай! С удовольствием! Сейчас вам все пода-
дут.
Фройляйн Мюллер облегченно вздохнула и торопливо удалилась, шурша
своим шелковым платьем.
- Тебе в самом деле не хочется рыбы? - спросила Пат.
- Еще как хочется! Камбала! Все эти дни только и мечтал о ней.
- А зачем же ты пыжишься? Вот уж действительно...
- Я должен был расквитаться за прием, оказанный мне сегодня.
- Боже мой! - рассмеялась Пат. - Ты ничего не прощаешь! Я уже давно
забыла об этом.
- А я нет, - сказал я. - Я такое легко не забываю.
- А надо бы...
Вошла служанка с подносом. У камбалы была кожица цвета золотого топа-
за, и она чудесно пахла морем и дымом. Нам принесли еще свежих креветок.
- Начинаю забывать, - сказал я мечтательно. - Кроме того, я замечаю,
что страшно проголодался.
- И я тоже. Но дай мне поскорее горячего чаю. Странно, но меня поче-
му-то знобит. А ведь на дворе совсем тепло.
Я посмотрел на нее. Она была бледна, но все же улыбалась.
- Теперь ты и не заикайся насчет долгих купаний, - сказал я и спросил
горничную: - У вас найдется немного рому?
- Чего?
- Рому. Такой напиток в бутылках.
- Ром?
- Да.
- Нет.
Лицо у нее было круглое как луна. Она смотрела на меня ничего не вы-
ражающим взглядом.
- Нет, - сказала она еще раз.
- Хорошо, - ответил я. - Это неважно. Спокойной ночи. Да хранит вас
бог.
Она ушла.
- Какое счастье. Пат, что у нас есть дальновидные друзья, - сказал я.
- Сегодня утром перед отъездом Ленц погрузил в нашу машину довольно тя-
желый пакет. Посмотрим, что в нем.
Я принес из машины пакет. В небольшом ящике лежали две бутылки рома,
бутылка коньяка и бутылка портвейна. Я поднес ром к лампе и посмотрел на
этикетку:
- Ром "Сент Джеймс", подумать только! На наших ребят можно поло-
житься.
Откупорив бутылку, я налил Пат добрую толику рома в чай. При этом я
заметил, что ее рука слегка дрожит.
- Тебя сильно знобит? - спросил я.
- Чуть-чуть. Теперь уже лучше. Ром хорош... Но я скоро лягу.
- Ложись сейчас же, Пат, - сказал я. - Придвинем стол к постели и бу-
дем есть.
Она кивнула. Я принес ей еще одно одеяло с моей кровати и пододвинул
столик:
- Может быть, дать тебе настоящего грогу, Пат? Это еще лучше. Могу
быстро приготовить его.
Пат отказалась:
- Нет, мне уже опять хорошо.
Я взглянул на нее. Она действительно выглядела лучше. Глаза снова
заблестели, губы стали пунцовыми, матовая кожа дышала свежестью.
- Быстро ты пришла в себя, просто замечательно, - сказал я. - Все
это, конечно, ром.
Она улыбнулась:
- И постель тоже, Робби. Я отдыхаю лучше всего в постели. Она мое
прибежище.
- Странно. А я бы сошел с ума, если бы мне пришлось лечь так рано. Я
хочу сказать - лечь одному.
Она рассмеялась:
- Для женщины это другое дело.
- Не говори так. Ты не женщина.
- А кто же?
- Не знаю. Только не женщина. Если бы ты была настоящей нормальной
женщиной, я не мог бы тебя любить.
Она посмотрела на меня:
- А ты вообще можешь любить?
- Ну, знаешь ли! - сказал я. - Слишком много спрашиваешь за ужином.
Больше вопросов нет?
- Может быть, и есть. Но ты ответь мне на этот.
Я налил себе рому:
- За твое здоровье, Пат. Возможно, что ты и права. Может быть, никто
из нас не умеет любить. То есть так, как любили прежде. Но от этого нам
не хуже. У нас с тобой все по-другому, как-то проще.
Раздался стук в дверь. Вошла фройляйн Мюллер. В руке она держала кро-
хотную стеклянную кружечку, на дне которой болталась какая-то жидкость.
- Вот я принесла вам ром.
- Благодарю вас, - сказал я, растроганно глядя на стеклянный наперс-
ток. - Это очень мило с вашей стороны, но мы уже вышли из положения.
- О господи! - Она в ужасе осмотрела четыре бутылки на столе. - Вы
так много пьете?
- Только в лечебных целях, - мягко ответил я, избегая смотреть на
Пат. - Прописано врачом. У меня слишком сухая печень, фройляйн Мюллер.
Но не окажете ли вы нам честь?..
Я открыл портвейн:
- За ваше благополучие! Пусть ваш дом поскорее заполнится гостями.
- Очень благодарна! - Она вздохнула, поклонилась и отпила, как птич-
ка. - За ваш отдых! - Потом она лукаво улыбнулась мне. - До чего же
крепкий. И вкусный.
Я так изумился этой перемене, что чуть не выронил стакан. Щечки фрой-
ляйн порозовели, глаза заблестели, и она принялась болтать о различных,
совершенно неинтересных для нас вещах. Пат слушала ее с ангельским тер-
пением. Наконец хозяйка обратилась ко мне:
- Значит, господину Кестеру живется неплохо? Я кивнул.
- В то время он был так молчалив, - сказала она. - Бывало, за весь
день словечка не вымолвит. Он и теперь такой?
- Нет, теперь он уже иногда разговаривает.
- Он прожил здесь почти год. Всегда один...
- Да, - сказал я. - В этом случае люди всегда говорят меньше.
Она серьезно кивнула головой и посмотрела на Пат:
- Вы, конечно, очень устали.
- Немного, - сказала Пат.
- Очень, - добавил я.
- Тогда я пойду, - испуганно сказала она. - Спокойной ночи! Спите хо-
рошо!
Помешкав еще немного, она вышла.
- Мне кажется, она бы еще с удовольствием осталась здесь, - сказал я.
- Странно... ни с того ни с сего...
- Несчастное существо, - ответила Пат. - Сидит себе, наверное, вече-
ром в своей комнате и печалится.
- Да, конечно... Но мне думается, что я, в общем, вел себя с ней до-
вольно мило.
- Да, Робби, - она погладила мою руку. - Открой немного дверь.
Я подошел к двери и отворил ее. Небо прояснилось, полоса лунного све-
та, падавшая на шоссе, протянулась в нашу комнату. Казалось, сад только
того и ждал, чтобы распахнулась дверь, - с такой силой ворвался в комна-
ту и мгновенно разлился по ней ночной аромат цветов, сладкий запах лев-
коя, резеды и роз.
- Ты только посмотри, - сказал я.
Луна светила все ярче, и мы видели садовую дорожку во всю ее длину.
Цветы с наклоненными стеблями стояли по ее краям, листья отливали темным
серебром, а бутоны, так пестро расцвечен ник Днем, теперь мерцали пас-
тельными - тонами, призрачно и нежно Лунтяй свет и ночь отняли у красок
всю их силу, но зато аромат был острее и слаще, чем днем.
Я посмотрел на Пат. Ее маленькая, темноволосая головка лежала на бе-
лоснежной подушке. Пат казалась совсем обессиленной, но в ней была тайна
хрупкости, таинство цветов, распускающихся в полумраке, в парящем свете
луны.
Она слегка привстала:
- Робби, я действительно очень утомлена. Это плохо?
Я подошел к ее постели:
- Ничего страшного. Ты будешь отлично спать.
- А ты? Ты, вероятно, не ляжешь так рано?
- Пойду еще прогуляюсь по пляжу.
Она кивнула и откинулась на подушку. Я посидел еще немного с ней.
- Оставь дверь открытой на ночь, - сказала она, засыпая. - Тогда ка-
жется, что спишь в саду...
Она стала дышать глубже. Я встал, тихо вышел в сад, остановился у де-
ревянного забора и закурил сигарету. Отсюда я мог видеть комнату. На
стуле висел ее купальный халат, сверху было наброшено платье и белье; на
полу у стола стояли туфли. Одна из них опрокинулась. Я смотрел на эти
вещи, и меня охватило странное ощущение чего-то родного, и я думал, что
вот теперь она есть и будет у меня и что стоит мне сделать несколько ша-
гов, как я увижу ее и буду рядом с ней сегодня, завтра, а может быть,
долго-долго...
Может быть, думал я, может быть, - вечно эти два слова, без которых
уже никак нельзя было обойтись! Уверенности - вот чего мне недоставало.
Именно уверенности, - ее недоставало всем.
Я спустился к пляжу, к морю и ветру, к глухому рокоту, нараставшему,
как отдаленная артиллерийская канонада.
XVI
Я сидел на пляже и смотрел на заходящее солнце. Пат не пошла со мной.
Весь день она себя плохо чувствовала. Когда стемнело, я встал и собрался
пойти домой. Вдруг я увидел, что из-за рощи выбежала горничная. Она ма-
хала мне рукой и что-то кричала. Я ничего не понимал, - ветер и море
заглушали слава. Я сделал ей знак, чтобы она остановилась. Но она про-
должала бежать и подняла рупором руки к губам.
- Фрау Пат... - послышалось мне. - Скорее...
- Что случилось? - крикнул я.
Она не могла перевести дух:
- Скорее... Фрау Па... несчастье.
Я побежал по песчаной лесной дорожке к дому. Деревянная калитка не
